У нас в гостях был настоятель прихода святой благоверной княгини Анны Новгородской в Трондхейме (Норвегия) священник Александр Волохань.
Отец Александр рассказал о своем пути к вере и священству, и как повлияло на него служение в Норвегии в дали от Родины.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья. У микрофона Константин Мацан. Моя дорогая коллега и соведущая Кира Лаврентьева с нами сегодня на связи. Привет, Кира!
К. Лаврентьева
— Здравствуйте!
К. Мацан
— А гость нашей сегодняшней программы с нами на связи из Норвегии, из города Тронхейма, священник Александр Волохань, настоятель прихода Святой Благоверной Княгини Анны Новгородской в Тронхейме. Добрый вечер!
Священник А. Волохань
— Здравствуйте, Константин и Кира, очень рад вас слышать, рад этому общению!
К. Мацан
— Мы тоже рады, и наши радиослушатели, я думаю, тоже. К тому же, вы уже не в первый раз в программе «Светлый вечер». Вы рассказывали уже как-то на наших волнах о православии в Норвегии и отчасти о своем пути в эту страну, и о своем пути к священству. Но вот об этом мы как раз хотели бы с вами сегодня поговорить чуть подробнее. Мы с Кирой, напомню нашим радиослушателям, в этих беседах разговариваем со священником о его пути к вере, о его пути в вере и о той цепи событий, которая привела к рукоположению его в священники. Ну, и в вашей ситуации, конечно, это совершенно какая-то особенная история, в чем-то, может быть, экзотическая, связанная с Норвегией. Я могу признаться, что для меня Норвегия — какая-то совершенно волшебная, притягательная страна. Я вообще давно мечтаю туда попасть, ни разу там не был.
Священник А. Волохань
— Буду рад увидеть!
К. Мацан
— Вот да, я так, пользуясь случаем, напрашиваюсь в гости! (Смеется.) И поэтому, для начала, просто не могу не спросить вот об этом вашем, может быть, вкратце, но общем ощущении православия в Норвегии: что для вас как для русского человека, живущего в Норвегии, православного человека, ну, если угодно, дало вот это северное пространство, в котором, наверное, несколько по-другому ощущается православие, нежели у жителя России?
Священник А. Волохань
— Да, здесь, конечно, особенности точно существуют. В каком-то моменте это — тот самый край мира, о котором, возможно, Господь и говорил. Ну, один из этих краев, где направлял своих, благословляя, апостолов на их служение. Здесь это ощущается, поскольку ты на побережье Северного Ледовитого океана или Атлантического в их соединении. Но если говорить про наших соотечественников, которые, в основном, составляют прихожан в наших приходах здесь, то это вот рассеяние, и где священники немногие, которые здесь совершают служение, православные священники — они в роле вот тех «собирателей стада Христова», если выражаться библейским языком.
Ну, а, собственно, служение — особенное в том, что мы здесь в инославном окружении. У нас здесь часто и в большинстве городов нет своих храмов. Ну, для меня лично особенность в том, что я не только в городе единственный православный священник, но на сотни и тысячи километров единственный. Это, конечно, и добавляет задач, работы, и, собственно, мера ответственности, конечно, уже иная. Думается, вот этот опыт...
Но, в то же время, встреча с теми, кто когда-то в ранней истории и Руси, и России, и Скандинавии... их судьбы соединялись... И неслучайно на памятнике 1000-летию Руси в Великом Новгороде, где, я видел, Константин, вы тоже недавно побывали...
К. Мацан
— Да!
Священник А. Волохань
— ...там как раз в числе первых или самый первый — это Рюрик, относящийся к Скандинавии. Но это для меня было тоже моментом особенным — вот открытие тех страниц истории, глубинных страниц, которые, оказывается, показали много схожего, родственного. Да и неудивительно, что вот, например, оба Олафа, короли норвежские, христиане, они свое служение монаршее и служение христианизации своего народа совершали в тот же период, как и святой равноапостольный великий князь Владимир. 997 год, собственно, считается и годом основания Тронхейма королем Олафом Трюггвасоном, и годом христианизации. И, к слову сказать, в 1997 году тогда митрополит, а сейчас Святейший Патриарх Московский и всея Руси посетил как раз Тронхейм и участвовал в торжествах по случаю празднования 1000-летия Крещения Норвегии. Вот эти особенные моменты так поначалу можно обозначить.
Ну, еще, может быть, один бы я добавил, думаю, он тоже, кстати, существенный. Хотя Россия сама многонациональная страна, поэтому это тоже с оговоркой, что это, наверное, не совсем в диковину для России, но здесь наши приходы — они именно многонациональные. И в этой их многонациональности при этом как-то, я бы сказал, более глубоко и по-настоящему, что ли, проживаешь вот это понимание, что вохристианивает не Иудея, когда действительно людей объединяет вера в своем существе, а не просто как бы некий национальный такой островок в диаспоре, за границей. Вот это еще, наверное, момент особенный.
К. Лаврентьева
— Отец Александр, чисто по-человечески вы привыкли уже там, освоились? Или все же тяжело, учитывая особенно тот факт, что вы — один священнослужитель на много-много-много тысяч километров?
Священник А. Волохань
— Да, я освоился. Я 18 лет уже живу в Норвегии, хотя родился, кстати, в городе Москве, и как-то меня жизнь в Норвегии свела поначалу с теми, которых я воспринимал через, опять-таки, книги истории как викингов, суровых людей. Сейчас, конечно, многое изменилось, но здесь очень многое оказывается похожим, несмотря на какие-то другие моменты. Например, в первые годы пребывания здесь меня очень радовало, что здесь, например, в изобилии растут березы. Это вот, наверное, дерево, которое вы увидели в первую очередь и спросили... Типичное или характерное русское дерево. Вот берез здесь очень много, они под окнами дома, где я живу, они у храма нашего небольшого в Стиклестаде — в историческом месте Норвегии. Здесь летают те же сороки и воробьи, ромашки... Ну, словом, осваиваться в этом смысле не было сложно. И, надо сказать, отношение местного населения, современных норвежцев во многом и было, и есть доброжелательное к иностранцам. И, собственно, это способствовало...
Вообще, мне в этом контексте мне вспоминались, когда возникали — это в развитие вашего вопроса я подумал — моменты, «а не вернуться ли или как-то иначе направить ход своей жизни?». Мне очень откликаются слова из «Послания к Диогнету», где он говорит, что христиане — странные люди, для них любое Отечество — как бы чужбина, и любая чужбина может стать Отечеством. И, развивая мысль, автор пишет, что «потому что они как бы вот граждане Царства Небесного». Вот здесь это тоже способствует, вот в этом окружении как бы инославном, инородном, в плане, что это не твой народ, в котором ты сформировался, вырос, которого ты часть, — вот именно, может быть, в большей степени как-то направить и мысль, и душу свою к горнему миру, не имея здесь пребывающего града. Ну, а так-то, если чуть-чуть в развитие, опять-таки, у меня еще, наверное, особенность, и у нашего прихода, что он приход не в городе только, а приход на много городов Центральной и Северной Норвегии, а это значит, сотни и тысячи километров. И вот решением Священного Синода 2007 года, когда после моей иерейской хиротонии оно было принято, меня направили на служение для окормления общин в городах Тронхейме и Тромсё — это север Норвегии, самый крупный город. Между ними, если на машине, 1 тысяча 100 километров, между этими городами. Но это, по крайней мере, обозначает тоже специфику, ту особенность служения здесь, на севере Европы.
К. Мацан
— Я бы знаете о чем еще хотел сказать, может быть, завершая эту тему специфики Норвегии — как вы это оцениваете со своей стороны? Одна моя знакомая побывала в Норвегии в вашем приходе, причем, в Москве, где она живет, она нечастая прихожанка храмов. Но вот именно оказавшись на чужбине, оказавшись в месте, где на каждом углу православных храмов нет, где православный храм — что-то особенное, очень такое тесно объединяющее людей, где есть приход-семья, который складывается просто потому, что он небольшой и все говорят на твоем языке... вот ей это стало чрезвычайно важно и близко. И, может быть даже, в каком-то смысле такое близкое, именно вот теплое чувство к православию родилось именно потому, что это была Норвегия и русский приход в Норвегии. Вот часто такие примеры в вашей практике бывают?
Священник А. Волохань
— Очень часто. Я бы даже сказал, наверное, это характерная черта, особенность как раз приходов за границей, где ты не на своей земле, где это не так, что ли, обыденно, не так привычно будет, коренится это в истории народной или же еще каким-то образом возникает. Здесь это... Вообще, кстати, я бы вот из разряда символизмов и в соединении с этим вопросом упомянул бы один момент, что в этом году именно — 100-летие русской эмиграции в Норвегии. В 1920 году первые корабли с севера России — Архангельска и Мурманска — прибыли в Норвегию. И здесь вот это проживание малыми, казалось бы, группами, способствует тому, чтобы больше ценить друг друга. Собственно, вот первые годы, когда мы здесь начали жить, для нас вообще услышать русскую речь у проходящих мимо людей было просто несказанной радостью, и мы просто подходили к людям и знакомились, общались — кто сколько живет. И это в приходе выражено в еще большей степени. Конечно, есть люди, которые туда приходят как бы в некий такой оазис, что ли, где-то найти вот островок. И неслучайно я бываю на некоторых конференциях, которые организуются в рамках конференций Русской Православной церкви в Европе, где как раз именно значение прихода в диаспоре подчеркивается, в том числе, в этом аспекте — место, где, своего рода, это гавань, где человек получает поддержку, в первую очередь. Многие через это, кстати, не будучи верующими в России, или Украине, или Белоруссии, они приходят к вере здесь уже, оказавшись на чужбине. Понимание некоей оторванности, что ли, от корней своих, и действительно вот этот опыт — мы его стараемся, и для меня это очень естественно было, это измерение, что ли, жизни, которое выражается не только в общих богослужениях, когда мы все обращены к Богу, в молитве к святым, но и в последующем общении, а именно и в трапезах, в общих каких-то мероприятиях, будь то концерты, паломничества. У нас есть вообще такой специфичный момент — это, опять-таки, к особенностям и этому же вопросу. Мы часто снимаем храмы, поскольку у нас их нет, и у нас создан трудами прихожан, нашими общими усилиями уже давно такой иконостас, который мы собираем и разбираем вынужденно, ну, поскольку должны уступить место. И это тоже такое делание общими усилиями... Как мне говорили некоторые вернувшиеся в Россию, «нам теперь не хватает вот этого — чтобы собрать иконостас многоярусный, потом разобрать, убрать». Это становится чем-то... очень значимым трудом, вот напоминающим об этом восхождении. «Царство Божие силой берется, употребляющие усилия восхищают его». Так что этот момент очень-очень существенный — вот именно та общность, то тепло, которое рождается между людьми. Я считаю, многие, кто вот, кстати, только ограничивается лишь участием в богослужении только, упускают, как бы не до конца доводят вот эту меру совершенства, когда мы должны возрастать в полную меру возраста Христова. И об этом говорят многие священники в России и в других странах православных, и меня это очень радует.
К. Мацан
— Священник Александр Волохань, настоятель прихода Благоверной Княгини Анны Новгородской в Тронхейме (это Норвегия), сегодня на связи с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Давайте обратимся теперь непосредственно к вашему пути — к священству. Я напомню, что отчасти вы об этом уже рассказывали в одной из программ на радио «Вера», в другом «Светлом вечере». Но сейчас поговорим об этом подробнее. Меня, когда я эту программу слушал, удивил тот факт, что, фактически, для вас и приход к священству, и рукоположение были связаны именно с тем, что вы переехали в Норвегию еще до этого. То есть, в каком-то смысле тут две вещи — жизнь в Норвегии и православное священство — для вас они оказались нерасторжимыми. Как это было, напомните.
Священник А. Волохань
— Да, это был особенный момент. Я связал бы его чуть-чуть с предшествующим этапом, когда я учился еще в Московской государственной юридической Академии, где была специализация «криминология», и там-то, кстати, мне и открылась вот некая тайна, что ли, человеческого самоопределения, свободы, когда, размышляя, почему криминология — наука именно о личности преступника, о причинах, почему человек приходит к тому, чтобы совершить преступление, и это мне потом несколько способствовало пониманию той проблематики грехопадения, которое было у первых людей. Ну, может быть, это своя узкая тема, которая впоследствии уже,... Опять-таки, свой этап жизни, этап поисков, придя к вере, к вере христианской... Семья-то у меня была неверующая, родители. Я поступил в Свято-Тихоновский гуманитарный университет и, к слову сказать, завершил его на миссионерском факультете. И как раз завершение образования в ПСТГУ — оно уже осуществлялось, когда я уже несколько лет проживал в Норвегии. Здесь тоже свои, конечно, символы. Вообще, я вот в чем-то… может быть, не знаю, наследие советского ли времени или же какое-то глубинное чувство... Это дискуссионная тема — где человеку жить, позволительно или нет уезжать из своего Отечества, большая и серьезная тема. Но так сложилось — я не был сторонником отъезда за границу. Я очень любил свою Родину и люблю, и мне это было даже несколько затруднительно решиться — уехать в другую страну. Но вот ряд каких-то, что ли, указательных путей, каких-то таких, своего рода, знаков — был в пользу такого шага, хотя, казалось, он будет лишь временным. Но это произошло на исходе 2002 года, в начале 2003-го. Как раз середина обучения в Свято-Тихоновском. И я, когда узнал, что в Норвегии единственный православный священник Русской Православной церкви, который служит в Осло (кстати, это финн, сейчас он уже архимандрит, Климент), и который тоже совершает служения в разных городах, я, завершающий это обучение или на середине пути находящийся, понял, что, возможно, мое там содействие, соработничество может быть нелишним. Хотя главной причиной переезда — ну, по крайней мере, по фактам — было вовсе это не со мной связано, а с моей супругой Ольгой, у которой в девичестве фамилия Марьина. Она получила работу как научный сотрудник в университете города Тронхейма, и мы переезжали на какие-то, как нам казалось, считанные годы. И с тем, чтобы вернуться обратно на Родину. Но так сложилось по ходу истории, где человек предполагает, а Бог располагает... Пути Господни неисповедимы, но вот так сложилось, что, помогая и в богослужениях, и отцу Клименту, отчасти в катехизации, по завершении уже обучения в Свято-Тихоновском я получаю от него вопрос, не хотел ли бы я свое пребывание в Норвегии соединить вот с той важной, что ли, миссией, вот с тем служением, которое самое важное в жизни. И не сразу, но по размышлении некоем я согласился, хотя я не совсем считал, может быть, себя вот на эту задачу на тот момент, по крайней мере, подходящим человеком. Но я откликнулся, по крайней мере, согласием, и все было все равно передано уже на усмотрение священноначалия, где поначалу у меня была встреча с епископом Марком, который впоследствии возглавлял уже некоторое время Управление по загранучреждениям Русской Православной церкви. Это сейчас митрополит Рязанский, владыка Марк. И затем уже состоялась, как сказал мне отец Климент, настоятель прихода Святой Княгини Ольги в Осло, что «высокопреосвященнейший митрополит сам вспомнил о вас». И я приехал, и хиротония дьяконская состоялась уже в конце ноября 2006 года в Смоленске, в Успенском соборе. Если дальше эту линию жизни раскрывать, то вот дьяконская хиротония состоялась, да, и после нее я служил в основном приходе в Осло, который в 500 километрах от Тронхейма, я туда приезжал довольно часто. Ну, и уже в феврале, в конце февраля 2007 года, то есть спустя какие-то три месяца, состоялась моя... состоялась иерейская хиротония. Первую хиротонию совершил сам ныне Святейший Патриарх, а тогда митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл, который тогда возглавлял Отдел внешнецерковных связей Московского патриархата. А вторая хиротония по его благословению, моя вторая хиротония, то есть хиротония во священника, была совершена уже преосвященнейшим Игнатием, епископом Вяземским тогда, а сейчас он епископ Выборгский. И, что для меня тоже по-своему символично, город Выборг на территории России — это город, который в свое время (да и сейчас, я знаю, трудами некоторых священников возрождается это некое понимание) имел своим небесным покровителем как раз Олафа, короля Норвежского, то есть Олафа Харальдссона. А ведь Тронхейм, где сейчас я проживаю многие годы и служу, это именно город вечного короля Норвегии, как его называют, именно город Олафа Харальдссона.
Ну, и вот эта хиротония, состоявшаяся уже 25 февраля — к слову сказать, это было в том году, в 2007-м, это был день Воскресения торжества православия, — она и стала вот этим важным моментом в моей жизни, который вот определил ее ход, что ли, вот на эти последующие все годы. Вот сейчас идет уже 14-й год.
К. Лаврентьева
— Изменилась ли ваша жизнь... Понятно, что внешне она очень изменилась после рукоположения, но насколько... была ли перемена после рукоположения? Случилась ли с вами мощная, разительная перемена? Был ли до этого Александр-мирянин и стал пастырь Божий? Была ли эта черта перейдена? Или это все-таки постепенный путь?
Священник А. Волохань
— Думаю, что да, было заметное изменение. Мне в этом смысле откликаются слова апостола Павла — «со страхом и трепетом совершайте свое спасение», и вот особенно относится это к священническому служению. Я бы, вернувшись чуть в прошлое, еще упомянул бы в этом отношении однозначно, конечно, само крещение, которое... Я не был крещен с детства, я уже говорил, что семья у меня была неверующая, а пришел к вере — да, в результате долгого пути и поисков. И вот это крещение, еще тогда прошедшее, в 1998 году, оно было, конечно, огромной переменой для меня. Просто, я не знаю, месяц, может быть, как сказали бы, летал как на крыльях. Какая-то легкость такая в душе, да и в теле. Поразительное было преображение.
То, что связано со священством, было в еще большей степени для меня, ну, собственно, я бы сказал так, высотой, в которой вопрос, достоин ли ты там пребывать, вот такой Фавор, где тоже, мы знаем, далеко не всех апостолов Господь возводит с собою. И, честно сказать, всегда воспринимал священство вот именно с неким таким священным же трепетом — и отношение. И никогда задолго до этого даже не предполагал, что моя жизнь может стать именно священническим служением — именно в силу того, что я, может быть, не тот, кто... Мне вот тоже откликаются в этом смысле слова апостола Павла, что «никто не приемлет этой чести, не будучи призываем Богом, как Аарон». Я в этом смысле, может быть, в большей степени ожидал именно, если будет такой призыв или его не будет. Но, я считаю, вот человек, в нашем понимании (кстати, это очень важный аспект — чтобы мы сохраняли вот верное равновесие как в догматике, так и в аскетике и вообще в практической стороне жизни), — что человек-то уж точно не безучастен. «Мы — соработники у Бога», — говорит апостол Павел. Это очень важная мысль — «я насадил, Аполлос поливал, но возрастил все Бог». И вот здесь приготовление к священству — оно и возможно, и должно, видимо, быть. Но у каждого разный путь, разная история. Для меня перемена — ну, внешним образом понятно, что она совершилась. Мне даже поначалу было несколько странно, ну, или, по крайней мере, непривычно, что меня называют, там, «отец Александр». Но главное, конечно — мне вот запомнились слова ныне Святейшего Патриарха, тогда митрополита, когда он после дьяконской хиротонии напутствовал меня в алтаре Успенского собора в Смоленске и сказал, что «главное — помни, что основное в этой жизни должно быть служение Богу и Церкви, вот это, — говорит, — не забывай никогда». Ну, и в эту меру сил, честно скажу, мне это очень откликнулось, потому что еще в советское время, когда я не был верующим, я очень любил читать исторические книги, и для меня вот фигуры, начиная с былин — Илья Муромец, а потом уже и святой благоверный князь Александр Невский, в честь которого, кстати, я и крещен, и святой благоверный Дмитрий Донской — это были вот тогда просто, может быть, персонажи исторические — то, что о любви к Отечеству, о важных моментах истории народа, но потом это все наполнилось тем измерением, которого недоставало в те советские годы, где это замалчивалось, как бы нивелировалось. И вот здесь потому стояние, что ли, за Истину, за Правду, вот именно служение к тому высшему, к чему призван человек, вот здесь это вполне позволило... Вот вы спросили о перемене после прихода к священству — я считаю, это самая существенная перемена, когда человек, может быть, в некоем ожидании, и вот этот потенциал — он раскрывается, но не сам по себе, как цветок поутру, хотя вот мы знаем Илиотропион, но вот это сравнение с подсолнухом, который движется вослед солнцу... Ну, вот в результате, в том числе, вот этого соработничества, где участие человека важно тоже в большой степени — собственно, почему Господь и направляет Своих апостолов... Так что это было главной, думаю, переменой, и то, что вот уже в конкретике священнического служения — как это воплощается, где особый трепет предстояния престолу... Ну мы понимаем, конечно, что служение священническое не исчерпывается служением алтарю, как иногда так редуцированно несколько определяют служение священника. Конечно, это служение людям, которые составляют Церковь, народ Божий. Конечно, это обращенность и к Богу, и к людям, которым ты содействуешь в этом прихождении к Богу. И здесь много своих аспектов, будь это таинство исповеди, некое духовное руководство, научение вере. Здесь отчасти, вот если брать уже Норвегию, здесь все-таки надо сказать, что первый русский приход — он возникает в 30-е годы ХХ века, и то он был довольно малочисленным. И здесь, конечно, это вот «жатвы много, а делателей мало», здесь повторяется, конечно, этот феномен или этот момент в истории. Здесь, в стране, где самая северная географическая точка Европы, много наших соотечественников, и вот это вот служение мое, в том числе, многолетнее, в этих переездах между городами, собирание людей — оно вот составляет, я бы сказал так, значительную часть моего священнического служения. И оно очень благодатное. Это, наверное, самая большая радость, я думаю — ну, по крайней мере, для меня так это, — когда ты видишь людей, которые действительно... Где у нас богослужение в некоторых городах не то, что раз в месяц, бывает реже, поскольку они очень отдалены и всюду не успеть, но вот это им на радость — встречи со мной как со священником. Ну, и через это, когда мы совершаем богослужения, особенно Божественную литургию, такой полноты встречи с Богом, богообщения и, конечно же, таинство евхаристии — это вот, думаю, главная составляющая служения священника здесь у меня, по крайней мере.
К. Лаврентьева
— Мне просто очень по-человечески это интересно и важно, и, я думаю, многим из наших радиослушателей тоже. Ведь, получается, у вас нет такого традиционного священнического сообщества дружеского, да? Получается, вы не можете встретиться, с кем-то поговорить в воскресенье, кроме своих прихожан? Ну, так ведь, отец Александр? То есть среди лютеран вы — один православный священник на многие сотни и даже тысячи километров, как мы уже с вами оговорили. Каково это? Вы уже 18 лет находитесь вот в таком состоянии — одиночества такого, в светском смысле этого слова.
Священник А. Волохань
— Да, да. Но это и так, и не совсем так. Почему? Потому что, ну, под лежачий камень вода не течет. Мне стали довольно привычны вот эти переезды между городами на сотни километров. Поэтому мы стараемся, по крайней мере, с приходом в Осло часто посещать друг друга, особенно, конечно, когда это престольный праздник, или же когда это день памяти святого Олафа Норвежского. Кроме того, мы стараемся, в меру сил (и, кстати, на это существуют просто такие благословения священноначалия Русской Православной церкви), непременно стараться приходом... чтобы было налажено и вообще существовало межприходское взаимодействие. И вот у нас оно — ну, по крайней мере, я этому отдаюсь во многом. Я стараюсь обязательно и к себе приглашать священников из стран Скандинавии. К слову сказать, мы сейчас поминаем Патриарха Московского и всея Руси, с титулом, добавляя еще, «и всех Северных Стран». Вот здесь нет отдельной епархии, в странах Скандинавии. Но мы стараемся друг другу... И ко мне приезжали и священники-настоятели из Копенгагена, из Стокгольма, из Рейкьявика, из Хельсинки, из Осло, и я к ним тоже приезжаю. То есть мы вот, при том, что это большие расстояния, стараемся их преодолевать. И поэтому не совсем, конечно, настолько, что ли, обездоленное, как у Робинзона Крузо на острове, бытие. Тем более, конечно же, как и сейчас этому свидетельство, что мы общаемся с вами на таком расстоянии, — мы общаемся часто по телефону. У нас, более того, вот что для меня тоже особой радостью является, нередко приезжают священники, например, румынские или сербские из Осло, где они там есть, где совершают постоянное служение, и мы очень часто совершаем здесь, в Тронхейме, в нашем приходе, вот такие соборные богослужения с духовенством румынским, сербским на разных языках. Мы вообще стараемся языки использовать многие. В богослужении, как минимум, используем церковнославянский, конечно, норвежский обязательно. И вот уже, соответственно, греческий у нас бывает или же вот румынский, сербский срез духовенства. Поэтому вот радость наша достигает такого совершенства. И здесь это особенно ценно, в отличие от, скажем, больших городов в России, где это нормально, где есть кафедральные соборы, где даже и в обычных приходах несколько священников. Тоже это действительно событие редкое, но оттого и вдвойне сугубо такое ценное.
К. Мацан
— Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» священник Александр Волохань, настоятель прихода Святой Благоверной Княгини Анны Новгородской в Тронхейме (это в Норвегии). На связи с нами также моя дорогая коллега и соведущая Кира Лаврентьева. У микрофона я, Константин Мацан. Мы прервемся и вернемся к вам буквально через несколько минут, не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, дорогие друзья. У микрофона Константин Мацан. С нами на связи моя дорогая коллега и соведущая Кира Лаврентьева, а в гостях у нас сегодня, также на связи с нами, из Норвегии — священник Александр Волохань, настоятель прихода Святой Благоверной Княгини Анны Новгородской в городе Тронхейме. И мы продолжаем говорить с отцом Александром о его пути к священству и о пути в священстве. И вот о чем я бы сейчас хотел вас спросить. Ну вы же сказали сегодня, что приход, православный приход в Норвегии — это вещь особенная. Он маленький, он семейный, как и многие, что называется, эмигрантские приходы на чужбине. Но здесь есть и другой аспект того же вопроса. Нередко мы знаем, что когда человек оказывается за рубежом, он тянется к своей культуре, к чему-то такому знакомому и любимому, и именно за этим приходит в православный храм. То есть это не собственно выбор религиозный, это не религиозное искание, а вот желание, чтобы что-то такое, напоминающее о доме, было поближе. И уже где-то, может быть, вторым рядом, попутно человек как-то связывает свои мысли, свои чувства именно с религией, с церковью как тем местом, где преподносятся таинства. С другой стороны, понятно, что здесь все так очень... грань эта тонкая. Но все-таки, вот насколько вы чувствуете, что эта проблема для небольших зарубежных приходов есть — такого смешения именно какого-то желания обретения культурной идентичности, такого «культурного голода» по Родине с именно «голодом» религиозным?
Священник А. Волохань
— Ну, конечно же, это имеет место, но я бы так сказал, как мы это отчасти затронули, что поначалу те, кто переезжает в дальнее зарубежье, где, действительно, человек оказывается в некоем, как минимум, культурном этом одиночестве, возникает острая эта потребность — находить поддержку у своих, у соотечественников. Многие приходят в приходы самым естественным образом с этой целью, потому что часто в зарубежных приходах действительно, помимо богослужения, есть и та составляющая, которая включает в себя трапезы общие, в принципе помощь друг другу за рамками храма в каких-то делах, сложностях житейских. И, я бы сказал, многие, многие — по крайней мере, по Норвегии могу сказать — многие наши соотечественники, они, приходя поначалу, потом, устраиваясь уже, обосновываясь, обретая как бы житейскую опору в самом обществе, они (многие — это, кстати, наши женщины, которые выходят замуж за норвежцев) обретают семьи, ну, и, соответственно, семейная жизнь уже занимает их в большой степени или даже больше. И в церковь они уже могут приходить крайне редко или вообще не приходить. Но те, для кого сама вера становится важной, конечно, они очень ценят храм, богослужение, молитву друг с другом и общение. Поэтому это актуальный вопрос.
Я бы даже сказал, что вот статистически — похожее соотношение с числом тех, кто проживает, скажем, здесь у нас, в Тронхейме, и тех, кто в храм приходит. Вот эти 3-5 процентов, условно говоря — так и здесь, по нашим странам, где-то, может быть, разнится от города к городу. Ну, словом, «а много ли спасающихся?» — вопрос, актуальный во все времена. С сожалением надо сказать, что пока их не так много, как хотелось бы. Когда Господь хочет всем спастись и познанию Истины прийти... И вот, в меру сил, стараемся мы здесь, пока немногочисленные священники, этому содействовать — чтобы люди приходили.
К слову сказать, для меня это отчасти вот связано с вопросом о смысле истории, который в свое время, во время прихода к вере, был очень актуальным, очень значимым. Я вопрошал о том, нужно ли что-то в этой истории, чему-то содействовать положительному. И когда уже пришел к вере — к вере в Бога, к христианству, то конкретно вот Богу нашему в том, чтобы история двигалась, как по воле Божьей совершалась... И вот здесь, конечно, при всей сложности этого вопроса (это отдельная тема для разговора), но мне откликаются слова апостола Петра, где он говорит в своем Соборном послании, что Бог не медлит исполнения на обетования, как многие почитают промедлением, но долготерпит, чтобы все пришли к покаянию. Вот, я считаю, уже задача священника, где бы он ни служил — в Отечестве или за границей — она в этом смысле та же, когда надо, как сеятель... Притча о сеятеле — он неоскудеваемо посевает доброе зерно, ну, а уже почва какова, приемлет или нет... Его задача — стараться, конечно, посеять. Я в этом отношении вот вижу нашу задачу здесь, вообще задачу священников, в том, чтобы дать людям возможность, чтобы они могли прийти ко Христу: «Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные!» И вот, в меру сил, эта миссия совершается, Богу содействующая. Надеюсь, что она не заглохнет, а будет только развиваться и приносить этот сторичный плод добрый.
К. Лаврентьева
— Отец Александр, когда принцесса Алиса Гессен-Дармштадтская, внучка английской королевы Виктории и известная нам как Александра Федоровна Романова, жена последнего императора Николая Второго, принимала православие, это был для нее довольно мучительный, очень тяжелый процесс, когда она переходила из лютеранства в православие. Насколько я помню, примерно так же это проходило у Елизаветы Федоровны Романовой. Получается, вы сейчас находитесь среди лютеран.
Священник А. Волохань
— Да.
К. Лаврентьева
— Это люди, которые очень привязаны к традиции, очень привязаны к семейственности, у них довольно крепко, очень сильно стоит вот это религиозное убеждение — даже если, насколько я понимаю, они не очень часто посещают свои лютеранские богослужения. И насколько часто к вам приходят люди, которые хотят принять православие? Были ли такие истории, когда человек пришел и сказал, что, «батюшка, все, теперь я православным хочу стать»?
Священник А. Волохань
— Да, это действительно очень важный момент. Я буквально добавлю как ремарку, что в Норвегии до буквально недавнего времени была государственная Норвежская лютеранская церковь, главой которой был король. Сейчас внесены изменения в Конституцию. Но действительно устои эти сильны, хотя, конечно, надо признать — они очень ослаблены. Вообще, современный человек, особенно в Европе, в том числе в Скандинавии, в этом смысле связь с корнями все больше утрачивает, я бы сказал. Но именно в Норвегии — это немножко о другом, но буквально еще одно предложение — в день национальный, когда 17 мая празднуется общенародно, все, по крайней мере, женщины, а и многие мужчины, надевают национальные костюмы. Это благолепие и красота, это по традиции. Если к тому, приходит ли кто-то к вере православной в Норвегии... Есть такие люди, приходят, и — в последнее время меня это особенно радует — немало из числа молодежи, которая ставит вопрос, самый важный в жизни, как вот это звучит в Евангелии, «Господи, что мне делать, чтобы наследовать Жизнь Вечную?». Вот такие люди есть, хотя первоначально большее число тех, кто приходил к православию, это были, как правило, мужья наших русских, украинских или белорусских женщин, православных, прихожанок, которые, ну, видимо, под влиянием жены приходили к православию, и даже венчались некоторые из них. Но сейчас, я смотрю, среди студенческой молодежи это не то, чтобы массовый какой-то феномен, но при этом это не единичный случай. Люди приходят к православию, к христианству, к православному, в нашем приходе — в том числе, и активно, кстати, участвуют в жизни приходской, активно содействуют ее развитию, в том числе через участие в каких-то студенческих форумах, где обсуждаются, в том числе, религиозные вопросы. Часть дают интервью в газеты, стараются как-то раскрыть смысл православия. Мы это тоже делаем, священники, конечно, но когда это говорят свои по возрасту, что ли, может быть, это тоже уже становится живым свидетельством, таким наглядным — надо же, вот наш же человек стал... пришел к вере. Но для большинства — сила инерции. Я помню не одну дискуссию как раз с теми мужьями наших прихожанок, норвежцами, которые не перешли в православие, и часто звучал как раз аргумент от традиции — что вот «ну как же я могу тем самым, по сути, признать, что моя мама, которая была очень глубоко верующей лютеранкой, она, получается, ошибалась серьезно и по-крупному?». Ну, когда это без эмоций, спокойно идет об этом диалог, разговор, тогда удается объяснить, что я тоже пришел к вере, когда мои мама и папа не были верующими людьми. Впоследствии они как раз, в чем-то при моем содействии, пришли к вере и венчались. Поэтому, конечно, ты понимаешь, что этот аргумент — не довлеющий, но если это разговор, возникший, так сказать, экспромтом, спонтанно, поспешно и без готовности услышать ответ, то это бесплодный выходит, к сожалению, разговор, и люди не приходят к вере. Но такие среди молодежи сейчас — их сейчас все больше, в Норвегии, по крайней мере, в Осло, в том числе, у нас в Тронхейме и в других городах...
К. Лаврентьева
— Отец Александр! Ну вот если бы вы не были православным священником в Норвегии, а были бы, к примеру, журналистом какого-то канала, который ну никак не относится к Церкви, и что бы вы спросили у человека, который принимает православие, будучи лютеранином в Норвегии? Какие аргументы, действительно, можно выдвинуть вот тезисно для человека, который принимает? Почему это делает, какие аргументы он имеет в качестве орудия? Почему, какие причины?
Священник А. Волохань
— Тут, конечно, разный бывает путь жизни. Я знаю нескольких людей, норвежцев, вот они в Осло живут. Кто-то является преподавателем, профессором русской филологии в университете Осло, и для него раскрытие языка, литературы привело, по сути, к вере. Ну, и знакомство с Россией, с храмами — я думаю, там часто имеет место еще вот этот опыт, который подобен опыту посланников князя Владимира в Константинополе, Святой Софии, когда пребывали на земле, а почувствовали себя как на небесах. Это тоже опыт. Немногие норвежцы, которые пришли к православию из лютеранства, они говорили, что... Когда мы еще не служили активно на норвежском языке наши богослужения, я извинялся перед ними те первые годы, что вот как-то еще сам не освоился, там. Ну, и они говорили: «Нам это не обязательно, потому что мы, помимо слов, вот касаемся того чуда преображения, богоявления, что ли, вот этой полноты бытия на ваших именно православных богослужениях». Поэтому... Но кто-то приходит путем ума, как вы сказали, больше, чем путем сердца, что ли. И вот здесь... Кстати говоря, вот есть один из священников — тоже норвежец, перешел к вере как раз через глубокое исследование, к православию перешел через глубокое исследование вот именно основ веры, какие-то размышления. В этом плане, я думаю, мы не должны только все как бы сводить к каким-то экстраординарным феноменам, таким вот проявлениям Бога в жизни человека, а, в принципе, очень многое помним — повествование, притчу, как Господь рассказывает, где этот безумный-то богач и Лазарь... И богач потом говорит: «Направь к моим братьям Лазаря, чтобы засвидетельствовать». Он говорит: «У них есть Моисей и пророки». То есть некие важные истины, непреложные и центральные — они ведь открыты. И вот тот, кто серьезно относится к делу своего спасения или смысла жизни, скажем так, шире, то многие этот ответ находят. Конечно, не все, конечно, это сложная тема. Но вот так, если в двух словах, будь я представителем светского или религиозного издания, журналистом или священником, я бы обозначил так эти ключевые моменты.
Но и то, знаете, мы понимаем, что действительно никто не может, как говорит апостол, исповедать Иисуса Господом, кроме как Духом Святым. Да, здесь есть момент вот того касания, того призыва, который мы не можем так уж вычленить, как рентгеновский снимок сделать. Но вот есть та, что ли, добросовестность, я бы сказал, исследователя, как и я со своей стороны когда-то прилагал, перечитывая горы и философской литературы, и в те 90-е, о которых упоминают многие священники моего возраста, годы как раз в Москве, встречаясь с представителями многих религиозных движений, групп, псевдопророками, лже-Христами. Ну, словом, была возможность вот этого взыскания, вот этого взыскующего вопрошания. И... Ну, тут уж, конечно, не без Божьего содействия приходит человек к истине.
К. Мацан
— Священник Александр Волохань, настоятель прихода Святой Благоверной Княгини Анны Новгородской в Тронхейме, в Норвегии, сегодня с нами и с вами на связи в программе «Светлый вечер». Я бы хотел вас спросить про лютеранство, но, с другой стороны, сколько для православного человека, в том числе из числа ваших прихожан или просто тех, с кем вы общаетесь, важно вот это соседство иной традиции? Насколько такой контраст, который можно наблюдать между тем, во что веришь ты, как веришь ты, как исповедуешь веру ты, и как уже, в принципе, христианскую веру исповедуют твои соседи норвежцы, насколько на этом фоне можно четче, внятнее, рельефнее оценить свою традицию, увидеть в ней то, чего, может быть, раньше не замечали? Я вот почему об этом спрашиваю — для меня это личный пример в жизни, когда я побывал на одной крупной международной церковной конференции, где было много протестантов, и для меня совершенно с другой стороны открылась та роль, которую в Православной церкви играет святоотеческое наследие. Я раньше к этому как-то относился, как к такому преданию старины глубокой — «вот есть древние святые, они что-то писали, и это важно» (я сейчас намеренно так это огрубляю). Но потом встречаешь традицию, где это, фактически, не учитывается, где корпус древних святых текстов как бы выносится за скобки, он как бы не очень нужен. И понимаешь, что то, что ты в своей традиции считал само собой разумеющимся, на самом деле, ее просто бриллиант, ее драгоценность, которой не все обладают. У меня был такой какой-то через это приход к важности, допустим, святых отцов. А вот что-то подобное вы наблюдаете среди своих прихожан?
Священник А. Волохань
— Ну, я бы сказал, у этого явления две стороны, конечно. Здесь та ситуация — к сожалению, большинство, скорее, будет, как это я вижу здесь, как раз с меньшей глубиной воспринимать свою веру, как на поверку оказывается, как раз вот ориентируясь на массовое сознание — ну, в данном случае, лютеранское, хоть и секуляризирующееся в большой степени сегодня. Вот человек как раз... начинают многие считать, что хорошо, конечно, когда скамейки в храмах и многие другие аспекты, свойственные лютеранству, и уже недопонимают... Ну, собственно, я скажу так — что многие, по моему опыту общения с людьми, переезжали в страны благополучия (внешнего) с целью как раз не духовных поисков, а устроения жизни. Где-то это сложные совсем обстоятельства, где-то это так, судьба или как бы промысел Божий, вот как мы правильно понимаем... Но и здесь потому люди не обладали часто той глубиной богословского знания, воцерковленности. И когда вот здесь оказываются при своих уже искушениях (я думаю, они всегда больше именно в ситуации благополучия, устроенности человека, чем в ситуациях как раз лишенности этого устроения), многие даже и не знают, что, собственно, они недопонимают и недополучают. Поэтому, скорее, действие обратное, вот обратный эффект я наблюдаю. Но редкие из тех, кто всерьез относился к вере и относится, изучает ее, конечно, видит эту разницу, эту, как мы бы сказали, может быть, неполноценность какую-то лютеранства и в целом протестантизма в сравнении с православием, с Православной церковью, святыми отцами. И, кстати, я готов подтвердить ваш опыт в плане... У меня было так же — я, перейдя от только чтения философов, философских книг, как-то открыл святых отцов. Это были действительно... это была просто сокровищница мысли, которая меня окрылила всерьез, показала такую глубину, которой я близко не встречал вот у тех, кто мне первый пытался донести христианство, будь это баптисты, там, или иные движения, которые в изобилии наводнили 90-е, да и сейчас... Так что вот если об этих отличиях и их соотнесенности... Многих, например, искушает то, что мы... В плане, «искушает» — дает предпосылку не утруждаться, когда узнают, что, скажем, мы признаем крещение лютеран и католиков, и они часто рассуждают, что, «да ладно, можем крестить тогда и в лютеранстве спокойно, ведь признается»... Ну, логика как бы на двойной гражданстве. И вот тут это оказывает медвежью услугу, я бы сказал, когда люди даже не утруждаются понять, что есть все-таки полнота истинная, а есть ее умаление, ее искажение. То есть многие даже так вопрос серьезно ставят для себя.
К. Мацан
— А для вас как для пастыря, вот если есть семья, где, допустим, мама — русская, православная, папа — норвежец, лютеранин, рождается ребенок и встает вопрос, в какой церкви его крестить, и, с одной стороны, семья живет в Норвегии, и, казалось бы, что можно, было бы логично ребенка крестить в лютеранстве, и, может быть, для какого-то семейного благополучия, согласия это и правильнее, а с другой стороны, получается, что не то, чтобы вера предается, но как-то выносится за скобки — православная вера второго члена семьи. Что вы как пастырь в такой ситуации советуете?
Священник А. Волохань
— Ситуации бывают различные. Ну конечно, там, где за этим мужем, отцом ребенка, детей целая семья, здесь же проживающая, где они это видят еще и в перспективе конфирмации, которая лет в 15, где это торжественно все, где в национальных костюмах собираются, где это общесемейное торжество, то тут уж трудно, конечно, оказывается переубеждать и убеждать. Здесь, по сути, вот как у нас сейчас тенденция, чтобы не решать за человека. Хотя я считаю, что священник, как, скажем, лечащий врач или тот, кто ощущает за некий существенно значимый стандарт в жизни, будь это космические объекты, будь это в плане космические аппараты, или же то, что сейчас особенно часто вспоминается в области медицины, все эти сложные приборы искусственной вентиляции легких и чего угодно... Священник не может так поставить себя в стороне и просто сказать: «Ну, ваш выбор, вы там, уж, решайте». Конечно, я даю некое такое экспертное заключение, компетентное, но этот совет — он именно, естественно, имеет свои вот эти пределы, где выше головы не прыгнешь. То есть, как на Востоке говорили, можно привести лошадь к воде, но не заставить ее пить. Здесь мы даем эту возможность. Но, я считаю, именно должны дать понимание, как это видится с экклезиологической точки зрения, в этом ракурсе, в этом аспекте. Иначе просто священническое служение — это будет просто действительно кропило-кадило, как карикатурно изображали это в советское время и последующие какие-то... Вот. Я даю совет, ну, конечно, исходя из ситуации, но объясняя, что лучше сделать так. И, кстати, очень часто муж соглашается, норвежец, на это крещение, хотя не без последствий, потому что потом порой они передумывают, когда узнают, что все-таки конфирмации, получается, не будет их вот этой заветной, которая общепринята, укоренена в традиции, собирает семью. И вот это вызывает сложности. Я теперь уже, когда даю советы, муж соглашается, я говорю: «Ну вы понимаете, что это без конфирмации той самой, которой у нас нет?». Вот здесь совет-то дать, получается, непросто, но нужно, я считаю.
К. Лаврентьева
— Отец Александр, я несколько минут назад вас пытала по поводу того, какие аргументы побуждают лютеран перейти в Православную церковь. Когда я сказала о рубеже между мирянином Александром, вами, и священником Александром, пастырем Божиим, вы, как это ни странно, и, наверняка, это совсем не странно, назвали рубежом не столько рукоположение, сколько само крещение.
Священник А. Волохань
— Да.
К. Лаврентьева
— И вот очень хочется мне задать вопрос: а что человек приобретает в православии? Что он находит в Церкви? Конкретно вы — что вы нашли в Церкви того, чего не нашли бы нигде и никогда? Несмотря на всю радикальность этого вопроса, актуальность его не меняется. Что вы нашли в Церкви для себя тогда, принявши крещение и открывши для себя христианство?
Священник А. Волохань
— Ну, конечно, самое очевидное, и, в данном случае, я просто это же и выражу, наша вера — она теоцентрична, в центре — Бог. Как говорит Блаженный Августин, Бог создал нас для себя, и не успокоится сердце наше, пока не упокоится в Нем. Это очевидно, да. Тертуллиан говорил: «Каждая душа, по правде — христианка». Конечно, Бог. Я бы добавил к этому: в ходе своих исканий, особенно через период интереса к произведениям философов, я понял, что, как вот когда-то кто-то, проповедник, выразил эту мысль, недостаточно знать формулу воды Н2О для того, кто жаждет в пустыне и может погибнуть, ему нужна сама вода. Вот в какой-то момент ты понимаешь, что должна быть — что? — сила Божия ко спасению, как мы это читаем в Священном Писании. И это насущно необходимо. Конечно, человек встречает Бога, конечно, это вот тот самый существенный поворот — вот это «осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом», как говорит апостол Павел, которое для тебя вот именно — источник воды, текущей в Жизнь Вечную, как говорит Господь. Но это я говорю именно из своего опыта, в том числе, и нахожу этому вот осмысление, параллели в изречении, в Священном Писании. Поэтому для меня... Но я не сказал бы, что священство оказалось как-то менее значимым в сравнении с крещением, это было бы неверно. Я бы добавил даже по аналогии, когда у нас ведется дискуссия, или раньше межконфессиональная дискуссия о том, в какой момент в таинстве евхаристии мы говорим о том, что хлеб и вино прилагаются нам с Телом и Кровью Христовой, и правильный ответ — вот когда Он собирает все воедино и говорит, что каждый момент значим, и непросто выделить и обозначить как бы. Здесь, в жизни, точно так же. Ну, без рождения по плоти мы бы и не говорили о втором рождении. Без второго рождения, когда человек не становится частью Тела Христова, полноты, наполняющей все во всем, конечно, ну о каком священстве можно было бы говорить! Для меня было очень... Я с огромным трепетом... Вот первая хиротония как раз дьяконская, которую вот совершал тогда митрополит Кирилл Смоленский и Калининградский, она была больше, может быть, таким испытанием, что ли, сотрясением основ для меня, как на Синае или, не знаю, на Фаворе — в плане, что я испытал до самых, наверное, глубин какой-то священный трепет. И это была огромная, огромная перемена в жизни. И той же окрыленностью... Хотя ей сопутствовала вот эта методичная, то, что, может быть, я назвал бы рутиной... Все расписано, есть устав. Но это не умалило высоты той задачи, которую священник призван совершать, хоть он в одном городе, хоть он во многих служит.
К. Мацан
— Спасибо огромное за эту беседу, отец Александр, за потрясающий экскурс в Норвегию, в ее культуру, в тот маленький кусочек... Маленький — потому что, конечно, намного больше всего можно было бы у вас спрашивать, и вы могли бы рассказывать часами, наверное, про ту страну, в которой вы живете. Но мы надеемся, что не последний раз на волнах радио «Вера» мы с вами встречаемся, и продолжим эти беседы. Спасибо еще раз огромное!
Священник А. Волохань
— Спасибо огромное!
К. Мацан
— Сегодня с нами и с вами на связи в программе «Светлый вечер» был священник Александр Волохань, настоятель прихода Святой Благоверной Княгини Анны Новгородской в Тронхейме, в Норвегии. На связи с нами также была моя коллега и соведущая Кира Лаврентьева. У микрофона был я, Константин Мацан. Спасибо, до свидания!
К. Лаврентьева
— Спасибо огромное!
Священник А. Волохань
— До свидания! Спасибо вам большое, спасибо! Надеюсь, до новых встреч!
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (08.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 5 зач., II, 22-36
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Есть ли в наше время люди, подобные апостолам? Или же это служение — атрибут исключительно древней Церкви? Ответ на этот вопрос содержится в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
22 Мужи Израильские! выслушайте слова сии: Иисуса Назорея, Мужа, засвидетельствованного вам от Бога силами и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, как и сами знаете,
23 Сего, по определенному совету и предведению Божию преданного, вы взяли и, пригвоздив руками беззаконных, убили;
24 но Бог воскресил Его, расторгнув узы смерти, потому что ей невозможно было удержать Его.
25 Ибо Давид говорит о Нем: видел я пред собою Господа всегда, ибо Он одесную меня, дабы я не поколебался.
26 Оттого возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой; даже и плоть моя упокоится в уповании,
27 ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тления.
28 Ты дал мне познать путь жизни, Ты исполнишь меня радостью пред лицем Твоим.
29 Мужи братия! да будет позволено с дерзновением сказать вам о праотце Давиде, что он и умер и погребен, и гроб его у нас до сего дня.
30 Будучи же пророком и зная, что Бог с клятвою обещал ему от плода чресл его воздвигнуть Христа во плоти и посадить на престоле его,
31 Он прежде сказал о воскресении Христа, что не оставлена душа Его в аде, и плоть Его не видела тления.
32 Сего Иисуса Бог воскресил, чему все мы свидетели.
33 Итак Он, быв вознесен десницею Божиею и приняв от Отца обетование Святаго Духа, излил то, что вы ныне видите и слышите.
34 Ибо Давид не восшел на небеса; но сам говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня,
35 доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих.
36 Итак твердо знай, весь дом Израилев, что Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли.
Книгу Деяний апостольских иногда называют Евангелием воскресения. С такой силой в ней делается акцент на том, что Иисус Христос действительно умер и восстал из мёртвых. Эта мысль выходит на первый план не столько благодаря многочисленным рассуждениям, сколько деяниям апостолов. Другими словами, если бы не было Пасхи Христовой, ученики Спасителя не смогли бы совершить тех дел, о которых говорится в книге. Они не пошли бы проповедовать Евангелие. Скорее всего они просто перестали бы существовать как группа. Разбежались бы. Каждый пошёл бы по жизни своей дорогой.
Вместо этого мы видим небывалый энтузиазм и воодушевление. Не слишком образованные, провинциальные, без всякой финансовой и административной поддержки, вопреки запретам сильных мира сего, не обращая внимание на угрозу потерять свободу, здоровье и саму жизнь, апостолы говорят о Христе. О том, что Он воскрес. Само по себе это действие — яркое свидетельство истины их слов. Это яркое свидетельство того, что их вера живая. Её подпитывает мощный источник. Сердце апостолов будто наполнено огнём, жар от которого чувствуют и они сами, и о окружающие. Это энергия божественной благодати. Она побуждает учеников говорить о Своём Учителе, а людей слушать их и принимать всё сказанное с доверием.
Бог устроил человеческое существо таким образом, что, если Божественная благодать наполняет наше сердце, её невозможно скрыть. Её невозможно спрятать от окружающих и сделать своим личным достоянием. Она жаждет излиться наружу — побуждает нас делиться этой радостью с другими. И этому позыву невозможно противиться. Даже если существует угроза физической расправы или смерти, сила Божия такова, что её невозможно удержать. Древний пророк Иеремия очень красноречиво свидетельствует об этом: «Ты влёк меня, Господи, — и я увлечён; Ты сильнее меня — и превозмог, и я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо мною... И подумал я: не буду я напоминать о Нём и не буду более говорить во имя Его; но было в сердце моём, как бы горящий огонь, заключённый в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог». Не мог пророк не говорить о Боге своим соплеменникам. Несмотря на то, что они смеялись над ним и гнали его. Как говорил Христос в Евангелии, «Никто, зажегши свечу, не ставит её в сокровенном месте, ни под сосудом, но [ставит её] на подсвечнике, чтобы входящие видели свет».
Важный духовный принцип следует из этого. Если мы Божии, если Его благодать живёт в нас, мы не можем не свидетельствовать о Нём. Это не означает, что мы должны с каждым встречным говорить о Боге, доказывая истинность христианства. Внешне наша жизнь может быть волне обычной. Работа, семья, бытовые обязанности. Однако если человек стремится, подобно апостолам, не просто говорить о Евангелии, но исполнять Его, жить им, искать волю Божию и служить своим ближним, даже самые привычные и рутинные дела, которые он совершает, преображаются. Господь наполняет каждую нашу мысль, каждое наше слово и поступок светом Своей благодати. И так делает нас живыми свидетелями и проповедниками Своего Небесного Царства.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Путь к священству». Иеромонах Давид (Кургузов)
У нас в студии был клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань иеромонах Давид Кургузов.
Наш гость рассказал о своем пути к вере и о том, как после работы программистом и эстрадным режиссером пришел к решению стать монахом и священником.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
Константин Мацан:
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником Святой Пасхи. Это «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. В студии приветствуем вас мы, Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— И я Константин Мацан. Добрый вечер. А в гостях у нас сегодня иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. Добрый вечер.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Здравствуйте.
Константин Мацан:
— Я вам, отец Давид, напомню и нашим слушателям, что в этой программе, которую мы по вторникам в восемь вечера с Кирой на волнах Радио ВЕРА ведем, мы говорим со священником о его пути к вере и в вере, о том, какая цепь событий привела к тому, что человек, мужчина, дерзает служить алтарю и видит это своим главным и единственным служением. Это всегда, как нам кажется, путь вопросов, путь поиска, иногда сомнений или преодоления каких-то сомнений. И, наверное, на этом пути есть не только вопросы, но и ответы. Какие размышления, какой опыт о Боге, о жизни, о церкви на этом пути возникал, это очень интересно. И нам представляется, что это может войти в резонанс с теми вопросами о жизни, которые есть у наших слушателей. А они разной степени церковности, кто-то уже ходит в церковь, кто-то, может быть, только присматривается к религиозной традиции со стороны. Вот об этом поговорим. Мы до начала нашей программы с вами начали уже о вашей биографии рассуждать, вы стали рассказывать. Там виражи крутые, достаточно сказать, что по первому образованию вы программист, а по второму — режиссер эстрады, вы закончили ГИТИС эстрадный факультет как режиссер. Если переход из программирования в творчество в принципе не такой уж редкий в нашей жизни, то ваш следующий переход после эстрадного факультета ГИТИСа через какие-то, видимо, этапы к священству и к монашеству — вот это уже вираж. Это уже само по себе интересно. Расскажите, как это получилось, каким путем вы в этом смысле шли, на какие важные, может быть, вехи и этапы этот путь для вас распадается.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, в конце обучения, это был четвертый-пятый курс, всего пять лет всего мы учились...
Константин Мацан:
— В ГИТИСе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Четыре года актера и пятый год режиссера. И на четвертом курсе как-то так сложилось, что я стал замечать явно, что Бог принимает личное участие в моей жизни. Встречались какие-то люди, появилась одна театральная постановка по христианским мотивам. Мой друг, тоже выпускник этого же факультета, Читрани Николай поставил с нами по книге «Школа для дураков» Саши Соколова спектакль, «Те, кто пришли» мы его назвали. Он длился четыре часа, три отделения, ни разу не уходишь со сцены, такой современный был спектакль. И там было очень много христианских смыслов, там были даже цитаты из апостола Павла. И уже стал, я помню, о чем-то задумываться и стал видеть, как совершенно из ниоткуда в моей жизни появляются люди точно, как мне нужно. Совершенно ясно я понимал, что это невозможно, я не мог бы это сделать сам по какому-то заказу. В очередной раз сел и крепко задумался, что, наверное, я бы хотел с Богом как-то познакомиться.
Константин Мацан:
— А до этого вы никакого отношения к религиозному мировоззрению не имели?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— До 27 лет я абсолютно трезво считал, что все священники это толстые негодяи на больших черных джипах, которые обирают народ, а церковь это какая-то организация по тому, как этот весь отъем денег у населения официально оформить.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас многие у радиоприемников стали прислушиваться особенно к дальнейшему ходу нашего разговора.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это была ясная формулировка, это был ни какой-то стереотип. Понятно, что, может быть, из интернета, но тем не менее. Некое воспитание, конечно, большей частью заложила мама. Когда я задумывался, я думал, что что-то, наверное, есть. Были какие-то маленькие попытки всяких практик, думал, читал какие-то книжки, может быть, больше про восточную религиозную традицию. Но когда уже сел и понял, что Бог лично принимает участие в моей жизни, я крепко задумался, и сложилось несколько важных вещей. Первое: мама все детство нас возила по Золотому Кольцу, хочешь — не хочешь два раза в год мы ехали во Владимир, Суздаль, Переславль-Залесский. Очень забавно, как она все время вспоминает: помнишь, когда тебе было два года... Я говорю: мама, это невозможно вспомнить, когда мне было два года. Видимо, это пространство храма, иконы. Мы раз в год обязательно ходили смотреть иконы Рублева в Третьяковскую галерею. Это было обязательно.
Кира Лаврентьева:
— Интересно.
Константин Мацан:
— То есть мама была человеком церковным?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она воцерковилась позже.
Кира Лаврентьева:
— Она была культурным человеком.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она все время искала, всю жизнь, и всю жизнь, что она живет в Москве, даже еще в Подмосковье когда жила, она ездила смотреть иконы Рублева. Это у нее была такая тяга, просто она была не оформлена, но этот культурный аспект вообще не был никаким препятствием. Когда я первый раз зашел в храм, чтобы в каком-то смысле молиться Богу, у меня не было какого-то препятствия от обстановки. Немножко стыдно было перекреститься по первой. А иконы, архитектура — совершенно никаких проблем. Потом эти христианские смыслы и спектакли. А потом я понимал, что я крещенный человек, в шесть лет меня крестили в 91-м году. Один из ста я был крещенных.
Константин Мацан:
— У меня та же история в том же году.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Храм Всех святых на Соколе, довольно известный храм, я помню, что мы с братом, ему было одиннадцать, мне шесть, вышли во время крещения, потому что ничего не понимали, идет совершенная не ясная процессия. И когда пришло время окунать в купель, бежали за нами на улицу, чтобы нас забрать. Это сыграло свою роль. И эти встречи. Еще была такая мысль, что Церковь на Руси существует тысячу лет и уже неоднократно ее пытались каким-то образом разрушить, то внешними, то внутренними силами. Я подумал, что, наверное, надо с Церковью познакомиться поближе. И первое, что я сделал, я начал поститься. Проходил Великий пост, и как человек высокоорганизованный, я решил согласно монастырскому календарю пройти этот пост. Открыл его записал, надел крестик, церемониально, заходя в какое-то кафе, спрашивал, есть ли у вас постное меню, пожалуйста. Когда увидел у какого-то моего собеседника крестик на шее, а он ел что-то непостное, я очень акцентировано делал ему замечание. Ужасное фарисейское поведение. Посередине поста даже умудрился попасть первый раз на богослужение, это была литургия Преждеосвященных Даров на Подворье Троице-Сергиевой лавры на Цветном бульваре, шесть часов, ничего не понятно, очень долго. Я то сидел, то стоял, то выходил, то еще что-то, но мне понравилось. Может быть, кстати, я понимал, что происходит что-то мне близкое. Я понимаю, что вообще богослужение в православной церкви выросло в чем-то из каких-то античных мистерий, в том числе. Мне понятна механика, как режиссеру.
Константин Мацан:
— А смотрите, важный момент. Вы так легко сказали, что в какой-то момент события стали легко происходить, все одно к другому как будто подходит, и это дает идею, мысль того, что Бог здесь действует. Но можно же все это и без Бога было бы проинтерпретировать. То есть была, видимо, настроенность сознания на то, чтобы, через идею Бога, через участие Бога это объяснить. Ведь это вовсе не обязательно. Или и в правду что-то заставляло вас подумать, поверить, что именно Бог, Личность здесь действует, что это не стечение обстоятельств? Или это чувствовалось как-то, что возникает кто-то новый в жизни, а не просто стечение событий?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— На тот момент я могу так вспомнить, мне кажется, я стал потихонечку встречаться с отдельными частями Евангельского учения. И их высота показалась мне совершенно невозможной и безличностной. Не может человек подставить другую щеку, исходя из каких-то будущих выгод. Я вот сейчас смирюсь, и вселенная мне пошлет...
Кира Лаврентьева:
— Вселенная.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Она же такая добрая, пошлет что-то, что мне поможет в жизни. То есть эта высота, которую я не встречал нигде и никогда, противоречила всему, что происходит вокруг. Как это вообще возможно? Зачем это делать? И я понимал, что это безличностно невозможно. Это только возможно в каком-то общении человека с Богом. Я тогда никак не мог его называть, даже боялся как-то обратиться. И этот первый пост я не обращался к Богу, вообще никак не молился, ничего не делал, даже не крестился — ничего. Я просто соблюдал определенные правила питания. Наверное, эта мысль была самая главная. Самое главное событие, которое произошло, которое вообще все перевернуло — это была Пасха.
Константин Мацан:
— После того первого поста.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно верно. Я все время жалею, что много людей приходят к Богу оттого, что у них произошла какая-то трагедия, болезнь, утрата близкого, что-то такое. Наверное, Бог видит мое малодушие и привел меня в церковь через радость. Не было никаких событий. Когда люди узнают, что я монах, священник, особенно раньше, когда я был чуть-чуть моложе, говорят: а что случилось? Все прекрасно. Я пришел на первую Пасху, подумал, что я постился, мне надо как-то завершить этот пост. Как-то. И решил, что надо сходить на ночную службу в храм. Это Благовещенский храм в Петровском парке покойного отца Дмитрия Смирнова. Я первый раз в жизни его тогда увидел. С точки зрения обычного человека это было ужасно, было душно, много людей, ходила какая-то бесноватая между людьми, заглядывала всем в глаза в широкой шляпе с белыми полями. Все плохо.
Кира Лаврентьева:
— Как режиссер вы все это, конечно, тонко заметили?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, конечно, я же смотрю, кто где движется, что делается. Это автоматически происходит, даже сейчас, может, даже к сожалению. Но в конце, даже в середине этого процесса, а во время службы отец Дмитрий вышел и что-то грозно с амвона всем говорил, я, к сожалению, не слышал, далеко очень стоял, но я вдруг понял одну мысль, самую главную, — я дома.
Кира Лаврентьева:
— Потрясающе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я даже хотел дерзнуть пойти причаститься Святых Христовых тайн, ничего не понимая, три раза вставал в очередь, складывал ручки на груди, пытался петь тропарь Пасхи, не понимая до конца, что там за слова, и три раза выходил, думая, что-то я не то делаю. И понял, что там истина, там Тот, с Кем я хочу быть, мне надо туда. И дальше этот процесс пошел как по маслу.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, мы еще раз поздравляем вас с праздником Светлого Христова Воскресения. Христос Воскресе! Сегодня у нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Как символично мы сегодня в нашем разговоре тоже подошли к Пасхе и к входу в лоно святой Церкви отца Давида, и это действительно чудо. Как дальше продолжался ваш путь? К причастию, как я понимаю, вы не подошли?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нет. Слава Богу, не дерзнул. Причем, там были знакомые мои люди, это было в районе, где я вырос практически. Метро Динамо, а я вырос на метро Аэропорт.
Кира Лаврентьева:
— Это где отец Дмитрий Смирнов покойный как раз был?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно, он самый. Самый ближайший храм это был для меня. Потом у меня встал вопрос, что делать дальше, он встал ребром. Я думал, все я понимаю, что дом здесь, что нам делать? Естественно, пошел разговор о том, как первый раз исповедоваться. Мой друг подсказал, есть такой священник отец Александр Борисов, он на протяжении лета, или может быть не только лета, вечером в пятницу принимает всех желающих, доступный батюшка, кто с вопросом, кто с исповедью. Так как, наверное, не было больше никаких вариантов, я в один из пятничных вечеров, предварительно что-то почитав, написав небольшой списочек, к нему пришел. Он совершенно не пытался никак меня вразумить, просто сказал: вот это надо читать. После этого была первая подготовка ко причастию. Наверное, я не могу сказать, что это было какое-то особое впечатление, потому что Пасха уже была до этого, потом это стало некой нормой. Причащаться я стал практически сразу каждое воскресенье, это стало чем-то совершенно необходимым в жизни. Без этого невозможно было жить.
Кира Лаврентьева:
— Как на все это ваше окружение отреагировало?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Так как человек, который быстро воцерковляется, пытается всех окружающих заставить заняться тем же самым, некоторые мои друзья хотели отвести меня к психиатру либо к какому-то такому специалисту, говоря, что ты в секте, все с тобой понятно, надо тебя лечить. Потому что ты начинаешь всем эту радость пытаться передать и говоришь достаточно резко. Ты же познал истину, надо всем ее донести. В той сфере, в которой я тогда работал, а это организация, режиссура мероприятий частных, больших, разных, это достаточно контрастно выглядело, везде ты начинаешь искать повод заявить что-то из того, что ты узнал.
Константин Мацан:
— Помиссионерствовать.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. И поэтому первый год прошел с боями. Мама моя, тогда еще не воцерковилась, она не очень приняла то, что происходило. Она через год-два воцерковилась и тогда...
Кира Лаврентьева:
— То есть вслед за вами.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, но я не повлиял никакими своими словами. Наверное, сам факт повлиял как-то на нее, что это произошло. И, наверное, она из-за этого задумалась, в разговоре это звучит так, по крайней мере. И потом постепенно сами собой стали шаги складываться. Естественно, когда молодой мужчина, тогда мне было 28 лет, встает вопрос о семинарии, наверное, ты сможешь стать священником. Практически все молодые мужчины или ребята, все такого возраста, скажем, старше восемнадцати, и, наверное, до пятидесяти, задают себе вопрос: наверное, ты сможешь стать священником. Потому что священников у нас нехватка в Русской Православной Церкви.
Константин Мацан:
— А этот вопрос для вас изнутри рос, или человек, попадая в окружение, молодой верующий...
Кира Лаврентьева:
— Горящий неофит.
Константин Мацан:
— Да, горящий, почему бы не в семинарию, не в священство. Сразу по умолчанию предполагается, а куда еще, только туда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это с двух сторон. С одной стороны, об этом говорят, а с другой стороны, появляется некая тяга к богослужению. Я практически сразу в себе это обнаружил, я очень быстро научился читать на церковно-славянском языке. Следующий пост меня потерпели мои, как назвать этих любезных людей — клирошане. Я-то не был, а они были, они давали мне читать псалтирь на Великий пост, но это было ужасно. Но они меня терпели пару недель, потом достаточно быстро стало все получаться. Тяга у меня точно сразу появилась, она до сих пор не остывает, это, наверное, это был один из поводов задуматься о монашестве серьезно. Эта тяга с одной стороны, непосредственно каким-то предметом, потому что хочется быть перед престолом Божиим, какое-то необъяснимое желание, хочется находиться внутри этого пространства, когда оно не наполнено ничем, кроме славословия Бога, молитв покаяния, спокойствием людей, их личной молитвой, соединенной с церковной. Все это, наверное, одно из лучших дел, которые по моей душе. Наверное. И плюс об этом говорят, напоминают тебе все время: ой, наверное, был бы хороший батюшка. И в этом ты находишься все время. Поэтому мысль сама собой появляется.
Кира Лаврентьева:
— Тут отец Давид, какая грань, у вас же очень хорошая профессия была. Вы же уже были состоявшимся человеком, вам не было ни 17, ни 18, вы не думали о выборе жизненного пути.
Константин Мацан:
— Даже не 19.
Кира Лаврентьева:
— Выбор жизненного пути, как некая проблема, вообще не стояла в вашей жизни на тот момент.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно.
Кира Лаврентьева:
— Поэтому вот тут-то и вся загвоздка, как вы отошли от такой хорошей успешной профессии, в которой вы были не последним человеком, как вы отошли от этого, полностью отказались? И мало того, что вы стали священником, вы же монахом стали — вот гвоздь нашего вопроса, нашей программы сегодняшней?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Кстати, как интересно, когда отказываешься от этой профессии, от жизни в Москве, достаточно сыто живешь, и приходишь в православную церковь, и вдруг твой стереотип, что все священники богатые, толстые негодяи на больших черных джипах...
Кира Лаврентьева:
— Развеивается моментально.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Абсолютно разбивается.
Кира Лаврентьева:
— Особенно, если по России поездить, посмотреть, как живут священники, с поминального стола питаясь, и собирая по копейке на ремонт храма.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Наверное, внутри работы произошел такой перелом. Так как режиссер эстрады и вся эта профессия подразумевает большое количество неоправданного праздненства, это постепенно стало так неинтересно. Я все время в этом что-то искал, я помню, что пытался наполнить смыслом какие-то эстрадные постановки, праздники. Но когда ты с начала октября по конец февраля какого-то года каждую неделю говоришь: с Новым 2013 годом! Или что-нибудь такое. А потом ты приходишь на литургию или открываешь Евангелие или молитвослов, и там какой-то смысл, а здесь он не очень находится. Наверное, это постепенно стало вытеснять, и я просто перестал понимать, что я делаю и зачем, и деньги перестали играть какую-то роль. Был какой-то страх, как же я откажусь от работы. Именно поэтому так получилось, что я оказался в Сызрани, потому что я не мог отказаться от работы. Московские духовные школы на заочное брали только либо уже священников, либо монашествующих. А я вроде и молодой, мог бы поучиться на очном, но я не стал, поэтому поехал учиться в Самару по знакомству. Наверное, нет такого красивого момента, что я отказался от всего. Просто мир стал терять свой смысл: а зачем? Зачем слушать вот эту музыку. Мне иногда попадается, что я слушал в студенчестве, думаю: зачем я вообще этим занимался? Все так неинтересно. На страницах Евангелия, внутри богослужебных текстов, в участии в социальных делах, в участии в каком-то чужом горе столько насыщенности, столько наполненности. Например, люди спросят: смотрите вы какой-нибудь сериал? У нас монастырь в городе, каждый Божий день к нам приходит какой-то человек с совершенно тупиковой ситуацией, полностью. Зачем мне какие-то выдуманные истории, если я постоянно нахожусь в том, что у людей такие проблемы.
Константин Мацан:
— Это как-то, по-моему, одного митрополита пригласили посмотреть филь Николая Досталя «Монах и бес» про жизнь монаха в монастыре, и митрополит ответил: да нет, я смотреть не пойду, я этот фильм и так каждый день смотрю у себя в монастыре просто по жизни — монах и бес.
Кира Лаврентьева:
— Так и есть. Мы, конечно, не будем спрашивать о тайнах внутреннего выбора, Промысла Божия.
Константин Мацан:
— Ну, а все-таки спросим.
Кира Лаврентьева:
— Прикровенная история. В нашей программе крайне сложно иногда эту черту соблюсти, не переборщить с вопросами. Отец Давид, этот выбор радикальный действительно осуществился потому, что кроме Христа и церкви вам перестало быть что-то интересным. Правильно я понимаю наш разговор?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это было бы смело так говорить.
Кира Лаврентьева:
— Зато это правда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Что насколько святоотеческим был выбор. Наверное, толчком был следующий эпизод. Почти когда мне исполнилось 30 лет, на тот момент я уже уехал из Москвы к другу священнику в Подмосковье, чтобы помогать ему восстанавливать приход, был там три года. Я уже учился в Самарской семинарии на заочном, ездил на учебу и все время задавал себе вопрос, надо как-то определиться, либо жениться, либо монашеский путь. Достаточно утомительно, появляется на приходе какая-нибудь молодая барышня в длинной юбке, глазки в пол, такая кроткая. Тогда я еще не знал, что, по святителю Василию Великому, миловидность обманчива, а красота суетна — эту истину надо юношам вешать над выходом из дома или из своей комнаты обязательно. Ты все время, раз в несколько месяцев ты влюбляешься или какие-то переживания романтические испытываешь. Мне это очень надоело, и я сказал: давайте этот вопрос как-то решать, надо понять, либо жениться, либо все-таки монашество.
Константин Мацан:
— Вы сказали это кому?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Священнику, у которого я был, который мне помог в Самарской семинарии, меня туда наставил, что мне надо туда. Он помог, сказал: хорошо, давайте решим тогда, что надо попробовать монашескую жизнь. Я же не был до этого ни разу в монастыре, не жил, не послушался. И меня отправили в Сызранский монастырь, месяц побыть, посмотреть, что как. И оказалось, что это опять что-то родное и опять же дома, и все замечательно. Не в смысле, что какой-то курорт. Ты самый последний человек, тебе надо со всем смиряться, вроде как ты образованный из Москвы, такой весь умный. Сызрань. А это дом. И это очень повлияло на выбор.
Константин Мацан:
— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в Сызрани. У микрофона Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, Христос Воскресе!
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Кира Лаврентьева:
— У нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Мы сегодня говорим о пути к священству и к монашеству отца Давида, и разговор этот необычайно интересен, как нам кажется.
Константин Мацан:
— Как мама среагировала на такое увлечение монашеством?
Кира Лаврентьева:
— Радикальное увлечение.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Я не ставил ее в известность, если честно.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Принимая иноческий постриг, я ее не предупредил. Я знал, что я не готов к этому разговору. На тот момент она уже была воцерковленным человеком, она вообще стала очень верующим человеком. Но я понимал, что для нее это очень тяжелое решение. Тем более представлял себе картину, что все, мы расстаемся навсегда. Сейчас я стараюсь ее достаточно часто навещать по разным поводам, то Рождественские чтения, то еще что-то. Поэтому она говорит потом, что я чувствовала, что что-то происходит, но разговор состоялся после. И это какая-то радость сквозь слезы, катарсис, выражаясь театральным языком. То есть она это полностью приняла сейчас, естественно, немножечко хвалится этим в среде своих друзей церковных, что вот у нее сын священник, монах. Но это был процесс. Когда был переход, она восприняла это с трудом, но с радостью.
Константин Мацан:
— А был момент, когда первые неофитские розовые очки спали и начались?.. Как сказал один мой знакомый священник про другого молодого на тот момент, только-только рукоположившегося священника, который по сорок минут исповедовал каждого к нему пришедшего. И опытный священник на это сказал: это пройдет, у него еще просто поповские будни не начались.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Я не помню этого момента. Я сейчас сравниваю с тем, что ты испытываешь в начале священства. Есть разные воззрения на то, что Бог дает какую-то излишнюю благодать, чтобы ты мог нестись, летать и все делать. Я думаю, что Господь очень доходчиво мне объяснил, что надо немножечко сбавить болезнь спины и поэтому нет никакой возможности исповедовать людей целыми сутками, надо себя немножко беречь, потому что можно потом и не встать. Я думаю, это такой технический у нас с Ним был разговор, Он знает, что я человек конкретный и мне надо конкретно объяснять: это делай, это не делай. И Он меня так вразумил, это, может быть, не духовный момент был, но, мне кажется, очень доходчиво.
Кира Лаврентьева:
— Кстати, отец Давид, в этом смысле сразу у меня вопрос возник один. Вы сказали, что вы вообще принимали решение о монашестве, я так понимаю, что это был ваш духовник, с человеком, который помогал вам устраиваться в Самарскую семинарию. Мы знаем, что есть несколько разных видов окормления, есть Лаврская традиция отца Кирилла Павлова, есть еще разные традиции, есть строгие, есть нестрогие. Вы так упомянули, что вы человек конкретный. Получается, что вам ближе конкретные благословения, конкретные указания? Или нет? Или вам скажут, делай, как делал отец Кирилл Павлов. Его спрашивают: батюшка, как мне поступить? А он говорит: а ты как хочешь поступить? Вашей душе, как ближе и как ближе вашей пастве, которая ходит к вам на исповедь? Какая традиция ближе вам в исповеди других людей? Что логично?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Думаю, что и мне и людям, которые считают, что я могу что-то посоветовать, все-таки надо давать свободу. Наверное, в этой конкретике, скорее, это мои личные отношения с Богом, не в смысле, что я требую от Него что-то конкретное.
Кира Лаврентьева:
— Я понимаю, о чем вы говорите.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Но этот разговор наш с Ним происходит через конкретные события. В течение жизни, когда я сейчас вспоминаю, что происходило, я понимаю, что все событийно.
Кира Лаврентьева:
— Все очень четко.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Режиссер, что поделать, профессиональная деформация. Но в разговоре с человеком нужно давать свободу. Когда я думал, что я хочу в монастырь, отец Иоанн Депутатов из Шатуры не говорил, что я выбираю тебе, благословляю, такого не было. Мы думали, даже был какой-то жребий, думали, в какой монастырь. Но как-то так случилось... Я помню, он меня сам спросил, вы мне доверяете, если я вам скажу, куда ехать? И мой был выбор, доверять, не доверять. Я мог сказать, что нет, я хочу в Оптину, там такие старцы, меня всему научат. Он меня спросил, я помню этот разговор: вы доверитесь моему выбору. Я сказал, что да, я доверюсь. И доверился. У нас почему-то такая есть школа, что должна быть какая-то инструкция, что священник это человек, который тебе дает пророчество, что не священник это человек, который эти пророчества должен воспринимать и выполнять. Это очень часто происходит.
Кира Лаврентьева:
— Знаете, отец Давид, все-таки тут традиция исихии, которая церкви нашей не чужда, стала основополагающей.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— В монашестве.
Кира Лаврентьева:
— Вспомним отца Иосифа Исихаста, у него настолько было все строго. Читаешь «Моя жизнь со старцем Иосифом» архимандрита Ефрема Катунакского, у тебя просто волосы встают дыбом. Но на самом деле ты видишь в этом тоже благодать, «дай кровь, прими дух», это тоже некоторая соль земли горстка его послушников. В итоге они разошлись по миру и основали множество монастырей, принесли огромный, сторичный плод за свое окормление строжайшее. То есть все-таки кому-то, возможно, это нужно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. Абсолютно. Но у каждого креста свой размер, нельзя взваливать на человека крест. Кому-то, например, нужно читать Иосифа Исихаста, а кому-то, например... Мы с друзьями-священниками сделали в телеграмме канал «Соборяне», и мы просто делимся кружочками, обсуждаем какие-то нас волнующие тему. Многие люди пишут, что мы слушаем ваших соборян и сами начинаем о чем-то думать. То есть человек должен думать, смысл пути исихаста не в том, что это обязательная дорожка, которая тебя гарантированно приведет.
Кира Лаврентьева:
— Приведет к спасению.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— А в том, что ты будешь смиряться. Ведь смирение не в том, что человек должен себя в рубище одеть. Самый простой путь смирения это семья, в этом послушании. В монастыре та же самая семья. Когда я приехал в монастырь, у меня был такой искус, наверное, редкий из опытов исихии, когда садишься в электричку Самара-Сызрань после сессии в семинарии и уезжаешь в Сызрань, как бы навсегда, вроде бы. Я садился в эту электричку, и мне внутренний голос, понятно, от кого, говорит: какая Сызрань, ты москвич, у тебя два высших образования, ты зарабатывал такие деньги, Сызрань. Я вцепился руками в сумки, просто вцепился, сел в эту электричку, и как только двери захлопнулись, все пропало. Всё, я спокойно поехал. Такой опыт тоже нужен. Но ты приезжаешь, ты с образованиями, а там монастырь провинциальный, и ты там последний человек, смиряйся, иначе ты просто без Бога ходишь там, нос подняв, что эти все ничего не знают, по-славянски толком не читают, что они там знают. Нет, будь добр смиряйся, если ты хочешь любить, смиряйся.
Кира Лаврентьева:
— Получается, что истинное смирение для монаха понятно, в монастыре, а для семейного человека, в семье. Вопрос усмирения собственной самости, о том, чтобы отойти от ветхого человека в общении с каким-то строгим или нестрогим духовником, для семейного человека не стоит. Правильно? При правильном подходе человек и сам от собственной самости освободится, если он будет служить ближнему своему. Так ли это?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не сам. Бог точно определяет человека.
Кира Лаврентьева:
— Конечно, все это с помощью Божией, естественно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У нас в монастыре сейчас четыре священника монаха, игумен и трое иеромонаха. Мы очень разные, один строгий, серьезный такой; один мягкий; один просто ничего не говорит на исповеди никому; один пытается добиться результата психологически. Мы очень разные.
Константин Мацан:
— А вы какой? Кто вы из этих трех?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не буду рассказывать. Мы меняемся периодически.
Константин Мацан:
— Ротация происходит.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И получается, что когда Великий пост или какой-то промежуток, человек решил, что ему надо попасть на исповедь, я вижу, как человек двигается, куда ему нужно, как Бог его двигает, я видел это много раз. Человек пришел... Мне сами говорили люди, что они пришли, знают, что вот этот строгий и не хотели к нему попадать, хотели к мягонькому, чтобы он по головке погладил и все простил. А так выходит, что к нему надо, как-то и не стояли туда, но что-то кто-то ушел, кто-то застрял, и надо к нему идти, и они идут и потом счастливы, говорят: это то, что мне было нужно. Это и было для меня самое главное открытие, что Бог не набор правил, не книга, Он Личность, Он с нами общается, Он с нами взаимодействует, ты только руку протяни. Я помню, как я сидел под Сикстинской капеллой в Риме и смотрел на эти нестыкующиеся пальцы Адама и Бога полчаса, потом только понял, что это и есть то место, когда человек выбирает Бога или грех. И это самая важная иллюстрация. Мой выбор, я выбираю, моя свобода, но я могу не выбрать. Если эту свободу отнять, то не имеет вообще ничего смысла. А приобретение этих качеств — путь, вы сказали все правильно, и в семье можно и на работе, и в армии, и где угодно, куда Бог тебя поставит. Если ты сам пришел, напросился на крест... Как детям, хороший фильм «Мой крест», напросил себе крест, ну, извини, пожалуйста, попробовал, лучше свой, какой у тебя есть. Самый желанный и любимый крест тот, который на тебе.
Константин Мацан:
— А то, что вы рассказали про искушение, когда какой-то голос, понятно, что не чувственный, не физический голос вы в себе слышали, а мысль приходит, куда я еду, у меня два высших образования, я состоявшийся человек — и Сызрань. Даже слово в этом контексте не привлекательное, какое-то провинциальное. Так можно почувствовать, понятно, что замечательный город и тут нет никаких иных коннотаций. А как определить, что этот голос не сверху, а снизу? Кто-то скажет, что это же здравый смысл?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У меня такой критерий выработался. Я не могу быть на первом месте. Как только мой внутренний голос или мои собственные мысли или то, что я делаю, является тем, где я на первом месте, это точно не от Бога. Потому что я не может быть первым, это невозможно.. Мы может быть вместе с Богом, а я невозможно. И Сызрань действительно замечательный город, прекрасные люди там.
Константин Мацан:
— Здесь никаких сомнений.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Особенный юмор, я убеждаюсь, что юмор это что-то Божественное. Полюности я шутил над тем, что Сызрань это в глубине глубинки.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас жители Сызрани не поняли, конечно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— С жителями Сызрани мы с большинством знакомы, у нас небольшой город, всего сто пятьдесят тысяч.
Константин Мацан:
— Есть города, у которых в самом названии есть что-то ироничное.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, да, да. Если вы помните, какое-то количество лет была Караганда из анекдота, потом еще что-то, а потом в начале, в середине нулевых по телевизору в КВН, если хотели про глубинку сказать, стали говорить Сызрань. Мы это подхватили. И о чудо, именно Сызрань стала тем городом, где я подвизаюсь. Это Божественно, это почти как жираф или гиппопотам, настолько же здорово и Божественно.
Константин Мацан:
— Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Помню, была на позднем советском телевидении программа «Веселые ребята», которую делал Андрей Кнышев. В тот момент везде гремела песня «Комарово», и авторы этой программы, как бы пародируя жанр соцопроса на улицах, подходили к какому-то человеку на улице, который, само собой разумеется, был актером, это не скрывалось, это была игра. И человек говорил: что из каждого утюга Комарово, Комарово, Комарово, что, нет других городов, я вот, например, из Сызрани. Я помню, что это название города меня тогда вдохновило, я тогда впервые его услышал и запомнил. Какие в этом смысле особенные искушения преодолевает священник и монах? Вы рассказали о первом искушении, ехать — не ехать, и мы заговорили о розовых очках, которые спадают. В чем вы сегодня не равны себе десять лет назад, как священник и христианин.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, одно из самых тяжелых искушений для священника и монаха это не вдаваться сильно в какие-то утешения.
Константин Мацан:
— Это как?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, например, я знаю, что я очень сластолюбив. У меня даже есть такая маленькая болезнь, если я открываю шоколадку и начинаю ее есть, следующее, что я помню, как я доедаю последний кусочек.
Кира Лаврентьева:
— О, точно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо не открывать шоколадку. Это для священника и монаха довольно тяжело, потому что народ у нас очень добрый. Сызрань — город, наполненный верующими людьми, которые хотят подбодрить и сладкое приносят, каноны у нас наполнены сладостями, и сладкое в доступе. Если его даже чуть-чуть каждый день есть — это катастрофа, это достаточно тяжело. Хочется как-то утешиться, ты наслушался за день чужих проблем, включился в какие-то всем сердцем, в какие-то не всем сердцем. Потом...
Константин Мацан:
— Эндорфины нужны.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нужны не эндорфины, а дофамин, который лучше, да?
Кира Лаврентьева:
— Там целая система.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наоборот дофамин это легкий, который шоколадки, а эндорфин это занятия спортом, еще что-то, которые лучше.
Кира Лаврентьева:
— Они вырабатывают серотонин, гормон счастья.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо себя понуждать каждый день не скатываться в это простое утешение. Оно может быть и разным для церковных людей и это легко: побольше поспать, с кем-то побольше поговорить, поболтать. Постоянно ты с этим сталкиваешься, потому что хочется облегчить вроде, а на самом деле это иллюзии. Каждодневный труд, сизифов труд, наверное, одно из самых сложных искушений. Как отец Дмитрий Смирнов, мой очень горячо любимый человек, мы с ним немножко были знакомы, говорил, что из ста людей тебя услышат двое, ты увидишь это собственными глазами. Почему многие священник перестают так активно проповедовать, проводить длинные беседы? Потому что действительно из ста человек тебя услышат только двое. За пять лет огласительных бесед, последний год я не так интенсивно их веду, а четыре года я вел в монастыре огласительные беседы. Монастырь у нас один в городе, крестим мы треть людей в городе. Соответственно, я посчитал, за четыре года я побеседовал на огласительных беседах где-то с тремя с половиной — четырьмя тысячами людей. Как вы думаете, сколько из них я еще видел в храме?
Кира Лаврентьева:
— Ну да.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— По пальцам рук, ног, чуть больше, то есть меньше одного процента. Руки могут опуститься, и все время приходится себе напоминать, что ты делаешь это не для того, чтобы у тебя показатели росли, а потому что Бог тебе сказал это делать. Он сказал: делай, ты можешь говорить, говори, можешь молиться, молись, делай. Не важно, что будет дальше. Это для священника, наверное, самое сложное испытание.
Константин Мацан:
— Мне кажется это вообще универсальный рецепт для любой деятельности по жизни. Делай дело Божие, а Бог сделает твое дело. Кто-то об этом тоже часто говорит, что надо прилагать усилие, делать свое дело, а результаты, количество просмотров и прослушиваний оставить Богу.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, если ты на себя трезво взглянешь... Я знаю, что я человек тщеславный, потому что в ГИТИСе это все разрослось, это профессиональная болезнь актерствующих и творческих людей.
Константин Мацан:
— И режиссерствующих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И режиссерствующих и поющих.
Кира Лаврентьева:
— И говорящих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я через день на неделе слышу: а, отец Давид, какой у вас голос замечательный. Могу на службе что-то такое спеть из Византийского, мы перешли как раз. Если ты понимаешь, что ты тщеславный, то ты понимаешь, что Бог, любя тебя, не пошлет смотреть на твой результат, потому что ты его примешь на свой счет: я провожу огласительные беседы, храм наполнился, я молодец. Зачем это? Поэтому, видя свои недостатки, ты понимаешь, как Бог действует. Вроде как простые слова, звучит слишком просто, но это очень помогает, каждый раз взбадриваться, что Бог работает, и ты работай.
Кира Лаврентьева:
— Это очень интересно. Правда. Отец Давид, а есть ли такой момент, когда люди приходят в монастырь и хотят поговорить с вами, не как со священником, которому нужно приносить по сути свои грехи, может быть, спрашивать каких-то духовных советов, а на часы пытаются развести с вами психологическую беседу, по сути дела, бесплотную совершенно, как мне кажется. И что вы советуете в таких случаях другим священникам, может быть? И что бы вы посоветовали молодым священникам, семинаристам? Тут же тоже две крайности. Одна это младостарчество, когда нам кажется, что мы вообще все знаем, синдром молодого специалиста, как говорит Костя, исповедь на сорок минут. Ты с любовью ко всем, тебе кажется, что именно ты сейчас послан этим людям, чтобы наставить их на путь истинный. Это потрясающее, наверное, тоже состояние. А другая крайность, когда кажется, я вообще ничего хорошего тут сказать не могу, я буду молчать, прости, благослови, иди, больше не греши. Где здесь грань преломления? Знаю еще, что некоторые духовники и священники на исповеди, когда совсем не знают, что нужно человеку, что ему посоветовать, что сказать, просто стоят и за него молятся. И как показывает их практика, это самое эффективное средство коммуникации с человеком, между духовником и человеком на исповеди.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Доброе слово серебро, а молчание золото однозначно. Святой человек сказал. Промолчать всегда хорошо, лучше даже промолчать. Я поначалу, когда был молодым священником, ой, стыдно даже как, пытался все всем объяснить, второй неофитский был период. А потом я понял такую вещь, что человек из разговора с тобой вынесет, скорее всего, одну мысль. Да, не факт, что тебе нужно ее только сказать и больше ничего не говорить, так только такие подвижники духа, как в будущем, скорее всего, канонизированный Иоанн (Крестьянкин) тоже так делал, как его называли «скорый поезд со всеми остановками». Он всем говорил одну вещь и всё. Сравнивать нельзя и поэтому больше приходится что-то говорить. Очень важно, мне кажется, любому священнику понимать, что Бог через него действует. У меня был такой случай. Когда я вспоминаю его, убеждаюсь, что мои слова Бог в ушах другого человека исправит на нужные, если я не буду при этом пытаться повлиять на мир. У меня знакомая, я из общения с ней знаю, что она очень чувствительна на запахи, очень сильно. В каком-то разговоре несколько лет назад она мне стала жаловаться, что вот, я никак не могу выйти замуж, в этом то не так, в этом сё не так. Я тогда, еще будучи обычным мирянином, сказал ей: если тебе Бог пошлет такого жениха, в котором все будет как надо, как ты мечтала, но у него будут ужасно пахнуть ноги, пойдешь ты за него замуж или нет? И она задумалась. Проходит три года, и она мне пишет, тогда я уже стал священником: отец Давид, я так тебе благодарна, помнишь, мы с тобой говорили, что если мне Бог пошлет жениха, а у него все будет прекрасно, только у него будут кривые зубы, смогу ли я выйти за него замуж? Так вот я решилась, и он за месяц до свадьбы пошел и все зубы переделал, спасибо тебе. Я точно помню, что я говорил про один недостаток, она точно помнит, что я говорил про другой. Вот так. Смысловых слов в нашем мире два: Христос Воскресе. Все остальное это комментарии. В этих комментариях, мне кажется, Господь способен нас немножечко подправить.
Константин Мацан:
— Как-то была на Радио ВЕРА и не раз в программе замечательная психолог, заслуженная, очень опытная учитель и педагог Татьяна Воробьева. Всегда с потрясающими советами. Из последнего общения с ней я запомнил, она подсказывала родителям, как общаться с детьми, и мне кажется, это универсальный совет вообще для общения с людьми. Она говорит: не говорите долго, мысль свою выскажите кратко, дети долго не слушают, не воспринимают и не запомнят. Сказал два слова, повторил и забыл. Не повторяй еще раз, не разжевывай, не комментируй, без подробностей. Это может остаться где-то в сердце, в памяти, в душе. Это первое. А второе, что все обязательно с любовью. Начинать любой разговор с ребенком, как я ее услышал: слушай, что я тебе сейчас скажу, потому что я тебя люблю и я хочу, чтобы тебе было лучше, удобнее, благо. Эту мысль можно выразить разными словами, но главное, чтобы посыл был, а дальше коротко свою мысль. И всё, отстаньте от ребенка. Мне показалось, что это универсальный совет для общения со всеми людьми.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И детей точно приобнять надо при этом, сто процентов. В воскресной школе, у меня миссия такая, я ее руководитель, но я понимаю, что я прихожу туда для того, чтобы их обнять и послушать, это самое главное. Остальное само собой получается, разговоры и какие-то важные истины. Но это самое главное.
Константин Мацан:
— Последний вопрос, время наше подходит к концу, но очень интересно спросить. Вы как режиссер какое-то особое измерение богослужения видите? Потому что складывается ощущение, что человек, который ставил на сцене спектакли, потом и Богослужение созерцает как действие, но священнодействие, и видит, грубо говоря, в том некий архетип для любого театра вообще, но все-таки священный архетип.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Поначалу, когда воцерковлялся, я немножко все делил, само таинство меня очень сильно вдохновляло. Евхаристия стала важнейшим элементом жизни, но при этом все было немножко отдельно. Я расстраивался из-за того, когда священник ошибался в богослужении, делал даже замечания, такой был ретивый. А потом со временем это стало единым целым. Безусловно, есть вечернее богослужение, есть литургия, есть великопостное богослужение, но это стало каким-то единым и неделимым. Вроде можно выделить отдельно, есть иконы, есть текст, есть пение, есть возглас, есть ответ народа, лик, который сейчас заменяет хор. Но оно стало совершенно неделимым, единым целым. Мы же с вами знаем, что богослужение на земле совершается непрерывно, целый день. А спектакль, постановка, фильм имеет начало и конец, драматургия, развитие, потом схождение. В богослужении, если его понимать, если в нем немножко разбираться, если это твоя форма общения с Богом в том числе, она тебе близка, то нет начала и конец. Оно прерывается на время для того, чтобы мы могли не сойти с ума, и чтобы ноги наши выжили, мы могли на них стоять. Всё. А остальное всё непрерывно, единое целое.
Константин Мацан:
— Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу. Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в замечательном городе Сызрани был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона была Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Христос Воскресе!
Кира Лаврентьева и Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Константин Мацан:
— До новых встреч на волнах Радио ВЕРА.
Все выпуски программы Светлый вечер