Наш собеседник — настоятель Никольского храма в селе Сизьма Вологодской области священник Кирилл Кобрин.
В день памяти святого преподобного Серафима Саровского мы говорили о жизни и особенностях канонизации этого святого, а также о том, почему он особенно чтим не только в нашей стране, но и за её пределами. Наш собеседник рассказал о своем служении на Вологодской земле, и о том, чем эти места могут быть интересны паломникам и туристам.
Ведущий: Алексей Пичугин
А. Пичугин
— Дорогие слушатели, здравствуйте. «Светлый вечер» на светлом радио. Меня зовут Алексей Пичугин. Рад вас приветствовать. С удовольствием представляю собеседника: сегодня вместе с нами и с вами ближайший час, эту часть «Светлого вечера», проведет священник Кирилл Кобрин, настоятель Никольского храма в селе Сизьма Вологодской области. Здравствуйте, отец Кирилл.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Здравствуйте, Алексей. Здравствуйте, уважаемые радиослушатели.
А. Пичугин
— Сегодня день памяти преподобного Серафима Саровского. Есть святые, чей авторитет, наверное, безупречен. Может быть, для кого это несколько странным прозвучит, что есть святые, чей авторитет небезупречен, но тем не менее все мы люди, все мы знаем, что те же святые тоже были чаще всего простыми людьми — со своими недостатками, со своими достоинствами, со своими грехами. Есть святые, к которым мы обращаемся чаще, есть святые, которых мы вспоминаем достаточно редко. Вот Серафим Саровский из плеяды тех нескольких абсолютно, наверное, авторитетных в православном мире, не только в русском, но и в целом, в православном мире. И даже, по-моему, в католических храмах я встречал его изображение, его иконы. В общем, это такой человек, который, наверное, безусловно, всеобъемлюще почитается как святой. И сегодня день его памяти, день его преставления. Отец Кирилл, в вашей жизни, я не буду, наверное, спрашивать, какую роль сыграл преподобный Серафим, но вот ваше отношение? Ведь у каждого человека есть свое собственное личное отношение к тем святым, которые особенно известны. Есть что-то такое личное по отношению к преподобному Серафиму?
Свящ. Кирилл Кобрин
— Естественно, конечно. Наверное, у каждого человека в России есть какое-то религиозное переживание, связанное с Серафимом Саровским, потому что, как вы правильно заметили о безупречности святого, и, может быть, его детскому незлобию, по которому мы, наверное, все скучаем. В период моего воцерковления я молился Серафиму Саровскому, как, наверное, и все, никого не удивлю. Но я четко знал то, что мой ребенок будет назван в честь Серафима Саровского, то есть либо если это мальчик, то Серафим, если будет девочка, то Серафима. И вот, у меня есть Серафима Кирилловна.
А. Пичугин
— И это действительно такая дань уважения Серафиму Саровскому.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Да, действительно.
А. Пичугин
— А почему? Ведь из огромного количества святых... Или это пришлось, мы с вами ровесники, поэтому, наверное, и воцерковление происходило приблизительно в одни годы, такое сознательное. И я помню, что этот перелом 90-х и нулевых, когда очень много говорили о Серафиме Саровском, очень много выпускали — от простых бумажных буклетиков, с довольно сомнительной историей его жизни, до больших исследовательских хороших проектов, где его жизнь досконально исследовалась, в том числе с научной точки зрения. Ведь на самом деле, про жизнь Серафима Саровского мы знаем не очень много.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Люблю простые ответы на сложные вопросы. И когда я серьезно задался вопросом, а вот что такое аскетика? Вроде бы как есть куча серьезных определений этому и очень много всяких ответов, опять же из жития святых мы можем что-то почерпнуть, из опыта святых отцов, а пример из жизнеописания Серафима Саровского очень хорош. Когда на него напали разбойники, нанесли ему достаточно серьезные травмы, может быть, по-нашему, если бы сейчас судмедэксперт снимал побои, то там было бы «тяжкие телесные». Монахи его принесли в монастырь и не знали, выживет он или нет, потому что там была проломлена голова. Но при этом, учитывая то, что Серафим Саровский, а в мире Прохор, по-моему, его звали...
А. Пичугин
— Прохор Исидорович Мошнин.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Да. Здоровый курский мужик, под два метра, метр восемьдесят, метр девяносто, широк в плечах.
А. Пичугин
— Вроде, наоборот, считалось, что он небольшой.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Нет, он был большого роста. Где-то сохранилось, что сколько-то пудов, сколько-то верст, в русском измерении, но по-нашему это метр восемьдесят, метр девяносто. И как бы он ни постился, он и на иконах он изображен так, что он большой и круглолицый, широкий в плечах.
А. Пичугин
— Но он обычно такой согнутый, потому что эти изображения уже после нападения, он так до конца жизни и не оправился от травм.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Но самое интересное. Давайте задумаемся, кто тогда были разбойники? Это беглые крестьяне, которые сбежали от помещика, питались, чем придется, нападали на путников. И в нашем и требнике сохранилась молитва о путешествующих, то есть тогда было физически опасно путешествовать, потому что прибежали, избили, в лучшем случае, в худшем, понятно, что убили, волки доедят, в лесу бросили — и всё. Это — беглые крестьяне. И тут три беглых крестьянина, питаются, чем придется, и — здоровый курский мужик с топором. Понятно, что он мог от них отбиться. Но монах дал обеты. Но это не столь важно. Важно то, что, наверное, как любой хороший монах, обладал сердечной молитвой, Иисусовой молитвой, и он не хотел с этим расставаться. Вроде бы это невидимо совершенно, но для него это было дороже, чем даже свое физическое здоровье. То есть потеря этой молитвы и, может быть, этой любви, когда он сам отдал им топор, сказал: ребята, делайте, что хотите. Так вот, это достаточно трогает сердце. И, наверное, дает ответ на вопрос, а что же такое христианство, что же такое аскетика? — когда тренируюсь, упражняюсь, когда хочу, очень хочу, но не буду. Я хочу чего-то большего в другой сфере, какой ценой мне бы это не далось и какие жертвы не нужно было бы принести. И его жизнеописание соответствует этому, — то, что потерять молитву, потерять благорасположение к людям сердечное для него было намного дороже, чем физические увечья получить.
А. Пичугин
— А чем он бы потерял расположение людей, если бы он отбивался от разбойников? Да, два метра, да, наверное, он мог спокойно это сделать. А, может быть, расположение и потерял бы, мы плохо себе представляем эти межсословные отношения.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Да, возможно. Но вот именно само благорасположение к людям, то есть «возлюби ближнего, как самого себя». Может быть, он в своем сердце даже их жалел: бедолаги, питаются, чем придется. Я лучше физические увечья получу... Мы сейчас начали говорить об аскетике, мне кажется, он боялся потерять молитву, Иисусову молитву непрестанную, потому что в пылу драки в любом случае возникает чувство ненависти, вскипает кровь, в любом случае какие-то помыслы ненависти, злобы, раздражения, обиды, — вот эти невротические чувства посетили бы его сердце. Понятно, что они лишили бы его молитвы. И он предпочел приобрести физические увечья, но не потерять это, чем пустить в свое сердце все эти чувства.
А. Пичугин
— Мне еще видится в образе преподобного Серафима Саровского, да и вообще во всей истории Церкви того времени такая важная деталь. Мы достаточно мало знаем святых XVIII-XIX века. Со мной сейчас, наверное, люди, изучающие то время, не согласятся, наберут достаточное количество, в том числе и локально, то есть местночтимых святых, локально прославленных. Но в целом, если мы говорим о состоянии Церкви в XVIII, в XIX веке, перед революцией (после революции это вообще отдельная история), но перед революцией это Церковь такого тотального обмирщения, как бы это странно не прозвучало, особенно за разговорами про Россию, которую мы потеряли, православную Россию, все равно сто́ит почитать воспоминания людей того времени и становится понятно. Даже дневники Иоанна Кронштадтского, даже по дневникам Иоанна Кронштадтского можно понять, что Россия того времени, будучи вся абсолютно до последней ниточки православная, крещеная, была достаточно далека от образца христианской жизни, христианства. И вот, мы видим среди всего этого, — можно даже посмотреть, как к священникам в деревнях относились, как в городах относились, — мы видим вот такие маленькие всплески, как Серафим Саровский, Тихон Задонский, оптинские старцы. И еще, может быть, с пяток, с десяток таких людей наберется.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Полностью согласен. Но я выражаю свое субъективное мнение, делюсь с радиослушателями своими религиозными переживаниями, и они не претендуют на ранг объективности, это просто как некая часть моего мировоззрения. А так, Алексей, я с вами полностью согласен по поводу того, что... Опять же, воспоминания историков, царская консистория писала указы... Почему попы дрались за требы на площади? То есть даже вплоть до того было.
А. Пичугин
— Это про крестовых попов. Есть такой замечательный термин «крестовые попы» — это не связано со словом «крест» напрямую, это те, которые стояли на перекрестках. Ведь нельзя было выйти из духовного сословия в то время, что бы ты ни сделал. Сейчас у нас есть ряд канонических мер, которые можно принять к провинившемуся священнику. Тогда меры, конечно, принимались, но выйти из духовного сословия было нельзя — нельзя было повесить рясу на гвоздь и уйти в мир, это было очень сложно сделать. Это могли сделать только люди, добившиеся в своей духовной жизни очень высоких карьерных ступеней, тогда они могли перейти куда-то, и то было сложно. А когда простые попы уходили, вернее, их за какие-то прегрешения удаляли, то очень часто они оказывались на перекрестках, где ждали очередную требу и за нее дрались.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Да. Слава Богу, у нас не кастовая система, как в Индии, например, что если ты родился брахманом, ты и будешь брахманом. А родился неприкасаемым, ты в этой касте и останешься, что ты ни делай. Как-то митрополит Игнатий, ныне Саратовский, вот он хорошую фразу говорил: «невольник — не богомольник». Я считаю, что это действительно так. Как, например, была мода при Иоанне Грозном всех бояр, не бояр, но всех перед смертью в схиму.
А. Пичугин
— Жен.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Детей. Возможность была бы любимого коня, коня бы подставили.
А. Пичугин
— А обеты за него приносил кто-нибудь, потому что у того был рот завязан.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Ну, а вот не хочет человек в Царствие Небесное, не хочет. Как в том анекдоте: может быть, в раю и климат, но в аду компания лучше. Ну, не хочет человек. А тут его насильно. И опять же я считаю, тут некий мистицизм просто: постригли, хочешь, не хочешь, Дух Святой, будь-ка добр человека в Царствие Небесное. А он не хочет, но его никто не спрашивает.
А. Пичугин
— Я напомню, что сегодня мы беседуем со священником Кириллом Кобриным, настоятелем Никольского храма в селе Сизьма Вологодской области. Говорим мы сейчас про Серафима Саровского в день его памяти — 15 января он преставился. И сегодня мы его вспоминаем. Вот мы говорили о том, что феномен святости того времени и феномен святости Серафима Саровского, что среди такого тотального обмирщения Церкви, вдруг появляется человек, один, второй — это Тихон Задонский, Оптинские старцы, еще несколько человек, которые своей жизнью, своим отношением к вере опровергают весь этот негатив, который мы можем и у Лескова прочитать. Что это неправда, что ли? — правда, всё так и было. Но мы видим Серафима Саровского, и эта жизнь начинает играть несколько другими красками — не всё так серо, не всё так уныло, если появляется Серафим Саровский.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Полностью согласен. Смотрите, насколько я знаю, должно с момента смерти пройти 100 лет и потом становится вопрос о канонизации.
А. Пичугин
— Очень по-разному. Я сейчас не буду пытаться искать, везде по-разному. В Греции своя практика, на Афоне своя, в России своя.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Я по нашим меркам говорю.
А. Пичугин
— По нашим, да. У комиссии по канонизации есть свои определенные критерии.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Один из них я назвал. Насколько я помню, Николай II страстотерпец сыграл роль в канонизации Серафима Саровского.
А. Пичугин
— Скорее, даже его супруга, которая просила.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Да. Дело в чем. Вот мы говорим о феномене святых XIX века, и я думаю, что многие святые остались, так скажем, совсем под спудом. Не их мощи, а потому что то, что случилось в начале ХХ века, и переход от Синодального управления Церковью к Патриаршеству, все равно что-то где-то, какая-то нить прервалась и что-то где-то сбилось. Я думаю, что многие достойнейшие люди, которые почивают в Царствии Небесном и которые молятся за нас, они нам не явлены были. Так уж случилось по Божьему Промыслу, но я думаю, что такое есть.
А. Пичугин
— Да, я тоже думаю, что их, конечно, было больше. Но просто мы видим, что кто-то из них все-таки проявился и своей жизнью раскрасил ту эпоху своеобразно. Кстати говоря, о канонизации. Прошло тогда ровно 50 лет со дня его смерти, даже меньше, 49, действительно очень небольшой промежуток для того времени, это небольшой промежуток для нашего времени. Мы говорим о новомучениках, но это отдельный прецедент. Мы говорим о том, что в Сербской Церкви прославлено огромное количество людей, пострадавших во время Второй мировой войны в лагерях системы Ясеновац. Это отдельный случай. Но вот для XIX века... И смотрите, сколько людей приезжает на эту канонизацию. Неслыханное дело — канонизируют фактически их современника. Многие из тех, кто присутствовал на канонизации Серафима Саровского, возможно, его даже помнили.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Естественно. Опять же Господь управляет всем. И лично для меня, опять же мы просто беседуем, я многими именно субъективными вещами делюсь. Я бы с удовольствием из любой точки России поехал.
А. Пичугин
— В Дивеево.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Да. Да неважно куда. Мы сейчас говорим про Серафима Саровского, а если бы мы канонизировали его современника, а если бы я его через вторые, третьи руки знал, я бы обязательно приехал, чего бы это мне ни стоило.
А. Пичугин
— У меня дома висит икона сербского Патриарха Павла, я не уверен, что он прославлен всей Сербской Церковью, но как местночтимый святой в некоторых епархиях он почитается, и почти во всех храмах висят его иконы, так как его любят сербы. Вот с ним я виделся один раз незадолго до его смерти, когда он в очередной раз приезжал в Москву. Поэтому я смотрю на нее и мне приятно, что я видел святого человека.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Это просто восприятие нормальное. Я тоже, будучи в Белграде, не мог не посетить могилу Патриарха Павла. То есть есть вещи, мимо которых ты не можешь пройти.
А. Пичугин
— В Католической Церкви был прецедент интересный. В 2010-м году она прославила польского священника Ежи Попелушко, активного участника «Солидарности», убитого спецслужбами Польши в 80-е годы. И вот в 2010-м году на канонизации отца Ежи Попелушко присутствовала его мама. Вот это, наверное, для нее было вот такое...
Свящ. Кирилл Кобрин
— Знаете, может быть, это цинично звучит, но на похоронах детей я обычно говорю родителям: «Христос Воскресе!» Может быть, это звучит цинично, но я говорю: «Христос избавил нас от смерти Своим Воскресением — Он разрушил смерть, врата адовы. Это просто разлучение души с телом. Ваш ребенок жив — благодаря Воскресшему Христу». И так же, наверное, это тоже «пахнет» вот этим Воскресением, — когда мама приходит к своему сыну и она радуется.
А. Пичугин
— Да, наверное, тут есть какой-то образ Воскресения Христова и Богоматери.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Да, это действительно так и есть, — когда мама приходит и все ликуют. И нету даже вздоха или жалости, либо какой-то вины, обиды, нету вот этого всего. Сердце ликует, представьте на месте матери: мой сын — святой. Вот какие Господь чудеса являет.
А. Пичугин
— А вот то, что вы говорите родителям, чьих детей вы отпеваете. Но ведь при этом они сами должны что-то знать про Христа, чтобы понимать смысл слов, что Христос Воскрес — и ваш сын или ваша дочь, ваш малыш жив.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Приходится рассказывать, приходится говорить проповедь, потому что на похоронах ребенка морально тяжело всем. Священнику, наверное, вдвойне тяжело, потому что, во-первых, чин отпевания младенца совершенно другой, там нет ни слова про грехи.
А. Пичугин
— Это, скорее, чин утешения родственников.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Нет. Там такая молитва звучит: «Господи, по непреложному Твоему обещанию: „Не мешайте детям приходить ко Мне“, — прими блаженного младенца сего». И там во всем чине нет ни слова про грехи. А во-вторых, понятное дело, что ты участвуешь в массовой горести какой-то. И на тебя, получается, накатывает волна и внешнего, то есть тебе приходится утешать и сопереживать в любом случае. И волна внутреннего, потому что волей-неволей задумываешься, своей аскетикой занимаешься, безуспешно пытаешься побороть свои страсти. Иногда успешно, иногда не очень. Чаще всего, как хороший христианин, наверное, я скажу сейчас, что безуспешно, потому что, ну, все мы такие. И вот волей-неволей задумываешься об этом. А тут Господь принимает младенца сразу, сразу к Себе. И ты действительно говоришь об этом, причем не для того, чтобы сказать, а тут, наверное, больше поделиться тем, какой Господь хороший. То есть и утешить людей и попроповедовать. Кто-то, да, может быть, не воспримет, а для кого-то мои слова покажутся циничными. И они имеют право на свою агрессию какую-то, потому что не все же верующие. Скажут, что поп наговорил чего зря. Но те, кто даже допускают существование Бога, я надеюсь, что эти слова принесут им какое-то назидание. Я недавно написал в своем «Фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)» о том, что, то ли я привык отпевать людей, которые умерли от модной ныне болезни, от ковида, потому что достаточно много людей умирает...
А. Пичугин
— Несмотря на то, что вы служите в селе.
Свящ. Кирилл Кобрин
— А какая разница? А что, в селе нету ковида?
А. Пичугин
— Казалось, что это болезнь больших городов.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Нет, без исключения всех. То ли привыкаю я, то ли привыкают родственники, то ли все вместе мы привыкли, и смерть стала нестрашной, она стала просто строгой учительницей жизни. Это как у Виктора Франкла, вот эти экзистенциальные страхи: страх смерти — это страх жизни. И это действительно так и есть. То есть когда человек боится смерти, он боится жизни. Где-то не успеть, где-то не так сделать, где-то еще чего-то. А мы, христиане, еще допускаем жизнь после, — я специально не говорю «смерти», я говорю «разлучение души с телом».
А. Пичугин
— Но при этом найдите мне человека, который не боится смерти.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Я тоже боюсь предстать перед Господом.
А. Пичугин
— А кто-то боится из вполне себе христиан не просто предстать перед Господом, а оставить то, что здесь есть — все эти рассветы, закаты, близких людей, любимые места, автомобиль, квартиру. Ведь это всё в течение жизни накапливается и так иногда задумываешься об этом, думаешь: раз ты назвал себя христианином, то зачем ты тогда привязываешься к этому всему, к этим местам? А с другой стороны, а как не привязываться? — это ведь всё твое, нажитое, это всё твое любимое.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Алексей, вы сейчас находитесь в Москве, я сейчас нахожусь в Сизьме. Вы знаете, когда я стал служить в селе шесть лет назад, я постепенно подчеркивал какую-то мудрость, старушечью мудрость, когда они готовились к смерти. Лучшее платье себе — говорили, чтобы их хоронить в этом. Сами себе покупали разрешительную молитву, крестик, иконочку — всё должно быть заготовлено, всё лежало в отдельном этом... Была бы возможность, они покупали бы и гроб. Я кроме шуток.
А. Пичугин
— А многие и покупают. Я знаю, что в таких, ещё оставшихся целыми, деревнях у многих стариков стоят в домах гробы, в которых хоронить. А некоторые, это и в Москве есть, заранее себе ставят памятник на кладбище, чтобы потом родственников не обременять. Там останется только добавить дату смерти — дата рождения уже есть, портрет есть.
Свящ. Кирилл Кобрин
— У некоторых это доходит до другой, противоположной крайности, не очень хорошей, когда говорят: «Вот, я устала жить». Я еще ругаюсь: «Еще покоптишь, еще внуков, еще правнуков. Возраст пенсионный возраст повысили, нам уже до пенсии тяжело, а вы еще и покоптите, чтобы свое забрать». Они смеются, так по-добродушному. Вот есть вот это в народе — старушечья житейская мудрость такая хорошая. Я считаю, что надо этому учиться — уже нету привязанности к земному чему-то, есть только скорбь о том, что я не смогу ближним помочь. Вот привязанность к этому: «Да у меня пенсия хорошая, и внучке чего-то надо, и это чего-то надо». И вот, знаете, эти святые одеяльца и святые вязаные коврики.
А. Пичугин
— А что это?
Свящ. Кирилл Кобрин
— Бабушка рукоделием каким-то занимается, она вяжет коврик из тряпочек каких-то, еще из чего-то. Она с пенсии что-то пооткладывает, «чтобы моим тепло было», она купит носков, купит одеяла, купит еще чего-то, на какой-то праздник подарит. Я служу в Вологодской области, у нас сегодня −27, наверное, я еще за окно не выглядывал. И вот обязательно надо кому-то, внукам, правнукам, передать это всё, чтобы, ребята, у вас было тепло. Я это так называю. То есть это пуховое одеяло, иногда из своих сшитое, то есть из кусочков, из ещё чего-то — это в деревне бабушки сами делают. Половики вот эти...
А. Пичугин
— В церковь приносят?
Свящ. Кирилл Кобрин
— Естественно, конечно. У меня много. Мне как-то бабушка принесла авоськи, много-много авосек. Говорит: «Батюшка, тебе же надо по людям ходить, чего-то, наверное, дают». Я говорю: «Дают». — «На тебе». Там три связанные авоськи хорошие. То есть у них свое какое-то восприятие — мы о восприятии сейчас говорим.
А. Пичугин
— Нам сейчас надо прерваться буквально на минуту. Я напомню, что сегодня, в день памяти преподобного Серафима Саровского, мы беседуем со священником Кириллом Кобриным, настоятелем Никольского храма в селе Сизьма Вологодской области Вологодской епархии. И через минуту мы продолжим.
А. Пичугин
— Возвращаемся к нашей беседе. Напомню, что мой собеседник — священник Кирилл Кобрин, настоятель Никольского храма в селе Сизьма Вологодской области. Сегодня, в день памяти преподобного Серафима Саровского, мы вспоминаем преподобного Серафима Саровского и в целом говорим о жизни. И сейчас уже, наверное, перешли к разговору о жизни в деревне, в селе. Село Сизьма это где? И вообще, название достаточно необычное.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Это финно-угорское название, как и областной районный центр Шексна. Можно сказать, что это середина Вологодской области, наш районный центр находится между Вологдой и Череповцом. А Сизьма от него находится в 27 километрах вглубь. Это, как любят у нас гордиться и называть, это самобытный уголок Вологодчины. Почему он получил такое название? Сиземская церковь была построена давно, она была построена в 1870-м году. Это была деревянная церковь с колокольней, был один священник, один диакон и один чтец. И это все земли тогда принадлежали Кирилло-Белозерскому монастырю. И крестьяне в том числе. То есть как-то это всё относилось туда. Потом постепенно это стало уже как бы самобытным. В 1937-м году, понятно, что всё поломали, всё порушили. Сделали из этой церкви что зря, как привыкли сделать. И потом началось восстановление, с 1992-го года.
А. Пичугин
— В «Википедии» пишут, что сначала был зерносклад, а потом сельский клуб 30 лет.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Да, зерносклад. Насколько я помню, там рядом еще села Чуровское и Чаромское. И в их церквях делали и тракторные ремонтные мастерские, тоже и клубы, Да, клуб был, мне кто-то из старожилов на исповеди рассказывал, что «я тут плясал, было дело». И потом с 1992-го года началось. Самородок нашей вологодской земли, недавно награжденный Путиным медалью «За заслуги перед Отечеством» какой-то степени, это наш староста храма и директор Центра традиционной народной культуры — Владимир Валентинович Егоров. Этот человек являлся, наверное, примером, как сказать, веры такой, что без ума называется. Человек может быть религиозный без ума, в каком отношении? В 1992-м году, в начале Перестройки...
А. Пичугин
— Ну, Перестройке уже конец — начало новой России.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Все-таки на год-два село опаздывает от города, а тем более вологодское село. И он задался идеей восстановить церковь. Все над ними смеялись. Студент 3-го курса медучилища.
А. Пичугин
— То есть он совсем молодой был.
Свящ. Кирилл Кобрин
— 26 лет. И в него пальцем тыкали, смеялись.
А. Пичугин
— То есть он и сейчас достаточно молодой человек.
Свящ. Кирилл Кобрин
— 52 года.
А. Пичугин
— Я когда к вам приезжал, я его даже видел.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Да, он молодой. Ему тогда 26 лет было.
А. Пичугин
— А зачем ему это надо было?
Свящ. Кирилл Кобрин
— Знаете, я так глубоко в душу не лезу, я тактичный пастырь. Если мне захотят рассказать, я с удовольствием послушаю. А не захотят, я не послушаю. Единственное, я знаю, что у него слабое сердце. То есть 90 на 60 это его нормальное давление. Иногда он стоит и читает, а я смотрю — он, как трость, ветром колеблемая. Я говорю: «Володя, пожалуйста, на укол сходи». Он сходит в медпункт, сделает укол, потом приходит, я смотрю, щеки у него порозовели. А то он стоит бледный, у него слабое сердце. Возможно, это было связано с этим страхом, может быть, смерти, страхом жизни. Но вот он задался целью восстановить этот храм.
А. Пичугин
— Но сам он из Сизьмы?
Свящ. Кирилл Кобрин
— Да, он уроженец Сизьмы. Рядом, в общем, Сизьменского сельсовета. Там рядом Кузьминское село, там их много.
А. Пичугин
— В общем, из Сизьмы. Но ведь у всех людей по-разному восприятие действительности. Для кого-то — стоит колхозный коровник, покосился, ну и Бог с ним. Чего-то торчит из земли, — а, это церковь до революции была, потом зерносклад, а сейчас непонятно что уже. Ну, торчит, и торчит. А у кого-то начинает сердце болеть и за коровник, и за церковь, и за школу и за всё на свете.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Я думаю, из-за страха смерти, а может быть, чудо это, реальное чудо — устремление молодого человека. И, благодаря ему, нашему старосте, потом со временем потихонечку росла община. То есть было много бабушек, бабушки выносили этот глинозем из церкви, заколачивали окна, начали приносить потихонечку иконы, еще чего-то, какие-то вещи. Потом уже за этим всем, обратили внимание спонсоры. То есть постепенно директора колхозов начали давать людей, трактора, чтобы что-то распахать, облагородить территорию. Потом это заметил губернатор Вологодской области Позгалёв, что-то начало выделяться. И параллельно строился Центр традиционной народной культуры, потому что приносили не только иконы, приносили какие-то вещи из быта крестьян. И вот в Сизьме есть музей, например, «Крестьянская изба», то есть полностью показан быть крестьянина XVIII века Вологодчины. Показаны вещи из обихода. Опять же, Вторая мировая война не обошла стороной никого и призывников очень много было.
А. Пичугин
— Надо сказать, что войны в Сизьме не было, а уходили на фронт и не возвращались, это да. Приезжаешь в такие места, как Сизьма, смотришь — в центре села памятник стоит, а там выбиты имена. И смотришь, фамилий практически три-четыре, а человек не вернулось под сто.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Все эпохи в этих музеях. Почему самобытный, то есть получается туристический храм...
А. Пичугин
— Сейчас мы поговорим про туристический храм, это отдельная история, это очень интересно.
Свящ. Кирилл Кобрин
— И этот самобытный уголок Вологодчины, он благодаря Валентину Владимирову Егорову.
А. Пичугин
— А места очень красивые.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Я считаю, что вообще Вологодчина прекрасна.
А. Пичугин
— Это говорит человек, уроженец юга, переехавший в свое время в Вологодскую область.
Свящ. Кирилл Кобрин
— В моей памяти бесповоротно в сердце — это вологодское лето.
А. Пичугин
— Да, северное лето. А Север у нас начинается — это тоже интересно. Для меня, как для жителя Москвы, Север начинается — вот Ярославль проезжаешь и дальше уже пошли эти островерхие елки, уже такая южно-таежная зона в северную переходит, и начинается. В Архангельск приезжаешь, это тоже частенько бывает со мной, разговариваешь с местными жителями, они говорят: «Ну вот у нас, на юге области, это не Север еще. В Вельске у нас всё растет, как посадишь, так и растет». А для меня Вельск Архангельской области — это суровый Север, настоящий, для меня он за Ярославлем начинается. Уже Вологда — это такой хороший настоящий Русский Север.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Как сказать — Средний Север. Еще такой, скажем, прорекламированный уголок Вологодчины находится восточнее, это родина Деда Мороза — Великий Устюг.
А. Пичугин
— Но это в другую сторону.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Совершенно верно, это на восток, от Вологды на восток. А мы чуть-чуть на запад, в сторону Санкт-Петербурга, то есть мы находимся на дороге, где федеральная трасса Вологда—Новая Ладога.
А. Пичугин
— И от нее еще 30 км.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Да, от нее 30 км вглубь. То есть дальше Сизьмы еще Кузьминское, где находится часовня Ксении Петербуржской.
А. Пичугин
— Вы там тоже служите?
Свящ. Кирилл Кобрин
— Да. Она приписана к моему храму, потому что местные жители, то ли переселенцы, то ли... Вот почитание Ксении Петербургской очень серьезное в нашем районе.
А. Пичугин
— Это удивительно, поскольку это такая локальная петербургская история. Понятно, что она всероссийская, но все-таки все едут в Петербург и для всех Ксения Петербургская это все-таки, как Матрона Московская — московская, так и Ксения Петербургская — петербургская.
Свящ. Кирилл Кобрин
— А у нас и так и так. То есть и Матрона Московская почитается, и Ксения Петербургская почитается. И Николай Чудотворец почитается. Он в селе является... Ну, это просто День села.
А. Пичугин
— Это понятно. Как на Ярославщине говорили и в окрестных областях «Введеньё», когда на Введение День деревни — Введенский храм стоял.
Свящ. Кирилл Кобрин
— А тут вот так. Самое интересное, что нижний храм — зимний. На Вологодчине вообще чаще всего двухэтажные храмы, в подавляющем большинстве архитектура такая, что верхний храм, нижний храм. Либо рядом они стоят — большой летний храм, рядом маленький зимний храм. Это можно сказать и по кафедральному собору, и по всем абсолютно. В Вологде Воскресенский кафедральный собор тоже двухэтажный. У меня вроде бы нижний храм, зимний, в котором служат постоянно, это храм в честь Трех святителей — так не отмечается праздник Трех святителей...
А. Пичугин
— Для меня, кстати, было достаточно удивительно, потому в Суздале, к которому я имею непосредственное отношение, есть тоже такие истории, когда храм один на другом стоят, зимний и летний, но все-таки это не такая распространенная история, как два. Зимний — маленький, его легко отапливать, летний — большой, его отапливать особо не надо. А у вас в Сизьме, по-моему, они равновеликие же, верхний и нижний.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Да.
А. Пичугин
— Зачем тогда так?
Свящ. Кирилл Кобрин
— А вот так. Разница только в потолках.
А. Пичугин
— А! В летнем всё равно он ниже.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Естественно. Там 3 метра, а на втором этаже, на летнем храме, там уже идут купола, барабан, то есть всё, как надо.
А. Пичугин
— Я напомню, что мой собеседник сегодня — священник Кирилл Кобрин, настоятель Никольского храма в селе Сизьма Вологодской области Вологодской епархии. И говорим мы уже про храм отца Кирилла сейчас, Никольский храм. Храм удивительный, туда приезжает огромное количество туристов, я сам видел, как автобусы привозят. И для меня это было неожиданно, потому что едешь по ладожской трассе из Вологды в Череповец, Шексна, перед ней поворот на Сизьму, еще 30 км туда вглубь, там очень красиво, где-то со стороны дороги видна широкая Шексна. Но что такого особенного у вас, что к вам привозят такое количество туристов?
Свящ. Кирилл Кобрин
— Во-первых, это самобытный уголок Вологодчины. Может быть, это рекламный слоган какой-то, я не беру сейчас духовную составляющую, потому что парадокс в том, что я пытался и служить молебны — неинтересно. Интересно — экскурсия по храму с его экспонатами. Опять же я напомню, что Валентина Ивановна Матвиенко принимала участие в восстановлении нашего храма, то есть благодаря и ей многие вещи были пожертвованы, в том числе достаточно много частиц мощей святых. Я скажу, что у меня около 120 частиц мощей святых в храме, ковчеги, в том числе и такие великие святые, как Пантелеимон целитель, всё благодаря Валентине Ивановне Матвиенко. А во-вторых, спонсоры, это конфетная шекснинская фабрика «АтАг», первый этаж очень хорошо, здорово отделан с их помощью. И достаточно много именно экспонатов, которые волей или неволей, волею Промысла Божьего оказались в храме. Например, принесли, — это к слову о Серафиме Саровском, — принесли доску, большую, в 1993-м году. Бабушка какая-то принесла, сказала: «Володя, посмотри, на чердаке нашла, бесхозная валяется». А перед входом в храм была лужа, ну, понятное дело — перед дверью натоптали. Он говорит: «А давай». А потом присмотрелись... А! Она не на чердаке валялась, а кадушку с огурцами закрывали.
А. Пичугин
— Это частая история.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Он говорит: «Ну, давай бросим, чтобы люди ноги не мочили». А потом присмотрелись, а это икона Серафима Саровского, она не представляет как таковой художественной ценности.
А. Пичугин
— Их очень много написали в начале ХХ века.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Деревенские самописцы ходили, которые рисовали за еду...
А. Пичугин
— Да, Никола Зимний в шапке, Никола Летний...
Свящ. Кирилл Кобрин
— Да, рисуют за еду, вот из этой оперы. И она постояла в храме. Я не знаю, правда или нет, но давайте все-таки чуду Божьему отдадим свой процент. А дело в том, что взяли и краски проявились. Потом она постояла еще месяц, еще проявилась, проступила какая-то вещь. И потом начали смотреть, а это, оказывается, икона. И так оставили. Володя — я его называю Володей, а так он Владимир Валентинович — искренне убежден, что обновляются иконы. Я не могу быть в этом плане свидетелем, потому что я назначен настоятелем шесть лет назад, а он всё-таки там с 1992-го года и он искренне говорит, что многие иконы были обновлены, которые приходили в этот храм.
А. Пичугин
— А вы же настоятель там шесть лет, и вы, насколько я понимаю, первый настоятель, который такое продолжительное время там служит. А до вас в основном в этом храме служили приписанные люди.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Да, потому что Шекснинский район... Тогда спонсоры, братья Атомяны, это генеральные директора конфетной фабрики «АтАг», еще не восстановили шекснинский храм, который недавно был освящен, это Казанский собор, очень большой, он был построен до революции, он очень-очень большой. Тогда была маленькая церковь в Шексне, и там служил благочинный. И он один служил на все храмы. Это получается мой храм в селе Сизьма, храм Илии Пророка в селе Чаромском, храм Рождества Пресвятой Богородицы в селе Чуровское и куча-куча часовен. Больше храмов, по-моему, нету. И куча-куча часовен, потому что какая-то мода ещё была ставить часовни везде. Именно не поклонные кресты, как, например, в Центральной России, но именно часовни.
А. Пичугин
— Да. И поклонные кресты — это вообще достаточно поздняя история. Я не знаю, откуда она пришла, к сожалению. Я так понимаю, что в Центральную Россию и на Север эта традиция пришла, потому что в Московской области, во Владимирской области, где сейчас поклонные кресты на дорогах, в Ивановской, это все были часовни, конечно же.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Возможно. В Центральной России и южнее, на въезде в город и на выезде из города, еще где-то было либо кладбище, либо храм, либо если еще какое-то связанное событие, обязательно стоит либо поклонный крест, либо часовня. На Вологодчине, в частности, в нашем районе, куча часовен, их подавляющее количество. На источнике, в честь Пантелеимона, село Слизово (это в мою сторону), моя часовня, Ксении Петербургской, которая приписана к моему храму...
А. Пичугин
— А часовня это просто такой столбик с крестом? Или там можно внутри можно служить?
Свящ. Кирилл Кобрин
— Это какое-то строение, пускай маленькое, на три квадратных метра.
А. Пичугин
— То есть вы там служите Литургию?
Свящ. Кирилл Кобрин
— Нет. Ну как? Там нет престола, нет ничего. Мы служим Литургию в Никольском храме, на Ксению Петербургскую. Скоро, 6 февраля, это будет суббота (просто я расписание богослужений уже составлял), мы служим Литургию, а потом едем все в часовню Ксении Блаженной, там будет совершаться молебен водосвятный, может быть, простой, с чтением акафиста. То есть я четко стараюсь, опять же ни в коем случае — мухи отдельно, котлеты отдельно. Потому что Литургия есть Литургия, «ось мира», как говорил Иоанн Златоуст. А уже молебны, конечно, это хорошо и здорово, но прежде всего Литургия, Кровь и Тело Христовы. Все вместе собрались, помолились, причастились, чтобы Бог пребывал с нами, а уже потом молитва Ксении Петербургской. То есть всё четко, в часовне, за неимением... Есть часовни, например, взять часовню Всемилостивого Спаса, по-моему, в селе Чернеево, это Шекснинский район, на трассе село Чернеево находится. Там нет храма, мне приходится приезжать туда, когда просят. Это к слову, невольник — не богомольник. То есть как такового расписания нету. Позвонила смотрительница, бабушки ее просят: можно батюшку, мы бы хотели причаститься. Я приезжаю, служу обедницу, то есть я беру запасные Дары, мы поем, служим обедницу, и я всех исповедую и причащаю. То есть есть такая практика.
А. Пичугин
— Нас слушают разные люди — церковные, нецерковные. Но я думаю, что кто-то мог заинтересоваться вашей церковью, кто-то мог заинтересоваться вот этим музеем вологодского быта, или как он правильно называется?
Свящ. Кирилл Кобрин
— Есть музей «Крестьянская изба», есть Музей истории Сизьмы, есть «Музей пива». Ну, пиво это громко звучит, называется дрожженик.
А. Пичугин
— Я этот рецепт видел в разных местах Вологодской области. Я его пробовал у отца Кирилла, на пиво это не похоже, это похоже на крепкий-крепкий настоянный квас.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Понимаете, в чем дело. Можно взять, например, добавить меда и это будет медовуха. То есть это просто на солоде сброженное, на диких дрожжах. Всё. Крепкий квас.
А. Пичугин
— Я думаю, что среди наших слушателей, а нас слушают и на Вологодчине, нас слушают много где, и люди заинтересуются и захотят приехать в Шексну и в Сизьму. А как до вас добраться?
Свящ. Кирилл Кобрин
— У нас, к сожалению, нету вариантов с ночевкой. Вернее, есть только гостиница в Шексне. А так, если из Москвы, то на поезде либо на самолете до Череповца и потом из Череповца...
А. Пичугин
— Или на автомобиле. Это проще простого — от Шексны на север, наверх 30 км. А если нет машины, то вот.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Либо до Вологды и там ходит, по-моему, автобус до Шексны. Вообще, каждый час из Вологды в Череповец и из Череповца в Вологду ходит автобус через Шексну.
А. Пичугин
— До Шексны как добраться, понятно. А от Шексны до Сизьмы — вот вопрос.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Только от Череповца до Сизьмы ходят автобусы утром и вечером.
А. Пичугин
— Если ты утром приехал, ты можешь целый день погулять по Сизьме, по окрестностям, зайти в храм, зайти в музеи и на вечернем автобусе вернуться в Череповец.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Да. Хотя я настоятельно рекомендовал бы ехать на машине.
А. Пичугин
— Если есть такая возможность.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Да.
А. Пичугин
— Да, на машине там очень много способов добраться даже из Москвы, минуя Вологду и Череповец, есть дорога из Рыбинска. Очень плохие дороги — отец Кирилл делился со мной когда-то, я помню, впечатлениями об этих дорогах. Но зато красиво.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Вы знаете, сейчас коронавирус многие сферы очень сильно посадил. Также посадил он и туризм. Но я к чему хочу сказать о плохих дорогах — федеральная программа по развитию туризма — нам сделали эту 30-километровую дорогу.
А. Пичугин
— Да, она очень хорошая.
Свящ. Кирилл Кобрин
— «Вологодские автодороги» сделали просто потрясающую дорогу — там нет ни одной ямки, она постоянно чистится. То есть это не какая-то сельская дорога, это хорошая ровная дорога. То есть едь, едь и едь. Летом ездят и 100 км в час, и больше. То есть добраться от Шексны до Сизьмы составляет 20 минут на машине. А в плане туризма, к сожалению, сейчас... Не буду жаловаться на жизнь, но «не до жиру, быть бы живу». Раньше было здорово, раньше было много туристов, много всего. Сейчас испытываем достаточно серьезные трудности, потому что содержать храм нужно, зарплату платить нужно, а туристов в последний раз я видел, может быть, неделю назад. И эти туристы были из соцсферы. То есть привозят, например, из домов престарелых. Приезжали дети из детдома. Мы устраивали им рождественскую елку, рассказывали о празднике Рождества Христова, то есть это была чисто социальная программа.
А. Пичугин
— Сейчас уже будем заканчивать. В начале программы, когда мы говорили про преподобного Серафима Саровского, я спросил про ваше отношение к святому. И потом только вспомнил, что вы же фактически земляки с Серафимом Саровским.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Да, я родом из Орла, а он из Курской области.
А. Пичугин
— А в Орле у вас и памятник ставили преподобному Серафиму, недавно совсем открывали, кажется.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Я давно не был на своей малой родине. Я больше влюбился в Вологодчину, я этого никогда не скрываю и не скрывал своего отношения, я всем сердцем люблю Вологодскую область. И как-то я не слежу за тем, что происходит в Орловской области.
А. Пичугин
— Но, видимо, всё равно земляческие чувства тоже свою роль сыграли.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Но у меня, наверное, те же земляки, которые преподобные отцы наши вологодские. Они для меня такие же земляки, можно сказать. Не по паспорту, по каким-то моим духовно-культурным каким-то воззрениям, моему мировоззрению. Не знаю, все-таки белые ночи вологодские, когда еще нет комаров, но уже тепло и когда солнце только свернуло за горизонт, и тут оно же обратно поднялось — это потрясающе. Я очень люблю и вологодское лето, и сейчас наконец-то вологодская зима настоящая за окном.
А. Пичугин
— Да, −27. Тут кто-то поёжился сразу.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Когда борода сразу, как у Деда Мороза, белая становится, когда ресницы у тебя белые. Но при этом она воспринимается как-то легко. То есть сравнить южные −20 и наши северные −30 — это две большие разницы, как говорят в Одессе.
А. Пичугин
— Да. Когда я первый раз оказался на Севере, правда, Север условный достаточно, Северо-Восток — это Пермская область была. Мы туда приехали, это было уже давно, лет 17 назад. И нам говорят: «Одевайтесь теплее, будет −20». И вот я иду по улице, вечер, и не холодно. Я говорю: «Вот, нас стращали». — «Ну да, какая-то зима такая». — «Ну, сколько? −1 где-то?» — «Нет, что вы, градусов-то 15 будет». Эти наши московские −1 и северные −30 они совершенно по-разному... и московские −30, и северные −30 абсолютно по-разному ощущаются.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Да, очень разные. Но я не хочу сказать... опять же не стоит питать иллюзий — свежо, но не тяжело. Вот так скажу.
А. Пичугин
— Да, это правда. Будем заканчивать нашу программу. Спасибо большое, отец Кирилл, за этот разговор.
Свящ. Кирилл Кобрин
— Хочу пожелать всем радиослушателям в день памяти Серафима Саровского, по его молитвам пускай Господь укрепляет ваши сердца добротою, незлобием и человеколюбием. Помоги всем Бог.
А. Пичугин
— Спасибо большое. Священник Кирилл Кобрин, настоятель Никольского храма в селе Сизьма Вологодской области Вологодской епархии. Прощаемся с вами. Я — Алексей Пичугин. До свидания и будьте здоровы.
«Любовь — христианский взгляд». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы говорили о том, что такое Божественная Любовь, как она проявляется в жизни человека, а также о том, чем отличаются любовь к Богу и любовь к ближним.
Ведущая: Марина Борисова
Все выпуски программы Светлый вечер
«Вера и социальное служение». Наталья Москвитина
У нас в гостях была журналист, основатель фонда «Женщина за жизнь» Наталья Москвитина.
Наша гостья рассказала о своем пути в вере, о том, как для неё связаны смирение и дерзновение и том, как она, несмотря на свои страхи и многочисленные трудности, основала фонд помощи беременным женщинам в сложных жизненных ситуациях. Наталья поделилась, что ей помогает в достижении более внимательной и осознанной молитвы, а также в чем для неё проявляется богооставленность, и что помогает ей выходить из этого состояния.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— Светлый вечер на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. С трепетной радостью нашу сегодняшнюю гостью приветствую: Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». Привет.
Н. Москвитина
— Привет.
К. Мацан
— Будем на ты, как в жизни. Я очень рад тебя видеть в студии радио «Вера». Мы с тобой за последние месяцы, годы на радио «Вера» не раз встречались, и это очень радостно, хорошая традиция, но в основном говорили об общественных проектах, о твоей работе, о фонде. Я думаю, что и об этом тоже мы сегодня поговорим, куда же без этого. Но я очень рад возможности сегодня с тобой поговорить больше о личном, до той степени, до которой об этом можно рассказывать, о вере, о пути к вере, пути в вере, о том каком-то мировоззренческом основании, которое, как мне кажется, стоит за всей твоей общественной работой разнообразной. Вот путь к вере и в вере у человека, как мне кажется, состоит из этапов. Это какие-то открытия за открытием, событие за событием, которые как-то в цепочку складываются, и потом, окидывая так ретроспективно, человек говорит: вот мой путь к вере. Вот какие этапы самые главные на своем пути ты бы выделила?
Н. Москвитина
— Ну ты знаешь, я родилась вообще в Волгограде. И я бы даже сказала в Сталинграде. Несмотря на то, что во время моего рождения город назывался Волгоград, но для меня все что связано с Великой Отечественной войной, со Сталинградской битвой, это не пустой звук. Как-то так случилось, что я очень чувствительно все это воспринимала, я выросла прямо рядом с мельницей Гергардта — это единственное здание, которое осталось после войны, потому что город был полностью разгромлен, и домом Павлова, они рядом между собой. И моя мама, кстати, родилась как раз в доме Павлова. Ну там от дома одна стена осталась, но дом восстановлен был, и вот в этом доме она родилась. То есть это вот контекст моей жизни.
К. Мацан
— А эти вот дома, которые ты перечислила, это, так понимаю, вот точка, которую удерживали в боях...
Н. Москвитина
— Да, 58 дней оборона дома Павлова была. И до реки Волги там оставалось, и сейчас также остается, около двухсот метров — нельзя было сдать этот берег, и у нас говорят: за Волгой для нас земли нет. То есть иначе бы мы не только проиграли бы Сталинградскую битву, но не было бы вот этого перелома всей войны. И мне кажется, отсюда все, то есть вот от такого четкого понимания, что ты можешь изменить, изменив себя, ты можешь изменить очень многое. И мы каждый год обязательно там на 2 февраля ходили в «Сталинградскую битву» в панораму и, в общем, ну казалось бы, все одно и то же, и вокруг были дети как дети, абсолютно нормальные мальчишки и девчонки, которые бегали там между экспонатами, дергали там за косы девчонок, смеялись. Я почему-то всегда это воспринимала очень серьезно. И для меня вот этот вот хлеб, перемешанный наполовину с землей, это все было здесь и сейчас. И я действительно отходила после каждого такого похода еще две недели. Ну там было все это очень реально, как сейчас вот храм Вооруженных сил и музей «1418 шагов к Победе», нечто похожее было, тоже очень современное, и в «Сталинградской битве». И я, честно, даже не понимала, как можно к этому так поверхностно относиться, как мои одноклассники. И это как бы вот жило со мной еще какой-то промежуток времени, пока мы писали сочинения после этого. Ну как бы каждый год одно и то же, но я видела, как война меняет человека, я видела, что такое жизнь на стыке войны, и воспринимала это как ну такой вызов что ли для себя. Я не знаю, как это, в какой-то проекции объяснить. Потому что я все-таки, мне 37 лет уже будет, но почему-то, мне кажется, я недалеко от этого момента ушла и по-прежнему все это проживаю. Момент, что Бог очень рядом, и война — это очень неожиданная вещь, также как и начало и конец жизни: в любой момент жизнь может оборваться, и поэтому ты предстанешь перед Богом. И я училась в духовно-певческой школе. С семи лет, наверное, с семи лет, и изучала Ветхий Завет, историю религий, православие, конечно же, это было. И группа, с которой я училась, была старше меня, я была самая младшая. Там были вообще старшеклассники, то есть мне там было очень неуютно, потому что вокруг были взрослые думающие люди, и я все время была отстающей, моя большая проблема была в том, что я не успевала конспектировать, я вообще плохо писала. И со мной ходила бабушка. И она на задних рядах сидела, все это записывала, и потом мы все это разжевывали дома. И это был период, когда храмы только-только открывались.
К. Мацан
— А это был какой-то твой интерес или родители решили, что нужно ходить в духовно-певческую школу?
Н. Москвитина
— Это даже это совпадение каких-то непонятных вещей. Я не могу сказать, что я туда сама побежала, потому что это просто открылось впервые в городе —духовно-певческая школа. Я до этого ходила на фортепиано.
К. Мацан
— Надо идти.
Н. Москвитина
— Да, надо идти. Но пошли из нашей школы всего три человека: я, моя лучшая подруга и моя одноклассница. И так мы, в общем, до конца и проучились. И вместе с бабушкой я приходила к вере. И параллельно мы с бабушкой все время ходили на службы. Тогда, значит, восстановили Казанский собор, это кафедральный собор в Волгограде, и мы там были на всех службах. Я помню службу пасхальную ночную, и помню до деталей, до запахов — это вот прямо это часть моего детства. Я мало что помню, кроме вот таких ярких вспышек: именно служба, какие-то серьезные моменты моего там нравственного выбора. Например, я с подружкой пошла в магазин, она взяла меня с собой для того, чтобы я вместе нее купила ей сыр. Ну этот момент очень так характеризует детство очень так хорошо. Она стеснялась это сказать и всегда брала меня с собой за хлебом и за сыром там. И нам надо было до магазина дойти, там минут пятнадцать идти, и я все шла и как бы ее отчитывала, говорила: ну когда ты уже, Наташка, сама будешь ходить? Ее тоже Наташа зовут. И когда мы уже пробили этот чек, помню, такие серые чеки были, да, отдельно они пробивались, мы с этим чеком встали уже в отдел. И вдруг перед нами старушка стояла. И на эту старушку продавщица начала очень сильно как-то кричать — что-то было не так, не знаю, может, она чек не пробила, ну я вообще ума не приложу, что там произошло. Но меня это настолько возмутило, и я в момент включилась, и я стала ее защищать и наезжать на эту продавщицу, и говорю: как вы вообще смеете, это пожилой человек... В общем, я сама от себя не ожидала, и вот вся вот эта вот концентрация какой-то там несправедливости, да, вот все, что я тогда переживала, вот все это на мне сошлось. В общем, я решила защитить этого человека и, естественно, продавщица никак... ну она обалдела вообще: какой-то ребенок там, не знаю, десяти лет там, вот так вот себя ведет. И говорит правильные, по сути, вещи. И дальше пошло все вообще не по плану: то есть я обошла прилавок, за ним была дверь, она вела в коридор, и там была написано «Дирекция», и я, в общем, пошла туда. И, значит, я открыла дверь с надписью «Директор», зашла туда и продолжила свой монолог. И не помню вообще ответной реакции, я помню, что мне не было ни стыдно, ни страшно, ничего. Я должна была закончить это, я оттуда вышла совершенно удовлетворенная, что справедливость восторжествовала. И ушла оттуда. В общем, поход за сыром окончился помощью старушке.
К. Мацан
— Вот где предыстория фонда «Женщины за жизнь».
Н. Москвитина
— Ну ты знаешь, я возвращаюсь к каким-то реперным точкам в своей жизни и понимаю, что зачатки были тогда. И еще был момент. Я очень хотела работать с детства, с 12 лет, и я пошла на биржу труда, а туда брали с 14. Но моей подружке было 14. Нас было три, и нам было 12, 13, 14. И провели по документам то, которой 14, а нас как бы просто скопом взяли и сказали: идите, короче, работайте, но по документам вот так вот. Ну типа зарплата одной платилась или что-то, как-то так, не помню. И нас поставили сначала на детский садик, подметать двор, и это было очень тяжело, потому что ну мы были маленькие, а метлы были такие вот, деревянные, там скрученные проволокой из веток, да, вот сама вот эта часть, которая, метет, они были очень тяжелые и очень грубые, и мы за несколько дней натерли такие мозоли, которые кровили. И мы пошли, в общем, это все говорить руководству: поставьте нас куда-то помогать детям, потому что мы, в общем-то, в садик пришли. Но нас не услышали, мы пошли опять на биржу труда, и нас поставили после этого (ну то есть мы как бы везде требовали, что вообще-то надо в соответствии с правилами действовать, да, какой-то все-таки распорядок должен быть) и нас поставили в другой садик. Мы начали там работать, и мы увидели изнутри вот этот весь произвол, когда детей били, там по лицу били, ругались матом, обсуждали свою интимную жизнь — причем это для меня был вообще колоссальный стресс, то есть я услышала эту всю правду отношений между мужчинами и женщинами. Женщины там все, нянечки и так далее, были совершенно не на высоте, и это все слышали маленькие дети. И ну, наверное, предел уже моего терпения был, когда на моих глазах ребенка, которой не говорил еще (это самая такая ясельная группа) били прямо по щекам.
К. Мацан
— Кошмар.
Н. Москвитина
— А до этого все накопилось. То есть мы видели, как они наливают в чайник воду из-под крана, как будто бы кипяченая вода. Ну вот все вот это вот, вся неправда, она была перед нами. А мы дети, мы вот как бы очень искренние. И я решила рассказать это все маме этого ребенка. Она меня не послушала. Ну естественно, я сама ребенок. И тогда рядом с домом был, я не знаю, вот я воспринимаю сейчас, это был какой-то фонд «Семья» — я не знаю, вот 90-е годы, что это на самом деле было, ну какая-то вывеска была, связанная с помощью семьям. И мы туда втроем пришли. А нас еще, так интересно, раскидали по разным группам, чтобы мы между собой не общались. Но когда мы вечером обсуждали, у каждого в группе было одно и то же. И мы пришли туда, и я все это по полочкам рассказала, что вот так вот и надо с этим что-то делать. И, наверное, это было со стороны просто очень революционно: три ребенка, которые возмущенно вот это все рассказывают и ищут, как можно помочь другим детям. И эта женщина сказала: вы что, ну в принципе это все ужас, кошмар, и с этим нужно что-то сделать. Но по закону мало что сделаешь, потому что доказать это — как докажешь. Еще мобильных телефонов же не было. И она спросила: а как там вообще на кухне? Чисто, нет? Ну и тут, конечно, просто у меня там список был подготовлен, там и тараканы, и все. И на следующее утро, когда мы пришли в садик, там уже стояла пожарная машина, скорая, всех вывели из садика и началась проверка. С тех пор на биржу труда меня не брали. Но в 14 лет я устроилась уже работать внештатным корреспондентом в газету. И это, в общем, просто шло по нарастающей, понимаешь, это были какие-то зачатки. Но в целом, наверное, самое интересное для меня это помощь людям и сами люди. Вот сами люди. И в какой момент человек пересекается с Богом и осознает это или не осознает, но уже есть какое-то вмешательство Бога, как меняется его жизнь, меняется ли, и как это можно спроецировать и на меня. То есть это всегда опыт: смотря на других людей, ты понимаешь, что человек рядом с тобой, он всегда выше, глубже, правильнее и удивительнее. И рядом все люди, они ну как бы хорошие и уникальные, да. Я ну вообще вот не воспринимаю людей, что они какие-то не такие, они там подлецы. Мы все подлецы, и мы, у каждого есть это испытание. Мне кажется, Бог как-то так вот проверяет нас, что мы думаем, что у нас будет проверка на то, на то — там не солгать, там еще на что-то, на самом деле нас на какие-то другие вещи проверяют. Вот сколько я смотрю судеб других людей — это очень нестандартные ситуации, где-то даже очень такой искренний диалог с Богом, когда ты не можешь спасовать, ты тоже должен как бы давать такой, в полный рост, ответ Ему, где-то делая вот неправильные что ли вещи. Как у Луки Войно-Ясенецкого, когда произошел спор, когда Господь ему говорил, что ты должен выбирать: или ты пишешь книги, или ты оперируешь. Я вот ну сейчас детально не помню, но меня это поразило, и я поняла, что этот диалог, он у каждого происходит, это какой-то, может быть, даже дерзновенный диалог, но где ты смелый. И вот Бог любит смелость эту, когда ты можешь ответить и тебе есть что сказать.
К. Мацан
— Наталья Москвитина, журналист, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». А у тебя этот диалог по поводу чего?
Н. Москвитина
— Наверное, за других людей. Вот очень много видя таких случаев, очень разных, когда люди себя очень по-разному ведут, вроде как превращаешься в такого ходатая что ли и...
К. Мацан
— За них перед Богом.
Н. Москвитина
— Ну да. Ну то есть я в корне изменилась вот через свое это социальное служение. И началось социальное служение с такого моего дерзновенного, знаешь, запроса: я не хотела идти в антиаборты, я так и сказала, что только не в антиаборт. Я очень долгое время просила Бога, чтобы Он меня поставил послужить. И я это видела как достаточно непростой выбор, потому что я не видела себя ни там, ни там, ни там — я везде себя пробовала и после миссионерских курсов я не знаю, где я не была. И ну это и кормление бездомным, это помощь людям после неудавшегося суицида, это и отправка посылок в тюрьмы, это и помощь беременным, и разная антиабортная деятельность просветительская, и помощь отказникам. И все, знаешь, вот как будто бы ну что-то, вот ну то есть я искала, искала — это было очень тяжело прямо, я очень переживала, это длилось долгие годы. И я примерно раз в неделю ездила в храм Христа Спасителя, к мощам Филарета Дроздова — ну как для меня это был святой миссионер, который поможет мне, человеку после миссионерских курсов, как-то определиться. И там был и спор, там было и выпрашивание, там было, ну то есть все: я говорила и с напором, прося, и так, и так. Раз в неделю то есть я стабильно ехала к нему, как к родному человеку, и на коленях просила: укажи мне путь, ну как-то за меня попроси Господа, ну что делать женщине? Мужчине очень легко, он может ну хотя бы алтарничать. А что можно сделать женщине?
К. Мацан
— Как ты почувствовала, что вот ответ пришел, если он пришел?
Н. Москвитина
— Ну он пришел.
К. Мацан
— Что вот это вот теперь я на своем месте, через что это воспринимается человеком?
Н. Москвитина
— Это вот через мою дерзновенную фразу: только не в антиаборт — это совершенно точно. И я сказала, что только не туда, потому что это расчлененка, это достаточно агрессивная деятельность — ну то есть я так ее видела, она такая была.
К. Мацан
— Когда говоришь: только не в антиаборт — ты имеешь в виду что только вот не этим видом социального служения я хочу заниматься. Чем угодно, только не этим.
Н. Москвитина
— Вот-вот.
К. Мацан
— И именно этим пришлось.
Н. Москвитина
— Да, да. Н у это как бы так Господь ставит. Ну если ты там на расслабоне это все делаешь, то это ну не жертва.
К. Мацан
— Ну вот этот момент, когда ты, не знаю, соглашаешься, или понимаешь, или чувствуешь, что вот да, это я на своем месте. Спрашиваю, потому что многие, думаю, наших слушатели, которые размышляют о вере и об отношениях с Богом, вот этим вопросом задаются: как вот как понять, что я сейчас здесь, где должен быть и вот это, грубо говоря, это Божия воля?
Н. Москвитина
— Ну во-первых, это правильно задать вопрос, найти тон и не вымучивать его. Я просто подошла к этому вопросу вплотную и задала его очень искренне. То есть это был прямо... Ну я поняла, что там, там, там я была и что похоже, что самое очевидное — это антиаборты. Ну я так и сказала: все что угодно, только не кидай меня в терновый куст. И повторила это несколько раз. И после этого мои друзья сказали... Ну прошло, я не знаю, несколько месяцев, наверное, я прошла через развод. И это был очень сложный период, когда ко мне пришли друзья в гости и, видя, что я в тяжелом очень состоянии, сказали: ты не хочешь вообще вот ну какое-то движение женское открыть, помогать другим женщинам? Ну вроде как это было из головы, то есть это было: ну тебе плохо — ты помоги другим, все равно вокруг тебя столько беременных крутится. Это, правда, было на тот момент — и беременных, и бесплодных, и тех, кто после бесплодия рожают. И как бы вроде такие наметки уже были, да, промыслительного пути, но воедино это не собиралось. И наверное, отсюда, от моего отрицания и пошел этот вот запрос. И вот ровно там через небольшое время я встала и вот перед этим выбором уже сама, я интуитивно чувствовала, что вот это оно. Но после того, как я решилась на это, где-то было полтора года очень тяжелых метаний, очень. Потому что деятельность, ну откровенно говоря, не по силам, невозможно где-то этого ресурса набраться и спокойно заниматься антиабортом. Антиаборты — это там, где смерть откровенная, где убийство, это все очень сильно ощущается, это очень сильные человеческие драмы, это где и любовь, где интимная сфера — это вот просто все на грани. И я, естественно, хотела развернуться и уйти. То есть у меня все время было такое чудовищное просто испытание. Я человек, который, ну мне вообще не свойственно поворачивать назад, вот это вот оборачиваться. Взявшись за плуг, не оборачивайся — это очень вообще мой девиз. Но тут я сомневалась, что это мой путь. То есть я, уже встав, все время у меня голова мне не давала покоя. Почему, потому что, открыв вот этот, ну сначала это не фонд был, это было волонтерское движение, в очень большом количестве пошли эти женщины. И первое, что нужно было, это помогать материально. Нашлись там психологи там, гинекологи, но людям конкретно там нечего было есть, а денег не было вообще. И я вкладывала свои деньги после развода, да, и это все было просто на разрыв аорты. Я искала, я встречалась со всеми, с кем, мне говорили: с этими не встречайся, эти плохие, эти еще хуже, а эти вообще там, да, — я ко всем трем категориям ходила. И у меня не было никаких предубеждений, потому что эти женщины — вот они везде, у них есть имена, фамилии, у них есть там, они сейчас перед этим выбором. Мне было вообще не до этих вот размышлений глубоких. Но я не могла понять: если Господь не дает вот этой стабильности уже тогда фонду, а для меня это все вообще было в новинку, я не знала, как фонд собирать, и в моей записной книжке — это было очень важно, — не было ни одного телефона, на кого бы я могла опереться. То есть не было никаких сильных людей вообще. То есть и мне пришлось само стать сильной. Это для меня самый главный вызов в жизни. Я всегда считала, что я очень слабая. Вот чему меня научил фонд — я узнала, что я сильная. Ну я до сих пор считаю, что я слабая, но я просто вижу результат деятельности. И меня метало так, что я ну если не каждый вечер, то, видит Бог, там первые полтора года восемьдесят процентов моей деятельности сопровождалось горючими слезами по ночам. Я прямо реально плакала навзрыд перед иконами. И у меня перед иконами такой коврик, и этот коврик просто слышал все. То есть я прямо навзрыд кричала и говорила: Господи, ну почему я тут? Что мне делать? Почему, если Ты меня туда поставил, что я должна этим женщинам сказать? Мне же надо конкретно им помогать. И ошибок тоже было много. Ну они и до сих пор есть. Я как бы абсолютно четко осознаю, что тут нет какого-то проторенного пути, это очень сложная деятельность, и она получается только потому, что ты рискуешь. И какое-то большое дело, оно всегда сопряжено именно с риском, с тем, что ты всегда будешь ошибаться, как бы ты ни старался, все равно, вот эти вот падения, они дают вообще-то...
К. Мацан
— Скажи, вот ты в начале программы упомянула, что такой твой какой-то принцип, твое мирочувствие — это что вокруг прекрасные люди, все лучше меня. Как один священник у нас в эфире, мне кажется, замечательно сформулировал, что смирение — это когда не я хуже всех, а все лучше меня. А с другой стороны, ты говоришь о разных трудных ситуациях, в которых очень легко в человеке разувериться. Не в женщинах, допустим, которым требуется помощь, а в том, кто их бросил, например, или в тех, которые помогают или не помогают, но обманывают. То есть ты видишь такую достоевщину, о которой я, допустим, могу только догадываться, а ты в ней живешь и работаешь часто. Как не разочароваться в людях?
Н. Москвитина
— Ну не знаю.
К. Мацан
— Хороший ответ.
Н. Москвитина
— Ну честно, не знаю. И бывают такие моменты, когда ты очень сильно устаешь, и ну как-то вся вот эта вот несправедливость жизни, неправильных поступков людей выходит на передний план, и ты понимаешь, да какое ты вообще ничтожество, что ну, грубо говоря, я вот выйду отсюда и скажу: вот я сказала, что там все люди хорошие. Ну а не ты ли думала вот... Ну это я все, и это все я, да. Я только боюсь быть неаккуратной к людям. Я очень обычный человек и, может быть, хуже всех тех, чьи ошибки я наблюдаю каждый день, просто грешу, наверное, другим. И я боюсь в своей вот этой вот какой-то, ну своими установками, думая, что я там лучше, вот это вот все — это же неистребимо вообще, да, — поранить другого. Поранить человека, который ну явно что-то делает абсолютно там против совести, там ну те же аборты или измены, этого всего очень много. Но столько раз я убеждалась в том, что это вообще не правда жизни, что это настолько на поверхности, что эти люди могут быть святыми. Я же не могу увидеть там нимб или что-то, но это настолько чувствуется. Люди, которые женщины, совершили аборты, люди, которые предавали — столько вот как бы этой грязи ты видишь, слышишь, перевариваешь, очень тяжело это дается, и потом — раз, ты человека видишь с другой стороны. И ты поражаешься, что ты намного хуже. Вот.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». И мы говорим и о Наташином социальном служении, о том, как это связано с мировоззрением, с верой. И вот как раз, может быть, к этому второму измерению этой темы я хотел бы обратиться. Мне как-то, помнится, в свое время в одной из наших бесед (я уже, честно говоря, не помню, это была частная беседа или интервью твое было) поразила, очень согрела история, ты просто рассказывала о своем опыте, что время от времени ты уезжаешь из города на какой-нибудь отдаленный домик где-нибудь в лесу, просто гуляешь и просто разговариваешь с Богом. Я почему эту историю запомнил, потому что настолько это непохоже на то, как мы обычно думаем при слове «молитва»: вот либо церковная служба идет, люди стоят и молятся лицом к алтарю, либо какие-то тексты произносишь — чьи-то древние, святые, глубочайшие тексты, но вот какие-то не твои. Либо там дома стоишь. Если человек совсем на Церковь смотрит со стороны, то молитва это, как правило, кажется, какое-то выпрашивание чего-то, такое вот настойчивое домогательство до Бога, что вот хочу так, сделай, как я хочу. А ты рассказывала об опыте, который совсем не похож на это, какой-то просто разговор с Богом, и обращение к нему «Папочка» — вот что это такое, чем это важно?
Н. Москвитина
— Ну я прошла такой путь от Иисусовой молитвы, и почему-то нашла свой абсолютно другой диалог. Он именно мой, и вообще вот эта вся история про то, что мы все очень разные, и Бог с нами общается, исходя из наших внутренних настроек. И мне куда ближе благодарить Папочку и говорить, что я Его очень сильно люблю, это придает мне силы, я чувствую, что Он рядом. И вообще неважно, что как протекает день, но нужно обязательно найти вот эту вот волну. Иногда бывает еще вот такой лайфхак, там можно, да, уехать куда-то за город, в природу, найти какой-то свой уголок, именно только вот твой, может быть, даже никому не говорить, где это. Ну я так поступаю, я конкретный адрес и геоточку никому не говорю. Но еще есть такое, что я выезжаю на Садовое кольцо и делаю круг, то есть я вот в своем потоке еду и все это время молюсь, то есть мне не надо отключать мозги на то, где свернуть и так далее. Вот это определенное время занимает и очень помогает. Однажды я как бы случайно на это вышла, а потом поняла, что это классный такой ход для того, чтобы уединиться с Богом.
К. Мацан
— В городе причем.
Н. Москвитина
— В городе, да. Ну какой-то смысл есть и в этом цикле, то есть этот круг ты проживаешь, как-то все переосмысливаешь. Ну вообще духовная жизнь — это долгий-долгий путь, я думаю, до конца жизни мы не сможем это все препарировать до конкретных форм, у всех очень по-разному. Но я вот просто кайфую от того, что Бог дает какие-то еще возможности найти к Нему обратиться, и я думаю, что для определенного периода хорошо все: и молитвы по молитвослову, и молитвы, выученные наизусть, те которые ты ну от сердца, пусть их несколько, но от сердца, и Псалтирь, и вот именно вот какие-то вот такие вещи, из ряда вон выходящие.
К. Мацан
— Ну когда я вопрос задавал, конечно, я ни в коем случае не хотел обесценивать и церковную молитву, и молитву по молитвослову. Но вот почему еще так мне это запало в душу, твой рассказ про вот это вот обращение к Богу «Папочка», и это, кстати же, вполне в традиции: «Авва, Отче!» — «авва» это же и есть «папочка», это уменьшительно-ласкательное обращение.
Н. Москвитина
— Это я да, от тебя уже узнала.
К. Мацан
— Можешь приходить почаще. Я почему еще это так запомнил, потому что мне кажется, не знаю, так это в твоем случае или нет, вот прийти к такому обращению к Богу, к такому состоянию — это ну это не просто так, это что-то значит во внутреннем мире. То есть, видимо, был какой-то запрос, это как какой-то результат какого-то пути. Вот что это, желание все-таки пережить отношения с Богом как с Отцом, нехватка Отца в метафизическом смысле, Небесного, желание защиты, осознание собственной слабости и обращение — ответом на что было это вот, этот лайфхак?
Н. Москвитина
— Ну я думаю, что я очень слабая на самом деле. И несмотря на то, что жизнь меня ставит в такие условия, где мне нужно быть очень сильной, я открываю себя с сильной стороны, на самом деле я абсолютно не такая. Очень много граней, и я не могу ничего сделать с тем, что я все равно человек, который живет в таком внутреннем патриархате своей головы.
К. Мацан
— Это как?
Н. Москвитина
— Ну я все-таки считаю, что над женщиной должен быть мужчина, а над мужчиной должен быть Бог. Но я сейчас проживаю этап, период, когда у меня нет мужа, я стала главной для детей. Нет, ну отец присутствует в жизни детей, но тем не менее я как бы одна. То есть в отношениях в этой парадигме я и Бог, и я вот тут, в этом земном пути как одиночка двигаюсь, и надо мной есть только Бог, и Он мой начальник. И Он, я Его очень люблю, прямо вот я не могу это скрыть. И другой параллели как общение с Отцом у меня нет. И у меня были очень хорошие отношения с отцом, то есть это такой классический пример доброго, образованного, какого-то вот ну прямо идеального отца, которого я потеряла там как раз в один из периодов духовного роста. И я думаю, что Господь дал такой костыль, то есть Он открылся больше в тот момент, когда забрал отца. Ну как бы я, мне очень комфортно в этих отношениях, я не представляю, как можно по-другому, мне прямо очень гармонично, я всегда знаю, что папа со мной.
К. Мацан
— А вот если то, о чем мы говорим, переносить на отношения детей с Богом. Я имею в виду что, я вот по себе сужу, есть какое-то свое переживание общения с Небесным Отцом, и оно внутреннее, радостное, оно внутренне очень много значащее для тебя, и ты хочешь, конечно, чтобы дети испытали что-то похожее. По-своему, но что-то похожее. И при этом я сталкиваюсь с полной невозможностью это передать, этому невозможно научить. Это только может ребенок, взрослея, сам пережить. И тут же думаешь: а вдруг, вдруг не переживет? А вдруг я делаю что-то не так? А вот что здесь как родитель ты думаешь? Просто довериться, отдаться на волю Божию? Что может сделать мама или папа в этой ситуации, как тебе кажется?
Н. Москвитина
— Я что-то. похоже, хуже тебя, потому что не думаю об этом.
К. Мацан
— Ну почему же хуже, может, наоборот.
Н. Москвитина
— Ну я просто понимаю, что это не зона моей ответственности.
К. Мацан
— Хороший ответ.
Н. Москвитина
— Я могу свою жизнь проживать максимально откровенно и искренне перед детьми, и они уже свой выбор делают.
К. Мацан
— А дети в алтаре, мальчики, я знаю.
Н. Москвитина
— Ну да, да.
К. Мацан
— Интересуются.
Н. Москвитина
— И я не могу же их... ну то есть я даже не предлагала это, вот начнем с этого, да. И оно вот идет само, и ну наверное, будут какие-то периоды охлаждения. Ну, в общем, это все так и должно быть. Я должна это заложить сейчас, и я просто как-то без насилия это закладываю. Мне кажется, это нормально. Ну то есть они станут взрослыми, именно вот от вот этих вот испытаний — терять Бога, находить Бога, — именно так они и станут зрелыми. Даже не то чтобы взрослыми, можно быть и в пятьдесят ребенком, да, можно там в четырнадцать осознать.
К. Мацан
— Слушай, ну вот очень интересная фраза, важная мысль: это не зона моей ответственности, ты сказала. Я думаю, что для кого-то из наших слушателей это может прозвучать как формула пофигизма. Я не имею в виду, что ты это закладывала, но очень часто, когда человек говорит: а, это не моя ответственность — это такое «с меня взятки гладки». И понятно, что ты не про это говоришь, но в чем, как тебе кажется, разница между таким вот пофигизмом и между тем, когда это какое-то здоровое, не знаю, осознание своей ограниченности и доверия Богу? Что такое доверие Богу вот в этом смысле? Как бы ты это объяснила, допустим, человеку, который, не знаю, сомневается?
Н. Москвитина
— В смирении, мне кажется. Ну ты понимаешь, что ты... ну это не моя зона ответственности именно в том плане, что я не могу сделать больше, чем я делаю. И смысл того, что я приведу детей, людей, там подопечные те же дети? Я могу применить все свои методики там миссионерских курсов, но только я сломаю человека, и будет грош цена этому, я отверну от Бога. Это будет работать какое-то время, а потом что? То есть человек должен падать, набивать свои шишки, это проходить через боль. В человеке очень много боли, и он должен вырасти через это, через вот эти вот сломы, как, знаешь, кость срастается, там все равно это место болит. У каждого на протяжении жизни есть какие-то вот такие точки — смерти, какие-то, не знаю, падения там собственные, я не знаю, ощущение собственной некомпетентности, где ты понимаешь, что ты один. А если ты один, то на кого ты можешь опереться? И вот тогда только ты осознаешь, что вообще-то есть Бог. И вот в этом момент Он оказывается прямо очень рядом. Грош цена из того, что я это все объясню. Я же не дам им пощупать, я там вложу в голову, но я могу отвернуть человека. Поэтому вот за это я ответственна — за то, что я отвернула его от Бога. Поэтому я говорю в отношении свои детей все Богу, а не детям. Ну это же такая известная формула, да, но мы ее вроде бы как понимаем головой, а когда дети стали взрослеть, я это просто прочувствовала изнутри и сделала уже по интуиции.
К. Мацан
— У митрополита Антония Сурожского есть такая мысль, он вспоминает евангельский пример слепца Вартимея, слепца, который сидел у дороги и, когда Христос проходил мимо, вот он воззвал к Нему, и Христос его исцелил. И владыка Антоний этот пример приводит как опыт человека, который находился в крайнем отчаянии, в последнем отчаянии, когда нет никакой надежды на себя и ни на кого, когда вот полная, как бы мы сказали, безнадега, вот тогда изнутри этого отчаяния можно подлинно обратиться к Богу, вот тогда возникает надежда. То есть человек претворяет это последнее отчаяние на самом деле в настоящую надежду. Вот я сейчас говорю — ты киваешь. Ты понимаешь, о чем говорит владыка Антоний на практике, ты это проходила?
Н. Москвитина
— Постоянно я прохожу. Я вот постоянно на этом днище, знаешь, сижу и кричу, потому что ну больше уже, ниже уже никуда не опуститься. Но у меня другая аналогия: мне кажется, что это как в открытом космосе, где ты один, скафандр, и вот эта пуповина кислорода — это пуповина с Богом. Ну и вообще моя тема, понимаешь, это новорожденные, и тема пуповины мне очень близка. Я вот реально как-то метафизически проживаю и ощущаю эту пуповину с Богом, она никуда не девается. И тема моя сложная тем, что это тема смерти, и очень много смертей как абортов, и смертей детей, которые были рождены, и абстрагироваться от этого сложно. Я говорю про днище, потому что понимаю, что ну у тебя очень ограничены ресурсы, ты вообще ничего не можешь сделать. Ну, по большому счету, ты можешь только молиться и все. И ты видишь, как перед тобой происходят всевозможные чудеса, и все за тебя делает Бог. Вот эта вот пуповина, она никогда никуда не денется. И мы рождаемся в одиночку — вот мы лежим, голые, мы можем погибнуть там через несколько часов, если мама нас не покормит, да, это абсолютное одиночество, пустота вокруг, и только присутствие родителей спасает тебя. И мы заканчиваем жизнь часто тоже немощные телом, наши дети уже ухаживают за нами, мы превращаемся в таких пожилых младенцев, и это же, представляешь, очень страшно: ты понимаешь, что ты сейчас опять будешь проходить через вот эти вот неведомые вещи. Мы не знаем вообще, что там будет, что было вначале и что будет в конце, и связь у тебя есть только одна — с Богом. Поэтому ты кричишь и просишь, чтобы не быть оставленным.
К. Мацан
— Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь» сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Есть такая фраза, которую часто мы, люди верующие, используем: «Слава Богу за все!» И, как мне кажется, мы нередко ее используем просто как фигуру речи, а еще чаще как такую благочестивую отговорку, стиснув зубы: «Как дела? — Да слава Богу за все!» Но мне кажется, что в тех ситуациях, в которых ты по жизни бываешь, и то, что ты описываешь даже в рамках нашего разговора, как-то заставляет к этой мысли, к самому этому состоянию души — «слава Богу за все» — по-другому относиться. Вот что такое сказать «слава Богу за все» в ситуации действительного кризиса? Может быть, ты видишь людей, которые так рассуждают, которые так, которые имеют на это силы?
Н. Москвитина
— Это очень сложный вопрос на самом деле. И я не знаю на самом деле на него ответа, потому что очень часто за этой фразой скрывается лицемерие.
К. Мацан
— Да.
Н. Москвитина
— И я вообще перестала употреблять так часто. Ну то есть это какой-то период, когда ты в это веришь и ты искренен в этой фразе. А в какой-то момент, когда ты видишь, что многие вещи совершенно не по воле Божией, а по воле человека происходят, то как бы, наверное, неправильно и говорить: «слава Богу за все». В общем, все как-то очень непросто в этой жизни. И не могу сказать человеку, у которого только что дочка вышла из окна: «слава Богу за все», понимаешь?
К. Мацан
— Ну конечно же, я не об этом говорю. Я скорее говорю о том... Вообще это было странно кому-то эту фразу говорить, в чужом страдании, это понятно.
Н. Москвитина
— Да.
К. Мацан
— Скорее мы говори о себе, когда случатся какая-то беда, ну которую человек субъективно переживает как беда. Нет смысла меряться, у кого тяжелее беда, но в этой ситуации очень трудно сказать: слава Богу за все. А с другой стороны, ты видишь, ну не ты, а мы видим примеры (но хотя ты, наверное, как раз таки их видишь, у меня-то они умозрительные), когда человек действительно в тяжелой ситуации действительно подлинно смиряется, и от него исходит такой свет и тепло, и ты думаешь: как это возможно? Вот бывали такие опыты у тебя?
Н. Москвитина
— Вот как раз сегодня, как раз вот этот вот кошмарный случай, который я сейчас описала — это самоубийство девочки, которая вышла в окно. Но перед этим был ряд таких событий... и там все очень ну как бы не так, как видится с первого взгляда, и ты понимаешь, что там могут и отпевание разрешить. И ты общаешься с мамой этого ребенка, и это все очень тяжелое испытание и для меня тоже. И меня очень сильно поражает и приподнимает этого человека на, не знаю там, на много ступеней выше меня, когда в конце такого очень тяжелого диалога, когда мама ребенка сидит перед моргом, она мне пишет: «Христос воскресе!»
К. Мацан
— Потрясающе.
Н. Москвитина
— Да, понимаешь, а там, там вот реально самоубийство, да, и это ребенок. Но ты вот в этот момент проживаешь физически понимание, что Бог милостив. Потому что мать этого ребенка, мать единственного ребенка, да, она в это верит. И как ты можешь в это не верить, если она верит?
К. Мацан
— Что самое трудное для тебя в вере, в пути в вере?
Н. Москвитина
— Потеря Бога.
К. Мацан
— А бывало это?
Н. Москвитина
— Постоянно, конечно.
К. Мацан
— Ну вот я в принципе ожидал ответ: постоянно. Но это же, наверное, не потеря радикальная...
Н. Москвитина
— Ну нет.
К. Мацан
— Ты же не становишься неверующей.
Н. Москвитина
— Ну такое, наверное, уже невозможно. Хотя все возможно, да.
К. Мацан
— Ну, кстати, тоже интересная тема: вот потеря Бога, которая вот чувство богооставленности, которое посещает и верующих. Это, кстати, тоже такой стереотип о верующих людях как о тех, кто как будто бы вот пришел, осознал...
Н. Москвитина
— Как будто бы у них иммунитет.
К. Мацан
— И дальше вот такая ровная, приятная дорога ко спасению. А с другой стороны, кажется, вот эта богооставленность — что-то такое ужасно кризисно-критичное, крест на всей биографии: вот он, значит, пережил состояние сомнения — как же так? Вы, верующие, переживаете состояние сомнения?
Н. Москвитина
— Нет, ну сомнения ладно. А вот я, например, с глубоким трепетом, и даже не знаю, как описать свое чувство, смотрю на людей, которые действительно пошли на какой-то радикальный шаг — например, ушли из монастыря. И как это, ну как бы сложно это все разложить по каким-то полочкам, понять, как люди после этого живут, и что они пережили, и как-то их обвинять, наверное, неправильно.
К. Мацан
— Но твоя потеря Бога, богооставленность, которая ежедневная, ты сказала — это про что?
Н. Москвитина
— Это про потерю радости.
К. Мацан
— А вот как?
Н. Москвитина
— Ну Бог — это все-таки ощущение такой благодати, полноты, без сомнений, понимание собственной какой-то неуязвимости, потому что ты не один. Но по факту все бывает совсем наоборот. То есть ты, наоборот, как тростинка, понимаешь, что куча разных испытаний и духовных, и физических, и нравственных перед тобой каждый день, и ты не в лучшем виде перед самой собой предстаешь. И ты судорожно, как это в темной комнате, начинаешь искать, где Бог. Потому что иногда ответы даются очень просто, ты понимаешь, что вот Он, рядом, и проблема не проблема, но в основном-то все наоборот. Куча разных вот эти вот испытаний, в которых ты не знаешь, как тебя судят — вот в чем проблема. Ты думаешь, что тебя по этим критериям смотрят, а потом полдня прошло, и я думаю: а ведь на самом деле это было вообще про другое, я на это не обратила внимания.
К. Мацан
— А вот можешь на примере пояснить, по какими критериям нас судят, как тебе кажется?
Н. Москвитина
— Ну ты закладываешь какие-то базовые вещи, там вот это вот все: не лги там, не лицемерь там, не завидуй...
К. Мацан
— Но это немаловажные, хоть и базовые вещи.
Н. Москвитина
— Да, да, но понимаешь, а есть еще какие-то вещи, которые ты думаешь, что ты этим не грешишь. Вот, например, вот прямо абсолютный пример, хотя он такой, часть исповеди буквально: я всегда думала, что я не завидую. Вот ну я думаю: вообще зависть — не про меня. Но когда ты начинаешь разбирать ход собственных вот эти вот душевных ну не терзаний, а движений души, то вдруг думаешь: а что это было, если не зависть? Вот это вот такое там, на 0,3 секунды, что это промелькнуло? А когда на исповеди священник говорит: да ты вроде не завидуешь, я говорю: да вроде да, и не завидую. А вот откуда это все берется? И вот за это и осудят. То есть ты вроде бы все сделал правильно, и ты еще думаешь: да и я вообще, грехов-то особо нет. А они есть. Ты чем дольше живешь, ты понимаешь, что а еще, оказывается, вот такой у меня пласт есть, до которого вообще раньше не добирался. Вот как с этой свечкой ходишь, да, и все больше и больше открывается. И потом фонарь включается — там вообще все паутина, грязь и свалка. Это именно что надо хорошо присмотреться к собственным грехам, особенно когда этот список у тебя уже утвержден, да, годами.
К. Мацан
— И заламинирован.
Н. Москвитина
— Ага, ага. И пора все, открывать эту толстую книгу, которая есть у всех дома, это список всех грехов, там такой, знаешь, томик, где там все до мельчайших подробностей, и заново смотреть на себя, брать этот фонарь и высвечивать.
К. Мацан
— Но вот то что ты сказала, потеря радости, а как она возвращается? Вот логично предположить, что потерял радость — ищи? Или это вернется само, когда Бог захочет? Или надо как-то себя, ну если угодно, настроить, чтобы из этого состояния богооставленности выйти? Вот я тут понимаю, что нет единых критериев и какой-то волшебной таблетки, но о чем говорит твой опыт?
Н. Москвитина
— Через усердие. Через прямо взять себя и тащить в ту сторону, от которой ты отходишь. Ну как машина, вот она когда едет, даже по ровной дороге, она все время какой-то крен дает — чуть-чуть ты, на сантиметр, влево руль, вправо руль. А где-то тебя — раз, вообще как занесло, да. А ты вроде бы едешь, и вроде это та самая полоса, ну то есть духовная жизнь идет, ты знаешь, что это МКАД, 110 километров, и все, я доеду. А на самом деле ты так по чуть-чуть, по чуть-чуть склоняешься. И только в собственной воле, прямо усилием, понуждением, возвращать себя на исходные позиции, зная свои особенности. И тогда Бог сразу рядом становится.
К. Мацан
— А исходные позиции — это что?
Н. Москвитина
— Наверное, это понимание каких-то своих основных грехов, и вот подрихтовать себя. Ты привыкаешь к себе, ты даешь себе слабину где-то, ты любишь себя короче, всю жизнь ты все равно себя любишь. Как бы ты там что на радио «Вера» не рассказывал, как бы ты там ни пытался там вписать еще три греха на исповеди, но, по большому счету, ты все время себе даешь поблажки. Когда ты расслабляешься, это все куда-то исчезает, и ты думаешь, что ты почти святой человек. А надо очень трезво на себя смотреть. Ну, может быть, даже не щадя себя. Поэтому, знаешь, я когда все эти истории про психологов, сейчас такие новомодные, что вот там надо себя любить, постольку поскольку вообще не очень это все люблю, вот это вот вечное ковыряние в детстве, что там что-то, какие-то травмы. И я вот прямо реально в это не верю, потому что есть все-таки какие-то установки у каждого, какая-то конституция души. То есть вот склонность к греху, например, да, в общем, ты вот ты уже уязвим, и ты уже несовершенен рождаешься. И встречается кто-то в твоей жизни, кто ну как-то там вмешивается, что-то там, где-то тебя повреждает, да, и нельзя на это смотреть как на безусловное зло. То есть мы в принципе несовершенны. Мы что, святые что ли? Нет. И Бог дает возможность и через этих людей тоже как-то нас подрихтовать. Вот Александр Пушкин, например, его мама не очень любила, вот за какие-то странные вещи, типа он грыз ногти и все время терял свой носовой платок, да. А другого своего сына, Льва, она любила. Но Господь Бог дал Арину Родионовну, да. И мы вот знаем вообще абсолютного гения, там «наше все». Но что, он работал с психологами? Нет, он прошел через вот эту свою там агонию, вода и медные трубы, какая-то там мама грубоватая, добрая бабушка. Если бы ему дали пяток психологов, то мы бы не получили гения. Это все закладывается, нет ни одного касания человеческой души с другой душой, в результате которого ну как будто бы что-то случайно и пошло не так.
К. Мацан
— Ну все-таки не будем на волнах радио «Вера» совсем обесценивать психологов. Они у нас часто бывают в гостях и людям помогает, если люди в этом себя находят и находят в этом пользу, и помощь, то дай-то Бог. Но мне важно то, что ты говоришь, кажется, потому что мы же нередко, скажем так, особенно опять же я себе воображаю человека, который смотрит на Церковь со стороны и понимаю, что для такого наблюдателя очень часто церковь — это еще один вариант психологической помощи: кто-то там неверующий — он идет к психологу, кто-то для себя решает идти к священнику, в церковь. Но в принципе все это одно и то же, некоторые одни и те же формы какого-то достижения комфорта внутреннего состояния. Хотя вот те же самые психологи говорят о двух разных подходах в психологии в этом смысле и в храме на исповеди. В одном случае ты как-то примиряешься с собой и как-то немножко успокаиваешься, наверное, в разговоре с психологом просто себя лучше понимать начинаешь, а покаяние требует другого, ну в каком-то смысле противоположного — изменения себя, исправления себя. И одно другому не противоречит, но, может быть, в принципе друг друга и дополняет. А вот из того, о чем мы говорим с тобой сегодня, из того, о чем ты так проникновенно рассказываешь, несколько раз ты слово «смирение» произнесла. Хотя то, что ты рассказала до этого про свое детство — про поход к директору магазина, про работу в детском садике, про то как вообще возникал фонд «Женщины за жизнь», — скорее мне кажется, что твоя жизнь в большей степени описывается словом «дерзновение». Вот не смирение, а дерзновение. Хотя, как известно, тоже это не противоположность, это не оппозиция. Как для тебя связаны смирение и дерзновение?
Н. Москвитина
— Ну к себе смирение, за других дерзновение. Ну и мне очень сложно усидеть на месте, когда ты видишь, что другому больно. Ну или мне вообще не дает покоя эта тема, что в жизни очень много несправедливости, но если ты можешь хоть как-то поучаствовать в судьбе другого человека, то нужно сделать просто максимально все — это и есть Евангелие в действии. Сделать все и при этом самому быть смиренным, потому что, помогая другим, ты все время слышишь негатив в свою сторону — почему-то это так работает. Ну это так и должно работать, да, чтобы не подниматься над землей. И ты постоянно отхватываешь какие-то претензии, несправедливость, оскорбительные слова, подозрения тебя в чем-то. Практически восемьдесят процентов работы — это вот работа с возражениями. Ну и тут ничего, как бы ты же не будешь там оправдываться или выходить из этой ситуации, тут вот именно нужно смиряться и терпеть. В большей степени смиряться. Потому что терпение — это как будто бы, ну терпение, оно имеет какие-то пределы. Вот как будто бы есть мешки с терпением, потом они — раз, и закончились. Мы как бы все-таки ограничены психоэмоциональным фоном и так далее, физической усталостью. А смирение — это вот мир. То есть ты не терпишь, и у тебя пробки перегорят, а ты просто понимаешь: ну человек такой, он по-другому не может. И что скорее всего, пройдет какое-то время, и ты с ним пересечешься уже на другом витке. И, кстати, у меня было несколько случаев в фонде, и вот такого порядка: проходили через предательство, и в социальной сфере это самое тяжелое. И люди обвиняли очень, представляешь, в каких-то вещах, к которым ты не имеешь вообще никакого отношения, и обвиняли очень жестоко, ну как-то... я даже не знаю, как тебе это описать, ну как-то не по-человечески, так вообще, кажется, хочется сказать: как ты вообще мог там подумать или могла подумать? Хочется защититься. Но каждый раз я ну вообще вот молчала. Ну наверное, что-то говорила, но я не оправдывалась. Потому что мне казалось, что ну это как бы уже перебор, too much какой-то, ну зачем еще, зачем влазить в это, если этого нет? И потом, спустя годы, каждый из этих людей возвращался ко мне и просил прощения. Причем так интересно, что люди прошли через подобное в своей жизни — вот это меня прямо поражало. То есть там каждая история типичная. То есть возвращается человек всегда через сообщение, пишет большую смс-ку о том, что ну там прости, пожалуйста, представляешь, в моей жизни произошло, я оказался на твоем месте. И я там понял или поняла, как был не прав. И я думаю: вот это вообще круто. То есть Господь закладывает и то, что если ты сейчас смиряешься и смотришь на это как на промысел такой, который должен тебя чему-то научить, то потом учатся двое — и ты, и тот человек.
К. Мацан
— Потрясающие слова. Спасибо тебе. И, наверное, лучших слов для завершения нашей беседы не найти. Спасибо за этот разговор и за его искренность. Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь», сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». У микрофона был Константин Мацан. До новых встреча на волнах радио «Вера».
Все выпуски программы Светлый вечер
Пасхальные традиции Румынии
Православие в Румынии — явление самобытное. Дело в том, что Румыния единственная православная страна, христианизация которой происходила не сверху, а снизу. Имеется ввиду следующее — в Румынии не было такого, что Православие сначала приняло руководство страны, а затем это решение распространилось на остальное население. Изначально христианство проникло на территорию Румынии через простое население, а затем уже было принято на государственном уровне.
Причиной самобытности румынского Православия является также и то, что в культурном плане Румыния находится как бы на границе западной и восточной цивилизаций. Почти все население Румынии исповедует Православие, но при этом многие моменты церковной жизни в стране почти полностью совпадают с западными церковными традициями.
Впрочем, самобытность румынского Православия часто выражается в местных обычаях, аналогов которых вовсе нет — ни на востоке, ни на западе. В качестве яркого примера можно привести традиции празднования в Румынии главного православного праздника — Пасхи.
Пасха в Румынии удивит вас обилием обычаев, которые и сегодня соблюдают большинство жителей этой страны. Первая особенность празднования Пасхи в Румынии состоит в том, что начиная с Великого четверга (четверга перед Пасхальным воскресением) жизнь в румынских городах как будто замирает. Многие учреждения приостанавливают свою деятельность, чтобы дать людям спокойно подготовиться к Пасхе.
А готовиться приходится усердно. Традиционно румыны стараются к Пасхе запастись большим количеством продуктов и приготовить побольше пасхальных угощений. Не только для того, чтобы порадовать себя вкусной едой в праздничные пасхальные дни, но и для того, чтобы часть продуктов раздать нищим. Румыния — страна небогатая. Тем не менее, большинство ее православных жителей считают, что Пасха — праздник всеобщий, а потому нужно помочь неимущим, чтобы они тоже смогли почувствовать пасхальную радость.
В Румынии так же, как и в России, принято на Пасху печь куличи. Правда, называются они в Румынии — «пасхами». У нас пасха — творожное блюдо, в Румынии же название пасха закрепилось за куличом, видимо, из-за того, что на сдобный хлеб там принято выкладывать сладкий творог. То есть румынская пасха — это кулич плюс творожная пасха.
Выглядит румынская пасха так. Пышный сдобный хлеб украшается сверху косичкой из теста. Обычно косичку выкладывают в форме креста. Внутрь получившегося креста помещается творог. Обычно его предварительно смешивают с сахаром или изюмом. Сверху пасху румыны традиционно посыпают корицей или маком. А чтобы пасха вышла яркой в дополнение ко всему добавляется еще и протертая тыква.
Приготовленная пасха относится в храм, где освящается или накануне Пасхе, или в саму пасхальную ночь. Вместе с пасхой освящаются и иные праздничные блюда. Например, пасхальная баба, блюдо из макаронного теста и меда. А еще в Румынии на Пасху принято освящать в храме деньги. С упомянутой уже целью — помочь нищим. Освященные деньги вместе с частью освященных продуктов принято раздавать неимущим. Так пасхальная радость, с точки зрения румын, распространяется на всех жителей страны.
Все выпуски программы Вселенная православия