У нас в гостях был профессор и заведующий кафедрой Церковной истории Московской Духовной Академии, профессор Сретенской Духовной Академии Алексей Светозарский.
Мы говорили о храмах, которые открылись или вернулись из обновленчества после Великой Отечественной Войны в Москве.
Ведущие: Алексей Пичугин, Ксения Толоконникова.
Все выпуски программы Светлый вечер
- «Путь к священству». Иеромонах Давид (Кургузов)
- «Фольклорный ансамбль „Веретенце“». Валерия Петрушина
- «Празднование Пасхи». Светлый вечер с иером. Макарием (Маркишем)
А. Пичугин
— Друзья, здравствуйте. Сегодня четверг и, как всегда, у нас в эфире совместная программа светлого радио и музея исследовательского центра «Советский Союз: вера и люди». Директор музея Ксения Толоконникова...
К. Толоконникова
— Здравствуйте, дорогие друзья, очень рада встрече.
А. Пичугин
— Я Алексей Пичугин. И один из основателей музея сегодня вместе с нами — профессор, заведующий кафедрой церковной истории Московской духовной академии, профессор Сретенской духовной академии, Алексей Константинович Светозарский. Добрый вечер.
А. Светозарский
— Добрый вечер.
А. Пичугин
— Очень рады, что вы к нам пришли.
К. Толоконникова
— Редкий и всегда долгожданный гость.
А. Светозарский
— Спасибо.
К. Толоконникова
— Да, сегодня мы хотели поговорить с Алексеем Константиновичем — потому что с кем, как не с ним, — о храмах, московских храмах, которыми приросла Московская Патриархия в 40-е годы. О храмах, которые были переданы государством Русской Православной Церкви и о храмах, которые вернулись из обновленческого раскола. Таких церквей, если брать Москву в тогдашних границах, а не в границах 1961 года, не в границах по МКАДу, таких церквей около десятка. Я для начала просто их перечислю...
А. Пичугин
— Простите, а вот можно сразу уточнить. Я даже как-то не задумывался об этом: среди храмов, которые находились в исторической части Москвы, мы будем говорить, но в границах железной дороги кольцевой окружной, обновленческих храмов было достаточно. А среди храмов, которые находились между окружной и МКАДом, которые после 1961 года вошли, были ли обновленческие?
К. Толоконникова
— Вот сразу я могу тебе сказать: храм Адриана и Наталии в Бабушкине.
А. Светозарский
— И Крестовоздвиженский храм в Алтуфьево.
К. Толоконникова
— А, он тоже был обновленческим?
А. Светозарский
— Да, в 1943 году вот и причт, ну и, соответственно, и прихожане, да, принесли покаяние и были приняты — это было декабрь-январь 1943 года. Об этом был публикация в «Журнале Московской Патриархии». Там на первом этом этапе постоянно публиковались сообщения о покаяниях священнослужителей. Ну а здесь прямо они как-то все вместе, дружно перешли в Патриархию, там эти два храма значатся.
К. Толоконникова
— А остальные, по-моему, не были обновленческими. Там были храмы, которые какое-то время стояли закрытыми, какое-то небольшое время. Например, церковь Казанской иконы Божией Матери в Коломенском, она буквально простояла года полтора закрытая, без службы, но там, видимо, даже никак не было затронуто внутреннее убранство.
А. Светозарский
— Нет-нет, не было, там интерьер весь был сохранен.
К. Толоконникова
— И если говорить вот об исторической Москве и о храмах, которые тем или иным образом вернулись — это малый собор бывшего Донского монастыря. Он был закрыт, там было, последнее, что там было — общежитие Метростроя, насколько я помню. Вот первый храм. Затем Успенский храм Новодевичьего монастыря, который тоже был закрыт — там находилось какое-то учреждение, что-то связанное с военной картографией — это сейчас надо будет нам уточнить, когда мы пойдем по этим храмам. Потом Всех Святых на Соколе, закрытый прямо перед войной, в 38-м или в 39-м году.
А. Светозарский
— В 39-м.
К. Толоконникова
— В 39-м, да. Церковь Архангела Гавриила и Федора Стратилата — это единый комплекс. Федора Стратилата, бывшая Федора Тирона, и она, кстати, вот в этих документах, в переписке о передаче храма, значится как Феодора Тирона храм. Дальше Скорбященский храм на Калитниковском кладбище — был обновленческим до 1944 года.
А. Пичугин
— Я тут уже где-то в одной из наших программ недавних говорил: чьи-то воспоминания, не помню чьи, мне попались — про Калитниковский храм, про то, как там работали, расписывали его, и подумалось, что про него, конечно, неплохо было бы программу отдельную сделать.
К. Толоконникова
— Да нет, ну конечно, каждому из этих храмов не закрывавшихся можно посвятить смело отдельный выпуск, а то и не один. Потому что очень интересны судьбы людей, которые были связаны с этими церквями, это все, конечно, необходимо делать. Затем тоже кладбищенский храм на Ваганьковском кладбище — Воскресения Словущего, — до 1944 года был обновленческим. Самый известный затем обновленческий храм Пименовский — Пимена Великого, он дольше всех оставался обновленческим, до 1946 года, до смерти Введенского. Храм Святой Троицы на Пятницком кладбище — тоже до 1944 года. Скорбященский храм на Большой Ордынке передан в 1948 году — то есть решение принято в декабре 47-го, фактическая передача в 1948 году — там был склад Третьяковской галереи, и она довольно долго вывозила его в Кусково. И наконец храм Воскресения Христова в Сокольниках.
А. Пичугин
— Который, кстати говоря, тоже достаточно долго был обновленческим, кафедрой митрополита Виталия Введенского обновленческого.
К. Толоконникова
— Да. Но вот он вернулся, по-моему, даже раньше 1944 года, в 43-м.
А. Светозарский
— Нет, они все в 43-м все-таки. Другое дело, что, может быть, там на том же Ваганьково, Ваганьковском кладбище, в храме было назначение нового настоятеля. А так это вот начало 1943 года — как-то вот они все храмы переходят. Ну уже было принято решение о ликвидации обновленчества — эта тема у нас будет проходить, потому что все это связано с этим периодом.
К. Толоконникова
— Ну естественно, конечно.
А. Светозарский
— И юбилей, как ни говори, начала этого течения — 100-летие обновленчества. Вот на днях в Смоленке прошла очень интересная конференция, посвященная этому феномену, да, тогдашней церковной жизни, современной церковной истории, потому нам придется об этом так или иначе говорить. И говорить о том, что были причины не только внешние — что вот, дескать, по представлению Карпова, председателя Совета по делам Русской Православной Церкви, Сталин со товарищи принимает решение о том, что он отказывается от поддержки какой-либо обновленцев, ну и взять курс на ликвидацию, на переход обновленческого духовенства в Патриархию. Но были и внутренние причины. Внутренние причины среди обновленческого епископата, разочарованного в своем лидере, Введенском, в этот период. Ну и в силу ряда практических причин, собственно говоря, они решали, что им дальше делать.
К. Толоконникова
— Ну да, это понятно. И, например, вот Левитин-Краснов Анатолий Эммануилович, он же у нас видный бытописатель обновленческого движения...
А. Светозарский
— Да, бытописатель, конечно.
К. Толоконникова
— Он и сам был, диаконом он был рукоположенным, да?
— А. Светозарский
— Диаконом, да.
К. Толоконникова
— Митрополит Введенский его рукоположил во диакона. И он пишет об этом закате обновленчества, употребляя, по-моему, слово «выдохлось» — оно выдохлось. И многие фигуры, вот, например, он вспоминает о протоиерее Андрее Расторгуеве — такой был очень яркий...
А. Пичугин
— Да, вот сейчас я даже чуть отвлекся — вспомнили храм в Сокольниках, и я стал смотреть какие-то биографические данные Расторгуева, я помню так, вкратце.
К. Толоконникова
— Да, он был очень ярким таким человеком. Он успел побыть архиереем обновленческим, он настоятель как раз храма Воскресения Христова в Сокольниках. И митрополит Введенский сам удивлялся, что делает этот человек в обновленческом движении.
А. Пичугин
— Ну он констатировал факт скорее.
К. Толоконникова
— И он говорил: ну что вы, говорил он Левитин-Краснову, — Левитин-Краснов его цитирует, — какой он обновленец? Просто семейные обстоятельства. Ну и большинство обновленцев теперь такие.
А. Пичугин
— А что за обстоятельства?
А. Светозарский
— Вы знаете, тут есть все-таки какая-то, может быть, и другая точка зрения. Собственно, и сам Левитин говорит о том, что человек-то при этом прекрасно разбирался в философии Владимира Соловьева, ценил музыку, искусство — то, что самому Левитину, конечно, было близко, вот такое высокое восприятие. А «типиконщник» — для него это ругательство, да, от него веяло Мельниковым-Печерским таким.
К. Толоконникова
— Да, да.
А. Светозарский
— Но при этом ну а что в этом плохого? Человек любил службу, вставал на клирос. Много ли у нас настоятелей было — в то время я имею в виду, — которые вставали на клирос.
А. Пичугин
— А много ли сейчас?
А. Светозарский
— Да, ну это уже вопрос, тут без упреков, как говорится. Он ее настолько любил, что он ее конструировал, он жил этой службой.
А. Пичугин
— Это Расторгуев?
А. Светозарский
— Да.
К. Толоконникова
— Ну у него вообще-то было три высших образования, у протоиерея Андрея Расторгуева. Это был такой очень недюжинный человек.
А. Светозарский
— Недюжинный, и очень интересные воспоминания его дочери.
К. Толоконникова
— Да, замечательные воспоминания, опубликованы.
А. Светозарский
— Очень теплые. Но, может быть, мы вернемся даже к этой теме — там нет ни слова о том, что он был обновленцем.
К. Толоконникова
— Ни слова, ни единого.
А. Светозарский
— Причем я думаю, что, может быть, даже это не ее позиция. Это прискорбное, на мой взгляд явление, с точки зрения историка церковного, — желание пролистнуть эти страницы нашей истории.
А. Пичугин
— Да, ну было и было. Вот сколько раз, видите, оно имеет очень нехороший выход в наше время, уже применительно к нашей истории. Когда ты открываешь сайт какой-то храма (я уже, мне кажется, неоднократно об этом говорил), и там написано, что Покровский храм условного села Покровского, был закрыт в 30-е годы, зернохранилище, склад, заброшен. В 1992 году здание храма было передано общине верующих. С 2010 года настоятелем назначен наш любимый, дорогой, чудесный, распрекрасный...
А. Светозарский
— Ну это человеческое вот это вот все.
К. Толоконникова
— Ну и дальше молодежная, социальная и прочая работа.
А. Пичугин
— А с 92-го по 2010 год были какие-то люди или один человек...
А. Светозарский
— Конечно.
А. Пичугин
— Который на восстановление этих руин жизнь положил. Ну не обязательно там жизнь — здоровье, семью, обстоятельства, все что угодно. Вот то же самое, мне кажется.
А. Светозарский
— Немножко другое.
К. Толоконникова
— К. Толоконникова
— Ну тут, мне кажется, надо различать подход такого историка и хрониста, да, и подход мемуаристки. Мария Андреевна Расторгуева имела право не хотеть вспоминать какие-то вещи.
А. Светозарский
— Ну понятно, конечно. Ну там есть вот такие детали, которые, независимо от того, что это дочь пишет, да, вот облик человека неоднозначный. Упаси Бог, кто-нибудь сейчас послушает, скажет, что мы тут обновленцев пропагандируем. Мы только говорим о том, что история штука нелинейная.
А. Пичугин
— И в истории, что ж, уж если у человека было — мы знаем хороших обновленческих священников, что ж, все они были под одну гребенку, плохими. Были несогласные там с какой-то генеральной линией обновленчества. Мне очень нравится история про Антонина Грановского, про которого вспоминали, чуть ли тоже не Левитин-Краснов, что вот все сконструированные им литургии и переводы он служил где-то отдельно, в небольших храмах, у себя в келье, приезжая на маленькие приходы. Но когда он приезжал в храм Христа Спасителя — это были сонмы иподиаконов, диаконов, церковнославянский язык — вот ему нравилось по-барски служить, вот как он...
К. Толоконникова
— «Служить по-барски» — это такое хорошее выражение.
А. Светозарский
— Ну личность-то яркая. О нем больше рассказывают анекдотов, я к чему говорю, да.
А. Пичугин
— Про медведя.
А. Светозарский
— Про медведя, про то, как якобы куда-то он убегал там, забросив — это, по-моему, у митрополита Евлогия...
К. Толоконникова
— Да, забросив клобук.
А. Светозарский
— Но куда? Может, он на кладбище Никольское ходил, там молиться на могилах блаженных — мы не знаем этого. И человек он был, несомненно, одаренный, талантливый. Поэтому ну как-то не признавать этого нельзя.
А. Пичугин
— Безусловно.
А. Пичугин
— Друзья, напомним, что в гостях у светлого радио сегодня Алексей Константинович Светозарский, профессор Сретенской духовной академии, заведующий кафедрой церковной истории, профессор Московской духовной академии. Наша программа сегодня совместная с музеем исследовательским центром «Советский Союз: вера и люди». Говорим мы о храмах, которые были обновленческими в 20–30-е годы.
К. Толоконникова
— Или были закрытыми.
А. Пичугин
— Да, и после 1943 года или открылись, или перешли из обновленчества в Патриархию.
К. Толоконникова
— И вот Сокольники, храм Воскресения Христова в Сокольниках — это самый первый, насколько можно судить, переход из обновленчества, возвращение в Московскую Патриархию. Правильно я понимаю?
А. Светозарский
— Ну здесь нет, они как-то идут как все вместе, in corpore. Ну здесь надо, наверное, посмотреть формально, с точки зрения документов, потому что учет, прием и так далее где-то, наверное, это должно было быть. Ну вот возвращаясь к тому же вот бывшему владыке, потом отцу Андрею Расторгуеву, тут внешний вид храма, фасады — это вот его эпоха, его стараниями.
К. Толоконникова
— Его труды, да.
А. Светозарский
— Он был красного кирпича. Ну по фотографиям так судить трудно.
А. Пичугин
— Да, это интересно. Потому что я видел фотографии 30-х годов, он действительно краснокирпичный.
К. Толоконникова
— И вот фотографий много же Собора, да, Собор же там проходил.
А. Светозарский
— Не только Собор, но и Совещание глав, представителей Православных Поместных Церквей 1948 года.
К. Толоконникова
— И на этих фотографиях, хотя они черно-белые, видно, что собор темный, то есть он не был оштукатурен.
А. Пичугин
— А есть цветные фотографии того времени, он тоже там такой темный, краснокирпичный, темный. Он хорошо гармонировал (кстати, думаю, что это была одна из идей при его строительстве) — там же, на той стороне Стромынки, есть несколько зданий прямо рядом, тоже такие же темные краснокирпичные.
А. Светозарский
— Да, это больницы, благотворительные учреждения. Да, он, конечно, гармонировал.
А. Пичугин
— И каланча пожарная.
А. Светозарский
— Да. И, собственно, рельеф местности сильно поменялся с тех пор. Очень было обидно, когда выгородили этот храм такой ширмой из новых зданий. Потому что это была, конечно, доминанта, очень красиво он смотрелся.
К. Толоконникова
— Ну, кстати, Мария Андреевна Расторгуева считает, что это сделано нарочно.
А. Светозарский
— Нарочно. Ну тогда в народе точно так говорили, это я помню. Вот скрыли, спрятали за ширмой.
К. Толоконникова
— А там такие просто панельные дома выстроили кругом.
А. Светозарский
— Ну да. Ну это можно видеть на старых фотографиях, ну и на кадрах любимого фильма — все-таки Верка-модистка-то обитала там, судя по кадрам этого фильма, «Место встречи изменить нельзя». Там даже благовест слышен. Ну, наверное, это было...
А. Пичугин
— Ну там все-таки, по фильму...
А. Светозарский
— Это Марьина роща, конечно.
А. Пичугин
— И не только. Понятно, там все время кадры какие-то, район Сокольников.
А. Светозарский
— Это Сокольники, это булочная, где — это прямо вот напротив храма.
К. Толоконникова
— Да.
А. Пичугин
— Ну и Марьина роща, и Сокольники — ну уж, прямо скажем, не очень далеко друг от друга.
А. Светозарский
— Ну недалеко, да.
К. Толоконникова
— Затем, чтобы уж так не останавливаться на Сокольниках, затем необходимо сказать о кладбищенских храмах. У Левитина-Краснова (и Паламрчук вслед за ним это повторяет, цитирует) утверждается, что все московские кладбищенские храмы были обновленческими. Это не так.
А. Светозарский
— Не так.
К. Толоконникова
— Не был никогда обновленческим храм Сошествия Святаго Духа на Даниловском кладбище. А вот действительно храм Троицы на Пятницком кладбище, Воскресения Словущего на Ваганькове и Скорбященский храм в Калитниках были обновленческими, и там их судьба после 1944 года складывалась по-разному. Какие-то храмы перешли, вернулись в Патриархию, так сказать, всем своим составом, вместе с причтом и прихожанами, а куда-то был, по-моему, назначен новый настоятель. Я сейчас не помню точно. Алексей Константинович.
А. Светозарский
— Ну я могу сказать, что на Пятницком оставался прежний настоятель, протоиерей Романков, вот это совершенно точно. Насчет остальных сказать очень трудно. Вот совершеннейший провал в информации относительно Преображенского кладбища. Потому что настоятелем там был епископ обновленческий, Анатолий Филимонов, который умер в 1942 году. Вот кто был дальше — непонятно, и из кого назначили, так сказать, следующего настоятеля, тоже неясно. На Ваганьково поменяли настоятеля, да. Насчет Скорбященского на тот момент тоже не скажу, но впоследствии там был бывший обновленец, но из другого поколения. Человек с прошлым обновленческим, который, в общем, дожил до 1989 года.
К. Толоконникова
— И, по-моему, больше... А, нет, ну конечно, мы забыли храм Пимена Великого.
А. Пичугин
— Ну да, про него мы просто столько говорили в разных программах, что...
К. Толоконникова
— Мы делали о нем отдельную передачу, по-моему, с участием как раз Алексея Константиновича, да?
А. Пичугин
— Да.
К. Толоконникова
— Но тут необходимо сейчас просто напомнить нашим слушателям, что это был храм, который дольше всего оставался обновленческим, и он был такой цитаделью.
А. Светозарский
— Да, последний бастион. Ну я думаю, что оставленный Введенскому, потому что непонятно было, что с ним делать: переходить на положение мирянина он не хотел в Патриархию, Патриархия не хотела его принимать.
А. Пичугин
— Даже протоиереем не пошел бы. Сколько бы ни говорили, мне кажется, про его письмо, про то, что он хотел перейти в любом качестве, кроме мирянина, протоиереем он бы тоже не пошел.
А. Светозарский
— Наверное. Там был проект привлечь его в качестве профессора духовных школ. Но как-то это дело не пошло. Но я думаю, что это было бы, конечно, несколько странно.
К. Толоконникова
— Ну вот в 1946 году митрополит Александр Введенский умирает, отпевание его проходит очень такое, очень унылое отпевание проходит.
А. Светозарский
— Это по воспоминаниям Левитина?
К. Толоконникова
— Да, по воспоминаниям Левитина. Ну мы как раз, в общем-то, нам не на что больше опираться, если мы хотим какой-то человеческий взгляд, да, получить. И вот как раз Левитин пишет: «И наступил конец. Через два с половиной месяца, 9 октября 1946 года — в день святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова, в Пименовском храме была отслужена последняя обновленческая литургия. Накануне было получено предписание от Совета по делам Русской Православной Церкви о передаче Пименовского храма в ведение Патриархии. В середине обедни в храм вошел вновь назначенный настоятель отец Николай Чепурин в сопровождении новой двадцатки. Он сердито договаривался, стоя у свечного ящика, об условиях передачи храма. Горстка молящихся сиротливо жалась к алтарю. Отец Никита в алтаре торопливо читал молитвы евхаристического канона... Через полчаса обновленцы покинули храм, — обновленчество прекратило свое существование на 25 году своей истории». Ну надо сказать, что после этого Пименовскому храму потребовался серьезный ремонт. И в каком году, в 1948 году ведь его уже освятили после обновления?
А. Светозарский
— Да, по-моему, 48-й. Ну это общее место. Вот мне попались такие коротенькие воспоминания, но очевидца — это очень дорого, потому что у нас немного свидетельств о Поместном соборе 1945 года. Вот он иподиакон, но время-то зимнее, валенки у него там под стихарем где-то. В валенках он стоит, потому что студено.
К. Толоконникова
— Ну холодно.
А. Светозарский
— И валенки мокрые, хоть отжимай, потому что конденсат течет по стенам. То есть храм ну в такой...
К. Толоконникова
— Это он потом вспоминает.
А. Светозарский
— Это он сам, да: я стоял в луже.
К. Толоконникова
— О Пименовском храме.
А. Светозарский
— Нет, это Сокольники. Я думаю, что это характерно для этих храмов. Ну говорят так, что вот люди не ходили, доходов мало. Я думаю, что первоиерарх очень много требовал, с одной стороны, сумм — так это ему ставится обычно в укор. Но и жертвовали они много на самом деле, вот обновленческие храмы, очень большие суммы жертвовали, и лично настоятели в период войны.
К. Толоконникова
— На оборону.
А. Светозарский
— Да, на оборону, на раненых, потом там на восстановление — то есть все это у них было очень активно. Насчет того, что люди не ходили — да ходили. Тоже здесь есть такой момент. Ну конечно, там когда это были 20-е годы, была острая борьба, противостояние, были, возможно, какие-то диспуты там. И даже в 1937 году пименовские прихожане устроили митинг перед храмом, как мы говорили — то есть вообще невероятная вещь, митинг в 37-м году! — с требованием храм не передавать обновленцам. А потом каток репрессий, каток большого террора, и целыми причтами, так же, как и православных канонических священников, групповые дела, если мы посмотрим, храмы закрывались. Вот в 1938 году закрыт храм Успения в Печатниках, где служил тогдашний митрополит московский Тихон Попов — вот тоже там какое-то дело. То есть после этого уже людям, которые ну, так сказать, не живут на высоте экклезиологического сознания и так далее, им нужно было просто крестить детей, отпевать покойников, ходить на службы.
К. Толоконникова
— Ну да. И я думаю, что в случае как раз вот, например, с кладбищенскими храмами, там люди особо различий-то не делали.
А. Светозарский
— Не делали. И потом сами обновленцы, ведь они уже себя так не позиционировали. Они как-то мимикрировали — то есть времена там богослужебных литургических экспериментов ушли в прошлое, каких-то бурных заявлений...
А. Пичугин
— Причем достаточно задолго до войны.
А. Светозарский
— Да, служили так себе. Это курс они взяли на это где-то после так называемого второго, третьего поместного собора — 1925 год. Да, «Синодальная церковь» они себя именовали, поэтому...
А. Пичугин
— И служили по-церковнославянски.
А. Светозарский
— По-славянски, да. Вот рассказ очевидца вот я могу вспомнить: родственник мой, он заходил посмотреть на Введенского, когда тот служил в Пименовском храме — это была такая вот ну московская достопримечательность. Он хотел посмотреть манеру служения и на русском. Но на русском он ничего не услышал, ну манера не произвела как-то на него впечатления.
А. Пичугин
— Обычное архиерейское богослужение.
А. Светозарский
— Да, но он ходил, вот посмотреть: вот есть такой Введенский.
К. Толоконникова
— Слушайте, а при этом престол-то был, так сказать, в алтарной части?
А. Светозарский
— Да, конечно. Нет-нет, вот это вынесение престола на середину — это эксперименты только исключительно Антонина Грановского. Вот с маленьким таким кружком из интеллигенции это вот такая у него была...
А. Пичугин
— А там ведь на самом деле было не так много. Василий Адаменко был, уже будучи там в постриге, с такими литургическими экспериментами, смелыми достаточно. Но он их потом впоследствии и в Патриархии продолжал.
А. Светозарский
— Ну у него было благословение.
А. Пичугин
— У него было благословение, да. Они с Сергием вернулись-то чуть ли не вместе из обновленчества. Давайте продолжим буквально через минуту. Я напомню, что сегодня в программе «Светлый вечер» Алексей Светозарский, профессор и заведующий кафедрой церковной истории Московской духовной академии, профессор Сретенской духовной академии, Ксения Толоконникова, директор музея исследовательского центра «Советский Союз: вера и люди», и Алексей Пичугин. Мы через минуту снова вернемся.
А. Пичугин
— Возвращаемся в студию светлого радио. Напомним, что сегодня у нас в программе, которая, как и всегда по четвергам, совместная с музеем исследовательским центром «Советский Союз: вера и люди», Алексей Светозарский — Алексей Константинович заведующий кафедрой церковной истории Московской духовной академии, профессор Сретенской духовной академии. И Ксения Толоконникова, как всегда в этой студии, директор музея «Советский Союз: вера и люди». Я Алексей Пичугин. И мы сегодня говорим о храмах, которые были закрыты в Москве или были в руках обновленцев, но вернулись в Патриархию или были открыты после 1943 года.
К. Толоконникова
— Да. И как раз в первой половине нашей передачи мы говорили главным образом о тех храмах, которые вернулись из обновленчества, а сейчас, как мне кажется, настало время поговорить о храмах, которые были закрыты. Таких было тоже нельзя сказать, что много, но несколько таких храмов было. Из них первый — это малый собор Донского монастыря, собор Донской иконы Божией Матери, где было погребение, надгробие патриарха Тихона. Причем многие верующие москвичи (вот об этом говорили мы, по-моему, уже не раз) утверждали, что нет там никакого погребения, но тем не менее надгробие было.
А. Светозарский
— Было поставлено.
К. Толоконникова
— И в видах предстоящего в 1948 году Совещания глав и предстоятелей Автокефальных Православных Церквей требовалась передача этого собора Церкви, дабы высоким зарубежным гостям можно было продемонстрировать...
А. Светозарский
— Предъявить.
К. Толоконникова
— Да, продемонстрировать, предъявить эту могилу. И вот 9 февраля 1948 года датируется ходатайство патриарха Алексия о передаче этого храма. Но вот интересно, что я наткнулась на воспоминания дочери протоиерея Тихона Пелиха, из этих воспоминаний следует, что в конце 1947 года, то есть за полгода до ходатайства патриарха Алексия, в храме уже проходили службы. Она вспоминает и рукоположение своего отца, которое происходило именно в августе 1947 года, именно в малом соборе Донского монастыря.
А. Светозарский
— Да, у меня тоже ощущение, что это раньше, конечно, чем 1948 год. Почему-то тоже у меня 47-й.
К. Толоконникова
— Вот так вот как-то получается. Но ходатайство патриарха Алексия есть, оно опубликовано вот в этом двухтомнике.
А. Светозарский
— Ну да, переписки.
К. Толоконникова
— Письма патриарха Алексия I в Совет по делам Русской Православной Церкви. Перед передачей там находилось, как мы уже сказали, перед передачей храма там находилось общежитие метростроевцев, и к моменту передачи храма еще не все посторонние жильцы оттуда выехали. И Патриарх об этом пишет: в колокольне собора проживает семейство из пяти человек, не имеющее никакого отношения к Церкви.
А. Светозарский
— Это его прием на самом деле — вот указать на такие темные стороны советского быта, которые несовместимы и могут удивить иностранцев. Так он Лавру потихонечку там отвоевывал, уголочек за уголочком. Это такое было.
А. Пичугин
— Я вспоминаю, у меня детство прошло в храме Троицы в Никитниках, который не был тогда возвращен Церкви. Там был филиал исторического музея, там наверху располагался отдел, в котором работала руководительница нашего кружка ГИМовского, внизу был отдел славянской археологии, в котором мы тоже постоянно проводили время. И вот в этой атмосфере Троицы в Никитниках, но еще музейной части, мы росли, и нам периодически устраивали встречи с бывшими жильцами храма Троицы в Никитниках.
А. Светозарский
— Ой, как интересно.
А. Пичугин
— Не знаю, живы ли они или нет, потому что тогда это они, в общем-то, особо старыми-то не были, хотя они жили там в 20-е годы, в начале 30-х в 30-е, когда этот храм был жилым. И там я даже не знаю, что в Троице в Никитниках можно было, если кто-то представляет...
А. Светозарский
— Да, конечно.
А. Пичугин
— Если кто-то не представляет, посмотрите: фрески Ушакова, как это все выглядит внутри, он вроде бы никогда и не был...
К. Толоконникова
— Да, так я вот сейчас думаю. Ведь в зрелые советские годы...
А. Светозарский
— Может в подклетье где-то?
К. Толоконникова
— Может быть, потому что в зрелые советские годы это был музей.
А. Светозарский
— Да.
А. Пичугин
— В зрелые советские годы, но там были сопутствующие помещения, если пройти...
К. Толоконникова
— Я думаю, все-таки не в основном объеме вот этом.
А. Пичугин
— Нет, не в основном, там были фрески, он был закрыт, я думаю. Но вот там дальше очень много всяких галерей, пространств — такие они небольшие, но там можно было что-то обустроить.
А. Светозарский
— Ну да. Но если общежитие было в малом соборе, трудно себе представить.
К. Толоконникова
— Ну слушайте, я не знаю, как сейчас обстоит дело, а вот несколько лет тому назад я была в Великом Новгороде, я своими глазами видела на торговой стороне квартиры в средневековых соборах — то есть буквально пробитые окошки в алтарной части, герань на этих окошках, ну и вот какой-то... Какой уж там быт можно себе обустроить, я не представляю даже. Выглядит, честно говоря, жутко.
А. Светозарский
— Ну квартиры были в стене Лавры, например. Еще некоторые и уезжать не хотели.
К. Толоконникова
— Ну да. Ну все-таки, может быть, я думаю, что в стене Лавры, может быть, как-то даже не без уюта некоторого можно обустроиться. А в алтаре собора XVI века — это уж как-то навряд ли. Ну так вот, передан этот вообще, как я понимаю, все храмы, которые в это время вернулись, так сказать, из казны Патриархии, они все вернулись в связи как раз вот с этим Совещанием 1948 года, под них просил Патриарх возвращать.
А. Светозарский
— Архангела Гавриила вот, Федоровский храм — под Антиохийское подворье, с которым были, так сказать, вдвойне добрые отношения. И первый настоятель там был выпускником Московской духовной академии, еще тогда даже не выпускником. И у Патриарха тоже, так сказать, теплые отношения, потому что его все-таки, рукополагал-то патриарх Антиохийский и всего Востока в 1913 году. Ну а насчет храма на Ордынке, Всех Скорбящих Радосте, да, но по главному престолу он Преображенский, то здесь личная еще была такая мотивация у Патриарха: там был придел преподобного Варлаама Хутынского — это редко в московских храмах, новгородский святой.
К. Толоконникова
— Хотя Варлаам Хутынский почитался в Москве. И мы знаем икону Спас Смоленский с припадающим преподобным Сергием.
А. Светозарский
— Да, безусловно. Ну это такой несколько более ранний период все-таки.
К. Толоконникова
— Ну да.
А. Светозарский
— Для него было очень важно почему-то именно новгородский период, когда он был там ректором семинарии, когда он был настоятелем Антониева монастыря и когда он был викарием у своего аввы, владыки Арсения (Стадницкого).
К. Толоконникова
— И надо сказать, что храм Скорбященский на Большой Ордынке, он первоначально запрашивался Патриархом тоже под подворье, не как приходской, он запрашивался под подворье Болгарской Церкви.
А. Пичугин
— Это какой, прости, еще раз?
К. Толоконникова
— Скорбященский, на Ордынке.
А. Пичугин
— А в итоге у нас Болгарское подворье очень условно на Таганке сейчас находится.
А. Светозарский
— Успения в Гончарах.
А. Пичугин
— Условно только, мне кажется, достаточно.
К. Толоконникова
— Почему, нет, оно, безусловно, так.
А. Пичугин
— У них святителя Николая на Болвановке тоже к ним относится, но они не служат особо.
А. Светозарский
— Несколько лет назад они служили, и даже какой-то у них был хор, певший таким особым напевом.
А. Пичугин
— На Болвановке?
А. Светозарский
— Да, это к ним тоже относится.
К. Толоконникова
— Ну надо сказать, вот есть воспоминания отца Виктора Ипполитова, он в 60-е годы был сотрудником Патриархии. Вот если говорить о Болгарском подворье, так вот он говорил, что всеми делами на подворье занималось местное духовенство, то есть наше московское духовенство. А болгарские представители, они именно были только представителями. И даже служили чуть ли не всякий воскресный день.
А. Светозарский
— Но поминовение было там Болгарского патриарха, всегда было.
К. Толоконникова
— Поминовение было. Но изначально для Болгарской Церкви предполагался храм на Ордынке. Почему уж там как-то это не срослось, не очень ясно. Может быть, Болгарской Церкви хотелось получить какой-то более обжитой храм.
А. Светозарский
— С прихожанами.
К. Толоконникова
— Да. Потому что храм на Таганке не закрывался — Успения Божией Матери в Гончарах. А как бы ни было, вот в 1948 году Скорбященский храм на Ордынке стал приходским. И много лет там был настоятелем сначала протоиерей Михаил Зернов...
А. Светозарский
— Потом Киприан.
К. Толоконникова
— Потом он стал архиепископом Киприаном. Это такой был, конечно, известный очень в Москве приход и настоятель его. И надо сказать, Патриарх еще хотел, чтобы вернули, просил он об этом, чтобы вернули Большое Вознесение. Он писал о том, что вот хорошо бы тоже перед 1948 годом устроить подворье Иерусалимское в храме апостола Филиппа, улица Аксакова.
А. Светозарский
— Историческое.
К. Толоконникова
— Да, историческое.
А. Пичугин
— Но получилось в соседнем.
К. Толоконникова
— Но надо же куда-то приход перевести. Вот чтобы перевести приход, то хорошо бы получить близлежащий храм, в кавычках, «Большое Вознесение». Но сочли, что это слишком такой, слишком, видимо, видный храм.
А. Светозарский
— Ну видный, конечно, в центре, большой, как собор.
К. Толоконникова
— А кроме того, с Иерусалимской Патриархией — как-то не очень там она себя политически верно...
А. Пичугин
— Не выдержанно.
К. Толоконникова
— Да, вела, поэтому решили ее оставить без подворья. Так же получилось и с Сербской.
А. Пичугин
— Простите, подождите, а как же храм Воскресения Словущего, Иерусалимское подворье?
А. Светозарский
— Это более позднее, уже новейшее время. Это был обычный вполне храм.
А. Пичугин
— А, то есть его уже после перестройки. А Сербское подворье — да, там вот интересная была история.
К. Толоконникова
— Ну оно вроде как открылось, это Сербское подворье.
А. Светозарский
— И закрылось.
А. Пичугин
— А потом товарищ Тито не по-человечески себя повел.
К. Толоконникова
— Открылось там же, где оно есть и сейчас — в храме Петра и Павла у Яузских ворот. И тут же как-то оно прекратило свое существование, и храм перешел, вновь вернулся на приходские рельсы.
А. Пичугин
— Ну это была странная история. Как будто бы номинально оно там было, но никого отношения к Сербии, к сербам, к Сербской Церкви оно не имело. Пока в 1989 году что ли, а то и в девяносто каком-то все-таки еще раз этот храм передали как Сербское подворье.
К. Толоконникова
— Погоди, а на что ты опираешься, когда говоришь, что оно как будто было?
А. Пичугин
— Ну там странная история. Потому что его же, товарищ Тито стал нам не товарищ, поэтому и подворье тоже не устроили в итоге. Кстати, это один из немногих храмов, в котором в советские годы был проведен хороший ремонт за очень больше деньги. Что-то я сейчас запамятовал, как звали настоятеля...
К. Толоконникова
— Проведен был ремонт, действительно, еще до окончания войны. Об этом вспоминает митрополит Питирим (Нечаев) в воспоминаниях.
А. Пичугин
— А наверное, у него, да.
К. Толоконникова
— Вспоминает о настоятеле этого храма, я запамятовала, как его зовут. И рассказывает об этом в таких словах: как только он, говорит, выходил на амвон и говорил: «Братья и сестры, храм наш требует ремонта», — сразу же, говорит, слышалось, как открывают кошельки.
А. Пичугин
— Протоиерей Аркадий Пономарев.
К. Толоконникова
— Да, протоиерей Аркадий Пономарев Он умер, по-моему, в 1948 году. И вот при нем как раз был произведен ремонт храма. Затем передают не в связи... Вот это, пожалуй, наверное, единственный храм, который передали не в связи с предстоящим 1948 годом — это Успенский храм Новодевичьего монастыря.
А. Светозарский
— И опять всплывает тема обновленчества. Это вот тот случай, когда передали из казны храм, но настоятелем стал бывший обновленец. Будучи мирянином, Сергей Васильевич Савинский, на тот момент он был проректором богословского института, значит, он принимает сан. А когда-то он преподавал в богословской академии обновленческой. В московских духовных школах возрожденных он читал ну два таких фундаментальнейших предмета — это догматическое прежде всего богословие и нравственное богословие. Очень преданный делу церковной педагогики, человек с огромным опытом, требовательный и строгий преподаватель. И вот да, ну это было связано как раз вот с возрождением духовных школ в стенах Новодевичьего монастыря. Потому что сначала передали надвратный храм Преображенский, конечно, он не вмещал всех желающих. Ну представьте себе: молодые люди поют, значит, и служат уже там рукоположенные — народ-то пошел. И передали храм, не сразу, правда, подсобные помещения. Там огромные на самом деле эти помещения, где поместилась редакция, как называлось на таком внутреннем языке, редакция «Журнала Московской Патриархии». Там очень долго эти помещения использовались таким образом.
К. Толоконникова
— Там были еще, по-моему, мастерские.
А. Светозарский
— Мастерские были, там начинались, да.
К. Толоконникова
— Которые частично перевели в Алексеевское.
А. Светозарский
— В Алексеевское, да. Ну вот как-то так все и ютились. А отец Сергий Савинский — да, вот это его трудами и добровольцев из числа учащихся вот храм был приведен в порядок. Ничего там не было от интерьера, ничего не осталось, все сначала приходилось так — то, что люди приносили.
А. Пичугин
— Друзья, напомним, что сегодня в программе «Светлый вечер» Алексей Светозарский, профессор Московской духовной академии и Сретенской духовной академии, заведующий кафедрой церковной истории Московской академии.
К. Толоконникова
— Здесь нужно еще отметить, что с передачей и возобновлением богослужений в Успенском храме бывшего Новодевичьего монастыря связано и возобновление колокольного звона в Москве. Это вот тоже такой очень интересный момент. Правильно я понимаю, Алексей Константинович, что в 30-е годы, если где колокола и оставались, они находились внутри храмовых помещений?
А. Светозарский
— Да, внутри.
К. Толоконникова
— И звон был внутри.
А. Светозарский
— Да, звон внутри. Ну такой пример, первое что приходит на ум — это храм Илии пророка в Обыденском переулке, там так и звонили.
К. Толоконникова
— И Николы в Кузнецах.
А. Светозарский
— И Николы в Кузнецах, да.
К. Толоконникова
— Я помню эти воспоминания.
А. Пичугин
— Я вспоминаю, по-моему, это из Паламарчука тоже, «Сорок сороков», что храм Троицы на Воробьевых горах, он же официально находился за чертой города. Это сейчас нам кажется, что Воробьевы горы неотъемлемая часть Москвы, а тогда так хитро вот проходила окружная железная дорога, да и сейчас проходит, что Воробьевы горы оказались за чертой, и храм, он был загородный. Но мы же знаем, что по воде звук хорошо распространяется.
К. Толоконникова
— Слышно было, да, есть воспоминания.
А. Пичугин
— А в Московской области можно было звонить, не было вот этого московского запрета. И там на Пасху звонили, и колокольный звон по воде до Кремля доходил.
К. Толоконникова
— Ну вот есть дата освящения Успенского храма — это вот точная дата возобновления колокольного звона в Москве. Есть докладная записка Карпова Молотову с просьбой разрешить этот колокольный звон. 29 октября предполагает Патриарх Алексий совершать освящение — 29 декабря 45-го года. И вот Карпов пишет: «Патриарх Алексий и дирекция института просит разрешить при освящении храма производить колокольный звон. В других храмах Москвы, в частности в Патриаршем соборе, имеется в виду начать колокольный звон несколько позднее. Совет по делам Русской Православной Церкви не видит причины к отказу. И, руководствуясь Постановлением совнаркома от 22 августа (а это Постановление разрешило повсеместный колокольный звон по всей стране) — от 22 августа сего года полагает возможным дать разрешение». И колокольный звон разрешили, и вот 16 января 1946 года в дневнике писателя Михаила Михайловича Пришвина появляется такая запись. «Одна женщина, докторша (то есть прошло две недели или чуть больше) рассказала, что сегодня утром шла в районе Новодевичьего монастыря и слышит звон колоколов. Она подумала, не чудится ли ей. Шла женщина, спросила ее, слышит ли. Нет, отвечает та, ничего не слышу. Извините, говорит, значит, это у меня в ушах звон. Звон, говорит? А вот сейчас будто и я слышу. И только вымолвила, слушают вместе — и опять ничего. Ну решили: это нам почудилось. А в понедельник спрашивают другого человека: слышали новость? Спрашивает вот этот вот человек: слышали новость? Звон-то разрешили. То есть вот это вот...
А. Светозарский
— Ну конечно.
К. Толоконникова
— Это было такое событие, да, огромного, конечно, масштаба для москвичей.
А. Светозарский
— Ну еще там колокольня, какой набор колоколов. Но, по-моему, там сначала была звонница. Я боюсь перепутать, но есть же кадры хроники, вот возрожденные духовные школы, я так понимаю, года 46-го. И там есть звонница, и такой очень бородатый человек, довольно пожилого возраста, звонарь, там вызванивает. Под крестный ход.
К. Толоконникова
— Ну тут еще надо, мне кажется, вот что отметить: храм хотя и передали под нужды богословского института, но он был открыт для сторонних прихожан.
А. Светозарский
— Да, конечно.
К. Толоконникова
— И, по-моему, как раз вы рассказывали о том, что там устраивали впервые послевоенные годы лекции с показом туманных картин.
А. Светозарский
— Да, внебогослужебные беседы, запрещенные всеми статьями законодательства, это было возможно.
К. Толоконникова
— Да, подобные, кстати, беседы и отец Александр Смирнов в Кузнецах проводил. Вспоминают старые прихожане, детьми заставшие это время, вот как раз 46-й, 47-й, 48-й, наверное, годы, когда так полегче чуть дышалось, как растягивали простыню перед алтарем, какие-то ставили лавки, и вот там показывали, как бы мы сейчас сказали, диафильмы.
А. Светозарский
— Диафильмы. Ну пытались известные уже, так сказать, формы, опробованные, возрождать. Ну это, я думаю, года до 49-го было возможно, когда несколько изменилась, прямо скажем, политика.
К. Толоконникова
— Обстановка.
А. Светозарский
— Ну эти огромные крестные ходы. Вот есть же фотографии не только Саратов, да, где там спецслужбы снимали этот крестный ход. А я видел фотографию в маленьком Белеве — там весь город на берегу, вот это вот крещенское водосвятие — ну просто вот как до революции. Ну люди еще помнили и, так сказать, все это было очень...
К. Толоконникова
— Ну и наконец последний, по-моему, у нас остался не освещенный нами храм — это храм Всех Святых на Соколе. В 39-м его закрыли. Можно было бы надеться, что как-то он переживет сохранно, да, этот краткий период своего закрытия. Но увы, нет. Иконостас там был — там был, конечно, потрясающей красоты иконостас, его сожгли очень быстро.
А. Пичугин
— Сожгли даже?
К. Толоконникова
— Сожгли во дворе, прямо буквально под церковными стенами сожгли. И в 1945 году прихожане добились открытия этой церкви. Я думаю, что не в последнюю очередь разрешили открыть этот храм, потому что там был грузинский некрополь.
А. Светозарский
— Да, конечно.
К. Толоконникова
— И, конечно, отношения с Грузинской Православной Церковью нужно было таким образом ну как-то напомадить.
А. Светозарский
— Ну вот в Москве же не было армянской церкви. И вот я видел документы — там да, там, так сказать, тогда не было такого термина «диаспора», но московская армянская общественность ходатайствовала, и храм этот на Ваганьковском Армянском кладбище был довольно поздно открыт — в 1956 году. Его передали, тоже там такая была мотивация, вот национальные традиции, там люди погребенные и так далее. Это да, это тоже.
К. Толоконникова
— И надо сказать, что в рамках вот этого Совещания глав Православных Церквей 10 июля 1948 года всенощное бдение во Всесвятском храме возглавлял Католикос всея Грузии, блаженнейший Калистрат. И об этом, конечно, писал «Журнал Московской Патриархии». Был же специальный выпуск, экстраординарный выпуск, посвященный именно вот этому Совещанию глав Церквей. А фотографии, кстати, для этого выпуска делал, по-моему, фамилия такая у батюшки была, он был потом настоятелем в Казанском храме в Коломенском, отец Федор, по-моему, Бордонос — вот что-то такое. И вот фотографии, где они там катаются на корабликах.
А. Светозарский
— Да, там немножко стилистика изменилась.
А. Пичугин
— Да, правильно.
А. Светозарский
— Собор 45-го, фильм — конечно, это такая имперская мощь на заднем фоне. Здесь уже знакомство с достижениями — поездка на метро, такая забавная, да, на кораблике по каналу. Это все да, было. Новостройки.
К. Толоконникова
— Так вот в редакционной статье, между прочим, «Журнала Московской Патриархии» говорится, специально отмечается, что село Всехсвятское принадлежало некогда грузинским царевичам. Под кровом здешнего храма был похоронен первоначально герой Отечественной войны 1912 года, выдающийся сын Грузии, генерал Багратион. Поэтому вполне естественно, что именно сюда прибыл сегодня для служения всенощной Католикос всея Грузии, блаженнейший Калистрат.
А. Светозарский
— Но там отец на самом деле похоронен был Багратиона. Вот безобразно поступили с этим некрополем, его там передвигали. Это ужасно, это какая-то прямо...
А. Пичугин
— Ну а страшное, причем это совершенно ничего в этих фотографиях такого нет, они вполне отвечают...
К. Толоконникова
— Давайте уточним для наших слушателей, когда именно это происходило, в связи с чем.
А. Светозарский
— Ну это 80–90-е.
А. Пичугин
— А, это тогда двигали?
А. Светозарский
— Там что-то делали с территорией. Я очень хорошо помню это надгробие, довольно скромное, отца Петра Ивановича Багратиона, так оно у алтаря было, колоночка такая.
А. Пичугин
— А я видел фотографии соседние, на улице Алабяна, когда строили сталинские дома вот эти —ну это часто, просто фотографий мы никогда не видели, поэтому сморится странно, что уже построенный и, наверное, может быть, уже даже и заселенный сталинский дом на Алабяна, и во дворе, где детская площадка впоследствии возникла, там все еще остатки кладбища.
А. Светозарский
— Да, это братское кладбище.
А. Пичугин
— Да, это разные кладбища. Но так как это соседние.
К. Толоконникова
— Ну слушайте, а проспект Вернадского возле храма Михаила Архангела в Тропареве? Он просто идет по скудельнице. Это же нам как раз отец Александр Тихонов об этом рассказывал.
А. Светозарский
— Да, рассказывал.
К. Толоконникова
— И вот этот вот огромный проспект, он проходит ровно по вот этому братскому кладбищу.
А. Светозарский
— Ну уже не говоря про Дорогомиловское.
К. Толоконникова
— И вообще вот эта история уничтожения кладбищ, в связи с постройкой новых в особенности микрорайонов, каких-то эстакад, автострад — это, к сожалению, очень частая наша история. Таким образом было Владыкинское, например, кладбище уничтожено.
А. Светозарский
— Мы об этом поговорим особо.
К. Толоконникова
— Ну мы об этом поговорим еще отдельно, конечно.
А. Пичугин
— Ну что ж, да, сегодня наша программа уже подходит к концу. Спасибо. Это действительно такая интересная тема, неисчерпаемая, может быть, даже задел, потому что какие-то храмы, мы все время говорим, что хотелось бы обсудить подробнее. И вот сегодня перечисляли, говорили о них вкратце, но за каждым храмом история. Причем не только история людей, не только прихожан, но и священников. Вот Ксения сейчас вспомнила отца Виктора, еще раз фамилию...
А. Светозарский
— Ипполитов.
А. Пичугин
— Нет. В Коломенском.
К. Толоконникова
— Отца Федора.
А. Пичугин
— Виктор Федорович Бордонос — а вот кто о нем помнит, кто о нем знает. А это целые какие-то пласты, да, это целые жизни, которые наверняка очень интересны. Я думаю, что мы будем возвращаться просто в течение наших программ разных.
К. Толоконникова
— Да, ну я надеюсь, что мы по крайней мере какой-то общий очерк для наших слушателей дали.
А. Светозарский
— Ну будем надеяться.
К. Толоконникова
— Да, вот этой вот ситуации с возвращенными храмами. Спасибо, что были с нами. Пишите нам — podspudom@yandex.ru.
А. Пичугин
— info@radiovera.ru — да, адрес нашей редакции. И напомним, что Алексей Светозарский, профессор и заведующий кафедрой церковной истории Московской духовной академии, профессор Сретенской академии, был с нами. И Ксения Толоконникова, директор музея «Советский Союз: вера и люди». Я Алексей Пичугин. И мы прощаемся, до новых встреч.
К. Толоконникова
— До новых встреч.
А. Светозарский
— До свидания.
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (08.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 5 зач., II, 22-36
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Есть ли в наше время люди, подобные апостолам? Или же это служение — атрибут исключительно древней Церкви? Ответ на этот вопрос содержится в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
22 Мужи Израильские! выслушайте слова сии: Иисуса Назорея, Мужа, засвидетельствованного вам от Бога силами и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, как и сами знаете,
23 Сего, по определенному совету и предведению Божию преданного, вы взяли и, пригвоздив руками беззаконных, убили;
24 но Бог воскресил Его, расторгнув узы смерти, потому что ей невозможно было удержать Его.
25 Ибо Давид говорит о Нем: видел я пред собою Господа всегда, ибо Он одесную меня, дабы я не поколебался.
26 Оттого возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой; даже и плоть моя упокоится в уповании,
27 ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тления.
28 Ты дал мне познать путь жизни, Ты исполнишь меня радостью пред лицем Твоим.
29 Мужи братия! да будет позволено с дерзновением сказать вам о праотце Давиде, что он и умер и погребен, и гроб его у нас до сего дня.
30 Будучи же пророком и зная, что Бог с клятвою обещал ему от плода чресл его воздвигнуть Христа во плоти и посадить на престоле его,
31 Он прежде сказал о воскресении Христа, что не оставлена душа Его в аде, и плоть Его не видела тления.
32 Сего Иисуса Бог воскресил, чему все мы свидетели.
33 Итак Он, быв вознесен десницею Божиею и приняв от Отца обетование Святаго Духа, излил то, что вы ныне видите и слышите.
34 Ибо Давид не восшел на небеса; но сам говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня,
35 доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих.
36 Итак твердо знай, весь дом Израилев, что Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли.
Книгу Деяний апостольских иногда называют Евангелием воскресения. С такой силой в ней делается акцент на том, что Иисус Христос действительно умер и восстал из мёртвых. Эта мысль выходит на первый план не столько благодаря многочисленным рассуждениям, сколько деяниям апостолов. Другими словами, если бы не было Пасхи Христовой, ученики Спасителя не смогли бы совершить тех дел, о которых говорится в книге. Они не пошли бы проповедовать Евангелие. Скорее всего они просто перестали бы существовать как группа. Разбежались бы. Каждый пошёл бы по жизни своей дорогой.
Вместо этого мы видим небывалый энтузиазм и воодушевление. Не слишком образованные, провинциальные, без всякой финансовой и административной поддержки, вопреки запретам сильных мира сего, не обращая внимание на угрозу потерять свободу, здоровье и саму жизнь, апостолы говорят о Христе. О том, что Он воскрес. Само по себе это действие — яркое свидетельство истины их слов. Это яркое свидетельство того, что их вера живая. Её подпитывает мощный источник. Сердце апостолов будто наполнено огнём, жар от которого чувствуют и они сами, и о окружающие. Это энергия божественной благодати. Она побуждает учеников говорить о Своём Учителе, а людей слушать их и принимать всё сказанное с доверием.
Бог устроил человеческое существо таким образом, что, если Божественная благодать наполняет наше сердце, её невозможно скрыть. Её невозможно спрятать от окружающих и сделать своим личным достоянием. Она жаждет излиться наружу — побуждает нас делиться этой радостью с другими. И этому позыву невозможно противиться. Даже если существует угроза физической расправы или смерти, сила Божия такова, что её невозможно удержать. Древний пророк Иеремия очень красноречиво свидетельствует об этом: «Ты влёк меня, Господи, — и я увлечён; Ты сильнее меня — и превозмог, и я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо мною... И подумал я: не буду я напоминать о Нём и не буду более говорить во имя Его; но было в сердце моём, как бы горящий огонь, заключённый в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог». Не мог пророк не говорить о Боге своим соплеменникам. Несмотря на то, что они смеялись над ним и гнали его. Как говорил Христос в Евангелии, «Никто, зажегши свечу, не ставит её в сокровенном месте, ни под сосудом, но [ставит её] на подсвечнике, чтобы входящие видели свет».
Важный духовный принцип следует из этого. Если мы Божии, если Его благодать живёт в нас, мы не можем не свидетельствовать о Нём. Это не означает, что мы должны с каждым встречным говорить о Боге, доказывая истинность христианства. Внешне наша жизнь может быть волне обычной. Работа, семья, бытовые обязанности. Однако если человек стремится, подобно апостолам, не просто говорить о Евангелии, но исполнять Его, жить им, искать волю Божию и служить своим ближним, даже самые привычные и рутинные дела, которые он совершает, преображаются. Господь наполняет каждую нашу мысль, каждое наше слово и поступок светом Своей благодати. И так делает нас живыми свидетелями и проповедниками Своего Небесного Царства.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Путь к священству». Иеромонах Давид (Кургузов)
У нас в студии был клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань иеромонах Давид Кургузов.
Наш гость рассказал о своем пути к вере и о том, как после работы программистом и эстрадным режиссером пришел к решению стать монахом и священником.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
Константин Мацан:
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником Святой Пасхи. Это «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. В студии приветствуем вас мы, Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— И я Константин Мацан. Добрый вечер. А в гостях у нас сегодня иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. Добрый вечер.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Здравствуйте.
Константин Мацан:
— Я вам, отец Давид, напомню и нашим слушателям, что в этой программе, которую мы по вторникам в восемь вечера с Кирой на волнах Радио ВЕРА ведем, мы говорим со священником о его пути к вере и в вере, о том, какая цепь событий привела к тому, что человек, мужчина, дерзает служить алтарю и видит это своим главным и единственным служением. Это всегда, как нам кажется, путь вопросов, путь поиска, иногда сомнений или преодоления каких-то сомнений. И, наверное, на этом пути есть не только вопросы, но и ответы. Какие размышления, какой опыт о Боге, о жизни, о церкви на этом пути возникал, это очень интересно. И нам представляется, что это может войти в резонанс с теми вопросами о жизни, которые есть у наших слушателей. А они разной степени церковности, кто-то уже ходит в церковь, кто-то, может быть, только присматривается к религиозной традиции со стороны. Вот об этом поговорим. Мы до начала нашей программы с вами начали уже о вашей биографии рассуждать, вы стали рассказывать. Там виражи крутые, достаточно сказать, что по первому образованию вы программист, а по второму — режиссер эстрады, вы закончили ГИТИС эстрадный факультет как режиссер. Если переход из программирования в творчество в принципе не такой уж редкий в нашей жизни, то ваш следующий переход после эстрадного факультета ГИТИСа через какие-то, видимо, этапы к священству и к монашеству — вот это уже вираж. Это уже само по себе интересно. Расскажите, как это получилось, каким путем вы в этом смысле шли, на какие важные, может быть, вехи и этапы этот путь для вас распадается.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, в конце обучения, это был четвертый-пятый курс, всего пять лет всего мы учились...
Константин Мацан:
— В ГИТИСе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Четыре года актера и пятый год режиссера. И на четвертом курсе как-то так сложилось, что я стал замечать явно, что Бог принимает личное участие в моей жизни. Встречались какие-то люди, появилась одна театральная постановка по христианским мотивам. Мой друг, тоже выпускник этого же факультета, Читрани Николай поставил с нами по книге «Школа для дураков» Саши Соколова спектакль, «Те, кто пришли» мы его назвали. Он длился четыре часа, три отделения, ни разу не уходишь со сцены, такой современный был спектакль. И там было очень много христианских смыслов, там были даже цитаты из апостола Павла. И уже стал, я помню, о чем-то задумываться и стал видеть, как совершенно из ниоткуда в моей жизни появляются люди точно, как мне нужно. Совершенно ясно я понимал, что это невозможно, я не мог бы это сделать сам по какому-то заказу. В очередной раз сел и крепко задумался, что, наверное, я бы хотел с Богом как-то познакомиться.
Константин Мацан:
— А до этого вы никакого отношения к религиозному мировоззрению не имели?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— До 27 лет я абсолютно трезво считал, что все священники это толстые негодяи на больших черных джипах, которые обирают народ, а церковь это какая-то организация по тому, как этот весь отъем денег у населения официально оформить.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас многие у радиоприемников стали прислушиваться особенно к дальнейшему ходу нашего разговора.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это была ясная формулировка, это был ни какой-то стереотип. Понятно, что, может быть, из интернета, но тем не менее. Некое воспитание, конечно, большей частью заложила мама. Когда я задумывался, я думал, что что-то, наверное, есть. Были какие-то маленькие попытки всяких практик, думал, читал какие-то книжки, может быть, больше про восточную религиозную традицию. Но когда уже сел и понял, что Бог лично принимает участие в моей жизни, я крепко задумался, и сложилось несколько важных вещей. Первое: мама все детство нас возила по Золотому Кольцу, хочешь — не хочешь два раза в год мы ехали во Владимир, Суздаль, Переславль-Залесский. Очень забавно, как она все время вспоминает: помнишь, когда тебе было два года... Я говорю: мама, это невозможно вспомнить, когда мне было два года. Видимо, это пространство храма, иконы. Мы раз в год обязательно ходили смотреть иконы Рублева в Третьяковскую галерею. Это было обязательно.
Кира Лаврентьева:
— Интересно.
Константин Мацан:
— То есть мама была человеком церковным?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она воцерковилась позже.
Кира Лаврентьева:
— Она была культурным человеком.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она все время искала, всю жизнь, и всю жизнь, что она живет в Москве, даже еще в Подмосковье когда жила, она ездила смотреть иконы Рублева. Это у нее была такая тяга, просто она была не оформлена, но этот культурный аспект вообще не был никаким препятствием. Когда я первый раз зашел в храм, чтобы в каком-то смысле молиться Богу, у меня не было какого-то препятствия от обстановки. Немножко стыдно было перекреститься по первой. А иконы, архитектура — совершенно никаких проблем. Потом эти христианские смыслы и спектакли. А потом я понимал, что я крещенный человек, в шесть лет меня крестили в 91-м году. Один из ста я был крещенных.
Константин Мацан:
— У меня та же история в том же году.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Храм Всех святых на Соколе, довольно известный храм, я помню, что мы с братом, ему было одиннадцать, мне шесть, вышли во время крещения, потому что ничего не понимали, идет совершенная не ясная процессия. И когда пришло время окунать в купель, бежали за нами на улицу, чтобы нас забрать. Это сыграло свою роль. И эти встречи. Еще была такая мысль, что Церковь на Руси существует тысячу лет и уже неоднократно ее пытались каким-то образом разрушить, то внешними, то внутренними силами. Я подумал, что, наверное, надо с Церковью познакомиться поближе. И первое, что я сделал, я начал поститься. Проходил Великий пост, и как человек высокоорганизованный, я решил согласно монастырскому календарю пройти этот пост. Открыл его записал, надел крестик, церемониально, заходя в какое-то кафе, спрашивал, есть ли у вас постное меню, пожалуйста. Когда увидел у какого-то моего собеседника крестик на шее, а он ел что-то непостное, я очень акцентировано делал ему замечание. Ужасное фарисейское поведение. Посередине поста даже умудрился попасть первый раз на богослужение, это была литургия Преждеосвященных Даров на Подворье Троице-Сергиевой лавры на Цветном бульваре, шесть часов, ничего не понятно, очень долго. Я то сидел, то стоял, то выходил, то еще что-то, но мне понравилось. Может быть, кстати, я понимал, что происходит что-то мне близкое. Я понимаю, что вообще богослужение в православной церкви выросло в чем-то из каких-то античных мистерий, в том числе. Мне понятна механика, как режиссеру.
Константин Мацан:
— А смотрите, важный момент. Вы так легко сказали, что в какой-то момент события стали легко происходить, все одно к другому как будто подходит, и это дает идею, мысль того, что Бог здесь действует. Но можно же все это и без Бога было бы проинтерпретировать. То есть была, видимо, настроенность сознания на то, чтобы, через идею Бога, через участие Бога это объяснить. Ведь это вовсе не обязательно. Или и в правду что-то заставляло вас подумать, поверить, что именно Бог, Личность здесь действует, что это не стечение обстоятельств? Или это чувствовалось как-то, что возникает кто-то новый в жизни, а не просто стечение событий?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— На тот момент я могу так вспомнить, мне кажется, я стал потихонечку встречаться с отдельными частями Евангельского учения. И их высота показалась мне совершенно невозможной и безличностной. Не может человек подставить другую щеку, исходя из каких-то будущих выгод. Я вот сейчас смирюсь, и вселенная мне пошлет...
Кира Лаврентьева:
— Вселенная.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Она же такая добрая, пошлет что-то, что мне поможет в жизни. То есть эта высота, которую я не встречал нигде и никогда, противоречила всему, что происходит вокруг. Как это вообще возможно? Зачем это делать? И я понимал, что это безличностно невозможно. Это только возможно в каком-то общении человека с Богом. Я тогда никак не мог его называть, даже боялся как-то обратиться. И этот первый пост я не обращался к Богу, вообще никак не молился, ничего не делал, даже не крестился — ничего. Я просто соблюдал определенные правила питания. Наверное, эта мысль была самая главная. Самое главное событие, которое произошло, которое вообще все перевернуло — это была Пасха.
Константин Мацан:
— После того первого поста.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно верно. Я все время жалею, что много людей приходят к Богу оттого, что у них произошла какая-то трагедия, болезнь, утрата близкого, что-то такое. Наверное, Бог видит мое малодушие и привел меня в церковь через радость. Не было никаких событий. Когда люди узнают, что я монах, священник, особенно раньше, когда я был чуть-чуть моложе, говорят: а что случилось? Все прекрасно. Я пришел на первую Пасху, подумал, что я постился, мне надо как-то завершить этот пост. Как-то. И решил, что надо сходить на ночную службу в храм. Это Благовещенский храм в Петровском парке покойного отца Дмитрия Смирнова. Я первый раз в жизни его тогда увидел. С точки зрения обычного человека это было ужасно, было душно, много людей, ходила какая-то бесноватая между людьми, заглядывала всем в глаза в широкой шляпе с белыми полями. Все плохо.
Кира Лаврентьева:
— Как режиссер вы все это, конечно, тонко заметили?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, конечно, я же смотрю, кто где движется, что делается. Это автоматически происходит, даже сейчас, может, даже к сожалению. Но в конце, даже в середине этого процесса, а во время службы отец Дмитрий вышел и что-то грозно с амвона всем говорил, я, к сожалению, не слышал, далеко очень стоял, но я вдруг понял одну мысль, самую главную, — я дома.
Кира Лаврентьева:
— Потрясающе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я даже хотел дерзнуть пойти причаститься Святых Христовых тайн, ничего не понимая, три раза вставал в очередь, складывал ручки на груди, пытался петь тропарь Пасхи, не понимая до конца, что там за слова, и три раза выходил, думая, что-то я не то делаю. И понял, что там истина, там Тот, с Кем я хочу быть, мне надо туда. И дальше этот процесс пошел как по маслу.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, мы еще раз поздравляем вас с праздником Светлого Христова Воскресения. Христос Воскресе! Сегодня у нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Как символично мы сегодня в нашем разговоре тоже подошли к Пасхе и к входу в лоно святой Церкви отца Давида, и это действительно чудо. Как дальше продолжался ваш путь? К причастию, как я понимаю, вы не подошли?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нет. Слава Богу, не дерзнул. Причем, там были знакомые мои люди, это было в районе, где я вырос практически. Метро Динамо, а я вырос на метро Аэропорт.
Кира Лаврентьева:
— Это где отец Дмитрий Смирнов покойный как раз был?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно, он самый. Самый ближайший храм это был для меня. Потом у меня встал вопрос, что делать дальше, он встал ребром. Я думал, все я понимаю, что дом здесь, что нам делать? Естественно, пошел разговор о том, как первый раз исповедоваться. Мой друг подсказал, есть такой священник отец Александр Борисов, он на протяжении лета, или может быть не только лета, вечером в пятницу принимает всех желающих, доступный батюшка, кто с вопросом, кто с исповедью. Так как, наверное, не было больше никаких вариантов, я в один из пятничных вечеров, предварительно что-то почитав, написав небольшой списочек, к нему пришел. Он совершенно не пытался никак меня вразумить, просто сказал: вот это надо читать. После этого была первая подготовка ко причастию. Наверное, я не могу сказать, что это было какое-то особое впечатление, потому что Пасха уже была до этого, потом это стало некой нормой. Причащаться я стал практически сразу каждое воскресенье, это стало чем-то совершенно необходимым в жизни. Без этого невозможно было жить.
Кира Лаврентьева:
— Как на все это ваше окружение отреагировало?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Так как человек, который быстро воцерковляется, пытается всех окружающих заставить заняться тем же самым, некоторые мои друзья хотели отвести меня к психиатру либо к какому-то такому специалисту, говоря, что ты в секте, все с тобой понятно, надо тебя лечить. Потому что ты начинаешь всем эту радость пытаться передать и говоришь достаточно резко. Ты же познал истину, надо всем ее донести. В той сфере, в которой я тогда работал, а это организация, режиссура мероприятий частных, больших, разных, это достаточно контрастно выглядело, везде ты начинаешь искать повод заявить что-то из того, что ты узнал.
Константин Мацан:
— Помиссионерствовать.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. И поэтому первый год прошел с боями. Мама моя, тогда еще не воцерковилась, она не очень приняла то, что происходило. Она через год-два воцерковилась и тогда...
Кира Лаврентьева:
— То есть вслед за вами.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, но я не повлиял никакими своими словами. Наверное, сам факт повлиял как-то на нее, что это произошло. И, наверное, она из-за этого задумалась, в разговоре это звучит так, по крайней мере. И потом постепенно сами собой стали шаги складываться. Естественно, когда молодой мужчина, тогда мне было 28 лет, встает вопрос о семинарии, наверное, ты сможешь стать священником. Практически все молодые мужчины или ребята, все такого возраста, скажем, старше восемнадцати, и, наверное, до пятидесяти, задают себе вопрос: наверное, ты сможешь стать священником. Потому что священников у нас нехватка в Русской Православной Церкви.
Константин Мацан:
— А этот вопрос для вас изнутри рос, или человек, попадая в окружение, молодой верующий...
Кира Лаврентьева:
— Горящий неофит.
Константин Мацан:
— Да, горящий, почему бы не в семинарию, не в священство. Сразу по умолчанию предполагается, а куда еще, только туда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это с двух сторон. С одной стороны, об этом говорят, а с другой стороны, появляется некая тяга к богослужению. Я практически сразу в себе это обнаружил, я очень быстро научился читать на церковно-славянском языке. Следующий пост меня потерпели мои, как назвать этих любезных людей — клирошане. Я-то не был, а они были, они давали мне читать псалтирь на Великий пост, но это было ужасно. Но они меня терпели пару недель, потом достаточно быстро стало все получаться. Тяга у меня точно сразу появилась, она до сих пор не остывает, это, наверное, это был один из поводов задуматься о монашестве серьезно. Эта тяга с одной стороны, непосредственно каким-то предметом, потому что хочется быть перед престолом Божиим, какое-то необъяснимое желание, хочется находиться внутри этого пространства, когда оно не наполнено ничем, кроме славословия Бога, молитв покаяния, спокойствием людей, их личной молитвой, соединенной с церковной. Все это, наверное, одно из лучших дел, которые по моей душе. Наверное. И плюс об этом говорят, напоминают тебе все время: ой, наверное, был бы хороший батюшка. И в этом ты находишься все время. Поэтому мысль сама собой появляется.
Кира Лаврентьева:
— Тут отец Давид, какая грань, у вас же очень хорошая профессия была. Вы же уже были состоявшимся человеком, вам не было ни 17, ни 18, вы не думали о выборе жизненного пути.
Константин Мацан:
— Даже не 19.
Кира Лаврентьева:
— Выбор жизненного пути, как некая проблема, вообще не стояла в вашей жизни на тот момент.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно.
Кира Лаврентьева:
— Поэтому вот тут-то и вся загвоздка, как вы отошли от такой хорошей успешной профессии, в которой вы были не последним человеком, как вы отошли от этого, полностью отказались? И мало того, что вы стали священником, вы же монахом стали — вот гвоздь нашего вопроса, нашей программы сегодняшней?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Кстати, как интересно, когда отказываешься от этой профессии, от жизни в Москве, достаточно сыто живешь, и приходишь в православную церковь, и вдруг твой стереотип, что все священники богатые, толстые негодяи на больших черных джипах...
Кира Лаврентьева:
— Развеивается моментально.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Абсолютно разбивается.
Кира Лаврентьева:
— Особенно, если по России поездить, посмотреть, как живут священники, с поминального стола питаясь, и собирая по копейке на ремонт храма.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Наверное, внутри работы произошел такой перелом. Так как режиссер эстрады и вся эта профессия подразумевает большое количество неоправданного праздненства, это постепенно стало так неинтересно. Я все время в этом что-то искал, я помню, что пытался наполнить смыслом какие-то эстрадные постановки, праздники. Но когда ты с начала октября по конец февраля какого-то года каждую неделю говоришь: с Новым 2013 годом! Или что-нибудь такое. А потом ты приходишь на литургию или открываешь Евангелие или молитвослов, и там какой-то смысл, а здесь он не очень находится. Наверное, это постепенно стало вытеснять, и я просто перестал понимать, что я делаю и зачем, и деньги перестали играть какую-то роль. Был какой-то страх, как же я откажусь от работы. Именно поэтому так получилось, что я оказался в Сызрани, потому что я не мог отказаться от работы. Московские духовные школы на заочное брали только либо уже священников, либо монашествующих. А я вроде и молодой, мог бы поучиться на очном, но я не стал, поэтому поехал учиться в Самару по знакомству. Наверное, нет такого красивого момента, что я отказался от всего. Просто мир стал терять свой смысл: а зачем? Зачем слушать вот эту музыку. Мне иногда попадается, что я слушал в студенчестве, думаю: зачем я вообще этим занимался? Все так неинтересно. На страницах Евангелия, внутри богослужебных текстов, в участии в социальных делах, в участии в каком-то чужом горе столько насыщенности, столько наполненности. Например, люди спросят: смотрите вы какой-нибудь сериал? У нас монастырь в городе, каждый Божий день к нам приходит какой-то человек с совершенно тупиковой ситуацией, полностью. Зачем мне какие-то выдуманные истории, если я постоянно нахожусь в том, что у людей такие проблемы.
Константин Мацан:
— Это как-то, по-моему, одного митрополита пригласили посмотреть филь Николая Досталя «Монах и бес» про жизнь монаха в монастыре, и митрополит ответил: да нет, я смотреть не пойду, я этот фильм и так каждый день смотрю у себя в монастыре просто по жизни — монах и бес.
Кира Лаврентьева:
— Так и есть. Мы, конечно, не будем спрашивать о тайнах внутреннего выбора, Промысла Божия.
Константин Мацан:
— Ну, а все-таки спросим.
Кира Лаврентьева:
— Прикровенная история. В нашей программе крайне сложно иногда эту черту соблюсти, не переборщить с вопросами. Отец Давид, этот выбор радикальный действительно осуществился потому, что кроме Христа и церкви вам перестало быть что-то интересным. Правильно я понимаю наш разговор?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это было бы смело так говорить.
Кира Лаврентьева:
— Зато это правда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Что насколько святоотеческим был выбор. Наверное, толчком был следующий эпизод. Почти когда мне исполнилось 30 лет, на тот момент я уже уехал из Москвы к другу священнику в Подмосковье, чтобы помогать ему восстанавливать приход, был там три года. Я уже учился в Самарской семинарии на заочном, ездил на учебу и все время задавал себе вопрос, надо как-то определиться, либо жениться, либо монашеский путь. Достаточно утомительно, появляется на приходе какая-нибудь молодая барышня в длинной юбке, глазки в пол, такая кроткая. Тогда я еще не знал, что, по святителю Василию Великому, миловидность обманчива, а красота суетна — эту истину надо юношам вешать над выходом из дома или из своей комнаты обязательно. Ты все время, раз в несколько месяцев ты влюбляешься или какие-то переживания романтические испытываешь. Мне это очень надоело, и я сказал: давайте этот вопрос как-то решать, надо понять, либо жениться, либо все-таки монашество.
Константин Мацан:
— Вы сказали это кому?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Священнику, у которого я был, который мне помог в Самарской семинарии, меня туда наставил, что мне надо туда. Он помог, сказал: хорошо, давайте решим тогда, что надо попробовать монашескую жизнь. Я же не был до этого ни разу в монастыре, не жил, не послушался. И меня отправили в Сызранский монастырь, месяц побыть, посмотреть, что как. И оказалось, что это опять что-то родное и опять же дома, и все замечательно. Не в смысле, что какой-то курорт. Ты самый последний человек, тебе надо со всем смиряться, вроде как ты образованный из Москвы, такой весь умный. Сызрань. А это дом. И это очень повлияло на выбор.
Константин Мацан:
— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в Сызрани. У микрофона Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, Христос Воскресе!
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Кира Лаврентьева:
— У нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Мы сегодня говорим о пути к священству и к монашеству отца Давида, и разговор этот необычайно интересен, как нам кажется.
Константин Мацан:
— Как мама среагировала на такое увлечение монашеством?
Кира Лаврентьева:
— Радикальное увлечение.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Я не ставил ее в известность, если честно.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Принимая иноческий постриг, я ее не предупредил. Я знал, что я не готов к этому разговору. На тот момент она уже была воцерковленным человеком, она вообще стала очень верующим человеком. Но я понимал, что для нее это очень тяжелое решение. Тем более представлял себе картину, что все, мы расстаемся навсегда. Сейчас я стараюсь ее достаточно часто навещать по разным поводам, то Рождественские чтения, то еще что-то. Поэтому она говорит потом, что я чувствовала, что что-то происходит, но разговор состоялся после. И это какая-то радость сквозь слезы, катарсис, выражаясь театральным языком. То есть она это полностью приняла сейчас, естественно, немножечко хвалится этим в среде своих друзей церковных, что вот у нее сын священник, монах. Но это был процесс. Когда был переход, она восприняла это с трудом, но с радостью.
Константин Мацан:
— А был момент, когда первые неофитские розовые очки спали и начались?.. Как сказал один мой знакомый священник про другого молодого на тот момент, только-только рукоположившегося священника, который по сорок минут исповедовал каждого к нему пришедшего. И опытный священник на это сказал: это пройдет, у него еще просто поповские будни не начались.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Я не помню этого момента. Я сейчас сравниваю с тем, что ты испытываешь в начале священства. Есть разные воззрения на то, что Бог дает какую-то излишнюю благодать, чтобы ты мог нестись, летать и все делать. Я думаю, что Господь очень доходчиво мне объяснил, что надо немножечко сбавить болезнь спины и поэтому нет никакой возможности исповедовать людей целыми сутками, надо себя немножко беречь, потому что можно потом и не встать. Я думаю, это такой технический у нас с Ним был разговор, Он знает, что я человек конкретный и мне надо конкретно объяснять: это делай, это не делай. И Он меня так вразумил, это, может быть, не духовный момент был, но, мне кажется, очень доходчиво.
Кира Лаврентьева:
— Кстати, отец Давид, в этом смысле сразу у меня вопрос возник один. Вы сказали, что вы вообще принимали решение о монашестве, я так понимаю, что это был ваш духовник, с человеком, который помогал вам устраиваться в Самарскую семинарию. Мы знаем, что есть несколько разных видов окормления, есть Лаврская традиция отца Кирилла Павлова, есть еще разные традиции, есть строгие, есть нестрогие. Вы так упомянули, что вы человек конкретный. Получается, что вам ближе конкретные благословения, конкретные указания? Или нет? Или вам скажут, делай, как делал отец Кирилл Павлов. Его спрашивают: батюшка, как мне поступить? А он говорит: а ты как хочешь поступить? Вашей душе, как ближе и как ближе вашей пастве, которая ходит к вам на исповедь? Какая традиция ближе вам в исповеди других людей? Что логично?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Думаю, что и мне и людям, которые считают, что я могу что-то посоветовать, все-таки надо давать свободу. Наверное, в этой конкретике, скорее, это мои личные отношения с Богом, не в смысле, что я требую от Него что-то конкретное.
Кира Лаврентьева:
— Я понимаю, о чем вы говорите.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Но этот разговор наш с Ним происходит через конкретные события. В течение жизни, когда я сейчас вспоминаю, что происходило, я понимаю, что все событийно.
Кира Лаврентьева:
— Все очень четко.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Режиссер, что поделать, профессиональная деформация. Но в разговоре с человеком нужно давать свободу. Когда я думал, что я хочу в монастырь, отец Иоанн Депутатов из Шатуры не говорил, что я выбираю тебе, благословляю, такого не было. Мы думали, даже был какой-то жребий, думали, в какой монастырь. Но как-то так случилось... Я помню, он меня сам спросил, вы мне доверяете, если я вам скажу, куда ехать? И мой был выбор, доверять, не доверять. Я мог сказать, что нет, я хочу в Оптину, там такие старцы, меня всему научат. Он меня спросил, я помню этот разговор: вы доверитесь моему выбору. Я сказал, что да, я доверюсь. И доверился. У нас почему-то такая есть школа, что должна быть какая-то инструкция, что священник это человек, который тебе дает пророчество, что не священник это человек, который эти пророчества должен воспринимать и выполнять. Это очень часто происходит.
Кира Лаврентьева:
— Знаете, отец Давид, все-таки тут традиция исихии, которая церкви нашей не чужда, стала основополагающей.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— В монашестве.
Кира Лаврентьева:
— Вспомним отца Иосифа Исихаста, у него настолько было все строго. Читаешь «Моя жизнь со старцем Иосифом» архимандрита Ефрема Катунакского, у тебя просто волосы встают дыбом. Но на самом деле ты видишь в этом тоже благодать, «дай кровь, прими дух», это тоже некоторая соль земли горстка его послушников. В итоге они разошлись по миру и основали множество монастырей, принесли огромный, сторичный плод за свое окормление строжайшее. То есть все-таки кому-то, возможно, это нужно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. Абсолютно. Но у каждого креста свой размер, нельзя взваливать на человека крест. Кому-то, например, нужно читать Иосифа Исихаста, а кому-то, например... Мы с друзьями-священниками сделали в телеграмме канал «Соборяне», и мы просто делимся кружочками, обсуждаем какие-то нас волнующие тему. Многие люди пишут, что мы слушаем ваших соборян и сами начинаем о чем-то думать. То есть человек должен думать, смысл пути исихаста не в том, что это обязательная дорожка, которая тебя гарантированно приведет.
Кира Лаврентьева:
— Приведет к спасению.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— А в том, что ты будешь смиряться. Ведь смирение не в том, что человек должен себя в рубище одеть. Самый простой путь смирения это семья, в этом послушании. В монастыре та же самая семья. Когда я приехал в монастырь, у меня был такой искус, наверное, редкий из опытов исихии, когда садишься в электричку Самара-Сызрань после сессии в семинарии и уезжаешь в Сызрань, как бы навсегда, вроде бы. Я садился в эту электричку, и мне внутренний голос, понятно, от кого, говорит: какая Сызрань, ты москвич, у тебя два высших образования, ты зарабатывал такие деньги, Сызрань. Я вцепился руками в сумки, просто вцепился, сел в эту электричку, и как только двери захлопнулись, все пропало. Всё, я спокойно поехал. Такой опыт тоже нужен. Но ты приезжаешь, ты с образованиями, а там монастырь провинциальный, и ты там последний человек, смиряйся, иначе ты просто без Бога ходишь там, нос подняв, что эти все ничего не знают, по-славянски толком не читают, что они там знают. Нет, будь добр смиряйся, если ты хочешь любить, смиряйся.
Кира Лаврентьева:
— Получается, что истинное смирение для монаха понятно, в монастыре, а для семейного человека, в семье. Вопрос усмирения собственной самости, о том, чтобы отойти от ветхого человека в общении с каким-то строгим или нестрогим духовником, для семейного человека не стоит. Правильно? При правильном подходе человек и сам от собственной самости освободится, если он будет служить ближнему своему. Так ли это?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не сам. Бог точно определяет человека.
Кира Лаврентьева:
— Конечно, все это с помощью Божией, естественно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У нас в монастыре сейчас четыре священника монаха, игумен и трое иеромонаха. Мы очень разные, один строгий, серьезный такой; один мягкий; один просто ничего не говорит на исповеди никому; один пытается добиться результата психологически. Мы очень разные.
Константин Мацан:
— А вы какой? Кто вы из этих трех?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не буду рассказывать. Мы меняемся периодически.
Константин Мацан:
— Ротация происходит.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И получается, что когда Великий пост или какой-то промежуток, человек решил, что ему надо попасть на исповедь, я вижу, как человек двигается, куда ему нужно, как Бог его двигает, я видел это много раз. Человек пришел... Мне сами говорили люди, что они пришли, знают, что вот этот строгий и не хотели к нему попадать, хотели к мягонькому, чтобы он по головке погладил и все простил. А так выходит, что к нему надо, как-то и не стояли туда, но что-то кто-то ушел, кто-то застрял, и надо к нему идти, и они идут и потом счастливы, говорят: это то, что мне было нужно. Это и было для меня самое главное открытие, что Бог не набор правил, не книга, Он Личность, Он с нами общается, Он с нами взаимодействует, ты только руку протяни. Я помню, как я сидел под Сикстинской капеллой в Риме и смотрел на эти нестыкующиеся пальцы Адама и Бога полчаса, потом только понял, что это и есть то место, когда человек выбирает Бога или грех. И это самая важная иллюстрация. Мой выбор, я выбираю, моя свобода, но я могу не выбрать. Если эту свободу отнять, то не имеет вообще ничего смысла. А приобретение этих качеств — путь, вы сказали все правильно, и в семье можно и на работе, и в армии, и где угодно, куда Бог тебя поставит. Если ты сам пришел, напросился на крест... Как детям, хороший фильм «Мой крест», напросил себе крест, ну, извини, пожалуйста, попробовал, лучше свой, какой у тебя есть. Самый желанный и любимый крест тот, который на тебе.
Константин Мацан:
— А то, что вы рассказали про искушение, когда какой-то голос, понятно, что не чувственный, не физический голос вы в себе слышали, а мысль приходит, куда я еду, у меня два высших образования, я состоявшийся человек — и Сызрань. Даже слово в этом контексте не привлекательное, какое-то провинциальное. Так можно почувствовать, понятно, что замечательный город и тут нет никаких иных коннотаций. А как определить, что этот голос не сверху, а снизу? Кто-то скажет, что это же здравый смысл?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У меня такой критерий выработался. Я не могу быть на первом месте. Как только мой внутренний голос или мои собственные мысли или то, что я делаю, является тем, где я на первом месте, это точно не от Бога. Потому что я не может быть первым, это невозможно.. Мы может быть вместе с Богом, а я невозможно. И Сызрань действительно замечательный город, прекрасные люди там.
Константин Мацан:
— Здесь никаких сомнений.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Особенный юмор, я убеждаюсь, что юмор это что-то Божественное. Полюности я шутил над тем, что Сызрань это в глубине глубинки.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас жители Сызрани не поняли, конечно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— С жителями Сызрани мы с большинством знакомы, у нас небольшой город, всего сто пятьдесят тысяч.
Константин Мацан:
— Есть города, у которых в самом названии есть что-то ироничное.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, да, да. Если вы помните, какое-то количество лет была Караганда из анекдота, потом еще что-то, а потом в начале, в середине нулевых по телевизору в КВН, если хотели про глубинку сказать, стали говорить Сызрань. Мы это подхватили. И о чудо, именно Сызрань стала тем городом, где я подвизаюсь. Это Божественно, это почти как жираф или гиппопотам, настолько же здорово и Божественно.
Константин Мацан:
— Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Помню, была на позднем советском телевидении программа «Веселые ребята», которую делал Андрей Кнышев. В тот момент везде гремела песня «Комарово», и авторы этой программы, как бы пародируя жанр соцопроса на улицах, подходили к какому-то человеку на улице, который, само собой разумеется, был актером, это не скрывалось, это была игра. И человек говорил: что из каждого утюга Комарово, Комарово, Комарово, что, нет других городов, я вот, например, из Сызрани. Я помню, что это название города меня тогда вдохновило, я тогда впервые его услышал и запомнил. Какие в этом смысле особенные искушения преодолевает священник и монах? Вы рассказали о первом искушении, ехать — не ехать, и мы заговорили о розовых очках, которые спадают. В чем вы сегодня не равны себе десять лет назад, как священник и христианин.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, одно из самых тяжелых искушений для священника и монаха это не вдаваться сильно в какие-то утешения.
Константин Мацан:
— Это как?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, например, я знаю, что я очень сластолюбив. У меня даже есть такая маленькая болезнь, если я открываю шоколадку и начинаю ее есть, следующее, что я помню, как я доедаю последний кусочек.
Кира Лаврентьева:
— О, точно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо не открывать шоколадку. Это для священника и монаха довольно тяжело, потому что народ у нас очень добрый. Сызрань — город, наполненный верующими людьми, которые хотят подбодрить и сладкое приносят, каноны у нас наполнены сладостями, и сладкое в доступе. Если его даже чуть-чуть каждый день есть — это катастрофа, это достаточно тяжело. Хочется как-то утешиться, ты наслушался за день чужих проблем, включился в какие-то всем сердцем, в какие-то не всем сердцем. Потом...
Константин Мацан:
— Эндорфины нужны.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нужны не эндорфины, а дофамин, который лучше, да?
Кира Лаврентьева:
— Там целая система.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наоборот дофамин это легкий, который шоколадки, а эндорфин это занятия спортом, еще что-то, которые лучше.
Кира Лаврентьева:
— Они вырабатывают серотонин, гормон счастья.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо себя понуждать каждый день не скатываться в это простое утешение. Оно может быть и разным для церковных людей и это легко: побольше поспать, с кем-то побольше поговорить, поболтать. Постоянно ты с этим сталкиваешься, потому что хочется облегчить вроде, а на самом деле это иллюзии. Каждодневный труд, сизифов труд, наверное, одно из самых сложных искушений. Как отец Дмитрий Смирнов, мой очень горячо любимый человек, мы с ним немножко были знакомы, говорил, что из ста людей тебя услышат двое, ты увидишь это собственными глазами. Почему многие священник перестают так активно проповедовать, проводить длинные беседы? Потому что действительно из ста человек тебя услышат только двое. За пять лет огласительных бесед, последний год я не так интенсивно их веду, а четыре года я вел в монастыре огласительные беседы. Монастырь у нас один в городе, крестим мы треть людей в городе. Соответственно, я посчитал, за четыре года я побеседовал на огласительных беседах где-то с тремя с половиной — четырьмя тысячами людей. Как вы думаете, сколько из них я еще видел в храме?
Кира Лаврентьева:
— Ну да.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— По пальцам рук, ног, чуть больше, то есть меньше одного процента. Руки могут опуститься, и все время приходится себе напоминать, что ты делаешь это не для того, чтобы у тебя показатели росли, а потому что Бог тебе сказал это делать. Он сказал: делай, ты можешь говорить, говори, можешь молиться, молись, делай. Не важно, что будет дальше. Это для священника, наверное, самое сложное испытание.
Константин Мацан:
— Мне кажется это вообще универсальный рецепт для любой деятельности по жизни. Делай дело Божие, а Бог сделает твое дело. Кто-то об этом тоже часто говорит, что надо прилагать усилие, делать свое дело, а результаты, количество просмотров и прослушиваний оставить Богу.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, если ты на себя трезво взглянешь... Я знаю, что я человек тщеславный, потому что в ГИТИСе это все разрослось, это профессиональная болезнь актерствующих и творческих людей.
Константин Мацан:
— И режиссерствующих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И режиссерствующих и поющих.
Кира Лаврентьева:
— И говорящих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я через день на неделе слышу: а, отец Давид, какой у вас голос замечательный. Могу на службе что-то такое спеть из Византийского, мы перешли как раз. Если ты понимаешь, что ты тщеславный, то ты понимаешь, что Бог, любя тебя, не пошлет смотреть на твой результат, потому что ты его примешь на свой счет: я провожу огласительные беседы, храм наполнился, я молодец. Зачем это? Поэтому, видя свои недостатки, ты понимаешь, как Бог действует. Вроде как простые слова, звучит слишком просто, но это очень помогает, каждый раз взбадриваться, что Бог работает, и ты работай.
Кира Лаврентьева:
— Это очень интересно. Правда. Отец Давид, а есть ли такой момент, когда люди приходят в монастырь и хотят поговорить с вами, не как со священником, которому нужно приносить по сути свои грехи, может быть, спрашивать каких-то духовных советов, а на часы пытаются развести с вами психологическую беседу, по сути дела, бесплотную совершенно, как мне кажется. И что вы советуете в таких случаях другим священникам, может быть? И что бы вы посоветовали молодым священникам, семинаристам? Тут же тоже две крайности. Одна это младостарчество, когда нам кажется, что мы вообще все знаем, синдром молодого специалиста, как говорит Костя, исповедь на сорок минут. Ты с любовью ко всем, тебе кажется, что именно ты сейчас послан этим людям, чтобы наставить их на путь истинный. Это потрясающее, наверное, тоже состояние. А другая крайность, когда кажется, я вообще ничего хорошего тут сказать не могу, я буду молчать, прости, благослови, иди, больше не греши. Где здесь грань преломления? Знаю еще, что некоторые духовники и священники на исповеди, когда совсем не знают, что нужно человеку, что ему посоветовать, что сказать, просто стоят и за него молятся. И как показывает их практика, это самое эффективное средство коммуникации с человеком, между духовником и человеком на исповеди.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Доброе слово серебро, а молчание золото однозначно. Святой человек сказал. Промолчать всегда хорошо, лучше даже промолчать. Я поначалу, когда был молодым священником, ой, стыдно даже как, пытался все всем объяснить, второй неофитский был период. А потом я понял такую вещь, что человек из разговора с тобой вынесет, скорее всего, одну мысль. Да, не факт, что тебе нужно ее только сказать и больше ничего не говорить, так только такие подвижники духа, как в будущем, скорее всего, канонизированный Иоанн (Крестьянкин) тоже так делал, как его называли «скорый поезд со всеми остановками». Он всем говорил одну вещь и всё. Сравнивать нельзя и поэтому больше приходится что-то говорить. Очень важно, мне кажется, любому священнику понимать, что Бог через него действует. У меня был такой случай. Когда я вспоминаю его, убеждаюсь, что мои слова Бог в ушах другого человека исправит на нужные, если я не буду при этом пытаться повлиять на мир. У меня знакомая, я из общения с ней знаю, что она очень чувствительна на запахи, очень сильно. В каком-то разговоре несколько лет назад она мне стала жаловаться, что вот, я никак не могу выйти замуж, в этом то не так, в этом сё не так. Я тогда, еще будучи обычным мирянином, сказал ей: если тебе Бог пошлет такого жениха, в котором все будет как надо, как ты мечтала, но у него будут ужасно пахнуть ноги, пойдешь ты за него замуж или нет? И она задумалась. Проходит три года, и она мне пишет, тогда я уже стал священником: отец Давид, я так тебе благодарна, помнишь, мы с тобой говорили, что если мне Бог пошлет жениха, а у него все будет прекрасно, только у него будут кривые зубы, смогу ли я выйти за него замуж? Так вот я решилась, и он за месяц до свадьбы пошел и все зубы переделал, спасибо тебе. Я точно помню, что я говорил про один недостаток, она точно помнит, что я говорил про другой. Вот так. Смысловых слов в нашем мире два: Христос Воскресе. Все остальное это комментарии. В этих комментариях, мне кажется, Господь способен нас немножечко подправить.
Константин Мацан:
— Как-то была на Радио ВЕРА и не раз в программе замечательная психолог, заслуженная, очень опытная учитель и педагог Татьяна Воробьева. Всегда с потрясающими советами. Из последнего общения с ней я запомнил, она подсказывала родителям, как общаться с детьми, и мне кажется, это универсальный совет вообще для общения с людьми. Она говорит: не говорите долго, мысль свою выскажите кратко, дети долго не слушают, не воспринимают и не запомнят. Сказал два слова, повторил и забыл. Не повторяй еще раз, не разжевывай, не комментируй, без подробностей. Это может остаться где-то в сердце, в памяти, в душе. Это первое. А второе, что все обязательно с любовью. Начинать любой разговор с ребенком, как я ее услышал: слушай, что я тебе сейчас скажу, потому что я тебя люблю и я хочу, чтобы тебе было лучше, удобнее, благо. Эту мысль можно выразить разными словами, но главное, чтобы посыл был, а дальше коротко свою мысль. И всё, отстаньте от ребенка. Мне показалось, что это универсальный совет для общения со всеми людьми.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И детей точно приобнять надо при этом, сто процентов. В воскресной школе, у меня миссия такая, я ее руководитель, но я понимаю, что я прихожу туда для того, чтобы их обнять и послушать, это самое главное. Остальное само собой получается, разговоры и какие-то важные истины. Но это самое главное.
Константин Мацан:
— Последний вопрос, время наше подходит к концу, но очень интересно спросить. Вы как режиссер какое-то особое измерение богослужения видите? Потому что складывается ощущение, что человек, который ставил на сцене спектакли, потом и Богослужение созерцает как действие, но священнодействие, и видит, грубо говоря, в том некий архетип для любого театра вообще, но все-таки священный архетип.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Поначалу, когда воцерковлялся, я немножко все делил, само таинство меня очень сильно вдохновляло. Евхаристия стала важнейшим элементом жизни, но при этом все было немножко отдельно. Я расстраивался из-за того, когда священник ошибался в богослужении, делал даже замечания, такой был ретивый. А потом со временем это стало единым целым. Безусловно, есть вечернее богослужение, есть литургия, есть великопостное богослужение, но это стало каким-то единым и неделимым. Вроде можно выделить отдельно, есть иконы, есть текст, есть пение, есть возглас, есть ответ народа, лик, который сейчас заменяет хор. Но оно стало совершенно неделимым, единым целым. Мы же с вами знаем, что богослужение на земле совершается непрерывно, целый день. А спектакль, постановка, фильм имеет начало и конец, драматургия, развитие, потом схождение. В богослужении, если его понимать, если в нем немножко разбираться, если это твоя форма общения с Богом в том числе, она тебе близка, то нет начала и конец. Оно прерывается на время для того, чтобы мы могли не сойти с ума, и чтобы ноги наши выжили, мы могли на них стоять. Всё. А остальное всё непрерывно, единое целое.
Константин Мацан:
— Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу. Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в замечательном городе Сызрани был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона была Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Христос Воскресе!
Кира Лаврентьева и Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Константин Мацан:
— До новых встреч на волнах Радио ВЕРА.
Все выпуски программы Светлый вечер