«Памяти священника Дмитрия Смирнова: о его жизни и служении». Татьяна Воробьева

У нас в гостях была детский психолог высшей категории Татьяна Воробьева.

Программа посвящена памяти священника Дмитрия Смирнова. Наша гостья поделилась своими воспоминаниями о знакомстве с отцом Дмитрием, о его служении и особенном попечении о детях-сиротах, в том числе в детском доме «Павлин», и о последних днях его жизни. Татьяна рассказала, почему для нее особенно ценны слова и наставления отца Дмитрия.

Ведущая: Анна Леонтьева

---

А. Леонтьева

— Добрый светлый вечер. Сегодня с вами Анна Леонтьева. Можно сказать, что мы снова сегодня говорим, как всегда по понедельникам, о семье. У нас в гостях Татьяна Воробьева, детский психолог, психолог высшей категории. Добрый вечер.

Т. Воробьева

— Добрый вечер.

А. Леонтьева

— Сегодня тема нашей беседы — я даже не знаю, как сказать, — она очень грустная и она очень светлая. Потому что, когда уходит священнослужитель, мы, наверное, не должны как-то безмерно грустить, да, как вот сказал мне один батюшка. Несколько дней как отошел ко Господу протоиерей Дмитрий Смирнов. И Татьяна вот имела такую возможность, много лет быть соратником и работать вместе с отцом Дмитрием. Поэтому сегодня хотелось повспоминать про отца Дмитрия Смирнова и поговорить об этой большой, я бы даже сказала, огромной фигуре. Дело в том, что, когда уходит очень большой человек, остается какая-то очень большая пустота. И поэтому вот уже можно судить, что человек был огромным, потому что от него осталась такая большая дыра. И я хотела сказать, ну раз уже мы сегодня говорим о семье, хотела упомянуть, что отец Дмитрий Смирнов правнук священномученика Василия Смирнова. Отец Дмитрий основал какое-то довольно большое количество детских домов, гимназию «Свет», взял под опеку Первое нефрологическое отделение городской клинической больницы, в 93-м году основал центр, Медико-просветительский центр «Жизнь» для спасения нерожденных детей от аборта. И также основал детскую православную гимназию «Павлин». Я, может быть, чего-то не упомянула, потому что у батюшки...

Т. Воробьева

— Это не гимназия, это детский дом.

А. Леонтьева

— Детский дом, да.

Т. Воробьева

— В честь Павлина Милостивого, епископа Ноланского — удивительного святого, который отличался удивительной многогранностью своего служения при жизни. Он был тот, кто выкупал людей из рабства. И однажды, когда у одного человека не хватило средств и забрали его сына, он отдал себя в рабство. Он был женат, он был аристократ, если можно сказать, он был сенатором — то есть человек удивительный. Люди, пораженные его жертвенностью, отпустили его. И поэтому святитель Павлин Милостивый, он действительно, ему молятся о детях, ему молятся о тех, кто в заточении, ему молятся от тех, кому трудно материально, ему молятся о тех, кого надо укрепить в вере. Именно Павлин Милостивый первый дал в христианстве колокольный звон. Однажды заснув, он увидел колокольчики, как они звонят. И вот это звон колокольный сегодня мы слышим каждый день. Когда писалась икона Павлина Милостивого для нашего Дома, батюшка попросил, чтобы его написали с голубыми лесными колокольчиками в руках. И лик не только свят, лик настолько теплый, что всякий раз, когда подходишь к нему и читаешь тропарь, который непростой (я все никак запомнить не могу, к своему стыду), но очень глубокий, то понимаешь, какая милость Божия у Бога, что Господь дает таких покровителей, таких защитников, таких молитвенников. Вот, наверное, также можно сказать об отце Димитрии. Он был тот, кто спасал детей, уже пришедших на землю и еще нерожденных. Он был тот, кто как щедрый меценат готов был оплачивать учебу наших детей, которая недешевая. Он был тот, кто мог решить проблему, которая, казалось бы, нерешаемая. Но он приходил — большой, сильный, — и проблема уходила. И я все это видела. И я в этом жила, и я это знала. Поэтому мне в моей жизни действительно я всегда, помните, говорила на всех своих передачах, я говорю: просто особый покров Господа надо мной и особые встречи, мне дарованные в этой жизни. Однажды батюшка, я много консультировала (слово много, наверное, неуместно), по необходимости я консультировала детей Софийского детского дома, тогда отца Аркадия Шатова. Он находился на улице Крупской, совсем недалеко от моего учреждения, где я работала. И приходили педагоги, они приводили своих детей, дети были очень непростые. И я внутренне все время восхищалась (я боюсь этого слова, не люблю его): какую работу они делают, какую благодатную работу они делают, как они вытаскивают этих детей, у которых, конечно, на лице написана и органика, и все — им бы в спецучреждении каком-нибудь погибать, а их возят, они занимаются языком, они занимаются спортом. И я с благодарностью всегда ждала этих встреч. Мы, естественно, познакомилась, стали почаще общаться, побольше общаться. В этом доме Софийском работала и бывшая моя студентка, талантливый человек, очень талантливый — я про нее не однажды уже говорила, — ну как педагог, дидакт, все время можно было ее ругать до бесконечности, но дети ее любили. Вот так состоялось мое первое знакомство вот с таким благотворительным, негосударственным детским домом. Проходит время, и однажды меня приглашают на консультацию в другой детский дом, который находится на Тимирязевской, 22. Я приезжаю — директор мне знакома, она была у меня на консультации. Она обрадовалась, была теплая встреча. А потом началась маленькая работа психолога. В этот детский дом пришли два человека из Софийского детского дома — это Наталья Владимировна Сидорина и Тамара Борисовна — два педагога, два талантливых человека, два небезразличных человека. Два человека, которые хотели и умели работать с детьми. Ситуация сложилась так, что Наталья Владимировна должна была возглавить детский дом, в который она пришла, ее поставили директором. Сказать, что это было просто — это значит ничего не сказать, это было очень трудно. Надо было поставить работу — нет, не заново, там работали хорошие педагоги, они делали хорошее доброе дело, директор любила мальчишек, и они ей платили огромной доверительностью, она знала все — их любовь, все страдания их и так далее. Потому что я с этими мальчишками тоже имела возможность беседовать, разговаривать, работать, пусть небольшой срок, но тем не менее я видела теплое отношение директора и воспитанников. Но вы сами знаете, начинать, когда человек начинает, надо начинать все снова. Не потому, что поговорка есть такая: новая метла метет по-новому, но новые взгляды, новые принципы, новый подход к работе, конечно, зазвучал. Было просто? Нет, было очень трудно. Надо было выпустить тех взрослых мальчишек, которым было уже 17, 16, в 18 их надо выпустить. Не просто выпустить, надо устроить их жизнь в этом мире — это совсем непросто. Одно дело, когда ты ведешь ребенка там семи лет и так далее — это одна позиция. А здесь позиция — они уже взрослые, они выросли без тебя. И это задача решалась тоже трудоустроить их, чтобы не покатились. Потому что выкатились — а там на счетах денежки лежат. Потому что все денежки, которые им полагаются, они складывались на их собственные счета, они не шли в детский дом, они принадлежали мальчишкам. Это, конечно, большой был искус. Но пошел поток новых детей. Это шли мальчишки семилетние, шестилетние, очень разные, и трудные, и сложные. И я могу сказать, что всякое соприкосновение с этими мальчишками то радовало, то огорчало. Но за всем этим стояла духовная мощь отца Дмитрия. Не было мальчишки ни одного, с которым нельзя было разобраться с позиции помощи ему, воспитания его, направления его, и здесь была всегда роль батюшки. А в чем же эта роль заключалась? Вот всегда говорят о том, что от руководителя зависит все. Батюшка, когда, знаете, как-то кто-то сказал: батюшка отец Дмитрий имел отношение к вашему Дому? Нет, он не имел отношение к нашему Дому, он был его создателем, он был его отцом, он был его кормильцем, он был его, как сказать, ну, наверное, апофеозом, содержанием той нравственности, той духовности, той направленности, той чистоты, которую сам батюшка имел, и это он вложил вот в дух этого Дома.

А. Леонтьева

— А можно я спрошу вас, вот вы так вдохновлено говорите. Вот люди, которые не знают, как общался отец Дмитрий со своими детьми, может быть, расскажете, как это вообще вот конкретно выглядело, чтобы себе можно было представить.

Т. Воробьева

— Во-первых, вы знаете, всякое общение предполагает количество встреч — это не были дежурные встречи в воскресенья и так далее, это были постоянные встречи. Когда батюшка заканчивал службу, он заезжал в наш «Павлин», он заезжал потрапезничать с нами, а значит и с детьми. И дети благоговейно выстраивались под благословение батюшки. Те, у кого были проблемы — батюшка на ухо что-то тихо говорил. Те, у кого были большие проблемы —батюшка еще тише говорил. Ни один ребенок не был для него непонятен, неизвестен. Ни одни ребенок не выпал из его внимания. Поэтому вот эта возможность так часто быть в нашем «Павлине», так вместе сидеть, так вместе разговаривать, конечно, она давала возможность действительно знания и близости священника, духовника, человека, отца к этим мальчишкам. И я хочу рассказать немножечко сейчас о другом. В жизни будет такая трудная ситуация, я вот говорю, что буду приезжать время от времени в этот «Павлин», консультировать деток, смотреть деток, давать программу сопровождения. Но однажды мне надо будет просто уезжать — заболеет супруг, и я понимаю, что надо уезжать. И вдруг звонит Наталья Владимировна и говорит: «Татьяна Владимировна, с вами хочет встретиться отец Димитрий». Я тогда не была близко знакома с батюшкой, но, конечно, с благоговением к нему относилась. Потому что место, где мы живем летом на даче, в деревне точнее надо сказать, там было очень много прихожан отца Димитрия, как будто это вот филиал Благовещенского храма, Митрофаньевского. И я, конечно, много о нем очень слышала от его духовных чад — Тони, Саши Гиацинтовой, Тани Полищук, очень много слышала. И, конечно, я много слышала его проповедей. Я с таким благоговейным духом к нему относилась, что своим детям я очень много о нем рассказывала, вот как, никогда не видя его, никогда не встречаясь, я рассказывала с таким вот, как я сейчас рассказываю, с таким добрым теплом, радостью. И рассказывала о сильном человеке, об огромном и большом человеке.

А. Леонтьева

— Я напомню, что сегодня мы разговариваем с Татьяной Воробьевой, детским психологом, психологом высшей категории. Татьяне пришлось, вернее, как сказать...

Т. Воробьева

— Посчастливилось.

А. Леонтьева

— Да, сказать посчастливилось, вы имели такое счастье и радость и, может быть, даже честь — много лет работать с отцом Димитрием Смирновым. И сейчас мы вспоминаем про батюшку. Вот продолжите, пожалуйста, как вы встретились первый раз.

Т. Воробьева

— Да. Я звоню своему духовному отцу, я говорю: «Батюшка, благословите, меня приглашает отец Дмитрий на аудиенцию». И вдруг мой батюшка говорит: «Я трижды вас благословляю. Я трижды вас благословляю на все то, что скажет вам отец Димитрий, что предложит вам отец Димитрий. Он стоит на другой духовной высоте». Это слова моего духовного отца. Когда я приехала к батюшке, он встретил меня так тепло, так как умеет батюшка — радостно, тепло. И слова: «Вот любые ваши условия. Как вы сможете, как вы... — Батюшка, должна уехать у меня тяжело заболел муж. — Ничего, мы будем приезжать в деревню за вами». Меня это очень смутило: «Батюшка, ну невелика я фигура, чтобы за мной ездить 340 туда, 340 обратно — 700. Я не смогу так. Лучше вы мне будете звонить, не вы, а директор, и я буду приезжать, по возможности, когда накопятся детки, пришедшие к нам, и я буду смотреть и расписывать программу, если понадобится и так далее». Вот так мы познакомились с батюшкой. Началась наша работа. Она началась непросто. Действительно я приезжала локально и так далее. И мы с батюшкой сумели снять в это время несколько передач «Под часами». Но вот умирает супруг. Духовный отец говорит: «Татьяна, немедленно в Москву». А я не могу уехать в Москву, я хочу быть здесь вот, с его могилой рядом. И 9 января я переворачиваюсь на машине. Вот просто на ровном месте. Я переворачиваюсь на машине, не просто, машина переворачивается на крышу, я повисла вниз головой и только ремень меня спасает. Отстегнулась и так далее, звоню сыну: я попала в аварию. Проходит время, батюшка звонит, я говорю: батюшка, вот так и так. И вдруг он как закричит в телефон: «Немедленно в Москву, немедленно! Я жду тебя! Какие размышления могут быть, нужна не нужна, это что такое? Я жду тебя!» Я поняла: не слушаться такого грозного приглашения, терзаясь страданиями и муками, просто нельзя. Надо собираться и ехать в Москву. Какая мудрость батюшки. Вот я бы сидела бы и страдала, и страдала бы, и не служила, и не делала того дела, которое дал мне Господь, и знания, и опыт. И я приезжаю в наш детский дом любимый «Павлин». Проходит время, меня мучает все равно момент такой. Слова, которые батюшка мне сказал: я давно за вами наблюдаю, поэтому я и приглашаю вас в «Павлин». Я давно вас знаю. Но меня смущает о том, что батюшка знает содержание моего служения, моей работы, но он не знает, что я из себя представляю. Однажды я сказала: «Батюшка, останьтесь, пожалуйста, я хочу поговорить». И вот здесь я хочу дать такую маленькую ремарочку: никогда батюшка, никогда не позволит себе не ответить на ваш вопрос. Этого никогда не было. Я встаю, как будто я на суде, я говорю: «Батюшка, вы сказали, что вы знаете меня. Но вы не знаете, что представляет моя душа, сколько в ней всего. Поэтому я должна вам об этом сказать. Захотите ли вы после этого со мной сотрудничать?» И я говорю о всех тех немощах, о тех всех недостатках, недостоинствах души, болезнях души, которые я знаю, которые, конечно, я исповедала, но тем не менее они же были в моей жизни. Поэтому я должна об этом сказать.

А. Леонтьева

— То есть у вас была такая потребность, вот просто вот исповедоваться полностью батюшке.

Т. Воробьева

— Да, я должна это сделать, потому что я хотела, чтобы батюшка знал все про меня. Когда он сказал: я давно за вами наблюдаю, — но вдруг это идиллия, вдруг это иллюзия? Я неплохой психолог и так далее, но я же еще и человек Божий, поэтому батюшка должен знать, что это Божий человек из себя представляет, его сущность, его душевная и духовная сущность. Когда я батюшке рассказала, я, конечно, плакала стояла, он подошел ко мне — большой, сильный, обнял меня поцеловал и сказал: «Я тебя еще больше люблю. Но ты только ведь забыла: я ведь священник. Поэтому я все знаю. И люблю тебя. И поэтому закричал тебе: приезжай, что ты ждешь, не смей оставаться».

А. Леонтьева

— Потрясающая история.

Т. Воробьева

— На всякие мои попытки, потому что ну душа-то, конечно, находится и в смятении, в каком плане, личностном служении, может быть, надо уйти из этого мира, уйти, может быть, в монастырь и так далее. Эти мысли, конечно, обуревают, конечно, ты в них нет-нет, да к ним возвращаешься. И однажды точно также в кабинете, когда снова попросила батюшку поговорить, я сказала: «Батюшка, ну может быть, ведь я вдова, и вдова ведь уже в том возрасте, когда семью заводить я не смогу никогда, я не смогу переступить ни через какие, мне ничего не нужно. Дети выросли. Может быть, мне уйти из этого мира?» И батюшка, как всегда, опять большой и сильный, радостный: «Ты что, Татьяна? Ты знаешь, как я тебя люблю? Я тебя никому не отдам. — Батюшка, вы меня любите? — Да ты что? Я за тебя частицу вынимаю каждый раз на службе. А ты хочешь... — Батюшка, я ничего больше не хочу. — Запомни: здесь служить, здесь». Я поняла еще раз: мой путь Богом был проставлен к батюшке. Я могу сказать о том, что вопрос, кем был батюшка для меня. У меня был духовный отец — был, есть, и я хочу дожить свою жизнь с моим духовным отцом. Мы на эту тему говорили с батюшкой. Я говорю: «Батюшка, а разве можно менять духовного отца? Я этого сделать не могу». Он говорит: «Нет, Татьяна, духовного отца не меняют, он один. Он Богом дан и поставлен. И только если канонические нарушения, ну тогда что же. — Батюшка, а у вас? — Что же, и у меня было, и от меня уходили. Ну что я могу сказать? Уходили. И я должен был их благословить на этот уход. Что же делать, каждый выбирает свой путь...» Шло время. Рос наш детский дом. Росла необыкновенная работа, которая была в этом, была и есть, и будет, я думаю, в этом детском доме, которая меня поражала. Поражала и удивляла — сколько сил, сколько энергии. Вот само содержание работы, оно столь многоплановое — это и духовная работа, это и храм, это молитва, это соборная молитва детей: когда кто-то заболевал, все сотрудники и дети вставали на молитву. Но это работа просветительская, огромная просветительская работа. В прошлом году было 20 лет открытия нашего Дома. И мы решили посвятить этот год юбилейный — собрать все, что есть в Москве, в Московской области, в России о святителе епископе Павлине. Это были такие изумительные поездки, где нам подарили мощи в монастыре. И мы все это записываем на камеру — это такое, мы пропеваем тропарь, мы пропеваем величание. Мы ездим к звонарям, в школу звонарей, мы поднимаемся на звонницу. И это ребята, и это все записываем, и это все это наша жизнь. И вот сейчас, когда была последняя наша встреча, последняя — 21 сентября по традиции у нас праздник «Прощай, лето». Всегда это съемки, это огромные фотосессии, это огромные наши стенды, где все моменты с нашими детьми. Нет стендов без детей, есть только мы, наши поездки по России — это храмы, это Дивеево, ну знаю, где мы только не были, это Псково-Печеры. То есть мы с ребятами объездили, наверное, всю Россию нашу благодатную, кроме, наверное, Крайнего Севера. И сидит наш батюшка. Он приехал уже, его привозили к нам, он до последний минуты ездил в «Павлин». До последней минуты.

А. Леонтьева

— Уже будучи больным.

Т. Воробьева

— Тяжело больным, не просто больным. Очень тяжело больным. Мы держали такую оборону, ничего не рассказывая о болезнях, о страшных страданиях батюшки, страданиях. Сейчас я могу сказать: это была не болезнь, это был крест. Вот как у преподобного Паисия Святогорца, когда он сказал: я испытал все муки. Вот так испытал батюшка. Я не буду рассказывать, то что мы видели, это знало очень малое количество людей, об этом и не говорили. Батюшку привозили на колясочке. И я, придя, примчавшись в храм, вижу, как батюшку на колясочке Роман высаживает, я обнимаю его, я говорю: «Батюшка! — Татьян, ну вот ты меня любишь, ты меня сейчас заморозишь. — Нет, батюшка, проезжаем, сразу проезжаем». И вот мы показываем этот фильм, батюшка его знает, он видел его, благословлял этот фильм, все наши походы без его благословения не могли быть. И он просидел, мы повторили этот фильм, снова повторили. Он просидел и проплакал. Он сидел и плакал — этот сильный человек, у него текли слезы. Наталья Владимировна держала батюшку за плечи, потому что безгранично, с огромной любовью благодатной, благодарной она относилась к другу, к священнику, к духовнику — к той опоре, к той защите, к той мудрости, к тому наставлению, которое она могла черпать безгранично. Безгранично. Плакала Наталья Владимировна. У нас у всех тоже текли слезы, как будто мы понимали, что мы больше не увидим батюшку. И сидя в трапезной за столом, мальчишки и мы, и вдруг батюшка говорит: «Ну что ж, вот сидим мы за столом, а может быть, когда еще встретимся. Я ведь стою пред вратами другого мира».

А. Леонтьева

— Напоминаю, что сегодня с вами в студии Анна Леонтьева и Татьяна Воробьева, детский психолог, психолог высшей категории. Мы вспоминаем протоиерея отца Дмитрия Смирнова, недавно отошедшего ко Господу. И вернемся к вам через минуту.

А. Леонтьева

— Сегодня с вами Анна Леонтьева и Татьяна Воробьева, детский психолог, психолог высшей категории, уже давно любимая нами гостья. А сегодня мы вспоминаем протоиерея Дмитрия Смирнова, с которым Татьяна работала много лет в детском доме «Павлин». 21 октября отошел ко Господу дорогой батюшка. И сейчас хотелось не просто повспоминать о его работе, ну вот в данном случае работе в детском доме. Татьяна, хотелось поднять такую тему в нашей беседе. Отец Дмитрий многим, то есть люди разделяются на два лагеря практически. Вот сейчас я читаю то, что нем пишут, некрологи...

Т. Воробьева

— Те кто принимают и кто не принимает батюшку.

А. Леонтьева

— Да, одни говорят: мы просто пришли вот к вере, да, очень много людей говорят: мы пришли к вере, мы учились жить на его проповедях. Вот мой муж сказал, что он даже хотел мне прислать какое-то видео, вот последние слова, уже очень больной отец Дмитрий, очень такой слабый, вот, но он говорит. Его спрашивает корреспондент: «Что такое человек?» Отец Дмитрий говорит, не задумываясь и, так сказать: «Человек — это человек, верующий в Христа». Ну тут вспоминаются многочисленные его программы, такие очень полемические, с Познером, где все там говорят: ну как это? А что, неверующий в Христа — это не человек? И так далее. Ну то есть у батюшки очень много таких высказываний каких-то, выступлений, которые совершенно непопулярны. Однако он выступал прямо, ничего не смягчал, да, никогда не подслащал: я против того-то, я против абортов, то есть какие-то его высказывания, типа: «Мужчина умнее, а женщина терпеливее», да, — ну как это в современном мире можно сказать? Вот, наверное, мой вопрос прозвучит так: вот как вы воспринимали вот эти все такие непопулярные мнения и что вот вы о этом думаете?

Т. Воробьева

— Да, я тоже смотрела «Спас», наверное, до двенадцати. И один из священников, выступающих сказал о батюшке, что батюшка бы непоследовательным иногда. Он несколько раз повторял это слово, оно мне резануло душу и слух. Батюшка был во всем последовательным. Его последовательность заключалась именно в том, что всякое дело, которое я делаю, оно направлено на служение человеку. И к тому, чтобы человек стал человеком. Человек, не умеющий сострадать, сопереживать, сочувствовать, не способен на жертвенность, не способен. Потому что только эти качества, а какие это качества — это качества доброты. Всего лишь навсего воспитать в ребенке доброту. Вот почему вся работа Дома, она изначально была так построена. Пришел ребенок — не вот тебе кровать, вот тебе тумбочка — ляг, где тебе хочется, посмотри: вот место, вот место... Ты это выбрал? Хорошо. А что ты любишь? Вот музыка, вот то. Мы имели возможность, благодаря батюшке, открывать в ребенке все то, к чему он способен: музыка — будешь ходить в музыкальную школу. Ты хочешь вот это, художественная — ты будешь ходить в художку. Ты хочешь заниматься — ты будешь заниматься. То есть он предоставил возможность ребятам познать мир, не быть в условиях госпитализма — что вот это детский дом, и в нем только вот такое. Нет, он открыл этот мир. А зачем его открывать? Чтобы душа познавала, что такое в храме. И надо видеть мальчишку — очень непростого, очень сложного, который в Псково-Печерах, в Пскове подходит в церковную лавку. Все ушли туда куда-то, а он — очень трудный мальчишка, очень непростой. Давали деньги в кошелечке, каждому давались свои деньги — это была традиция, обязательно. Он достает эти деньги и покупает для мамы иконочку и крест. И служительница, которая стоит за свечным ящиком, она говорит: ну не нужно деньги. Нет, я хочу их купить. Вот понимаете, вот эта последовательность батюшки: воспитать в детях доброту, доброту, благодарность — это очень трудная задача, и она во всем была. Она была в четкости его позиции. Вот не было позиции конформизма: вот если так, а если надо, вот так. Она была всегда заявлена. Поэтому, когда мы говорим, батюшка, да, он говорил то, что понимал, что знал, в что веровал. И знал, что эта позиция направлена на служение человеку, человеком Богу, что только такая позиция позволит ему тоже выбрать правильный путь, а не зигзагообразный — ни вверх, ни вниз — не по спирали вниз. Да, мы знаем, что нет прямой дороги, но очень важно, когда есть прямой ориентир. Поэтому во всех ситуациях... Вы говорите: можно было принимать или не принимать. Можно было не принимать и не соглашаться, и такие случи были. Они касались мальчишек. Вопрос встал об опеке одного мальчика. Мальчишка очень своеобразный: неинтересной, худющий, ко всем цепляется, пристает и так далее, получает тумаки. Казалось бы. Но в нем есть все равно такая изюминка, которую не видеть нельзя. Вообще надо во всех людях видеть эту Божию изюминку, которую видел батюшка и нас учил это видеть. И вот встает этот вопрос. И батюшка: «Ты знаешь, я не могу сказать, что я согласен, вот ты знаешь, не могу о нем ничего сказать. — А я могу, батюшка, а я могу сказать, потому что я наблюдала, я говорила, я видела и поэтому я говорю, что этот ребенок принадлежит этому человеку, принадлежит. Это настолько, батюшка, верно». Пройдет время, и он скажет: «Ты была права, они действительно нужны друг другу». Батюшка умел отходить там, где это касалось нужности душе, для души это было полезно. Но никогда не отходил с позиции вихляния. Эта твердость, она для всех нас была ориентиром. Это было очень важно. И вот сейчас я хочу сказать: коллектив, который батюшка собрал, он очень разный. Он очень разный. Но вот я буквально утром об этом подумала: надо же, мы все такие разные, но если нас сложить, как стеклышки в калейдоскопе, то, наверное, отразится образ батюшки в нашей целостности. Вот Григорий Владимирович — талантливейший, вот Галина Николаевна — такой дотошный доктор, что я иногда говорю: «Галина Николаевна, вы прямо перегибаете палку, ну как-то поспокойней». Вот Алексей Игоревич ответственный, вот Александр Юзефович, тоже воспитанник детского дома, но такой ответственный, такой... Вот Наталья Владимировна, которая умеет принимать решения и нести ответственность за принятые решения — с ее твердостью, с ее действительно умением многогранно просмотреть вопрос и никогда не быть за эмоцию, никогда не быть: вот растопчем, убьем, уберем — нет. Никогда. Потому что не сразу коллектив формировался, все было в этом коллективе, приходили люди, уходили. Но как их батюшка подбирал, ведь ни один человек не пришел без благословения батюшки. Ни один. И в результате сложился целостный коллектив. Не просто сотрудников — семьи, где нет ребенка, которого мы все не знаем, все не обсуждаема, все заявлены, все должны участвовать в процессе. Вот этот принцип, закон — я не люблю слово «принцип», но этот закон, что ребенок в Доме принадлежит всем и каждому, и каждый отвечает за его воспитание, а не то что ты завхоз, ты прошла мимо, не то что ты повар — нет. Это ведь заслуга батюшки.

А. Леонтьева

— Татьяна, но вопрос еще в том, что, наверное, вот как вы ответите. Нельзя, разве нельзя было как-то помягче высказываться? Ведь в Википедии отдельной статьей идет, там вот эти вот высказывания, да, скандальные высказывания батюшки.

Т. Воробьева

— Вы знаете, тогда надо сказать: батюшка, вы должны измениться в угоду, вы должны поменять себя в угоду. Ведь когда нас ходят вылечить, делают укол — он пробивает кожу, и он очень больной подчас бывает. Потом массируют, массируют — муссируют. И смотришь — синяк прошел, а больной исцеляется. Вот, наверное, слова батюшки, они подобны этому уколу. Больной укол, а чтобы не было синяка, надо отмуссировать всем, поднять всю эту пену, неважно, он не боялся этой пены. Он не боялся, это была пена. Он знал: сейчас отмуссируют, а потом результат массажа сказывается — что синяка нет, желтизна ушла. А осталась польза. Не каждый придет к этому. Не каждый пришел к Богу, родившись, взял да пришел. Сегодня очень много и часто звучит, к сожалению, от батюшкиных духовных чад, я вот слышу: а мы вот с эпохи неолита с батюшкой, а мы вот знаем. Хорошо, что вы знаете. Но хорошо, чтобы вы вобрали и его сущностное содержание, его сущностное направление. Вы столько времени были с ним. Но иногда только рядом, но не вместе. Вот поэтому я хочу сказать, я принимала все слова батюшки. Для меня они были бесспорными. Это не слепое подчинение, это рассуждение. И потом, после рассуждения обязательно к выводу: а я ведь согласна с этим. Я согласна с этим как психолог прежде всего, как православный человек. Я согласна с этим. Да. И действительно, если бы мы доверили мужчине его изначальное предназначение — быть главным, самым главным по ответственности, наши мужчины стали бы мужчинами, и сегодня не было бы той трансформации, которая сегодня происходит в обществе. Если бы мы доверили женщине ее святость, ее мягкость, ее нежность, ее богоизбранность в сохранности очага — мы бы сегодня не имели такое количество бизнесвумен, которые забывают про детей — нет, я не осуждаю их, время такое. Но мы забыли закон, психофизиология: ведь душа определяет физиологические процессы. И вот мы уже имеем на уровне генном изменения, на уровне гормональном мы имеем изменения гормональные, вот уже гормоны мужские и женские становятся равными, амбивалентными. Такого быть не должно, мальчишка должен быть мальчишкой, девочка должна быть девочкой. И гормоны женские это женские, гормоны мужские, а ведь они определяют развитие мозга, между прочим, его качественную и количественную характеристику. Это же не только анатомическая, морфологическая закономерность. Ведь в морфологии там все есть, а вот как это будет, где будет доминанта мужская, а где будет доминанта женская. Неслучайно мышление мужское отличается от женского однозначно. Мужской мозг, если мы посмотрим в анатомическом театре, вы все равно скажете, где мозги мужские, а где мозги женские, они отличны даже с позиции визуального восприятия.

А. Леонтьева

— Я думаю, что после этой передачи, я думаю, что какие-нибудь светские СМИ просто, наверное, найдут почву для того, чтобы нас как следует отдубасить.

Т. Воробьева

— Ну мы же сказали: это отмуссируют, а потом будет результат массажа. И может быть, это наших мужчин действительно поставит на должную высоту при всей трудности сегодняшнего времени, при всей такой действительно трудной нереализованности.

А. Леонтьева

— Сегодня мы вспоминаем протоиерея Дмитрия Смирнова. У нас в гостях Татьяна Воробьева, детский психолог, психолог высшей категории, человек, который много лет имел радость работать с батюшкой. И у меня вопрос от нашего звукорежиссера, который сидит вот сейчас и записывает нашу программу, и вопрос очень хороший, я решила задать, Саши Соловьевой. Вот несмотря на то что огромный лагерь людей, который были такими духовными чадами батюшка, был и другой лагерь и остается, который непрерывно его критиковали. Вот как отец Дмитрий выносил вот этот весь ну гнет, не знаю, тяжесть негатива, который, в общем-то, на него лился?

Т. Воробьева

— Я видела две грани здесь, я это видела, и душой прежде всего. Как воин — он был непоколебим. Он не сдавал позиции, не отступал назад. Как человек — он страдал. И не видеть это было нельзя. Он страдал — эти нападки, он страдал — эти желания засудить, он страдал — эта псевдопомощь, которыми оправдывали недостойные высказывания пастыря. Он страдал, я это видела. Но он был воином. И заметьте, он прошел путь. Вот мы говорим один лагерь — те, кто принимает батюшку, благоговейно относится к нему, идет по его пути, который он нам проложил. Другой лагерь — который кричит, рычит: распять. Разве это не путь Христов? Разве не так было при Христе, разве не так? И смотреть на Голгофе, на кресте, разве она не была мучительной и страшной? Разве не была мучительной болезнь батюшки целый месяц последний. Она была очень тяжелой, эта болезнь, она была физически очень тяжелая. И он никогда не жаловался, он был благодарен тем людям, которые были с ним. Не рядом, а вместе — это доктор Ольга, врач-кардиолог, это Екатерина, секретарь батюшки, это Роман, рабочий, который возил батюшку, подымал, опускал, и в день сколько раз надо было это сделать. Это была Наталья Владимировна, которая везла батюшка домашние сырники. И он, придя в себя, радовался и говорил: какие вкусные люляшки, которые ты привезла. Это был тот небольшой круг людей, который был с ним вместе. А мы только слушали и молились все. Мы только душевно и духовно подпирали этих людей, которые сутки — нет, не день, сутками, оставив свои семьи, свои заботы, свои проблемы, а там были очень серьезные проблемы, спя около батюшки на полу, потому что нет кровати, засыпая на этом полу, просыпаясь и служа батюшке. Поэтому могу сказать не понаслышке: есть люди, которые прошли с батюшкой такой же тернистый путь, не отрицаясь, не отказываясь, не скуля, что устали, и кто бы замену дал. Нет, охраняя, оберегая каждую минуту его жизни. Поэтому первый звонок, и первый кто узнал об уходе, это, конечно, была Наталья Владимировна, директор детского дома. Именно ей позвонила доктор и сказала о том, что батюшки больше нет. Я могу сказать, конечно, был день очень трудный. Очень трудный. Собрались все дети, взрослые, собрались в трапезной и служили литию по усопшему нашему батюшке. И все вместе пели: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас». Пели мальчишки, пели взрослые люди, мы пели. Мы перед Богом благодарили нашего отца, создателя нашего детского дома. Нет, не покровителя, а основу нашего детского дома. Он не покровитель, он сердце нашего Дома, сердце и душа нашего Дома, наших мальчишек. Поэтому хочу сказать: люди, которые имеют свою точку зрения, пускай они ее имеют. Просто еще раз и еще раз скажу: в спорах не рождается истина, и правда у каждого своя, а истина одна. И вот батюшка, он знал эту истину, поэтому он ее исповедовал — так бескомпромиссно, так смело, так четко, так не размыто, так немногословно, просто и ясно. Поэтому она и ложилась кому-то очень удобно, кому-то очень неудобно. Поэтому хотите спорить? Но в спорах нет истины. А лучше вслушайтесь еще раз в его слова. В этом году вышел очередной календарь от батюшки. Он, к сожалению, разваливается на странички. Он удивительный — там маленькие высказывания батюшки, на каждый день. И когда читаешь, как будто духовный заряд тебе сегодня дают. И сколько там нового ты познаешь, ты просто поражаешься. Надо же, какая простая вещь, что каждого Господь привел в этот мир, чтобы он спасся. И пока место еще есть, будут дети на земле, чтобы они спаслись. И мы не знаем, кто будет тот последний, который это место закроет. Тогда и закончится все на этой земле. А всем нам дана Богом возможность быть с Ним — в местах светлых, в местах, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание. И вот батюшка вел наших мальчишек. Всякое было в детском доме, мальчишки — это мальчишки, с проблемами мы сталкивались очень непростыми, очень сложными, с позиции и деликатности — это мальчишки, они растут, и все, так сказать, бывает в их жизни, с позиции ссор, с позиции сквернословия. И вы знаете, мы могли решить эти вопросы. И мальчишки приходили и спрашивали. И когда ты спрашивал о чем-то, он говорит: ну вы знаете, ну это вот — вот это по этой причине. И я была благодарна, что он может с тобой, женщиной, говорить о том, что выносится на исповедь, что он страдает из-за этого. Вот надо было этот дух искренности в каждом из нас иметь, чтобы мальчишки могли открыться, могли рассказать. Посмотрите, как у дверей Натальи Владимировны толкутся мальчишки. Они толкутся около дверей. Всякий раз каждый заглядывает: «Вы свободны? Нет? Я потом зайду». Все понятно. Олег проявился, другой Олег проявился и так далее и тому подобное. А это дорогого стоит. Значит, нужна этим мальчишкам. И когда они уходят от нас, вы не представляете — у меня нет радости. Я так расстраиваюсь всегда, я так переживаю. Ну зачем вы их забираете от нас? Мы действительно всем сердцем прикипаем к ним. И они наши, эти мальчишки.

А. Леонтьева

— А Татьяна, разговор пошел не так, как я ожидала. Ну разговор на самом деле о том, чего не видели те люди, которые непрерывно критиковали отца Дмитрия Смирнова — разговор о его работе с детьми, о его работе в детском доме. Татьяна рассказывает нам о том, чего мы действительно не знаем и не знали. Татьяна, а вот ваши взаимоотношения с батюшкой, вот какие они были, что вы можете рассказать?

Т. Воробьева

— Я могу сказать, что они были удивительно искренними и, самое главное, никогда они не были индифферентными. Ни один человек в коллективе не был обойден батюшкой. Мы все взрослые люди, мы все люди, живущие в этом мире со своими проблемами, переживаниями. И удивительнейшим образом батюшка находил возможность в случае какого-то нашего протуберанца, который вдруг в душе поднимался, приехать и лично поговорить. Вот один хочет уйти, вот там зарплата побольше, и вот так вот, вот здесь не складываются отношения, а вот там зовут на хорошую ставку. Батюшка, как скорая помощь, он мчится. Он закрывается с этим человеком один на один. Какие он находит слова? Мы потом узнаем. «Ты что с ума сошла? Я не отпущу, ты мне сама очень нужна». Какие слова он находит? Он находит слова такого тепла, такого отцовства, но не просто — твоей значимости в этом Доме. Нет, ты не серая мышка, нет, ты не тот — нет у нас незаменимых. Нет, ты незаменима! Ты незаменима! Вот эта позиция...

А. Леонтьева

— Как это важно услышать.

Т. Воробьева

— Вот эту позицию дать — это крылья вырастают, там где они давным-давно опустились. «Ты незаменима. Вот уйдешь без моего благословения — сама все узнаешь, что будет». Ну кто же через это переступит? Да никто не переступит. Другой момент. Надо отдать должное Наталье Владимировне — опять возвращаюсь к ней, — она видела очень четко все нюансы, настроения, отношения. И когда что-то такое, она просила батюшку помочь. Батюшка приходил и говорил: «Скажи мне, что с тобой случилось? Ну почему вот директор говорит, что ты стала унылой. — Да нет, батюшка, вот... — Ты что? —опять он находил слова. — Подожди, пройдет вот это, ты будешь смеяться. — Батюшка, неужели это когда-нибудь будет? Обязательно будет, здесь нужно время, переживи. Приди ко мне, вот приди и поплачь». Действительно, у него широкая-широкая грудь, и хотелось действительно всякий раз приникнуть, обнять его. «Ты приди и поплачь, а я тебя поглажу». Да, это было вот так. Это было так. Вот другое. Вот он получил высокие там звания, награды, получил первое место среди педагогов и так далее — и для него батюшка находил всегда слова нужные, настолько нужные. Мы просим о мальчишке, о Давиде: «Батюшка, он такой хороший, он так рвется в алтарь». А батюшка как отец: «Этого нельзя делать. Вы подставляете его под молох, вы подставляете его на такую Голгофу, а душа незрелая, ведь он возгордится. — Батюшка, ну давайте попробуем. — Ну давайте попробуем». И действительно, душа взрывается. «Я преодолел тщеславие и гордыню», — говорит двенадцатилетний отрок. Батюшка все знает, как поступить, как каждого из нас развести, как каждому помочь, как каждому найти слова. Что-то человек не так сделал, кого-то обидел, жестко задел — он очень суров бывает в этот момент. Он не позволяет обидеть человеку, сотруднику, другого сотрудника. Вот это вот участие в каждой позиции каждого нашего общежития, нашего Дома. Здесь он строго вызовет и строго скажет: «Если я еще раз увижу эту обиду, эту боль, значит мы расстанемся». Для батюшки было очень важно вот монолит коллектива, монолит, чтобы там не было вот этих тараканов, серпентария. И он очень к этому относился очень трепетно. Очень трепетно. Он относился к этому как действительно к тончайшей, даже барометр: вот чуть что — батюшка тут же, он здесь, с нами. Он соберет, он скажет для всех. И мы понимаем, что это «для всех» к каждому из нас относится. К каждому из нас. То есть не было незнания духа коллектива. Он всегда знал. Он знал, чем мы больны, как выздоравливаем, кого надо лечить словом, делом, и какое это должно быть слово, каким, как оно должно звучать, в какой тональности. Вот поэтому мы все были искренними с ним, мы все могли сказать. Мы знали, что он найдет то правильное лекарство — словом, делом. Однажды он сказал Наташе: «Ну прибавь ты Татьяне Владимировне зарплату». Я говорю: «Наташ, так я вообще от нее отказываюсь». Потому что денег не было, и был очень трудный период, когда действительно даже денег на зарплату не было. А батюшка говорит: «Ну ты прибавь ей, пожалуйста, зарплату». Я говорю: «Батюшка, да я не за зарплату здесь работаю. Я здесь служу. По вашему, батюшка, наставлению». Поэтому это вот удивительное, действительно, умение держать руку на пульсе. А по поводу непоследовательности я хочу сказать: батюшка всегда был последователен. Всегда был последователен, и эта последовательность заключалась в очень одном законе: если человек понял — его батюшка, я не знаю, он наградит его такой любовью. То есть не было злопамятства. Никогда не было: ах, Иванов у нас то-то сделал, а Петрова и так далее. Была удивительная, действительно Божия истинная сущность: упал — поднялся, помоги. И эту помощь нам оказывал. Вот это он был всегда последователен. Всегда. Никогда никакого злопамятства, никакой обиды и обидок, всегда только служить. Вот служить детям, служить Богу. Однажды батюшка пригласил меня и сказал: «Татьяна, вот давай, ты возглавишь такую службу по набору психологов. Вот как раз для общества „Жизнь“, для того чтобы мы с вами могли по телефону вести такие беседы с женщинами, которые хотят убить детей. Это у нас будет в поликлинике, у нас это будет в школах, это у нас будет везде». Я про себя думаю: батюшка, ну вы идеалист. Вот батюшкина последовательность в том, что душа его действительно ближе всех стояла к тому образу, о котором сказал Господь: будьте как дети. Вот он был таким, он бы таким. Его таким мало кто знал. А мы его знали таким. «Ну батюшка, ну кто нас допустит в поликлиники, простите, вести такую работу?» Но тем не менее благословение дано — надо эту работу делать. Я уезжаю из Москвы, его секретарь Екатерина Чистякова, она звонит мне по телефону: «Татьяна, мы приедем к вам, к вам туда (за 340 верст) с психологами, которых ты должна посмотреть, поговорить с ними». Приезжают психологи. Многие говорят о своих достоинствах и так далее. Моя задача — посмотреть, потрогать, пощупать, понюхать, понять, кто перед нами. И единственным критерием значимости, нужности, является самый последний тест: «Это работа бесплатная, за нее не будет денег». И все мои психологи рассыпались. И из этой группы психологов никто не вернулся на «телефон доверия». Оказывается, за доверие надо платить. Вот батюшка, наш святой батюшка, он, конечно, этого не учел, что, оказывается, за доверие хотят... Потому что он сам за доверие никогда на брал денег.

А. Леонтьева

— Знаете, Татьяна, вначале передачи я сказала какие-то слова о том, что безмерное горевание, оно вроде как не в христианской традиции. Но слушая ваш рассказ о работе отца Дмитрия Смирнова, о вашей совместной работе в детском доме «Павлин», рассказ о батюшке как о человеке, как о таком большом, как о широкой груди, на которой можно...

Т. Воробьева

— Любви, любви, большой любви.

А. Леонтьева

— Да, о большой любви. Я просто вижу, как много людей осиротело. И хочу сказать огромное спасибо за то, что вы рассказали об этом так по-человечески и так живо. Потому что вот для меня в этой передаче отец Дмитрий Смирнов перестал быть какой-то вот фигурой, какой-то СМИ-фигурой, которую, в общем, я часто видела. Я увидела его как вот живого человека, хоть и не была знакома, духовника. И спасибо большое за эти воспоминания.

Т. Воробьева

— А я благодарю вас и студию радио «Вера» за то, что вы захотели меня пригласить. И захотели услышать о батюшке том, которого не знают многие. И которого мне посчастливилось знать.