Мы беседовали с кандидатом искусствоведения, пианисткой Юлией Казанцевой.
Разговор шел о личности, жизни и судьбе легендарной пианистки 20 века Марии Юдиной, а также о том, почему её музыкальное творчество называют проповедью Евангелия.
А.Митрофанова:
— «Светлый вечер» на радио «Вера».
Здравствуйте, дорогие слушатели!
Я — Алла Митрофанова.
Сегодня у нас будет разговор с Юлией Казанцевой — искусствоведом, лауреатом международных конкурсов, человеком, который о музыке, о композиторах и о музыкантах умеет рассказывать так, что... такое ощущение, как, будто бы, оказываешься внутри сказок Шехерезады!
Юлечка, добрый вечер!
Ю.Казанцева:
— Добрый вечер!
А.Митрофанова:
— У нас немножечко необычная сегодня будет история.
Как правило, мы говорим с Вами о композиторах. А сегодня — поговорим о великой пианистке, выдающемся человеке... не то, чтобы нашей современнице — она ушла из жизни... поправьте меня... по-моему, в конце 60-х или 1970-м году. Зовут её Мария Юдина, и, наверняка, люди, имеющие отношение к музыке, это имя хорошо знают. Человек, который — и своим внешним видом, и своим внутренним миром — ну... если не переворачивал сознание людей, то оставлял, конечно, глубочайшее впечатление на современниках, и таких, как она, совершенно точно, в истории музыки больше нет.
Что из этого — неправда?
Ю.Казанцева:
— Ой, Алла — абсолютно всё правда! И я делала программу по Юдиной, и поняла, что я просто не могу не прийти на радио, и не рассказать о ней! Просто, это... вот... нужно сделать.
И... когда говоришь о Юдиной... Вы знаете... не без трепета я беру эту тему — потому, что это, действительно, личность такого масштаба, что рядом с ней чувствуешь себя сразу такой маленькой, такой... как-то... недостойной даже о ней говорить. Я думаю, вы скоро поймёте, почему я так пафосно начала.
Когда слушаешь её исполнение — понимаешь, что музыка — это не развлечение. Вернее, так: развлечение тоже, но — не только. Она говорит через музыку о самых важных вещах — о Боге, о смерти, о душе человеческой, и она говорила: «Я работаю за роялем с Евангелием в руках». И она играет всё совершенно не так, как принято. Но она это делает не потому, что хочет быть не как все, хочет быть экстравагантной, а, вот, потому, что она чувствует, что так можно до людей донести какие-то смыслы. То есть, музыку она воспринимала, как служение.
Я хочу сейчас вам зачитать её слова: «Каждый человек, — пишет Юдина, — должен оправдать свой личный путь. Моя вера в исключительность и высоту искусства — оправдывает его. В конце концов, мы все — люди — придём к одному — жизни в Духе, но придём разными путями. Одни — через искусство, другие — через альтруизм, третьи — через любовь. Сколько людей — столько путей. Именно в этом многообразии — вся красота и вся глубина жизни человеческой». Вот, её путь — через музыку.
А.Митрофанова:
— В 19 лет, если я не ошибаюсь, она приняла Крещение.
Ю.Казанцева:
— Да.
А.Митрофанова:
— А родилась она в 1899 году. Это значит — 19 лет её пришлись на 1918 год.
Страшно сказать, что происходит в этот момент в стране, и, уж совершенно точно, если человек решил креститься в это время, он идёт... ну... как сейчас это принято говорить, мимо тренда.
Ю.Казанцева:
— Совершенно мимо, да...
А.Митрофанова:
— Это — опасно. Это значит — подвергнуть себя гонениям... ну... по меньшей мере, вопросам, и очень строгому наблюдению с разных сторон.
Конечно, это ещё гражданская война — то есть, вот это наблюдение — оно возникнет позже. Но, я так понимаю, что наблюдение за ней продолжалось на протяжение всей её жизни. Тем более, своей веры она не то, что не скрывала... она, как говорят очевидцы, носила на груди Крест, поверх платья. Даже, когда выступала на концертах.
Ю.Казанцева:
— Да, да! Она могла перекреститься перед выступлением... она ничего не скрывала! И, вот, как она встала на этот путь в 19 лет... и, такое ощущение... знаете, что удивительно-то... без какого-то... это для неё — не подвиг был, это для неё было самое естественное поведение: «А чего скрывать — это моя вера. Конечно, я ношу Крест. Конечно, я хожу в церковь — потому, что я верю. Конечно, я пою на клиросе. Ну, а то, что меня выгнали из Консерватории — ну, что... это не трагедия!» — она столько мест работы за свою жизнь сменила, что, по-моему, сама со счёта сбилась.
Её в 30-м году выгнали из Консерватории — она была преподавателем Ленинградской консерватории — у неё были прекрасные ученики, которые её обожали, и ученики говорили, что: «Мария Вениаминовна нам никогда ничего не пропагандировала». То есть, да — вот, у неё Крест, да, она ходит в церковь, но она не звала их с собой, не агитировала, как в то время боялись, но, всё равно, её выгнали.
И, вот, даже вам зачитаю документик — это газета «Красная Звезда»: «Увы, Юдина — персона, достаточно известная. Религиозную агитацию вела и ведёт совершенно открыто. Надо дать возможность одеть гражданке Юдиной рясу, освободив её от обязанностей преподавателя! А то, в самом деле, при чём здесь Консерватория, при чём здесь Высшая советская школа?» — и её в 1930 году выгнали из Консерватории.
Какое-то время она преподавала даже в Тифлисе, потом Нейгауз за неё заступился, и она в Москве преподавала. Консерватория, Гнесинка, радиокомитет... то есть, ну, где только она не работала! И никогда не меняла своего поведения.
Она не скрывала своей веры, открыто об этом говорила, и даже — не только это. Она общалась со священниками, она помогала репрессированным, она переписывалась с отцом Павлом Флоренским, помогала его семье — после того, как его посадили. То есть, она ничего в этой жизни не боялась — такое впечатление.
А.Митрофанова:
— Давайте, по порядку попробуем поговорить.
Всё-таки, она, ведь, пианист с мировым именем — правильно я понимаю? Её знали не только в СССР. Её знали и за пределами страны.
Ю.Казанцева:
— Вот, тут, знаете, очень интересная ситуация сложилась. Сразу же, как она закончила Консерваторию... она закончила, кстати, вместе с Владимиром Софроницким — это ещё одна легенда нашего фортепианного мира. То есть, две звезды, в один момент, взошли на небосвод, если выражаться высокопарно. И дальше — сразу же — Юдина обратила на себя внимание, как исполнительница. Потому, что она ни на кого не похожа была — она, вот, такая одна.
Её никогда не выпускали за границу. Вернее, как... в 50 лет её выпустили. Она играла в Польше и в ГДР, и всё. То есть, никакие записи... её не знали — до поры, до времени — на западе. А потом, когда узнали, то — ахнули. Что, оказывается, тут гений жил, играл, но мы о нём не знали. Но, вот, так сложилась её жизнь, и она об этом тоже не сожалела. То есть, в её понимании, это всё — какие-то мелочи, которые не стоят того, чтобы о них сожалеть. Главное — это служение, а... там... есть концерты...
Были периоды — и тут её концерты запрещали. Потому, что слишком уж она себя независимо вела. Ну, это тоже она пережила.
Вот, у неё был какой-то... такой силы внутренний стержень, что все остальные мелочи ( в её понимании ) - они, действительно, превращались в какие-то мелочи. Другого бы человека это бы просто раздавило.
А.Митрофанова:
— В 19 лет, или около того, если правильно я понимаю, ещё когда она в своём маленьком городке жила, она повстречалась с Михаилом Бахтиным — ещё одним легендарным человеком не только того времени, но, вообще, легендарным человеком для всей русской культуры. И он оказал на неё серьёзное влияние. Несмотря на то, что она была совсем ещё юная... такая... и только начинающая свой путь, она легко влилась в его интеллектуальный круг. Вот, это — поразительно!
То есть, ей — 19, она занимается музыкой. При этом, — из того, что я о ней читала, — она великолепно знает всю мировую литературу...
Ю.Казанцева:
— Да...
А.Митрофанова:
— ... причём, от античности до новейшего времени — не только русскую литературу, но и мировую, действительно. И в кружке Бахтина она занимает достойнейшее место, наравне с другими мыслителями, учёными, знатоками и так далее.
Ю.Казанцева:
— Вот, у меня есть дневник... ей 17 лет, и она пишет в этом дневнике: «Сижу в Публичной библиотеке. Трудно читается Блаженный Августин, но я хочу и могу: я добьюсь просвещения своего духа!» — и, вот, в этом, знаете, вся Юдина. Вот — эта сила воли невероятная!
У неё есть список чтения — чтения на лето. Гегель, Фихте, Спиноза, Кант, Владимир Соловьёв, Павел Флоренский, античные авторы — вот, такой небольшой, скромный списочек семнадцатилетней девушки. Она читает не только на русском языке. Она знает кучу иностранных языков — потом она занималась и переводами. То есть, с какой стороны к ней ни подступись, масштаб её личности просто поражает.
Вот, понимаете, если бы... вот... просто гениальная пианистка — ну, ладно. Но она — не только пианистка, она больше, чем пианистка — в чём чудо Юдиной. И, кстати, если бы не было, вот, всего этого — философии, поэзии, её подвижнического образа жизни ( сейчас мы ещё об этом обязательно поговорим ), то не было бы этой музыки. То есть, вот это — личность Юдиной, которую, сквозь музыку, мы и слышим. Это — не просто музыка, это — больше, чем музыка.
А.Митрофанова:
— Вот, сейчас часто говорят, что недостаточно блестящей техники для того, чтобы стать гениальным пианистом. Многие современные музыканты виртуозно могут владеть техническими аспектами исполнительскими, и, при этом, когда их слушают знатоки... ну... то есть... понятно, там... для нас, широкой публики может казаться виртуозным то, что человек так быстро бьёт по клавишам, и, ещё, допустим, глаз у него горит, и он... там... как-то подмигивает в зал... там... с шармом, и прочая... знатоки говорят — этого недостаточно. Знатоки говорят — музыку очень важно наполнить своим собственным содержанием, и, если этого содержания нет, то... нельзя сказать, что музыкант, в полном смысле слова, состоялся.
Вот, у Юдиной, если правильно я понимаю, как раз, за этим дело не стало. Её внутреннее содержание — оно шло вровень с той блестящей техникой, которой она владела.
Ю.Казанцева:
— Более того скажу. Есть артисты, которые говорят о себе — и это совершенно естественно. Мы себя выражаем, выплёскиваем через искусство. Она — не так делает. То есть, да, конечно, мы её слышим, но она сознательно работала над каждым произведением не технически, а, вот, именно, в смысловом плане.
Остались её дневники — следы её именно работы. Это невероятно интересно, хотя... ничего не понятно.
Вот, она учит... готовит... экспромты Шуберта. И она ищет какое-то наполнение. Для неё какой-то экспромт — это Спас на Воде, другой экспромт — это ритм мира, третий экспромт — она делает пометку для себя: «Спиноза». То есть, понимаете, это — какие-то ассоциации, какие-то сюжеты — то, что мы, конечно, не услышим в её музыке, но, подсознательно, мы это будем считывать.
А.Митрофанова:
— Давайте, сейчас послушаем что-то из её записей. Каким-то удивительным образом, сохранились записи её исполнения, и дошли до нашего времени. И, я так понимаю, их не очень много, и не все они хорошего качества...
Ю.Казанцева:
— Нет-нет-нет! Вы, знаете, что... мы сейчас живём в замечательное время, когда все эти сотни её записей, которые, действительно, долгие десятилетия просто пылились на полках — сейчас их достали, сейчас их... ну... чудо современной техники... в общем-то, реанимировали, почистили и выпустили на дисках — и продолжают выпускать. И сейчас — и в открытом доступе, и... там... в ю-тюбе... и в яндекс-музыке — просто сотни этих треков! Юдина играет огромный репертуар! Это — и русская музыка, и зарубежная, и... вот... буквально наугад... я увидела, и сразу захотела Вам показать — это редкая пьеса Мусоргского. Юдина её играла на «бис», называется — «Слеза». Это последнее произведение Модеста Петровича Мусоргского.
А.Митрофанова:
— Давайте, послушаем.
-МУЗЫКА-
«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»
А.Митрофанова:
— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается.
Напомню, что сегодня мы беседуем с Юлией Казанцевой — искусствоведом, пианистом, лауреатом международных конкурсов, и говорим о Марии Юдиной — легендарной женщине-пианисте ХХ века, о которой, можно сказать, ходят легенды.
Ну, вот, скажем, одна из легенд, которая, как я понимаю, всё-таки, подкреплена серьёзными свидетельскими показаниями — чуть ли не Шостакович даже об этом рассказывал...
Ю.Казанцева:
— Именно так.
А.Митрофанова:
— О Сталине?
Ю.Казанцева:
— Да.
А.Митрофанова:
— Однажды, в прямом эфире одной советской радиостанции, Юдина исполняла один из концертов для фортепиано Моцарта, и Сталин услышал это исполнение. Шёл прямой эфир.
Сталину понравилось исполнение настолько, что он позвонил сразу на... станцию...
Ю.Казанцева:
— Да, в Радиокомитет...
А.Митрофанова:
— ... и сказал: «Срочно пришлите мне эту запись», — а записи не было. Потому, что это был прямой эфир. И, в такой ситуации, побоялись отказать Вождю. Юлечка, расскажите, что было дальше?
Ю.Казанцева:
— Да... ему, со страху, сказали, что «сейчас всё пришлём». А Юдина тогда играла 23 концерт Моцарта. Это был прямой эфир — записи не было.
Что происходит дальше? Ночью за Юдиной приезжает чёрная машина, не говорят ей, куда её везут, и, сами понимаете, что она подумала — куда её везут.
А привозят её в концертный зал. И, таким же образом, привозят просто насмерть перепуганных музыкантов. Ночью. Привозят дирижёра. Дирижёр от страха не может работать — то есть, он просто не в состоянии управлять оркестром. Едут за вторым дирижёром. Музыканты — сидят, ждут. Юдина — сидит, ждёт. Второй дирижёр — не может, со страху, управлять оркестром.
Знаете, как в русских народных сказках, да? Вот... первый богатырь, второй... и, вот, за третьим поехали.
Третий дирижёр — продирижировал. Это был Гаук.
И... Мария Вениаминовна... она, вообще, в этой ситуации, совершенно невозмутимо себя вела. То есть, для неё, это, опять-таки: «Ну, вот... машина ночью приехала, в концертный зал... значит, я сыграю Моцарта».
И она сыграла. Она знала, для кого эта запись — и эта запись сохранилась. И мы будем слушать, как раз, запись 23 концерта Моцарта — адажио, 2 часть.
Сталину утром — в 9 утра — доставили эту запись. На этом история не закончилась.
Через некоторое время Мария Вениаминовна получает от товарища Сталина 20000 рублей — это очень, очень много. И она ему пишет письмо. Сейчас я вам его прочитаю.
«Благодарю Вас, Иосиф Виссарионович, за Вашу помощь. Я буду молиться за Вас денно и нощно, чтобы Бог простил Ваши прегрешения перед народом и страной. Господь милостив — Он простит.
Деньги я отдам на ремонт церкви, в которую хожу».
Всё, конец письма.
А.Митрофанова:
— В принципе, после такого можно было ждать второй машины, которая увезла бы Юдину уже совсем не в Консерваторию, а...
Ю.Казанцева:
— Ну, конечно... уже понятно...
А.Митрофанова:
— ... например, на Лубянку. И этого не произошло, что удивительно.
Ю.Казанцева:
— Нет, не произошло. И, вот, это, как раз, со слов Дмитрия Дмитриевича Шостаковича — а они общались, начиная с юных лет, они учились вместе. И Шостакович — не тот человек, который что-то придумывает. То есть, абсолютно точно, ему можно верить.
И, вот, он говорит, что — да, с Юдиной ничего не сделали. Да, это письмо было. И Шостакович ещё добавляет, что утверждают, что пластинка с этой записью стояла на патефоне у Сталина, когда его нашли мёртвым — что, якобы, это было последним, что он слышал.
Это уже проверить нельзя, но... вот... так говорят.
А.Митрофанова:
— Может быть, это его сподвигло к какому-то покаянию, не знаю... но это — тайна уже, что называется, не нашей души, и не наше дело.
Интересно ещё и то, что и на этом история не заканчивается. Ведь, 20000 рублей — Вы абсолютно правы — это гигантская сумма для того времени.
Ю.Казанцева:
— Да, да...
А.Митрофанова:
— Как распоряжается этими деньгами Мария Вениаминовна Юдина, которая всю жизнь ходит в одном платье и в одних стоптанных, развалившихся...
Ю.Казанцева:
— ... старых кроссовках, да...
А.Митрофанова:
— Что она делает на эти деньги?
Ю.Казанцева:
— С деньгами у неё было всегда очень просто. И, ведь, действительно, у неё были периоды... вот, эта премия — гигантская, да... но в неё были периоды, когда ей платили вполне хорошие деньги — гонорары за записи, успешные концерты. Она — жила, как нищенка, и это шокировало многих.
То есть, кто-то думал, что она, вообще, не в себе. А для неё это было всё просто. Для неё — один из смыслов в жизни... то есть, музыка — да, номер один служение, но второе — такое же по важности — это помощь ближнему. Она говорила, что помогать друг другу — это не добродетель, это — норма.
Но, как она понимает эту норму?
Вот, ей дарят шубу. Потому, что она ходит всю зиму в драном пальтишке. Эта шуба у неё продержалась час по времени, и перекочевала в руки... вот... «кому она больше нужна», как думала Юдина. Так же — со всем.
С деньгами — она раздавала мгновенно! Потому, что у неё была целая... такая... картотека страждущих, и люди знали, что к ней можно обратиться. Не знали, что она пианистка великая — просто, вот... вот, к этой женщине, если у тебя край, обратись — она поможет. Врача найдёт, деньги даст, место, где переночевать — найдёт. Когда-то, Юдина даже не закрывала двери своей квартиры, и к ней просто приходили. Передавали люди — по сарафанному радио: «Вот, к ней иди! Там тебя обогреют, накормят, оденут, врача найдут...»
В другие города она посылала деньги. Вот, ей пишет незнакомый человек: «Помогите! Срочно нужны деньги!» — она отправляет. Доходило до того, что она брала часто деньги в долг, чтобы дать кому-то.
А.Митрофанова:
— А... это, по-моему, история с разбитым окном в её крошечной квартирке. Наступали холода, и... к кому... к Шостаковичу, по-моему, опять же, она пришла попросить денег в долг, чтобы поставить новое стекло. Он ей денег дал, потом явился к ней в гости — и увидел то же самое разбитое окно. Он говорит: «Я же Вам денег дал, чтобы Вы окно починили!» — а она говорит: «А я их...» — она их кому-то... кто более нуждался.
Ю.Казанцева:
— Да.
А.Митрофанова:
— И, опять же, из того, что я читала о ней. Можно было застать её, например, за таким занятием — она пачки денег раскладывала на столе... какой-то гонорар, например, получила: «Вот это — на лечение сына нашей гардеробщицы, вот это — для механика, вот это...» — для кого-то ещё... вот это...там... у кого-то нога сломана, кого-то уволили, кого-то репрессировали... и она эти деньги, которые ей достались, в общем-то, в довольно сложных обстоятельствах её жизни, и она сама, как никто в них нуждалась — она их просто моментально, как не своё, раздаёт другим людям. Это поразительно!
Я не понимаю, как... вот... как работало её сознание? То есть, она, получается, вообще ничего не желала для себя?
Ю.Казанцева:
— Похоже, так.
Я сейчас ещё одно высказывание хочу её прочитать. И сразу хочу сказать, что читать Юдину — это такое же удовольствие, как слушать её музыку. Вот, каков стиль её речи! Ну, о смыслах я уже не говорю.
Юдина пишет: «Нужно быть доброй, нужно согревать людей. Не жалеть себя, творить добро — всюду, где можешь. Я хочу показать людям, что можно прожить жизнь без ненависти, будучи, в то же время, свободным и самобытным. И я постараюсь стать достойной внутреннего голоса своего».
Ну, и хочется сказать, что она показала людям. Она — и через музыку учила каким-то вещам, и, просто, вот, своей жизнью — что было даже, наверное, более ярко, и настолько шокирующе, что... Вы знаете... рядом с таким человеком, и сам начинаешь меняться.
А.Митрофанова:
— А что, кстати, известно о её учениках? Как её воспринимали в то время люди? Ведь, она... жила, что называется, перпендикулярно здравому смыслу!
Ю.Казанцева:
— Да.
А.Митрофанова:
— Ну... если считать здравым смыслом какие-то общепринятые в советское время установки... ну... «религия — это опиум для народа», и всё остальное...
Ю.Казанцева:
— Её постоянно с места на место... вот, так вот... шугали, поэтому, нельзя сказать, что есть «школа Юдиной». У неё — масса учеников. И она их, например, подкармливала. Она всегда приносила с собой ( притом, что, часто, самой есть было нечего ) в портфеле бутерброды — она знала, что у неё есть ученики, которым тоже есть нечего — она их подкармливала.
Её ученики всегда были лучшими. То есть, как-то она умела объяснить... вот... то, что музыка — это не развлечение. Она отправляла их читать книги, она с ними разговаривала... не о религии... но... вот... об искусстве — потому, что она разбиралась и в поэзии, и в живописи, и в архитектуре — то есть, её образованность, в этом смысле, тоже вызывает восхищение и какое-то... недоумение: а — как? Как эта женщина, юная ещё женщина ( 20-ти лет, когда она начала преподавать ) - как она всё это знает? Как она... так живёт? В каком-то ином измерении.
А.Митрофанова:
— В ином измерении, действительно!
И, вот, опять же... она, что называется, не искала своего. Насколько я понимаю, личная жизнь её была тоже особенной. Даже, вроде бы, были даже какие-то романтические отношения с молодым человеком, который погиб... по-моему... поправьте меня... в 30-м или в 40-м году, и... по-моему, в 40-м... вот... не дожил до войны, и, в память о нём, она, всю жизнь, так и осталась одинокой, — и это удивительно — хотя, было множество мужчин, которые счастливы были бы предложить ей руку и сердце.
Ю.Казанцева:
— Вы знаете, посмотрите в Интернете фотографии Юдиной... молодой Юдиной — она красавица! Но — она не обычная красавица. Она — нигде не улыбается, и какая-то суровость её облика, она... не подойдёшь к ней, как просто к женщине. Вот... как-то... к ней иное было немножко отношение. И, вот, эта история — единственная любовная история её жизни — она тоже покрыта тайной. Сама Юдина, как-то, не распространялась.
Был молодой человек, который погиб... он был альпинистом, увлекался альпинизмом, и погиб, во время восхождения. И — да, она, вот... никогда потом уже ни с кем не встречалась, не влюблялась. И, когда она играет Моцарта, Lacrimosa из Реквиема Моцарта, я всегда вспоминаю эту историю.
А.Митрофанова:
— Давайте, сейчас послушаем, как раз, Моцарта, в её исполнении. Но не Lacrimosa, наверное, а... может быть... фрагмент того концерта, который так запомнился...
Ю.Казанцева:
— Конечно! Того легендарного концерта...
А.Митрофанова:
— Что прозвучит?
Ю.Казанцева:
— Это будет 23 концерт Моцарта, вторая часть — та самая запись, которую специально делали для Сталина.
-МУЗЫКА-
А.Митрофанова:
— Это был 23 концерт Моцарта, в исполнении выдающейся пианистки Марии Юдиной, о которой мы сегодня говорим с Юлией Казанцевой — искусствоведом, пианистом, лауреатом международных конкурсов.
Буквально, через минуту продолжим разговор об этой невероятной женщине.
«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»
А.Митрофанова:
— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается.
Ещё раз, здравствуйте, дорогие слушатели!
Я — Алла Митрофанова, и напоминаю, что сегодня мы говорим с искусствоведом, пианистом, лауреатом международных конкурсов и удивительным рассказчиком — Юлией Казанцевой...
Юлечка, ещё раз, добрый вечер!
Ю.Казанцева:
— Добрый вечер!
А.Митрофанова:
— ... о Марии Юдиной, человеке, который... вообще, она — пианист, но она не вписывается ни в какие представления о каком-то одном человеческом призвании. Её современники юродивой называли. Её называли — да, выдающимся музыкантом, её называли выдающимся мыслителем... её как только ни называли! И своим образом жизни, своим открытым исповеданием Христа, и проповедью Христа через музыку, она, конечно... не вписывалась совершенно ни в какие исторические рамки. Тем более, что... вот... ХХ век, когда она этой проповедью своей сотрясает концертные залы — это было совершенно неподходящее время в СССР для того, чтобы говорить о Евангелии и Христе.
Женщина в чёрном платье с Крестом, который видят все в зрительном зале, исполняющая музыку самых разных композиторов — и не только, кстати, известных в СССР, но и... опять же... если не ошибаюсь... Юля, ведь она открыла... для нашей публики она открыла, например, Мессиана...
Ю.Казанцева:
— Да! Это — отдельная глава её жизни.
То есть, во-первых, эти композиторы были запрещены, и люди были напуганы — за одно хранение этих нот, за исполнение дома — Вас могли уволить с работы. А Юдина ж — не боялась! Её ж сколько раз увольняли! Поэтому, она на сцене, иногда не заявляя даже в программе, просто выходила и говорила: «А сейчас я вам сыграю Оливье Мессиана».
Мессиан — это же христианский композитор ХХ века. У него есть циклы: «Образы слова «Аминь», «Взгляды на Младенца Иисуса» — эта музыка очень необычная, и не все её понимали. Это было... сказать «это было смело» — это ничего не сказать.
И она считала, что нужно играть не только классиков, а нужно «не прятаться за прошлым» — это её слова, а нужно смотреть, что сейчас происходит. И Юдина — она, ведь, очень современная, в этом смысле. Она была смелее всех.
Она играла то, что было только написано — Хиндемита... и... у неё была установка такая, что если в музыке есть текст — песня, например... Хиндемита она играла цикл песенный «Житие Марии», и — нужно перевести этот текст на русский язык. И она обращается с этой просьбой к Борису Пастернаку. Они не были представлены, не были знакомы, но для неё тоже не существовало каких-то условностей. Вот, она знала, что это лучший поэт, и он с этим, как ни то, справится. Поэтому, она ему сама написала. И — начинается уже история их удивительного знакомства. Юдина и Пастернак — это тоже отдельная глава, я бы сказала, в её жизни.
А.Митрофанова:
— По-моему, она со сцены могла позволить себе и чтение стихов...
Ю.Казанцева:
— Да!
А.Митрофанова:
— ... например, того же Пастернака, или Мандельштама, или Ахматовой. Причём, в то время, когда эти поэты были либо запрещены, либо подвергались гонениям — её это совершенно не смущало, и она открытым текстом говорила, что сейчас звучат именно их стихи.
Ю.Казанцева:
— Да, она говорила: «А на „бис“ я вам почитаю стихотворение гениального поэта Бориса Пастернака!» — когда люди боялись шёпотом его имя произносить.
Да, ей потом делали выговоры, говорили, что «мы Вас больше не пустим на сцену». «Хорошо», — говорила Юдина. А потом — выходила и снова читала.
А.Митрофанова:
— Ну, точно так же она исполняла и Шостаковича, и Стравинского, и много кого ещё. Людей, которые...
Ю.Казанцева:
— И Прокофьева...
А.Митрофанова:
— ... и Прокофьева, да... Ну... по сути... ведь, у Шостаковича тоже были крайне сложные отношения с советской властью. И, как раз, в то время, когда его пытались сломать пополам, Юдина открыто, со сцены, исполняла его произведения.
Ю.Казанцева:
— Да. Помните, мы об этом даже программу записывали — про Шостаковича?
И в 1948 году было постановление ЦК партии, которое уничтожило Шостаковича и Прокофьева. Это было... такой... полный абсурд — потому, что и люди, и музыканты, тем более, они знали, что — вот, два гения. Но мы делаем вид, что они плохие, что их больше не существует.
И Юдина, на открытом собрании, встала и сказала: «Я не понимаю, о чём вы говорите! Вы же знаете, что это — два гения, и мы должны быть счастливы, что мы живём с ними». И играть стала ещё больше — Шостаковича и Прокофьева.
То есть, никакие запреты на неё не действовали. Вернее, так: они действовали с обратным вектором.
А.Митрофанова:
— Был эпизод, когда, как раз, вот, эти гонения на Шостаковича шли, и она, со своими учениками, стала разучивать одно из его произведений. И — пригласила его, по-моему, на репетицию. Концертный зал Консерватории, по-моему, это был... поправьте меня, я могу ошибаться. Когда он туда зашёл, она, прям, во всеуслышание крикнула: «Скорей, несите красные дорожки — гений идёт!»
Ю.Казанцева:
— Она могла! После премьеры его 13 симфонии, которую очень прохладно встретили — эта симфония мрачная, «Бабий Яр» называется, о страшной катастрофе ХХ века — и публика, и критики были настроены очень прохладно. Потому, что слишком... слишком это всё... страшно, тяжело, зачем об этом говорить... А Юдина — опять-таки, при всех — в артистической поцеловала ему руку, сказала: «За это произведение Ваши потомки будут Вас помнить». То есть, это — её стиль, её стиль поведения. Кому-то это казалось экстравагантным, кто-то думал, что она притворяется, но она... не притворялась, конечно. Это... вот... именно... это — её суть. Говорить то, что думает, и ничего не бояться.
А.Митрофанова:
— Юлечка, а как, например, сам Шостакович оценивал исполнение Юдиной?
Мне попадалась на глаза информация, что когда авторы слышали — современники-авторы — слышали свои произведения в её исполнении, они говорили, что она всё перевернула с ног на голову...
Ю.Казанцева:
— Да, есть такое...
А.Митрофанова:
— А как...
Ю.Казазнцева:
— Она, действительно, играет всё немного иначе.
Ну... они познакомились — Юдина с Шостаковичем — ещё в юные годы, когда она поступила в Консерваторию, и учились у одного педагога — Леонида Николаева. А Шостакович — он, ведь, тоже, как пианист заканчивал Консерваторию. Поэтому, они занимались в одном классе.
И Шостакович вспоминал, что их профессор — Николаев — часто опаздывал часа на два, на три... так... немного, да? И ученики, в общем-то, все разбредались. И, вот, они вдвоём оставались и играли в 4 руки всё, что могли достать. Ну, общались, конечно.
И Шостакович говорил, что, в юные годы, Юдина — его кумир. Она его постарше немного, лет на шесть. И, вот, конечно, масштаб личности Юдиной, и очарование, её непохожесть... вот... всё очень привлекало молодого Шостаковича. И потом, можно сказать, они сотрудничали. Хотя, это слово какое-то очень холодное.
Например, когда Шостакович написал цикл «24 прелюдии и фуги» — это 50-е годы уже были — и никто не хотел их играть, Юдина, конечно же, взялась их учить. И, вот, Шостакович, когда послушал, сказал: «Вы всё играете иначе — не как я написал! Но продолжайте играть так же!» — то есть, вот, это «Ваше прочтение, Ваш почерк».
А.Митрофанова:
— Юлечка, объясните, пожалуйста, как пианист, в исполнении музыкального произведения как может проявиться стиль и почерк самого исполнителя? Что там от себя можно добавлять?
Ю.Казанцева:
— А, Вы знаете, это очень наглядная иллюстрация того, что невозможно подражать.
Например, формально, Вы берёте запись Юдиной, слушаете... там... карандаш берёте, ноты и пишете: вот, тут она меняет темп ( написано — один темп, она делает — другой ), вот, здесь она замедляет ( хотя, в нотах ничего нет), здесь она убыстряет, здесь играет громко, здесь — тихо. Всё это записали — это несложно, уверяю Вас — и пытаетесь воспроизвести. Много раз слушаете её запись, и, как бы, под неё делаете. И получается — ну, так смешно! Это — пустышка.
То есть... а зачем Вы это всё сделали? Зачем Вы сыграли всё наоборот, а не как композитор написал? Вот, когда слушаешь Юдину, таких вопросов не возникает.
И, здесь, мы подходим к очень тонкому моменту — мы не можем объяснить, как какие-то смыслы... причём, нельзя сказать, что она, вот, какой-то конкретный смысл, вот, тут нам доносит — нет... но когда слушаешь её музыку, часто впадаешь в какую-то прострацию.
И, вот, например, концерт Моцарта — она его играет гораздо медленнее, чем принято. Но — не в этом суть. Если другой пианист сыграет медленно — вот, так, скажем: «А чего это ты так медленно играешь-то?»
Вот... непонятно! Это невозможно объяснить, к сожалению.
А.Митрофанова:
— А правда, что на её концертах люди могли разрыдаться, или даже упасть в обморок?
Ю.Казанцева:
— О-о! Даже от записи.
Знаете, чтобы начать слушать Юдину, нужно немного через себя переступить. Вот... собраться с духом, как я говорю. Не каждый день хочется её слушать. Вот... поэтому и разрыдаться можно, и даже — через запись. Даже несмотря на то, что их почистили все, эти записи. Всё равно, конечно, это не тот хай-фай, к которому мы привыкли... Вы знаете, всё равно — прошибает.
А.Митрофанова:
— Поразительно!
Я думаю, что нам сейчас — самое время послушать Шостаковича, в исполнении Юдиной. Что это будет?
Ю.Казанцева:
— Это будет начало его 2-ой фортепьянной сонаты. Он её написал во время войны, когда узнал о том, что умер их любимый профессор — тот самый Леонид Николаев, благодаря которому они с Юдиной и познакомились. И Юдина эту сонату, конечно, играла.
-МУЗЫКА-
«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»
А.Митрофанова:
— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается.
Юлия Казанцева — искусствовед, пианист, лауреат международных конкурсов сегодня с нами. И говорим мы о Марии Юдиной — пианистке-легенде ХХ века, о которой, я думаю, вообще, очень хорошо было бы знать всем нам. Но, вот, я, для себя, её открыла, благодаря именно разговору с Юлей.
Открытым образом исповедуя Православие, она прожила в ХХ веке, выходя на сцену с проповедью Евангелия, и, собственно, Евангелие, можно сказать, за роялем и исполняя — через те музыкальные произведения, которые выбирала для своих концертов.
Мы знаем, что вера без дел — мертва. О многих делах Марии Юдиной мы уже поговорили, но, удивительно, как проявляется её, вот, эта невероятная христианская природа во время Великой Отечественной войны. Ведь, она порывалась пойти на фронт, она хотела стать медсестрой, она хотела работать в госпитале. Из этого, правда, ничего не получилось, но она — иначе реализовала своё призвание. Как это было?
Ю.Казанцева:
— Она, действительно, пошла на сестринские курсы, и, вот, пишет, что, на практике в госпиталях, «обливала слезами тяжело раненых и понимала, что пользы от меня — никакой... Надлежало найти другие пути помощи страждущим».
Ну, и, конечно, она нашла — через музыку. И, пожалуй, 40-е годы — это, такое, время расцвета Юдиной, когда о ней узнали... ну... у общем-то, вся страна. Я думаю, что можно так сказать. Потому, что она стала очень много записываться на радио. И, ведь, много передавали классической музыки, и она играла, вот, именно, здесь и сейчас.
Есть, например, записи одних и тех же произведений разных лет. И, вот, те записи... те же произведения, но во время войны — она играет иначе. Её так и спрашивали: «А почему, Мария Вениаминовна, Вы, вот, теперь так играете?» Она очень удивлялась, и отвечала: «А как же иначе? Сейчас — война». И, вот, этот посыл тоже считывался людьми. И опять — нельзя расшифровать, что такое она делала.
И она играла в не отапливаемых залах, когда все — в шубах, и она — просто обледенелыми пальцами — играет, и эти записи... знаете... они трогают, как никакие другие. Там фальшивых нот много, потому, что пианист — он не может замёрзшими пальцами играть, когда у вас тут в зале минус пять... и каждая фальшивая нота — от них хочется рыдать.
А.Митрофанова:
— Блокадный Ленинград — она туда, по-моему, тоже собиралась поехать с концертом, а, может быть, и поехала, и — ходила по Москве и расклеивала на столбах объявления: «Еду в блокадный Ленинград. Принимаю посылки, весом до 1 килограмма».
Ю.Казанцева:
— Да. Как только стало это можно, она туда отправилась, вызвалась, и, действительно, потом ходила по незнакомым людям, раздавала эти посылки. И, вот, всегда это поражает — в очередной раз, разность наших сознаний. Вот, я бы подумала: «Ой... это, ведь, сколько времени вот это всё... ходить, тащить с собой... я — хрупкая женщина...» А она набрала, там, этих посылок, и ходила — раздавала. Всё — сама.
А.Митрофанова:
— Я представляю себе, как сейчас это может выглядеть. Ну, к примеру, мы летим в какой-то город, и говорим: «Ребята, вот, у нас рейс — давайте, если кому-то что-то нужно передать, привозите посылки до килограмма». Дальше, мы эти посылки укладываем в чемоданчик на колёсах, спокойно сдаём в багаж, потом, в аэропорту, получаем... ну... или на поезде везём с собою, но чемодан — на колёсах, слава Богу — не тащишь в руках.
Она же — всё тащила на себе! То есть, она — мало того, что в блокадном Ленинграде потом ходила пешком и раздавала эти посылки, она ещё и, каким-то образом, дотащила это всё до вокзала, и там... я не представляю, как это возможно! Притом, что она с собой ещё кипу нот всегда тащила.
Ю.Казанцева:
— О-о, да, да, да... кипу нот... Знаете, почему я так люблю изучать... вот... изучать музыку? Это, ведь, не только про музыку. Это — про нашу жизнь. И тут есть, чему поучиться.
Вот... ещё раз... я постоянно это повторяю, Вы меня простите, но музыка — это не только про удовольствие, не только про развлечение...
А.Митрофанова:
— Мария Юдина исполняла и Баха, конечно же. И я, причём...
Ю.Казанцева:
— Один из главных её композиторов...
А.Митрофанова:
— Да. Ощущение, что они... какие-то... знаете... небесные родственники такие, хотя — совершенно из разных времён. Но — какая-то между ними связь.
Бах, в её исполнении — что это такое?
Ю.Казанцева:
— Ой... это — космос! Алла, это — просто космос!
Действительно, конечно, прямая связь. Потому, что Бах — тоже писал музыку с Евангелием в руках. Он, по природе своей, по его сознанию, музыка — для чего? Для церкви. У Баха есть светская музыка, есть церковная музыка, но это — одни и те же сюжеты. Его музыка вся... практически, вся — религиозная. Да, есть исключения, но... об этом — в другой раз.
И так же — и Юдина. Поэтому, вот, тут сошлось... сошлось их миропонимание — они говорят об одном и том же.
А.Митрофанова:
— А как она об этом говорит? Вот, что в её манере исполнения Баха такое, чего нет ни у кого другого?
Ю.Казанцева:
— Вы знаете, об этом очень много спорят. Например, есть запись — она сейчас доступна — весь цикл «Хорошо темперированный клавир». Это — грандиозный цикл Баха, прелюдии и фуги, и музыканты знают, как — нужно. То есть, есть стиль, в котором нужно играть — аутентичный стиль, или более современный — но всё понятно. Вот, есть правила. Если ты их не исполняешь, то, значит, ты плохо играешь.
Ну, и, как Вы понимаете, Юдина их не исполняет. Её, как всегда, правила — не указ. Вот, она — как чувствует, так и исполняет.
Например, то, что мы будем слушать — это прелюдия до-минор. Любой педагог в начальной музыкальной школе скажет: «Ну... это же неровно... почему так шатается темп? Тройку тебе я ставлю!» — и выгонит ученика. Потому, что шатается темп. А темп в классической музыке — это святое. Он не может в одном такте — так, а в другом — сяк. А у Юдиной — может. И это — оправдано. Потому, что возникает ощущение «а иначе нельзя». Вот, только — так. Вот она — истина.
Но, ещё раз хочу сказать, подражать этому — бессмысленно.
А.Митрофанова:
— Послушаем обязательно Баха — в конце нашей программы.
Но хочется ещё несколько минут нашего разговора, всё-таки, посвятить тому, как закончился земной путь Марии Юдиной...
Ю.Казанцева:
— О-о... сейчас я Вам, знаете...
А.Митрофанова:
— ... её сбила машина...
Ю.Казанцева:
— Да. И это тоже история... Вы знаете... вся её жизнь — нарочно не придумаешь! Кажется, что... ну... не может такого быть... а так оно было.
Её сбила машина, да... но... я сейчас не о том даже хотела сказать. У неё ведь никогда не было собственного инструмента. Великая пианистка без своего инструмента. И у нас есть единственный композитор великий — тоже без собственного инструмента — это Шуберт. И Шуберт с Юдиной — они тоже пересекаются, и Юдина тоже любила играть Шуберта. И Юдина, и Шуберт — мы о таких говорим — «люди, не от мира сего».
У него тоже не было ни приличной квартиры, ни дома, ни семьи, ни собственного рояля — вот, до последних дней жизни, у Шуберта. И Юдина тоже — арендовала рояль. После смерти этот рояль забрали.
Дома у неё... не то, что не было... у неё дома, всё время, менялись. И, в итоге, она долгое время прожила на мансарде, на выселках — нужно было добираться ещё до этого дома. Крохотная квартирка на втором этаже — нужно было туда карабкаться, в эту мансарду. Рояль, диванчик, печка — и всё. А на дворе — ХХ век, хочется сказать. А, вот, в таких условиях живёт Мария Вениаминовна, великая пианистка без собственного рояля.
А.Митрофанова:
— Я читала, что когда она уже умерла... там... прошло какое-то время, и пришла ей повестка... ну, вернее, на её адрес: «У Вас задолженность за аренду инструмента». И потом, вот, его, как раз, конфисковали. То есть, её уже не было в живых.
Ю.Казанцева:
— Ну, да... а деньги она всё время раздавала...
А.Митрофанова:
— А деньги она всё время раздавала. И, вот, тот водитель грузовика, который сбил её, в результате чего она сломала палец и уже не могла играть, когда она лежала в больнице... я так понимаю, что все свои силы она тратила на то, чтобы ходатайствовать о судьбе этого водителя, чтобы ему ничего не сделали, чтобы не было никаких репрессий в его адрес...
Ю.Казанцева:
— Да, да...
А.Митрофанова:
— ... за то, что он сбил человека.
Ю.Казанцева:
— Вот, это — её стиль, да. До последнего она думает не о себе.
И, кстати, её отпевание — ну, панихиду гражданскую — запретили проводить во всех главных залах, и Шостакович — вот, последнее, что он сделал в этой земной жизни для неё — он добился того, чтобы, всё-таки, сделали прощание в фойе Большого зала Консерватории. И, хотя это не было официально, никто не объявлял об этом — толпы людей, и все самые крупные музыканты тогда — играли... играли для неё.
А.Митрофанова:
— То есть, это — такое... настоящее было торжество. Торжество и музыкальное, и духовное, я думаю, тоже. Потому, что люди, пришедшие туда, понимали, какой смысл она вкладывала в музыку — что это проповедь Евангелия.
Удивительно, конечно...
Юлечка, нам, к сожалению, пора заканчивать разговор, чтобы успеть ещё услышать в исполнении Юдиной Иоганна Себастьяна Баха.
Где, в ближайшее время, услышать можно будет Вас?
Ю.Казанцева:
— Я буду играть 4 июля в Архангельском — это будет французская музыка. Ну, и, как всегда, приглашаю всех ко мне в социальные сети ( Юлия Казанцева ) - или на сайт yulia.today.
А.Митрофанова:
— Там есть Ваши замечательные вебинары, и можно ими наслаждаться.
Ну, а в конце нашей программы с искусствоведом, пианистом, лауреатом международных конкурсов Юлией Казанцевой прозвучит ещё одно удивительное произведение, в исполнении Марии Юдиной — Иоганн Себастьян Бах. И, думаю, что, если кто-то из наших слушателей сейчас, благодаря Вам, Юля, впервые открыл для себя это имя — Марии Юдиной — это будет уже такое открытие, которое до конца жизни сохранится. Это — потрясающий, конечно, человек, удивительной судьбы, и удивительный музыкант. Спасибо ей огромное за её проповедь!
Ю.Казанцева:
— Да.
-МУЗЫКА-
«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА».
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (07.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 4 зач., II, 14-21
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Библия — книга, которая содержит в себе множество таинственных пророчеств. Исполняются ли какие-то из них в настоящий момент? Ответ на этот вопрос находим в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
14 Петр же, став с одиннадцатью, возвысил голос свой и возгласил им: мужи Иудейские, и все живущие в Иерусалиме! сие да будет вам известно, и внимайте словам моим:
15 они не пьяны, как вы думаете, ибо теперь третий час дня;
16 но это есть предреченное пророком Иоилем:
17 И будет в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут.
18 И на рабов Моих и на рабынь Моих в те дни излию от Духа Моего, и будут пророчествовать.
19 И покажу чудеса на небе вверху и знамения на земле внизу, кровь и огонь и курение дыма.
20 Солнце превратится во тьму, и луна - в кровь, прежде нежели наступит день Господень, великий и славный.
21 И будет: всякий, кто призовет имя Господне, спасется.
«День Господень» — выражение, которое часто встречается в писаниях древнееврейских пророков. Оно указывает на период человеческой истории, когда Бог проявит Себя в ней с максимальной силой. Это отразится как на человеке, так и на всём окружающем мире. Особенно яркие предсказания на эту тему содержатся у пророка Иоиля. По его словам, люди исполнятся Духа Божия. У них появятся особые духовные дарования, самым ярким из которых является дар пророчества. Приближение этого удивительного преображения будут сопровождаться чудесами и знамениями, а также необычными природными явлениями, которые по описанию сродни катаклизмам.
Апостол Пётр, который прекрасно знает Писания древних пророков, уверен, что всё сказанное свершилось. Обращаясь к жителям Иерусалима, он утверждает, что пророчество Иоиля напрямую касается проповеди Христа. Это и был период, когда «день Господень» начал вступать в свою силу. Как и говорил Иоиль, Спаситель совершал чудеса и знамения на небе и на земле. На Голгофе пролилась Его кровь. Солнце покрыла тьма. Однако в полную силу этот день развернулся в момент Пятидесятницы. Дух Божий сошёл на апостолов. В их лице Церковь и всё человечество получили особые дары Божественной благодати. И самым очевидным из них стал пророческий дар. Пророческий в самом широком смысле этого слова. Ученики Христовы исполнились божественной силы и мудрости. У них появилась особая духовная интуиция и проницательность, ощущение непрестанного присутствия Творца. Иными словами, они стали видеть, что есть воля Божия, не своим умом, но ощущать её своим сердцем.
Этот новый опыт воодушевил апостолов, наполнил их веселием и радостью. Те тревоги и беспокойства, которые тяготили их до этого момента, внезапно исчезли. Они находились в состоянии необыкновенного внутреннего подъёма. Испытывали невероятную лёгкость. Эта перемена сразу стала очевидна всем окружающим. Самые равнодушные и скептически настроенные из них даже предположили, что они «напились сладкого вина». Так непринуждённо и беззаботно было их поведение.
Всё описанное касается не только того времени, когда христианство только зарождалось. «День Господень» — та реальность, в которой живёт Церковь до сих пор. Дух Божий до сих пор наполняет сердце тех, кто, как говорит апостол Пётр, «призывает имя Господне». То есть тех, кто старается во всех своих делах искать волю Бога, исполнять Евангельские заповеди, приносить пользу окружающим людям. Если мы проводим свой день с этими мыслями, то, чем бы мы ни занимались, наша жизнь превращается в служение Богу. А потому, несмотря на все тяготы, трудности и препятствия, она становится наполненной, осмысленной, полноценной.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Празднование Пасхи». Светлый вечер с иером. Макарием (Маркишем)
У нас в гостях был руководитель Отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии иеромонах Макарий (Маркиш).
Разговор шел о церковных традициях, связанных с встречей и празднованием Пасхи.
Ведущий: Александр Ананьев
А. Ананьев
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником вас, слушатели радио «Вера». Меня зовут Александр Ананьев. Со мной в студии дорогой друг светлого радио — иеромонах Макарий (Маркиш), руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Добрый вечер, отец Макарий. Христос Воскресе! С праздником вас.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе, дорогие друзья, дорогой Александр. Слава Богу, мы пришли к
этому замечательному времени.
А. Ананьев
— И вот то, что сегодня праздник — это главное. А то, что это «Вопросы неофита», уже немножко отходит на второй план. И у меня сразу вот к вам какой вопрос: вот в период поста я, как неофит, — а по большому счёту это был первый прожитый, прочувствованный, по крайней мере я старался, я знал зачем я делаю и что я делаю, — вот во время пост я знал, что делать, я знал, как поступать, чего не делать. А вот сейчас, когда праздник наступил, вот пуговицы расстёгиваются, все стараются себя больше не контролировать, приходит радость, но я, как неофит, не знаю что делать! Это, знаете, как на свободу отпустили, а что делать — не сказали.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А вы теперь посмотрите на себя, неофит. Вот представьте себе: был ребёнок под
контролем родителей или, может быть, школьной администрации. А теперь он вырос,
получил аттестат зрелости и выходит действительно в каком-то смысле на свободу,
но это не значит, что стало хуже — стало лучше, потому что то, чему он
научился, он теперь реализует в своей нормальной жизни. И вот это ваше
соображение, что вы не знали, что делать — всё-таки это не очень
фундаментальное соображение. Да, Великим постом традиционно накладываются
разные грани, ограничения — их больше, они более заметные, они большую роль
играют в жизни человека. Но жизнь та же самая и Христос Тот же Самый, и вера
наша та же самая. И очень заметно — вот у иеромонаха Серафима (Роуза) в книжке,
которую я переводил, она вышла довольно давно уже, называлась «Американский
проповедник для русского народа» — кажется, вот такое немножко эпатажное
название, там заметки будущего иеромонаха Серафима, он ещё не был иеромонахом,
он писал в местную газету англоязычную
в Сан-Франциско. И вот одна из них о Великом посте, а другая — о пасхальной
поре, о пасхальном периоде. И вот он там цитирует кого-то из христианских
авторов, что период праздников налагает большую ответственность на человека.
А. Ананьев
— Вот я чувствовал, что всё не так просто!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну, оно вообще не очень просто, но и огорчаться тут не за что.
А. Ананьев
— Какую ответственность, отец Макарий?
Иером. Макарий (Маркиш)
— За своё поведение, за свои действия, за соблюдение нравственных норм — что-то
совершенно очевидное и лежащее на поверхности. Могу вам привести пример,
по-моему, даже когда-то рассказывал о нём в эфире, из моей переписки с разными
людьми: женщина пишет, что её муж несдержан на язык, мягко выражаясь, и
священник ему пригрозил, что Великим постом надо обязательно быть сдержанным,
ничего такого не произносить, и он слушался. И вот эта женщина пишет: «Сейчас
наступила Пасха, и муж снова стал ругаться. Вот расскажите, где это сказано,
что когда Пасха, то снова можно ругаться?»
А. Ананьев
— Нигде такого не сказано!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот именно. Вот вам типичнейший, простейший пример.
А. Ананьев
— Вообще вот эта вольность, которую приписывают минимум Светлой седмице, вот этой праздничной, счастливой, она же вообще не вяжется с моим неофитским представлением о христианских православных догматах. Ведь в Православии всё строго, посмотрите на себя: вы — строгий человек.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну я не строгий. Вот вы сказали, что вольность не вяжется, а я бы немножко
перевернул и смело бы сказал, что невольность — вот она не вяжется.
А. Ананьев
— Вот это хорошо!
Иером. Макарий (Маркиш)
— И дисциплина поста — дисциплина в правильном смысле, то есть учение о посте —
участие в богослужениях, ограничение в питании, в поведении. Это тоже наша
вольность. Скажем, я студент, я прихожу в аудиторию, там веду себя подходящим
образом, не потому, что я невольник, а потому, что я вольно пришёл учиться и
должен участвовать в учебном процессе так, как это заведено. Вот то же самое и
в Церкви.
А. Ананьев
— Вот сегодня с самого утра я ловил себя на том, что рядом с радостью, рядом с счастьем, рядом со светом я испытываю какую-то растерянность. Это нормально или нет?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Если бы вы были правящим архиереем, там можно было заботиться о
растерянности: что это я растерялся, когда у меня столько всяких дел? А что вам
растерянность? Понимаете, наши эмоции, наши переживания, наши чувства сердечные
какие-то нам не подконтрольны — они нами не должны управлять, и мы ими не
управляем. Они существуют и существуют — это то, что в обыденном языке
называется «настроением». Вот правильно, да?
А. Ананьев
— Вот у меня накануне было ощущение, что вот начнётся Светлая седмица...
Иером. Макарий (Маркиш)
— И что?
А. Ананьев
— А сейчас сижу, молчу, улыбаюсь и не знаю, что делать.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А что? У вас есть работа, у вас есть семья, у вас ведь множество всяких дел
добрых. У вас есть молитвенная жизнь — если есть свободный час или полтора, или
два, то пасхальные богослужения замечательные проходят, которые (вы, наверное,
это знали или не знаете ещё) повторяют по существу чин пасхальной Литургии,
пасхальной Утрени, пасхальная Вечерня очень красивая. Иными словами, дело
найдётся каждому.
А. Ананьев
— Я вот, кстати, прочитал по поводу богослужений вот в эту Светлую седмицу, что хорошо бы и нужно православному посетить все богослужения и причащаться каждый день, потому что это особенное время.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Особенное время — хорошо, я согласен, особенные богослужения. Как мы говорим
особенное время? — служба по особенному чину. Посетить все богослужения...
слово не очень хорошее — «посетить», участие в богослужениях. Но это всё-таки
скорее прерогатива монашества, потому что человек, живущий гражданской жизнью,
работающий на производстве, или он там находится, с семьёй, с женой, с детьми,
мамой, папой и соседями и всякими другими делами — ну это будет немножко
перебор, это будет перебор — посетить все богослужения. Или будет посещение —
тоже плохо. Лучше бы участие с причащением Святых Даров — в ту меру, которую позволяют ваши остальные все дела
вашей жизни. Если человек тратит своё время...
если он лоботряс, бездельник и играет в преферанс каждый вечер с
какими-то дураками, простите меня, то вместо этого хорошо бы ему действительно
быть на богослужении. Это не только в пасхальную седмицу, но и в любую другую.
А. Ананьев
— Просто очень хочется ничего не пропустить, очень хочется, чтобы ничто не прошло мимо.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, это немножко перебор. В Церкви каждый день праздник, церковные богослужения
все уникальные, любого периода: и триодного периода, и минейного периода, и
Триоди постной, и Триоди Цветной, и праздники, большие, средние, малые — всё
это уникально, всё это действительно человеку даётся, даруется для нашего
духовного возрастания, духовной пользы, но
принимать их надо умеренно.
А. Ананьев
— Прислушиваясь к своим ощущениям, я как-то заранее решил, что обязательно у отца Макария спрошу о его первой осознанной Пасхе.
Иером. Макарий (Маркиш)
— О, дорогой Александр! Уже даже трудно и вспомнить. Я могу вам исповедоваться
в том, что это было ещё до того, как я стал православным, до моего принятия крещения. Крещение я принял уже в возрасте уже почти 32
лет в Зарубежной Церкви, когда из России уехал. А пасхальные дни я помню ещё с
советских времён.
А. Ананьев
— И для вас это была прямо настоящая Пасха.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну как вот «настоящая»? Она была, я теперь это понимаю. Тогда это было какое-то приближение, приобщение,
какое-то робкое касание. И потом это как-то постепенно вошло в жизнь. Могу
рассказать вам, дорогие друзья, вот у нас радио-формат, но могу рассказать
короткую историю про Пасху. Примерно с тех времён, с момента моего вхождения в
Церковь, в моём сознании возник такой сценарий некоего фильма, который был бы построен
на музыке, на песнях, которые составляли интерес моих юных лет, и потом как эти
песнопения заменились совершенно иными песнопениями, на фоне некоторого
видеоряда, в котором ключевую позицию заняла бы Пасха. И мне было много лет, кстати, я был программистом,
кем я только не работал, до тех пор, пока вдруг недавно, пару лет назад, я не
осознал, что сценарий-то мой, идея осталась в голове, а техника дошла уже до такого состояния, что можно
теперь не сходя со стула это реализовать, что я и сделал. И получился небольшой
фильм, минут семь, что ли, который называется «Набросок», по аллюзии с
известным стихотворением Бродского. Можно его найти, если кто желает, на моём
сайте «Священникотвечает.рф» (http://www.convent.mrezha.ru)
— там есть раздел с видео, где его можно найти. И там действительно некоторые
фотоснимки, я их выбрал из интернета, вот они немножко напоминают, служат
отражением о моих воспоминаниях о пасхальных днях, которые были для меня
существенными.
А. Ананьев
— Я обязательно посмотрю, спасибо большое. «Священникотвечает» - одним словом, там в разделе видео.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, там будет ссылочка на видео наверху. И там много всяких фильмов, и в том
числе и этот.
А. Ананьев
— Дорогие друзья, я думаю, что такой шанс упускать не стоит, и вы обязательно загляните. Кстати, и к нашему разговору всегда вернуться, зайдя на наш сайт https://radiovera.ru. Я вспоминаю Пасху прошлого года, мы тогда с ещё будущей женой дважды, да по-моему, три раза забирались на колокольню храма святителя Николая в Кузнецах звонить в колокола. И для меня это было открытием. Она, помню, в понедельник сказала: «А ты знаешь, что можно?» — «Да ладно?!» — и как мальчишка просто, как школьник пошёл забираться на колокольню. Откуда взялась такая традиция?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Трудно сказать. Один из таких вопросов, который всерьёз нужно рассматривать
историкам.
А. Ананьев
— Возвестить всему миру о своей радости?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Колокольный звон сам по себе — вещь очень интересная, непростая. И разные
звоны, и разные уставы о звонах существуют. Мало того, колокол, который нам так
хорошо знаком, в общем-то, это изобретение... изобретение, не знаю уже каких
времён — в Китае колокола были уже в Бронзовом веке, — но вошёл он в русскую
жизнь сравнительно недавно. Если мы посмотрим церковный Устав как он
существует, взятый из практики средиземноморских монастырей, — колоколов-то там
нет, там так называемые клепала. Их кто-то, может быть, видел — это такие доски
или металлические брусья, которые дают достаточно резкий и отнюдь не столь
музыкальный звук, как мы привыкли. А колокол
вошёл в русскую жизнь в веке семнадцатом, никак не раньше, и вошёл музыкально.
Боюсь соврать, говоря совсем простым языком, но думаю, что я не совру , что
именно колокольная музыка — это особенность русской культуры. Поскольку за
рубежом я смотрел — звонниц как таковых я не видел, это обычно один или два
больших колокола, которые дают такой резкий, ритмичный звон. Разные колокола
могут разный звон давать, но мелодия колокольная — я думаю, что это специфика
если не русская, то славянская.
А. Ананьев
— А вот эта традиция, что в Светлую седмицу каждый может подняться на колокольню — это только в Православии?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Если мы возьмём протестантскую какую-нибудь кирху, где тоже может быть
колокол или римо-католический костёл, то там и звонаря-то, в общем-то, не
будет. Там есть колесо некоторое, к которому привязан колокол — это колесо
приводится в движение, может быть, механизмом каким-то. А уж в последнее-то
время и вообще электронная система, которая красиво может воспроизвести что-то,
но всё-таки уже не совсем то.
А. Ананьев
— Признайтесь — забираетесь на колокольню на Пасху?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, кажется, в прошлом году я звонил тоже, но больше уже не сам, уже с
кем-то, каких-то там детей, подростков приведёшь, гостям что-нибудь покажешь. А
сам уже — как-то немножко всё сходит...
А. Ананьев
— Но это радость.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Но раньше, когда я жил в монастыре, вот в монастырской жизни — у нас
действительно там колокольня, куда надо было залезать, забираться. И конечно,
там уж это было как-то особенно в почёте.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера». Христос Воскресе, дорогие друзья! Христос Воскресе, дорогой отец Макарий! Скажите, пожалуйста, мне вот что: вот такое приветствие уместно ли, ведь Пасха была вчера? И на Пасху обычно говорят «Христос Воскресе». Я знаю, что вопрос неофитский, заранее просил у вас прощения.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не надо тут просить прощения. У каждого праздника есть своё попразднство —
продолжение праздника. У Пасхи, как самого великого праздника, это попразднство
сорок дней, вплоть до Вознесения. И обычай, который существует и многими
сохраняется — вплоть до Вознесения приветствовать друг друга «Христос
Воскресе!» А люди, мало знакомые с церковной
жизнью, немножко удивляются, когда месяц спустя слышат это приветствие.
А. Ананьев
— Вот мне сейчас супруга говорила, что Серафим Саровский круглый год приветствовал так людей, которые к нему приходили.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Совершенно верно. Вот вам разговор о вольности или невольности. Ну, как
хочешь, так и приветствуй — он же говорит доброе дело. Тем более каждое
воскресенье церковного периода мы торжествуем Воскресение Христово. Насколько я
понимаю, только в русском языке вот этот первый день недели по субботе
называется «воскресеньем». В других языках другие названия , а у нас —
«воскресенье».
А. Ананьев
— Правда ли?.. я вот это осознал тоже на днях буквально, по-моему, даже прочитал — в последнее время приходится много читать, чтобы всё понять. Правда ли, что в каждом воскресенье есть частичка Пасхи, а в каждой среде и пятнице есть частичка Великого поста?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну... правильно. Может быть, надо уточнить немножко: каждый воскресный день —
это день празднования Воскресения Христова, как только что мы поняли, а среда и
пятница — действительно, в Октоихе это праздники, события, посвящённые Кресту
Господню. Тропарь дня среды и пятницы: «Спаси, Боже, люди Твоя и благослови
достояние Твое» — тропарь Кресту.
А. Ананьев
— В пасхальную ночь на службе обратил внимание в очередной раз: есть традиция — и это, уж простите мне это вольное и даже неприличное слово...
Иером. Макарий (Маркиш)
— А что вы просите прощения?
А. Ананьев
— Ой, да я... Это вольное слово «шоу» — потому что это действительно красиво, это так красиво, что дух захватывает. Во время этой пасхальной ночи священники несколько раз переодеваются. И там так всё стремительно, там так всё быстро, там так всё красиво.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, есть такой обычай.
А. Ананьев
— И вот они в облачениях разных цветов. И ты только видел их в одно цвете — они уже в другом, потом в третьем. Что значит эта традиция с переодеваниями и откуда она тоже взялась?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, верно. Боюсь говорить, откуда взялась. Надо прежде всего понять, где она
распространена, и тогда можно будет изучать, откуда она взялась. Я не знаю, где
она распространена. Я видел и сам как-то даже участвовал в такой пасхальной
службе, когда нам алтарники быстренько-быстренько меняли эти фелони и
епитрахили. А другая сторона — скажем, где я служу, в Иванове, там мы не
переоблачаемся, там нет возможности такой, ни места, никак не расположишься, и
потому что мы не успеваем...
А. Ананьев
— То есть это тоже к разговору о той вольности и невольности.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Это обычай. Вот друзья мои, общее соображение, которое мы как-то уже
упоминали, по-моему, о том, что есть догмат — нечто базовое; есть канон — нечто
предписанное; и есть обычай — нечто, вошедшее в употребление. И дальше
четвёртый уровень ещё будет суеверием — чего не должно быть. Но это всё
постепенный такой переход: из догмата в канон, из канона в обычай, а обычай
потом становится более или менее распространён. Например, приветствие «Христос
Воскресе!» — очень распространённый обычай. Вот вы спрашивали меня о Пасхе, я
помню, что в 2000-м году мне довелось Пасху встречать в городе Иерусалиме. И
это было удивительное впечатление, когда я шёл потом утром по городу и
встречавшиеся люди, греки, арабы, все говорили6 «Христос Анести!» Конечно, это
запомнилось. По крайней мере я уже понял, что обычай этот общепризнан. А менять
цвета облачений — по обстановке. Вот какая тут символика — это тоже надо
ухватить, дорогие друзья, тоже не все это легко понимают.
А. Ананьев
— Сколько вообще цветов в этой палитре? Знаю, что есть белый, чёрный, жёлтый, зелёный...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чёрный, кстати, не очень характерный. Я думаю, что чёрного не будет на Пасху.
А основные богослужебные цвета: белый и красный — пасхальные; голубой —
богородичный; зелёный — преподобнический; и золотой — просто обычный такой,
праздничный; ну и фиолетовый ещё может быть.
А. Ананьев
— То есть чёрный, который был во время Великого поста...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чёрный и сиреневый... сиреневый, может быть, тоже пойдёт как цвет. Чёрный — я
просто не помню, что бы был...
А. Ананьев
— И у каждого цвета есть свой смысл.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Я хотел сказать, что в смене цветов есть смысл, поскольку, друзья мои, вот
этот взгляд, оценку обычая... как мы говорим, обычая — нечто практическое, что
входит в жизнь, очень сильно зависит от практических условий. Догматы веры и
факты веры, будем говорить, они одинаковы, а обычаи очень разные и зависят от
технических средств. В частности, вот вспомните ветхозаветную историю про
Иосифа Прекрасного — Иосиф и его братья. У Томаса Манна есть роман целый, а в
Книге Бытия весь её конец посвящён именно этому. Иосифа его отец Иаков очень
любил, видимо, больше, чем братьев, они ему завидовали. И основное, что
подвигло этих братьев к тому, что они этого бедного Иосифа схватили и прождали
— это когда отец сделал или купил, я уж не знаю что там и как, сообразил для
него разноцветную одежду. Разноцветная одежда в те годы была признаком
исключительной роскоши и чего-то невиданного. По очень простой причине: эти
цвета, которые сегодня вы покупаете в магазине пигментов для тканей — это были
дикие деньги. Их где-то делали, какие-то специальные мастера занимались
набивкой вот этой краской тканей какими-то только им ведомыми секретами. Вот
подумайте об этом: сегодня мы покупаем, приходим в магазин тканей — висит
красный сатин, зелёный, в цветочек, в горошек, там какие-то картинки,
изображения — они одна цена. Вот для наших предков того времени это совершенно
немыслимо было. Чёрная наша одежда, которую мы носим, или тёмно-серая была —
простая одежда простых людей. А красная — уже либо повод для зависти, либо
нечто царское или сверхбогатого человека.
А. Ананьев
— Статусная вещь.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот такого статуса, которого у нас автомобилем «Мерседес» не добьёшься. И
смена этих облачений в традиционном восприятии — нечто очень соответствующее
великому празднику.
А. Ананьев
— Я вспоминаю с огромной радостью минувший Великий пост, потому что впервые в жизни я с амвона, по благословению батюшки нашего храма, читал во время Стояния Марии Египетской её житие. Это было такое счастье! Мне благословили надеть стихарь, и несмотря на то, что вот вы говорите, что ткань современная, мне казалось, что там такая вечность в каждой ниточке этого стихаря и это настолько особенное одеяние.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Правильно. Это наше восприятие факта облачения. А я говорю о внешнем
восприятии: входит человек, который незнаком с церковной жизнью — что у
архиерея на голове митра, там стразы у него сверкают, тут у него сакос надет с
изображением — на него это не производит никакого впечатления, он включит
телевизор, он увидит каких-то дешёвых модниц, точно такими же финтифлюшками
украшенных. А для наших предков такое торжественное, драгоценное облачение было
фактом редкостнейшим — если он ходил всю жизнь в одном армяке каком-нибудь
домотканом.
А. Ананьев
— Это очень важное замечание, потому что я понимаю, что не все осознают вот этот исторический контекст вот этих одеяний, вот этих украшений. Ещё двести лет назад отношение к ним было совсем другое.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Правильно, совершенно верно. И поэтому для предков это было само по себе
впечатление от факта богатого облачения, а для наших современников и для нас —
это наш якорь, укоренённость в прошлом, в этой древней церковной жизни.
А. Ананьев
— Ну и тот же ладан стоил совсем других денег.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Абсолютно верно! Я припоминаю то ли у Плутарха, то ли у Светония: один
молодой царевич Македонии, по имени Александр, ваш тёзка, во время
богослужения, церемонии, понятно, что не христианской, клал на жертвенник этот
ладан. А его папа, царь Филипп, говорит: «Ты смотри, слишком не расщедряйся, ты
ещё пока не властелин Азии!» Вот когда он стал властелином Азии, уже стало
можно класть больше ладана.
А. Ананьев
— Вопрос, скорее, практический: мы внутренне как-то расстегнули, как я уже сказал, все пуговицы, освободились, почувствовали вольность. Но ведь есть что-то, чего на Пасху делать нельзя, вот в эти сорок дней.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Грешить нельзя! Ни в эти дни, ни в другие.
А. Ананьев
— Ну, грешить вообще нельзя, но есть какие-то каноны, по которым вот этого делать на Пасху не стоит?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не знаю. Не стоит так тут упираться в этом направлении. Грешить нельзя ни в
пост, ни в мясоед — это совершенно ясно. А дальше — что церковный Устав. Вот
говорят, что нельзя земные поклоны, нельзя коленопреклонения, нельзя ещё что-то
такое — всё на благоусмотрение. Понимаете, личная молитва, личная религиозная
практика остаётся всегда личной, а церковная движется церковным Уставом — что
там можно, что там нельзя. Есть Устав совершения служб периода Цветной Триоди,
всё совершается определённым образом, и что-то можно, что-то нельзя. А когда
люди пытаются какие-то фрагментики церковного, богослужебного Устава
перекладывать себе на свою жизнь, проецировать — это очень всё даже опасно,
потому что они тем самым сходят с магистральной линии такого христианского
благочестия. Кто-то вам скажет, что нельзя поститься, например. А вот как? Вот
ты ешь эти яйца, и всё. Вот у меня уже с печенью проблемы — нет, надо есть. Ну,
глупость очевидная.
А. Ананьев
— Я рад, что вы заговорили о кулинарной стороне этого светлого праздника: яйца, куличи, пасха, которую накануне готовили — буквально сутки я видел сам, как перетирали через мелкое сито этот творожок. Это безумно сложно, это настоящее искусство. Вот об этом я предлагаю поговорить с вами ровно через минуту.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера», в этот большой праздничный день. Меня зовут Александр Ананьев — я неофит. Но сегодня это абсолютно не важно — у меня в гостях иеромонах Макарий (Маркиш), руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Христос Воскресе, отец Макарий!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе!
А. Ананьев
— Какое счастье, что вы здесь, спасибо вам большое!
Иером. Макарий (Маркиш)
— И вам спасибо за приглашение.
А. Ананьев
— И как я обещал, мы переходим к кулинарной стороне вопроса, если вы мне позволите это сделать.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, разумеется.
А. Ананьев
— Во-первых, что вам больше всего нравится? Вот я лично буду откровенен: я весь пост скучал по холодным, свежеочищенным яйцам — это настолько для меня какое-то счастье. Это было первое, что я вкусил после Великого поста. А вот вам что нравится?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, я покаюсь тоже — у нас говорят в Церкви, что покаяние тайное,
исповедь тайная, но иногда можно сделать исключение. За долгие годы, уже 20
лет, по существу, монастырской жизни и 10 лет до этого ещё такой
самостоятельной, как-то мои кулинарные интересы увяли. Вот ешь, что дают. Я
ведь сам себе не готовлю — я прихожу в трапезную либо семинарии, либо епархии,
Епархиального управления, и там замечательные угощения. И я благодарю поваров и
Господа, и ем, что дают. А когда был пост, я приходил и там угощения были, и
тоже благодарил поваров и Господа, и ел, что дают. Вспоминается один маленький
ребёночек, про которого мне рассказывали, который сидел и с огромным трудом ел
манную кашу — не знаю, что они там едят, эти дети. И кто-то из старших говорит:
«Видишь, в тебя уже не лезет, наверное, оставь...» На что ребёнок в ответ
посмотрел в глаза этому взрослому и говорит: «А у других-то ведь этого нет».
А. Ананьев
— Какой молодец, какой чудесный ребёнок. Правильное воспитание. Кстати, сейчас вы сказали это, а я вспомнил, что мне, по-моему, воспитательница в детском саду — какое-то туманное воспоминание из глубокого детства — говорила: «Дети в Африке голодают, а ты не доел!»
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, между прочим, точное соображение — не доел. Но взрослым, вообще-то,
надлежит умеривать — не свои аппетиты, а аппетиты детей, и не кормить их насильно.
А. Ананьев
— Откровенно говоря, я ещё тогда, в пятилетнем возрасте, не находил логики в её словах: ну что, если я доем, неужели от этого детям в Африке станет легче?
Иером. Макарий (Маркиш)
— У взрослого человека эта логика есть, и я сам, и люди вокруг меня — нам
как-то неудобно оставлять. Будем говорить проще, что это неуважительно по
отношению к хозяевам. Если хозяйка накладывает мне так много, я говорю: «Не
надо так много!» — «Батюшка, если вы не доедите — оставьте». Я говорю:
«Простите, я не могу на это пойти. Я вас очень ценю, я знаю, как вы вкусно
готовите, я просто не удержусь, я съем слишком много, это вредно, так что
давайте мне чуть-чуть поменьше».
А. Ананьев
— Глядя на внешнюю сторону этого праздника: на эти богато украшенные куличи, с любовью раскрашенные яйца, на эти фигурные пасхи, на всё на это — я смотрю и где-то внутренне у меня начинает скрестись какой-то червячок сомнения: а не грешим ли мы, превращая всё это, смещая акцент в сторону кухни, в сторону еды. Как в Великом посте, когда мы начинаем рассуждать: да, а креветки можно, а мидии можно, а вот рыбу? А какую рыбу? А вот если поросёнок плавает, является ли он морским гадом? То же самое и здесь. Нет ли перекоса в нашем отношении к еде? Потому что такое впечатление, что всё в конечном итоге, особенно если люди не воцерковлённые, но радостные, они начинают просто готовить, есть и считать своим долгом дарить друг другу эти яички, эти куличи, эти пасхи. Это, конечно, мило, но нет ли в этом какого-то перекоса?
Иером. Макарий (Маркиш)
— На дорогах перекос есть, уклон. Знаете, едешь по шоссе, а там знак
«Осторожно, скользкая дорога!» Вот точно так вот. Сама по себе дорога — это
дорога... причём здесь что нас поддерживает и вдохновляет? Люди делают это друг
ради друга — эти хозяйки и хозяева не себе пузо накалачивают, а угощают друг
друга. И это всё в целом правильно, но, конечно, опасность перекоса есть. И я
расскажу вам историю, которая звучит комично, а на самом деле она далеко не
комична. В монастыре опять, я не помню, в какой год, но день я прекрасно помню
— это был сам день Пасхи, пасхальное воскресенье, когда люди спят, в общем-то.
И стучат мне в дверь кельи, какой-то человек пришёл, спрашивает священника. Моя
келья была самая близкая к воротам, я выхожу — время, допустим, часов 10 утра.
Какой-то гражданин или господин в хорошем настроении говорит «Христос
Воскресе!» и начинает мне задавать кулинарные вопросы об изготовлении сырной
пасхи, что-то такое — такие серьёзные вопросы технологические. И я говорю: «Вы
знаете, я не специалист, я не повар. Куличи когда-то я пёк давным-давно, а
сырную эту пасху никогда не делал, так что извините, ничем вам помочь не могу.
Но вот праздник Пасхи, хотелось бы как-то вас поздравить. Вот у меня есть
Евангелие, давайте я вам подарю эту книгу просто». Он на меня смотрит с таким
видом и говорит: «А Евангелие — это что такое?» Я не стал сильно падать
навзничь от удивления, но смеха-то мало. Если он сырной пасхой был очень
заинтересован, а что такое Евангелие даже и не капельки не поинтересовался. Вот
так. И вот это, видите, вот вам демонстрация уклона, ухода. Похожий уход
бывает, когда на праздник Богоявления воду освящают: все эти люди идут за
водой, а всё остальное им по барабану. Ну и Пасха... к сожалению, это такие
признаки нашей религиозной слабости.
А. Ананьев
— У меня, в общем, таких вопросов не было, но теперь, благодаря моей жене есть. А вот у моей жены есть такой вопрос, и он для неё стоит очень остро, если бы мы жили в деревне, такого вопроса не было, а мы живём в большом городе, в центре, и такой вопрос стоит остро: остаётся вот эта бумага от куличей, остаются упаковочки от пасхи, остаётся скорлупа от яиц, пакетики, в которых могут быть крошки. И для неё вот эти пакетики, вот эта скорлупа, вот эти бумажные упаковочки становятся если не святыней, то она к ним очень-очень бережно относится.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Там могут быть и какие-то изображения икон...
А. Ананьев
— Да-да, безусловно. И для неё это очень важно. Она говорит, что это нужно сжечь, это нельзя просто выбросить. А где ты можешь чего-то сжечь в центре Москвы? Пожалуй, нигде — это надо дожидаться, пока кто-нибудь поедет в деревню. Во-первых, верно ли это отношение? А во-вторых, что мы ей посоветуем в этой ситуации?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Знаете, вы рассказывали, а если акцент сейчас правильно поставить, то всё
становится на свои места. Вы сказали, что это для неё — вот у неё такое
чувство. Неразумно было бы сказать ей: «Да брось, да это суеверия,
предрассудки...» — не нужно. Это тот же самый обычай, только её индивидуальный
и её индивидуальное переживание. Практическое отношение к делу такое,
безотносительно даже к Пасхе, к чему бы то ни было, очень разумный подход в
любом христианском доме: вот у вас есть помойное ведро, а рядом с ним вешайте
либо полиэтиленовый пакет, либо какой-то ящичек, куда вы складываете то, что вы
не хотите смешивать с общей помойкой — туда складываете, можно это дело
прессовать как-то, оно там накапливается. Потом какой-то момент наступит,
чего-то с этим сделаете: куда-то вынесете, сожжёте или вывезите, или что-то
захотите сделать. Во всяком случае, вам это не будет неприятно. При этом туда,
в этот второй пакет — вы получите, например, письмо от какого-то своего
близкого родственника и вы тоже не хотите бросать его вместе с тухлыми яйцами,
и вы тоже положите его в тот мешочек. Вот примерно так процесс и идёт, я, во
всяком случае, сам так поступал — мне тоже кто-то об этом рассказал разумном
подходе к делу, чтобы здесь не было фанатизма. Некоторые берут... опять-таки я
начну с того, что это их личное чувство, не стоит их за это укорять, но вот
есть газета, где сказано, как люди идут крестным ходом, есть фотография, как
они несут какие-нибудь хоругви или иконы. И вот он берёт ножницы и вырезывает
эту икону из газеты. Газета издаётся тиражом 50 тысяч экземпляров — как-то
немножко странно, что он вырезает. Но личное какое-то...
А. Ананьев
— Но всё равно кольнёт сердце, и вот чтобы не кольнуло...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну вот у него кольнёт, мы не будем его укорять. И хочешь не смешивать — не
смешивай, сложи отдельно.
А. Ананьев
— Я это очень хорошо понимаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— И так жене и посоветуйте: возьмите мешок большой и туда всё это дело
складывайте.
А. Ананьев
— Ну да, она так и делает: у нас есть специальное место, где хранится всё это. И я, помню, говорил: «На Вербное воскресенье, смотри, у всех вербы, давай мы тоже пойдём вербу освятим!» Она говорит: «Я боюсь, потому что её потом выбрасывать нельзя, её надо будет хранить, а нам хранить уже негде».
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот хранить ничего не надо. Можете своей супруге сказать, что хранить не надо
ничего. Если ты не хочешь выбросить и у тебя нет возможности это как-то сделать
разумным образом, аккуратно эту вербу сомни, положи в тот же самый пакет —
будет момент, ты её сожжёшь или закопаешь. Бывает иногда, что люди просфоры из
церкви приносят и нет чтобы сразу съесть, они как-то к ним относятся так
благоговейно, что они через три-четыре дня превращаются в сухарь.
А. Ананьев
— Поделюсь друзья советом: если их хранить в холодильнике, то они не портятся, они не засыхают очень долгое время. Они потом очень легко режутся. И в течение недели они спокойно...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Верно, но лучше съесть их сразу, также и яйца пасхальные. Ну а тут уже
начинаются соображения здоровья — они тоже в холодильнике лежат, я помню, что
их хранил их тоже долго.
А. Ананьев
— Ещё один неофитский практический вопрос: можно ли дарить дорогим сердцу людям неосвящённые яйца и куличи?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Почему бы и нет? Слово «освящённые» тоже здесь немножко двусмысленное — как
будто им придаётся некое качество. А если вы послушаете эту молитву на
благословение яиц и хлебов, то это всего-навсего молитва о людях, которые будут
эти продукты потреблять. Ну хорошо — вот помолились. От того, что на этот кулич
попала капелька святой воды, а на другой, который вы дома оставили, никаких
принципиальных воздействий, принципиальных изменений не произошло.
А. Ананьев
— Получатся, что они не отличаются.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не должны. Рассуждать о каком-то новом качестве этих продуктов было бы
богословски неправильно. Если бы вы вообще не стали их благословлять, освящать,
сказали бы, что а зачем это нужно, я и так их съем — это было бы несколько
неразумно, потому что вы тем самым сами себя отделяете от церковного обихода,
от церковной жизни.
А. Ананьев
— Вы долгое время прожили в Соединённых Штатах Америки и там тоже, конечно, праздновали Пасху.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Было дело, да.
А. Ананьев
— Я так понимаю, что речь идёт о Восточном побережье США.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, это город Бостон, русская церковь.
А. Ананьев
— Вот в православной общине этого города так же отмечают Пасху?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, конечно, очень похоже. Это понятно, почему: потому что специфика этого
церковного строя была, и вероятно остаётся для людей, уехавших за границу, той
связью с Россией, которой они так дорожат. И если у нас, на территории самой
Великороссии или Украины, Белоруссии, это обычай всеобщий,
самовоспроизводящийся, то там он с особенною силою, подчёркнуто реализуется, в
том числе и в миссионерских приходах.
А. Ананьев
— А не заимствуются какие-то милые обычаи из Западной культуры? Допустим, родители переехали в Штаты, допустим, 15 лет назад, а ребёночку шесть лет, и он всю жизнь прожил в Штатах. И он-то знает, что на Пасху ищут и собирают вот эти спрятанные яички.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чего-то я не припоминаю. Единственное, что там бывало — какая-то смесь
традиций разных православных народов, православных, но разных. Что-то от греков
там они брали, какие-то угощения греческие я помню. У греков принято есть
баранину на Пасху. У нас это как-то не вопрос, мясная пища может быть. Мы,
кстати сказать, не приносим в храм мясную пищу, хотя иногда возможно, когда
приходишь благословлять эти пасхальные угощения, там, раз — кусок ветчины
лежит, не скажешь же уносить. Но это не очень у нас принято, а у греков
принято. Ну вот такие вещи. А воздействие Западного, совсем не православного
образа поведения, как-то я не припоминаю. Может быть, это именно связано было с
тем, что русские особенно ревностно, особенно Зарубежная Церковь наша, которая
с тех пор опять вошла в состав Русской Церкви, ведь это очень существенно —
Поместных Православных Церквей немало, и разных, как это сказать, отделений от
русского Православия тоже немало: Православная Церковь Америки,
Западноевропейский экзархат — они не воссоединились с Русской Церковью. А
Зарубежная Церковь всё время заявляла о том, что это часть Русской Церкви,
которая ожидает своего момента воссоединения. И этот момент настал.
А. Ананьев
— Отец Макарий, я вам так благодарен, что вы сегодня здесь, в студии. С вами светло и свободно — во то слово, которое у меня в голове — просто свободно, и это какое-то счастье.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Полиция у вас тут бывает или что у вас тут бывает?
А. Ананьев
— Нет, но всё равно как-то внутренне ты у себя выстраиваешь какие-то границы, заборчики, чтобы вот... И тут приходит отец Макарий, и как-то так выдыхаешь, думаешь: «Господи, слава Тебе! Как же хорошо!»
Иером. Макарий (Маркиш)
— Мне кажется, что для радио «Вера» это нормально.
А. Ананьев
— Да. Вот во время Великого поста, особенно в Страстную седмицу, которая не относится к Великому посту — для меня это было открытием, я даже не знал об этом ещё год назад.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну да, понимаете, литургически она не относится, и то строй литургический
очень близок. А с точки зрения прихожан это практически одно и то же.
А. Ананьев
— Да а вот что касается Светлой седмицы, которая начинается сегодня. В Великом посте каждый день буквально под завязку, под самую макушку наполнен смыслами, значениями, особенными службами, особенными событиями. И ты с огромной важностью и с огромным уважением и любовью относишься к каждому дню и пытаешься всё про него понять, узнать и почувствовать. Что касается значения каждого дня Светлой седмицы?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот эти значения дня отражены... Почему возникают эти значения? Они
отображены в двух богослужебных книгах. Первая называется «Триодь постная», а
вторая «Триодь цветная». «Триодь» означает трипеснецы, то есть эти
богослужебные книги содержат каноны, в которых три или четыре песни, в отличие
от обычных восьми. Светлая седмица более-менее единообразна, ну под конец там
праздник Живоносного источника так называемый в честь великого чуда, связанного
с Пресвятой Богородицей, а остальные дни единообразны — это повторение или
реактуализация самого пасхального торжества. А дальше раскрываем Цветную Триодь
и видим, что каждая неделя, каждый воскресный день Цветной Триоди посвящён
какому-то событию, связанному с Евангелием. Читается Евангелие от Иоанна
читается до праздника Святой Троицы. И там будет у вас Неделя о Фоме — уверение
апостола Фомы; Неделя жён-мироносиц; Неделя о расслабленном и так далее. Вот
никакой тайны тут нет, и люди, которые следят за богослужением, за богослужебным
строем, конечно, это всё воспринимают совершенно естественно. Плюс там будут
праздники уже минейные, то есть неподвижные, в конце концов — праздник
Вознесения Христова.
А. Ананьев
— То есть я резюмирую для себя, что в эти семь дней наполненность смыслами сменяется наполненностью радостью и светом.
Иером. Макарий (Маркиш)
— И смысл никуда не уходит, просто пасхальное торжество, Воскресение Христово
продолжается. Вообще, всё это сорок дней, но сорок дней со своими
особенностями, а интенсивность попразднства или, будем говорить, влияние
пасхально-литургического обычая, пасхально-литургического строя на дни
попразднства со временем убывает. Если в первую седмицу это влияние очень
сильное, в основном это просто повторение пасхальной службы, то в остальные дни
до Вознесения — ну что, цвет облачения будет красный, как правило, поётся три
раза «Воскресение Христово видевше», приветствие «Христос Воскресе», начало
богослужения пасхальное: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его...» — тут
литургика — дело неисчерпаемое. Приходите в храм, дорогие слушатели, и сами
убедитесь.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера». Меня зовут Александр Ананьев. Я не хочу даже говорить, что мы обсуждаем, мы празднуем вместе с иеромонахом Макарием (Маркишем) праздник Светлой Пасхи. И у меня под завязку вот этого часового разговора вопрос к вам будет на самом деле серьёзный. Вот в Пасху все люди в храме радостные, счастливые. Но потом проходит день, и работу никто не отменял — сегодня понедельник, завтра вторник. И у нас опять идёт вот эта круговерть — понедельник, вторник, дом, работа, дом, пробки. И у многих радость, которую они ждали весь год, улетучивается. Это не моя придумка, я об этом действительно читал — радость улетучивается. И возникает какой-то синдром, даже не то чтобы страх, растерять эту радость. Вот я хочу вас спросить: как можно сохранить в себе вот эту пасхальную радость? Это очень важно.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, важный действительно вопрос и не простой. Это вопрос подвига всей
христианской жизни. И пожалуй, ответ должен быть всё тот же самый — о нашей
зависимости, точнее независимости, от разных эмоциональных наших состояний. Да,
мы переживаем утрату подъёма этой радости. Безусловно, где есть подъём, там
должен быть и спуск. Если бы люди всё время шли на подъём, они бы стали бы,
наверное, какими-то летучими ангелами и сразу бы улетели от земли. А раз это не
так, то вслед за подъёмом обязательно должен идти спуск, вслед за периодом
нагнетания эмоционального обязательно будет период эмоционального спада. Я вам,
дорогие друзья, могу порекомендовать замечательную книгу английского
христианского писателя Клайва Льюиса под названием «Письма из преисподней», был
и другой перевод, но я его не могу рекомендовать — он плохой. Вы можете найти
на том же самом сайте «Священникотвечает.рф» «Письмо №8». У каждого письма есть
своё название в переводе... я забыл, какое название у восьмого... вспомнил —
«Маятник»! Аналогия понятна: с разными периодами — плюс-минус, подъём-спад. И
вот там персонаж этой переписки неплохо как раз раскрывает вот эту особенность
человеческого бытия. Всегда будут спады, всегда будут минусы вслед за плюсами.
И несмотря на то, что пишет из преисподней «товарищ», в общем-то чисто
по-христиански и очень трезво описывает вот эту диалектику человеческой
личности, человеческого жизненного пути.
А. Ананьев
— Спасибо вам большое. Я читал «Письма Баламута» и «Расторжение брака», а вот о «Письмах из преисподней» я, откровенно говоря, слышу впервые. Я с огромным удовольствием, конечно, её прочитаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну вот «Баламут»-то... И там в послесловии к этому же самому материалу
объяснено, какие у меня именно претензии к этому несчастному «Баламуту».
А. Ананьев
— А есть претензии?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Есть претензии.
А. Ананьев
— Я знаю, куда я направлюсь сразу после нашего разговора: с удовольствием на сайт «Священникотвечает.рф». Конечно, хочется и рекомендуется каждый день причащаться. Мы в начале программы говорили, что посещать каждый день — это будет лишком много, и если душа просит...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну как можно... есть же пенсионеры...
А. Ананьев
— Однако Причастие, насколько я знаю, поправьте меня, если это не так, требует подготовки и поста. Как можно поститься в Светлую седмицу после Пасхи?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Дело в том что говорить, что требует подготовки и поста — здесь не совсем
верное противопоставление, не совсем верная конъюнкция. Пост может представлять
собой часть подготовки, а подготовка диктуется, с одной стороны,
индивидуальными условиями, а с другой стороны — и периодом просто церковного
календаря. Значит, в период пасхальный, послепасхальный вполне естественно, что
священник даст вам совет, рекомендацию эту подготовку уменьшить, сделать менее
напряжённой, менее длительной, быть может.
А. Ананьев
— Вы обратили внимание? Это я опять пытаюсь вернуть вас к разговору о том, чего в Пасху и в Светлую седмицу делать нельзя.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Самое простое — вот подойти к священнику, в большинстве московских храмов
несколько священников, в большинстве больших храмов, и скажите: «Батюшка, есть
возможность у меня причаститься несколько раз. Вот что вы мне подскажете — как
мне подготовиться?» Скорее всего, священник вам даст совет — эта подготовка к
Причастию будет...
А. Ананьев
— К духовнику?
Иером. Макарий (Маркиш)
— А духовник и есть священник, который принимает вашу исповедь.
А. Ананьев
— У меня к вам большая просьба: вот сейчас люди, которые нас слушают, хотят тоже какое-то наставление получить от вас. Я вот сейчас смотрю на вас и понимаю, что я вам тихонько завидую, я объясню, почему. Со всей нашей суетой, со всеми нашими делами очень хочется прочувствовать и быть ближе к Господу. И тут понимаешь, что вот уж, наверное, кому хорошо, так это отцу Макарию.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А вот тут я поправлю, потому что Бог-то один — людей очень много, а Бог один.
Строить такую конструкцию, что если человек надел на себя подрясник и крест, то
он, значит, тем самым куда-то забрался — это ошибка, так не нужно рассуждать,
это не верно. Каждому человеку Господь открывает дорогу к Себе Своим, быть
может, путём. Аналогия такая может быть географическая: вот гора высокая, и
люди стоят по периферии, по периметру этой горы. И у каждого там какая-то
тропиночка есть. Направление одно и то же, не надо думать, что они куда-то в
разные стороны лезут — это на одной и той же вершине. Но у каждого будет свой
жизненный путь. И совет, вот эта рекомендация, если можно так выразиться — вы
идите своим путём. Не смотрите по сторонам налево, направо у кого там чего — на
чужом дворе трава всегда будет зеленее расти и розы красивее, и всё остальное,
— а вы вот свой путь держите: семейный, трудовой, молитвенный, служебный, какой
угодно.
А. Ананьев
— Я помню свои размышления, думаю: «Вот бросить всё хотя бы на неделю и уехать в Оптину пустынь или в Троице-Сергиеву лавру. И вот там-то уж точно меня ничего не будет отвлекать».
Иером. Макарий (Маркиш)
— О, Боже мой! Можно коротенькую притчу, да? Она у меня в книжке есть.
А. Ананьев
— Конечно.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Монах один жил в монастыре — очень благочестивый, самый благочестивый во всём
монастыре. И они там ему не давали покоя, монахи-соседи с ним неправильно
обходились, не понимали его. Он сказал: «Всё, я ухожу», — и ушёл из монастыря.
Нашёл прекрасное место в одиночестве, там всё есть, избушку можно поставить,
всё великолепно — так обрадовался. Пошёл, кувшинчик взял набрать воды к речке.
Набрал, поднялся, и вода случайно разлилась. Он огорчился, снова пошёл, набрал,
опять поставил, поставил косо, она опять взяла и разлилась. Он уже так сильно
напрягся, конечно, думает, что же за безобразие какое, может быть, знак какой.
Пошёл, снова набрал и куда-то его понёс, споткнулся и вся вода разлилась. Он
как ногой даст по кувшину — кувшин вдребезги разбился. Он постоял над кувшином,
подумал и пошёл обратно в монастырь к своим этим самым несовершенным собратьям.
Вот вам, пожалуйста, всё тут как в капле воды отражается.
А. Ананьев
— Какая красота. Надо будет обязательно запомнить. Последний вопрос на сегодня — время, к сожалению, подходит к концу. Сегодня понедельник, и я знаю, что, ввиду работы или каких-то обстоятельств, среди наших слушателей есть те, кто не смог посетить пасхальную службу. Ведь Светлая седмица — это возможность прожить ещё раз эту службу.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот о чём мы с вами говорили: каждое утро и каждый вечер... может быть, не во
всех храмах, но, как правило, в большом числе храмов, если не сказать, что в
большинстве, каждый вечер и каждое утро совершается чин пасхального
богослужения — милости просим.
А. Ананьев
— Такой — сокращённый, я так понимаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Он немножко другой, там крестный ход совершается потом — после Литургии
пасхальной. Пасхальной полунощницы там нет. А так очень близкая она: и Утреня,
ну, Вечерня особым чином. Соответственно, и Литургия, а Литургия всегда одна и
та же.
А. Ананьев
— Дорогие друзья, я был бы очень счастлив, если бы мне удалось сегодня с помощью моего дорогого гостя поделиться с вами частичкой радости, света и, самое главное, вот этим ощущением абсолютной, настоящей светлой свободы, которую в моих глазах буквально олицетворяет сегодня иеромонах Макарий (Маркиш), наш дорогой гость, руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Отец Макарий смотрит на меня так хмуро как-то. Ему не нравятся длинные эти регалии все.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да ладно, не в этом дело. На добром слове спасибо.
А. Ананьев
— Спасибо вам огромное! Христос Воскресе!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе, друзья. Продолжайте ваш добрый христианский путь. Спаси,
Господи.
А. Ананьев
— Я — Александр Ананьев. С праздником вас, до новых встреч.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Спасибо.
Все выпуски программы Светлый вечер