Наши собеседники — митрополит Белгородский и Старооскольский Иоанн и депутат белгородской областной думы, первый заместитель генерального директора, директор по производству компании «Металлоинвест» Андрей Угаров.
Мы говорили о духовной жизни в Белгородской области, о том, какой была церковная жизнь в Старом Осколе в Советское время, и каковы её особенности в настоящее время. Наши собеседники поделились воспоминаниями из жизни старооскольского епископа священномученика Онуфрия. Также разговор шел о том, как возрождается православие на белгородской земле, и как компания «Металлоинвест» этому способствует.
Ведущий: Алексей Пичугин
А. Пичугин
— Друзья, здравствуйте. «Светлый вечер» на светлом радио. Меня зовут Алексей Пичугин, я рад вас приветствовать. Мы сегодня будем говорить о духовной составляющей, не только о духовной, конечно же, а также об истории и о современности Старого Оскола, Губкина. Это интересная история, потому что много о чем можно здесь поговорить. Я с удовольствием представляю наших гостей. Сегодня вместе с нами и с вами здесь митрополит Белгородский и Старооскольский Иоанн. Здравствуйте, владыка.
Митр. Иоанн
— Приветствую всех вас, Божьего всем благословения.
А. Пичугин
— Андрей Угаров, первый заместитель генерального директора, директор по производству компании «Металлоинвест», депутат Белгородской областной Думы. Андрей Алексеевич, здравствуйте.
А. Угаров
— Добрый вечер.
А. Пичугин
— У нас несколько тем таких основных, на которые мы будем говорить. Первая, конечно же, это история, духовная жизнь в Старом Осколе. И, наверное, все-таки мы начнем не с глубокой древности, а со времен, которые ближе к нам, которые мы хорошо себе представляем. Ну, пускай по учебникам, но все равно представляем. Мы в эфир выходим вскоре после 75-летия Победы, мы много говорим сейчас о событиях военных, но никак не можем обойти все же и события, которые предшествовали этому, события, тяжелые для нашей страны, — это репрессии. И вот с этой темы, и со Старым Осколом неразрывно связана жизнь человека, который, в общем-то, из Белгородчины и уехал умирать — священномученик Онуфрий, архиепископ Курский и Обоянский. Тогда это была огромная Курская епархия, насколько я понимаю. Давайте начнем, наверное, с его жизни. Владыка, расскажите, пожалуйста, о том, кем был этот человек и как его жизнь связана с Белгородом, с Курском и с Южной частью России.
Митр. Иоанн
— Надо сказать, что будущий священномученик Онуфрий, в миру его звали Антон Максимович Гагалюк, родился в многодетной семье в Люблинской губернии. Вырос в бедной семье, рано лишился отца и был отдан в сиротский приют. Потом в Холмском духовном училище учился за счет приюта, в Холмской семинарии. И, как даровитого и талантливого юношу, его заметили, и поэтому он был отправлен в Санкт-Петербургскую духовную академию. И будущий святитель как раз попал с окраины империи в саму столицу, и в 1913-м году он принял монашеский постриг в честь преподобного Онуфрия, совершал свое служение. И уже в 1923-м году он был рукоположен в Киево-Печерской Лавре в епископский сан. Надо сказать, что он служил очень в трудные времена — шла Гражданская война, были постоянные расколы: большевики организовали альтернативную Церковь, так называемую обновленческую. И он осознавал свою великую миссию проповедовать Христа, проповедовать христианский образ жизни среди народа, который забыл Бога. Но тем не менее он сумел так организовать церковную жизнь, что когда его направили в 1929-м году на Старооскольскую кафедру, а в это время в Старом Осколе находились обновленцы и они имели большое влияние. Он за короткий период смог открыть более 160 приходов. Естественно, властям не понравилось это, так как это обновленцы напрямую сотрудничали с безбожной властью, их задачей было уничтожить истинную Церковь Православную. И, естественно, к нему были предприняты репрессии. И уже в 1933-м году святителя арестовывают и отправляют в Воронеж, так как было большое возмущение православных христиан.
А. Пичугин
— Относительно недалеко, это по тем временам достаточно «мягкое» наказание. Дальше был арест и расстрел, но это впоследствии. А высылка в Воронеж из Старого Оскола…
Митр. Иоанн
— После Воронежа был еще Курск. В 1935-м году святитель Онуфрий отправляется в Курск и там уже, как архиепископ Курский и Обоянский, служит. Но, к сожалению, его арестовывают в 1936-м году, отправляют на Дальний Восток. И в 1938-м году архиепископа расстреливают по сфабрикованному делу.
А. Пичугин
— Недаром мы еще его сегодня вспоминаем — несколько дней назад исполнилось 82 года со дня расстрела. 1 июня 1938-го года расстреляли священномученика Онуфрия, будущего священномученика. Интересно, что именно он стал первым епископом во вновь учрежденной Старооскольской епархии. А как в условиях 20-х годов было возможно открывать новые епархии?
Митр. Иоанн
— Вы знаете, решение принимали на Священном Синоде. Естественно, утверждались решения членами Священного Синода, которые вместе собирались, иногда даже за пределами России, но это было утверждено. И образование Старооскольской кафедры было неслучайно, потому что Старый Оскол — город с древними традициями. И в это время много очень было образовано кафедр там, где это было необходимо, потому что Старый Оскол, когда был захвачен обновленцами, там даже был свой обновленческий архиепископ Павел, который просто-напросто забросал большевистскую власть доносами на святителя Онуфрия.
А. Пичугин
— А чем его обвиняли в первую очередь?
Митр. Иоанн
— В том, что он противник советской власти.
А. Пичугин
— Это обычное обвинение со стороны власти к пострадавшим — неважно, за Церковь, или пострадавшим по политическим или каким-то другим мотивам, но, в первую очередь, политическим. Но к духовенству, если почитать воспоминания о погибших в те годы священниках, архиереях, предъявлялись совершенно разные претензии — начиная от агитации с невступлением в колхозы, для простых священников, заканчивая достаточно тяжелыми обвинениями в адрес архиереев.
Митр. Иоанн
— Видите, в чем дело, так как святитель Онуфрий обличал обновленцев, то сначала его арестовали в Одессе, в Харькове, отправили в ссылку в Кудымкар, оттуда он пришел на Старооскольскую кафедру в 1929-м году. И, обвиняя обновленчество, он, естественно, задевал и власть, потому что обновленцы подстраивались под большевистскую проповедь, фактически проповедовали такой коммунистический рай и говорили, что Христос был первым коммунистом. Естественно, против этого не мог не выступить святитель Онуфрий, потому что он был верен прежде всего Христу и считал, что назначение православных святителей и пастырей — всенародный проводник земли к Богу через Церковь Христову, но через истинную Церковь.
А. Пичугин
— Андрей Алексеевич, вы тесно связаны с Белгородской землей. Для вас лично значима память святых людей, которые так же связаны с этой землей? И что для вас личного в этом?
А. Угаров
— В первую очередь, тесно связаны родители. Еще в советское время, 1985-м году, отца перевели на Оскольский комбинат. И мама за ним переехала. Я-то работал в Липецке, я только с 1999-го года переехал в Старый Оскол. Конечно, это очень важно, всё важно, вся эта работа. Мы с владыкой много говорили на эту тему, занимались этой темой: святые люди, храмы, куда люди могут прийти. Конечно, я-то попроще говорю, владыка может грамотно всё сказать. Куда могут прийти люди со своими заботами… Поэтому мы занялись, и отец занимался большим храмом в Губкине, потом я начал заниматься. Я думаю, что это очень важно именно для людей — почему мы и на комбинатах начали строить…
А. Пичугин
— Владыка, а как в целом выглядела церковная жизнь в Старом Осколе в советское время? Я понимаю, что разное количество храмов было. Если при жизни священномученика Онуфрия храмов было больше, потом они закрывались. Но в советские годы, насколько я понимаю, юг страны, там какие-то храмы действовали, в том числе и в Старом Осколе, наверное. Расскажите про это.
Митр. Иоанн
— В Старом Осколе была очень благоприятная обстановка, по сравнению с другими городами, с тем же Белгородом, потому что там действовали храмы. Если не ошибаюсь, 5 храмов действовало. И люди объединялись вокруг храмов, как-то могли и реставрировать их. Я вспоминаю Алексея Алексеевича Угарова, у нас сначала были достаточно сложные отношения, но затем мы были очень большими друзьями. И я в семье был Угаровых был частым гостем…
А. Пичугин
— Я так понимаю, что ваше общение, может быть, и даже дружба так и началась, наших сегодняшних гостей.
Митр. Иоанн
— Да. Первое, что он сделал: стоял храм в Незнамово, наверное, мало кто об этом знает — он стоял на дороге, дороги вокруг еще разбитые были, это конец 80-х, начало 90-х годов. И попросили его как-то помочь с оградой. Он откликнулся на это. И первая ограда до сих пор стоит, очень величественная, достойная. Вот такое деяние благое, спокойное. Даже, может быть, Андрей Алексеевич об этом не знает.
А. Угаров
— Да, кстати, я не знаю. Зато я знаю, как вы, владыка, в Израиль по паспорту отца, а он по вашему паспорту ездили, вот об этом я знаю. (Смеются.)
А. Пичугин
— Можно это рассказать по радио или нет?
Митр. Иоанн
— Получилось так, что мы в 2000-м году полетели большой делегацией, вместе с губернатором, по Святым местам. И перепутали паспорта… Я подаю паспорт на паспортном контроле и вижу удивленные глаза женщины: она смотрит на меня, а там написано, что мне много лет. И она никак не может понять.
А. Пичугин
— Вроде и не старый человек стоит перед ней.
Митр. Иоанн
— Да, вроде не старый человек. А тут Алексей Алексеевич подходит, он с моим паспортом подходит. И мне пришлось обратно вернуться, выхватить у него паспорт перед самым контролем. И он снова этот же паспорт показал. (Смеются.) После этого сотрудница пограничного контроля закрыла окно — она подумала, что с ней что-то не то, она закрыла свой пункт и сказала, что она устала. И ушла.
А. Пичугин
— Я напомню, что в гостях у светлого радио сегодня: митрополит Белгородский и Старооскольский Иоанн, и Андрей Угаров, первый заместитель генерального директора, директор по производству компании «Металлоинвест», депутат Белгородской областной Думы. Владыка, к современности, я думаю, мы еще вернемся. Вы уже очень много лет возглавляете Белгородскую митрополию теперь, Белгородскую епархию в недавнем прошлом. Когда вы пришли на эту кафедру, в каком состоянии была область в духовном смысле? Храмов было гораздо меньше, я так понимаю, людей верующих тоже.
Митр. Иоанн
— Да. Было зарегистрировано официально 82 храма и 79 священников.
А. Пичугин
— Я знаю, что была епархия Курская и Белгородская в свое время.
Митр. Иоанн
— Да. Сначала я был викарием архиепископа Курского и Белгородского Ювеналия. И титул у меня был — Белгородский. Возвели меня в сан епископа 4 апреля 1993-го года. И в 1995-м году Священный Синод принял решение о возрождении самостоятельной кафедры Белгородско-Старооскольской. И началось наше возрождение. И сегодня у нас 410 храмов разных, я имею в виду и больничные храмы, тюремные храмы, и храмы университетские и так далее. И 510 священников числится у нас в штате нашей митрополии.
А. Пичугин
— Это очень много.
Митр. Иоанн
— Да, я думаю, что на полтора миллиона это достаточно серьезная цифра. Но многие из них находятся в миссионерской командировке. Так как я председатель миссионерского отдела, примерно 45 священников находятся сейчас в различных частях света.
А. Пичугин
— Мы с отцом Агафангелом хорошо знакомы.
Митр. Иоанн
— Видите, как замечательно. Он в Тикси построил замечательный миссионерский стан…
А. Пичугин
— В Тикси я не был. Но в том подворье, в котором он сейчас служит, был. Так, конечно, всё очень здорово.
Митр. Иоанн
— Это миссионеры, которые и на Дальнем Севере, и в Сибири, на Алтае и так далее. И в Юго-Восточной Азии из наших выпускников-миссионеров укомплектована митрополия, поэтому, слава Богу…
А. Пичугин
— Да, слава Богу. Мне кажется, такой очень интересный факт, может быть, далеко не все наши слушатели знают о том, что в советские годы один из ваших предшественников, сейчас уже находящийся на покое, тогда архиепископ Хризостом, сейчас митрополит на покое, будучи в очень тяжелые советские годы во главе Курской и Белгородской епархии, рукополагал очень много людей, которые не могли рукоположиться по своему происхождению, по своему образованию, как раз в вашей Белгородской и в соседней Курской областях. Я думаю, что это очень благотворно сказывалось на духовном климате в епархиях.
Митр. Иоанн
— Конечно. Многие вышли из нашей Курско-Белгородской епархии. Отец Владимир Волгин служил, известный московский батюшка. И много других батюшек, которые в Русской Православной Церкви занимают достаточно весомое место. И надо сказать, что здесь еще очень много было старцев. Надо вспомнить и архимандрита Серафима (Тяпочкина). Мы сейчас очень активно работаем над его канонизацией. Схиархимандрит Григорий (Давыдов). Архимандрит Ипполит (Халин) и многие, многие другие. Это старцы, которые духовно укрепляли не только Белгородскую и Курскую землю, но и всю Россию, потому что к ним стекалось множество людей за духовным утешением. И это очень важно было в советское время, когда люди ожидали, что внутреннее духовное просветление наступит после общения с такими людьми.
А. Пичугин
— Да. К отцу Серафиму ехали со всего Советского Союза. И удивительно, что для многих людей это проходило без всяких последствий со стороны контролирующих органов, все-таки это нехарактерная история для 70-х годов, когда приезжают в Белгородскую или другую область, к одному человеку. Мы таких людей знаем немного в то время: отец Павел (Груздев) в Ярославской области, отец Таврион в Прибалтике, отец Серафим на Белгородчине…
Митр. Иоанн
— Да, и отец Валерий в Воронежско-Липецкой епархии тогда был. В общем, в этом смысле Белгородчина духовно сильна была во всех смыслах. Я вам расскажу такой случай. Был первый секретарь Белгородского обкома — Алексей Филиппович Пономарев. Вначале, когда я прибыл, он, занимая определенную должность (я не помню, кем он был в 1993-м году), но при встрече со мной он отворачивался и уходил. Но потом мы с ним так сдружились, что он привел креститься своего сына, внука. И когда он появился, а он Герой Социалистического Труда. Представляете, со звездой Героя Социалистического Труда он заходит в храм, и там все, кто работали в храме и знают Алексея Филипповича, они ахнули, замерли, потому что был такой трепет, который он наводил. Он роста могучего…
А. Пичугин
— Никто не ожидал, что он в храм придет.
Митр. Иоанн
— Да. И он при крещении, когда на него сын взглянул, внук взглянул, и он сказал: «Делай, как я». И перекрестился, правильно перекрестился. И я должен сказать, что это не было каким-то приспособленчеством — такие глыбы, они не приспосабливаются, они воспринимают это всё. И он часто говорил о том, что, «знаешь, нас много лишили, того, что нам, может быть, помогло бы избежать того, что произошло со страной в конце 80-х годов».
А. Пичугин
— Андрей Алексеевич, мы вас представляем как заместителя генерального директора, директора по производству компании «Металлоинвест». А как компания связана с Белгородчиной? И вообще, насколько я понимаю, в Белгородчине аккумулируется достаточно большое количество добычи и производства руды?
А. Угаров
— Это правильно, со второй части начать. Конечно, с Белгородчиной «Металлоинвест» связан напрямую, даже больше, чем Курская и Оренбургская область, потому что здесь два крупных комбината: Лебединский ГОК, самый крупный комбинат на бывшем постсоветском пространстве, и Оскольский ГОК, который работал именно по спецсталям, один из немногих комбинатов, который выпускал качественную продукцию, потому что он был по технологии построен, а не как все традиционные комбинаты — Липецк, Череповец, Магнитка, а по технологии бездоменной металлургии. У всех домны, коксохимы…
А. Пичугин
— Насколько я понимаю, от доменных печей сейчас отказываются.
А. Угаров
— Да, отказываются. И поэтому здесь был наиболее высококачественный металл, потому что примесей не было, и поэтому это было передовое производство. У нас еще работает трест «Росстрой», наша дочерняя структура, там полторы тысячи человек. Можно сказать, что в «Металлоинвест» порядка 30 тысяч человек работают именно в Белгородской области.
А. Пичугин
— То есть вы один из крупнейших работодателей в области и в первую очередь в Старом Осколе.
А. Угаров
— Да. И я думаю, что крупнейший налогоплательщик не только в городе, но и в области.
А. Пичугин
— А для чего строить храмы? С одной стороны, казалось бы, многие могут спросить: да, вы много всего делаете, у вас очень много рабочих мест. Наверняка, вы открываете, и вы про это тоже можете рассказать, социальные объекты: школы, детские сады, магазины. А для чего? Почему вы пришли к идее, что необходимо строить церкви?
А. Угаров
— Понимаете, человеку, чтобы хорошо работать на производстве, у него должен быть надежный тыл — дети должны ходить в хорошие школы, детские сады, человек должен иметь возможность пойти в храм, постоять, помолиться, подумать о своих вещах. Город должен быть комфортным, потому что там живут наши люди. И вот этот принцип, которого я придерживался, когда был директором комбината, потом в «Металлоинвест», это был основной принцип — то есть создать среду. Потому что вышел человек за ворота предприятия и… Мы же знаем, что такое для нас православная вера — это один из столпов, на котором Россия стоит. И у нас не было никаких других мыслей, и у меня, как директора, или у людей, которые со мной работали… Большинство людей, мы храмам много помогали, очень хорошо воспринимали, с такой добротой душевной. Конечно, владыка Иоанн всегда нас наставлял, мы с ним много разных храмов построили, расписали.
А. Пичугин
— Мы еще про это вспомним.
А. Угаров
— Да. Это очень важно, поэтому я считаю, что такая позиция должна быть на любых крупных предприятиях нашей страны.
Митр. Иоанн
— Я вторгнусь в ваш диалог. Хотел бы случай с Андреем Алексеевичем рассказать. Мы в Губкинском храме, в Спасо-Преображенском соборе, крестили его дочку Глафиру. Покрестили его дочку, встали посередине храма. А храм не расписан: белые стены… Но храм величественный, громадный храм — когда мы его построили, он был по своим масштабам второй после храма Христа Спасителя среди построенных храмов...
А. Пичугин
— Да, я фотографии видел.
Митр. Иоанн
— И мы стоим молча, просто стоим. Я говорю: «Вот, белые стены». Андрей Алексеевич говорит: «Вижу. Владыка, ничего не говорите, я всё понял». И через некоторое время звонок от Андрея Алексеевича, он говорит: «Владыка, мы готовы приступить к росписи Спасо-Преображенского собора». Город Губкин, там, где находится Лебединский ГОК. И вот, благодаря, казалось бы, такому случаю, был расписан собор, величественный собор. И сейчас это является благоукрашением для всей земли, и всегда он полон. Буквально недавно мы святили в годовщину раба Божьего Александра, исполнительного директора ОМК, который трагически погиб в автомобильной катастрофе год назад, храм на территории уже самого ОМК — в честь святого благоверного князя Андрея Невского и Митрофана Воронежского. Храм построили за год. Это была инициатива всех людей.
А. Пичугин
— Владыка, я вас прерву. Буквально на минуту мы все прервемся — небольшой перерыв. Я напомню, что сегодня в гостях у радио «Вера»: митрополит Белгородский и Старооскольский Иоанн, и Андрей Угаров, первый заместитель генерального директора, директор по производству компании «Металлоинвест», депутат Белгородской областной Думы. И я, Алексей Пичугин. Через минуту все вместе снова здесь.
А. Пичугин
— Возвращаемся в студию светлого радио. Напомню: сегодня мы беседуем с митрополитом Белгородским и Старооскольским Иоанном, а также с Андреем Угаровым, первым заместителем генерального директора, директором по производству компании «Металлоинвест», депутатом Белгородской областной Думы. Говорим о Православии на Белгородской земле, о том, как компания «Металлоинвест» способствует появлению новых храмов. Владыка перед нашим перерывом вспомнил о том, как Андрей Алексеевич помогал в росписи огромного-огромного храма, второго, наверное, тогда… Какие годы? Владыка, напомните.
Митр. Иоанн
— В 1996-м году был построен храм…
А. Пичугин
— И 8 лет он стоял.
Митр. Иоанн
— А в 2004-м начали роспись. И закончили в 2006-м.
А. Пичугин
— Достаточно быстро для такого большого храма.
Митр. Иоанн
— Да. Надо сказать, что это благодаря помощи и технической в том числе. Ведь там громадные леса, сооружения были непростые — это нужно было еще и профессионально всё сделать, чтобы можно было художникам-иконописцам всё это совершить. И вот, слава Богу, что попечением Андрея Алексеевича, который лично занимался этим, он не кому-то там перепоручил, а приезжал, смотрел. Естественно, работы двигались, когда есть заинтересованность человека, то и люди видят это и стараются сделать всё как надо.
А. Пичугин
— Андрей Алексеевич, а вам было интересно следить за ходом росписи, как это происходит?
А. Угаров
— Конечно, очень интересно.
А. Пичугин
— Мы же совершенно не представляем, что такое расписать храм.
А. Угаров
— Мы не только этот храм расписывали, мы расписывали храм Рождества Христова, владыка знает. Конечно, это очень интересно. Я же никогда с таким не сталкивался, и поэтому нам всем было интересно, как идет процесс. Мы же производственники и поэтому было очень интересно. И второе, конечно, хотелось сделать, чтобы было всё хорошо, а для этого надо следить за всем процессом лично, особенно за таким важным, как роспись храмов.
А. Пичугин
— И мы не можем не вспомнить Андрея Владимировича Варичева, 40 дней со дня кончины сейчас исполняется — человек, который тоже очень много сделал для Белгородской земли, человек, который возглавлял компанию «Металлоинвест» до недавнего времени, до своей кончины. Я не знаю, кто начнет? Андрей Алексеевич, владыка?
А. Угаров
— Давайте я.
А. Пичугин
— Вы много лет работали вместе.
А. Угаров
— Да, мы 20 лет работали вместе. Андрей Владимирович на самом деле святой человек, именно с церковью у него связано очень много, вся его семья воцерковлена и с церковью у него было связано очень много. Он давал советы, помогал людям — с лечением, оказывал финансовую поддержку… Вообще, у него был дар слышать и понимать людей, не у многих руководителей этот дар есть. Он старался всех услышать, я даже иногда удивлялся, что малейшие вопросы он старался помнить, не забывать, и следить за ними. Он не любил афишировать свои добрые дела, про его большие дела я иногда случайно узнавал. Даже мы, его заместители, мало знали, не про всё знали, что он делал. Он много очень делал. Он вырос в Орловской земле. Он из простой семьи, его отец был главным инженером механического завода, мама была очень прекрасная. Жена, кстати говоря, у него умница, доктор наук, работает в МГУ. Прекрасные две дочери. Похоронен он был на Орловской земле.
А. Пичугин
— В монастыре, который он построил.
А. Угаров
— Да, в храме святого великомученика Димитрия Солунского, деревня Желябуга Белгородской области. Строительство этого храма начал Василий Николаевич Анненков — это отец его супруги Ирины. После кончины Василия Николаевича его дело продолжил Андрей Владимирович. И еще надо помнить, что была еще вторая часть, это к подвигу нашего народа в Великой Отечественной войне — мы с Андреем Владимировичем ездили по Курской области, я даже не знал, сколько в Курской области памятников. Мы с ним два раза ездили, потратили два дня, по этим памятникам. И видно было, как он к этому относился. В войну на этом месте шли очень тяжелые бои. Владыка, наверное, подскажет, поскольку великомученик Димитрий Солунский считается покровителем православного воинства…
Митр. Иоанн
— Да. Есть специальная поминальная суббота, и, конечно же, все совершают специальное богослужение за воинов, жизнь свою за веру и Отечество положивших.
А. Угаров
— Для нас это большая потеря, для холдинга. Наша задача, чтобы идти вперед и то, что задумал Андрей Владимирович, конечно, надо сделать. Поэтому еще раз хочется его вспомнить добрым словом. Нам всем тяжело.
А. Пичугин
— Его уход внезапным был.
А. Угаров
— Конечно, внезапным, 52 года.
А. Пичугин
— Да, владыка, пожалуйста, я как раз хотел вам слово передать.
Митр. Иоанн
— Я хотел бы добавить, что, вы знаете, у нас сейчас много людей, которые декларируют свою веру, но не живут по вере. А вот Андрей Владимирович жил по вере. Это чувствовалось во всем — и в отношении к людям, то есть он сумел организовать таким образом работу всех комбинатов, что главное это человек, который трудится: не человек для труда, а труд для человека. И эта позиция была основной, она исходила из ценностей человеческой жизни, как дара Божьего. И вот он этот дар Божий пытался всячески защищать. И защита была разная, в том числе и духовная защита — по его инициативе расписывались храмы и реставрировались храмы. Например, в Ивановке храм Рождества Пресвятой Богородицы. Или в Афоньевке храм Георгия Победоносца.
А. Угаров
— Храм Рождества Христова. Владыка, помните?
Митр. Иоанн
— Да, храм Рождества Христова в Старом Осколе. И кафедральный собор. Помните, вы заехали вместе?
А. Угаров
— Конечно, помню.
Митр. Иоанн
— Тогда шла роспись. Там средств-то никаких не было, собирали с миру по нитке. И вы как раз помогли в самый критический момент, когда надо было завершить кафедральный собор Александра Невского.
А. Пичугин
— Я так понимаю, что какая-то часть добрых дел Андрея Владимировича неизвестна нам, о чем знали только близкие люди. Об этом и Андрей Алексеевич говорит, что многие даже и не догадывались, скольким он помогает.
Митр. Иоанн
— Вы знаете, принцип был такой у Андрея Владимировича, он мог подойти и сказать: «Владыка, я слышал, там у батюшки проблемы в больнице. Вот, пожалуйста, на лечение». И это всё от него шло, понимаете. Можно сейчас об этом сказать, потому что он никогда не афишировал ничего. Но дело даже не в материальных каких-то средствах, а дело в том, что он действительно жил по-христиански: он не мог нагрубить, я от него никогда такого не слышал, не мог унизить людей каким-либо словом или действием. И относился ко всем благосклонно, по-христиански, понимая, что за каждое слово и действие нам придется отвечать. И это действительно была не декларация веры, как это часто бывает, — вроде и храмы строят и жертвуют на храмы, а в обычной жизни ведут себя, как язычники. Но вот здесь наоборот: органическое соединение духовной жизни с повседневной жизнью, когда христианский образ жизни не наигран, он не показной, а он естественный. Вот что характеризует Андрея Владимировича, Царствие ему Небесное.
А. Пичугин
— Давайте вернемся к Старому Осколу, его современности уже теперь. Помимо храмов, что еще есть интересного, куда можно жителям Старого Оскола прийти за духовной поддержкой?
А. Угаров
— Я чуть опережу владыку. Православная гимназия есть, очень много мы ей занимались, которая рядом с храмом Александра Невского. Владыка меня должен поправить, рядом с храмом Александра Невского мы поставили первый деревянный храм, мы с владыкой вместе им занимались. И у нас еще есть православная гимназия. А сейчас занимаемся православным детским садом. Это дети, которые с малых лет эту культуру впитывают — нашей Русской Православной Церкви.
А. Пичугин
— Владыка, вы, как правящий архиерей, расскажите.
Митр. Иоанн
— Я должен сказать, что у нас есть музей святителя Онуфрия, который сейчас очень активно формирует и осуществляет программы, И уже есть паломнические маршруты. Но, конечно же, то, что делает православная гимназия, это удивительно. Во-первых, они сделали фильм про святителя Онуфрия, называется «Светоч земли Оскольской», он посвящен подвигу священномученика Онуфрия. Это фильм из рисунков, посвященных жизни и подвигу святителя Онуфрия. Гимназисты сами, под руководством педагогов, нарисовали и потом из этого сделали фильм. Потом они сделали его на английском языке — дети изучали язык, но не просто какие-то бытовые фразы, они создали интерактивную игру для старшеклассников. Фильм называется «Крестный путь Старооскольского архипастыря». И далее, они сделали специально для пожилых людей передвижную экспозицию, она называется «Музей в чемодане». Всё это делается в Старооскольской гимназии, которая буквально в прошлом году, благодаря опять-таки «Металлоинвесту», благодаря тому, что ОЭМК полностью включился в это, понятно, что благодаря Андрею Владимировичу и Андрею Алексеевичу, и главным инвесторам «Металлоинвеста», была отремонтирована полностью. Мы благодарим губернатора, он тоже принял в том участие. Сейчас мы православный детский садик реставрируем, из бывшего отделения банка.
А. Пичугин
— А что такое православный детский садик?
Митр. Иоанн
— Православный детский сад, у нас их сейчас девять. Православный детский сад — это дошкольное образовательное учреждение, где дети обучаются по православным программам. У нас есть большие крупные православные детские сады на 240 человек, на 220. И в то же время и маленькие — на 50, на 25 человек. Тот детский сад, который сейчас будет в Старом Осколе, Бог даст, в этом году мы его откроем, он примет примерно 90 человек. И в этом православном детском саду и маленький храм будет, как в остальных детских садах. Причем мы делаем иконостас размером, как рост наших воспитанников, чтобы иконостас был доступен. И всё это делается для того, чтобы, как правильно Андрей Алексеевич заметил, создавалась среда для жизни, чтобы жизнь жительствовала, чтобы люди больше смотрели с надеждой в будущее. И, конечно же, тот труд металлургов, когда они стоят у металлургических печей — там колоссальная температура, и вообще, это тяжеленный труд, он требует восстановления. А восстановление и духовных, и физических сил происходит в среде доброжелательной.
А. Пичугин
— Я напомню, что в гостях у светлого радио сегодня: митрополит Белгородский и Старооскольский Иоанн, и Андрей Угаров, первый заместитель генерального директора, директор по производству компании «Металлоинвест», депутат Белгородской областной Думы. Андрей Алексеевич, помимо церквей, что еще компания «Металлоинвест» сейчас делает, строит для жителей Старого Оскола?
А. Угаров
— У нас очень много социальных проектов. Сначала мы начали школы делать, в школах были проблемы, с которыми я столкнулся в 2005-м, в 2006-м году — очень тяжелая ситуация была именно с материальной базой. Поэтому массу школ сделали, детских садов в то время, когда я был директором. И мы дальше продолжаем — у нас каждый год проходит программа, мы выделяем очень много денег. У нас есть социально-экономическое партнерство с администрацией Белгородской области, где мы ставим вопросы перед губернатором о выделении денег именно на среду — на дороги, ремонт придомовых помещений и так далее. Мы сделали набережную в центре города, это было одно из знаковых событий. Была заброшенная река, мы сделали набережную… То есть мы возвращаемся к тому, что мы действуем по всем направлениям: наши школы, наши детские сады, наши храмы, наш благоустроенный город должен быть. Я всегда говорил, что мы самые сильные. Да, есть предприятия, они тоже много делают, но мы самые сильные, поэтому на нас должна быть самая большая нагрузка.
А. Пичугин
— А если говорить именно о социальной составляющей, в чем вы сейчас видите свои первоочередные задачи? Что нужно сделать сейчас, чего не хватает в Старом Осколе?
А. Угаров
— Ну, городом дальше надо заниматься. Например, парка нет в городе хорошего. Мы же обсуждаем каждый шаг с администрацией города, области, что мы будем делать. И, поверьте, это работа бесконечная, так же, как школы и детские сады. Например, мы делали комбинат, первые ремонты актовых залов в 2006-м году, уже прошло 15 лет, значит, нужно обновление. Сейчас же школы современные. Мы покупали интерактивные доски, а сейчас всё вперед идет. Поэтому это постоянная работа, где мы видим точки приложения наших усилий. И это бесконечная работа, мы готовы к ней и будем ей заниматься.
А. Пичугин
— Владыка, а вы как считаете?
Митр. Иоанн
— Андрей Алексеевич, вы забыли, что вы еще филиал МИСиСа. Это институт, где готовят специалистов как раз и для ОЭМК, и для Лебединского ГОКа. Это практически полностью переоборудование этого филиала, да и в целом помощь университету МИСиС. Это заслуга холдинга «Металлоинвест», и в первую очередь это забота ОЭМК, Лебединского ГОКа о том, чтобы этот филиал действовал и готовил кадры. Это очень важно — квалифицированные кадры, которые готовятся на месте.
А. Угаров
— Правильно вы напомнили.
Митр. Иоанн
— Преемственность, это преемственность.
А. Угаров
— 950 миллионов рублей на ближайшие 2 года. Половину мы должны из федерального МИСиСа, который в Москве, и мы должны вложить, чтобы привести корпус в новейшее состояние, которого там тоже никогда не было. Владыка правильно сказал, что это наши специалисты. Без подпорки современных специалистов производства будут угасать.
А. Пичугин
— Владыка, теперь с точки зрения строительства храмов, даже не только строительства. Я думаю, наверное, в Белгородской области, в районе Старого Оскола, как и во многих других областях России, стоят еще не до конца восстановленные церкви, которые 70-80 лет назад были закрыты, разрушены, полуразрушены. И теперь ждут своего часа, чтобы снова в них служилась Литургия.
Митр. Иоанн
— Вы знаете, в Белгородской области, благодаря усилиям губернатора, была специальная губернаторская программа по восстановлению храмов. Практически все храмы мы восстановили.
А. Пичугин
— Ого, ничего себе.
Митр. Иоанн
— Там, где было невозможно восстановить, их законсервировали. И построили новые храмы, так как в силу миграции, храм, который раньше стоял в центре села, оказался за три километра — просто люди переехали, особенно после войны, в другое место. И мы внутри села строим храм, а старый храм консервируем, так как до него не добраться, дорог нету. Поэтому в этом смысле у нас благополучная ситуация. Есть храмы, которые еще в процессе реставрации, но большинство храмов у нас, на земле святого Белогорья, как мы нашу Белгородскую область называем, они отреставрированы. Поэтому такой проблемы нет. Сейчас главная проблема — возвращение людей после вот этих испытаний эпидемии коронавируса в храмы. Потому что люди, конечно, напуганы распространением этой болезни и так далее. И дело тут даже не в строительстве храмов, а я бы сказал, дело в том, чтобы мы побольше имели православных детских садов, гимназий, где бы могли воспитывать с малолетства детей в христианском образе жизни, прививая христианские ценности для того, чтобы они в дальнейшем, становясь специалистами, могли подавать нравственный пример. Вот таким нравственным примером, конечно же, был Андрей Владимирович Варичев. И это реально.
А. Пичугин
— Владыка, но мне кажется, что люди, которые ходили в храм до этой эпидемии, как только сама ситуация с распространением вируса придет в норму, как только будет понятно, что уже собираться неопасно, они сразу же пойдут в церковь.
Митр. Иоанн
— Люди, конечно, ходят. Я сейчас служу не в самом храме, а на крыльце храма: мы на асфальте рисуем такие ромашки — это места, где люди должны становиться, они должны в масках быть, социальную дистанцию держа. И мы специально на площади (я служил в Старом Осколе буквально на Вознесение в Вознесенском храме) построили подиум на крыльце, и люди на отведенных местах стояли с радостными лицами. Мы должны людям дарить сейчас радость. И эту радость не отнимет никто, если она дается свыше, когда человек соприкасается с Богом.
А. Пичугин
— Спасибо большое. Несколько минут у нас остается. Напоследок прошу вас рассказать о том, что сейчас строится, благодаря «Металлоинвесту»? Или просто строится в Старом Осколе? Какие храмы, над чем сейчас идет работа? Андрей Алексеевич.
А. Угаров
— Владыка сказал про детский садик. Он в разрушенном состоянии, Потом у нас Введенский, будем им заниматься, серьезно заниматься. Дальше у нас в Ивановке храм тоже надо доделать. Ну, я не знаю, что еще, мы будем смотреть. Мы с владыкой намечали, мы по телефону не хотим, поэтому мы встретимся и наметим, какие у нас мысли по этому поводу. Мы работу не останавливаем, будем планировать дальше. Владыка всегда с нами на День металлурга, он освящал, когда у нас тяжелые ситуации были, освящал цеха, ходил с нами по цехам, поэтому он прекрасно понимает, что такое труд сталевара или горняка.
А. Пичугин
— Владыка, вас посвящали в металлурги?
Митр. Иоанн
— (Смеется.) Когда я освящал стан-350, там не было такого посвящения в металлурги, но вместо скуфьей у меня, естественно, была каска металлургическая надета, на ней было написано «ОЭМК». Вот представьте себе, тогда я еще был архиепископом. Да, и сосуд для святой воды — так из каски кропил я всё, это тоже очень важный такой момент.
А. Пичугин
— И, конечно, таким образом вы к труду металлургов так или иначе приобщились. Спасибо вам большое за этот разговор. Я напомню, что здесь в студии были: Андрей Угаров, первый заместитель генерального директора, директор по производству компании «Металлоинвест», депутат Белгородской областной Думы, и митрополит Белгородский и Старооскольский Иоанн. Владыка был по телефону с нами на связи. Спасибо вам больше за эту беседу. Я — Алексей Пичугин. Мы прощаемся, до новых встреч. Всего доброго. И будьте здоровы.
А. Угаров
— Владыка, до встречи.
Программа подготовлена при поддержке акционерного общества «Холдинговая компания «Металлоинвест»
«Любовь — христианский взгляд». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы говорили о том, что такое Божественная Любовь, как она проявляется в жизни человека, а также о том, чем отличаются любовь к Богу и любовь к ближним.
Ведущая: Марина Борисова
Все выпуски программы Светлый вечер
«Вера и социальное служение». Наталья Москвитина
У нас в гостях была журналист, основатель фонда «Женщина за жизнь» Наталья Москвитина.
Наша гостья рассказала о своем пути в вере, о том, как для неё связаны смирение и дерзновение и том, как она, несмотря на свои страхи и многочисленные трудности, основала фонд помощи беременным женщинам в сложных жизненных ситуациях. Наталья поделилась, что ей помогает в достижении более внимательной и осознанной молитвы, а также в чем для неё проявляется богооставленность, и что помогает ей выходить из этого состояния.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— Светлый вечер на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. С трепетной радостью нашу сегодняшнюю гостью приветствую: Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». Привет.
Н. Москвитина
— Привет.
К. Мацан
— Будем на ты, как в жизни. Я очень рад тебя видеть в студии радио «Вера». Мы с тобой за последние месяцы, годы на радио «Вера» не раз встречались, и это очень радостно, хорошая традиция, но в основном говорили об общественных проектах, о твоей работе, о фонде. Я думаю, что и об этом тоже мы сегодня поговорим, куда же без этого. Но я очень рад возможности сегодня с тобой поговорить больше о личном, до той степени, до которой об этом можно рассказывать, о вере, о пути к вере, пути в вере, о том каком-то мировоззренческом основании, которое, как мне кажется, стоит за всей твоей общественной работой разнообразной. Вот путь к вере и в вере у человека, как мне кажется, состоит из этапов. Это какие-то открытия за открытием, событие за событием, которые как-то в цепочку складываются, и потом, окидывая так ретроспективно, человек говорит: вот мой путь к вере. Вот какие этапы самые главные на своем пути ты бы выделила?
Н. Москвитина
— Ну ты знаешь, я родилась вообще в Волгограде. И я бы даже сказала в Сталинграде. Несмотря на то, что во время моего рождения город назывался Волгоград, но для меня все что связано с Великой Отечественной войной, со Сталинградской битвой, это не пустой звук. Как-то так случилось, что я очень чувствительно все это воспринимала, я выросла прямо рядом с мельницей Гергардта — это единственное здание, которое осталось после войны, потому что город был полностью разгромлен, и домом Павлова, они рядом между собой. И моя мама, кстати, родилась как раз в доме Павлова. Ну там от дома одна стена осталась, но дом восстановлен был, и вот в этом доме она родилась. То есть это вот контекст моей жизни.
К. Мацан
— А эти вот дома, которые ты перечислила, это, так понимаю, вот точка, которую удерживали в боях...
Н. Москвитина
— Да, 58 дней оборона дома Павлова была. И до реки Волги там оставалось, и сейчас также остается, около двухсот метров — нельзя было сдать этот берег, и у нас говорят: за Волгой для нас земли нет. То есть иначе бы мы не только проиграли бы Сталинградскую битву, но не было бы вот этого перелома всей войны. И мне кажется, отсюда все, то есть вот от такого четкого понимания, что ты можешь изменить, изменив себя, ты можешь изменить очень многое. И мы каждый год обязательно там на 2 февраля ходили в «Сталинградскую битву» в панораму и, в общем, ну казалось бы, все одно и то же, и вокруг были дети как дети, абсолютно нормальные мальчишки и девчонки, которые бегали там между экспонатами, дергали там за косы девчонок, смеялись. Я почему-то всегда это воспринимала очень серьезно. И для меня вот этот вот хлеб, перемешанный наполовину с землей, это все было здесь и сейчас. И я действительно отходила после каждого такого похода еще две недели. Ну там было все это очень реально, как сейчас вот храм Вооруженных сил и музей «1418 шагов к Победе», нечто похожее было, тоже очень современное, и в «Сталинградской битве». И я, честно, даже не понимала, как можно к этому так поверхностно относиться, как мои одноклассники. И это как бы вот жило со мной еще какой-то промежуток времени, пока мы писали сочинения после этого. Ну как бы каждый год одно и то же, но я видела, как война меняет человека, я видела, что такое жизнь на стыке войны, и воспринимала это как ну такой вызов что ли для себя. Я не знаю, как это, в какой-то проекции объяснить. Потому что я все-таки, мне 37 лет уже будет, но почему-то, мне кажется, я недалеко от этого момента ушла и по-прежнему все это проживаю. Момент, что Бог очень рядом, и война — это очень неожиданная вещь, также как и начало и конец жизни: в любой момент жизнь может оборваться, и поэтому ты предстанешь перед Богом. И я училась в духовно-певческой школе. С семи лет, наверное, с семи лет, и изучала Ветхий Завет, историю религий, православие, конечно же, это было. И группа, с которой я училась, была старше меня, я была самая младшая. Там были вообще старшеклассники, то есть мне там было очень неуютно, потому что вокруг были взрослые думающие люди, и я все время была отстающей, моя большая проблема была в том, что я не успевала конспектировать, я вообще плохо писала. И со мной ходила бабушка. И она на задних рядах сидела, все это записывала, и потом мы все это разжевывали дома. И это был период, когда храмы только-только открывались.
К. Мацан
— А это был какой-то твой интерес или родители решили, что нужно ходить в духовно-певческую школу?
Н. Москвитина
— Это даже это совпадение каких-то непонятных вещей. Я не могу сказать, что я туда сама побежала, потому что это просто открылось впервые в городе —духовно-певческая школа. Я до этого ходила на фортепиано.
К. Мацан
— Надо идти.
Н. Москвитина
— Да, надо идти. Но пошли из нашей школы всего три человека: я, моя лучшая подруга и моя одноклассница. И так мы, в общем, до конца и проучились. И вместе с бабушкой я приходила к вере. И параллельно мы с бабушкой все время ходили на службы. Тогда, значит, восстановили Казанский собор, это кафедральный собор в Волгограде, и мы там были на всех службах. Я помню службу пасхальную ночную, и помню до деталей, до запахов — это вот прямо это часть моего детства. Я мало что помню, кроме вот таких ярких вспышек: именно служба, какие-то серьезные моменты моего там нравственного выбора. Например, я с подружкой пошла в магазин, она взяла меня с собой для того, чтобы я вместе нее купила ей сыр. Ну этот момент очень так характеризует детство очень так хорошо. Она стеснялась это сказать и всегда брала меня с собой за хлебом и за сыром там. И нам надо было до магазина дойти, там минут пятнадцать идти, и я все шла и как бы ее отчитывала, говорила: ну когда ты уже, Наташка, сама будешь ходить? Ее тоже Наташа зовут. И когда мы уже пробили этот чек, помню, такие серые чеки были, да, отдельно они пробивались, мы с этим чеком встали уже в отдел. И вдруг перед нами старушка стояла. И на эту старушку продавщица начала очень сильно как-то кричать — что-то было не так, не знаю, может, она чек не пробила, ну я вообще ума не приложу, что там произошло. Но меня это настолько возмутило, и я в момент включилась, и я стала ее защищать и наезжать на эту продавщицу, и говорю: как вы вообще смеете, это пожилой человек... В общем, я сама от себя не ожидала, и вот вся вот эта вот концентрация какой-то там несправедливости, да, вот все, что я тогда переживала, вот все это на мне сошлось. В общем, я решила защитить этого человека и, естественно, продавщица никак... ну она обалдела вообще: какой-то ребенок там, не знаю, десяти лет там, вот так вот себя ведет. И говорит правильные, по сути, вещи. И дальше пошло все вообще не по плану: то есть я обошла прилавок, за ним была дверь, она вела в коридор, и там была написано «Дирекция», и я, в общем, пошла туда. И, значит, я открыла дверь с надписью «Директор», зашла туда и продолжила свой монолог. И не помню вообще ответной реакции, я помню, что мне не было ни стыдно, ни страшно, ничего. Я должна была закончить это, я оттуда вышла совершенно удовлетворенная, что справедливость восторжествовала. И ушла оттуда. В общем, поход за сыром окончился помощью старушке.
К. Мацан
— Вот где предыстория фонда «Женщины за жизнь».
Н. Москвитина
— Ну ты знаешь, я возвращаюсь к каким-то реперным точкам в своей жизни и понимаю, что зачатки были тогда. И еще был момент. Я очень хотела работать с детства, с 12 лет, и я пошла на биржу труда, а туда брали с 14. Но моей подружке было 14. Нас было три, и нам было 12, 13, 14. И провели по документам то, которой 14, а нас как бы просто скопом взяли и сказали: идите, короче, работайте, но по документам вот так вот. Ну типа зарплата одной платилась или что-то, как-то так, не помню. И нас поставили сначала на детский садик, подметать двор, и это было очень тяжело, потому что ну мы были маленькие, а метлы были такие вот, деревянные, там скрученные проволокой из веток, да, вот сама вот эта часть, которая, метет, они были очень тяжелые и очень грубые, и мы за несколько дней натерли такие мозоли, которые кровили. И мы пошли, в общем, это все говорить руководству: поставьте нас куда-то помогать детям, потому что мы, в общем-то, в садик пришли. Но нас не услышали, мы пошли опять на биржу труда, и нас поставили после этого (ну то есть мы как бы везде требовали, что вообще-то надо в соответствии с правилами действовать, да, какой-то все-таки распорядок должен быть) и нас поставили в другой садик. Мы начали там работать, и мы увидели изнутри вот этот весь произвол, когда детей били, там по лицу били, ругались матом, обсуждали свою интимную жизнь — причем это для меня был вообще колоссальный стресс, то есть я услышала эту всю правду отношений между мужчинами и женщинами. Женщины там все, нянечки и так далее, были совершенно не на высоте, и это все слышали маленькие дети. И ну, наверное, предел уже моего терпения был, когда на моих глазах ребенка, которой не говорил еще (это самая такая ясельная группа) били прямо по щекам.
К. Мацан
— Кошмар.
Н. Москвитина
— А до этого все накопилось. То есть мы видели, как они наливают в чайник воду из-под крана, как будто бы кипяченая вода. Ну вот все вот это вот, вся неправда, она была перед нами. А мы дети, мы вот как бы очень искренние. И я решила рассказать это все маме этого ребенка. Она меня не послушала. Ну естественно, я сама ребенок. И тогда рядом с домом был, я не знаю, вот я воспринимаю сейчас, это был какой-то фонд «Семья» — я не знаю, вот 90-е годы, что это на самом деле было, ну какая-то вывеска была, связанная с помощью семьям. И мы туда втроем пришли. А нас еще, так интересно, раскидали по разным группам, чтобы мы между собой не общались. Но когда мы вечером обсуждали, у каждого в группе было одно и то же. И мы пришли туда, и я все это по полочкам рассказала, что вот так вот и надо с этим что-то делать. И, наверное, это было со стороны просто очень революционно: три ребенка, которые возмущенно вот это все рассказывают и ищут, как можно помочь другим детям. И эта женщина сказала: вы что, ну в принципе это все ужас, кошмар, и с этим нужно что-то сделать. Но по закону мало что сделаешь, потому что доказать это — как докажешь. Еще мобильных телефонов же не было. И она спросила: а как там вообще на кухне? Чисто, нет? Ну и тут, конечно, просто у меня там список был подготовлен, там и тараканы, и все. И на следующее утро, когда мы пришли в садик, там уже стояла пожарная машина, скорая, всех вывели из садика и началась проверка. С тех пор на биржу труда меня не брали. Но в 14 лет я устроилась уже работать внештатным корреспондентом в газету. И это, в общем, просто шло по нарастающей, понимаешь, это были какие-то зачатки. Но в целом, наверное, самое интересное для меня это помощь людям и сами люди. Вот сами люди. И в какой момент человек пересекается с Богом и осознает это или не осознает, но уже есть какое-то вмешательство Бога, как меняется его жизнь, меняется ли, и как это можно спроецировать и на меня. То есть это всегда опыт: смотря на других людей, ты понимаешь, что человек рядом с тобой, он всегда выше, глубже, правильнее и удивительнее. И рядом все люди, они ну как бы хорошие и уникальные, да. Я ну вообще вот не воспринимаю людей, что они какие-то не такие, они там подлецы. Мы все подлецы, и мы, у каждого есть это испытание. Мне кажется, Бог как-то так вот проверяет нас, что мы думаем, что у нас будет проверка на то, на то — там не солгать, там еще на что-то, на самом деле нас на какие-то другие вещи проверяют. Вот сколько я смотрю судеб других людей — это очень нестандартные ситуации, где-то даже очень такой искренний диалог с Богом, когда ты не можешь спасовать, ты тоже должен как бы давать такой, в полный рост, ответ Ему, где-то делая вот неправильные что ли вещи. Как у Луки Войно-Ясенецкого, когда произошел спор, когда Господь ему говорил, что ты должен выбирать: или ты пишешь книги, или ты оперируешь. Я вот ну сейчас детально не помню, но меня это поразило, и я поняла, что этот диалог, он у каждого происходит, это какой-то, может быть, даже дерзновенный диалог, но где ты смелый. И вот Бог любит смелость эту, когда ты можешь ответить и тебе есть что сказать.
К. Мацан
— Наталья Москвитина, журналист, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». А у тебя этот диалог по поводу чего?
Н. Москвитина
— Наверное, за других людей. Вот очень много видя таких случаев, очень разных, когда люди себя очень по-разному ведут, вроде как превращаешься в такого ходатая что ли и...
К. Мацан
— За них перед Богом.
Н. Москвитина
— Ну да. Ну то есть я в корне изменилась вот через свое это социальное служение. И началось социальное служение с такого моего дерзновенного, знаешь, запроса: я не хотела идти в антиаборты, я так и сказала, что только не в антиаборт. Я очень долгое время просила Бога, чтобы Он меня поставил послужить. И я это видела как достаточно непростой выбор, потому что я не видела себя ни там, ни там, ни там — я везде себя пробовала и после миссионерских курсов я не знаю, где я не была. И ну это и кормление бездомным, это помощь людям после неудавшегося суицида, это и отправка посылок в тюрьмы, это и помощь беременным, и разная антиабортная деятельность просветительская, и помощь отказникам. И все, знаешь, вот как будто бы ну что-то, вот ну то есть я искала, искала — это было очень тяжело прямо, я очень переживала, это длилось долгие годы. И я примерно раз в неделю ездила в храм Христа Спасителя, к мощам Филарета Дроздова — ну как для меня это был святой миссионер, который поможет мне, человеку после миссионерских курсов, как-то определиться. И там был и спор, там было и выпрашивание, там было, ну то есть все: я говорила и с напором, прося, и так, и так. Раз в неделю то есть я стабильно ехала к нему, как к родному человеку, и на коленях просила: укажи мне путь, ну как-то за меня попроси Господа, ну что делать женщине? Мужчине очень легко, он может ну хотя бы алтарничать. А что можно сделать женщине?
К. Мацан
— Как ты почувствовала, что вот ответ пришел, если он пришел?
Н. Москвитина
— Ну он пришел.
К. Мацан
— Что вот это вот теперь я на своем месте, через что это воспринимается человеком?
Н. Москвитина
— Это вот через мою дерзновенную фразу: только не в антиаборт — это совершенно точно. И я сказала, что только не туда, потому что это расчлененка, это достаточно агрессивная деятельность — ну то есть я так ее видела, она такая была.
К. Мацан
— Когда говоришь: только не в антиаборт — ты имеешь в виду что только вот не этим видом социального служения я хочу заниматься. Чем угодно, только не этим.
Н. Москвитина
— Вот-вот.
К. Мацан
— И именно этим пришлось.
Н. Москвитина
— Да, да. Н у это как бы так Господь ставит. Ну если ты там на расслабоне это все делаешь, то это ну не жертва.
К. Мацан
— Ну вот этот момент, когда ты, не знаю, соглашаешься, или понимаешь, или чувствуешь, что вот да, это я на своем месте. Спрашиваю, потому что многие, думаю, наших слушатели, которые размышляют о вере и об отношениях с Богом, вот этим вопросом задаются: как вот как понять, что я сейчас здесь, где должен быть и вот это, грубо говоря, это Божия воля?
Н. Москвитина
— Ну во-первых, это правильно задать вопрос, найти тон и не вымучивать его. Я просто подошла к этому вопросу вплотную и задала его очень искренне. То есть это был прямо... Ну я поняла, что там, там, там я была и что похоже, что самое очевидное — это антиаборты. Ну я так и сказала: все что угодно, только не кидай меня в терновый куст. И повторила это несколько раз. И после этого мои друзья сказали... Ну прошло, я не знаю, несколько месяцев, наверное, я прошла через развод. И это был очень сложный период, когда ко мне пришли друзья в гости и, видя, что я в тяжелом очень состоянии, сказали: ты не хочешь вообще вот ну какое-то движение женское открыть, помогать другим женщинам? Ну вроде как это было из головы, то есть это было: ну тебе плохо — ты помоги другим, все равно вокруг тебя столько беременных крутится. Это, правда, было на тот момент — и беременных, и бесплодных, и тех, кто после бесплодия рожают. И как бы вроде такие наметки уже были, да, промыслительного пути, но воедино это не собиралось. И наверное, отсюда, от моего отрицания и пошел этот вот запрос. И вот ровно там через небольшое время я встала и вот перед этим выбором уже сама, я интуитивно чувствовала, что вот это оно. Но после того, как я решилась на это, где-то было полтора года очень тяжелых метаний, очень. Потому что деятельность, ну откровенно говоря, не по силам, невозможно где-то этого ресурса набраться и спокойно заниматься антиабортом. Антиаборты — это там, где смерть откровенная, где убийство, это все очень сильно ощущается, это очень сильные человеческие драмы, это где и любовь, где интимная сфера — это вот просто все на грани. И я, естественно, хотела развернуться и уйти. То есть у меня все время было такое чудовищное просто испытание. Я человек, который, ну мне вообще не свойственно поворачивать назад, вот это вот оборачиваться. Взявшись за плуг, не оборачивайся — это очень вообще мой девиз. Но тут я сомневалась, что это мой путь. То есть я, уже встав, все время у меня голова мне не давала покоя. Почему, потому что, открыв вот этот, ну сначала это не фонд был, это было волонтерское движение, в очень большом количестве пошли эти женщины. И первое, что нужно было, это помогать материально. Нашлись там психологи там, гинекологи, но людям конкретно там нечего было есть, а денег не было вообще. И я вкладывала свои деньги после развода, да, и это все было просто на разрыв аорты. Я искала, я встречалась со всеми, с кем, мне говорили: с этими не встречайся, эти плохие, эти еще хуже, а эти вообще там, да, — я ко всем трем категориям ходила. И у меня не было никаких предубеждений, потому что эти женщины — вот они везде, у них есть имена, фамилии, у них есть там, они сейчас перед этим выбором. Мне было вообще не до этих вот размышлений глубоких. Но я не могла понять: если Господь не дает вот этой стабильности уже тогда фонду, а для меня это все вообще было в новинку, я не знала, как фонд собирать, и в моей записной книжке — это было очень важно, — не было ни одного телефона, на кого бы я могла опереться. То есть не было никаких сильных людей вообще. То есть и мне пришлось само стать сильной. Это для меня самый главный вызов в жизни. Я всегда считала, что я очень слабая. Вот чему меня научил фонд — я узнала, что я сильная. Ну я до сих пор считаю, что я слабая, но я просто вижу результат деятельности. И меня метало так, что я ну если не каждый вечер, то, видит Бог, там первые полтора года восемьдесят процентов моей деятельности сопровождалось горючими слезами по ночам. Я прямо реально плакала навзрыд перед иконами. И у меня перед иконами такой коврик, и этот коврик просто слышал все. То есть я прямо навзрыд кричала и говорила: Господи, ну почему я тут? Что мне делать? Почему, если Ты меня туда поставил, что я должна этим женщинам сказать? Мне же надо конкретно им помогать. И ошибок тоже было много. Ну они и до сих пор есть. Я как бы абсолютно четко осознаю, что тут нет какого-то проторенного пути, это очень сложная деятельность, и она получается только потому, что ты рискуешь. И какое-то большое дело, оно всегда сопряжено именно с риском, с тем, что ты всегда будешь ошибаться, как бы ты ни старался, все равно, вот эти вот падения, они дают вообще-то...
К. Мацан
— Скажи, вот ты в начале программы упомянула, что такой твой какой-то принцип, твое мирочувствие — это что вокруг прекрасные люди, все лучше меня. Как один священник у нас в эфире, мне кажется, замечательно сформулировал, что смирение — это когда не я хуже всех, а все лучше меня. А с другой стороны, ты говоришь о разных трудных ситуациях, в которых очень легко в человеке разувериться. Не в женщинах, допустим, которым требуется помощь, а в том, кто их бросил, например, или в тех, которые помогают или не помогают, но обманывают. То есть ты видишь такую достоевщину, о которой я, допустим, могу только догадываться, а ты в ней живешь и работаешь часто. Как не разочароваться в людях?
Н. Москвитина
— Ну не знаю.
К. Мацан
— Хороший ответ.
Н. Москвитина
— Ну честно, не знаю. И бывают такие моменты, когда ты очень сильно устаешь, и ну как-то вся вот эта вот несправедливость жизни, неправильных поступков людей выходит на передний план, и ты понимаешь, да какое ты вообще ничтожество, что ну, грубо говоря, я вот выйду отсюда и скажу: вот я сказала, что там все люди хорошие. Ну а не ты ли думала вот... Ну это я все, и это все я, да. Я только боюсь быть неаккуратной к людям. Я очень обычный человек и, может быть, хуже всех тех, чьи ошибки я наблюдаю каждый день, просто грешу, наверное, другим. И я боюсь в своей вот этой вот какой-то, ну своими установками, думая, что я там лучше, вот это вот все — это же неистребимо вообще, да, — поранить другого. Поранить человека, который ну явно что-то делает абсолютно там против совести, там ну те же аборты или измены, этого всего очень много. Но столько раз я убеждалась в том, что это вообще не правда жизни, что это настолько на поверхности, что эти люди могут быть святыми. Я же не могу увидеть там нимб или что-то, но это настолько чувствуется. Люди, которые женщины, совершили аборты, люди, которые предавали — столько вот как бы этой грязи ты видишь, слышишь, перевариваешь, очень тяжело это дается, и потом — раз, ты человека видишь с другой стороны. И ты поражаешься, что ты намного хуже. Вот.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». И мы говорим и о Наташином социальном служении, о том, как это связано с мировоззрением, с верой. И вот как раз, может быть, к этому второму измерению этой темы я хотел бы обратиться. Мне как-то, помнится, в свое время в одной из наших бесед (я уже, честно говоря, не помню, это была частная беседа или интервью твое было) поразила, очень согрела история, ты просто рассказывала о своем опыте, что время от времени ты уезжаешь из города на какой-нибудь отдаленный домик где-нибудь в лесу, просто гуляешь и просто разговариваешь с Богом. Я почему эту историю запомнил, потому что настолько это непохоже на то, как мы обычно думаем при слове «молитва»: вот либо церковная служба идет, люди стоят и молятся лицом к алтарю, либо какие-то тексты произносишь — чьи-то древние, святые, глубочайшие тексты, но вот какие-то не твои. Либо там дома стоишь. Если человек совсем на Церковь смотрит со стороны, то молитва это, как правило, кажется, какое-то выпрашивание чего-то, такое вот настойчивое домогательство до Бога, что вот хочу так, сделай, как я хочу. А ты рассказывала об опыте, который совсем не похож на это, какой-то просто разговор с Богом, и обращение к нему «Папочка» — вот что это такое, чем это важно?
Н. Москвитина
— Ну я прошла такой путь от Иисусовой молитвы, и почему-то нашла свой абсолютно другой диалог. Он именно мой, и вообще вот эта вся история про то, что мы все очень разные, и Бог с нами общается, исходя из наших внутренних настроек. И мне куда ближе благодарить Папочку и говорить, что я Его очень сильно люблю, это придает мне силы, я чувствую, что Он рядом. И вообще неважно, что как протекает день, но нужно обязательно найти вот эту вот волну. Иногда бывает еще вот такой лайфхак, там можно, да, уехать куда-то за город, в природу, найти какой-то свой уголок, именно только вот твой, может быть, даже никому не говорить, где это. Ну я так поступаю, я конкретный адрес и геоточку никому не говорю. Но еще есть такое, что я выезжаю на Садовое кольцо и делаю круг, то есть я вот в своем потоке еду и все это время молюсь, то есть мне не надо отключать мозги на то, где свернуть и так далее. Вот это определенное время занимает и очень помогает. Однажды я как бы случайно на это вышла, а потом поняла, что это классный такой ход для того, чтобы уединиться с Богом.
К. Мацан
— В городе причем.
Н. Москвитина
— В городе, да. Ну какой-то смысл есть и в этом цикле, то есть этот круг ты проживаешь, как-то все переосмысливаешь. Ну вообще духовная жизнь — это долгий-долгий путь, я думаю, до конца жизни мы не сможем это все препарировать до конкретных форм, у всех очень по-разному. Но я вот просто кайфую от того, что Бог дает какие-то еще возможности найти к Нему обратиться, и я думаю, что для определенного периода хорошо все: и молитвы по молитвослову, и молитвы, выученные наизусть, те которые ты ну от сердца, пусть их несколько, но от сердца, и Псалтирь, и вот именно вот какие-то вот такие вещи, из ряда вон выходящие.
К. Мацан
— Ну когда я вопрос задавал, конечно, я ни в коем случае не хотел обесценивать и церковную молитву, и молитву по молитвослову. Но вот почему еще так мне это запало в душу, твой рассказ про вот это вот обращение к Богу «Папочка», и это, кстати же, вполне в традиции: «Авва, Отче!» — «авва» это же и есть «папочка», это уменьшительно-ласкательное обращение.
Н. Москвитина
— Это я да, от тебя уже узнала.
К. Мацан
— Можешь приходить почаще. Я почему еще это так запомнил, потому что мне кажется, не знаю, так это в твоем случае или нет, вот прийти к такому обращению к Богу, к такому состоянию — это ну это не просто так, это что-то значит во внутреннем мире. То есть, видимо, был какой-то запрос, это как какой-то результат какого-то пути. Вот что это, желание все-таки пережить отношения с Богом как с Отцом, нехватка Отца в метафизическом смысле, Небесного, желание защиты, осознание собственной слабости и обращение — ответом на что было это вот, этот лайфхак?
Н. Москвитина
— Ну я думаю, что я очень слабая на самом деле. И несмотря на то, что жизнь меня ставит в такие условия, где мне нужно быть очень сильной, я открываю себя с сильной стороны, на самом деле я абсолютно не такая. Очень много граней, и я не могу ничего сделать с тем, что я все равно человек, который живет в таком внутреннем патриархате своей головы.
К. Мацан
— Это как?
Н. Москвитина
— Ну я все-таки считаю, что над женщиной должен быть мужчина, а над мужчиной должен быть Бог. Но я сейчас проживаю этап, период, когда у меня нет мужа, я стала главной для детей. Нет, ну отец присутствует в жизни детей, но тем не менее я как бы одна. То есть в отношениях в этой парадигме я и Бог, и я вот тут, в этом земном пути как одиночка двигаюсь, и надо мной есть только Бог, и Он мой начальник. И Он, я Его очень люблю, прямо вот я не могу это скрыть. И другой параллели как общение с Отцом у меня нет. И у меня были очень хорошие отношения с отцом, то есть это такой классический пример доброго, образованного, какого-то вот ну прямо идеального отца, которого я потеряла там как раз в один из периодов духовного роста. И я думаю, что Господь дал такой костыль, то есть Он открылся больше в тот момент, когда забрал отца. Ну как бы я, мне очень комфортно в этих отношениях, я не представляю, как можно по-другому, мне прямо очень гармонично, я всегда знаю, что папа со мной.
К. Мацан
— А вот если то, о чем мы говорим, переносить на отношения детей с Богом. Я имею в виду что, я вот по себе сужу, есть какое-то свое переживание общения с Небесным Отцом, и оно внутреннее, радостное, оно внутренне очень много значащее для тебя, и ты хочешь, конечно, чтобы дети испытали что-то похожее. По-своему, но что-то похожее. И при этом я сталкиваюсь с полной невозможностью это передать, этому невозможно научить. Это только может ребенок, взрослея, сам пережить. И тут же думаешь: а вдруг, вдруг не переживет? А вдруг я делаю что-то не так? А вот что здесь как родитель ты думаешь? Просто довериться, отдаться на волю Божию? Что может сделать мама или папа в этой ситуации, как тебе кажется?
Н. Москвитина
— Я что-то. похоже, хуже тебя, потому что не думаю об этом.
К. Мацан
— Ну почему же хуже, может, наоборот.
Н. Москвитина
— Ну я просто понимаю, что это не зона моей ответственности.
К. Мацан
— Хороший ответ.
Н. Москвитина
— Я могу свою жизнь проживать максимально откровенно и искренне перед детьми, и они уже свой выбор делают.
К. Мацан
— А дети в алтаре, мальчики, я знаю.
Н. Москвитина
— Ну да, да.
К. Мацан
— Интересуются.
Н. Москвитина
— И я не могу же их... ну то есть я даже не предлагала это, вот начнем с этого, да. И оно вот идет само, и ну наверное, будут какие-то периоды охлаждения. Ну, в общем, это все так и должно быть. Я должна это заложить сейчас, и я просто как-то без насилия это закладываю. Мне кажется, это нормально. Ну то есть они станут взрослыми, именно вот от вот этих вот испытаний — терять Бога, находить Бога, — именно так они и станут зрелыми. Даже не то чтобы взрослыми, можно быть и в пятьдесят ребенком, да, можно там в четырнадцать осознать.
К. Мацан
— Слушай, ну вот очень интересная фраза, важная мысль: это не зона моей ответственности, ты сказала. Я думаю, что для кого-то из наших слушателей это может прозвучать как формула пофигизма. Я не имею в виду, что ты это закладывала, но очень часто, когда человек говорит: а, это не моя ответственность — это такое «с меня взятки гладки». И понятно, что ты не про это говоришь, но в чем, как тебе кажется, разница между таким вот пофигизмом и между тем, когда это какое-то здоровое, не знаю, осознание своей ограниченности и доверия Богу? Что такое доверие Богу вот в этом смысле? Как бы ты это объяснила, допустим, человеку, который, не знаю, сомневается?
Н. Москвитина
— В смирении, мне кажется. Ну ты понимаешь, что ты... ну это не моя зона ответственности именно в том плане, что я не могу сделать больше, чем я делаю. И смысл того, что я приведу детей, людей, там подопечные те же дети? Я могу применить все свои методики там миссионерских курсов, но только я сломаю человека, и будет грош цена этому, я отверну от Бога. Это будет работать какое-то время, а потом что? То есть человек должен падать, набивать свои шишки, это проходить через боль. В человеке очень много боли, и он должен вырасти через это, через вот эти вот сломы, как, знаешь, кость срастается, там все равно это место болит. У каждого на протяжении жизни есть какие-то вот такие точки — смерти, какие-то, не знаю, падения там собственные, я не знаю, ощущение собственной некомпетентности, где ты понимаешь, что ты один. А если ты один, то на кого ты можешь опереться? И вот тогда только ты осознаешь, что вообще-то есть Бог. И вот в этом момент Он оказывается прямо очень рядом. Грош цена из того, что я это все объясню. Я же не дам им пощупать, я там вложу в голову, но я могу отвернуть человека. Поэтому вот за это я ответственна — за то, что я отвернула его от Бога. Поэтому я говорю в отношении свои детей все Богу, а не детям. Ну это же такая известная формула, да, но мы ее вроде бы как понимаем головой, а когда дети стали взрослеть, я это просто прочувствовала изнутри и сделала уже по интуиции.
К. Мацан
— У митрополита Антония Сурожского есть такая мысль, он вспоминает евангельский пример слепца Вартимея, слепца, который сидел у дороги и, когда Христос проходил мимо, вот он воззвал к Нему, и Христос его исцелил. И владыка Антоний этот пример приводит как опыт человека, который находился в крайнем отчаянии, в последнем отчаянии, когда нет никакой надежды на себя и ни на кого, когда вот полная, как бы мы сказали, безнадега, вот тогда изнутри этого отчаяния можно подлинно обратиться к Богу, вот тогда возникает надежда. То есть человек претворяет это последнее отчаяние на самом деле в настоящую надежду. Вот я сейчас говорю — ты киваешь. Ты понимаешь, о чем говорит владыка Антоний на практике, ты это проходила?
Н. Москвитина
— Постоянно я прохожу. Я вот постоянно на этом днище, знаешь, сижу и кричу, потому что ну больше уже, ниже уже никуда не опуститься. Но у меня другая аналогия: мне кажется, что это как в открытом космосе, где ты один, скафандр, и вот эта пуповина кислорода — это пуповина с Богом. Ну и вообще моя тема, понимаешь, это новорожденные, и тема пуповины мне очень близка. Я вот реально как-то метафизически проживаю и ощущаю эту пуповину с Богом, она никуда не девается. И тема моя сложная тем, что это тема смерти, и очень много смертей как абортов, и смертей детей, которые были рождены, и абстрагироваться от этого сложно. Я говорю про днище, потому что понимаю, что ну у тебя очень ограничены ресурсы, ты вообще ничего не можешь сделать. Ну, по большому счету, ты можешь только молиться и все. И ты видишь, как перед тобой происходят всевозможные чудеса, и все за тебя делает Бог. Вот эта вот пуповина, она никогда никуда не денется. И мы рождаемся в одиночку — вот мы лежим, голые, мы можем погибнуть там через несколько часов, если мама нас не покормит, да, это абсолютное одиночество, пустота вокруг, и только присутствие родителей спасает тебя. И мы заканчиваем жизнь часто тоже немощные телом, наши дети уже ухаживают за нами, мы превращаемся в таких пожилых младенцев, и это же, представляешь, очень страшно: ты понимаешь, что ты сейчас опять будешь проходить через вот эти вот неведомые вещи. Мы не знаем вообще, что там будет, что было вначале и что будет в конце, и связь у тебя есть только одна — с Богом. Поэтому ты кричишь и просишь, чтобы не быть оставленным.
К. Мацан
— Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь» сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Есть такая фраза, которую часто мы, люди верующие, используем: «Слава Богу за все!» И, как мне кажется, мы нередко ее используем просто как фигуру речи, а еще чаще как такую благочестивую отговорку, стиснув зубы: «Как дела? — Да слава Богу за все!» Но мне кажется, что в тех ситуациях, в которых ты по жизни бываешь, и то, что ты описываешь даже в рамках нашего разговора, как-то заставляет к этой мысли, к самому этому состоянию души — «слава Богу за все» — по-другому относиться. Вот что такое сказать «слава Богу за все» в ситуации действительного кризиса? Может быть, ты видишь людей, которые так рассуждают, которые так, которые имеют на это силы?
Н. Москвитина
— Это очень сложный вопрос на самом деле. И я не знаю на самом деле на него ответа, потому что очень часто за этой фразой скрывается лицемерие.
К. Мацан
— Да.
Н. Москвитина
— И я вообще перестала употреблять так часто. Ну то есть это какой-то период, когда ты в это веришь и ты искренен в этой фразе. А в какой-то момент, когда ты видишь, что многие вещи совершенно не по воле Божией, а по воле человека происходят, то как бы, наверное, неправильно и говорить: «слава Богу за все». В общем, все как-то очень непросто в этой жизни. И не могу сказать человеку, у которого только что дочка вышла из окна: «слава Богу за все», понимаешь?
К. Мацан
— Ну конечно же, я не об этом говорю. Я скорее говорю о том... Вообще это было странно кому-то эту фразу говорить, в чужом страдании, это понятно.
Н. Москвитина
— Да.
К. Мацан
— Скорее мы говори о себе, когда случатся какая-то беда, ну которую человек субъективно переживает как беда. Нет смысла меряться, у кого тяжелее беда, но в этой ситуации очень трудно сказать: слава Богу за все. А с другой стороны, ты видишь, ну не ты, а мы видим примеры (но хотя ты, наверное, как раз таки их видишь, у меня-то они умозрительные), когда человек действительно в тяжелой ситуации действительно подлинно смиряется, и от него исходит такой свет и тепло, и ты думаешь: как это возможно? Вот бывали такие опыты у тебя?
Н. Москвитина
— Вот как раз сегодня, как раз вот этот вот кошмарный случай, который я сейчас описала — это самоубийство девочки, которая вышла в окно. Но перед этим был ряд таких событий... и там все очень ну как бы не так, как видится с первого взгляда, и ты понимаешь, что там могут и отпевание разрешить. И ты общаешься с мамой этого ребенка, и это все очень тяжелое испытание и для меня тоже. И меня очень сильно поражает и приподнимает этого человека на, не знаю там, на много ступеней выше меня, когда в конце такого очень тяжелого диалога, когда мама ребенка сидит перед моргом, она мне пишет: «Христос воскресе!»
К. Мацан
— Потрясающе.
Н. Москвитина
— Да, понимаешь, а там, там вот реально самоубийство, да, и это ребенок. Но ты вот в этот момент проживаешь физически понимание, что Бог милостив. Потому что мать этого ребенка, мать единственного ребенка, да, она в это верит. И как ты можешь в это не верить, если она верит?
К. Мацан
— Что самое трудное для тебя в вере, в пути в вере?
Н. Москвитина
— Потеря Бога.
К. Мацан
— А бывало это?
Н. Москвитина
— Постоянно, конечно.
К. Мацан
— Ну вот я в принципе ожидал ответ: постоянно. Но это же, наверное, не потеря радикальная...
Н. Москвитина
— Ну нет.
К. Мацан
— Ты же не становишься неверующей.
Н. Москвитина
— Ну такое, наверное, уже невозможно. Хотя все возможно, да.
К. Мацан
— Ну, кстати, тоже интересная тема: вот потеря Бога, которая вот чувство богооставленности, которое посещает и верующих. Это, кстати, тоже такой стереотип о верующих людях как о тех, кто как будто бы вот пришел, осознал...
Н. Москвитина
— Как будто бы у них иммунитет.
К. Мацан
— И дальше вот такая ровная, приятная дорога ко спасению. А с другой стороны, кажется, вот эта богооставленность — что-то такое ужасно кризисно-критичное, крест на всей биографии: вот он, значит, пережил состояние сомнения — как же так? Вы, верующие, переживаете состояние сомнения?
Н. Москвитина
— Нет, ну сомнения ладно. А вот я, например, с глубоким трепетом, и даже не знаю, как описать свое чувство, смотрю на людей, которые действительно пошли на какой-то радикальный шаг — например, ушли из монастыря. И как это, ну как бы сложно это все разложить по каким-то полочкам, понять, как люди после этого живут, и что они пережили, и как-то их обвинять, наверное, неправильно.
К. Мацан
— Но твоя потеря Бога, богооставленность, которая ежедневная, ты сказала — это про что?
Н. Москвитина
— Это про потерю радости.
К. Мацан
— А вот как?
Н. Москвитина
— Ну Бог — это все-таки ощущение такой благодати, полноты, без сомнений, понимание собственной какой-то неуязвимости, потому что ты не один. Но по факту все бывает совсем наоборот. То есть ты, наоборот, как тростинка, понимаешь, что куча разных испытаний и духовных, и физических, и нравственных перед тобой каждый день, и ты не в лучшем виде перед самой собой предстаешь. И ты судорожно, как это в темной комнате, начинаешь искать, где Бог. Потому что иногда ответы даются очень просто, ты понимаешь, что вот Он, рядом, и проблема не проблема, но в основном-то все наоборот. Куча разных вот эти вот испытаний, в которых ты не знаешь, как тебя судят — вот в чем проблема. Ты думаешь, что тебя по этим критериям смотрят, а потом полдня прошло, и я думаю: а ведь на самом деле это было вообще про другое, я на это не обратила внимания.
К. Мацан
— А вот можешь на примере пояснить, по какими критериям нас судят, как тебе кажется?
Н. Москвитина
— Ну ты закладываешь какие-то базовые вещи, там вот это вот все: не лги там, не лицемерь там, не завидуй...
К. Мацан
— Но это немаловажные, хоть и базовые вещи.
Н. Москвитина
— Да, да, но понимаешь, а есть еще какие-то вещи, которые ты думаешь, что ты этим не грешишь. Вот, например, вот прямо абсолютный пример, хотя он такой, часть исповеди буквально: я всегда думала, что я не завидую. Вот ну я думаю: вообще зависть — не про меня. Но когда ты начинаешь разбирать ход собственных вот эти вот душевных ну не терзаний, а движений души, то вдруг думаешь: а что это было, если не зависть? Вот это вот такое там, на 0,3 секунды, что это промелькнуло? А когда на исповеди священник говорит: да ты вроде не завидуешь, я говорю: да вроде да, и не завидую. А вот откуда это все берется? И вот за это и осудят. То есть ты вроде бы все сделал правильно, и ты еще думаешь: да и я вообще, грехов-то особо нет. А они есть. Ты чем дольше живешь, ты понимаешь, что а еще, оказывается, вот такой у меня пласт есть, до которого вообще раньше не добирался. Вот как с этой свечкой ходишь, да, и все больше и больше открывается. И потом фонарь включается — там вообще все паутина, грязь и свалка. Это именно что надо хорошо присмотреться к собственным грехам, особенно когда этот список у тебя уже утвержден, да, годами.
К. Мацан
— И заламинирован.
Н. Москвитина
— Ага, ага. И пора все, открывать эту толстую книгу, которая есть у всех дома, это список всех грехов, там такой, знаешь, томик, где там все до мельчайших подробностей, и заново смотреть на себя, брать этот фонарь и высвечивать.
К. Мацан
— Но вот то что ты сказала, потеря радости, а как она возвращается? Вот логично предположить, что потерял радость — ищи? Или это вернется само, когда Бог захочет? Или надо как-то себя, ну если угодно, настроить, чтобы из этого состояния богооставленности выйти? Вот я тут понимаю, что нет единых критериев и какой-то волшебной таблетки, но о чем говорит твой опыт?
Н. Москвитина
— Через усердие. Через прямо взять себя и тащить в ту сторону, от которой ты отходишь. Ну как машина, вот она когда едет, даже по ровной дороге, она все время какой-то крен дает — чуть-чуть ты, на сантиметр, влево руль, вправо руль. А где-то тебя — раз, вообще как занесло, да. А ты вроде бы едешь, и вроде это та самая полоса, ну то есть духовная жизнь идет, ты знаешь, что это МКАД, 110 километров, и все, я доеду. А на самом деле ты так по чуть-чуть, по чуть-чуть склоняешься. И только в собственной воле, прямо усилием, понуждением, возвращать себя на исходные позиции, зная свои особенности. И тогда Бог сразу рядом становится.
К. Мацан
— А исходные позиции — это что?
Н. Москвитина
— Наверное, это понимание каких-то своих основных грехов, и вот подрихтовать себя. Ты привыкаешь к себе, ты даешь себе слабину где-то, ты любишь себя короче, всю жизнь ты все равно себя любишь. Как бы ты там что на радио «Вера» не рассказывал, как бы ты там ни пытался там вписать еще три греха на исповеди, но, по большому счету, ты все время себе даешь поблажки. Когда ты расслабляешься, это все куда-то исчезает, и ты думаешь, что ты почти святой человек. А надо очень трезво на себя смотреть. Ну, может быть, даже не щадя себя. Поэтому, знаешь, я когда все эти истории про психологов, сейчас такие новомодные, что вот там надо себя любить, постольку поскольку вообще не очень это все люблю, вот это вот вечное ковыряние в детстве, что там что-то, какие-то травмы. И я вот прямо реально в это не верю, потому что есть все-таки какие-то установки у каждого, какая-то конституция души. То есть вот склонность к греху, например, да, в общем, ты вот ты уже уязвим, и ты уже несовершенен рождаешься. И встречается кто-то в твоей жизни, кто ну как-то там вмешивается, что-то там, где-то тебя повреждает, да, и нельзя на это смотреть как на безусловное зло. То есть мы в принципе несовершенны. Мы что, святые что ли? Нет. И Бог дает возможность и через этих людей тоже как-то нас подрихтовать. Вот Александр Пушкин, например, его мама не очень любила, вот за какие-то странные вещи, типа он грыз ногти и все время терял свой носовой платок, да. А другого своего сына, Льва, она любила. Но Господь Бог дал Арину Родионовну, да. И мы вот знаем вообще абсолютного гения, там «наше все». Но что, он работал с психологами? Нет, он прошел через вот эту свою там агонию, вода и медные трубы, какая-то там мама грубоватая, добрая бабушка. Если бы ему дали пяток психологов, то мы бы не получили гения. Это все закладывается, нет ни одного касания человеческой души с другой душой, в результате которого ну как будто бы что-то случайно и пошло не так.
К. Мацан
— Ну все-таки не будем на волнах радио «Вера» совсем обесценивать психологов. Они у нас часто бывают в гостях и людям помогает, если люди в этом себя находят и находят в этом пользу, и помощь, то дай-то Бог. Но мне важно то, что ты говоришь, кажется, потому что мы же нередко, скажем так, особенно опять же я себе воображаю человека, который смотрит на Церковь со стороны и понимаю, что для такого наблюдателя очень часто церковь — это еще один вариант психологической помощи: кто-то там неверующий — он идет к психологу, кто-то для себя решает идти к священнику, в церковь. Но в принципе все это одно и то же, некоторые одни и те же формы какого-то достижения комфорта внутреннего состояния. Хотя вот те же самые психологи говорят о двух разных подходах в психологии в этом смысле и в храме на исповеди. В одном случае ты как-то примиряешься с собой и как-то немножко успокаиваешься, наверное, в разговоре с психологом просто себя лучше понимать начинаешь, а покаяние требует другого, ну в каком-то смысле противоположного — изменения себя, исправления себя. И одно другому не противоречит, но, может быть, в принципе друг друга и дополняет. А вот из того, о чем мы говорим с тобой сегодня, из того, о чем ты так проникновенно рассказываешь, несколько раз ты слово «смирение» произнесла. Хотя то, что ты рассказала до этого про свое детство — про поход к директору магазина, про работу в детском садике, про то как вообще возникал фонд «Женщины за жизнь», — скорее мне кажется, что твоя жизнь в большей степени описывается словом «дерзновение». Вот не смирение, а дерзновение. Хотя, как известно, тоже это не противоположность, это не оппозиция. Как для тебя связаны смирение и дерзновение?
Н. Москвитина
— Ну к себе смирение, за других дерзновение. Ну и мне очень сложно усидеть на месте, когда ты видишь, что другому больно. Ну или мне вообще не дает покоя эта тема, что в жизни очень много несправедливости, но если ты можешь хоть как-то поучаствовать в судьбе другого человека, то нужно сделать просто максимально все — это и есть Евангелие в действии. Сделать все и при этом самому быть смиренным, потому что, помогая другим, ты все время слышишь негатив в свою сторону — почему-то это так работает. Ну это так и должно работать, да, чтобы не подниматься над землей. И ты постоянно отхватываешь какие-то претензии, несправедливость, оскорбительные слова, подозрения тебя в чем-то. Практически восемьдесят процентов работы — это вот работа с возражениями. Ну и тут ничего, как бы ты же не будешь там оправдываться или выходить из этой ситуации, тут вот именно нужно смиряться и терпеть. В большей степени смиряться. Потому что терпение — это как будто бы, ну терпение, оно имеет какие-то пределы. Вот как будто бы есть мешки с терпением, потом они — раз, и закончились. Мы как бы все-таки ограничены психоэмоциональным фоном и так далее, физической усталостью. А смирение — это вот мир. То есть ты не терпишь, и у тебя пробки перегорят, а ты просто понимаешь: ну человек такой, он по-другому не может. И что скорее всего, пройдет какое-то время, и ты с ним пересечешься уже на другом витке. И, кстати, у меня было несколько случаев в фонде, и вот такого порядка: проходили через предательство, и в социальной сфере это самое тяжелое. И люди обвиняли очень, представляешь, в каких-то вещах, к которым ты не имеешь вообще никакого отношения, и обвиняли очень жестоко, ну как-то... я даже не знаю, как тебе это описать, ну как-то не по-человечески, так вообще, кажется, хочется сказать: как ты вообще мог там подумать или могла подумать? Хочется защититься. Но каждый раз я ну вообще вот молчала. Ну наверное, что-то говорила, но я не оправдывалась. Потому что мне казалось, что ну это как бы уже перебор, too much какой-то, ну зачем еще, зачем влазить в это, если этого нет? И потом, спустя годы, каждый из этих людей возвращался ко мне и просил прощения. Причем так интересно, что люди прошли через подобное в своей жизни — вот это меня прямо поражало. То есть там каждая история типичная. То есть возвращается человек всегда через сообщение, пишет большую смс-ку о том, что ну там прости, пожалуйста, представляешь, в моей жизни произошло, я оказался на твоем месте. И я там понял или поняла, как был не прав. И я думаю: вот это вообще круто. То есть Господь закладывает и то, что если ты сейчас смиряешься и смотришь на это как на промысел такой, который должен тебя чему-то научить, то потом учатся двое — и ты, и тот человек.
К. Мацан
— Потрясающие слова. Спасибо тебе. И, наверное, лучших слов для завершения нашей беседы не найти. Спасибо за этот разговор и за его искренность. Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь», сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». У микрофона был Константин Мацан. До новых встреча на волнах радио «Вера».
Все выпуски программы Светлый вечер
Пасхальные традиции Румынии
Православие в Румынии — явление самобытное. Дело в том, что Румыния единственная православная страна, христианизация которой происходила не сверху, а снизу. Имеется ввиду следующее — в Румынии не было такого, что Православие сначала приняло руководство страны, а затем это решение распространилось на остальное население. Изначально христианство проникло на территорию Румынии через простое население, а затем уже было принято на государственном уровне.
Причиной самобытности румынского Православия является также и то, что в культурном плане Румыния находится как бы на границе западной и восточной цивилизаций. Почти все население Румынии исповедует Православие, но при этом многие моменты церковной жизни в стране почти полностью совпадают с западными церковными традициями.
Впрочем, самобытность румынского Православия часто выражается в местных обычаях, аналогов которых вовсе нет — ни на востоке, ни на западе. В качестве яркого примера можно привести традиции празднования в Румынии главного православного праздника — Пасхи.
Пасха в Румынии удивит вас обилием обычаев, которые и сегодня соблюдают большинство жителей этой страны. Первая особенность празднования Пасхи в Румынии состоит в том, что начиная с Великого четверга (четверга перед Пасхальным воскресением) жизнь в румынских городах как будто замирает. Многие учреждения приостанавливают свою деятельность, чтобы дать людям спокойно подготовиться к Пасхе.
А готовиться приходится усердно. Традиционно румыны стараются к Пасхе запастись большим количеством продуктов и приготовить побольше пасхальных угощений. Не только для того, чтобы порадовать себя вкусной едой в праздничные пасхальные дни, но и для того, чтобы часть продуктов раздать нищим. Румыния — страна небогатая. Тем не менее, большинство ее православных жителей считают, что Пасха — праздник всеобщий, а потому нужно помочь неимущим, чтобы они тоже смогли почувствовать пасхальную радость.
В Румынии так же, как и в России, принято на Пасху печь куличи. Правда, называются они в Румынии — «пасхами». У нас пасха — творожное блюдо, в Румынии же название пасха закрепилось за куличом, видимо, из-за того, что на сдобный хлеб там принято выкладывать сладкий творог. То есть румынская пасха — это кулич плюс творожная пасха.
Выглядит румынская пасха так. Пышный сдобный хлеб украшается сверху косичкой из теста. Обычно косичку выкладывают в форме креста. Внутрь получившегося креста помещается творог. Обычно его предварительно смешивают с сахаром или изюмом. Сверху пасху румыны традиционно посыпают корицей или маком. А чтобы пасха вышла яркой в дополнение ко всему добавляется еще и протертая тыква.
Приготовленная пасха относится в храм, где освящается или накануне Пасхе, или в саму пасхальную ночь. Вместе с пасхой освящаются и иные праздничные блюда. Например, пасхальная баба, блюдо из макаронного теста и меда. А еще в Румынии на Пасху принято освящать в храме деньги. С упомянутой уже целью — помочь нищим. Освященные деньги вместе с частью освященных продуктов принято раздавать неимущим. Так пасхальная радость, с точки зрения румын, распространяется на всех жителей страны.
Все выпуски программы Вселенная православия