Мы беседовали с многодетными родителями Лией и Александром Сергеевыми.
Разговор шел о том, как появление особенного ребенка в семье подтолкнуло наших гостей к созданию реабилитационного центра в Грузии для помощи другим, и что помогло им в тяжелый момент не опустить руки и обрести счастье.
Ведущая: Анна Леонтьева
А. Леонтьева
- Добрый «Светлый вечер». Сегодня с вами Анна Леонтьева, как всегда по понедельникам мы говорим о семье и сегодня у нас в гостях Александр и Лия Сергеевы, многодетные родители, папа и мама особого ребенка. Добрый вечер.
А. Сергеев
- Добрый вечер.
Л. Сергеева
- Добрый вечер, Анна.
А. Леонтьева
- Очень приятно вас слышать, очень понравилась мне, Лия, ваша статья, слово «понравилась» здесь совсем не подходит, потому что, конечно, это сердце пополам и слезы из глаз, но знаете, у меня такой возник неожиданный вопрос, у нас какие-то серьезные темы для обсуждения, а вопрос, он, может быть, не совсем серьезный, но вот по тону вашей статьи, по накалу эмоций, которые в ней, я почувствовала, каким темпераментом обладает мать семейства Лия и хотела спросить Александра: это так? И если это так, как вы справляетесь с этим?
А. Сергеев
- Это отчасти так, то есть Лия по жизни старается быть сильным человеком для достижения поставленных ей больших целей, хотя в реальности это довольно хрупкий, слабый, ранимый человек, который нуждается в постоянной опоре, коей в семье выступаю я, как глава семьи, поэтому данная статья характеризует ее с одной из ее сторон, которая больше связана с ее текущей профессиональной деятельностью.
А. Леонтьева
- Александр, как приятно слышать от мужа жене, что она хрупкая и слабая женщина, это, на самом деле, гораздо, может быть, приятнее, чем сказать: «Ну, ты сильная могучая женщина!» Хотя, может быть, на самом деле, то, что Лия делает, я сразу раскрою все карты: у Лии и Александра родился особый ребенок Серафим, и они не просто реабилитируют ребенка, но Лия (вы меня будете поправлять по ходу, потому что я очень мало про вас знаю), Лия открыла бесплатный реабилитационный центр для особых детей в Грузии под названием Уре́ки, правильно я ударение поставила?
Л. Сергеева
- Правильно, единственный момент: мы пока только готовимся к открытию и очень надеемся принять первых пациентов вот после коронавирусной истории.
А. Леонтьева
- Поняла вас. И в этом реабилитационном центре, он построен на каких-то уникальных магнитных песках, о чем мы, наверное, поговорим дальше.
Л. Сергеева
- Совершенно точно.
А. Леонтьева
- А сейчас, знаете, мне памятна ваша статья, под большим впечатлением о вашем рассказе, хотелось начать сначала: как…даже не родился, а как возник человек по имени Серафим? Расскажите, пожалуйста, про начало вашего пути.
Л. Сергеева
- Все началось достаточно, с одной стороны, смешно и просто, с другой стороны, наверное, промыслительно: в определенный момент Саша меня «зафрендил» на «Фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)», при этом Саща был женат, а я собиралась замуж за совершенно другого человека, но удивительным Промыслом Божиим, наверное, получилось так, что и в его бывшей семье, когда речь зашла о венчании начали «сыпаться» отношения, и в моей предыдущей паре тоже были мысли о венчании, но отношения просто в пух и прах рассыпались, к сожалению, но мы же знаем, что Господь Бог, Он и намерение целует. А мы с Сашей просто приятельствовали, общались, дружили, варили сыр и мармелад - это то, что нас сплотило. (смеется)
А. Леонтьева
- Подождите, подождите, варили сыр и мармелад, это как?
Л. Сергеева
- Ну вот так вот, первый раз я решила, что я хочу сварить сыр, и ко мне пришли в гости моя ассистент, с которой я вместе работала, девчонка, и вот Саша тоже решил, что он тоже хочет варить сыр и пришел ко мне в гости, вот так мы с ним познакомились вживую. Сварили сыр, пообщались, выпили чай и не более того. Потом мы решили, что варить сыр - это недостаточно, мы хотим что-нибудь еще сварить и решили варить мармелад, ну вот мы с тех пор с ним, видимо, что-то варим совместное, периодически еще и жарим.
А. Леонтьева
- Слушайте, какое-то хорошее начало, начали мы с того, что варили сыр и мармелад, прекрасное начало, какое-то урожайное.
Л. Сергеева
- Так и было, мы вообще покушать очень любим, покушать любим, угостить любим. На самом деле, случилось в некотором смысле промыслительно, потому что развелся Саша, я его поддерживала после развода, просто как подруга, можно так сказать, потому что никаких отношений между нами на тот момент и быть не могло, я все еще собиралась замуж за другого человека, Саша его знал и мы периодически даже встречались на каких-то совместных мероприятиях, а потом уже, когда рассыпались мои отношения, вот тогда уже, через некоторое время только, мы обратили взоры друг на друга, потому что до этого Саша вытаскивал меня, как я когда-то вытаскивала его, то есть проявил себя, как друг, он проведывал, помогал, спрашивал, как я себя чувствую, в общем, не дал мне совсем уйти в себя, в какие-то темные глубины своей души, своей тоски, будучи обманутой и преданной на тот момент. И только тогда, когда уже чуть-чуть прошло время, несколько месяцев, мы как-то вдруг обратили внимание на то, что, оказывается, рядом со мной не просто друг, хотя мы даже за ручку не держались и даже в щечку не целовались, уже тогда вдруг стало понятно, для чего Господь вообще это все сотворил и буквально в самую первую же неделю наших более близких отношений, когда мы уже решили, что мы все-таки будем вместе, тогда уже мы решили, что первое: нам нужна дополнительная подушка и второе: мы решили, что мы поженимся. Но в силу природной лени мы до ЗАГСа доходили еще месяца три, наверное, просто по причине того, что то он закрыт, то обеденный перерыв, то нам лень ехать, то мы заняты, в общем, поженились мы через три месяца. А еще через две недели после свадьбы уже к нам пришел Серафим.
А. Леонтьева
- Сегодня у нас рассказывают о семье Александр и Лия Сергеевы, многодетные родители, папа и мама особого ребенка, с вами Анна Леонтьева. Я прочитала какую-то очень такую трогательную историю про поездку в Дивеево…
Л. Сергеева
- Это было, да. Это было в очередной раз очень забавно, потому что мы опоздали на поезд, мы должны были ехать в Печоры (я говорю: мы – «человек-косяк», умноженный на два в этом плане), то есть мы должны были уехать в Печоры, но опоздали на поезд. Мы расстроились и поехали ночевать к Саше, и с утра нас повез Сашин папа, потому что он не знал, что у Саши появилась девушка, но, познакомившись с папой мы решили, что надо все-таки куда-то поехать, и мы поехали, не то, чтобы «методом тыка», но просто решили, что раз не в Печоры, а куда ехать – непонятно, решили поехать в Дивеево, не то, что наобум, просто: а давай вот туда. Приехали в Дивеево и у меня начались какие-то проблемы с ушами, потому что у меня в ушах начало разговаривать, я начала слышать, я услышала, что я вернусь сюда с сыном, это меня очень удивило, потому что никакого сына у меня в помине не было, у меня было две старших дочери, я на тот момент еще была в разводе, это была, по-моему, первая неделя наших с Сашей отношений и какой может быть сын, я понятия не имела. А потом уже, когда ситуация начала развиваться стремительно, мы действительно поженились и в нашу жизнь пришел Серафим, потом Серафим очень трагично для нас обоих трагично родился, и мы действительно вернулись, как только мы выписались из всех больниц, которые сопровождали его трагичное рождение и дальнейшую реанимацию послеоперационную. Мы действительно поехали в Дивеево, Серафиму было два месяца на тот момент и стали его прикладывать к мощам Серафима Саровского и, в принципе, было уже понятно, что Серафим Саровский всегда будет рядом с нашей семьей, и мы его с Сашей почитаем, как нашего такого, можно сказать, покровителя нашей семьи.
А. Леонтьева
- Вообще даже по тому, что вы написали, по датам, когда вы думали о том, что этого мальчика уже зовут Серафим, но день памяти Серафима Саровского был за два месяца до родов…
Л. Сергеев
- Было удивительно, потому что мы всю беременность звали его Серафимом. Во-первых, мы были уверены, что это мальчик, во-вторых, мы были уверены, что он Серафим, то есть здесь у нас даже вариантов не было, вопросов не было, мы были абсолютно единогласны, но при этом при всем он должен был родиться в марте, не на январь как-то, не на август его дата рождения не попадала, я думала, что как-то Господь управит, значит, так надо. А потом так получилось, что в новогодние праздники я начала ощущать даже не болезненные, а потягивающие ощущения подо швом, у меня должно быть третье кесарево, я подумала, что дойду-ка я до врача, покажусь, спрошу, что это за ситуация. Я дошла до врача, это случилось уже после новогодних праздников, потому что выходила она 13-го числа января, я пришла и спросила, что это за потягивания, на что она сказала: «Ты, наверное, просто устала, давай-ка ты полежишь недельку на сохранении». Я возмутилась, сказала: «Какая может быть неделя на сохранении, у меня сейчас детям в школу, я вообще одна на хозяйстве, Саша работает». Пришла домой и в этот момент к нам в гости пришла наша бывшая няня, которая стала крестной моей средней дочери, няню зовут Нино́, она грузинка. И она говорит: «Вот, тебе уже пора в больницу собирать сумку». Я говорю: «Нино, какая сумка, мне еще два месяца до роддома. – Вот, я тебе купила тапочки и ночнушку». Я думаю: «Ну ладно, раз уж меня кладут на сохранение, возьму тапочки и ночнушку». Поблагодарила Нино, позвонила Саше, говорю: «Вот такая история, меня хотят положить на сохранение». Он говорит: «Ну давай ты перепроверишь у своего врача» - не того, к которому я пошла в поликлинику, а к той, у которой я платно наблюдалась. Я доехала до своего врача, и врач сказал: «Послушай, дорогая, если у тебя потягивает подо швом, ты ложишься на сохранение и не жужжишь вообще, потому что это ситуация серьезная». Ну ладно, придется лечь. Весь вечер я его выматывала, выгуливая по Москве, то есть мы пытались зайти в храм Воскресения Словущего на Театральной, где лежат мощи Спиридона Тримифунтского, туда не успели, храм закрылся, мы пошли гулять по Кремлю, пошли гулять по торговым центрам, зашли в какое-то кафе, потом пошли есть пончики, то есть я очень надеялась, что я его умотаю, и он меня все-таки привезет обратно домой, а не в больницу, на что он сказал: «Давай так: если тебя в больнице не примут и скажут, что ты им не нужна, то мы поедем домой, если тебя заберут, то ляжешь». Ну ладно, приехали в больницу уже в первом часу ночи и меня все-таки положили, посмотрели швы, сказали, что вроде как все в порядке со швами. Я лежу, а потом, на следующий день, произошла такая ситуация, что ко мне было повышенное внимание, то есть они узнали, что моим лечащим врачом (моя платная врач, которая меня отправила), как выяснилось, что этот роддом, он полностью контролируется ею и ее коллегами и когда они узнали, что я ее пациентка, они начали проявлять ко мне повышенное внимание. А ночью мне стало плохо, это была ночь с 14 на 15 уже января, я задохнулась, то есть я чувствую, что мне тяжело дышать и опять же, здесь такая цепочка неслучайное к случайному: я пришла на пост медсестринский и сказала, что мне тяжело дышать, я астматик, у меня астма в ремиссии и если мне тяжело дышать – это требует внимания. На что мне сказали, что: «Ой, вы посмотрите на нее, пришла она тут! Час ночи, маманя, ну-ка иди к себе в палату!» Я разозлилась, если бы мне сказали спокойно и вежливо, я, может быть, действительно успокоилась и пошла к себе в палату, но я разозлилась и потребовала позвать дежурного врача. Дежурный врач пришел, сказал, что тяжело дышать – пойдем, капельницу поставим. И мы пошли в родблок, потому что она дежурила в родблоке, мне поставили капельницу с гепарином и впервые в жизни за стеной я услышала, как рождаются дети, потому что, несмотря на то, что мне предстояли третьи роды, я никогда не была в родблоке, потому что мои дети – кесарята. Я написала радостный пост на «Фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)» о том, что: «Вы знаете, я лежу в родблоке, вот тут рядом работает бригада врачей, я слышу, как рождаются дети» - и люди начали меня поздравлять, а я пишу, что: «Ребят, а что вы меня поздравляете, мне-то еще два месяца гулять, я просто под капельницей лежу!» Думаю, Бог с ними, они неправильно поняли, потом все объясню, начала читать акафист Серафиму Саровскому и так и не смогла уснуть и читала акафист, приветствуя приход любимого святого, потому что уже была ночь 15-го числа. А дальше ситуация развивалась более, чем стремительно, потому что с утра пришел врач, спросил: «А что это было с вами ночью?» Я говорю: «Вы знаете, мне стало тяжело дышать, меня повезли на капельницу. – Ну как вам после капельницы?» Я говорю: «Немножко легче, но сохраняется ощущение трудного дыхания». И тогда меня повезли на повторное УЗИ и выяснилось, что на первом УЗИ они написали совершенно неправильные цифры по швам, потому что швов не было вообще, у меня разорвалась матка, а это значит, что под угрозой смерти были и я, и Серафим. И после этого второго УЗИ ребенок начал натурально биться, то есть он просто бился уже в животе. И врачи сказали, что нужно срочно родоразрешать, прямо сию секунду, потому что ребенок задыхается и может умереть. И я начала чувствовать, я еще тогда в шутку, не то, чтобы в шутку, но так, полузаигрывая, мужу писала: «Ты знаешь, у меня есть такое ощущение, что вот какой-то будет совсем новый период в нашей жизни» и мне почему-то казалось, что последним его цифрами будут 11.59, что вот с 12-ти дня у нас начнется совершенно другая жизнь. Но я не представляла, что это абсолютно были четкие цифры, потому что в 12.00 меня вскрыли, мне же разрезали живот и в 12.08 вынули Серафима, то есть когда я писала смски мужу о том, что я чувствую, что будет новый период, я даже не предполагала, что меня разрежут именно в этот день, 15 января, в день святого Серафима Саровского, тогда я еще думала, что я буду еще два месяца гулять.
А. Леонтьева
- Так началась ваша новая жизнь в день памяти преподобного Серафима и появился на свет маленький, крохотный, еще недоношенный Серафим, который, я так поняла, был крещен в реанимации на Крещение Господне.
Л. Сергеева
- Да, он был крещен в реанимации на Крещение Господне, то есть это было, Крещенский Сочельник, с 18 на 19 января и приехал крестить его иерей из того храма Воскресения Словущего, в который мы не успели тогда, когда ехали в больницу, это тоже была снова череда переплетения обстоятельств, то есть это не специально так получилось, что мы не успели и вызвали оттуда иерея, это люди прочли на «Фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)», подняли какие-то свои связи, сказали мне, что готов приехать батюшка и потом уже выяснилось, что он из этого храма Воскресения Словущего, он уже крестил Серафимушку в реанимации в Крещенский Сочельник.
А. Леонтьева
- Да, решусь вас прервать и скажу сразу, что маленький Серафим пережил вообще все, что можно пережить: операции, болезнь сердца…
Л. Сергеева
- На открытом сердце пережил операцию, когда ему было шесть дней, он весил кило четыреста, пережил инсульт и это все дало такие последствия, которые до сих пор с нами.
А. Леонтьева
- Лия, я не представляю, но понимаю, что переживали вы и хочу спросить Александра: Александр, как вы держались, как вы поддерживали жену и как вы вообще себя чувствовали в этот период?
А. Сергеев
- Для меня это все случилось тоже неожиданно, потому что я, как человек такой, более по жизни прагматичный, привык все планировать и рассчитывать, как человек с математическим умом, а когда это свершилось - это было что-то сродни шоку, но была такая стойкая уверенность, что раз случилось, значит, оно так и должно быть, значит, это мой сын, нужно принимать его, заботиться, вытаскивать. Первые недели были крайне сложные, потому что я мог их увидеть только в обеденный перерыв, когда я с работы отпрашивался, приезжал в больницу, где я наблюдал его в кювете, где он лежал совершенно одинокий. Через несколько дней только мне удалось увидеть Лию, которая тоже понемногу стала приходить в себя после операции, но плавно и постепенно тоже все это улеглось в меру планирования и в меру восприятия и, как христианином, было воспринято, как воля Божья, раз оно так случилось, то значит, должно так быть. Начался процесс планирования, что делать дальше, к кому обращаться, что искать, какие выходы для решения, для понимания ситуации и это дальше привело к тем последствиям, которые стали развиваться в нашей жизни.
А. Леонтьева
- Потрясающе, Александр, вы сейчас говорите о том, что вопреки законам психологии прошли те этапы, которые планируются неизбежно, а именно отрицание и гнев и сразу же пришли к принятию. Я хочу еще об этом поговорить, но напомню нашим радиослушателям, что в студии сегодня Александр и Лия Сергеевы, многодетные родители, папа и мама особого ребенка Серафима. Мы вернемся к этому разговору через минуту.
А. Леонтьева
- Сегодня у нас рассказывают о семье Александр и Лия Сергеевы, многодетные родители, папа и мама особенного ребенка. С вами Анна Леонтьева. Дорогие Лия и Александр, вот не знаю, к кому вопрос, но меня очень поразила фраза, которую Лия тоже написала: «Ничто так не сковывало и не освобождало меня как, то есть мы стоим перед фактом: ребенок стал инвалидом». Я не знаю точного диагноза и не знаю, хотите ли вы о нем говорить, но вот это вот: «ничто не сковывало и не освобождало» - что это значит?
Л. Сергеева
- Ну, давайте я начну с того, что сковывает: конечно, нас сейчас сковывают очень жесткие рамки его ограничений, то есть ему нужен постоянный присмотр, ему нужно особое питание, ему нужны медикаменты, ему нужен режим, ему нужна комплексная реабилитация, ему нужно много всего, и того, что есть, и того, что необходимо будет сделать, это все сковывает нас в определенном смысле, то есть мы не можем взять и уехать куда-нибудь в Брюссель (ну, это я, конечно, утрирую), но суть в том, что речь идет о том, что мы должны быть постоянно включены во все то, что происходит с ним. Естественно, нужно постоянно мониторить его состояние, нужно делать исследования, нужно проходить специалистов, нужно постоянно как-то корректировать его программу реабилитации, то есть я должна быть постоянно, не говоря о том, что его вообще нужно носить, потому что он не ходит. Что касаемо освобождения – ну, наверное, мне стало все равно на очень много того, что было раньше для меня ограничивающими моими личными установками, мне стало все равно на чувство стыда, если раньше мне было очень сложно о чем-то просить, то, когда ты делаешь одно и то же действие много раз, уже ты его делаешь на уровне: ну это просто моя задача, которую я должна сделать, вот и все. Что освобождало меня: мне стало более спокойно в плане принятия себя, своей семьи, потому что если раньше у меня было очень много требований к своей внешности, к своему доходу, к своему статусу, к своему образу жизни и так далее, то потом оказалось, что это все вообще неважно лично для меня, было бы прикольно, если бы это все было в плюсе, но я спокойно могу жить и вне зависимости от этого, то есть это то, что больше не критично, я могу громко смеяться, я могу петь на всю улицу, я могу валять дурака, я могу позволить себе заплакать, я могу закричать, я могу зарабатывать деньги или могу просить помочь мне, и то, и другое я могу сделать, мне не страшно, мне не стыдно. И когда Серафиму поставили серьезный диагноз, у нас до сих пор этот диагноз под вопросом, Россия ему его уверенно ставит на основании полного экзомного секвенирования, этого генетического исследования - это «миопатия Ульриха», этот диагноз смертелен, а Германия его уверенно опровергает, то есть мы до сих пор не знаем, сколько реально времени у Серафима и у нас с ним. Но этот момент меня тоже в определенном смысле подбросил, потому что специалистов, которые имеют экспертизу именно в вопросах миопатий и, в частности, миопатии Ульриха, их вообще единицы в мире. И я тогда подумала: ага, так, мне предстоит вскопать всего лишь навсего весь мир – ok, значит, вскопаем, я начала реально искать информацию, искать врачей, я нашла генетическую лабораторию в Германии, которая бесплатно нам провела вот эти все исследования и так далее. И на самом деле, я поняла, что вообще-то наш мир очень маленький – это раз, он весь ходит под Богом – это два и, на самом деле, совершенно неважно, как ты выглядишь и совершенно неважно, что ты делаешь, важно то, как ты живешь, то есть важно именно концептуальное качество твоей жизни, действительно ли ты способен прощать, действительно ли ты способен любить, действительно ли ты способен благодарить, а все остальное: деньги, статус, путешествия, дом и так далее мне вообще совершенно неважно, я регулярно хожу в каких-то пожертвованных вещах и мне в кайф, потому что если я вижу, что кому-то нужна эта вещь, я спокойно ее сняла с себя и отдала и надела какую-то точно такую же, потому что мне не критично, мне неважно, я с удовольствием делюсь продуктами, вещами, знаниями, умениями, навыками, лекарствами, чем угодно и меня больше ничего не ограничивает, мне совершенно не страшно, потому что я знаю, что Бог видит и меня, и его, и всех остальных, вот и все.
А. Леонтьева
- Я восхищаюсь вашими словами. Хотела спросить Александра, я понимаю, что Александр, не говоря так много сейчас слов, является поддержкой, не только финансовой всей семье, в которой четвертый ребенок, кстати, родился совершенно здоровым. Александр, я хочу в вас спросить, для того, чтобы это было полезно мужьям: какие-то бывают трудные ситуации, вот как поддерживать жену в этой ситуации, какие слова ей говорить? Как вы отреагировали (я прямо сразу все вопросы задам, чтобы вы побольше слова сказали): как вы отреагировали на идею построить реабилитационный центр для особых детей на этих самых уникальных магнитных песках Грузии?
Л. Сергеев
- Он крутил пальцем у виска радостно.
А. Сергеев
- Да, что касается поддержки и нахождения слов, то каждые слова, они подходят к разным ситуациям, от меня не всегда можно услышать только слова поддержки…
Л. Сергеева
- Это мягко сказано.
А. Сергеев
- …потому что с возрастом я становлюсь более вспыльчивым человеком в каких-то моментах, нервная система под гнетом внешних обстоятельств изнашивается и когда-то я могу вначале сказать не то, что я хотел, но впоследствии все равно это будут слова поддержки, слова утешения, потому что тот путь, который выбран у Лии по строительству реабилитационного центра, у всех родителей особенных детей, у которых этот путь, когда-то начавшись, будет продолжаться всю жизнь - это очень долгий путь, если не идти на нем вместе, то есть шансы просто не дойти, а родители особенных детей не имеют права от них отказаться, их бросить, потому что эти дети могут рассчитывать только на Господа Бога и на своих родителей в лице Его представителей. По постройке реабилитационного центра, как сказала Лия, все так и было, потому что я по жизни больше прагматик, больше спокойно мыслящий человек и когда я слышу из ее уст, что «я построю реабилитационный центр в Богом забытом поселке, в котором процветают только туристические какие-то дела…»
Л. Александрова
- В Богом вспомненном поселке.
А. Сергеев
- …а медицина представлена крайне слабо и что эта страна, как Грузия, не имеет какого-то мощного бюджета и здесь нет больших компаний, которые могут выступать спонсорами, мне сразу же рисуется, что это какое-то дело, которое может быть начато, но будет очень сложно воплощено и у меня было вызвано недоумение. Но, как показывает практика, я тоже ошибаюсь и дело живет, дело продолжается и находится на финишной прямой, это так.
А. Леонтьева
- Ну, теперь, наверное, самое логичное: очень хочется услышать рассказ, как дошла мысль и какие обстоятельства подтолкнули к созданию реабилитационного центра для особых детей на этих уникальных магнитных песках, что это такое, как вы дошли, как говорится, до жизни такой, Лия?
Л. Сергеева
- Это тоже была забавная история, «забавная», конечно, в кавычках, потому что первые полтора года жизни с Серафимом мы просто жили в режиме, знаете: реанимация-реабилитация-диагностика-исследования-куча бумажек-дом-очередная болячка-и снова реанимация. То есть ребенок большую часть времени болел, меньшую часть времени пытался хоть как-то восстановить организм после бесконечных болячек, он был очень-очень слабенький и у нас дома от воздуха можно было прикуривать, потому что атмосфера была очень напряженная. Все та же самая грузинская крестная Нино сказала: «Давай я девчонок старших заберу на лето в Грузию», а дело в том, что моим старшим детям, которых как раз помогала растить Нино, все детство говорилось, что «если, девочки, вы будете хорошо кушать, слушаться маму, хорошо учиться и вообще будете хорошими девочками мы вас заберем на лето в Грузию». Сейчас я очень громко смеюсь, потому что реально они, видимо, слишком хорошо кушали, потому что Нино осталась в Москве, а мы переехали в Грузию. И Нино решила, что она заберет их на лето, девчонки тоже обрадовались, конечно же, ну и мы приехали в июне их отвезти и уехали снова обратно в Москву и потом в августе приехали их забрать. И у нас было, впервые за время с момента беременности Серафимом было десять дней отпуска и при этом в Тбилиси стоял очень удушливый август, здесь вообще такие непростые погоды бывают. Нино сказала: «Чего вы торчите в Тбилиси, поезжали бы вы к морю». Мы почесали немножко голову, решили, что куда ехать – непонятно, в Батуми, в Кобуле́ти, или в Уреки – а, кстати, там пески вроде какие-то, и у меня приятельница московская имеет рядом с Уреки отел, бизнесовая моя знакомка и как раз она звала в гости – ой, ну все нормально, поехали мы в Урети, решили таким вот образом, то есть никаких специальных целей, что мы именно прямо вот именно туда, не было. Приехали и решили хоть чуть-чуть отдохнуть от этих больниц, реабилитаций и прочего, потому что, конечно, уже замучились, и мы замучились, и ребенок замученный, тяжело. Приехали, в первый же вечер пошли гулять по набережной, наткнулись на кабинет ЛФК и массажа, подумали: о, прикольно, заодно Серафиму будет еще какая-то реабилитация. И так, в каком-то очень расслабленном режиме купали его в море, купали его в бассейне, делали песочные ванны, просто гуляли, в общем, впервые за все это время мы отдыхали. И вот подходили к концу эти десять дней, и я вдруг обнаружила, что ребенок прогрессирует, а для меня это было поразительно, потому что ни в Москве, ни в Санкт-Петербурге, ни в Чехии, ни где бы то ни было еще у нас прогресса не было, а оставлено было, я не ошибусь, если я скажу – состояние, реально мы потратили все свои деньги и еще улетели в долги с Серафимовыми реабилитациями, но эффекта не было, мне врачи говорили: «Ну а что вы хотели, у вас такой тяжелый ребенок, подождите, мы занимаемся всего год». А тут как бы десять дней, я вижу реальные изменения и меня это просто до мурашек вообще пробирает, потому что ну ничего себе: ребенок набрал вес, ребенок прямо видно, что он окреп немножко, то есть он более такой хулиганистый стал, более веселый, более активный, у него нормализовался сон, у него нормализовалось пищеварение и самое удивительное – ребенок начал говорить, то есть вообще в принципе, для мальчика полуторагодовалого пять новых разных слов в день сложных – это удивительно, а уж для Серафима – это вообще просто поразительно.
А. Леонтьева
- Я хочу на этом месте прервать Лию, вы очень интересно рассказываете и сейчас, пожалуйста, продолжите, но я хочу обратить внимание на то, что весь разговор, как говорится «всю дорогу», все, что происходит с вами, начиная от поездки к Серафиму преподобному и через вот это случайное место Уреки с уникальными магнитными песками, все происходит «как бы случайно».
А. Леонтьева
- У нас в гостях Александр и Лия Сергеевы, многодетные родители, папа и мама особого ребенка Серафима. Итак, вы случайно попали на магнитные пески в Уреки, и ребенок дал такую динамику, как говорят?
Л. Сергеева
- Да, и я начала с выпученными глазами бегать вокруг и спрашивать у врачей, говорю: «Слушайте, место-то какое, ну надо же, с ума сойти! А здесь есть вообще какая-то детская реабилитация?» И в очередной раз я была полностью удовлетворена, если бы мне сказали: «Да, конечно, пожалуйста, здесь приезжайте, реабилитируйтесь», я бы сказала: «Вот, замечательно!» И на этом бы все закончилось, то есть мы бы приезжали и реабилитировались, но, как выяснилось, мне сказали: «вайме» - это значит, что сейчас ничего там нет, в советское время было, а сейчас ничего нету, при коммунистах тут были лечебницы для деятелей ЦК, спортсменов, космонавтов, для детей с параличами, для людей с нарушениями опорно-двигательного аппарата, а потом все это прекратилось, проекты заморозили в плане финансирования и все, то есть сейчас есть два санатория, один попал в частные руки и там золото на мраморе и неделя стоит примерно, как такая нормальная трехлетняя иномарка и при этом они могут еще и не пригласить реабилитологов, если приедет особый ребенок, если много приедет – они пригласят, если приедет один, например, они скажут: «Вам песочек – вот туда идите, закопайтесь и на этом все, приходите на обед и все». Есть второй санаторий, который просто в абсолютно ужасном состоянии, там выдранные с мясом кушетки все в дырках, трещины в стенах, туалет системы «дырка в полу» и врачи, которые до сих пор работают на практически голом энтузиазме, но врачи хорошие и опытные. А дальше происходит ситуация, которая определила в принципе течение дальнейшей нашей жизни: я начала Саше говорить о том, что: «Саша, здесь нужен реабилитационный центр, мы-то уже поездили и по Европе, и по Москве и мы знаем, как это должно быть, какие это дает эффекты, а если бы это все еще совместить с морем, магнитными песками и вообще всем именно природным компонентом это даст великолепный эффект». Я ходила, ругалась с ним по набережной, доказывала, что здесь он обязан быть, как угодно, без разницы, это место обязано лечить детей, это необходимо. На что Саша крутил пальцем у виска, он говорил: «Ты что, не понимаешь, что мы дом только что достроили в Москве, мы продали свои квартиры, вложили все в этот дом, мы еще кредит за него не выплатили и даже не пожили в нем и вообще у меня работа, у тебя работа, это придется переезжать». Я говорю: «Да нет, ну ты что, мы что-нибудь придумаем, наймем какого-нибудь управляющего, как-то это все организуем». Он говорит: «Это все авантюра, ничего не получится» и так далее. Но на тот момент Серафим очень сильно заболел, он схватил какое-то ОРЗ, и оно за сутки перешло в пневмонию и так получилось, что мы на тот момент снимали квартиру у врача педиатра, и она Серафимку вылечила…
А. Леонтьева
- Опять же, «так получилось…»
Л. Сергеева
- Да, опять же, понимаете, «так получилось» вдруг. Я сказала, что когда Серафим только заболел, у него началась очень высокая температура и сильный кашель я говорю: «Сань, я в таком состоянии Серафима в самолет не посажу, потому что не дай Бог гемоглобин упадет», а он у него всегда падал при болезни и просто ребенок может не пережить перелет. И Саша улетел, а я осталась, осталась на две недели долечивать Серафима и за эти две недели я нашла здание, Саша улетел, я начала планомерно ходить, прочесывать местность, смотреть здания и за это время я нашла здание и вот тогда я уже поняла, что все, реабилитационному центру точно быть. Тогда я прилетела, и я осмелилась впервые в жизни сделать сбор средств на «Фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)», до этого я никогда в жизни этого не делала, и за сутки я собрала в два с лишним раза больше, чем была запрашиваемая мною сумма.
А. Леонтьева
- Ничего себе.
Л. Сергеева
- И это было тоже очень удивительно, потому что мы не ожидали, что мы вообще хоть сколько-то можем собрать, а собрали прилично. И тогда я поняла, что вот он, реабилитационный центр. Через несколько месяцев, уже к следующему лету я прилетела беременная четвертым ребенком, Гаврюшей, со всеми своими детьми и с Сашей, и мы заключили сделку купли-продажи, весь этот год я торговалась, потому что хозяева этого здания хотели намного больше денег и потом уже мы прилетели и в ипотеку это здание купили. Вот так начался реабилитационный центр. Я начала с ним носиться, нам же нужен архитектор, который бы сделал этот центр согласно всем стандартам Минздрава, чтобы нам потом не пришлось ничего переделывать, нам же нужен юрист, чтобы это все оформить. В общем, от нас отказалось шесть архитекторов и четыре юриста, и я плюнула, сказала: «Пошли все далеко», поехала в Батуми, мы с Сашей купили холодильник, стиральную машину, диванчики и тогда я в очередной раз прооралась на «Фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)», что раз уж от нас все отказываются, давайте сделаем так: все те, кому нужен отдых этим летом, но кто не может себе позволить отдых по ценам курорта, вы можете приехать, отдохнуть у нас, но за те деньги, которые для вас посильны и это для нас будет хорошим подспорьем в деле реабилитационного центра. И первой семьей была семья священника, одного из ваших гостей, семья Алексея Костина…
А. Леонтьева
- Да, он был у нас в программе.
Л. Сергеева
- Да, вот его семья была первой, кто приехал к нам, с матушкой, взрослыми сыновьями. И священник, и его сыновья прямо своими руками вложили лепту в дело реабилитационного центра, потому что они носили эти диваны, они чинили оконные рамы, забивали гвозди, что-то куда-то перетаскивали, в общем, они очень много помогли и потом, уезжая, отец Алексий благословил одну из комнат будущего реабилитационного центра под часовню и вот сейчас уже в этой часовне служится молебен и, с нее начиная, мы освятили реабилитационный центр в прошлом году 1-го августа, в день святого Серафима.
А. Леонтьева
- Слушайте, потрясающая по энергоемкости и вообще по каким-то чудесам история, по всяким совпадениям, похоже, все, как вы любите…
Л. Сергеева
- Да-да, так и живем.
А. Леонтьева
- Я хотела спросить вас, поскольку передача подходит к концу, то, наверное, очень коротко: в каком состоянии реабилитационый центр для особых детей в Уреки, в Грузии, на уникальных магнитных песках, вот когда он начнет принимать?
Л. Сергеева
- Мы очень надеемся, что после окончания коронавирусной истории мы уже сможем принять первых пациентов и финансовая модель реабилитационного центра выстроена таким образом, что семьи с особыми детьми не платят за реабилитацию, то есть за них платят фонды, за них платит бизнес с социальной ответственностью, либо частные благотворители, либо государство, это сделано специально для того, чтобы семья, в которой родился «особеныш», не споткнулась о деньги, потому что это ладно, у меня есть бизнесовый бэкграунд, я понимаю, как нужно выстроить процессы, а вот реально родился ребенок в семье нянечки детского сада и водителя троллейбусного депо – все, куда бежать, что делать? Врачи все друг другу противоречат, государство не очень стремится раздавать все льготы и инвалидность, тянется время, а для ребенка оно имеет очень большое значение, самое золотое время компенсации функций головного мозга - до года, серебряное время - до трех лет, это то время, когда ребенок может скомпенсироваться вообще полностью и если он вовремя попадет в правильные руки, ему пропишут правильную карту реабилитации, если он тем более попадет на магнитные пески, имея к ним показания и не имея противопоказаний, то это означает, что он может вообще никогда в жизни не узнать, что такое инвалидная коляска, это и есть раннее вмешательство, это и есть превентивная медицина, понимаете? И чтобы они не споткнулись о то, что у них нет денег, центр будет работать бесплатно для них.
А. Леонтьева
- Лия и Александр, это просто прекрасно. Я хочу вам задать, наверное, последний за эту передачу вопрос: у меня в программе была замечательная матушка, у которой восемь детей и восьмой ребенок особенный, как вы говорите: «особеныш» (нежное слово, первый раз его слышу), она сказала, что этот ребенок для всей семьи, как тренажер такой, тренажер любви. Вот я хотела Александра и Лию спросить, что вам дает ваш «особеныш «Серафим?
А. Сергеев
- Серафимка привнес многое, он привнес, как правильно было описано, смирение с какими-то амбициями, смирение с, может быть, уже недостижимыми планами и что если раньше, действительно, на первом месте могла стоять карьера, успех, как у меня, к примеру, как сотрудника крупного холдинга, то теперь приоритеты смещаются в правильную сторону, если рассматривать их с точки зрения христианства, в том числе, и что Серафим учит именно принятию, любви, радованию даже маленьким успехам.
А. Леонтьева
- Радование – это значит благодарность, так?
А. Сергеев
- Да, принимать, благодарить, потому что если раньше к чему-то могли не отнестись с должным почтением, с должным вниманием, то сейчас восприятие мира, с одной стороны, обостряется, с другой стороны, возобладает именно та доброта, которая необходима для счастливой христианской жизни.
Л. Сергеева
- Я считаю, что Серафим вообще является Божиим благословением просто в нашей конкретной семье и мне лично, как сказал один из батюшек: «Он родился таким, чтобы призвать тебя к служению», потому что я могла дальше заниматься бизнесом и зарабатывать больше денег и так далее, сейчас я делаю то, о чем я мечтала, потому что я не знала, как мне из бизнеса заняться благотворительностью, потому что была необходимость заняться обеспечением семьи, до свадьбы с Сашей и даже после этого, я зарабатывала прилично больше, чем Саша, то есть у нас были приоритеты больше в сторону личного комфорта, образования детей и так далее, Серафим зафиксировал меня в моменте и подарил правду данного момента, правда данного момента – это такое золотое сечение во времени с точки зрения мерцания смыслов, то есть мы понимаем, что актуально и важно именно сейчас, мы не строим далеких планов на будущее, потому что в любой момент все может измениться, то есть мы до сих пор понимаем, что он может в любую минуту как сделать новое движение или сказать новое слово, так и наоборот, заболеть и откатиться назад с точки зрения своих навыков, это всегда «сейчас», а «сейчас» - это всегда очень благодарное время, потому что оно лишает нас и тоски и тревоги, тоски по тому, что было и тревоги за будущее. Тревога за будущее, она тоже была бы, если бы мы были, наверное, менее верующими людьми, сейчас я просто знаю, что когда я предстану перед Господом после своей кончины, он спросит меня: «Что ты сделала?» Я смогу сказать, что «Господи, я хоть что-то сделала, криво, косо, лениво, фигово, но я правда старалась, старалась, как я могла, честное слово».
А. Леонтьева
- Потрясающие слова. Лия и Александр, я просто не хочу заканчивать передачу, Александр, вы были немногословны, спасибо вам все равно за ваши слова, они были такие веские, и вот эта вот счастливая христианская семья, и то, что сказала Лия, ну просто потрясающе. Я очень благодарю вас за эту честную и очень пронзительную беседу и напомню радиослушателям, что сегодня с нами были Александр и Лия Сергеевы, многодетные родители, папа и мама особого ребенка, «особеныша» Серафима. Ребята вскоре откроют бесплатный реабилитационный центр для особых детей в Грузии в месте под названием Уреки на уникальных магнитных песках. Спасибо вам большое за то, что вы есть, вот так мне хочется закончить с вами разговор.
Л. Сергеева
- Спасибо вам за неравнодушие, благослови, Господи.
А. Сергеев
- Спасибо.
А. Леонтьева
- Всего доброго.
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (08.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 5 зач., II, 22-36
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Есть ли в наше время люди, подобные апостолам? Или же это служение — атрибут исключительно древней Церкви? Ответ на этот вопрос содержится в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
22 Мужи Израильские! выслушайте слова сии: Иисуса Назорея, Мужа, засвидетельствованного вам от Бога силами и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, как и сами знаете,
23 Сего, по определенному совету и предведению Божию преданного, вы взяли и, пригвоздив руками беззаконных, убили;
24 но Бог воскресил Его, расторгнув узы смерти, потому что ей невозможно было удержать Его.
25 Ибо Давид говорит о Нем: видел я пред собою Господа всегда, ибо Он одесную меня, дабы я не поколебался.
26 Оттого возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой; даже и плоть моя упокоится в уповании,
27 ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тления.
28 Ты дал мне познать путь жизни, Ты исполнишь меня радостью пред лицем Твоим.
29 Мужи братия! да будет позволено с дерзновением сказать вам о праотце Давиде, что он и умер и погребен, и гроб его у нас до сего дня.
30 Будучи же пророком и зная, что Бог с клятвою обещал ему от плода чресл его воздвигнуть Христа во плоти и посадить на престоле его,
31 Он прежде сказал о воскресении Христа, что не оставлена душа Его в аде, и плоть Его не видела тления.
32 Сего Иисуса Бог воскресил, чему все мы свидетели.
33 Итак Он, быв вознесен десницею Божиею и приняв от Отца обетование Святаго Духа, излил то, что вы ныне видите и слышите.
34 Ибо Давид не восшел на небеса; но сам говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня,
35 доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих.
36 Итак твердо знай, весь дом Израилев, что Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли.
Книгу Деяний апостольских иногда называют Евангелием воскресения. С такой силой в ней делается акцент на том, что Иисус Христос действительно умер и восстал из мёртвых. Эта мысль выходит на первый план не столько благодаря многочисленным рассуждениям, сколько деяниям апостолов. Другими словами, если бы не было Пасхи Христовой, ученики Спасителя не смогли бы совершить тех дел, о которых говорится в книге. Они не пошли бы проповедовать Евангелие. Скорее всего они просто перестали бы существовать как группа. Разбежались бы. Каждый пошёл бы по жизни своей дорогой.
Вместо этого мы видим небывалый энтузиазм и воодушевление. Не слишком образованные, провинциальные, без всякой финансовой и административной поддержки, вопреки запретам сильных мира сего, не обращая внимание на угрозу потерять свободу, здоровье и саму жизнь, апостолы говорят о Христе. О том, что Он воскрес. Само по себе это действие — яркое свидетельство истины их слов. Это яркое свидетельство того, что их вера живая. Её подпитывает мощный источник. Сердце апостолов будто наполнено огнём, жар от которого чувствуют и они сами, и о окружающие. Это энергия божественной благодати. Она побуждает учеников говорить о Своём Учителе, а людей слушать их и принимать всё сказанное с доверием.
Бог устроил человеческое существо таким образом, что, если Божественная благодать наполняет наше сердце, её невозможно скрыть. Её невозможно спрятать от окружающих и сделать своим личным достоянием. Она жаждет излиться наружу — побуждает нас делиться этой радостью с другими. И этому позыву невозможно противиться. Даже если существует угроза физической расправы или смерти, сила Божия такова, что её невозможно удержать. Древний пророк Иеремия очень красноречиво свидетельствует об этом: «Ты влёк меня, Господи, — и я увлечён; Ты сильнее меня — и превозмог, и я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо мною... И подумал я: не буду я напоминать о Нём и не буду более говорить во имя Его; но было в сердце моём, как бы горящий огонь, заключённый в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог». Не мог пророк не говорить о Боге своим соплеменникам. Несмотря на то, что они смеялись над ним и гнали его. Как говорил Христос в Евангелии, «Никто, зажегши свечу, не ставит её в сокровенном месте, ни под сосудом, но [ставит её] на подсвечнике, чтобы входящие видели свет».
Важный духовный принцип следует из этого. Если мы Божии, если Его благодать живёт в нас, мы не можем не свидетельствовать о Нём. Это не означает, что мы должны с каждым встречным говорить о Боге, доказывая истинность христианства. Внешне наша жизнь может быть волне обычной. Работа, семья, бытовые обязанности. Однако если человек стремится, подобно апостолам, не просто говорить о Евангелии, но исполнять Его, жить им, искать волю Божию и служить своим ближним, даже самые привычные и рутинные дела, которые он совершает, преображаются. Господь наполняет каждую нашу мысль, каждое наше слово и поступок светом Своей благодати. И так делает нас живыми свидетелями и проповедниками Своего Небесного Царства.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Путь к священству». Иеромонах Давид (Кургузов)
У нас в студии был клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань иеромонах Давид Кургузов.
Наш гость рассказал о своем пути к вере и о том, как после работы программистом и эстрадным режиссером пришел к решению стать монахом и священником.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
Константин Мацан:
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником Святой Пасхи. Это «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. В студии приветствуем вас мы, Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— И я Константин Мацан. Добрый вечер. А в гостях у нас сегодня иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. Добрый вечер.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Здравствуйте.
Константин Мацан:
— Я вам, отец Давид, напомню и нашим слушателям, что в этой программе, которую мы по вторникам в восемь вечера с Кирой на волнах Радио ВЕРА ведем, мы говорим со священником о его пути к вере и в вере, о том, какая цепь событий привела к тому, что человек, мужчина, дерзает служить алтарю и видит это своим главным и единственным служением. Это всегда, как нам кажется, путь вопросов, путь поиска, иногда сомнений или преодоления каких-то сомнений. И, наверное, на этом пути есть не только вопросы, но и ответы. Какие размышления, какой опыт о Боге, о жизни, о церкви на этом пути возникал, это очень интересно. И нам представляется, что это может войти в резонанс с теми вопросами о жизни, которые есть у наших слушателей. А они разной степени церковности, кто-то уже ходит в церковь, кто-то, может быть, только присматривается к религиозной традиции со стороны. Вот об этом поговорим. Мы до начала нашей программы с вами начали уже о вашей биографии рассуждать, вы стали рассказывать. Там виражи крутые, достаточно сказать, что по первому образованию вы программист, а по второму — режиссер эстрады, вы закончили ГИТИС эстрадный факультет как режиссер. Если переход из программирования в творчество в принципе не такой уж редкий в нашей жизни, то ваш следующий переход после эстрадного факультета ГИТИСа через какие-то, видимо, этапы к священству и к монашеству — вот это уже вираж. Это уже само по себе интересно. Расскажите, как это получилось, каким путем вы в этом смысле шли, на какие важные, может быть, вехи и этапы этот путь для вас распадается.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, в конце обучения, это был четвертый-пятый курс, всего пять лет всего мы учились...
Константин Мацан:
— В ГИТИСе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Четыре года актера и пятый год режиссера. И на четвертом курсе как-то так сложилось, что я стал замечать явно, что Бог принимает личное участие в моей жизни. Встречались какие-то люди, появилась одна театральная постановка по христианским мотивам. Мой друг, тоже выпускник этого же факультета, Читрани Николай поставил с нами по книге «Школа для дураков» Саши Соколова спектакль, «Те, кто пришли» мы его назвали. Он длился четыре часа, три отделения, ни разу не уходишь со сцены, такой современный был спектакль. И там было очень много христианских смыслов, там были даже цитаты из апостола Павла. И уже стал, я помню, о чем-то задумываться и стал видеть, как совершенно из ниоткуда в моей жизни появляются люди точно, как мне нужно. Совершенно ясно я понимал, что это невозможно, я не мог бы это сделать сам по какому-то заказу. В очередной раз сел и крепко задумался, что, наверное, я бы хотел с Богом как-то познакомиться.
Константин Мацан:
— А до этого вы никакого отношения к религиозному мировоззрению не имели?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— До 27 лет я абсолютно трезво считал, что все священники это толстые негодяи на больших черных джипах, которые обирают народ, а церковь это какая-то организация по тому, как этот весь отъем денег у населения официально оформить.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас многие у радиоприемников стали прислушиваться особенно к дальнейшему ходу нашего разговора.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это была ясная формулировка, это был ни какой-то стереотип. Понятно, что, может быть, из интернета, но тем не менее. Некое воспитание, конечно, большей частью заложила мама. Когда я задумывался, я думал, что что-то, наверное, есть. Были какие-то маленькие попытки всяких практик, думал, читал какие-то книжки, может быть, больше про восточную религиозную традицию. Но когда уже сел и понял, что Бог лично принимает участие в моей жизни, я крепко задумался, и сложилось несколько важных вещей. Первое: мама все детство нас возила по Золотому Кольцу, хочешь — не хочешь два раза в год мы ехали во Владимир, Суздаль, Переславль-Залесский. Очень забавно, как она все время вспоминает: помнишь, когда тебе было два года... Я говорю: мама, это невозможно вспомнить, когда мне было два года. Видимо, это пространство храма, иконы. Мы раз в год обязательно ходили смотреть иконы Рублева в Третьяковскую галерею. Это было обязательно.
Кира Лаврентьева:
— Интересно.
Константин Мацан:
— То есть мама была человеком церковным?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она воцерковилась позже.
Кира Лаврентьева:
— Она была культурным человеком.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она все время искала, всю жизнь, и всю жизнь, что она живет в Москве, даже еще в Подмосковье когда жила, она ездила смотреть иконы Рублева. Это у нее была такая тяга, просто она была не оформлена, но этот культурный аспект вообще не был никаким препятствием. Когда я первый раз зашел в храм, чтобы в каком-то смысле молиться Богу, у меня не было какого-то препятствия от обстановки. Немножко стыдно было перекреститься по первой. А иконы, архитектура — совершенно никаких проблем. Потом эти христианские смыслы и спектакли. А потом я понимал, что я крещенный человек, в шесть лет меня крестили в 91-м году. Один из ста я был крещенных.
Константин Мацан:
— У меня та же история в том же году.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Храм Всех святых на Соколе, довольно известный храм, я помню, что мы с братом, ему было одиннадцать, мне шесть, вышли во время крещения, потому что ничего не понимали, идет совершенная не ясная процессия. И когда пришло время окунать в купель, бежали за нами на улицу, чтобы нас забрать. Это сыграло свою роль. И эти встречи. Еще была такая мысль, что Церковь на Руси существует тысячу лет и уже неоднократно ее пытались каким-то образом разрушить, то внешними, то внутренними силами. Я подумал, что, наверное, надо с Церковью познакомиться поближе. И первое, что я сделал, я начал поститься. Проходил Великий пост, и как человек высокоорганизованный, я решил согласно монастырскому календарю пройти этот пост. Открыл его записал, надел крестик, церемониально, заходя в какое-то кафе, спрашивал, есть ли у вас постное меню, пожалуйста. Когда увидел у какого-то моего собеседника крестик на шее, а он ел что-то непостное, я очень акцентировано делал ему замечание. Ужасное фарисейское поведение. Посередине поста даже умудрился попасть первый раз на богослужение, это была литургия Преждеосвященных Даров на Подворье Троице-Сергиевой лавры на Цветном бульваре, шесть часов, ничего не понятно, очень долго. Я то сидел, то стоял, то выходил, то еще что-то, но мне понравилось. Может быть, кстати, я понимал, что происходит что-то мне близкое. Я понимаю, что вообще богослужение в православной церкви выросло в чем-то из каких-то античных мистерий, в том числе. Мне понятна механика, как режиссеру.
Константин Мацан:
— А смотрите, важный момент. Вы так легко сказали, что в какой-то момент события стали легко происходить, все одно к другому как будто подходит, и это дает идею, мысль того, что Бог здесь действует. Но можно же все это и без Бога было бы проинтерпретировать. То есть была, видимо, настроенность сознания на то, чтобы, через идею Бога, через участие Бога это объяснить. Ведь это вовсе не обязательно. Или и в правду что-то заставляло вас подумать, поверить, что именно Бог, Личность здесь действует, что это не стечение обстоятельств? Или это чувствовалось как-то, что возникает кто-то новый в жизни, а не просто стечение событий?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— На тот момент я могу так вспомнить, мне кажется, я стал потихонечку встречаться с отдельными частями Евангельского учения. И их высота показалась мне совершенно невозможной и безличностной. Не может человек подставить другую щеку, исходя из каких-то будущих выгод. Я вот сейчас смирюсь, и вселенная мне пошлет...
Кира Лаврентьева:
— Вселенная.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Она же такая добрая, пошлет что-то, что мне поможет в жизни. То есть эта высота, которую я не встречал нигде и никогда, противоречила всему, что происходит вокруг. Как это вообще возможно? Зачем это делать? И я понимал, что это безличностно невозможно. Это только возможно в каком-то общении человека с Богом. Я тогда никак не мог его называть, даже боялся как-то обратиться. И этот первый пост я не обращался к Богу, вообще никак не молился, ничего не делал, даже не крестился — ничего. Я просто соблюдал определенные правила питания. Наверное, эта мысль была самая главная. Самое главное событие, которое произошло, которое вообще все перевернуло — это была Пасха.
Константин Мацан:
— После того первого поста.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно верно. Я все время жалею, что много людей приходят к Богу оттого, что у них произошла какая-то трагедия, болезнь, утрата близкого, что-то такое. Наверное, Бог видит мое малодушие и привел меня в церковь через радость. Не было никаких событий. Когда люди узнают, что я монах, священник, особенно раньше, когда я был чуть-чуть моложе, говорят: а что случилось? Все прекрасно. Я пришел на первую Пасху, подумал, что я постился, мне надо как-то завершить этот пост. Как-то. И решил, что надо сходить на ночную службу в храм. Это Благовещенский храм в Петровском парке покойного отца Дмитрия Смирнова. Я первый раз в жизни его тогда увидел. С точки зрения обычного человека это было ужасно, было душно, много людей, ходила какая-то бесноватая между людьми, заглядывала всем в глаза в широкой шляпе с белыми полями. Все плохо.
Кира Лаврентьева:
— Как режиссер вы все это, конечно, тонко заметили?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, конечно, я же смотрю, кто где движется, что делается. Это автоматически происходит, даже сейчас, может, даже к сожалению. Но в конце, даже в середине этого процесса, а во время службы отец Дмитрий вышел и что-то грозно с амвона всем говорил, я, к сожалению, не слышал, далеко очень стоял, но я вдруг понял одну мысль, самую главную, — я дома.
Кира Лаврентьева:
— Потрясающе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я даже хотел дерзнуть пойти причаститься Святых Христовых тайн, ничего не понимая, три раза вставал в очередь, складывал ручки на груди, пытался петь тропарь Пасхи, не понимая до конца, что там за слова, и три раза выходил, думая, что-то я не то делаю. И понял, что там истина, там Тот, с Кем я хочу быть, мне надо туда. И дальше этот процесс пошел как по маслу.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, мы еще раз поздравляем вас с праздником Светлого Христова Воскресения. Христос Воскресе! Сегодня у нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Как символично мы сегодня в нашем разговоре тоже подошли к Пасхе и к входу в лоно святой Церкви отца Давида, и это действительно чудо. Как дальше продолжался ваш путь? К причастию, как я понимаю, вы не подошли?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нет. Слава Богу, не дерзнул. Причем, там были знакомые мои люди, это было в районе, где я вырос практически. Метро Динамо, а я вырос на метро Аэропорт.
Кира Лаврентьева:
— Это где отец Дмитрий Смирнов покойный как раз был?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно, он самый. Самый ближайший храм это был для меня. Потом у меня встал вопрос, что делать дальше, он встал ребром. Я думал, все я понимаю, что дом здесь, что нам делать? Естественно, пошел разговор о том, как первый раз исповедоваться. Мой друг подсказал, есть такой священник отец Александр Борисов, он на протяжении лета, или может быть не только лета, вечером в пятницу принимает всех желающих, доступный батюшка, кто с вопросом, кто с исповедью. Так как, наверное, не было больше никаких вариантов, я в один из пятничных вечеров, предварительно что-то почитав, написав небольшой списочек, к нему пришел. Он совершенно не пытался никак меня вразумить, просто сказал: вот это надо читать. После этого была первая подготовка ко причастию. Наверное, я не могу сказать, что это было какое-то особое впечатление, потому что Пасха уже была до этого, потом это стало некой нормой. Причащаться я стал практически сразу каждое воскресенье, это стало чем-то совершенно необходимым в жизни. Без этого невозможно было жить.
Кира Лаврентьева:
— Как на все это ваше окружение отреагировало?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Так как человек, который быстро воцерковляется, пытается всех окружающих заставить заняться тем же самым, некоторые мои друзья хотели отвести меня к психиатру либо к какому-то такому специалисту, говоря, что ты в секте, все с тобой понятно, надо тебя лечить. Потому что ты начинаешь всем эту радость пытаться передать и говоришь достаточно резко. Ты же познал истину, надо всем ее донести. В той сфере, в которой я тогда работал, а это организация, режиссура мероприятий частных, больших, разных, это достаточно контрастно выглядело, везде ты начинаешь искать повод заявить что-то из того, что ты узнал.
Константин Мацан:
— Помиссионерствовать.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. И поэтому первый год прошел с боями. Мама моя, тогда еще не воцерковилась, она не очень приняла то, что происходило. Она через год-два воцерковилась и тогда...
Кира Лаврентьева:
— То есть вслед за вами.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, но я не повлиял никакими своими словами. Наверное, сам факт повлиял как-то на нее, что это произошло. И, наверное, она из-за этого задумалась, в разговоре это звучит так, по крайней мере. И потом постепенно сами собой стали шаги складываться. Естественно, когда молодой мужчина, тогда мне было 28 лет, встает вопрос о семинарии, наверное, ты сможешь стать священником. Практически все молодые мужчины или ребята, все такого возраста, скажем, старше восемнадцати, и, наверное, до пятидесяти, задают себе вопрос: наверное, ты сможешь стать священником. Потому что священников у нас нехватка в Русской Православной Церкви.
Константин Мацан:
— А этот вопрос для вас изнутри рос, или человек, попадая в окружение, молодой верующий...
Кира Лаврентьева:
— Горящий неофит.
Константин Мацан:
— Да, горящий, почему бы не в семинарию, не в священство. Сразу по умолчанию предполагается, а куда еще, только туда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это с двух сторон. С одной стороны, об этом говорят, а с другой стороны, появляется некая тяга к богослужению. Я практически сразу в себе это обнаружил, я очень быстро научился читать на церковно-славянском языке. Следующий пост меня потерпели мои, как назвать этих любезных людей — клирошане. Я-то не был, а они были, они давали мне читать псалтирь на Великий пост, но это было ужасно. Но они меня терпели пару недель, потом достаточно быстро стало все получаться. Тяга у меня точно сразу появилась, она до сих пор не остывает, это, наверное, это был один из поводов задуматься о монашестве серьезно. Эта тяга с одной стороны, непосредственно каким-то предметом, потому что хочется быть перед престолом Божиим, какое-то необъяснимое желание, хочется находиться внутри этого пространства, когда оно не наполнено ничем, кроме славословия Бога, молитв покаяния, спокойствием людей, их личной молитвой, соединенной с церковной. Все это, наверное, одно из лучших дел, которые по моей душе. Наверное. И плюс об этом говорят, напоминают тебе все время: ой, наверное, был бы хороший батюшка. И в этом ты находишься все время. Поэтому мысль сама собой появляется.
Кира Лаврентьева:
— Тут отец Давид, какая грань, у вас же очень хорошая профессия была. Вы же уже были состоявшимся человеком, вам не было ни 17, ни 18, вы не думали о выборе жизненного пути.
Константин Мацан:
— Даже не 19.
Кира Лаврентьева:
— Выбор жизненного пути, как некая проблема, вообще не стояла в вашей жизни на тот момент.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно.
Кира Лаврентьева:
— Поэтому вот тут-то и вся загвоздка, как вы отошли от такой хорошей успешной профессии, в которой вы были не последним человеком, как вы отошли от этого, полностью отказались? И мало того, что вы стали священником, вы же монахом стали — вот гвоздь нашего вопроса, нашей программы сегодняшней?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Кстати, как интересно, когда отказываешься от этой профессии, от жизни в Москве, достаточно сыто живешь, и приходишь в православную церковь, и вдруг твой стереотип, что все священники богатые, толстые негодяи на больших черных джипах...
Кира Лаврентьева:
— Развеивается моментально.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Абсолютно разбивается.
Кира Лаврентьева:
— Особенно, если по России поездить, посмотреть, как живут священники, с поминального стола питаясь, и собирая по копейке на ремонт храма.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Наверное, внутри работы произошел такой перелом. Так как режиссер эстрады и вся эта профессия подразумевает большое количество неоправданного праздненства, это постепенно стало так неинтересно. Я все время в этом что-то искал, я помню, что пытался наполнить смыслом какие-то эстрадные постановки, праздники. Но когда ты с начала октября по конец февраля какого-то года каждую неделю говоришь: с Новым 2013 годом! Или что-нибудь такое. А потом ты приходишь на литургию или открываешь Евангелие или молитвослов, и там какой-то смысл, а здесь он не очень находится. Наверное, это постепенно стало вытеснять, и я просто перестал понимать, что я делаю и зачем, и деньги перестали играть какую-то роль. Был какой-то страх, как же я откажусь от работы. Именно поэтому так получилось, что я оказался в Сызрани, потому что я не мог отказаться от работы. Московские духовные школы на заочное брали только либо уже священников, либо монашествующих. А я вроде и молодой, мог бы поучиться на очном, но я не стал, поэтому поехал учиться в Самару по знакомству. Наверное, нет такого красивого момента, что я отказался от всего. Просто мир стал терять свой смысл: а зачем? Зачем слушать вот эту музыку. Мне иногда попадается, что я слушал в студенчестве, думаю: зачем я вообще этим занимался? Все так неинтересно. На страницах Евангелия, внутри богослужебных текстов, в участии в социальных делах, в участии в каком-то чужом горе столько насыщенности, столько наполненности. Например, люди спросят: смотрите вы какой-нибудь сериал? У нас монастырь в городе, каждый Божий день к нам приходит какой-то человек с совершенно тупиковой ситуацией, полностью. Зачем мне какие-то выдуманные истории, если я постоянно нахожусь в том, что у людей такие проблемы.
Константин Мацан:
— Это как-то, по-моему, одного митрополита пригласили посмотреть филь Николая Досталя «Монах и бес» про жизнь монаха в монастыре, и митрополит ответил: да нет, я смотреть не пойду, я этот фильм и так каждый день смотрю у себя в монастыре просто по жизни — монах и бес.
Кира Лаврентьева:
— Так и есть. Мы, конечно, не будем спрашивать о тайнах внутреннего выбора, Промысла Божия.
Константин Мацан:
— Ну, а все-таки спросим.
Кира Лаврентьева:
— Прикровенная история. В нашей программе крайне сложно иногда эту черту соблюсти, не переборщить с вопросами. Отец Давид, этот выбор радикальный действительно осуществился потому, что кроме Христа и церкви вам перестало быть что-то интересным. Правильно я понимаю наш разговор?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это было бы смело так говорить.
Кира Лаврентьева:
— Зато это правда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Что насколько святоотеческим был выбор. Наверное, толчком был следующий эпизод. Почти когда мне исполнилось 30 лет, на тот момент я уже уехал из Москвы к другу священнику в Подмосковье, чтобы помогать ему восстанавливать приход, был там три года. Я уже учился в Самарской семинарии на заочном, ездил на учебу и все время задавал себе вопрос, надо как-то определиться, либо жениться, либо монашеский путь. Достаточно утомительно, появляется на приходе какая-нибудь молодая барышня в длинной юбке, глазки в пол, такая кроткая. Тогда я еще не знал, что, по святителю Василию Великому, миловидность обманчива, а красота суетна — эту истину надо юношам вешать над выходом из дома или из своей комнаты обязательно. Ты все время, раз в несколько месяцев ты влюбляешься или какие-то переживания романтические испытываешь. Мне это очень надоело, и я сказал: давайте этот вопрос как-то решать, надо понять, либо жениться, либо все-таки монашество.
Константин Мацан:
— Вы сказали это кому?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Священнику, у которого я был, который мне помог в Самарской семинарии, меня туда наставил, что мне надо туда. Он помог, сказал: хорошо, давайте решим тогда, что надо попробовать монашескую жизнь. Я же не был до этого ни разу в монастыре, не жил, не послушался. И меня отправили в Сызранский монастырь, месяц побыть, посмотреть, что как. И оказалось, что это опять что-то родное и опять же дома, и все замечательно. Не в смысле, что какой-то курорт. Ты самый последний человек, тебе надо со всем смиряться, вроде как ты образованный из Москвы, такой весь умный. Сызрань. А это дом. И это очень повлияло на выбор.
Константин Мацан:
— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в Сызрани. У микрофона Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, Христос Воскресе!
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Кира Лаврентьева:
— У нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Мы сегодня говорим о пути к священству и к монашеству отца Давида, и разговор этот необычайно интересен, как нам кажется.
Константин Мацан:
— Как мама среагировала на такое увлечение монашеством?
Кира Лаврентьева:
— Радикальное увлечение.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Я не ставил ее в известность, если честно.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Принимая иноческий постриг, я ее не предупредил. Я знал, что я не готов к этому разговору. На тот момент она уже была воцерковленным человеком, она вообще стала очень верующим человеком. Но я понимал, что для нее это очень тяжелое решение. Тем более представлял себе картину, что все, мы расстаемся навсегда. Сейчас я стараюсь ее достаточно часто навещать по разным поводам, то Рождественские чтения, то еще что-то. Поэтому она говорит потом, что я чувствовала, что что-то происходит, но разговор состоялся после. И это какая-то радость сквозь слезы, катарсис, выражаясь театральным языком. То есть она это полностью приняла сейчас, естественно, немножечко хвалится этим в среде своих друзей церковных, что вот у нее сын священник, монах. Но это был процесс. Когда был переход, она восприняла это с трудом, но с радостью.
Константин Мацан:
— А был момент, когда первые неофитские розовые очки спали и начались?.. Как сказал один мой знакомый священник про другого молодого на тот момент, только-только рукоположившегося священника, который по сорок минут исповедовал каждого к нему пришедшего. И опытный священник на это сказал: это пройдет, у него еще просто поповские будни не начались.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Я не помню этого момента. Я сейчас сравниваю с тем, что ты испытываешь в начале священства. Есть разные воззрения на то, что Бог дает какую-то излишнюю благодать, чтобы ты мог нестись, летать и все делать. Я думаю, что Господь очень доходчиво мне объяснил, что надо немножечко сбавить болезнь спины и поэтому нет никакой возможности исповедовать людей целыми сутками, надо себя немножко беречь, потому что можно потом и не встать. Я думаю, это такой технический у нас с Ним был разговор, Он знает, что я человек конкретный и мне надо конкретно объяснять: это делай, это не делай. И Он меня так вразумил, это, может быть, не духовный момент был, но, мне кажется, очень доходчиво.
Кира Лаврентьева:
— Кстати, отец Давид, в этом смысле сразу у меня вопрос возник один. Вы сказали, что вы вообще принимали решение о монашестве, я так понимаю, что это был ваш духовник, с человеком, который помогал вам устраиваться в Самарскую семинарию. Мы знаем, что есть несколько разных видов окормления, есть Лаврская традиция отца Кирилла Павлова, есть еще разные традиции, есть строгие, есть нестрогие. Вы так упомянули, что вы человек конкретный. Получается, что вам ближе конкретные благословения, конкретные указания? Или нет? Или вам скажут, делай, как делал отец Кирилл Павлов. Его спрашивают: батюшка, как мне поступить? А он говорит: а ты как хочешь поступить? Вашей душе, как ближе и как ближе вашей пастве, которая ходит к вам на исповедь? Какая традиция ближе вам в исповеди других людей? Что логично?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Думаю, что и мне и людям, которые считают, что я могу что-то посоветовать, все-таки надо давать свободу. Наверное, в этой конкретике, скорее, это мои личные отношения с Богом, не в смысле, что я требую от Него что-то конкретное.
Кира Лаврентьева:
— Я понимаю, о чем вы говорите.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Но этот разговор наш с Ним происходит через конкретные события. В течение жизни, когда я сейчас вспоминаю, что происходило, я понимаю, что все событийно.
Кира Лаврентьева:
— Все очень четко.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Режиссер, что поделать, профессиональная деформация. Но в разговоре с человеком нужно давать свободу. Когда я думал, что я хочу в монастырь, отец Иоанн Депутатов из Шатуры не говорил, что я выбираю тебе, благословляю, такого не было. Мы думали, даже был какой-то жребий, думали, в какой монастырь. Но как-то так случилось... Я помню, он меня сам спросил, вы мне доверяете, если я вам скажу, куда ехать? И мой был выбор, доверять, не доверять. Я мог сказать, что нет, я хочу в Оптину, там такие старцы, меня всему научат. Он меня спросил, я помню этот разговор: вы доверитесь моему выбору. Я сказал, что да, я доверюсь. И доверился. У нас почему-то такая есть школа, что должна быть какая-то инструкция, что священник это человек, который тебе дает пророчество, что не священник это человек, который эти пророчества должен воспринимать и выполнять. Это очень часто происходит.
Кира Лаврентьева:
— Знаете, отец Давид, все-таки тут традиция исихии, которая церкви нашей не чужда, стала основополагающей.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— В монашестве.
Кира Лаврентьева:
— Вспомним отца Иосифа Исихаста, у него настолько было все строго. Читаешь «Моя жизнь со старцем Иосифом» архимандрита Ефрема Катунакского, у тебя просто волосы встают дыбом. Но на самом деле ты видишь в этом тоже благодать, «дай кровь, прими дух», это тоже некоторая соль земли горстка его послушников. В итоге они разошлись по миру и основали множество монастырей, принесли огромный, сторичный плод за свое окормление строжайшее. То есть все-таки кому-то, возможно, это нужно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. Абсолютно. Но у каждого креста свой размер, нельзя взваливать на человека крест. Кому-то, например, нужно читать Иосифа Исихаста, а кому-то, например... Мы с друзьями-священниками сделали в телеграмме канал «Соборяне», и мы просто делимся кружочками, обсуждаем какие-то нас волнующие тему. Многие люди пишут, что мы слушаем ваших соборян и сами начинаем о чем-то думать. То есть человек должен думать, смысл пути исихаста не в том, что это обязательная дорожка, которая тебя гарантированно приведет.
Кира Лаврентьева:
— Приведет к спасению.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— А в том, что ты будешь смиряться. Ведь смирение не в том, что человек должен себя в рубище одеть. Самый простой путь смирения это семья, в этом послушании. В монастыре та же самая семья. Когда я приехал в монастырь, у меня был такой искус, наверное, редкий из опытов исихии, когда садишься в электричку Самара-Сызрань после сессии в семинарии и уезжаешь в Сызрань, как бы навсегда, вроде бы. Я садился в эту электричку, и мне внутренний голос, понятно, от кого, говорит: какая Сызрань, ты москвич, у тебя два высших образования, ты зарабатывал такие деньги, Сызрань. Я вцепился руками в сумки, просто вцепился, сел в эту электричку, и как только двери захлопнулись, все пропало. Всё, я спокойно поехал. Такой опыт тоже нужен. Но ты приезжаешь, ты с образованиями, а там монастырь провинциальный, и ты там последний человек, смиряйся, иначе ты просто без Бога ходишь там, нос подняв, что эти все ничего не знают, по-славянски толком не читают, что они там знают. Нет, будь добр смиряйся, если ты хочешь любить, смиряйся.
Кира Лаврентьева:
— Получается, что истинное смирение для монаха понятно, в монастыре, а для семейного человека, в семье. Вопрос усмирения собственной самости, о том, чтобы отойти от ветхого человека в общении с каким-то строгим или нестрогим духовником, для семейного человека не стоит. Правильно? При правильном подходе человек и сам от собственной самости освободится, если он будет служить ближнему своему. Так ли это?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не сам. Бог точно определяет человека.
Кира Лаврентьева:
— Конечно, все это с помощью Божией, естественно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У нас в монастыре сейчас четыре священника монаха, игумен и трое иеромонаха. Мы очень разные, один строгий, серьезный такой; один мягкий; один просто ничего не говорит на исповеди никому; один пытается добиться результата психологически. Мы очень разные.
Константин Мацан:
— А вы какой? Кто вы из этих трех?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не буду рассказывать. Мы меняемся периодически.
Константин Мацан:
— Ротация происходит.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И получается, что когда Великий пост или какой-то промежуток, человек решил, что ему надо попасть на исповедь, я вижу, как человек двигается, куда ему нужно, как Бог его двигает, я видел это много раз. Человек пришел... Мне сами говорили люди, что они пришли, знают, что вот этот строгий и не хотели к нему попадать, хотели к мягонькому, чтобы он по головке погладил и все простил. А так выходит, что к нему надо, как-то и не стояли туда, но что-то кто-то ушел, кто-то застрял, и надо к нему идти, и они идут и потом счастливы, говорят: это то, что мне было нужно. Это и было для меня самое главное открытие, что Бог не набор правил, не книга, Он Личность, Он с нами общается, Он с нами взаимодействует, ты только руку протяни. Я помню, как я сидел под Сикстинской капеллой в Риме и смотрел на эти нестыкующиеся пальцы Адама и Бога полчаса, потом только понял, что это и есть то место, когда человек выбирает Бога или грех. И это самая важная иллюстрация. Мой выбор, я выбираю, моя свобода, но я могу не выбрать. Если эту свободу отнять, то не имеет вообще ничего смысла. А приобретение этих качеств — путь, вы сказали все правильно, и в семье можно и на работе, и в армии, и где угодно, куда Бог тебя поставит. Если ты сам пришел, напросился на крест... Как детям, хороший фильм «Мой крест», напросил себе крест, ну, извини, пожалуйста, попробовал, лучше свой, какой у тебя есть. Самый желанный и любимый крест тот, который на тебе.
Константин Мацан:
— А то, что вы рассказали про искушение, когда какой-то голос, понятно, что не чувственный, не физический голос вы в себе слышали, а мысль приходит, куда я еду, у меня два высших образования, я состоявшийся человек — и Сызрань. Даже слово в этом контексте не привлекательное, какое-то провинциальное. Так можно почувствовать, понятно, что замечательный город и тут нет никаких иных коннотаций. А как определить, что этот голос не сверху, а снизу? Кто-то скажет, что это же здравый смысл?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У меня такой критерий выработался. Я не могу быть на первом месте. Как только мой внутренний голос или мои собственные мысли или то, что я делаю, является тем, где я на первом месте, это точно не от Бога. Потому что я не может быть первым, это невозможно.. Мы может быть вместе с Богом, а я невозможно. И Сызрань действительно замечательный город, прекрасные люди там.
Константин Мацан:
— Здесь никаких сомнений.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Особенный юмор, я убеждаюсь, что юмор это что-то Божественное. Полюности я шутил над тем, что Сызрань это в глубине глубинки.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас жители Сызрани не поняли, конечно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— С жителями Сызрани мы с большинством знакомы, у нас небольшой город, всего сто пятьдесят тысяч.
Константин Мацан:
— Есть города, у которых в самом названии есть что-то ироничное.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, да, да. Если вы помните, какое-то количество лет была Караганда из анекдота, потом еще что-то, а потом в начале, в середине нулевых по телевизору в КВН, если хотели про глубинку сказать, стали говорить Сызрань. Мы это подхватили. И о чудо, именно Сызрань стала тем городом, где я подвизаюсь. Это Божественно, это почти как жираф или гиппопотам, настолько же здорово и Божественно.
Константин Мацан:
— Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Помню, была на позднем советском телевидении программа «Веселые ребята», которую делал Андрей Кнышев. В тот момент везде гремела песня «Комарово», и авторы этой программы, как бы пародируя жанр соцопроса на улицах, подходили к какому-то человеку на улице, который, само собой разумеется, был актером, это не скрывалось, это была игра. И человек говорил: что из каждого утюга Комарово, Комарово, Комарово, что, нет других городов, я вот, например, из Сызрани. Я помню, что это название города меня тогда вдохновило, я тогда впервые его услышал и запомнил. Какие в этом смысле особенные искушения преодолевает священник и монах? Вы рассказали о первом искушении, ехать — не ехать, и мы заговорили о розовых очках, которые спадают. В чем вы сегодня не равны себе десять лет назад, как священник и христианин.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, одно из самых тяжелых искушений для священника и монаха это не вдаваться сильно в какие-то утешения.
Константин Мацан:
— Это как?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, например, я знаю, что я очень сластолюбив. У меня даже есть такая маленькая болезнь, если я открываю шоколадку и начинаю ее есть, следующее, что я помню, как я доедаю последний кусочек.
Кира Лаврентьева:
— О, точно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо не открывать шоколадку. Это для священника и монаха довольно тяжело, потому что народ у нас очень добрый. Сызрань — город, наполненный верующими людьми, которые хотят подбодрить и сладкое приносят, каноны у нас наполнены сладостями, и сладкое в доступе. Если его даже чуть-чуть каждый день есть — это катастрофа, это достаточно тяжело. Хочется как-то утешиться, ты наслушался за день чужих проблем, включился в какие-то всем сердцем, в какие-то не всем сердцем. Потом...
Константин Мацан:
— Эндорфины нужны.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нужны не эндорфины, а дофамин, который лучше, да?
Кира Лаврентьева:
— Там целая система.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наоборот дофамин это легкий, который шоколадки, а эндорфин это занятия спортом, еще что-то, которые лучше.
Кира Лаврентьева:
— Они вырабатывают серотонин, гормон счастья.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо себя понуждать каждый день не скатываться в это простое утешение. Оно может быть и разным для церковных людей и это легко: побольше поспать, с кем-то побольше поговорить, поболтать. Постоянно ты с этим сталкиваешься, потому что хочется облегчить вроде, а на самом деле это иллюзии. Каждодневный труд, сизифов труд, наверное, одно из самых сложных искушений. Как отец Дмитрий Смирнов, мой очень горячо любимый человек, мы с ним немножко были знакомы, говорил, что из ста людей тебя услышат двое, ты увидишь это собственными глазами. Почему многие священник перестают так активно проповедовать, проводить длинные беседы? Потому что действительно из ста человек тебя услышат только двое. За пять лет огласительных бесед, последний год я не так интенсивно их веду, а четыре года я вел в монастыре огласительные беседы. Монастырь у нас один в городе, крестим мы треть людей в городе. Соответственно, я посчитал, за четыре года я побеседовал на огласительных беседах где-то с тремя с половиной — четырьмя тысячами людей. Как вы думаете, сколько из них я еще видел в храме?
Кира Лаврентьева:
— Ну да.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— По пальцам рук, ног, чуть больше, то есть меньше одного процента. Руки могут опуститься, и все время приходится себе напоминать, что ты делаешь это не для того, чтобы у тебя показатели росли, а потому что Бог тебе сказал это делать. Он сказал: делай, ты можешь говорить, говори, можешь молиться, молись, делай. Не важно, что будет дальше. Это для священника, наверное, самое сложное испытание.
Константин Мацан:
— Мне кажется это вообще универсальный рецепт для любой деятельности по жизни. Делай дело Божие, а Бог сделает твое дело. Кто-то об этом тоже часто говорит, что надо прилагать усилие, делать свое дело, а результаты, количество просмотров и прослушиваний оставить Богу.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, если ты на себя трезво взглянешь... Я знаю, что я человек тщеславный, потому что в ГИТИСе это все разрослось, это профессиональная болезнь актерствующих и творческих людей.
Константин Мацан:
— И режиссерствующих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И режиссерствующих и поющих.
Кира Лаврентьева:
— И говорящих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я через день на неделе слышу: а, отец Давид, какой у вас голос замечательный. Могу на службе что-то такое спеть из Византийского, мы перешли как раз. Если ты понимаешь, что ты тщеславный, то ты понимаешь, что Бог, любя тебя, не пошлет смотреть на твой результат, потому что ты его примешь на свой счет: я провожу огласительные беседы, храм наполнился, я молодец. Зачем это? Поэтому, видя свои недостатки, ты понимаешь, как Бог действует. Вроде как простые слова, звучит слишком просто, но это очень помогает, каждый раз взбадриваться, что Бог работает, и ты работай.
Кира Лаврентьева:
— Это очень интересно. Правда. Отец Давид, а есть ли такой момент, когда люди приходят в монастырь и хотят поговорить с вами, не как со священником, которому нужно приносить по сути свои грехи, может быть, спрашивать каких-то духовных советов, а на часы пытаются развести с вами психологическую беседу, по сути дела, бесплотную совершенно, как мне кажется. И что вы советуете в таких случаях другим священникам, может быть? И что бы вы посоветовали молодым священникам, семинаристам? Тут же тоже две крайности. Одна это младостарчество, когда нам кажется, что мы вообще все знаем, синдром молодого специалиста, как говорит Костя, исповедь на сорок минут. Ты с любовью ко всем, тебе кажется, что именно ты сейчас послан этим людям, чтобы наставить их на путь истинный. Это потрясающее, наверное, тоже состояние. А другая крайность, когда кажется, я вообще ничего хорошего тут сказать не могу, я буду молчать, прости, благослови, иди, больше не греши. Где здесь грань преломления? Знаю еще, что некоторые духовники и священники на исповеди, когда совсем не знают, что нужно человеку, что ему посоветовать, что сказать, просто стоят и за него молятся. И как показывает их практика, это самое эффективное средство коммуникации с человеком, между духовником и человеком на исповеди.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Доброе слово серебро, а молчание золото однозначно. Святой человек сказал. Промолчать всегда хорошо, лучше даже промолчать. Я поначалу, когда был молодым священником, ой, стыдно даже как, пытался все всем объяснить, второй неофитский был период. А потом я понял такую вещь, что человек из разговора с тобой вынесет, скорее всего, одну мысль. Да, не факт, что тебе нужно ее только сказать и больше ничего не говорить, так только такие подвижники духа, как в будущем, скорее всего, канонизированный Иоанн (Крестьянкин) тоже так делал, как его называли «скорый поезд со всеми остановками». Он всем говорил одну вещь и всё. Сравнивать нельзя и поэтому больше приходится что-то говорить. Очень важно, мне кажется, любому священнику понимать, что Бог через него действует. У меня был такой случай. Когда я вспоминаю его, убеждаюсь, что мои слова Бог в ушах другого человека исправит на нужные, если я не буду при этом пытаться повлиять на мир. У меня знакомая, я из общения с ней знаю, что она очень чувствительна на запахи, очень сильно. В каком-то разговоре несколько лет назад она мне стала жаловаться, что вот, я никак не могу выйти замуж, в этом то не так, в этом сё не так. Я тогда, еще будучи обычным мирянином, сказал ей: если тебе Бог пошлет такого жениха, в котором все будет как надо, как ты мечтала, но у него будут ужасно пахнуть ноги, пойдешь ты за него замуж или нет? И она задумалась. Проходит три года, и она мне пишет, тогда я уже стал священником: отец Давид, я так тебе благодарна, помнишь, мы с тобой говорили, что если мне Бог пошлет жениха, а у него все будет прекрасно, только у него будут кривые зубы, смогу ли я выйти за него замуж? Так вот я решилась, и он за месяц до свадьбы пошел и все зубы переделал, спасибо тебе. Я точно помню, что я говорил про один недостаток, она точно помнит, что я говорил про другой. Вот так. Смысловых слов в нашем мире два: Христос Воскресе. Все остальное это комментарии. В этих комментариях, мне кажется, Господь способен нас немножечко подправить.
Константин Мацан:
— Как-то была на Радио ВЕРА и не раз в программе замечательная психолог, заслуженная, очень опытная учитель и педагог Татьяна Воробьева. Всегда с потрясающими советами. Из последнего общения с ней я запомнил, она подсказывала родителям, как общаться с детьми, и мне кажется, это универсальный совет вообще для общения с людьми. Она говорит: не говорите долго, мысль свою выскажите кратко, дети долго не слушают, не воспринимают и не запомнят. Сказал два слова, повторил и забыл. Не повторяй еще раз, не разжевывай, не комментируй, без подробностей. Это может остаться где-то в сердце, в памяти, в душе. Это первое. А второе, что все обязательно с любовью. Начинать любой разговор с ребенком, как я ее услышал: слушай, что я тебе сейчас скажу, потому что я тебя люблю и я хочу, чтобы тебе было лучше, удобнее, благо. Эту мысль можно выразить разными словами, но главное, чтобы посыл был, а дальше коротко свою мысль. И всё, отстаньте от ребенка. Мне показалось, что это универсальный совет для общения со всеми людьми.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И детей точно приобнять надо при этом, сто процентов. В воскресной школе, у меня миссия такая, я ее руководитель, но я понимаю, что я прихожу туда для того, чтобы их обнять и послушать, это самое главное. Остальное само собой получается, разговоры и какие-то важные истины. Но это самое главное.
Константин Мацан:
— Последний вопрос, время наше подходит к концу, но очень интересно спросить. Вы как режиссер какое-то особое измерение богослужения видите? Потому что складывается ощущение, что человек, который ставил на сцене спектакли, потом и Богослужение созерцает как действие, но священнодействие, и видит, грубо говоря, в том некий архетип для любого театра вообще, но все-таки священный архетип.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Поначалу, когда воцерковлялся, я немножко все делил, само таинство меня очень сильно вдохновляло. Евхаристия стала важнейшим элементом жизни, но при этом все было немножко отдельно. Я расстраивался из-за того, когда священник ошибался в богослужении, делал даже замечания, такой был ретивый. А потом со временем это стало единым целым. Безусловно, есть вечернее богослужение, есть литургия, есть великопостное богослужение, но это стало каким-то единым и неделимым. Вроде можно выделить отдельно, есть иконы, есть текст, есть пение, есть возглас, есть ответ народа, лик, который сейчас заменяет хор. Но оно стало совершенно неделимым, единым целым. Мы же с вами знаем, что богослужение на земле совершается непрерывно, целый день. А спектакль, постановка, фильм имеет начало и конец, драматургия, развитие, потом схождение. В богослужении, если его понимать, если в нем немножко разбираться, если это твоя форма общения с Богом в том числе, она тебе близка, то нет начала и конец. Оно прерывается на время для того, чтобы мы могли не сойти с ума, и чтобы ноги наши выжили, мы могли на них стоять. Всё. А остальное всё непрерывно, единое целое.
Константин Мацан:
— Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу. Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в замечательном городе Сызрани был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона была Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Христос Воскресе!
Кира Лаврентьева и Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Константин Мацан:
— До новых встреч на волнах Радио ВЕРА.
Все выпуски программы Светлый вечер