«90-летие со дня рождения И.С. Глазунова». Иван Глазунов

Мы беседовали с Заслуженным художником России, ректором Российской академии живописи, ваяния и зодчества И.С. Глазунова Иваном Глазуновым.

В преддверии 90-летнего юбилея Ильи Сергеевича Глазунова Иван рассказал о готовящейся выставке самых ярких работ этого известного художника, о том, каким образом будет отмечен праздник в период карантина, а также поделился воспоминаниями о том, какими были его родители, как с детских лет старались привести его к вере, и как прививали любовь к искусству. Наш собеседник говорил и о своей многодетной семье, о том, важно ли ему, чтобы дети пошли по стопам отца и дедушки, о семейных традициях и о роли церковного искусства в воспитании человека.

Ведущая: Анна Леонтьева

---

А.Леонтьева:

- Добрый светлый вечер!

Сегодня с вами – Анна Леонтьева.

И у нас на связи – заслуженный художник России, ректор Российской академии живописи, ваяния и зодчества Иван Ильич Глазунов.

Добрый вечер, Иван Ильич!

И.Глазунов:

- Здравствуйте!

А.Леонтьева:

- Ну, во-первых, хотелось сказать – огромное счастье и радость, что Вы сегодня с нами. Думаю, что наша передача, в которой мы говорим о семье – она, как раз, для Вас. Потому, что я могу назвать себя любителем живописи, я – не специалист, а вот о семье я с Вами поговорю с огромной радостью.

Хотелось бы, наверное, начать с того, что в этом году мы должны были отмечать, и будем отмечать это… так сказать… не лично – юбилей Вашего отца, великого художника Ильи Глазунова.

И.Глазунов:

- А… да, да…

А.Леонтьева:

- Расскажите немножко, что это за выставка? Она откладывается на посткарантинное время. Потому, что она должна была состояться 10 июня, но… вот… сейчас мы будем её ждать с нетерпением.

Расскажите, что там должно быть?

И.Глазунов:

- Знаете, там… вообще, Манеж был его любимым выставочным залом. Потому, что он… ну… его заполняло… разными жанрами своего творческого видения мира, и Манеж вмещал и картины, и, потом, это – такое место, где… ну… и Центр, Кремль, люди кольцом стоят в Манеж – не раз повторялось на его выставках, и он там себя, мне кажется, чувствовал – именно в московском Манеже, – как в любимом… таком… выставочном пространстве. И, поэтому, Манеж… мы хотели продолжить эту традицию, но уже, к сожалению, без него – Царствие Небесное папе!

Мы хотели воссоздать и выставку его полотен – самых ярких, самых знаменитых… ну… с отбором с некоторым, и хотели показать то, что на его выставках оставалось за кадром. Это – интересные документы из его жизни, письма, его разные жизненные встречи, фотоархивы – там много-много было разных задач и целей, которые я, как куратор, в общем-то, все увидел… как… во сне и на яву – вот, так, как это можно сделать. Но, к сожалению, вот – оно всё перекладывается теперь на осень, или зиму даже, как Департамент культуры мне подтвердил, что это – будет, и ждём, когда закончится история с этой нашей общей бедой – вирусом.

А, вообще, выставка должна была быть такая, чтобы люди окунулись в эпоху ХХ века, когда наиболее яркие… такие… страницы, с первой выставки в 1957 году в Центральном Доме Работников Искусств, в Москве, которая произвела первый такой, со скандальным оттенком, фурор, и интерес к нему, как к художнику. Чтобы эта традиция была понятна людям, ныне живущим – современным, молодым – для этого надо показывать немного шире, чем просто выставку картин. Поэтому, я думаю, что с Божией помощью всё это состоится немного позже. А, вообще, мы собирались летом, конечно, сделать. Потому, что 10 июня – это его день рождения, 9 июля – день кончины… и, вот, после этого мы должны были открыться. Ну, я надеюсь, что – откроемся.

Тем более, что год – 75-летия Победы. Он, как человек, детство которого… такой… нежный самый возраст выпал на Ленинградскую блокаду, на эвакуацию и на становление, как личности мальчика, становящегося мужем, то… 75 лет Победы – тоже как-то символично очень связывалось с нашей выставкой. Вот, такая история.

А.Леонтьева:

- Иван Ильич, хотелось задать Вам личный вопрос, поскольку, личных вопросов придётся мне задавать много сегодня в программе.

Как Вы лично, как Ваша семья будет отмечать этот день?

И.Глазунов:

- Ну… конечно, мы ещё хотели в день рождения, но тоже это немножко сейчас отложится, и я, конечно, всех, кому это близко, оповещу. Мы хотели на Новодевичьем кладбище открыть надгробие… памятник надгробный, который над могилой его и над могилой моей мамы, Нины Александровны Виноградовой-Бенуа, которой не стало в 1986 году, и мы её захоронили, перевезя с Кунцевского кладбища, рядом с ним – в общем, воссоединили его… такую… земную… земное бытие с ней, потому, что они вместе воспринимались всегда людьми, как одна из… таких… московских пар, которые… как бы… душа в душу несли людям что-то такое, что в то время было большой редкостью. И, чудом, её, кстати вспоминают – маму вспоминают до сих пор, кто с ней провёл какое-то время, или… где-то она даже дверь открыла, чтобы пустить в наш дом – её вспоминают люди, как ангела просто.

Я думаю, что это очень важное для семьи, когда похоронены вместе родители. И вот это надгробие мы откроем тоже позже, конечно. Потому, что там… всё из-за того же коронавируса, сейчас откладывается всё. А в день рождения будем, конечно, молитвенную память совершать папе и маме. Потому, что они – неразрывны.

Ну… а как… раньше… раньше, конечно, все вспоминают, как собирались у него. Он… иногда в Петербург уезжал праздновать свой день рождения, поскольку он себя всегда считал, и говорил об этом, что он – петербуржец. И Петербург – его родной любимый город. И, конечно, у него были… такие… празднования с гостями и тостами здесь, в Москве, но… очень часто он уезжал туда. И там приходили… кстати, даже его сокурсники, ещё ныне здравствующие. Они пишут, и тоже вспоминают это всё всегда очень трогательно. Когда… такое рукопожатие… понимаете, они, ведь, люди петербургской культуры, которые… вот… как… есть такая аллегория – рукопожатие через поколения – они-то рукопожимали ещё поколение, которое жило в Российской Империи. И вот это петербургское воспитание, и петербургская школа, Петербургская Академия Художеств ( ныне – Институт имени Репина ) – это всё было овеяно ещё духом… такой… великой культуры Императорской России.

Там… в 1942 году, например, умер Иван Билибин, который был из эмиграции приглашён преподавать в Академию Художеств, а Илье Сергеевичу было в то время 12 лет. Поэтому, мир был этот… такой… очень… и далёкий, и близкий к нам, и мы хорошо знаем – по книгам, по воспоминаниям, но когда люди могут это передать, то это – ещё ценней.

Поэтому, Петербург был для него любимым местом, которое он посещал. Посещал блокадную квартиру, в которой сейчас уже…там… что-то, по-моему, нежилое. Посещал... и со мной ездил в блокадную квартиру, мы ездили семьёй туда, я помню, смотреть… мы уже были взрослые с сестрой. Он… так… провёл по этому пустому помещению, где все… умерли его родители – это запомнилось на всю жизнь. И табличка с номером 32 – она у него хранится, вот, сейчас передо мной лежит.

Как и, кстати, удивительным делом, он, через все свои жизненные разные ситуации, свои переселения – сохранил шкатулку, в которой сохранились очень аккуратные, тщательно разложенные, и переданные нам блокадные письма – письма матери, письма отца, и многое, многое другое, что мы хотели тоже частично показать на выставке, кстати говоря. Потому, что это – очень интересно, и это создаёт его портрет… такой… изнутри, портрет – из семьи. Это… я удивляюсь, как он пишет. У него такой слог в 12 лет… когда мои дети читают эти письма, они удивляются, что мальчик в 11-12-13 лет… как хорошо развита его речь, как… тогда, может быть, это было принято, но… сейчас мы, из-за… вот… ускорения, там… смс-ок и всего – так не мыслим. А тогда, вот… этот слог… какой-то ещё дореволюционный – он был, наверное, как сам собой разумеющийся. Это тоже – удивительно.

И, вот, он пишет, как он… кстати, рисовал много – благо, в Новгородской области проходила его эвакуация, и он там много рисовал, и уже видно, что рисование – его любимое дело. Он пишет матери, как он проиллюстрировал, допустим, прочитанные книги, как он рад, когда ему присылают новую книгу о Кутузове, там, или Дмитрии Донском – то есть, все эти темы, которые дальше он нёс, они были все… всё это было плодом воспитания, и плодом… детства.

Я сбился немножко с вопроса… давайте, продолжим… Вы спросили о праздновании дня рождения. Мы, конечно, в Академии должны бы были тоже сделать мемориальный вечер, но – тоже сейчас, наверное, всё это передвинется на осень. И, конечно, я всех оповещу, когда и как это будет.

А.Леонтьева:

Спасибо, чудесный рассказ! И я, знаете, слушая Вас… вот, то, что Вы сказали про письма… то, что сейчас мы пишем смс-ки, в основном, покороче… я должна сказать, что для меня письма – это такой жанр, который, как мне кажется – я сейчас спрошу Вашего мнения – очень имеет право существовать в семье – внутри даже семьи – потому, что… наверное, даже своему ребёнку – у Вас четверо детей, у меня – трое – ты иногда не можешь… вот… так рассказать, как ты можешь ему написать. И он будет хранить это письмо, и оно где-то там будет лежать…

И.Глазунов:

- Конечно!

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»

А.Леонтьева:

- Сегодня с нами на связи заслуженный художник России, ректор Российской академии живописи, ваяния и зодчества Ильи Сергеевича Глазунова – Иван Ильич Глазунов.

Скажите, пожалуйста, Иван Ильич… поскольку Вы упомянули, что… вот… празднование, гости… я знаю, что, в очень большой степени, характер, мировоззрение детей… ну… и даже воспитание детей, зависит от того, какие люди приходят в дом к родителям.

И.Глазунов:

- Конечно!

А.Леонтьева:

- Думаю, что у такого великого человека, как Ваш отец – у него должно было быть много гостей. Вот, что Вам запомнилось с детства?

И.Глазунов:

- Вы знаете, его мастерская знаменитая, в Калашном переулке, была такой точкой притяжения тогда – и в 70-е, и в 80-е. Но, наверное, я… так… постепенно вспоминая, уходя тоже в своё детство глубокое воспоминаниями… как-то… у меня встаёт перед глазами картина того, что там было, какая была жизнь – конечно, тоже отличается, наверное, от сегодняшней гонки, но у него гонка была такая всегда. Он… бесконечно звонил телефон… то есть, с ним поговорить – это было… детям… довольно трудно найти время – днём, во всяком случае.

Люди были – всё время, дверь не запиралась. Я помню, что люди приходили и уходили, и… в общем, это бесконечный был процесс. Он принимал в мастерской, он общался и в квартире, которая была на нижнем этаже, под мастерской.

Люди были – самые разные. Были… кстати, тогда к нему ходили священники, что было в советское время… соседи… так… с недоверием поглядывали на чёрную рясу, выходящую из лифта. И… он… своих, например, студентов, которые… уже тогда он, в 80-х, был профессором Суриковского института, и вёл мастерскую портрета, к нему поступали, в основном… он любил больше мальчиков принимать, хотя, девочки тоже появлялись. И, вот, они бесконечно, эти студенты – а я ещё учился тогда в художественной школе – но… студенты были бесконечно. Они вечерами читали книги у него в библиотеке, я бегал в Дом журналистов – с чёрного хода там давали, по договорённости, сосиски чешские, которые носили, и он кормил бесконечно студентов, и шутил, что они цистерну чая выпили и вагон сосисок съели этих. Но они, действительно – его ученики, которым он прививал всё, что он любит, и всё, что он знает. Они сидели и читали Бердяева, когда это было запрещено. Они листали альбомы, привезённые… там… из Италии, Микеланджело, которые в Москве нельзя было купить тогда. Они – приобщались, и приобщались, заодно, вместе с этим, и к его жизни, и к его делам. Потому, что они всегда помогали.

Я помню, что помогали с выставками, помогали… ну… вообще… как-то были задействованы в процессе в этом. И они становились сами собой, глядя на него. И, вот, эти ученики, студенты, они тоже созерцали всех, кто приходит помимо них ещё. Священники с ними беседовали, когда приходили какие-нибудь иностранные гости, что тоже случалось часто, ученики тоже были тут, рядом. К нему часто ходили люди, с которых он писал портреты. К нему ходили наши замечательные писатели – я помню, что Распутин бывал много раз, и Белов, у него… и, вообще, круг такой был… Солоухин, которому папа открыл чудо русской иконы. Солоухин был частым гостем, они дружили очень. Они вместе ездили даже во Владимирскую область спасать иконы, гибнущие в храмах. Приготовленные к вывозу на костёр иконы, как правило были те, или просто валялись в разрушенном храме. И вот, Солоухин написал тогда «Чёрные доски» – книгу, которая тоже произвела сильное впечатление тогда.

И вот этот… дух, что ли… такого… радушия, но радушия – по делу, потому, что он очень не любил просто… как бы сказать… разговоров таких… он любил общаться, чтобы родилось какое-то дело, какое-то… ему важно было служение тому, во что он верил, и то, что он любил… приводить это в действие… свои мысли. И мама, конечно, была всегда ему не только помощником, она была соучастником всех событий.

Например, такое существует… он вспоминал, кстати, со слезами, что она сдавала кровь, и квиток этот я видел, как донор крови – чтобы, в бедные годы, когда они только переселились в Москву, купить ему краски. Это такое служение, это подвиг такой вот… внутренний. Не просто семейная жизнь, а, наверное, что-то такое, может быть, большее.

Поэтому, все люди вспоминают его мастерскую, которой стены были завешаны вот этими спасёнными русскими иконами, привезёнными из… да, раньше можно было… где-то в Переславле-Залесском, может, всё разрушенное уже стояло. Он, кстати, какие-то иконы подарил в Сергиево-Посадский музей – там они до сих пор находятся, что-то он… он любил себя окружить тем, что давало вдохновение, что подтверждало как-то… материально составляло тот мир, которому он служит.

И они в это верили. И всех людей, кто попадал в эту атмосферу, как-то это трогало – даже, начиная от партработников, и, заканчивая его учениками, все эту «бациллу» получили. А «бацилла» была такая – любовь к России. Это – любовь к истории, любовь… к этому… то, что не в строку пишется, к этим ликам икон, к какому-то миру и атмосфере, которая очень отличалась от той казённой советской атмосферы, которая часто встречалась за пределами его мастерской.

Это была… такая… прививка русской культуры, прививка любви к ней. Вернее, скажем так – он очень эмоционально, и очень умел… у него был это тоже один из его талантов – он умел заразить человека своей мыслью, своей идеей, и, каким-то обаянием, его… «подчинить» – плохое слово… не подчинить, конечно, а – пробудить в человеке что-то такое, что было бы сродни его состоянию души.

И, вот – люди благодарно вспоминают это многие. И – кто бывал тогда, и – кто уже, вот, в последние годы с ним общался. Его вспоминают, как… не просто, как художника, как человека, дарящего новый образ какой-то на холсте. Его вспоминают именно как человека, умеющего пробудить в тебе какую-то удивительную тягу к тому, во что он сам верит.

А.Леонтьева:

- Иван Ильич, я слушаю Вас, и пытаюсь представить себе Вашу мать. Потому, что – то, что Вы говорите, тот накал жизни, которым жила Ваша семья – он не всем, наверное, по плечу. То есть, такому человеку – нужна такая жена.

Я уже поняла, что это была какая-то потрясающая самоотверженность и огромная любовь.

Вот, что ещё Вы можете рассказать о Вашей матери, как о женщине, как о жене Ильи Сергеевича?

И.Глазунов:

- Ну, конечно, любовь, действительно, была огромна. Потому, что она… её тоже было детям маленьким – мне и сестре – не дозваться вечером. Потому, что люди были – до ночи, до утра иногда, и я слышал, как она идёт по коридору, что-то несёт им к столу туда, или… и – вот этот редкий момент, когда её можно позвать, и она может подойти, поцеловать на сон грядущий, и дальше пройти. Она была… полностью себя этому отдавала. И она совершенно… она же ещё – прекрасный художник! Они вместе создали несколько театральных постановок: «Князь Игорь» в Берлине, знаменитый «Град Китеж», который прошёл здесь, в Москве, просто, как глоток… какой-то, вот… старой Руси – ещё в советской Москве был, удивительный спектакль, в Большом театре. Она делала костюмы – потому, что она увлекалась русским костюмом, и хорошо знала его. У неё есть серия работ, открытки были изданы с её типами разных губерний. Но она все свои художественные силы – тоже отдавала ему.

Это… так сказать… она работала творчески, конечно, но она – помогала во всём. При её участии созданы многие… та же «Русская красавица», «Борис Годунов» знаменитый, и вот эта серия, где… так вдохновившись от русских окладов, шитых жемчугом и бисером – вот, отсюда, от этого художественного хода, что ли, такого, родилась вот эта серия, за которую, кстати, очень многие полюбили Глазунова, а многие стали видеть в этом… что-то такое вот, непонятное, значит… новая Россия какая-то появилась в творчестве Глазунова, с которой боролись, вроде бы. Она – проявилась. И мама, конечно, в этом… помогала просто работать над этим.

Потому, что я помню, как писалась «Русская красавица», я помню, как «Царевич Дмитрий» знаменитый ( кстати, с меня был сделан набросок, с мальчика, для царевича Дмитрия, с голубыми глазами, лежащего, и маленькая была подклеена тележка с лошадкой – детская игрушка русская )… она служила искусству тоже, но, конечно, служила она, будучи женой папы, и она разделяла с ним все вот эти тягости, все трудности, перипетии, все эти…

Когда снимали с его выставок картины, она была с ним. Как, вот… «Мистерию ХХ века» запретили к выставке – она была с ним, она как-то умела сгладить, умела утешить, умела помочь. Не «умела», а это – само собой получалось. Оттого, что она душой, действительно, была полностью ему предана.

Они, ведь… вот, это служение России – это было для них не просто красивая какая-то миссия такая… литературная, что ли, от ума, или какая-то красивая просто игра слов. Это было для них, действительно, то, чему они сознательно посвящали свою жизнь.

Каждая встреча – это была битва за душу человека. Как он понимал, можно настроить… даже чёрствого, может быть, партработника можно обратить к этому, пробудив в нём что-то другое. И мама была рядом всегда, при этом, и умела тоже как-то настроить.

И я не помню от неё, вообще, никакого сетования – что тяжёлая жизнь, что всё время надо работать… она – служила. Она служила и вот этой возвышенной идее, служила ему, служила… и нам, детям, конечно, тоже перепадало от мамы, я вспоминаю. Чем старше становлюсь, тем больше вспоминаю эти минуты, проведённые с мамой – это большая очень ценность для… идущая из детства.

И, вот, как художник, она состоялась, конечно, как историк костюма, и мне передала вот эту любовь, наверное, она к русскому костюму. Но и как театральный художник она, конечно, тоже… я думаю, что в таком тандеме с ним, они такие просто создали красивые и возвышенные какие-то образы, которые… вот, они жили этим!

Они жили… они боролись за памятники в Москве, и не только в Москве. Меня, например… я не помню уже, сколько мне, там – 3-4 года было… возили посидеть в ковше какого-то ужасного бульдозера, который должен был снести один из московских храмов. И уже среди рухнувшей части его… или придела… я помню, что Общество охраны памятников, где и папа, и мама просто бились тоже над сохранением вот этой московской старины, вместе с теми людьми, которые, до сих пор, многие, тоже, вспоминают, и для многих это стало тоже целью жизни – они пытались прекратить какой-то слом. Есть храмы, которые они отстояли.

Допустим, вот, Симеона Столпника на Новом Арбате. Этот храм, где был музей рыбок, и, с трудом, советская власть с ним как-то согласилась – с его присутствием. На фоне такой, в то время «прогрессивной» архитектуры, и вдруг остался этот храм – это чудо тоже. Но… это, вот, они руку приложили. И многое, многое другое, что Москву сейчас украшает – когда-то за это надо было бороться, и они вместе боролись, и нашли большой отклик у разных, разных людей, кто с ними разделял это.

Так, что – вот, такая была… мама была. Наверное, надо было иметь характер, чтобы тоже… так вот… быть, иметь любовь, иногда очень какое-то нежное, конечно, и женственное чувство, которое читалось в её глазах, иногда в уставшем взгляде.

У неё была любимая книжная полочка со стихами Серебряного века, которых тоже тогда было не купить. Но они привозили иногда из… их иногда вместе не выпускали, правда. И вот эти заграничные портреты, которые писал отец – ему приходилось ездить иногда одному, потому, что не всегда их вдвоём выпускали, в то время. Но когда выпускали, то что-то такое в наш дом попадало сразу… вот… от русской эмиграции, от Серебряного века, и не только.

А.Леонтьева:

- Сегодня с нами заслуженный художник России, ректор Российской академии живописи, ваяния и зодчества Иван Ильич Глазунов, и мы слушаем потрясающие рассказы об этой удивительной семье.

Вернёмся к вам – через минуту.

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»

А.Леонтьева:

- Сегодня с нами говорит о семье заслуженный художник России, ректор Российской академии живописи, ваяния и зодчества Иван Ильич Глазунов.

Иван Ильич, вот, скажите… мы знаем, что, с одной стороны, дерево познаётся по плодам его. Вот, у Вас большая семья, у Вас – четверо детей, и Вы продолжаете дело отца, храните нежные воспоминания о своих родителях… но вот какой подвох может возникнуть в семье таких вот одарённых людей.

Ведь мы все говорим о свободе выбора детей. А нет ли такого давления вот этой вот… «живописной» семьи, что дети – поневоле должны встроиться в эту струю, и стать живописцами?

Как Вы решали эти вопросы выбора с Вашими детьми?

И.Глазунов:

- Спасибо за «одарённых», но я скажу, что… конечно, вот… я думаю, что на характер и на становление души у папы – это, конечно, потеря родителей сказалась очень. И он всю жизнь… как бы… вот… трагическую эту ноту чувствовал. Достаточно вспомнить его серию, посвящённую блокаде – там вся эта горечь этой утраты видна.

И… вот, у меня мамы не стало – мне было 16 лет. И потом становятся так дороги вот эти, проведённые вместе, минуты и часы. И… я скажу, что в семье, вообще, у папы – у него был иконописец Глазунов, который пропал в 1917 году без вести. Иконописец… такого… палехско… может быть… старообрядческого направления, московского, которое до революции, как раз – чем славилась Московская школа. И больше художников-то не было. Потому, что его папа был историк… и он, вот, родился с таким даром. И, конечно, он рисовал, и это в семье всячески культивировалось и поддерживалось, и все ждали от него новых, детских ещё тогда, каких-то зарисовок, иллюстраций, впечатлений. Но такой вот установки, я так понимаю по его переписке и с мамой, и с родными, не было.

Он, когда поступил в художественную школу, а потом и в Петербургскую академию – это был его такой сознательный ход, его борьба за выживание даже, если можно так сказать, в послевоенное голодное, бедное время. Он – сирота, но он – утвердился в этом, и он в этом увидел своё призвание. И это, конечно, может быть, намного ценнее, чем – вот так, когда ребёнка, наверное, за руку ведут, и заставляют. Но мне трудно это оценить – потому, что меня за руку привели в художественную школу…

А.Леонтьева:

- Ага…

И.Глазунов:

- … и от меня ждали, как раз, каких-то… значит… работ. Но, наверное, родители что-то во мне увидели, может быть. Я любил очень рисовать, насколько себя помню, и я как-то участвовал… в этих… с раннего детства, в общем… в натяжках холста, и в атмосфере мастерской художника… поэтому, я не знаю, как это передаётся, каким способом… ну… знаю, конечно, но… но ещё должен быть какой-то общий настрой в семье, наверное, для того, чтобы решить, что… вот… ребёнок будет рисовать, повторит, наверное, дело родителей в этом. И надо вовремя отвести, и, как раньше говорили, отдать в учение.

Но… я думаю, что сейчас вот, своих детей… я, конечно, жду от них разных, так сказать, достижений, и я думаю, что в этом я солидарен со многими родителями буду, но такой жёсткой установки, что – нет, надо рисовать, я не ставлю. Если я вижу, что есть к этому склонность какая-то – а она видна… все дети прекрасно рисуют – в любом раннем возрасте, но годам, наверное, к 8-10 наступает уже понимание того, что можно из этого что-то дальше взрастить, или – нельзя. И вот тут надо не ошибиться. Потому, что можно насильно заставлять, ждать… конечно, это приятно, когда ребёнок по твоим стопам идёт, что говорить… это такой, наверное, какой-то инстинктивный родительский, может быть, закон – хочется, чтобы… но у меня нет такой жёсткой установки.

У меня старшая дочь, например, закончит скоро нашу академию. Она – очень талантливый художник. Я увидел рано у неё вот это, когда… когда, во что бы то ни стало, она рисует. И приходит из школы – и садится рисовать, и её – не оттащить до ночи. И я так понял, что это, наверное, не на пустом месте – можно из этого что-то сделать. Но тут и делать, может быть, не так уж много надо самому – надо тоже смотреть… Но она, действительно пошла… не то, что по стопам – это, наверное, Господь даёт индивидуальность какую-то в этом.

Если бы мы были владельцами какого-нибудь… валяной мануфактуры – наверное, можно… так сказать… чтобы ребёнок умножал обороты купеческого дела, чтобы… там… повторял буквально. А искусство – это тонкая вещь. Тут «по стопам пойти» – это значит найти самореализацию свою, я так думаю – для моей дочери, как для художника. И – найти себя нужно в этом, в первую очередь. А если дело не клеится с рисованием, то тогда – ты ничего и не сделаешь. Потому, что, если человек не хочет рисовать, он – не будет. И никакие увещевания и взывания к совести – они не помогут. Потому, что должна быть какая-то… к этому должно быть сильное влечение, которое передаётся… вот… из поколения в поколение. И может и не передаться, а может – во что-то другое вылиться, и взрасти каким-то чудесным цветком другим.

А.Леонтьева:

- Иван Ильич, возвращаюсь к вопросу про детей.

Так, одна дочь уже пошла точно по Вашим стопам, а – все остальные дети?

И.Глазунов:

- Ну, вот… вторая дочь у меня заканчивает Щукинский институт. То есть, всё равно, она в искусстве. Она себя увидела вот так. Хотя, она рисовала неплохо, кстати, но – у неё, вот, в другое во что-то пошло. Она… действительно, к театру у неё, мне кажется, намного больше… и с детства было, и… вот… я только это поощрял. А другие – ещё в таком возрасте, когда – на перепутьи, ещё думают пока они. Они тоже… вот… Поэтому, вот, со старшей – больше мне понятно. Но я думаю, что, всё равно – все в искусстве. Потому, что они… не то, что у них есть установка продолжать дело семейное, но они, всё равно, вокруг этого живут, и везде, ежечасно, у нас – и дома, и в мастерской, и везде – всё об искусстве. Поэтому, здесь… и даже в каких-то поездках с детьми отдыхать – всё равно, их таскают, с самого маленького возраста, смотреть какие-нибудь благородные развалины и музеи античной скульптуры. Поэтому, им шанса нет куда-то от этого уже… выпасть из этого круга. Но, вот именно рисовать – как профессия – это немножко сложней. Тут надо… нельзя заставить, и нельзя… и я не пытаюсь. Потому, что я думаю, что – бесполезно это. И надо просто, чтоб ребёнок с тобой связь, наверное, не потерял в таком большом… в слове «искусство». Тогда можно получить, наверное… плоды какие-то пожать от него, и ещё… даже неожиданные, наверное, для родителей.

А.Леонтьева:

- Вы знаете, Вы рассказываете, и я, почему-то, не могу не рассказать маленький-маленький эпизод из нашей жизни.

Вот, Вы рассказали про то, как детей везде водите по галереям и музеям. Мы тоже водили детей по музеям, и они оказывали сопротивление, но – мы были сильнее. И я, почему-то, с очень большой нежностью, вспоминаю эпизод в какой-то из галерей – по-моему, в Вене.

Мы нашли такую картину: был нарисован Христос… по-моему, та сцена, когда Он… когда блудницу хотели побить камнями, и Христос – склонённый. И дочь застыла около этой картины, и сказала: «Я хочу, чтобы Христос был вот таким!» То есть, настолько ей понравился этот образ.

Ну, хорошо… скажите такую вещь: какие-то традиции, которые были в жизни Ваших родителей, вот этот вот… то, что Вы назвал «аристократизм» – это слово мне очень запало, и я хотела бы узнать – как-то Вы продолжаете в своей семье, есть какие-то традиции, заимствованные от Ваших отца и матери? И – как воспитать детей хоть немного вот в том самом духе аристократизма, о котором Вы упомянули?

И.Глазунов:

- Мне трудно… как бы… за кого-то говорить и советовать. Я не очень люблю и знаю, как дать нужный совет.

Но… аристократизм – это не только врождённая вещь, это, конечно, плод некоего воспитания, и плод, может быть, отношений.

Илья Сергеевич, Царство ему Небесное, никогда не терпел фальши – я имею в виду, в искусстве. Но и в жизни – тоже, кстати. Он чувствовал очень, когда человек фальшиво говорит, а когда говорит правду. Он, глядя на картину, мог как-то увидеть в ней искренность, а мог увидеть, что только интересовала… так сказать… какая-то форма. Он хорошо в этом разбирался – в этом талант. И мама тоже, кстати, очень всегда трепетно относилась к произведениям искусства. И я думаю, что приобщение детей… что можно пропустить какой-нибудь обед или ужин, или приятное какое-нибудь болтание где-то, но не посмотреть на какой-нибудь шедевр живописи, который рядом, или что-нибудь ещё… это у нас, наверное, в крови. Потому, что мы всегда… искусство, само по себе, воспитывает. Если ты как-то… вошёл в эти врата священнодействия – искусства, как священнодействия, и ты, действительно, любишь эти образы, тебя к ним тянет, ты по ним изучаешь даже мир как-то… вот… по этим образам, созданным великими, то тогда – совсем по-другому, я думаю, работает и душа, и сознание – так, что человек… ну… человеку это нужно, это – как та самая духовная пища, о которой говорят. Она – просто нужна. И эта традиция у нас есть в семье.

Вот, папа и мама бедно жили в Москве, когда только переехали из Петербурга. Я, вообще, может быть, должен был бы быть – петербуржский человек, потому, что у них все корни – там. У мамы – Бенуа, и Глазуновы – все петербуржские. Они… жили на 3 метрах, грубо говоря, квадратных, у них не было денег купить лишний раз еды, но с первого гонорара за иллюстрации к Достоевскому, Илья Сергеевич принёс… с мамой поехали в магазин на «Октябрьской» – был там такой замечательный антикварный, который тогда комиссионным назывался, и купили ампирную лампу, где спартанский воин стрелял из лука – была фигурка такая, под абажуром – и поставили в нищей своей квартире вот эту лампу. Она им, видимо, навевала что-то о Петербурге, о том духе их родителей, предков… и… вот, в этом было – отношение такое. То есть, можно недоедать, но, вот, лампу ампирную – в ней трудно отказать себе. Потому, что она несла какой-то… какой-то… не просто красоту, а дух какой-то, который нужен, как среда обитания. Поэтому, это у нас… я надеюсь, что у нас это как-то должно передаваться.

Потом, была традиция: всегда, когда, вот, рядом был… там… музей Прадо вдруг оказывался, или Лувр, то весь день можно провести там, в ущерб всем остальным каким-то делам, которые могут этому помешать. И это тоже было… так сказать… такое священнодействие – созерцание. Оно нужно человеку тоже, мне кажется. И не только художникам, а каждый человек что-то художественное, наверное, должен чувствовать и переживать – вообще, для всех это важно. Это, вот, наша такая традиция.

Традиция, конечно, в том, что такое священное, трепетное отношение к русской иконе – у нас было, наверное, воспитано это, и я тоже пытаюсь как-то этим с детьми поделиться. Что икона – это такое присутствие в доме Божественного лика и силы, которая возрождает каждый день к жизни.

У нас не было каких-то вот таких традиций семейных… там… связанных с пирогами, куличами… может быть, и, к сожалению, даже, этого не было. Но я сейчас понимаю, что за этим стояло большее что-то… какой-то дух этого.

И, конечно, сейчас у нас – традиционно, и все праздники мы празднуем, и дома печём всё, и делаем, но это взрощено тоже, как – возлюбили Православную веру за красоту церковную. Как, вот, Прокопий Устюжский побывал на Руси, и возлюбил Православие за красоту церковную. В житиях так вот описано – как и послы князя Владимира не знали, на небе они или на земле, когда попали в Софию святую. То есть, вот – сила искусства в действии.

И вот – все плоды, которые связаны с духовной жизнью, с переживаниями религиозными, с традициями, которые уже, так сказать, у нас, может быть, сейчас больше детализируются, чем в советское время, относительно… там… нужных пасх, куличей, обрядовой еды, тёплого вечера семейного с этим со всем – они, всё равно, воспитываются от красоты церковной, которую, наверное, надо… ну… её трудно привить, она сама выбирает, кому привиться, кому – нет, но, всё равно, надо ребёнка к этому вести. В семье хорошо, когда есть такая вот отдушина от бытового, что ли… к чему-то к такому…

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»

А.Леонтьева:

- Сегодня с нами заслуженный художник России, ректор Российской академии живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова – Иван Ильич Глазунов.

Мы говорим о семье, и… вот… удивительно чудо воздействия икон, которые присутствовали в вашем доме с детства, на человека, помимо, как бы, его воли, да? Такое ощущение, что… ну… мы все, очень разными путями, через разные какие-то входы, приходили в храм. Вот, Вы пришли – через такую красоту церковную.

И.Глазунов:

- Я думаю, что – да. Потому, что более убедительных каких-то доводов для меня не было. Меня – вот это привело. Ну, и, конечно, привёл ещё звук, музыка.

У меня, кстати, все дети занимались в ансамбле «Веретёнце», и не прерывают с ними связь – это фольклор курский… такой, вот… без… от народных исполнителей идущая традиция, а не от попсы, которая часто выдаётся за народное. Мне кажется, это – тоже была сильная такая прививка.

Потом, у меня совершенно музыкального никакого воспитания нету, но я зато в детях пытался это реализовать как-то, привить им любовь к музыке – и она привилась. То есть, за фольклором, вообще, я музыку имею в виду, в целом. Потому, что у нас музыка – тоже очень важное…

Илья Сергеевич, кстати, всегда слушал музыку, и мама слушала. В маленьком кассетном магнитофоне всегда у наго – или Мария Каллас, или «Всенощная» Рахманинова была. За окном шла демонстрация первомайская ( у меня такое детское воспоминание ), или, там, 7 ноября – серая Москва, грязный снег, идут укутанные люди с транспарантами красными, а у нас – благоухает воздух этим вот пением, или «Всенощной» Рахманинова, которая… я, конечно, не понимал ничего в этих словах литургических, но… опять-таки, из-за какой-то, вот, чистоты музыкальных этих звуков, душа-то настраивается… даже, может быть, без… сначала нет такого понимания, но тебе – хорошо с этим, оно потом, на всю жизнь тебе даёт проекцию движения. Потом – уже осознанно можешь к этому прийти.

А.Леонтьева:

- Да, удивительно Вы хорошо рассказали. Особенно – вот этот контраст первомайских демонстраций и благоухания литургического дома.

Но, тем не менее, Иван Ильич, Вы говорите про отца в своих интервью – он не был «сусальным». Вот, что Вы имеете в виду? Не могу не задать этот вопрос – потому, что очень хочу представить себе…

И.Глазунов:

- Ну… я имел в виду под этим… как бы саму сусальность не обижая даже… Он… кстати, иногда тоже чем-то дорога эта, так называемая, сусальность… он не был… таких, видимых проявлений его церковной жизни у него не было.

Он не любил… как-то… может быть, на людях, каких-то благостных таких вот разговоров об обрядах, там, или… о чём-то… Он… в душе у него что-то кипело и искало Бога, и он отошёл в мир иной, как православный человек – естественно, с Причастием, и с Таинствами другими… но всю жизнь он не любил показной религиозности, и каких-то атрибутов религиозных таких вот – в быту, я имею в виду. Несмотря на то, что вся мастерская была в иконах, и тем он всегда касался таких – духовных, но он всегда как-то избегал таких… как бы сказать… умилительных церковных разговоров. И я не помню людей, с которыми он бы… вот… в таком проводил время. Хотя, он очень чувствовал образ, и писал об этом, и в своей книге он пишет о вере, но… у него такая какая-то она была – под спудом где-то. А потом – постепенно это выходило всё, уже он, как бы принял вот эту часть… что ли… такого, вот, зримого… часть обрядовую, если можно так сказать. Ну, и Таинства, вместе с этим, тоже пришли.

А мама была – Царствие ей Небесное тоже, мамочке – она была очень… иногда растрогана до слёз религиозно, но тоже – как-то внутри. Вот, она меня водила в церковь – в основном, у меня церковные воспоминания, как-то, с ней вдвоём связаны – вот, тоже, может быть, избегая… ну, тогда ещё и время было такое, что… были и пионеры, и комсомольцы… всё это… следили за этим… но она меня водила, тем не менее, на службы, и я – от неё первую, переписанную на бумажке «Отче наш…» получил. Ещё был привезён такой «Закон Божий» – книга, Русская Зарубежная Церковь издавала на русском языке для эмигрантов. Она сейчас свободно… и переиздана сто раз уже… продаётся, а тогда это была редкая очень книга в Москве. И там были какие-то детские библейские рассказы, и какие-то основные… вот… о Таинствах – на детском языке, в общем-то… так сказать… понятия какие-то, и Евангелие потом, и основных молитв несколько.

И, вот, эта книжка была каким-то для меня… чем-то таким, вот… мне лень было читать иногда, и просто… где-то, конечно, надо заставлять ребёнка, чтобы приучить его к такому кругу – уже посещения служб, там… всё… у нас этого в семье, вот, не было. Но какой-то дух оттуда, всё равно, пришёл из этой книги, из рассказов мамы, из её таких, очень каких-то трогательных иногда чтений мне даже о святых. Что-то я… вот… наверное, для себя тоже что-то я почувствовал от этого.

А папа… как бы это сказать… с ним – таких не велось бесед. Но он всегда был, всё равно, по ту сторону… по нашу сторону баррикад в тогдашнем обществе, тогдашнем мире. Он, конечно, нёс не только форму иконную, пробуя разные в творчестве… может быть, технику… там… или что-то – он всегда очень любил русскую икону, и очень трепетно к ней относился. И даже у него могла от… иногда появиться слеза, когда, в связи с какой-нибудь иконой, он что-то прочёл про святого, или какую-то евангельскую… часть, может быть, Евангелия… у него что-то такое было… очень серьёзное.

Но… говоря, что он был не «сусальный», я имел в виду то, что он… как бы… зримых таких не являл признаков церковности. Но она приходит, всё равно… ну… с возрастом, наверное, должна прийти, раз дело уже положено вот так. Ну, ко всем по-разному это приходит. И у всех пути – разные.

А.Леонтьева:

- Да, удивительно Вы рассказываете! Удивительно передаёте атмосферу той семьи, в которой Вы выросли.

И я хочу напомнить, что эта передача посвящается 90-летию со дня рождения Ильи Сергеевича Глазунова, которое сын, Иван Ильич, хотел отметить юбилейной выставкой. Но, в связи с карантином, эта выставка откладывается – возможно, до осени. Поэтому, будем следить за событиями, и очень надеемся, что уже лично придём, и всё увидим.

Иван Ильич, я благодарю Вас за эту беседу. Мне очень жаль, что она подходит к концу. Но Вы удивительно красочно и тепло рассказали о своих родителях, и о семье – спасибо Вам огромное!

И.Глазунов:

- С Вами очень приятно было поговорить про такую… как бы… интимную сторону жизни, как отношение к папе и к маме – Царство им Небесное – и всегда… жалко, что их нету рядом, но… слава Богу за то, что они столько подарили нам… Спасибо…

А.Леонтьева:

- Спасибо Вам!

И.Глазунов:

- … спасибо за прекрасный разговор!