Поделиться
Гость программы — кандидат исторических наук, доцент исторического факультета МГУ Татьяна Агейчева.
Разговор шел об историке Николае Дружинине — его трудах, педагогической деятельности и вкладе в развитие исторической науки.
Ведущий: Дмитрий Володихин
Д. Володихин
— Здравствуйте, дорогие радиослушатели. Это светлое радио, Радио ВЕРА. В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И сегодня мы с вами поговорим об одном историке, который когда-то числился в великих, во всяком случае выдающихся, был чрезвычайно известен, занимал высокие места в научном истеблишменте, а ныне имя его почти забыто, во всяком случае знают его главным образом специалисты — это Николай Михайлович Дружинин, историк, который получил громкое имя в советское время. Для того чтобы поговорить о Николае Михайловиче Дружинине со знанием дела, мы пригласили к нам в студию доцента исторического факультета МГУ, кандидата исторических наук, замечательного историка, Татьяну Владимировну Агейчеву. Здравствуйте.
Т. Агейчева
— Здравствуйте.
Д. Володихин
— Ну что ж, по традиции, если мы портретируем кого-либо в нашей студии, значит, перед портретом должна быть визитная карточка: в трех-четырех фразах, что должны знать наши радиослушатели о Дружинине, когда о нем заходит разговор или какая-нибудь сетевая дискуссия.
Т. Агейчева
— Ну и по традиции скажу вам, что в двух-трех словах все очень непросто с визитной карточной. Николай Михайлович, во-первых, конечно, классик советской исторической науки и спорить с этим, мне кажется, было бы трудно. И это с одной стороны, и с этой же стороны, Николай Михайлович Дружинин один из первых историков-марксистов (я бы так сказала: квалифицированных историков-марксистов), который не экспериментировал с теорией, методологией марксизма, а так сказать, уже работал в цельности.
Д. Володихин
— То есть, иными словами, редкий гость в собрании историков-марксистов, который хоть что-то знал и умел, и писал еще как историк, а не только как марксист. Хорошо, согласен.
Т. Агейчева
— Цельная натура. Вот это все с одной стороны. И, с другой стороны, это представитель третьего поколения школы Ключевского, научной школы Ключевского. И в этом смысле Николай Михайлович Дружинин это очень занятная фигура, поскольку вот есть такие механизмы, которые соединяют разные детали в большой какой-то машине. Николай Михайлович Дружинин — это человек, который в творчестве своем, опять же на уровне квалификации научной, объединял науку дореволюционную вот во всем ее богатстве с новой марксистской методологией.
Д. Володихин
— Насколько, конечно, можно было объединить. А впрочем, как ты не объединишь? Иначе зарплаты не дадут. Ну еще добавим то, что он все-таки историк очень древний, можно сказать, — родился при государе Александре III, скончался, когда уже Леонид Ильич Брежнев был в гробе. Все видел, все оценил, всему дал внутри себя отзыв. Но ни о чем не сказал.
Т. Агейчева
— Сто с небольшим лет прожил он: родился в 1886 году, умер в 1986 году — то есть вот еще и, прости, Господи, перестройку застал.
Д. Володихин
— Ну, в общем, как человек опытный, он уже знал цену всем перестройкам. Поэтому, наверное, не удивился, немного огорчился за страну, подумал, что ну может быть, я чего-нибудь не знаю, хотя вряд ли. Ну что ж, давайте начнем от истоков его личности. Собственно, из какой среды он вышел? Я так понимаю, что он учился в богоспасаемом Московском императорском университете. И кто были его учителя? Ну кроме Ключевского.
Т. Агейчева
— Ну давайте, может быть, не с университета начнем...
Д. Володихин
— Ну из какой среды вышел прежде всего.
Т. Агейчева
— Биография Дружинина вообще любопытна. В том смысле что я вот предварительно размышляла о том, о чем мы сегодня будем говорить, и подумала о том, что, знаете, если бы Эдмонд Кеосаян придумал бы снимать вот какую-нибудь еще такую романтическую трилогию...
Д. Володихин
— «Неуловимые историки».
Т. Агейчева
— Что-то вроде этого. То вот жизнь Дружинина стала бы неплохим основанием для такой романтической какой-нибудь дилогии, трилогии, как угодно, что уж бы там режиссер надумал. Потому что биография-то Дружинина началась весьма традиционно и весьма похоже на те биографии, с которыми мы с вами уже встречались: он выходец из купеческого семейства, родился в Курске (куряне очень гордятся своим в этом смысле родством с Николаем Михайловичем Дружининым) и первые 11 лет своей жизни провел именно там. Вот его воспоминания свидетельствуют о том, что семья-то была тоже, знаете, такая непростая — интеллигентная, образованная, где оба родителя, и отец, и мать, были людьми с сильными характерами, с такими устремлениями к активной деятельности, общественной, просветительской и так далее. У отца, например, была публичная библиотека, вел он жизнь предпринимателя, у него был магазин свой, он был страховым агентом и, в общем, на первых порах в очень хорошем достатке семья пребывала. Отца Дружинин очень любил, он был добрым человеком, улыбчивым. Мать была человеком с жестким характером, перевоспитала она сына во всякого рода твердых правилах, и поэтому отношения в конце концов не сложились. Но, как бы то ни было, вот такие крепкие семейные устои стали основанием для формирования его личности. Ну там же, в Курске, он начал получать образование — сначала частного порядка, самый ранний этап, потом был отдан в гимназию. А вот потом случились неприятности в жизни семьи, потому что отец потерял свое состояние, разорился, вынужден был переквалифицироваться в наемного служащего, семейство переехало в Москву — это случилось в 1896 году, и получил там работу бухгалтера. И в Москве уже Николай Михайлович Дружинин поступил в 5-ю Московскую гимназию. И опять поворот в его биографии, казалось бы, незаметный, но он случился: вот в гимназии и гимназисты какие-то все были сплошь революционно-настроенные, и атмосфера располагала, и потому именно в гимназические годы и знакомство с революционными идеями, и первые гимназические собрания на квартирах...
Д. Володихин
— Первые бомбы.
Т. Агейчева
— И первые — ну пока еще не бомбы, но знакомство с революционной литературой.
Д. Володихин
— Первый пулемет на чердаке.
Т. Агейчева
— И не только революционной, демократической литературой — от Чернышевского и Толстого до Кропоткина, Ленина, Степняка-Кравчинского — это все гимназические опыты. Включая первые, ну такие еще детские, конечно, но побеги от возможно налетов полиции на квартиру, где проходили вот эти самые гимназические собрания.
Д. Володихин
— «Может быть, у вас будет налет? Тогда, ребята, давайте, может быть, сбежим».
Т. Агейчева
— Да, гимназистам просто очень хотелось пострадать за правду, поэтому они вот в таком ожидании репрессий и жили. Ну вот как бы то ни было...
Д. Володихин
— «Тут вот Маруся написала стихи против царя. Распространим эту листовку. Да, я уже второй экземпляр переписал».
Т. Агейчева
— Да. Ну это что-то такое вот, знаете, и Зощенко здесь вспоминается, да, в том числе, с его рассказами об ожидании визита НКВД тоже на квартиру, на собрание. Ну так вот, как бы то ни было, первый опыт такого знакомства с революционными идеями оказался очень устойчивым в его последствиях. Потому что Дружинин укрепился в таком критическом отношении к существующим порядкам, и вся его дальнейшая биография с демократическим с революционным движением связана неразрывно.
Д. Володихин
— Ну, в общем, и таким образом он на революционной метле въехал в Московский университет.
Т. Агейчева
— Куда он поступил в 1904 году. И поступил он в Московский университет, как водится, на историко-филологический факультет. Потому что опять же уже в гимназии проникся любовью к истории. Полагал, что история — это универсальная наука, которая содержит сведения обо всем на свете. Хочешь постичь жизнь — занимайся историей. Хочешь постичь человека — занимайся историей. И так далее тому подобное, то есть обо всем на свете.
Д. Володихин
— Кто его там учил?
Т. Агейчева
— А учили его замечательные люди, надо сказать. Он успел послушать Ключевского, он слушал Виппера...
Д. Володихин
— Роберта Георгиевича Виппера.
Т. Агейчева
— Да, совершенно верно.
Д. Володихин
— О да. Некоторые считали, что Виппер даже больший соловей красноречия, чем уже очень немолодой во всяком случае Ключевский.
Т. Агейчева
— Да. И Виппера Дружинин считал вообще-то лучшим лектором, ну если не всех времен и народов, то вот того периода, в который он учился сам, совершенно точно. Ну кроме того, он слушал Михаила Михайловича Богословского. И, собственно, считал, во-первых, Богословского и, во-вторых, Виппера своими учителями. Ну прежде всего Богословского. В конце концов именно Богословский его и рекомендовал для оставления при кафедре для подготовки к профессорскому званию. И опять же вот все было бы замечательно: Дружинин человек пытливого ума, много читавший, с очень хорошим, несмотря на увлечение революционными всякими делами, но очень хорошим гимназическим образованием, со знанием и древних языков, и с хорошим знанием истории ну и так далее и тому подобное. Так вот все было бы замечательно, но куда же деваться от революционных убеждений.
Д. Володихин
— То есть все-таки пулемет на чердаке собирал время от времени.
Т. Агейчева
— В 1905 году за агитацию и пропаганду он был арестован. И на студенческой скамье, кстати, его уловили большевики, он сошелся с большевиками и, скажем, он был даже библиотекарем большевистской партии, вот по рекомендации Инессы Арманд. И вот в 1905 году он был арестован, сослан в Саратов в ссылку, соответственно, отчислен из Московского университета. В ссылке арестован еще раз, потому что упорствовал в пропаганде. Но благоволила ему ситуация: по манифесту октябрьскому 1905 года, как политзаключенный, он из ссылки освободился, вернулся в Москву, восстановился в Московском университете в 1906 году. И опять начинается такой поворот интересный, хотя для него это не поворот вовсе: восстановился не на историко-филологическом факультете, а на экономическом отделении юридического факультета Московского университета. Почему? У него был такой длительный, на перспективу, план жизни: он считал, что для того, чтобы квалифицированно заниматься историей, нужно постичь экономию и юриспруденцию, чтобы понимать взаимосвязь элементов.
Д. Володихин
— Дорогие радиослушатели, а здесь мы немножечко притормозим на его студенческих годах. И, предрекая то, что он еще займется, в будущем займется он историей декабристов, историей государственных крестьян — первая половина XIX века, можно сказать, его классическое время, мы сейчас поставим увертюру из оперы Петра Ильича Чайковского «Пиковая дама». А «Пиковая дама» точно о тех временах и чуть-чуть о декабристах, до какой степени Александр Сергеевич Пушкин смог в своей повести это зашифровать.
Д. Володихин
— Дорогие радиослушатели, это светлое радио, Радио ВЕРА. В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный историк, кандидат исторических наук, Татьяна Владимировна Агейчева. Мы разговариваем о другом замечательном историке, о Николае Михайловиче Дружинине, и застали его в крайне неудобном положении — историк, на свою голову придумавший себе революционерство, теперь он еще и решил окунуться и в экономику. Ну что сказать, многосторонний, конечно, человек.
Т. Агейчева
— Ну он благополучно окончил экономическое отделение в 1911 и снова поступил на историко-филологический факультет. Забегая вперед, скажу, что...
Д. Володихин
— Очевидно денег у отца все-таки хватало.
Т. Агейчева
— Он его-таки окончил в 1918 году благополучно, как я уже говорила, был оставлен, по рекомендации Богословского, при кафедре. А вот в промежутке успел призываться в армию во время Первой мировой войны, стать прапорщиком. В февральскую и в октябрьскую революцию, конечно, поучаствовать в политических событиях, поагитировать, стать членом всяких разных советов солдатских депутатов и так далее.
Д. Володихин
— То есть предал государя-батюшку.
Т. Агейчева
— Как бы то ни было, в 1918 году он, по окончании университета, таки приступил к полноценной научной работе первый раз в жизни.
Д. Володихин
— А ему уже, слава Богу, сколько? 35 лет.
Т. Агейчева
— А ведь тут начались еще и реформы в системе науки и образования, поэтому Дружинин, но вот все эти реформы, кстати, он воспринял с энтузиазмом, потому что в новом деле участвовал с охотой. Он, например, преподавал в Костромском государственном университете, работал в качестве лектора в губполитпросвете. С середины 20-х годов стал сотрудником Музея революции и занимался вопросами в том числе музееведения.
Д. Володихин
— Ну где нашел работу, там и занимался.
Т. Агейчева
— Был сотрудником Института истории, в ассоциации знаменитой РАНИОН...
Д. Володихин
— А нам надо расшифровать людям, что это такое.
Т. Агейчева
— Это Российская ассоциация научно-исследовательских институтов общественных наук. В эту ассоциацию входили институты, которые возникали при факультетах общественных наук. Когда были отменены, например, исторический факультет в Московском университете...
Д. Володихин
— Ну историко-филологический факультет пропал.
Т. Агейчева
— Да. И на их месте вот эти ФОНы так называемые возникали.
Д. Володихин
— Факультеты общественных наук.
Т. Агейчева
— А потом отпочковывались институты научно-исследовательские. А эти институты потом объединялись...
Д. Володихин
— В ассоциацию объединялись.
Т. Агейчева
— В ассоциацию, да. Так вот он при Институте истории пребывал, там же написал первую свою монографию о «Журнале землевладельцев» — это журнал, где публиковались сведения, информация о состоянии хозяйства, в том числе крепостнического хозяйства — ценный источник был такой по социально-экономической истории. И вот здесь в середине 20-х годов первое столкновение с Покровским случилось у Николая Михайловича Дружинина, и он проявил себя вот как ученый, и характер ученого здесь проявился. Потому что, несмотря на влияние Покровского, который обвинял Дружинина в том, что тот увлекается вот этой информацией, которую дают ему крепостники...
Д. Володихин
— Ну заметим, что Покровский для того времени огромная фигура, фактически лидер новой исторической науки, науки, которая стала возникать вместе с установлением власти революционеров, большевиков, марксистов — то есть человек номер один в науке, и притом еще при целом ряде государственных портфелей, то есть Покровский еще и занимал множество высоких постов. Для молодого ученого столкновение с такой глыбой, оно, в общем, в любые времена было небезопасно.
Т. Агейчева
— Тем более, добавлю, что Дружинина, несмотря на его большевизм, революционную деятельность активную, в общем, уже арестовывали и большевики тоже — в 1918 и 1919 году, краткосрочно, но это было. И, в общем, приходилось доказывать свою невиновность.
Д. Володихин
— То есть вы, товарищ прапорщик, конечно, за нас агитировали. Но, во-первых, вы буржуй по своему происхождению, во-вторых, вы офицер, и, в-третьих, вы интеллигент. То есть только ваше верное служение новому режиму избавит вас от больших неприятностей.
Т. Агейчева
— Дмитрий Михайлович, я с вами не спорю, но это не значит, что я с вами соглашаюсь.
Д. Володихин
— Он что, не буржуин?
Т. Агейчева
— Он буржуин.
Д. Володихин
— Ну конечно.
Т. Агейчева
— Но, знаете, вот тогда, в 1918–19 году ведь арестовывались не только такие люди как Дружинин. А помните, мы с вами говорили, например, об Иванове-Разумнике, который был очевидным врагом советской власти, но он тоже как-то так вынырнул, без больших проблем для себя. Тогда же по делу левых эсеров, например, и Блока арестовывали.
Д. Володихин
— А потом, через некоторое время, их к стенке поставили. Ну не Блока, конечно, но левых эсеров.
Т. Агейчева
— Да и не Иванова-Разумника тоже.
Д. Володихин
— Левых эсеров очень даже. Еще и офицеры ко всему.
Т. Агейчева
— Опять-таки повторюсь: я с вами не спорю, но это значит, что я с вами соглашаюсь.
Д. Володихин
— Он марксист, но кадр сомнительный. Тут еще с Покровским спорит. Ну ладно, что там у него было с Покровским?
Т. Агейчева
— Так вот, не испугался начинающий историк и выступил с ответным письмом —очень спокойным, научно аргументированным. Испугались те, кто это письмо не опубликовал, оно увидело свет лет через 50 после того, как было написано. Но выстоял, выстоял Дружинин и продолжал работать в том направлении, в котором считал нужным. Еще одно ему пришлось испытание пережить: в 30-м году «академическое дело» — помните, да, такую историю, мы неоднократно говорили о ней. Так вот и он был арестован по этому «академическому делу» и даже сослан в Сибирь.
Д. Володихин
— Ну большинство нормальных историков отметилось либо лесоповалом, либо ссылкой, либо еще каким-нибудь поражением в правах, либо отсидкой на протяжении нескольких месяцев, а то и нескольких лет в тюрьме. Ну и по Дружинину попало.
Т. Агейчева
— И вот он до 1934 года в этой ссылке пребывал. Но благодаря заступничеству, в частности, Веры Фигнер в 1934 году уже вернулся. Не поражен в правах был, поэтому приступил к работе опять, вернулся в Московский университет, где он работал с 1929 года. Он тут защитил диссертацию свою в 29-м году о декабристах, о декабристе Никите Муравьеве, и был приглашен на кафедру. Ну тогда не на кафедру еще, а в Московский университет опять же, в качестве профессора. А с восстановлением факультета с 1934 года он уже вот профессором на кафедре отечественной истории XIX века или тогда говорили периода феодализма, он уже полноценно работал. И вот так вот текла его научная деятельность, теперь уже исключительно по восходящей.
Д. Володихин
— Да, из ссылки в профессора — это восходящая.
Т. Агейчева
— Хотя еще одно было столкновение у него с Покровским и с вот этими вот марксистами, так сказать, первой волны по поводу его диссертации о Муравьеве. Дело в том, что он показал не только классовую борьбу в своей диссертации, а очень подробно исследовал личность. И вот марксисты ополчились на него за то, что он преувеличивает роль личности в истории, а диссертацию обозвали немарксистской, но таки защитили.
Д. Володихин
— Ну тут ему повезло, что Покровский скоро сошел во гроб. А что касается остальных историков-марксистов — ну, Татьяна Владимировна, тут ведь как: огромное количество неумех человеку, который получил приличное образование и имел отличных наставников, ставили в пику то, что он хорошо подготовлен, то, что он умеет нормально исследовать. Ну что сказать: ну бездельники, ну тараканы. Ну поехали дальше.
Т. Агейчева
— Ну а исследовать-то он действительно умел, потому что он умел работать с документами, он прекрасно работал в архивах и был специалистом в этой области, очень любил архивы, и он умел отыскивать новые материалы. Он отличался тем, что умел смотреть на проблему системно, широко ставить вопросы, и поэтому у него получалась такая полноценная, в деталях, картина происходящего, многомерная. Не одномерно, не однолинейно он видел мир. И, конечно, он очень внимательно относился к вопросам достоверности.
Д. Володихин
— Ну как всякий нормальный историк старой школы, который что-то умеет по-настоящему, он это умел.
Т. Агейчева
— Ну вот одна из задач, которую он перед собой ставил — это все-таки синтез марксистской теории с адекватным историческим знанием.
Д. Володихин
— То есть, иными словами, без марксистской истории не обойдешься, потому что кто тебе зарплату платит, что же касается нормальной человеческой истории — он это умел, он это делал. Наверное, после 1934 года вспоминал не без сожаления, как когда-то агитировал за большевиков, как когда-то его арестовали в Саратове, и он вот оказался такой стойкий оловянный солдатик, который при большевиках удостоился благодарности. Ну он преподает, он защитился, должны наконец выходить его главные труды, ведь ему уже, дай Бог, за сорок.
Т. Агейчева
— Ну вы знаете, вот один из главных трудов, это все-таки его диссертация, первый — «Декабрист Никита Муравьев». Здесь еще надо так кратенечко отметить, что все-таки опять был перерыв — война. И Дружинин отправился в экспедицию в Алма-Ату, где занимался, как и многие, не только своими проблемами любимыми, но и вопросами устройства национальных научных учреждений и историей народов Средней Азии. Ну это вот такой эпизод. По возвращении из экспедиции он вернулся к научной работе и, собственно, его научная слава начала возрастать уже после войны.
Д. Володихин
— Он по-прежнему на историческом факультете университета Московского.
Т. Агейчева
— Да, совершенно верно, и не только, еще и в Академии общественных наук при ЦК КПСС, и член-корреспондент Академии наук с 1946 года. Я говорила о том и повторюсь, что по восходящей развивается его карьера, и административная в том числе. Но вот в 1946 году выходит первый том его фундаментальной работы «Государственные крестьяне и реформа П.Д. Киселева». Второй том этого труда выйдет в 1958 году. Это результат его многолетней работы, он более 20 лет предварительно работал над этой темой. И здесь вот как раз мы с вами можем некоторые предварительные, так сказать, итоги подвести.
Д. Володихин
— Но прежде, чем мы их подведем, мне же надо напомнить, дорогие радиослушатели, это светлое радио, Радио ВЕРА. В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И мы буквально на минуту прекращаем наш диалог, чтобы вскоре вновь встретиться в эфире.
Д. Володихин
— Дорогие радиослушатели, это светлое радио, Радио ВЕРА. В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях известный историк исторической науки Татьяна Владимировна Агейчева, доцент исторического факультета МГУ. И через некоторое время о ней в учебниках напишут вот прямо так, как она сейчас рассказывает о других историках дореволюционного и советского периодов. И одного из них мы как раз и обсуждаем — это Николай Михайлович Дружинин, который после войны стал проверенным товарищем, уже отсидел свое время, нормально, можно его двигать. Еще и работать умеет — это ж просто замечательное свойство среди огромного представительства историков новой школы. Вот он и начинает работать. Вот выходит главный труд его жизни — реформы государственных крестьян Киселева. И Татьяна Владимировна сейчас обобщит, в чем необыкновенный вклад этой книги и чем она была столь знаменита. Она в свое время весомо прозвучала.
Т. Агейчева
— Конечно, она прозвучала весомо, новаторской можно эту работу назвать. Вот с одной стороны — новаторской, а с другой — классической. Фундаментальный труд, на который опирались исследователи вот долгие-долгие десятилетия после того, как она была, собственно, издана, эталонная такая работа. Значит, роль и значение работы Дружинина о крестьянах состоит в том, во-первых, что он был одним из первых, можно даже сказать первым, кто обратил внимание вообще на государственных крестьян — вот до него больше занимались помещичьими крестьянами. И он открыл огромный пласт информации. Во-вторых, он пользовался самыми разнообразными, и в том числе совершенно новыми источниками, которыми до него исследователи пренебрегали. В частности, например, он работал с документами по межеванию в архиве по межеванию. Он рассматривал вопросы социально-экономические вполне себе в русле марксистской методологии, но тем не менее не в отрыве от истории людей, личностей.
Д. Володихин
— То есть он был нормальный.
Т. Агейчева
— То есть он не просто рисовал какую-то такую вот социально-экономическую картину, но он был еще и бытописателем — детали крестьянского быта, вообще обустройство жизни. Вот один из исследователей о нем писал: неторопливое повествование.
Д. Володихин
— Ну вот, собственно, по тем временем марксистская методология для серьезных историков, во всяком случае для тех, кто не занимался историей революции, рабочего движения там и так далее, она была что-то вроде набора украшений для новогодней елки: надо повесить на нее блескучие шарики, надо наверх юлу со звездой, надо мишуру рассыпать. При этом елка не изменяется, но все красивое — никто не придерется. Марксистская методология есть? Есть. Цитаты Маркса, Энгельса, Ленина есть? Есть. Нормально, пропускаем в печать. Собственно, Николай Михайлович был умный человек, он себя этим прекрасно защищал.
Т. Агейчева
— Николай Михайлович был убежденным марксистом. Вот простите, Дмитрий Михайлович, но мне опять придется с вами поспорить.
Д. Володихин
— Ну ладно, ладно.
Т. Агейчева
— Подиссидентствовать по отношению вот к вам. Он был убежденный марксист, но это не мешало ему быть хорошим историком, вот ведь в чем все дело. И, между прочим, в этом значение Николай Михайловича Дружинина в том числе.
Д. Володихин
— Да я бы сказал, что он был сначала хорошим историком прежде всего, а во вторую очередь, ну это не мешало ему быть марксистом.
Т. Агейчева
— А вот я бы сказала, что он просто правильно распоряжался методологией как инструментом. Понимаете, Дмитрий Михайлович, и это вот его опыт Дружинина, который для нас важен, он наглядное пособие. Понимаете, вот топором можно старуху-процентщицу убить, да, а можно храм построить без гвоздей. То есть вот он рассматривал методологию — я к тому веду, конечно, не к старухе-процентщице, он рассматривал методологию как инструмент...
Д. Володихин
— Тут вы правы: эта методология точно топорная.
Т. Агейчева
— Инструмент для достижения истины, для познания истины и получения адекватного знания исторического. И вот, Дмитрий Михайлович, жизнь, вот она такая штука.
Д. Володихин
— В его монографии это елочные игрушки. Нет, тема, конечно, более-менее марксистская — там угнетаемая часть населения. Понятно, не самая угнетаемая — уже не вполне марксистская. Источниковедение — немарксистское, подбор методов исследования — немарксистский, но в конце и в начале книги четко сказано: есть эксплуатация, Маркс писал, и вот, крестьяне страдали. Потом идет нормальное исследование, и в конце вот опять все то же самое. Ну марксист, да. Ну поехали дальше.
Т. Агейчева
— Ну он изучал конфликт, между прочим, между устаревающими и устаревшими феодальными порядками и назревающими капиталистическими — это марксистский подход, Дмитрий Михайлович,
Д. Володихин
— Да, сам, наверное, смеялся над словом «феодальный» относительно XIX века. Показывал ученикам и говорил: ребята, видите, какую ерунду я написал. Вы так не делайте, но сейчас-то нужно.
Т. Агейчева
— Ну вот, поскольку по этому конкретному вопросу мы с вами не договоримся, конечно, никогда и ни о чем, давайте попробуем двигаться дальше.
Д. Володихин
— Ну поехали дальше.
Т. Агейчева
— Потому что история деревни русской, как центральная и главная тема научного труда Дружинина, была им продолжена. И еще один его фундаментальный труд, огромный труд — он по объему небольшой, но вот по значению, по содержанию — «Русская деревня на переломе: 1861–1880 год».
Д. Володихин
— То есть вы имеете в виду, он небольшой, но он значимый.
Т. Агейчева
— Да. Вот он вышел в 1978 году, произвел впечатление серьезное в научном сообществе. И, между прочим, за свои труды Дружинин получал государственные награды: Сталинскую премию за «Государственных крестьян», Ленинскую премию за «Русскую деревню на переломе». Он вообще получал много наград: у него три ордена Ленина, вот в процессе его биографии научной, три ордена Ленина, орден Октябрьской революции, два ордена Трудового Красного знамени, орден Дружбы народов, орден Знак почета, ну уже не говоря о медалях — вот это все в его арсенале есть. И давайте еще дополним, может быть, чтобы не забыть это маленькое обстоятельство: в 1953 году он стал еще и действительным членом Академии наук.
Д. Володихин
— То есть он находился на самой верхушке научного истеблишмента страны Советов.
Т. Агейчева
— Да, он был авторитетом, непризнанным лидером научного сообщества. Во всяком случае в части социально-экономической истории XIX века и аграрной истории.
Д. Володихин
— Ну тогда признанных лидеров и не было, поэтому непризнанный — он же лидер и есть. Нет, ну там были люди официально назначенные, но что-то их не очень считали лидерами внизу.
Т. Агейчева
— Ну на всякий случай я напомню еще, что вот кроме этих главных направлений, а именно революционное движение и декабристы, и социально-экономическая история, аграрная история крестьянства XIX века, у него, конечно, очень разнообразные интересы были. Очень разнообразные. Это и бытовая история, и история Москвы, и музееведение, и теоретические вопросы. И, в общем, список-то довольно обширный.
Д. Володихин
— Ну давайте о бытовой истории поговорим. Сейчас это людей интересует. А Николай Михайлович занимался бытовой историей, сознавая, в общем, то что для его времени это периферическая сфера, но тем не менее ему она была интересна.
Т. Агейчева
— Да. Ну вот, во-первых, бытовая история, как я уже сказала, была вплетена в ткань всех его произведений, собственно, без этой панорамы бытовой никуда у Дружинина. Ну вот были такие специальные работы — например, по истории Москвы, по изучению — вот он изучал колокольные звоны, были у него работы, ну и так далее и тому подобное. Вообще вот всякие разные, понимаете, вот он в его работах, например, касающихся вопросов экономики, а вот вдруг вылезает повествовании о том, как были обустроены аптеки или, например, какие-то общественные учреждения. То есть как жили люди — вот это всегда и везде у него присутствует, и это очень любопытная, очень интересная сторона его творчества.
Д. Володихин
— То есть, в общем-то, до сих пор некоторые работы Николая Михайловича Дружинина — это своего рода справочник по бытовым реалиям XIX века, иногда и более раннего времени. Это то, что можно использовать сейчас, если там, допустим, какому-нибудь кинематографисту потребуется снимать фильм о Российской империи. Потому что достаточно красочно и подробно Николай Михайлович все это рассказывал. И в этом смысле я даже подозреваю, что ему эти отступления порой в личном плане были интереснее каких-то магистральных его тем, он очень хорошо, с головой уходил в это самое бытописательство, ему было это приятно. Ну те же самые колокольные звоны —это, мягко говоря, несоветская тематика, но он нашел ей место и с интересом ее изучил.
Т. Агейчева
— Знаете, я думаю, вот кроме всего того, о чем мы уже сказали, нельзя не вспомнить и о педагогической деятельности Николая Михайловича Дружинина. Ведь он был одним из любимейших преподавателей и лекторов своего времени, его очень любили студенты.
Д. Володихин
— Ну вот прежде, чем мы доберемся до его профессорской работы, она действительно недюжинная, я должен напомнить вам, дорогие радиослушатели, что это светлое радио, Радио ВЕРА. В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях Татьяна Владимировна Агейчева, прекрасный современный историк исторической науки. И обсуждаем мы дела и дни академика Дружинина Николай Михайловича. Ну а поскольку он изучал колокольный звон, мало того, еще впоследствии мы вернемся к тому, что он еще изучал историю Москвы, сейчас прозвучит колокольный звон «Всенощное бдение» Данилова монастыря.
Д. Володихин
— Дорогие радиослушатели, мы продолжаем разговор об академике Николае Михайловиче Дружинине. И вот мы только что буквально, до нашего небольшого перерывчика, начали говорить о его педагогической деятельности. Знаете, у огромного количества ученых это периферия — то есть знают их книги, знают их диссертации, знают их статьи. а о том, как они преподавали, знают немногое. Ну есть титаны — их мы, кстати говоря, перечислили. Вот Виппер и Ключевский — великолепные были риторы, но таких случается немного. Вот о Дружинине помнили, то есть студентам он понравился, и несколько поколений студентов, которым он преподавал, вспоминали его очень по-доброму.
Т. Агейчева
— Не просто по-доброму, а даже с некоторым восторгом и благоговением. Потому что он действительно был великолепным лектором. Даже если рассматривать его работу в отрыве от его личных качеств, а только говорить как о работе лектора, он был лектором практически идеальным. Речь его была проста, он не злоупотреблял наукообразностью, не любил тяжелых терминов наукообразных, но при этом он всегда был идеален с точки зрения науки. Он речь свою очень хорошо оформлял литературно, он был эмоционален, и одновременно это всегда был строгий план, четкость мысли, ясность понимания вопроса и такая вот идеальная практически подача материала. Вот один из его студентов вспоминал о том, что Дружинин соприкоснулся с университетом впервые как сотрудник все-таки Музея революции, и вел в Московском университете поначалу, в 20-е годы, такой практику музейный у этнологов. И ну вот как: ребята выбирают направление, и пробные лекции им предлагают послушать. И вот на этот музейный практикум студенты пришли, как водится, с некоторым таким подходом высокомерным: ну так вот, сходим, послушаем, а потом никогда не придем в эту аудиторию.
Д. Володихин
— Этнограф — кому он нужен.
Т. Агейчева
— Да. И чем все закончилось? Те, кто прослушали первую лекцию Дружинина, определились с направлением, и были покорены Дружининым, выбрали себе учителя. Вот так вот он умел влиять на аудиторию. Но кроме того, надо же говорить о его все-таки личных качествах.
Д. Володихин
— Ну сейчас мы доберемся до личных качеств, а хотел задать один вопрос: говорят, он в какой-то степени был профессор-экскурсовод? В этом смысле музейное прошлое сказывалось. И он вел лекцию в какой-то степени так, как если бы водил группу от экспоната к экспонату, ну в данном случае от одной концепции научной к другой концепции.
Т. Агейчева
— Да, так это и было, и это придавало как раз стройность и четкость, и ясность его занятиям. Поэтому он мастер был, да, в этом деле, совершенно верно, так оно и было. Так вот, возвращаясь, если позволите, к личным качествам Дружинина — и преподавателя, и профессора, и учителя, и коллеги и так далее. Вы знаете, ведь Николай Михайлович Дружинин в научном сообществе понимался и как нравственный авторитет. Вот у него были такие свойства — бесстрашие, например. Он всегда стоял, если он понимал какой-то сюжет как правду, он всегда за правду стоял. У него было такое утверждение: правда всегда одна. И он не стеснялся отстаивать свою точку зрения, даже если ему приходилось сталкиваться с ой-ой-ой какими авторитетами. Он всегда был доброжелателен, он всегда был готов помочь коллегам в любой ситуации, в которой бы они ни оказались. Более того, его бесстрашия хватало на то, чтобы помогать, например, тем коллегам, которые оказались, мягко говоря, не в чести у власти, а в самом жестком варианте еще и прошли через репрессии. И он (вот здесь это важное обстоятельство) не то чтобы реагировал на обращения несчастных к себе, вот когда у него были возможности, влияние, авторитет и так далее, но он был инициатором.
Д. Володихин
— У есть какие-то примеры?
Т. Агейчева
— Конечно, есть. Вот опубликована его переписка с Юлианом Григорьевичем Оксманом, например. Это человек, который был арестован и 10 лет на Колыме оттрубил (простите за моветон) и ну едва не погиб в заключении. Вернулся из заключения с Колымы — опять чуть не погиб — от безработицы, от бескормицы, от безденежья и так далее. И вот Дружинин инициировал переписку с ним, в ходе которой целый ряд предложений сделал Оксману — очень хороших предложений по публикации работ, по, так сказать, вот научно-исследовательской работе, ввел его в целый ряд проектов и, в общем, очень-очень поддерживал человека на протяжении многих лет. Или, например, такие имена как (мы сегодня их не знаем, эти имена, не помним) Н. Н. Улащик, В. Ф. Захарина — вот это все тоже люди претерпевшие, которые...
Д. Володихин
— Ну Улащик — довольно крупный был историк.
Т. Агейчева
— Да, но я говорю о широкой такой известности, вне круга специалистов.
Д. Володихин
— Вне круга специалистов они, конечно, сейчас неизвестны.
Т. Агейчева
— Да. Вот здесь тоже Дружинин инициировал с ними взаимоотношения и тоже очень-очень помогал. Причем помогал не словами, а повторюсь, деятельно —вовлекая, давая им возможность работать. И это очень серьезное его свойство, и он всегда так поступал. Он очень помогал молодым ученым, которым нужен был совет. Причем помогал таким образом, что не навязывал свою точку зрения, а общаясь на равных как бы с этими молодыми исследователями, ну вот делился идеями, размышлениями, с кем-то соглашался, с кем-то не соглашался, но тем не менее давал возможность тоже людям двигаться вперед. Вот он таким образом, например, — и это вылилось в конце концов в многолетнюю такую дружбу, — с Иваном Дмитриевичем Ковальченко переписывался. В его учениках, среди его учеников, простите, были известные личности в науке — П. Г. Рындзюнский, С. Г. Дмитриев.
Д. Володихин
— А Ковальченко — это ведь академик, просто несколько помоложе, чем Дружинин.
Т. Агейчева
— К. Н. Тарновский, А. М. Анфимов. Причем все эти люди между собой не всегда ладили и не были научными единомышленниками, но для всех для них таким вот авторитетом был Николай Михайлович Дружинин.
Д. Володихин
— Ну Дружинин был глыбой, и так или иначе им даже и общаться-то с человеком такого уровня было очевидно приятно. Тем более что он был по-настоящему серьезным учебным.
Т. Агейчева
— Да, совершенно верно.
Д. Володихин
— Ну что ж, в послевоенную эпоху в СССР, можно сказать, модными стали многотомные издания, которые должны были пересказать, может быть, не столько для специалистов, сколько для широкой публики историю всемирную, русскую, историю некоторых городов, и для этого подключали лучших специалистов того времени, это считалось очень престижной работой. Эти многотомники, они оставались в истории как предмет цитирования, популяризации. И надо сказать, что многие современные сетевые ресурсы, до сих пор не понимая, откуда взяли — взяли опосредованно, может быть, через вторые-третьи руки — именно из этих многотомных изданий. Ну и, насколько я понимаю, Дружинин тоже в них поучаствовал.
Т. Агейчева
— Да, с 1934 года, вот когда восстанавливалась в полноте инфраструктура исторической науки, возникла потребность написания обобщающих классических трудов по разным отраслям знания. И создавались большие творческие коллективы, в которых Дружинин участвовал. Вот, в частности, например, он участник большого (ну современный термин употреблю) проекта «Очерки по истории СССР» — многотомник. Вот он занимался той частью, которая была посвящена периоду «феодализма» в этих многотомных очерках. Ну тогда это так называлось, Дмитрий Михайлович, извините.
Д. Володихин
— Ну я извиняю, конечно, давно пора извинить.
Т. Агейчева
— История СССР XIX века.
Д. Володихин
— У нас в ту пору «феодализм» аж до Крымской войны продолжался. Вы не удивляйтесь, дорогие радиослушатели, но это советская историческая наука. Прошу вас, продолжайте, Татьяна Владимировна.
Т. Агейчева
— Да, всевозможные юбилейные тоже издания. Например, большое шеститомное издание по истории Москвы. Вот мы с вами анонсировали его работы, вот здесь тоже, в этом творческом коллективе, он участвовал. Дружинин участвовал в написании учебников тоже, извините, периода «феодализма» по истории СССР и школьные там учебники, и для высших учебных заведений.
Д. Володихин
— Ну, правда, школьные без «феодализма» на обложке были.
Т. Агейчева
— Да. Кроме того, он возглавлял комиссию Академии наук по истории сельского хозяйства. Это тоже большая коллективная работа по истории сельского хозяйства и крестьянства, которая занималась разысканием архивных документов. И это тоже большая заслуга Дружинина в изучении русской истории. Так что вот он очень разнообразно трудился.
Д. Володихин
— То есть, иными словами, это академик, который до последних лет жизни честно отрабатывал свой хлеб, честно писал, честно преподавал, честно вел себя на административных должностях, на самых высоких уровнях управления наукой. Человек, который, в общем, достиг высот, трудом. Не по знакомству, даже, в общем, я бы сказал, не по идеологическим причинам. И здесь, поскольку время нашей передачи подходит к концу, мне хотелось бы дать очень краткое резюме его судьбы. Даже в период исторического материализма можно было быть порядочным ученым, порядочным преподавателем и порядочным человеком в целом. Николай Михайлович Дружинин именно эту нишу порядочного ученого, порядочного преподавателя и порядочного человека занял во времена, мягко говоря, не самые благополучные в нашей науке. И мне остается, дорогие радиослушатели, от вашего имени сказать спасибо Татьяне Владимировне Агейчевой и попрощаться с вами. Спасибо за внимание, до свидания.
Т. Агейчева
— Всего доброго.
Все выпуски программы Исторический час
Поддержать детей, которые проходят лечение в больницах Петербурга
Поделиться
Лиля росла без родителей. Когда ей было три года, она в одиночку боролась с опухолью в больнице Санкт-Петербурга. В перерывах между химиотерапией её отправляли в детский дом. Шансов на усыновление было крайне мало — никто не хотел забирать девочку с такой тяжёлой болезнью... Жизнь малышки переменилась, когда о ней узнала волонтёр по имени Лидия.
Женщина много лет совместно с одной благотворительной организацией помогала детям-сиротам в больнице, и до этого не решалась взять ребёнка под опеку. Они с мужем уже воспитывали двоих детей, у одной из девочек была инвалидность. Но увидев Лилю, она почему-то не смогла пройти мимо. Малышка месяцами лежала в больнице, переживая сложные процедуры без поддержки взрослых. Лидия посоветовалась с мужем и детьми, и они решили забрать девочку в семью. «Благодарю Бога за то, что у нас появилось такое чудо», — говорит приёмная мама.
Сейчас Лиле уже 13 лет, она вместе с близкими живёт в деревне в Вологодской области. Здесь есть свой дом и сад, настоящая русская печь, уютные комнаты и аромат пирогов. Во всём тут чувствуется любовь и забота. Девочка учится, занимается в художественной школе и помогает маме по хозяйству, у неё есть друзья и насыщенная жизнь подростка.
Лилина болезнь всё ещё сохраняется. Она уже не лежит в больницах, но регулярно наблюдается у врачей и проходит обследования. Это нужно, чтобы контролировать опухоль.
Некоторые медицинские обследования и анализы не входят в перечень бесплатных и стоят дорого. Поэтому Лилю поддерживает фонд «Свет.Дети». Он помогает семье с оплатой этих процедур.
Поддержать фонд и его подопечных из разных городов, которые прямо сейчас проходят лечение и обследования в больницах Санкт-Петербурга, можно на сайте фонда.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Жизнь и судьба М.А. Булгакова». Алексей Варламов
Поделиться
У нас в студии был ректор литературного института имени Горького Алексей Варламов.
Разговор шел о жизненном пути знаменитого писателя Михаила Афанасьевича Булгакова: о ключевых событиях, главных вызовах и отношениях с Богом.
Этой беседой мы открываем цикл из пяти программ ко дню рождения М.А. Булгакова.
Ведущая: Алла Митрофанова
Все выпуски программы Светлый вечер
«Проблема созависимости в семье». Татьяна Воробьева
Поделиться
У нас в гостях была детский психолог высшей категории Татьяна Воробьева.
Мы говорили о проблеме созависимости: как определить, что такая проблема есть, и над чем стоит работать, если отношения в семье стали осложняться.
Ведущие: Константин Мацан, Анна Леонтьева
А. Леонтьева
— Добрый светлый вечер. Сегодня с вами Анна Леонтьева...
К. Мацан
— И Константин Мацан, добрый вечер.
А. Леонтьева
— Сегодня, как всегда, мы говорим о семье с Татьяной Воробьевой. Чтобы не перечислять всех регалий, просто скажем: детский психолог высшей категории, мама, как мы сегодня говорим, двоих сыновей и двух внуков. Добрый вечер.
Т. Воробьева
— Добрый вечер, дорогие.
К. Мацан
— Нашим радиослушателям уже знаком голос Татьяны Владимировны, особенно вот в этих программах, где мы с Аней пытаем гостей в паре, вот уже не первый раз Татьяна Владимировна у нас. И для нас это очень радостно, что такой цикл складывается бесед, из которых сплошная польза.
А. Леонтьева
— Да, и мы, наверное, сами ищем ответы на свои вопросы, поэтому, в общем, программа более-менее корыстные. Я хотела начать с такого вопроса. Вот у нас недавно в программе был психолог, и мы обсуждали такую тему, что вот наши дети, такие молодые там — 18, 20, 16 и далее — они знают очень много психологических терминов: они знают, что такое абьюзмент, они знают, что такое созависимость, они знают вот кучу каких-то вот диагнозов, которые они периодически выставляют там друг другу, своим отношениям. И мы говорили, насколько вообще это полезно, потому что ну есть ли вообще такие отношения, где никаких диагнозов поставить невозможно. Есть такая точка зрения, что любовь, такая здоровая нормальная человеческая любовь, она выражается словами: «я его люблю» — точка. Никакой драмы, никаких переживаний. Ромео и Джульетта — это созависимость, безусловно. Все что...
Т. Воробьева
— Как страшно, прямо слова-то — созависимость.
А. Леонтьева
— Да. И вот поэтому хотелось поговорить с вами как раз вот об этом слове «созависимость». И ну вот, наверное, опять же начну себе приносить пользу. Вот моя дочь очень часто употребляет это слово — «созависимость.» И я никак не могу найти вот эту грань, где кончается созависимость и начинается любовь. Вот как вы относитесь к этому слову?
Т. Воробьева
— Ну это слово, мы скажем, многоплановое, есть не один план. Но само слово «со-», конечно, предполагает, даже не углубляясь, так сказать, в его семантику, ну, конечно, предполагает именно зависимость одного от другого. Вот где это слово можно принять априори, не рассуждать — это только в медицинском термине: психосоматика, психофизиология. Ну, скажем, корреляционная взаимосвязь, где душа определяет наше с вами физиологическое развитие, или недоразвитие, или нарушение этого развития, где психосоматика, где душа определяет наше состояние здоровья или нездоровья — вот эти два термина, они объективны. И о них не надо ни спорить, ни говорить, они настолько объективны, что мы все прекрасно знаем: человек, который гневливый, горячий и так далее, чаще всего будет болеть инфарктами, инсультами и так далее и тому подобное. Это все можно увидеть на практике, это все показывает жизнь, это все написано в эпикризах врачей по поводу больных, поступивших к ним. То есть причина здесь понятна. А вот созависимость человеческая, созависимость личностная — вот это фактор, конечно, неоднозначный и неодинаково в одном плане действует. Здесь можно много говорить, не с позиции философии, не с позиции, но всегда зависимость, она присутствует, она всегда есть, и было бы странным, если бы сказали, мы бы отказались от этого, тогда мы бы оказались в вакууме — в вакууме социальных отношений, в вакууме личностных отношений. Но вакуума в природе нет. Монашество, которое представляет собой действительно желание уйти в единение человека, но в единение опять не с самим собой, а с Богом, поэтому здесь тоже нет.
А. Леонтьева
— Тоже созависимость.
Т. Воробьева
— Еще какая. И это единственная верная, единственная не требующая никакой коррекции зависимость — человека от Бога. Православный человек всегда скажет не «я пойду», не «я сделаю», а «по милости Божией я пойду», «по милости Божией я сделаю», «по милости Божией» у меня получилось или не получилось. И более того, он отказывается от дерзости говорить «я хочу». Вот это слово «я хочу» для православного человека (я себя отношу к этим людям, хотелось бы быть православным все-таки человеком) действительно дерзко сказать: «я хочу» — это как-то режет слух и, самое главное, режет слух твоей души. Не как я хочу, а как Богу угодно. Вот эта зависимость — это самая благая зависимость, которая есть в этом мире. А почему, потому что в этой зависимости продиктованы все ступени созависимости, от чего мы придем к самой благой зависимости от Бога: «Блажени нищие духом» — я отказываюсь от себя и своего «хочу», я хочу только одного: жить по воле Божией. Совсем недавно на консультации у меня была достаточно молодая женщина, пережившая какую-то такую маленькую свою трагедию — ну по ее ощущениям, трагедия. Конечно, не трагедия, но тем не менее человек пришел, плачет и для нее это боль, для нее это непонятно и так далее. Ну, по милости Божией, удалось объяснить, разрешить эту задачу. Не проблему. Я очень боюсь слова «проблема», потому что проблема, она состоит из энного качества задач, правильно или неправильно решенных. Поэтому достаточно одну задачу решить неправильно, и проблема не будет разрешена. Поэтому всякий раз надо начинать от простого к сложному: решить первую задачку, вторую. Ну вот, скажем так, решили задачку. В благодарность, узнав, что мы все-таки являемся детским домом благотворительным, я получаю такое смс-сообщение и руководство, видимо, к моему действию, но оно было почему-то очень суровым, резким и негативным. Что же пишет эта женщина, мать троих детей? «У вас детский дом, я могу помочь. — Спасибо, спасибо большое, ну у нас есть в этом ракурсе такая помощь, у нас своя машина есть и так далее. — А вот у вас можно взять детей? Я хочу взять ребенка». Вот здесь у меня все иголки души поднялись перпендикулярно. Слово «хочу взять» — это очень дерзко. Это ребенок — и слова «хочу» здесь не может быть. Я столько раз сталкивались вот с такими вещами, где «хочу» звучит как «хочу», а потом ребенка приводят назад или, лучше, сдают в психиатрическую больницу, дабы определили его психиатрический статус и так далее и тому подобное. И всеми силами желают от него отделаться. Вот поэтому это тоже ведь созависимость от своего «хочу». Я бы хотела сказать: не надо хотеть, не будьте созависимы своим желаниям — это опасная вещь. В психологии есть такой термин «когнитивный диссонанс», он заключается именно в том, что наши желания и результат того, что мы получаем, могут не совпадать, и вы входите в вот такой диссонанс. То есть хотела благого, хотела кого-то осчастливить, а получилось не только не осчастливила, себя наказала, себе труд дала невозможно тяжелый и потому отказалась. Вот вся беда в том, что хорошо, если это цена только вашей души. А если это цена того, кто стал зависеть от вас? Мы ведь в ответе за тех, кого приручили — имеется в виду зверек, животное. А это не зверек, это не животное, это творение Божие.
К. Мацан
— Ну я думаю, что при всей той пронзительности примера, который вы привели, не каждый, наверное, из наших слушателей на практике столкнется вот с этой темой: взять ребенка из детского дома. Хотя тем смелым, которые в итоге это сделать захотят или уже сделали, мы можем только аплодировать и снимать шляпу...
Т. Воробьева
— Константин, смелым или безрассудным?
К. Мацан
— Вот и об этом поговорим сегодня. Я почему...
А. Леонтьева
— Это слово «захотят» как раз, видишь, Татьяна говорит, что хотеть взять ребенка...
К. Мацан
— Я вот как раз к этому принципу хотел бы обратиться, к этому вашему тезису о том, что не надо хотеть. Это же можно рассмотреть не только на примере вот той ситуации, которую вы описали: ребенок из детского дома. Мы все чего-то хотим. И я даже могу представить себе реакцию наших слушателей, реакцию со стороны здравого смысла: но я же не могу не иметь желаний? И даже люди православные, верующие, которые знают десять заповедей, знают заповедь блаженства, знают слова: «Блаженны нищие духом», «Блаженны плачущие», которые так много слышат, не знаю, в проповедях о смирении, о некотором самоумалении, о необходимости с осторожностью относиться к тому, что хочешь, к воли Божией — все равно, даже на этом фоне готовы включить здравый смысл и сказать: но я же не могу не хотеть. Я же не могу не желать, я ж не могу не стремиться. Меня Господь создал личностью — с моими талантами, с моими устремлениями и так далее. Вот что вы об этом думаете?
Т. Воробьева
— Да, хороший антитеза-вопрос к тому, что сейчас мы услышали. Но тем не менее хотеть, конечно, не вредно. Но ведь есть биологические хотения, физиологические хотения, хотения наши личностные — все это хотения. Важно, на что они направлены. Если они направлены на служение, а служение, оно всегда берется все-таки, да, из тех талантов, которые вам даны и самое главное, не умаление себя. Я очень с трудом принимаю термин «умаление» — это все-таки монашеские вещи, а мы живем в миру. Поэтому для меня всякие вот вещи, где мы только цитируем, они становятся оскоминой, и ты их уже не воспринимаешь. Я очень боюсь вот этой оскомины, я боюсь псевдоправедности такой. Человек —он человек, со всеми своими слабостями, немощами, со всеми своими желаниями. Я просто хочу сказать только об одном, что наши желания должны вытекать из мотива направленности. Я для себя хочу или хочу служить ближним? Звонит близкий мне человек и говорит: так и так, вот как быть, мне надо читать лекцию в университете и так далее, а я вывезла в деревню своих бабушек, мам своих и так далее. И здесь очень плохая связь, вот надо, наверное, ехать в город, как правильно поступить? Надо поступить так, как это будет нужно твоим престарелым бабушкам, которые останутся здесь, в деревне. Тебе неудобно, тебе хочется вырваться в Москву — это понятно, хотя бы в ванной хорошо помыться и так далее, неважно, и компьютер там прекрасный, и обстановка не как в бане, как говорится, когда студенты сказали: знаете, как будто в бане вы ведете лекцию и так далее. Надо выбрать то, где действительно идет служение, истинное служение. Истинное служение идет более слабому человеку, более нуждающемуся в тебе, тому, кому ты действительно нужна. Да, и получилась прекрасная лекция онлайн, получились прекрасные отзывы, действительно очень такой формат интересный получился. Поэтому все получилось. Самое главное в наших желаниях — мотив, тот истинный мотив, о котором мы должны вот просто бы понять. Однажды меня во Владимирской губернии попросили выступить перед родителями, которые взяли под опеку детей и так далее, это было выступление в какой-то там их местной школе. И врывается одна мама и начинает сходу кричать: ну вот, психологи обязаны, учителя обязаны... Я сижу, слушаю, она не знает, что это я, продолжаю выступать. Я задаю всей этой аудитории вопросы. Я не прошу для них ответов для меня, вслух. Этот ответ должен каждый дать сам себе. А для чего вы взяли детей под опеку? Какой мотив стоял у вас лейтмотивом? Действительно помочь ребенку, дать ему семью, дать ему то тепло, которое в семье — не от материальной базы зависимое, нет, а вот то тепло, внимание, тебе предназначенное только внимание, вопрос только тебе адресованный, забота только для тебя — это то как раз, что не хватает подчас детям больших детских домов. В нашем детском доме хватает, слава Богу, по милости Божией, — опять добавлю. Какой мотив был у вас? Взяли ли вы ребенка, чтобы доказать окружающим: вот, у меня тоже есть ребенок. Какой мотив был у вас? Материальное положение в маленьких городах, поселках, конечно, оно трудное. Взяли вы для того, чтобы свое материальное предложение поправить? Какой мотив был у вас? Насолить тому, кто вас бросил, кто вас обидел, потому что вы сами не имеете возможности иметь ребенка? И вы сказали: я возьму, я воспитаю, у меня будет ребенок. Какой мотив был у вас? Послужить ребенку, а не себе — у кого был такой мотив? У кого был мотив послужить ребенку, которого взяли, со всем тем багажом, который он принесет? А багажи, поверьте мне, далеко не лучшие, далеко не простые, но Божие-то начало есть в каждом. Так вот кто взял, опираясь на это желание, на это желание, на это хотение: я хочу послужить вот этой неокрепшей душе, послужить всем тем, чем могу, чем смогу — искренне, просто — вот ведь вопрос хотения или нехотения. Поэтому, когда в основе нашего желания лежит слово «служение» — да, это благое желание. Вчера у меня на консультации была взрослая достаточно девушка, и когда мы с ней стали разговаривать, я говорю: а чем вы занимаетесь? Она называет какие-то суперкурсы, которые связаны с аудиовизуальными составлениями ландшафтов и так далее и тому подобное, то есть подготовка каких-то планов ландшафтов, какие-то разработки. Я говорю: а цель какая-то хорошая, в общем-то, какое хорошее занятие. Я-то со своей позиции: послужить людям, доставить действительно радость. Потому что не всякий может увидеть это в целостности и так далее, фрагментарно. И я говорю: а с какой вы целью? — Ну чтобы иметь большую стартовую площадку для зарабатывания денег. Ну что же, это тоже неплохо. Стартовая площадка для зарабатывания денег тоже нужна, почему нет, ну почему нет? И материальная позиция нужна и так далее. «А для чего их много, этих денег?» Пауза большая... «Для меня». Вот как раз тот самый маленький случай, который я сказала о маленьком мальчишке, который только поступил в наш детский дом. Мальчишка прекрасно говорит, прекрасно, вот словарный запас — только позавидовать можно, это действительно просто неординарный словарный запас. И когда я прошу там: чего ты боишься? Он мне начал рисовать. Я говорю: если проще нарисовать — нарисуй. А потом я говорю: а что ты очень хочешь? Что же он хочет, я сказала. Он нарисовал большую конфету и написал: «Слат-кой жиз-ни». Я говорю: сладкой жизни... Да, я хочу много конфет, много денег, — он деньги тоже нарисовал, купюру в тысячу рублей — я хочу этого. А скажи, пожалуйста, это для тебя или ты хочешь для мамы? Которая осталась, мама дала ему багаж, хороший мама дала багаж. Там свои сложности, своя трагедия и так далее. Но мамы здесь не было, в его жизни. Я не стала говорить о мальчиках, которых он еще не знает. Мама, которая была. Нет, у него этих мыслей нет. Его-то можно понять — у него нет еще этих мыслей, он не вырос до этого или не снизошел до этого. А вот у этой 18-летней девушки — с ней рядом сидит мама. А у нее даже мысли не мелькнуло сказать: да для мамы, пускай чтобы я могла помочь маме — а ей, видимо, непросто и так далее. Чтобы я могла ей послужить. Вот такое желание или такое хотение — вы поняли, о чем я сказала? — очень важно, на что оно направлено.
К. Мацан
— Татьяна Владимировна Воробьева, детский психолог высшей категории, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер».
А. Леонтьева
— А, Татьяна, я вот хотела вернуть немножко разговор к теме любви и созависимости. На одной из наших передач вы сказали очень непопулярную вещь — я хотела бы, наверное, растолковать для себя, — вы сказали, что какая-то ваша коллега, вы ее похвалили за то, что она несла на себе подвиг...
Т. Воробьева
— Да, пьющего мужа.
А. Леонтьева
— Да, быть женой пьющего мужа. Но вообще если ты скажешь, что это подвиг кому-то, да, то скорее всего тебе скажут: ну какой же это подвиг, почему ты должна испортить свою жизнь из-за того, что он пьет?
Т. Воробьева
— Ради алкоголика, да, казалось бы.
А. Леонтьева
— Вот поясните, что, вот почему вы так, как какую-то крамольную вещь, можно сказать, сказали?
Т. Воробьева
— Я не сказала крамольную вещь, нет. Я сказала вещь, которая мне глубоко понятна. Понятна, потому что каждому из нас — я сейчас боюсь говорить опять большие слова, — дано нести какие-то испытания. Вот они есть у каждого из нас в жизни, хотим мы не хотим: у кого-то семья, у кого-то пьющий муж, у кого-то больной тяжело ребенок и так далее. Ведь алкоголизм — это болезнь, это прежде всего болезнь и не что иное. Болен человек. А как можно бросить больного? Как можно бросить? Его можно не любить, можно злиться, желать... Господи, чего только не желать. Приходить и каяться и так далее и тому подобное. Но это больной человек. Разве вам станет легче от того, что, оставив этого больного человека, который дальше пойдет либо в пропасть, будет еще больше пить, либо где вино, там и блуд, либо начнет просто блудить и окончательно действительно погибнет — то есть нет там перспектив, что он вылезет без вас. Ваша рука, ваше терпение, его отношение — ведь ему подчас, когда он трезвеет, становится безмерно и неловко, и он слова дает, что больше не повторится и так далее. То есть попытка-то души вырваться из болезни есть, и этой попыткой, мотивацией этой попытки являетесь вы — единственный человек, который терпит всю эту тяжесть невероятную, но терпит, но несет, но не жалуется: мой муж алкаш, вот достал так... Нет. Опять вот, консультации — это, конечно, ракурс наших проблем сегодняшних бесконечных. Вчера на консультацию пришла молодая женщина, она приехала из-за города и так далее — молодая, сильная, красивая. И в своей, так сказать, беде она пытается мне рассказать о той беде, которую она сегодня проживает и переживает. И в этом рассказе вдруг звучат такие слова, которые меня немножко внутренне заставили содрогнуться. Ну психолог не имеет права на содрогание и так далее, он имеет право только слушать, слышать и потом уже, так сказать, резюмировать и помогать, помогать, помогать. Больше ничего другого, ни на что другое он права не имеет, тогда он перестал быть психологом. О чем же она поведала? У нее был первый муж, достаточно успешный, но вот бизнес его крупный обвалился, а самое страшное — у него образовались определенные опухоли, причем злокачественные опухоли — в области мозга, в области глаз, ну коль мозг, то и глаза. И она так и говорит, как она говорит: и я его бросаю, я от него ухожу. А у нее сын от первого брака, но она от него уходит. Она находит второго человека. И вот она ждет от него ребенка, и он ее предает. Он не хочет иметь ребенка, он бросает ее, как она говорит, в беременности, а потом и по рождении ребенка, он бросает. А с мужем с тем происходит чудо: он — брошенный, растоптанный — находит женщину, которая будет за ним ходить, ухаживать, которая отведет его ото всех тех немощей, которые обрушились в горе — потому что в горе он стал, видимо, выпивать, все это было. И она его подняла, она сделала все, чтобы его прооперировать. Бизнес его вернулся. С возвратом бизнеса он подал на суд, чтобы вернуть своего ребенка, и ребенок уходит к отцу. И вот пришла эта молодая девушка, и она меня вот спрашивает: вот за что мне так? Я не имею права обличать, уличать — нет, мы не знаем ее чувств, мы не знаем, что она проживала — это принадлежит ей и Богу. Поэтому, но здесь — мы предаем и нас предают. Ну по-другому не бывает, к сожалению. Ей сейчас больно, маленький ребенок на руках — ребенок бесконечно кричит, он не может успокоиться никак, она ее любит, — то есть все и бедность. Но вот появляется и третий мужчина в ее жизни, который помогает ей. Она уехала из Москвы, купила там домик в деревне. И он, она подчеркивает, что у него там есть ну такая физическая немощь, но он ей помогает, он ей дает деньги. Он женат и у него есть дети. И как мне быть? — задается вопрос. Как же ей быть? Мотив только один может быть: уже служи одному ребенку своему. Не отбирай у той семьи. Даже того, кто тебя полюбил сейчас — не отбирай. Ты уже отобрала: у сына — себя, у дочери — отца. А сейчас ведь опять может быть «хочу». Ведь она приехала этот вопрос мне задать. Она говорила, говорила про свои несчастья, страдания — как трудно, как бедно, как тяжело. И вот это третий вопрос: а мы ничему не научились, у нас опять «хочу». «Хочу» впереди. Опять не служение, не желание во имя, а опять «хочу» — во имя себя, любимой. Не осуждаю, не обсуждаю, ни в коей мере — это ее боль, и боль страшная, и страдания страшные. И сказать — это может сказать только тот, кто является священником или... А психолог должен говорить только одно: да, вы должны растить свою дочь. Больше никаких слов и рекомендаций быть не может.
К. Мацан
— Я вас слушаю и понимаю, неслучайно и Аня в вопросе заметила, что позиция, которую в этом смысле вы излагаете, очень непопулярна.
А. Леонтьева
— Конечно.
К. Мацан
— Я вот даже, может быть, уже не в первый раз за программу мог бы еще это в дальнейшем проблематизировать, что мне кажется, что она непопулярна даже у верующих.
Т. Воробьева
— Конечно.
К. Мацан
— То есть то, что человек исповедует себя православным, верующим, ходит в церковь, приступает к таинствам — ну я просто это вижу и по себе: что много лет ты живешь церковной, жизнью, но в какой-то момент на испытании — даже минимальном, минимальной трудности — ты все равно как будто бы включаешь логику обычного здравого смысла секулярного мира: но я же хочу, мы же не должны от мира закрыться, ну мы же здравомыслящие люди, да, все понятно. мы знаем слова про... про все что угодно, но и зарабатывать надо, и это надо, и у меня же есть свои желания, свои таланты — то есть то что я уже сказал. Вы встречаете людей, которые так живут, вот как вы говорите, которые вас слышат, которые способны услышать слова, даже наши сейчас, например, в рамках программы? И сказать, что я с понедельника, с сегодняшнего дня меняю оптику и начинаю служить, забываю про свои «хочу» и так далее.
Т. Воробьева
— Ведь понимаете, я скажу словами преподобного Серафима Саровского, которого очень люблю, вот не просто люблю, а очень люблю: а благодать — это не груша, ее враз не скушаешь. И не попав, не споткнувшись и так далее, вы не познаете, иду я мерою, которой мне Господь заповедал, или не иду. И отступите, и предадите, и в грязь упадете — все это будет в нашей жизни. А важно только хотеть зависеть от воли Божией. Вот это желание, оно должно остаться вот как столп вашей воли. Помните, мы как-то говорили, не знаю, простите, может быть, и не говорили, это просто уже, что такое душа? Душа начинается... Это не мое учение, это учение святых отцов, сразу говорю. А я, когда меня спрашивают, что читать, я всегда говорю: читайте Евангелие, Апостол, святых отцов — вот там все прописано, там вся психология, особенно коррекционная, она там вся. Вот вся коррекционная психология. Душа состоит как бы из трех ступеней, условно так назовем, но эти ступени четко иерархически выстроены. Не поднявшись на первую, нельзя перейти на вторую. Не поднявшись на вторую, нельзя перейти к высоте человеческой личности, человеческой сущности, человеческого эго, то что называется чувство, разум и воля. Человек рождается с чувствами. Сначала это биологические чувства — дистантные чувства, анализаторы, правда, — которые постепенно узнают голос мамочки, начинают улыбаться, а потом мы, в ответ нам улыбаются — вот это все чувства. Первые социальные, да, чувства, вот они в два месяца уже у малыша появляются, и мы их ждем. Более того, а в три месяца у ребенка должен комплекс оживления быть — на ваше присутствие, на ваш голос — руки-ноги ходуном и так далее. И это является физиологической зрелостью ребенка. Если ее нет, это уже — nota bene! — страшно, страшно, мы куда-то с вами падаем. Так вот чувства, ведь они не только биологические и физиологические — хотеть, правда, — они есть еще душевные чувства, то о чем вы говорите, человек должен что-то хотеть: хотеть купить какую-то себе кофточку. Ну а почему нет? Если ты в присутственном месте, ты должен как-то выглядеть прилично и так далее. И тогда, но ты же не купишь себе балахон, ты пойдешь, поищешь по размеру, по цвету, по средствам — то есть поставишь тысячу условий, которые должно выполнить — это все нормально, чувства опосредованы социумом, в котором мы живем, в котором мы действуем и так далее и тому подобное. Душевные чувства. И первым душевным чувством является любовь к мамочке, любовь к дому, любовь к отцу, любовь к животным — и мы это формируем, мы это воспитываем. Мы хотим — а что же мы хотим? А мы хотим пробудить в детях наших самое главное чувство, которое должно присутствовать у человека — без громких слов, без помпезности — сочувствие, сопереживание, содействие. Вот эти чувства, оказывается, душевные чувства — душевные, но они-то начинают формировать важнейшие чувства, которые мы все с вами ждем: чтобы увидели, какие уставшие руки, чтобы видели, что ты устал, чтобы почувствовали, что у тебя что-то грустное, чтобы захотели задать хотя бы вопрос. А еще, главное, и послужить тебе — вот, значит, мы уже воспитываем в человеке человека Божиего, который в состоянии видеть, слышать, понимать. И себя, свои «хочу» убрать на второй план, а послужить тебе. Как вот вчера у меня тоже, вчера был день бездонный. Уже в девять часов я встречаюсь с юношей, и он задает мне вопросы и так далее, да. Там у него, как у юношей бывает часто, первая любовь и трагедия, и все понятно. А я его знаю с момента рождения, этого юношу, и потому не могу не ответить на вопросы. И я ему говорю: а какой ты хочешь видеть свою будущую вот половинку, какой она должна быть? Ну я бы хотел, чтобы она меня любила, вот как та девушка, которая его оставила. Да зачем? Зачем чужое платье на себя надевать? У тебя должен быть твой образ, твое видение, твое желание. Да, какое? — А я не знаю. — А я тебе скажу. Вот если хочешь, я тебе дам шпаргалку: она должна быть доброй. — Всего-то? — Нет, это не всего. Добрый человек, он внимательный, чуткий. Потому что внимание определяет чуткость. Только чуткий человек и может быть внимательным. И это увидит, это увидит — и как вошел, и как сказал, и какие глаза, и какие руки. Чуткость рождает заботу: я вижу, что тебе плохо. Забота рождает жертвенность: я откажусь, я не пойду, если ты хочешь, чтобы я побыла рядом — я побуду. А вот это все в знаменателе — это и есть любовь. Это и есть любовь, только она вот так прорастает, и ты ее так узнаешь. Не надо какие-то тесты психологические закручивать — ни Айзенка, ни Векслера, ни Кречмера — не надо. Простое, видимое, ясное. Она позаботилась о тебе и спросила: ты ведь с работы, может быть, ты голоден? Он позаботилась и спросила: ты знаешь, ты подумал о родителях? Ты маме купил что-то? У тебя зарплата была. Господи, вот кого бы искать тебе.
К. Мацан
— Давайте вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Владимировна Воробьева, детский психолог, психолог высшей категории. У микрофонов Анна Леонтьева, я Константин Мацан. Не переключайтесь.
А. Леонтьева
— Сегодня мы говорим о семье. Я, Анна Леонтьева, и мой коллега Константин Мацан, говорим с Татьяной Владимировной Воробьевой, детским психологом высшей категории. И говорим о такой сложной вещи как любовь и созависимость. Я вот, Татьяна, из того, что вы говорите, вспомнила: у меня была, ну у нас в гостях были люди, значит, семья — ну мы говорим сейчас про пьющих мужей, а я думаю, что эта тема для многих очень...
Т. Воробьева
— Да, она очень актуальна, к сожалению.
А. Леонтьева
— Да, очень актуальна, и это очень большая польза. И вот в этой передаче был человек, который вот был болен, да, и после этого, после своего выздоровления он ну создал вот такой вот пансионат, где люди выздоравливают от созависимостей, как то: наркомания, алкоголизм. И он сказал такую вещь, что вот эта созависимость, имеется в виду алкогольная, да, не бывает без контролирующего какого-то человека. Из того, что вы говорите, мне тоже вдруг, я начинаю понимать, что если человек там, например, жена...
Т. Воробьева
— Ну есть контролирующий человек.
А. Леонтьева
— Контролировать своего мужа, условно, или жену, и он или она хотят изменить, да, этого человека, то есть вот это вот желание изменить, получается, оно такое пагубное, да?
Т. Воробьева
— Изменить человека — это вообще не во власти человека. Изменить человека может только вот, знаете... Знают, именно знать — это значит прожить, прочувствовать, видеть, слышать, обонять — это есть знать. Не рассуждать просто умозрительно — не видя, не зная, не прочувствовав, не прожив. Поэтому я знаю только одно, твердо знаю: «Ослаби, остави прости...» — эти слова мы каждый день говорим в молитве, каждый день. Это слова из вечерней молитвы, из правила вечерней молитвы. Так вот в них действительно поставлена своего рода последовательность: ослабить этот недуг. Ослабить недуг — я прошу ослабить недуг близкого мне человека, больного человека. И мы видим, что на какое-то время вдруг человек становится чуть-чуть поспокойнее. Оставить — это уже время достаточно более длительное, в медицине скажут: ремиссия. Прости — человек уже больше к этому не возвращается. Не то что он уже там не выпьет вина там или еще что-то, он не возвращается к этому опойству. Потому что в самом вине греха нет, грех в опойстве, грех в потере меры. И вот поэтому, когда жена берет на себя желание изменить, исправить — она становит созависимой от своего мужа. И я могу сказать, чувства ее столь разные, столь негативные, столь подчас падающие вниз — то от надежды, то просто вот в пропасть и так далее, летящие. Поэтому изменить нам — очень трудно. Неслучайно для того, чтобы понять, что ты болен, надо понять, что ты болен. И пока ты это не понял, изменить невозможно подчас. А почему об этом я говорю, казалось бы, ну что же, сами себе противоречите. Нет, не противоречу. Потому что жизнь с больным человеком, она трудна. Она эмоционально обеднена, она эмоционально истощима. Но это в том случае, когда у тебя нет веры. В этом случае это пытка и мука. Если у тебя есть вера, ты понесешь. И ты увидишь, как не может Господь не услышать твой писк, твой стук, твой стон — не может не услышать. Но все должно дойти до своей полноты. Мы мало об этом знаем. Мы мало в это верим. Мы хотим: вот я помолилась — и чтобы завтра он стоял, как огурчик. Не бывает такого. Надо пройти тот путь, то упорство, в котором рождается и укрепляется твоя вера, надежда, а самое главное, действительно знание, что не может быть такого, что тебя не услышат. Обязательно услышат. Как Господь остановит — пойдет ли, это будет «12 шагов», будет ли это какая-то лечебница, будет ли это друг, будет ли это рождение ребенка — мы не знаем, что будет послано Богом как ведущим инструментом по лечению болящего человека. «Ум и руки врачующих благослови, да послужат орудием всемощного врача Христа Спаса нашего», — часть молитвы образу Богородицы «Всецарицы». Поэтому как мы подходим к этой проблеме, становимся мы созависимыми: пришел, гад, пьяный! — у меня все трясется, видеть не хочу! Какая злоба подымается. А вот если мы вспомним простые слова евангельские, там сказано: потому не дается, что молитесь зло. Совершенно верно. Однажды у Порфирия Кавсокаливита я прочитала такие наставления, которые, поверьте, я не сразу поняла, я возвращалась к ним ну в течение достаточно длительного времени. И потом я поняла. Он сказал простые слова: когда вы молитесь — об обидчике, о болящем, о том, кто создает такие трудности с вами общежития — молитесь за себя. Я не могла понять, что это значит: молиться за себя? А потом поняла: молиться за себя — что это мне дай силы, это мне дай любовь, чтобы я молилась за этого алкаша, а я молилась действительно за себя. Потому что в молитве я проявлена. Вот тогда слова евангельские стали совершенно очевидны: вот в чем наша злость — мы молимся, а внутри нас все равно звучит мотивчик, как червячок: ну исправь же ты его, ну исправь же ты его, больше не могу! — а слова какие: сил нет у меня, да? А сил Господь дает обязательно ровно столько, сколько вы понесете. Свыше сил нет ничего, свыше сил не дается. В лесу в этом году я пошла за ягодами, и мою любимую собаку посадила в машину, мы поехали. Казалось бы, вот черничник, а места хорошо знаю. Бросаю машину где-то в полутора километрах, и иду за ягодами, собираю ягоды. И вдруг моя любимая собака фокстерьер Окси Джи линяет куда-то. Ну я думаю: я все здесь знаю, ничего, не заблужусь. Но кустик за кустик, ягодку за ягодкой — и я поняла, встала вертикально, и понимаю: солнца нет, собаки нет, и где я нахожусь, ориентира нет. А леса у нас, вы понимаете сами, дремучие — это леса муромские, владимирские, богатые леса. Направо пойдешь — не туда придешь, налево — тоже не туда. Ну куда же идти? И я начала молиться. И вы знаете, я так ясно почувствовала, что я слышна, что я слышна, что мои молитвы принимают. Но я-то жду, что сейчас придет собака Окся, которая прекрасный поводырь, я жду, что она придет, сейчас вот появится из-за куста. Я жду, что она придет, но она не приходит. А помысел приходит: ну поверни голову вправо, поверни, смотри. Смотрю — что такое, вот, да, кажется, там тоже были какие-то кустики, пойду-ка я к ним. А все продолжаю кричать: «Окси, ко мне!» Только лес эхом отвечает. Вдруг где-то там, далеко, слышу голос, и собака лает. Я кричу: «Скажите, около вас не фокстерьер? — Нет, около меня черная собака, — ответил. — А ваша собака в полутора километрах сторожит вашу недвижимость». Ну вот о чем я хотела сказать? Что мы все время ждем своего решения. Своего решения. А ведь решение было дано правильное: посмотри. Я посмотрела, и я узнала то место, где начинается эта тропа. И я вышла. Но я наломала березовых веник, чтобы Оксю хлестануть. Она поняла все, быстренько нырнула под машину, и не удалось ее вразумить и так далее и тому подобное. Вот в этом вся беда: мы все время ждем и диктуем. Мы не умеем ждать не своего, а Божиего. Вот в этом вся разница. Мы не умеем уповать. Да, можно положить больного в клинику, где его, может быть, и вылечат. Но это вылечивание без его воли, без его желания, без его стремления, оно будет иметь очень маленький диапазон временной. Ну ремиссия будет до первого друга, до первой возможности — он будет держаться, мучиться, но ведь это мучение закончится очень быстро. А ведь важно только одно сказать: Ты меня держи. Один человек, который был одержим этим недугом и страдал от него, и работу потерял, и все потерял. И вот он приходит к батюшке и говорит: батюшка, давайте, такой есть чин отречения, и у него даже сроки ставятся. Я отрекусь вот от вина, я зарекаюсь пить вино. Да, это очень серьезно, это действительно очень серьезно, когда над ним читается молитва особенная, и это не кодирование. Кодирование — это, запомните, — психоэмоциональная процедура, не более. А здесь ты должен свою волю вот подчинить — ты даешь слово Богу. И когда он сказал: вот батюшка, ну хотя бы на два года. А батюшка в ответ говорит: нет, давай-ка на три месяца сначала. Вот, видите, малыми шажками, но большой верой.
К. Мацан
— Татьяна Владимировна Воробьева, детский психолог высшей категории, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Я как-то с упорством, достойным, может быть, лучшего применения, но все-таки буду свою линию дальше гнуть. Вот в каком смысле. Мучаясь вопросом о том, а насколько исполнимо то, что вы говорите, скольких сил это требует и как на практике вот так жить и так мыслить, как вы предлагаете, я вот на что обращаю внимание. На наш вопрос отвечая, вы переводите разговор вполне осознанно в плоскость, ну скажем так, духовной жизни — вы говорите о молитвах, вы говорите о тех истинах, которые можно почерпнуть в церковном Предании. Значит ли это, что без, собственно говоря, церковной духовной жизни вот те проблемы, о которых мы говорим, не решаются? И значит ли это, что человек, который не является церковным, не может вот выхода найти? И это, скажем так, первый вопрос. А второй вопрос — это связано, получается, с темой, о которой мы часто говорим: когда в церковь, когда к психологу? И может ли так быть, что человек сталкивается с проблемой — я сейчас не про пьющих мужей, а про любую проблему своих хотений, своей неудовлетворенностью жизнью, — там друг, например, или близкий. И, с одной стороны, в такой ситуации хочется сказать: ну друг, брат, разберись, начни с духовной жизни со своей, вот, может быть, здесь начать искать. Так думается. Но тут же ожидаешь ответ: да нет, ну что ты мне задвигаешь тут про Бога сейчас опять? Надо идти к психологу, надо разбираться с простыми вещами. Вот что вы обо всем этом думаете?
Т. Воробьева
— Давайте по первому вопросу начнем. Да, человек воцерковленный или не воцерковленный — вот такая альтернатива, что если воцерковленный — то он вылезет, а невоцерковленный — не вылезет. Нет, это неправильное рассуждение. Он все равно Божий человек, и нет человека на этой земле не Божиего. Ну нет такого человека. А следовательно, каждому дано найти свои пути. Только бы задумался об этом. Только бы задумался об этом. Вот здесь хотение перестать мучить ближних, перестать гробить свое здоровье — даже с позиции здорового эгоцентризма. Хотя здорового эгоцентризма не существует, он больная вещь — это душевная олигофрения, душевное слабоумие. Но тем не менее хотя бы с позиции своего эгоизма: скажем, продлить свою жизнь, почему же нет? Он найдет свои мотивы. Мы, помните, начали говорить о душе, что душа состоит из чувств. А потом? Разумный ум, который объясняет, почему ты это проживаешь, для чего ты это проживаешь. Разумный ум — это не аспирантура, это не докторская диссертация — это простой разумный ум, который характеризуется совестью, стыдом и так далее. Вот понимаете, если разумный ум не включается: ну почему ты это делаешь? Вот к чему это ведет? Почему с тобой это происходит? То есть пока человек не отвечает на эти вопросы, вот здесь не стоит обязательности: он должен быть верующим. Ну, конечно, нет. Это как сегрегация: если неверующий — значит все, туда ему...
К. Мацан
— В сад.
Т. Воробьева
— Туда, да, ему и дорога. Нет, конечно, что вы. Ведь Господь всех сотворил, чтобы в разум истины прийти. Как придет он, когда придет — может быть, перед гробовой доской — мы не знаем, это его путь, это его жизнь, это его страдание, это его боль. Он будет идти своей болью, своим страданием. Важно, к чему он придет. Поняв свои чувства, поняв то, что он проживает, захотев однажды на них действительно посмотреть с позиции своего «я» — кто я? что я? — он принимает решения. Вот тут он принимает решения. Вот вершина человеческой личности — эмоционально-волевой контроль: чувства, разум, воля. В психологии — светская психология, академическая психология — это эмоционально-аффективная сфера, когнитивная сфера, эмоционально-волевой контроль. Но даже там это выстроено четко так, иерархически. Нельзя, получив чувства — а они часто являются именно двигателем всего того, что мы делаем — мотивации, не разобрав их: почему с мной это происходит, почему я опять нажрался, напился, почем я опять оскотинился, для чего мне это дано? Ну дано, наверное, для того чтобы ты разумом понял и сказал: зачем я это делаю? Может быть, да, инстинкт самосохранения заговорил в тебе. Разве здесь написано: ты должен идти в церковь? Нет, не написано. У него свой путь, он пойдет своим путем. Хорошо, чтобы он пришел, но он будет жить так, как он будет жить. И никого ты не возьмешь за руки и не приведешь в храм. Я просто говорю о том, рассуждая о себе, рассуждая о своем понимании, а не навязывая ни в коей мере теорию такого фетиша: вот надо — нет, это очень опасно. Потому что, возьмемся за руки друзья и шагнем все — нет. Вера — это не шагнем все. Это либо дано, либо придет, а либо не придет. Но это уже не наша воля, так сказать. Это ответ на первый вопрос: всякий человек творение Божие. Только благодаря Богу он появился на этот свет. Не было бы воли Божией, он бы на этом свете не был. А потому Господь будет стучаться к нему, будет стучаться к непонимающему человеку, но будет стучаться к нему и скорбями, и болезнями, и уходом жены, и прочее, и прочее. Даст ему прожить весь ад того, что он сам делает — ведь он сам это делает, он сам хочет, он сам выбирает. Вот поэтому дайте человеку, действительно, не познав, действительно очень трудно. Поэтому, познав, он будет выбирать решение. То решение, которое ляжет в основу либо гибели, либо спасения, либо изменения, либо веры — все может быть, мы не знаем, какими путями он придет к вере. Второй вопрос, Константин, пожалуйста, еще напомните мне, потому что мы ушли на первый.
К. Мацан
— Ну второй вытекающий из первого был, к той часто обсуждаемой теме: когда обращаться к психологу, когда, ну если угодно, к священнику и духовной жизни?
Т. Воробьева
— Я хочу сказать, помните, опять слова апостола Павла: с иудеем я был иудеем, с эллином я был эллином. Вот здесь с кем вы разговариваете: разговариваете с человеком мирским — значит, вы будет разговаривать с позиции светской психологии. Но законы-то ее не отменяются, правда. Вы помните, сказали: чувства, разум, воля. Поэтому вы начнете работать: помогать человеку увидеть свои чувства, понять, почему он их проживает, они ему дают жизнь или они его приводят к гибели. Какое чувство, например, страха? У вас он черный, у Анны фиолетовый, у меня оно, может быть, будет коричневым. У Врубеля, помните, было черно-фиолетовым и так далее. У каждого будет цвет. Но это ведь чувство — это что? А это энергии, эмоция, да, аффект — это энергетические позиции, значит, энергетические единицы измерения. Коль это энергия, то это вектор направленный. Если я не люблю Иванова, и он мне гадит, я прихожу к психологу и говорю: вы знаете, ненавижу Иванова! Вот он мне мешает! Ну так вот Иванов точно также испытываете это чувство к вам. И очень трудно ждать, что Иванов скажет, что я так люблю Петрову — нет, он не скажет. Он скажет: я также ее не люблю, эту Петрову. Итак, чувства, их окрашенность. Далее — их мобильность, их амплитуда, их векторная направленность — это все то, что не исчезает. Закон энергии мы знаем: она аккумулируется, она может сублимироваться, но она не исчезает. Вот поэтмоу либо над нами тучи черные, и в дом входишь, там невозможно находиться — что случилось в нашем доме, что у нас происходит, мы все это понимаем. Так вот, мы и начинаем, как светский психолог, помочь человеку разобраться в качестве его чувств. А самое главное, опять для светского человека, что ведь важно, мотив его: жить хочется, правда? И жить хорошо. А не жить и болеть и не хочется. Ну так вот и давайте мы решаем: черные чувства, они дают эту энергию, она созидающая или она разрушающая психосоматика — опять вспомнили, правда? Конечно, разрушающая. То есть вы хотите заболеть, вы сами от себя отбираете. Вот давайте мы с вами откроем дневничок и начнем: каждое утро, день и вечер — какие чувства превалировали утром, днем и вечером. А потом подведем итог: я сегодня прибавляла себе жизни или я ее точно убавляла. Вот для светского человека. То есть со светским человеком вы будет говорить как светский психолог обязательно. С православным человеком — вы будет православным человеком обязательно. А в основе, конечно, стоит ваше знание, умение, навыки и ваша убежденность. Без этого ничего не получится.
А. Леонтьева
— Я хочу сказать, что мы вот с Костей обсуждали как-то программу, вы упомянули программу «12 шагов», где первый шаг там перепоручить свою жизнь Богу...
Т. Воробьева
— Первый шаг.
А. Леонтьева
— И работать со своими зависимостями. А у меня сейчас есть такой юный собеседник, с которым мы все время дискутируем: есть Бог — нет Бога. И мы очень, у него очень смешные аргументы, но у меня теперь появился еще один аргумент. Я говорю: вот посмотри на бывших вот пьющих людей, вот они перепоручают свою жизнь Богу. И от них отказываются все врачи и психиатры, говорят: у вас такая вот степень этой болезни, что мы не можем вам помочь. А вот они — раз — и выздоравливают. Ну не раз, конечно, это я утрирую, но просто это такое, для меня это чудо какое-то Божие.
Т. Воробьева
— Ну я хочу сказать, о вере ведь не спорят. Это опять слова апостола Павла моего любимого. О вере не спорят. И в спорах не рождается истина. В спорах рождаются свары. Это надо понять. Почему это ответ также Константину на его вопрос. Никогда не спорьте о вере, этого не надо делать. Потому что, я еще раз подчеркиваю: к вере придет человек своим путем. Если должно прийти — он придет. Ну, не дай Бог, не придет. Но это опять принадлежность каждого человека, его душе, так сказать. Поэтому не надо спорить о вере, не надо. Я всегда говорю: о вере надо либо молчать, если не веруешь, либо достойно. А то это опасно. Это как светофор: красный свет зажегся — знаешь: не надо перебегать дорогу, а то вдруг машина выскочит, и жизнь твоя закончится. Вот так обо всем том, что не подлежит спорам ни в коей мере, ни аргументации. Вот такое: мы хотим переубедить там атеистов и прочее — но ведь это в том случае, если атеист мне задал вопрос. И всегда говорю: помните правило одно всегда — опять не мое правило, опять слова, сказанные апостолом Павлом: только на поставленный вопрос есть ответ. Нет вопроса — нет ответа. Спросили — я верующий человек. Почему? Можете привести примеры, как пришли, почему и так далее. А убеждать — нет. У каждого свой путь. И это не инертность.
А. Леонтьева
— Я это записала.
К. Мацан
— Помните, у Высоцкого, кажется: а мы все ищем правильный ответ и не находим нужного вопроса.
Т. Воробьева
— Как хорошо.
А. Леонтьева
— Вот будем в наших программах множить вопросы, в лучшем смысле этого слова. Те вопросы, на которые мы можем поразмышлять в студии, те вопросы, на которые наши радиослушатели могут уже после наших бесед в эфире поразмышлять сами, а ради этого мы и эти беседы записываем. Спасибо огромное за эту сегодняшнюю беседу. Татьяна Владимировна Воробьева не в первый и не в последний раз, Бог даст, по милости Божией, как мы сегодня говорим, в нашей программе не первый раз. В нашей студи «Светлого вечера» также были с вами у микрофонов Анна Леонтьева, я Константин Мацан. Спасибо. До свидания и до новых встреч.
Т. Воробьева
— А я благодарю вас за прекрасные вопросы. За емкие и очень важные и актуальные вопросы, с которыми мы каждый день практически сталкиваемся. Прекрасные вопросы. Благодарю вас.
А. Леонтьева
— Спасибо. Я надеюсь, что мы продолжим. До свидания.
Т. Воробьева
— До свидания.
