У нас в гостях был музыкант, автор и исполнитель песен, лидер группы «Павел Пиковский и Хьюго» Павел Пиковский.
Павел рассказал о своем творческом пути, о том, что сейчас представляет из себя его группа, о предстоящем концертном туре, а также о том, какое место вера занимает в его жизни и творчестве.
А. Пичугин
— Здравствуйте, дорогие слушатели! «Светлый вечер» на Светлом радио. Здесь, в этой студии приветствуем Вам мы — я, Алексей Пичугин…
К. Мацан
— …я, Константин Мацан, добрый вечер.
А. Пичугин
— С удовольствием представляем нашего гостя. Сегодня здесь, в этой студии вместе с нами Павел Пиковский — лидер группы «Хьюго», или теперь, вернее, «Павел Пиковский&Хьюго» — правильно, да? Здравствуйте.
П. Пиковский
— Да можно и так, и так. Здравствуйте всем, добрый вечер!
А. Пичугин
— Второй раз Павел у нас в гостях. Первый раз это было где-то несколько лет назад — мы тогда представляли очередной год замечательного фестиваля «Троица. Все живое», который, у меня где-то глубоко внутри есть надежда, когда-нибудь возродится. Потому что это было такое очень заметное событие в череде летних фестивалей.
П. Пиковский
— Да он отличный был фестиваль, да. Качественная музыка очень, такой лайн-ап необычный.
А. Пичугин
— А сегодня будем говорить про группу «Хьюго» уже предметно, тем более, у группы новое звучание, новый состав и небольшой концертный тур планируется.
П. Пиковский
— Да, да, так и есть. Собственно говоря, мы только что записали новый альбом, который называется «Впереди Китай». Ну, на самом деле, я бы немножко сделал уточнение — это не совсем альбом группы «Хьюго», хотя некоторые музыканты из состава принимают участие. На самом деле этот альбом изначально я позиционировал как свой сольный. Мы его записывали с замечательными музыкантами из города Борисполя, что под Киевом. Это мои друзья, проект «Гитарин»…
А. Пичугин
— Кто не знает киевский аэропорт «Борисполь», тот хотя бы слышал Елку про «Завтра в семь двадцать две буду в «Борисполе».
П. Пиковский
— Да-да-да. (Смеется.) Вот. И, собственно говоря, там, в Борисполе, у них есть студия. И вот Женька Соколов, мультиинструменталист прекрасный, аранжировщик взялся за этот альбом, в который изначально вошли и песни, уже любимые нашими слушателями, и песни, которые они никогда не слышали, и песни, которые они слышали на концертах, но которые никогда не были записаны ни на одном диске. И вот, собственно говоря, получилось девять песен — такая выжимка очень суровая из лучших вещей, которую мы… два года над этой пластинкой мы работали, и вот появилась она на свет, и я этой работой очень горжусь, потому что там действительно все на месте — и каждая нота, и каждое слово, за которые я могу ответить на сто процентов.
К. Мацан
— Вопрос о словах. Когда Ваши песни слушаешь, у меня все время желание остановиться и найти в Интернете текст, чтобы его перечитать. Потому что прозвучала строчка — она «зацепила», она запала, и хочется ее еще раз услышать в контексте, особенно если первый раз песню слушаешь. И для меня вот то, что песня так «цепляет», это показатель качества. И я Вам за это благодарен. Я знаю, что для большинства радиостанций это, наоборот, минус. Слишком много слов, слишком большая плотность смыслов — это то, что не жалуют обычно. «Нам бы попроще, — говорят, — с запоминающимся припевом, желательно из одной строчки, а еще лучше — из одного слога, типа песни «Ой-ё», вот это вот радийный формат. Вы с этим как-то сталкиваетесь, Вы на это ориентируетесь, или для Вас это совсем не важно?
П. Пиковский
— Ну, вообще художнику можно пробовать и так, и так, это полезно. Другое дело, что вряд ли можно вывести какую-то отдельную формулу хита. Обычно это происходит уже независимо от того, что ты вкладывал в песню. Но это ни для кого не секрет — даже Миша Башаков говорил, что он не единожды приносил песни на радио, а ему говорили: «Вы знаете, эта песня перегружена смыслом». Я так понимаю, что лучше не злиться на них, потому что они сами заложники «слушателя среднего уха», скажем так, который мало в какие моменты готов воспринимать что-то новое, свежее и непривычное, и уж, тем более, если это такой серьезный глубокий текст. Но, тем не менее, находится какой-то слушатель — вот он именно поэтому и «свой», и в этом его как бы такая ценность, что он, именно он, готов к восприятию того, что ты вкладываешь в текст или в музыку.
А. Пичугин
— Ситуация двоякая получается. С одной стороны, и это нас ведет к гибели того формата, который мы долгое время называли альбомами, и ситуация двоякая, потому что, с одной стороны, музыканту приходится подстраиваться под формат, писать какое-то количество песен, которое бы хотелось протолкнуть на радио, которые должны звучать, где, действительно, Костя абсолютно прав, там припев и весь смысл крутится вокруг припева, а все остальное — может быть, может не быть. Но при этом выходит пластинка, где достаточное количество других песен, штук пять-семь других, где все иначе — где очень много смысла, нагрузка. А в эфир попадает пара других или одна, если что-то попадает. И вот здесь мы столкнулись с еще одной проблемой. Человек, среднестатистический слушатель музыкальной радиостанции — ему нравится, он покупает пластинку, приходит на концерт, и дальше он не понимает: оказывается, что творчество этого музыканта совершенно другое, и не факт, что оно понравится.
П. Пиковский
— Ну, я думаю, что это не только в музыке, а это вообще, в принципе, во Вселенной все так устроено. То есть это и просто в бизнесе, и в любой коммерческой отрасли это вот так работает. То есть должен быть обязательно «крючок»…
А. Пичугин
— А раньше этого не было… Это как продюсерское кино, режиссерское кино.
П. Пиковский
— Мне кажется, это было всегда. Просто я раньше не жил. (Смеется.)
А. Пичугин
— Нет, для западных групп, безусловно, это было так. А для наших все-таки немного по-другому. Там, Бутусов с «Наутилусом» не думали, когда они в 80-е годы писали свои самые известные альбомы, что «вот это попадет на радио, а это не попадет». И Кинчев тоже, и Шевчук…
П. Пиковский
— Нет, они не думали. Но они бы и заглохли, если бы не Балабанов.
А. Пичугин
— Н-ну… да…
П. Пиковский
— Балабанов дал им вторую жизнь. Могла бы она и не произойти запросто.
К. Мацан
— Я слышал такое мнение, причем, от очень опытного саунд-продюсера, работающего в странах СНГ, и в России, и в Украине, и в США, что русский рок — вот тот, который мы сейчас упомянули («Наутилус Помпилиус» и все, что из той эпохи к нам пришло), это, при всех достоинствах, при всем интересе к этому пласту нашей культуры, в том числе и социальный феномен, ответ на социальный запрос.
П. Пиковский
— Безусловно, безусловно.
К. Мацан
— Если это взять и извлечь из времени, и преподнести сегодня только как музыкальный продукт, это бы на радио не попало.
П. Пиковский
— Никогда. И, более того, я скажу: русского рока больше и нет.
А. Пичугин
— (Нрзб.) музыки и не было.
П. Пиковский
— То есть я… Нет, почему? Музыка была. И, кстати, она была довольно-таки интересной. Потому что в 80-е годы, в золотую эпоху русского рока у групп была цель быть непохожими друг на друга, отличаться друг от друга, тогда как сегодня, наоборот, все подгоняется под формат — как раз таки о чем мы и говорили. Но дело в том, что русский рок был необходим как явление. Андеграунд, в принципе, был необходим как явление. Квартирники были необходимы как явление, потому что если ты не состоял где-то там в «Москонцерте» или не был привязан к какой-нибудь рязанской филармонии, то тебе просто не давали возможности официально выступать. Поэтому Башлачев, Цой и, естественно, и Гребенщиков тоже были вынуждены ездить и играть эти квартирники, подпольные концерты, которые очень часто разгоняли сотрудники…
А. Пичугин
— Честно говоря, они еще зарабатывали с этого.
П. Пиковский
— Ну естественно, как-то жить надо было. В отличие, например, от Макаревича, который как раз таки был, состоял в «Москонцерте» и играл…
А. Пичугин
— «Мосэстрада», да?
П. Пиковский
— Да. И играл эти концерты. Ну тоже не сразу, но, тем не менее…
А. Пичугин
— Достаточно быстро.
П. Пиковский
— Да, достаточно быстро. А сегодня все разрешено, сегодня обилие информации. Если раньше для того, чтобы человека, автора узнавали, нужно было, чтобы сарафанное радио как-то это все разносило по стране, либо чтобы артист попал официально на радио или телевидение, то сейчас ты просто выкладываешь это все в Интернет и спокойно заводишь свой YouTube-канал без всякой цензуры, и так далее. И поэтому я хочу сказать, что это и плюс, с одной стороны, что легкодоступно, и, с другой стороны, минус.
А. Пичугин
— Сейчас ты уже на трех аккордах не выедешь? По крайней мере, сложнее гораздо это сделать?
П. Пиковский
— Запросто выедешь даже на одном, если в этом есть что-то интересное.
А. Пичугин
— Ну, это очень сложно сейчас сделать, потому что становится очень много людей, которые играют похожую музыку, и они начинают выезжать именно на музыке, вот именно потому, что сейчас все возможно. Пожалуйста — куча клубов, открытых площадок, приходи и играй. Но просто если тогда, в 80-е годы все выезжало на социальном драйве, и не важно — у Башлачева там больше двух аккордов… Я не знаю песни, где реально больше двух аккордов. «Время колокольчиков» — это бесконечные Em — C и все.
П. Пиковский
— Нет, ну просто мы должны понимать, что сегодня время другой музыки.
А. Пичугин
— Да, безусловно, да, да, да!
П. Пиковский
— И посмотрите, как рэпперы хорошо живут. И их огромное количество.
А. Пичугин
— Ну, да, да.
П. Пиковский
— Я захожу сейчас… Вот пока, кстати, к Вам ехал, зашел в iTunes, просто для интереса посмотрел, какие новинки выходили в этом году. Там же 80% рэпа. И все это в топе iTunes’а, все это не просто так.
А. Пичугин
— Среди этого есть вполне пристойные и хорошие ребята, которые…
П. Пиковский
— Есть, есть, я ничего не говорю плохого. Я просто хочу сказать, что время другой музыки.
А. Пичугин
— У нас время слушать музыку.
К. Мацан
— Что послушаем первым номером?
П. Пиковский
— А давайте мы послушаем песню с нового альбома — песню, которая называется «Детство», и я ее записал на этом альбоме с трио таким: с Олегом Григорьевичем Митяевым и Сергеем Николаевичем Чиграковым (с Чижом).
(Звучит песня П. Пиковского «Детство».)
К. Мацан
— Павел Пиковский, музыкант, автор-исполнитель, лидер группы «Хьюго» сегодня с нами и с Вами в программе «Светлый вечер». Мы продолжаем разговор о музыке, о культуре, об искусстве, о рифмах и текстах. Вот как раз снова — как-то меня к слову сегодня тянет — к теме слова. Вот если бы я был, упаси Боже, музыкальным критиком и в мою задачу входило бы что-то умное сказать про Ваши песни, я бы сказал, что лирический герой, прошу прощения, постоянно подчеркивает разницу между подлинным и неподлинным существованием человека. То есть у Вас есть такой запал — сказать, что вот есть… «Вот мы живем так-то, а есть другая жизнь». Есть — в тех же самых реалиях, пробках, метро, на улицах как-то можно по-иному существовать с каким-то другими смыслами. Со взглядом на небо, с тем, чтобы, как Вы в песне «Меняй» поете, «менять землю на Небо». Это очень мощная строчка — опять-таки, одна из тех, на которой хочется остановиться так, текст перечитать — в каком контексте это сказано, и над этим поразмыслить. Вот я угадываю Ваше состояние души?
П. Пиковский
— Да, но я бы все-таки уточнил, что я как раз таки не отрицаю ни пробки, ни метро. Я просто говорю о том, что к этому нужно иначе относиться, хотя порой это тяжело. И поскольку я человек православный, я все-таки помню о том, что у меня есть душа. И я помню о том, что вот эта жизнь, конкретно которая сейчас со мной происходит, это не последнее, что со мной происходит.
К. Мацан
— Но я в своем вопросе и не подразумевал, что Вы отрицаете или как-то против — «давайте перестанем жить обычной жизнью».
П. Пиковский
— Нет, нет, я просто говорю о том, что…
К. Мацан
— Именно потому меня это и зацепило, что в том же самом контексте, в той же самой атмосфере, в том же самом городе, условно говоря, на тех же самых улицах можно жить по-настоящему и не по-настоящему — разница в душе человека проходит.
П. Пиковский
— Ну что значит «по-настоящему»? По-настоящему — это как раз вот как я и говорю, что надо просто помнить о том, что, несмотря на всю возложенную на тебя ответственность — бытовую, социальную и так далее…
К. Мацан
— Именно!
П. Пиковский
— …ты должен помнить о том, что у тебя есть душа, и ты, собственно, и есть душа, которая, конечно, неразрывно на данный момент связана с телом, но впоследствии у нее будет продолжение. То есть она не заканчивает…
К. Мацан
— Я именно об этом и спрашивал, да.
П. Пиковский
— Да-да, так оно и есть, да. Тогда все правильно! (Смеется.)
К. Мацан
— Ну вот хорошо. Надо будет статью написать. Тогда следующий вопрос. Есть заметное какое-то количество, какой-то удельный вес религиозной символики в Ваших текстах. И насколько, тут хочется спросить — «Вы зачем?»… Насколько это важно? Почему именно это важно? Насколько есть какая-то, не знаю, грань, допустим, в этом вопросе, в этой теме использования религиозной символики, которую Вы не переступите? Кто-то спросит, насколько вообще это уместно, зачем вот это нужно. Другие скажут: зачем так «грузить» религией? Я не знаю…
П. Пиковский
— Ну, честно говоря, я чего-то не помню, где у меня там религиозная символика. Для меня все эти… вот если и есть какие-то упоминания Креста и так далее, то это как… ну, как то, что меня в жизни сопровождает, потому что я православный человек, и все. То есть это не для того, чтобы заниматься морализаторством, там, пропагандой чего-либо или еще зачем-то. Нет, это просто вот то, что я вижу, то, что меня сопровождает. И это, скорее, не религиозная символика, а это символы, которые мною любимы с детства, вот и все.
К. Мацан
— Ну вот по поводу символов, любимых с детства. Цитирую (у меня все ходы записаны)…
П. Пиковский
— Так? Хорошо…
К. Мацан
— «Мы не рыскаем стаей, мы ходим вдвоем, мы легки на помине и легки на подъем, начертив пентаграмму, в руки взяв перевернутый крест. Наши чаши полны, мы всегда на плаву, хотя дышим бензином и курим траву. Наш удел — Небеса, хотя петь мы уходим в подъезды».
П. Пиковский
— Да.
К. Мацан
— Тоже строчки, которые меня очень «зацепили», и спасибо Вам за них большое.
П. Пиковский
— Спасибо.
К. Мацан
— Вот тут как раз вопрос о том, что символ, который Вам дорог, — Крест — перевернутый. Через строчку — «мы курим траву». Я понимаю, что это…
П. Пиковский
— Ну, там еще, помните, распинали апостолов вниз головой?
К. Мацан
— Да, «вниз головой», (нрзб.) строчка, да-да-да.
П. Пиковский
— Естественно, тут идет отсылка к житию апостола Петра, которого, как мы знаем, распяли вниз головой.
К. Мацан
— Потому что он посчитал себя недостойным быть распятым, как Спаситель.
П. Пиковский
— Тут дело даже не в библейской какой-то истории и не в Священном Писании, а тут дело в том, что, во-первых, все это никуда не уходит, и оно остается с нами. И эти символы мы можем наблюдать… Вот если внимательно присмотреться, мы можем наблюдать их вообще с течением жизни — когда ты идешь по улице, едешь в метро или идешь на работу, там, не знаю. Просто ситуация заключается в том, что мы привыкли судить о людях по тому, как они внешне себя проявляют, как они себя ведут в обществе, да? Но на самом деле, опять же, если возвращаться в эпоху русского рока, мы там можем увидеть людей, которые увлекались наркотиками, они все, без исключения, выпивали, там, я не знаю, какую жизнь они еще вели, и так далее. Но и при этом при всем они как-то умудрялись быть вестниками Благого Слова, на самом-то деле.
К. Мацан
— Безусловно.
П. Пиковский
— И это еще раз свидетельствует о том, что не суди, да не судим будешь. Не судить о человеке однозначно и категорично, с точки зрения того, как он здесь согрешил или там согрешил. То есть каждый…
К. Мацан
— Вообще, судить о чужих грехах — дело последнее.
П. Пиковский
— Вообще ни в коем случае! Ни в коем… Во-первых, потому что как только начинаешь, сразу сам туда и попадаешь, и еще хуже…
К. Мацан
— Абсолютно.
П. Пиковский
— А во-вторых, как раз потому, что это не является… То есть Господь Бог любит всех. И он через каждого из нас по-Своему говорит, и каждый человек что-то для чего-то делает и несет Его Слово, на самом-то деле. Или Его звук, я не знаю, Его дело какое-то. Это можно вот просто к любому человеку в этом мире применить. Нет случайных людей.
К. Мацан
— Очень интересно: для кого-то вообще занятия рок-музыкой несовместимы с православием. Там как-то в эфире…
А. Пичугин
— Это какой-то достаточно устаревший, мне кажется, тренд?
К. Мацан
— С одной стороны, да, с другой стороны, нам рассказывал Дмитрий Варшавский, лидер группы «Черный кофе» — когда он приезжает на какие-то фестивали, где он не с группой выступает, а просто с акустической гитарой песни поет, которые для него — такая же рок-музыка, как и музыка с подключенной гитарой, потому что рок — не в электричестве или без него, а в содержании и в нерве.
П. Пиковский
— Я говорю, что я…
К. Мацан
— И он рассказывает, что приезжает на фестивали, ему там говорят: «Как хорошо, что Вы перестали вот этот Ваш рок играть!».
А. Пичугин
— «Сатанинскую музыку эту Вашу».
К. Мацан
— «Вот Вы теперь просто с гитарой выступаете!» Он говорит: «Минуточку! Я-то как раз сейчас с гитарой с этой акустической рок и играю! Просто надо договориться о терминах!».
П. Пиковский
— Ну, это даже не надо договариваться о терминах. Мне кажется, что если у человека есть предрассудки, то их, в общем-то, вряд ли можно искоренить. Я вот говорю, что я, например, в рок не верю, никакого рока нет, на самом деле. Есть хорошая музыка, а есть музыка, которая делается не от души, а просто за деньги.
А. Пичугин
— Мне тоже так кажется, и поэтому долгое время я… Сначала — нет, сначала-то я считал, что он есть. И потом я в какой-то момент искренне перестал понимать, «крестовый поход» Юрия Юлиановича Шевчука на бездуховную попсу, потому что в той же самой бездуховной попсе у него как-то — опять же, с большим уважением к Шевчуку, действительно, с очень большим пиететом, — по-моему, он сам давно уже отошел от этого, но начале 2000-х у него был прямо какой-то «крестовый поход» на музыку, которая не русский рок.
П. Пиковский
— На фонограмму, да.
А. Пичугин
— И вот здесь чего-то у меня тоже вопросы возникали. Ведь какая разница — рок, не рок? Есть хорошая музыка, есть именно музыка.
П. Пиковский
— Уже как раз отходит вот эта топорная тема «русского рока», а приходят совершенно новые молодые ребята, которые уже совсем иначе это видят, эту музыку живую. Это, например, Shortparis или, там, «Нот-э-берд». Вот недавно выпустили альбом совершенно потрясающий. Это проект, кстати, Димы Зильперта, который тоже в «Троице» тогда участвовал в составе группы «Зорге» с Евгением Федоровым.
А. Пичугин
— А! Сейчас просто уже не «Зорги», по-моему, а снова «Текила джаз». Время-то прошло.
П. Пиковский
— Потому что Дима ушел.
А. Пичугин
— А-а!
П. Пиковский
— Дима ушел, потому что там уделялось много времени другим проектам, и как бы на «Зорге» не хватало.
А. Пичугин
— Я помню (нрзб.).
П. Пиковский
— А также у него еще был проект «Тинави», который тоже, кстати, на «Троице» выступал. А сейчас вот у него новый проект — «Нот-э-берд». Совершенно потрясающая музыка. Некоторые авторитетные довольно-таки издания уже окрестили их новым русским роком. Ну, то есть понятно, что нужно как-то слушателю это преподать, что «вот, ребята, да, это русский рок, но это новый русский рок». А по мне, так это вообще не русский рок — это что-то вообще запредельное и что-то другое.
А. Пичугин
— Русский рок, русский рок… Мы напомним, что у нас в гостях Павел Пиковский, лидер группы «Хьюго», и мы сейчас снова слушаем музыку. Песня называется «Края моей раны» — такая классная, бодренькая кантри-композиция, да.
П. Пиковский
— Кантри.
А. Пичугин
— Мы после этой песни прервемся буквально на минуту. Напомним, что здесь, в этой студии мой коллега, Константин Мацан, я — Алексей Пичугин. Наш гость — Павел Пиковский из группы «Хьюго».
(Звучит песня П. Пиковского «Края моей раны».)
К. Мацан
— Павел Пиковский, музыкант, автор-исполнитель, лидер группы «Хьюго» сегодня с нами и с Вами в программе «Светлый вечер», мы продолжаем наш разговор — в преддверии, кстати, концертов группы «Хьюго» и Павла Пиковского.
А. Пичугин
— Целый мини-тур с послезавтра буквально начнется.
П. Пиковский
— Да, да-да.
А. Пичугин
— Во Владимире 5 декабря на площадке «Другой бар», 6-го — в Нижнем Новгороде, «Мориарти-бар», 7 декабря — в Питере, Петербурге, «Парабеллум-бар», и 8-го — это уже у нас воскресенье, получается, — в Москве, в «Муми-тролль мьюзик баре».
П. Пиковский
— Да.
А. Пичугин
— Тяжело же четыре дня подряд!
П. Пиковский
— Да… (Смеется.) И тридцать пять играли! И ничего!
К. Мацан
— Тридцать пять дней подряд?
П. Пиковский
— Да! И даже не с группой, а в одиночестве, что гораздо сложнее.
А. Пичугин
— (Нрзб.) ли поиграешь тут.
П. Пиковский
— Да. Потому что за все сам отвечаешь — за внимание аудитории, там, за звук, за все. Но да, на самом деле, я хочу сразу еще тоже сделать маленькое уточнение. Дело в том, что группа «Хьюго» как таковая… Опять же, поскольку мы презентуем мою сольную пластинку, я, естественно, пригласил и Евгения Соколова, который делал все аранжировки и играл на гитаре и на всех инструментах… Он приедет к нам обязательно из Борисполя, вот уже было несколько репетиций. И на второй гитаре будет играть Родион Марченко — это очень хороший гитарист, один из лучших в России, как мне кажется, и самый известный его проект — это Олег Митяев. В общем, он постоянно работает с ним. И вот на четыре концерта он будет с нами. Ну, а ритм-секция остается от группы «Хьюго» — это Рома Тетенштейн на барабанах, Саша Шакиров на басу. Но при этом у нас изменен стафф полностью всех инструментов — то есть у нас нет никаких электрогитар, у нас все инструменты акустические. И стафф барабанщика, соответственно, тоже джазовый — щеточки, руты, джазовая тройка…
К. Мацан
— Ой, я так это люблю все…
П. Пиковский
— Это плотное звучание, которое можно сравнить — не по масштабу, сразу скажу, но именно по саунду — с «Боб Дилан TV unplugged».
А. Пичугин
— А Вы совсем решили отойти от такого плотного, сугубо электрического звучания?
П. Пиковский
— Именно от громкости такой, от резкости решили отойти, да. Потому что, ну, как я уже сказал, я считаю, что время русского рока безвозвратно ушло, и если в 2007 году, когда я начинал свой путь именно с коллективом, это было еще хоть как-то актуально, то сегодня, я думаю, что нам гораздо интереснее самим даже сосредоточиться на более акустической музыке, либо же попробовать совместить, как мы это делали в последних работах, акустику и, например, настоящего электронщика, который всякие звуки интересные добавляет. То есть мы сейчас больше в эту сторону склоняемся.
К. Мацан
— А давайте поговорим немножко об истории вообще группы «Хьюго». Вот Вы сказали, в 2007 году Вы начали, да?
П. Пиковский
— Ну да.
К. Мацан
— Что это было? Вы в одном интервью сказали, что у Вас оперное образование.
П. Пиковский
— Да.
К. Мацан
— То есть Вы прямо академический певец?
П. Пиковский
— Изначально — да. Я родился, во-первых, в музыкальной семье, и у меня и мама, и папа — академические музыканты. Мама — оперная вокалистка, а папа — композитор, гитарист. Я закончил музыкальную школу, семилетку по баяну. А потом я пошел учиться в музыкальный колледж в родном Нижнем Новгороде.
А. Пичугин
— А Вы сейчас в Москве живете?
П. Пиковский
— Я сейчас живу в Москве, да. Но я уже после того, как закончил как раз колледж, успел пожить уже и в Питере несколько лет, потом вот как раз переехал в Москву. И да, я пошел на отделение академического вокала, но я знал, что я не буду дальше работать по профессии. Мне было интереснее заниматься своим творчеством. И поэтому я пошел — потому что мне надо было научиться управлять своим голосовым аппаратом, узнать какие-то тонкости, научиться дыханию, кантиленному пению, ну, и так далее. И, в общем-то, после того, как я отучился, экзамен сдал, я сразу уехал в Питер, где и попал в любимую мною тусовку, скажем так, таких людей, как Борис Гребенщиков и группа «Аквариум», «Чиж и Ко», «Пилот». Да там огромная… Целая… «Разные люди», там… В общем… И я, поскольку песням научить невозможно и нет таких институтов, где бы тебя научили писать песни, остается только одно — находиться в ауре тех людей, которые это действительно умеют делать и которые признанные мастера в этом деле. Вот я, в общем, в ауре таких людей почти шесть лет и находился.
К. Мацан
— А как это происходит — вот приходишь… Помните историю про то, как, по-моему, Есенин пришел на квартиру к Блоку, позвонил или, там, постучал: «Вот я Сергей Есенин, из Рязани приехал, вот мои стихи». Так же вот: «Я Павел. Я сочинил песню, Борис Борисович, послушайте». Как это происходит — знакомство с мэтрами?
П. Пиковский
— Да у меня, кстати, это происходило не специально. То есть я не «вот что я, там…». Я помню, один-единственный раз у меня был, когда я специально приехал на студию «ДДТ», чтобы подарить Юрию Юлиановичу свой первый тогда, на тот момент альбом. Ну, ему его передали — я даже не знаю, слушал он его или нет.
А. Пичугин
— Хотя у него когда-то был проект с молодыми музыкантами. Кто только этим ни занимался! Скляр, «Пилот» занимался этим, Шевчук занимался.
П. Пиковский
— Да. Ну вот с «Пилотом» мы как-то сразу сошлись, потому что у Илюхи жена Маша — я ее знаю за много лет до того, как даже они познакомились. Она тоже из Нижнего Новгорода просто. А потом их судьба свела, и она, в итоге, меня с ним познакомила на каком-то концерте, и все, и дружба завязалась.
А. Пичугин
— А «Рок из подворотен» — это уже после?
П. Пиковский
— Я там не участвовал.
А. Пичугин
— А, Вы не участвовали?
П. Пиковский
— Не, я не участвовал. Я вообще ни в каких этих конкурсах не участвовал. Не знаю даже, почему. А потом, значит, такая же примерно история была с Чижом. Чиж — тоже мой земляк…
А. Пичугин
— Ну он земляк, вообще земляк.
П. Пиковский
— Да, вообще земляк. И мне на альбоме, который вот уже к тому времени готовился к выходу, в одной из песен не хватало такого дуэта, голоса такого, который бы поддержал, как мне кажется, раскрыл бы какие-то новые смыслы. И я понял вдруг, что это Чиж.
А. Пичугин
— Это Вы про «Впереди Китай» говорите?
П. Пиковский
— Нет, это я говорю про старый еще альбом. Мы с Серегой дружим уже семь лет.
К. Мацан
— Я читал, что он Ваш кум.
П. Пиковский
— Он мой кум, он крестный сына моего.
К. Мацан
— Кумовство процветает в рок-среде! (Смеется.)
П. Пиковский
— (Смеется.) Да! Мы, кстати, это не особо афишируем. Ну когда спрашивают, то…
А. Пичугин
— Ну, тут дружба и, фактически, уже такие родственные связи, понятно. Но, судя по тому, что сейчас выходит, Чиж записал первый, по-моему, первый альбом впервые за 20 лет, когда у него песня только вышла, первая песня за 20 лет новая у Чижа. Но все эти годы выходили постоянные дуэты — «Чиграков и кто-то». И он так спокойно идет со всеми на контакт… Это как очень известные музыканты, так и совсем неизвестные, и Чиж с ними со всеми поет.
П. Пиковский
— Ну, он, наверное, не со всеми. Я не знаю, там, уж его список, с кем он там…
А. Пичугин
— Ну, я его критерии отбора тоже не знаю, но очень много…
П. Пиковский
— Но он очень контактный, Серега, он очень… Он человек прекрасный совершенно. Он при этом так… Он большая умница. Он очень наслушанный, начитанный.
А. Пичугин
— (Нрзб.) это слышно.
П. Пиковский
— Хотя он это тщательно скрывает — под маской такого простого парня скрывается очень мудрый человек и очень интеллигентный, и очень интеллектуальный, то есть, такой. Что меня, в общем-то, в нем подкупает, потому что мы… Во-первых, я тянусь за ним, стараюсь тянуться. Во-вторых, мы, как музыканты оба, и оба, кстати, с народным образованием, оба баянисты в прошлом…
А. Пичугин
— Да, кстати.
П. Пиковский
— …мы говорим на «птичьем языке». Мы понимаем, что такое доминантовый, там, септаккорд, понимаете, мы знаем, что такое тетрахорд, что такое альтерация.
А. Пичугин
— Да Костя тоже у нас все это знает.
П. Пиковский
— Да. И мы когда встречаемся, мы просто вот ставим… Мы можем двенадцать часов сидеть, слушать пластинки какие-то. При этом, выпивая, закусывая, угощаясь чем-то вкусным.
А. Пичугин
— Слушайте, а что такое группа сейчас? Вот Вы говорите — состав поменялся, ну, группа «Павел Пиковский — группа «Хьюго». И это применимо ко многим музыкантам — в течение многих лет группы, сохраняя названия, меняют составы. Но если кто-то с этим, кстати, иногда и название меняет, то чаще всего либо это будет «Иван Иванов и такая-то группа», которая уже много лет существует, но состав другой, или название сменится. Но сейчас мы, по-моему, приходим к тому, что если это не ребята, которые играют друг с другом действительно по 20-30 лет, то о какой-то группе говорить сложно. Есть какое-то название просто, которое примелькалось на афишах, но это уже и не группа, это чаще всего какие-то сессионные музыканты, которые ситуативно здесь вот выступили друг с другом. А что такое группа?
П. Пиковский
— Я понял. Ну, вообще, надо, наверное, начать все-таки немножко с другого. В группе важен второй человек еще. Помимо собственно автора, который сочиняет песни, важен обязательно аранжировщик, который…
А. Пичугин
— Ну если это не сам автор.
П. Пиковский
— Ну, да. Но чаще всего все-таки, конечно… Мы знаем просто примеры удачного сотрудничества — я не знаю, Борис Гребенщиков и Борис Рубекин, например. Там, Ник Кейв и, как же его зовут… Вылетает все время из головы, но у него тоже есть такой человек, который говорит: «Ник, вот надо эту песню сделать вот таким, в таком ключе».
А. Пичугин
— Ну, «Красные звезды» — был хороший пример.
П. Пиковский
— То есть всегда есть такой генератор материала самого непосредственно и генератор, так сказать, музыкального дизайна. И далее уже исполнители — хороший барабанщик, хороший, там, бас-гитарист, например, который тоже, конечно же, участвует в процессе, но вот два генератора должно быть. То есть, по сути говоря, если эта формула соблюдена, то вот этот коллектив можно назвать группой.
А. Пичугин
— Вообще, вот такой яркий пример из последних — вот то, что я сказал, «Красные звезды». Вот был Селиванов, которого все знали как «Красные звезды», но у него был Евгений Белов, который делал всю музыку. И сколько они там сходились-расходились, каждое схождение — это было возрождение «Красных звезд». Сейчас они окончательно, по-моему, разошлись, и все, их уже больше нет. И чего бы они ни играли…
П. Пиковский
— Ну… не конечно… (Смеется.)
К. Мацан
— Давайте послушаем еще что-нибудь.
П. Пиковский
— Давайте послушаем песню, которая называется «Мама». Одна из самых дорогих для меня самого песня.
(Звучит песня П. Пиковского «Мама.)
К. Мацан
— Павел Пиковский, лидер группы «Хьюго» сегодня с нами и с Вами в программе «Светлый вечер». Мы как раз говорим о том, что такое группа и чем отличается группа от просто исполнителя с коллективом. Знаете, о чем я хочу спросить? Вот в самом начале программы, в первой части Леша сказал, что вот с песней на одном аккорде уже сейчас не «выстрелишь».
А. Пичугин
— Ну, как мне кажется.
К. Мацан
— А Вы ответили: «Нет, «выстрелишь», если там есть что-то, опять-таки, подлинное и настоящее». А что должно быть в песне, чтобы даже на двух-трех аккордах?
П. Пиковский
— Ну, как сказать… Не обязательно… Должна быть песня. Должна быть просто песня, и все. И надо определиться тогда уже, что такое «выстрелить». Вот, например, у группы «Сплин» на одном из последних альбомов есть песня, которая так и называется «Песня на одном аккорде».
А. Пичугин
— Да, есть, кстати. Только она не на одном аккорде играется-то.
П. Пиковский
— Она прямо на одном аккорде, да.
А. Пичугин
— Да? Вот я ее несколько раз слушал и думал — ну, это с моим слухом, которого нет вовсе…
П. Пиковский
— Вся песня на одном аккорде! (Смеется.)
А. Пичугин
— Я сижу, думаю… Ну, да, он про это поет. Но играется-то она не на одном аккорде!
П. Пиковский
— На одном аккорде! (Смеется.) Просто они там чего-то делают еще на гитарах, какие-то нотки нажимают, а на самом деле как бы все на одном аккорде.
К. Мацан
— Я наблюдал однажды, как композитор и пианист импровизировал на одной ноте, но в разных октавах. Просто этим переливом октавным он импровизировал 16 тактов, или, там, сколько угодно мог, мелодию строить с октавами.
П. Пиковский
— Запросто, запросто. Вот у любимой мною группы «Хроноп» тоже на одном из альбомов есть соло, чуть ли не двухминутное, где гитарист просто тянет одну ноту, и все. И он тянет ее просто по-разному. Он чуть-чуть оттянул на четверть тона вверх и так далее. Но, на самом деле, одна струна, одна нота, и все. (Смеется.)
К. Мацан
— Нот-то всего семь, как принято говорить. Хотя на самом деле их больше, мы это знаем.
П. Пиковский
— Да, да. Должна быть песня, должно быть настроение. В этом…
А. Пичугин
— Больше, да?
К. Мацан
— Ну, семь нот — это в нормальной гамме по определенному ладу. А там же еще полутона. То есть всего их двенадцать — от октавы до октавы.
П. Пиковский
— Не, ну нота-то одна и та же!
А. Пичугин
— Вот сколько лет живу — не знал.
П. Пиковский
— Как же — соль диез или соль бемоль, но нота-то одна и та же!
К. Мацан
— Да, но…
П. Пиковский
— Просто альтерируется она как бы в разные стороны.
К. Мацан
— Мы начали говорить об истории группы. Вот московский период группы «Хьюго» — чем отмечен он? Поменялось многое, да?
П. Пиковский
— Поменялось многое. Когда я жил в Питере, у меня был нижегородский состав, с которым я начинал когда-то. Но в какой-то момент просто дальнейшая работа стала невозможной ввиду расстояния, ввиду того, что мы как-то… В общем, топонимика, как обычно, сыграла свою дурную роль. Мы, кстати, до сих пор сотрудничаем иногда, мы с ними дружим очень все. У меня, причем, оба состава — они, там… Уже у них свои какие-то отношения сложились. И, конечно, в Москве я начал собирать музыкантов, потому что надо было репетировать, что-то надо было делать, куда-то надо было двигаться. И, в общем, подобрался такой состав, который долгое время уже со мною — ну, уже на протяжении последних… ну, не помню даже, сколько лет прошло. Наверное, лет пять, может быть, четыре года. Ну, сейчас вот, я говорю, он тоже опять видоизменяется — появилось два гитариста, которые… Я даже не могу сказать, что они прямо в составе, но вот именно на этот тур и, наверное, на ближайшие концерты группы это точно вот тот состав, который лично меня просто, когда мы репетируем даже, он меня вот настолько приподнимает, потому что это какая-то божественная для меня музыка. Совсем не та музыка, скажем так, которую я изначально писал. То есть она преображается. В ней появляется такое наполнение — духовное очень, очень светлое, очень такое атмосферное.
К. Мацан
— Вот о чем интересно спросить еще. У нас был недавно в гостях тоже Ваш коллега — на всякий случай, не буду называть его имени, потому что буду цитировать. Вдруг неточно процитирую! Но мысль была такая… Он тоже музыкант, выступает очень активно. И мы говорили о процессе сочинения песен, о написании песен. Часто люди, которые что-то пишут, говорят, что «ну вот это не я написал — мне диктуют, я просто записываю». А он даже, вот наш собеседник, дальше эту мысль развил. Он сказал, что вообще смирение и вдохновение — это примерно одно и то же, потому что когда ты творишь по вдохновению, ты чувствуешь, что тебя тут очень мало, тут очень много того, что не от тебя в тебе, не твоего, а просто вот, ну, Божественного, говоря прямым языком. Только надо к этому очень ответственно относиться и не каждый свой выверт сознания принимать за откровение. Но человек верующий понимает, что Бог участвует, без Него ничего не получится, без Него невозможно творить, как без некоей основы. Вот как Вы это чувствуете? Вы (нрзб.)?
П. Пиковский
— Да я подписываюсь под каждым словом. Подписываюсь. Я абсолютно согласен. Более того, чтобы не быть голословным, и чтобы Вы не подумали, что я прямо сейчас вот тоже себе это сам придумал… Я неделю назад дал интервью, где вот ровно об этом же и почти такими же словами говорю. Вот я Вам потом ссылку скину — можете почитать. Я подписываюсь под каждым словом. Вдохновение и смирение — это два спутника. Если не одно и то же, два спутника. Потому что, действительно, есть в каждом из нас Божье ядро, о чем мы и говорили в самом начале. Вот это Божье ядро — оно и излучает. Оно может исцелить, излучить. Это, конечно, не я. Кто я? Я ничего без Бога не могу, кроме гадостей каких-нибудь. И то как бы все по воле Божьей случается.
К. Мацан
— А вот как тогда то, о чем я сказал… Как в себе все-таки разделять и не впасть в какое-то заблуждение?..
П. Пиковский
— В прелесть?
К. Мацан
— Я хотел этого слова такого богословски окрашенного избежать, но хорошо, что Вы сами его произнесли. В прелесть, в самообман такой — что если вот чего-то в голову пришло — «ну, это, понятно, от Бога»?
П. Пиковский
— Ну, я так думаю, что это надо только чувствовать. А если…
К. Мацан
— Только интуитивно?
П. Пиковский
— Ну да. А может быть, есть такой человек… Это не обязательно даже может быть опытный священник какой-то, а это может быть просто человек, который уже это почувствовал, он может это объяснить. Вот если такой человек находится, очень хорошо. Потому что, на самом-то деле, все люди… Вот как Борис Борисович Гребенщиков говорил о том, что… о встрече с Дэвидом Боуи в Нью-Йорке… Он говорил: «Их очень выгодно отличает от множества российских звезд то, что они — истинные джентльмены, и они окружают тебя как гостя какой-то невероятной заботой и вниманием, и ты не чувствуешь, что они вот — боги, а ты вот где-то внизу. То есть ты чувствуешь абсолютно наравне, они проявляют неподдельный интерес». И мне кажется, что джентльмен, «мягкий человек», это «обходительный человек, деликатный» — это как раз и есть вот это Божье проявление вот этой скромности как раз. И если ты с такими людьми общаешься, если они составляют твое окружение, то ты, я думаю, и сам должен стать таким же.
К. Мацан
— Это где-то у Честертона, что ли, была такая мысль, что прежде, чем воспитать христианина, нужно воспитать джентльмена.
П. Пиковский
— Вот.
К. Мацан
— А по-моему, отец Серафим Роуз об этом говорил — тоже о важности вот культурного бэкграунда, — что «перед тем, как обожиться, нужно очеловечиться».
П. Пиковский
— Абсолютно, абсолютно. Я согласен.
К. Мацан
— Давайте мы под занавес программы обратимся к еще одной песне, а до этого напомним, что мы разговариваем сегодня с Павлом Пиковским в преддверии концертов группы «Хьюго» и Павла Пиковского. Давайте еще раз объявим даты.
А. Пичугин
— 5 декабря, то есть послезавтра — Владимир, 6 декабря — Нижний Новгород, 7 декабря — в Петербурге и 8 декабря — в Москве, в «Муми-тролль мьюзик баре». Павел Пиковский… Будет презентация нового альбома нашего гостя Павла Пиковского «Впереди Китай». Спасибо большое за то, что к нам сегодня пришли.
П. Пиковский
— Спасибо. И я очень рад. Всегда рад.
А. Пичугин
— И песня последняя — «Сын Человеческий».
П. Пиковский
— «Сын Человеческий».
А. Пичугин
— Прощаемся с Вами мы — я, Алексей Пичугин…
К. Мацан
— …Константин Мацан. И оставляем Вас наедине с музыкой.
Деяния святых апостолов
Деян., 6 зач., II, 38-43
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Как христианину правильно организовать свою жизнь? Существуют ли какие-то рекомендации по этому поводу? Ответ на этот вопрос находим в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который читается сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
38 Петр же сказал им: покайтесь, и да крестится каждый из вас во имя Иисуса Христа для прощения грехов; и получите дар Святаго Духа.
39 Ибо вам принадлежит обетование и детям вашим и всем дальним, кого ни призовет Господь Бог наш.
40 И другими многими словами он свидетельствовал и увещевал, говоря: спасайтесь от рода сего развращенного.
41 Итак охотно принявшие слово его крестились, и присоединилось в тот день душ около трех тысяч.
42 И они постоянно пребывали в учении Апостолов, в общении и преломлении хлеба и в молитвах.
43 Был же страх на всякой душе; и много чудес и знамений совершилось через Апостолов в Иерусалиме.
В только что прозвучавшем отрывке мы находим краткую, но ёмкую характеристику первой Церкви. Говорится, что после проповеди апостола Петра в Иерусалиме к последователям Спасителя присоединилось около трёх тысяч человек. Приняв крещение, они радикально изменили свою жизнь. Книга Деяний описывает, в чём внешне проявлялось это изменение.
Во-первых, они пребывали в учении апостолов. Ученики Спасителя рассказывали вновь крещённым подробно об Иисусе Христе и Его учении. Важной частью этого обучения было объяснение Священного Писания. Несмотря на то, что вновь обращённые, будучи иудеями, знали его с детства, апостолы расставляли в тексте новые акценты. Они показывали, как древние пророчества указывали на пришествие Христово и появление христианства. Благодаря такому обучению Писание оживало. Люди ощущали себя участниками священной истории.
Во-вторых, в прозвучавшем только что отрывке говорится, что уверовавшие пребывали в общении и преломлении хлеба. Иными словами, они регулярно собирались на общественное богослужение, Литургию, для того чтобы принять участие в центральном Таинстве Церкви, Евхаристии, то есть Таинстве благодарения. Это было торжественное собрание, во время которого они причащались Тела и Крови Христовой, а также делили друг с другом трапезу.
В-третьих, книга Деяний святых апостолов сообщает, что верующие пребывали в молитве. Очевидно, что речь идёт о личном духовном делании. Причем под молитвой подразумевается не только словесное общение с Богом, но и всякое дело, которое совершается человеком в присутствии Творца, то есть с непрестанной памятью о Нём.
Заканчивается рассказ упоминанием о том, что «был страх на всякой душе». Под страхом здесь, конечно же, подразумевается не животный ужас, но состояние благоговения и священного трепета, в котором пребывали первые христиане. Ведь благодаря такой упорядоченной организации своей жизни, они получали вполне ощутимые духовные результаты, а именно — опыт реального присутствия Творца. Господь наполнял Своей благодатью саму их повседневность и быт.
Очевидно, что в рамках христианской традиции пути к Богу довольно разнообразны. Вспомним, например, жизнь отшельников, которые уходили в пустыни и пребывали в уединении до конца своих дней. Или судьбу тех людей, которые, видя подвиг мучеников, объявляли себя христианами и тут же принимали смерть, а вместе с ней обретали Царство Небесное. Однако описанный в только что прозвучавшем отрывке путь наиболее универсальный. В каком-то смысле он самый надёжный и безопасный. Следуя ему, все мы, простые люди, можем установить живую связь с Творцом и в той или иной степени навести порядок в своей духовной жизни. Ведь правила предельно просты. Каждый день старайся хоть немножко узнать о своей вере. Найди церковную общину себе по сердцу. Принимай участие в её богослужениях и таинствах. По мере сил служи этой общине. Поддерживай постоянную связь с теми, кто так же, как и ты, идёт по пути спасения. Учись у них, спрашивай совета, сам, если понадобится, щедро делись своим опытом. Наконец, веди личную духовную жизнь. Исполняй заповеди Евангелия и во всех своих делах ищи волю Бога. Говори с Ним чаще, а не только в установленное время утром и вечером. В той степени, в какой проявим усердие и заботу об этих сферах своей жизни, Бог наполняет наше сердце, и у нас появляется опыт Его реального присутствия во всех наших делах.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Любовь — христианский взгляд». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы говорили о том, что такое Божественная Любовь, как она проявляется в жизни человека, а также о том, чем отличаются любовь к Богу и любовь к ближним.
Ведущая: Марина Борисова
Все выпуски программы Светлый вечер
«Вера и социальное служение». Наталья Москвитина
У нас в гостях была журналист, основатель фонда «Женщина за жизнь» Наталья Москвитина.
Наша гостья рассказала о своем пути в вере, о том, как для неё связаны смирение и дерзновение и том, как она, несмотря на свои страхи и многочисленные трудности, основала фонд помощи беременным женщинам в сложных жизненных ситуациях. Наталья поделилась, что ей помогает в достижении более внимательной и осознанной молитвы, а также в чем для неё проявляется богооставленность, и что помогает ей выходить из этого состояния.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— Светлый вечер на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. С трепетной радостью нашу сегодняшнюю гостью приветствую: Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». Привет.
Н. Москвитина
— Привет.
К. Мацан
— Будем на ты, как в жизни. Я очень рад тебя видеть в студии радио «Вера». Мы с тобой за последние месяцы, годы на радио «Вера» не раз встречались, и это очень радостно, хорошая традиция, но в основном говорили об общественных проектах, о твоей работе, о фонде. Я думаю, что и об этом тоже мы сегодня поговорим, куда же без этого. Но я очень рад возможности сегодня с тобой поговорить больше о личном, до той степени, до которой об этом можно рассказывать, о вере, о пути к вере, пути в вере, о том каком-то мировоззренческом основании, которое, как мне кажется, стоит за всей твоей общественной работой разнообразной. Вот путь к вере и в вере у человека, как мне кажется, состоит из этапов. Это какие-то открытия за открытием, событие за событием, которые как-то в цепочку складываются, и потом, окидывая так ретроспективно, человек говорит: вот мой путь к вере. Вот какие этапы самые главные на своем пути ты бы выделила?
Н. Москвитина
— Ну ты знаешь, я родилась вообще в Волгограде. И я бы даже сказала в Сталинграде. Несмотря на то, что во время моего рождения город назывался Волгоград, но для меня все что связано с Великой Отечественной войной, со Сталинградской битвой, это не пустой звук. Как-то так случилось, что я очень чувствительно все это воспринимала, я выросла прямо рядом с мельницей Гергардта — это единственное здание, которое осталось после войны, потому что город был полностью разгромлен, и домом Павлова, они рядом между собой. И моя мама, кстати, родилась как раз в доме Павлова. Ну там от дома одна стена осталась, но дом восстановлен был, и вот в этом доме она родилась. То есть это вот контекст моей жизни.
К. Мацан
— А эти вот дома, которые ты перечислила, это, так понимаю, вот точка, которую удерживали в боях...
Н. Москвитина
— Да, 58 дней оборона дома Павлова была. И до реки Волги там оставалось, и сейчас также остается, около двухсот метров — нельзя было сдать этот берег, и у нас говорят: за Волгой для нас земли нет. То есть иначе бы мы не только проиграли бы Сталинградскую битву, но не было бы вот этого перелома всей войны. И мне кажется, отсюда все, то есть вот от такого четкого понимания, что ты можешь изменить, изменив себя, ты можешь изменить очень многое. И мы каждый год обязательно там на 2 февраля ходили в «Сталинградскую битву» в панораму и, в общем, ну казалось бы, все одно и то же, и вокруг были дети как дети, абсолютно нормальные мальчишки и девчонки, которые бегали там между экспонатами, дергали там за косы девчонок, смеялись. Я почему-то всегда это воспринимала очень серьезно. И для меня вот этот вот хлеб, перемешанный наполовину с землей, это все было здесь и сейчас. И я действительно отходила после каждого такого похода еще две недели. Ну там было все это очень реально, как сейчас вот храм Вооруженных сил и музей «1418 шагов к Победе», нечто похожее было, тоже очень современное, и в «Сталинградской битве». И я, честно, даже не понимала, как можно к этому так поверхностно относиться, как мои одноклассники. И это как бы вот жило со мной еще какой-то промежуток времени, пока мы писали сочинения после этого. Ну как бы каждый год одно и то же, но я видела, как война меняет человека, я видела, что такое жизнь на стыке войны, и воспринимала это как ну такой вызов что ли для себя. Я не знаю, как это, в какой-то проекции объяснить. Потому что я все-таки, мне 37 лет уже будет, но почему-то, мне кажется, я недалеко от этого момента ушла и по-прежнему все это проживаю. Момент, что Бог очень рядом, и война — это очень неожиданная вещь, также как и начало и конец жизни: в любой момент жизнь может оборваться, и поэтому ты предстанешь перед Богом. И я училась в духовно-певческой школе. С семи лет, наверное, с семи лет, и изучала Ветхий Завет, историю религий, православие, конечно же, это было. И группа, с которой я училась, была старше меня, я была самая младшая. Там были вообще старшеклассники, то есть мне там было очень неуютно, потому что вокруг были взрослые думающие люди, и я все время была отстающей, моя большая проблема была в том, что я не успевала конспектировать, я вообще плохо писала. И со мной ходила бабушка. И она на задних рядах сидела, все это записывала, и потом мы все это разжевывали дома. И это был период, когда храмы только-только открывались.
К. Мацан
— А это был какой-то твой интерес или родители решили, что нужно ходить в духовно-певческую школу?
Н. Москвитина
— Это даже это совпадение каких-то непонятных вещей. Я не могу сказать, что я туда сама побежала, потому что это просто открылось впервые в городе —духовно-певческая школа. Я до этого ходила на фортепиано.
К. Мацан
— Надо идти.
Н. Москвитина
— Да, надо идти. Но пошли из нашей школы всего три человека: я, моя лучшая подруга и моя одноклассница. И так мы, в общем, до конца и проучились. И вместе с бабушкой я приходила к вере. И параллельно мы с бабушкой все время ходили на службы. Тогда, значит, восстановили Казанский собор, это кафедральный собор в Волгограде, и мы там были на всех службах. Я помню службу пасхальную ночную, и помню до деталей, до запахов — это вот прямо это часть моего детства. Я мало что помню, кроме вот таких ярких вспышек: именно служба, какие-то серьезные моменты моего там нравственного выбора. Например, я с подружкой пошла в магазин, она взяла меня с собой для того, чтобы я вместе нее купила ей сыр. Ну этот момент очень так характеризует детство очень так хорошо. Она стеснялась это сказать и всегда брала меня с собой за хлебом и за сыром там. И нам надо было до магазина дойти, там минут пятнадцать идти, и я все шла и как бы ее отчитывала, говорила: ну когда ты уже, Наташка, сама будешь ходить? Ее тоже Наташа зовут. И когда мы уже пробили этот чек, помню, такие серые чеки были, да, отдельно они пробивались, мы с этим чеком встали уже в отдел. И вдруг перед нами старушка стояла. И на эту старушку продавщица начала очень сильно как-то кричать — что-то было не так, не знаю, может, она чек не пробила, ну я вообще ума не приложу, что там произошло. Но меня это настолько возмутило, и я в момент включилась, и я стала ее защищать и наезжать на эту продавщицу, и говорю: как вы вообще смеете, это пожилой человек... В общем, я сама от себя не ожидала, и вот вся вот эта вот концентрация какой-то там несправедливости, да, вот все, что я тогда переживала, вот все это на мне сошлось. В общем, я решила защитить этого человека и, естественно, продавщица никак... ну она обалдела вообще: какой-то ребенок там, не знаю, десяти лет там, вот так вот себя ведет. И говорит правильные, по сути, вещи. И дальше пошло все вообще не по плану: то есть я обошла прилавок, за ним была дверь, она вела в коридор, и там была написано «Дирекция», и я, в общем, пошла туда. И, значит, я открыла дверь с надписью «Директор», зашла туда и продолжила свой монолог. И не помню вообще ответной реакции, я помню, что мне не было ни стыдно, ни страшно, ничего. Я должна была закончить это, я оттуда вышла совершенно удовлетворенная, что справедливость восторжествовала. И ушла оттуда. В общем, поход за сыром окончился помощью старушке.
К. Мацан
— Вот где предыстория фонда «Женщины за жизнь».
Н. Москвитина
— Ну ты знаешь, я возвращаюсь к каким-то реперным точкам в своей жизни и понимаю, что зачатки были тогда. И еще был момент. Я очень хотела работать с детства, с 12 лет, и я пошла на биржу труда, а туда брали с 14. Но моей подружке было 14. Нас было три, и нам было 12, 13, 14. И провели по документам то, которой 14, а нас как бы просто скопом взяли и сказали: идите, короче, работайте, но по документам вот так вот. Ну типа зарплата одной платилась или что-то, как-то так, не помню. И нас поставили сначала на детский садик, подметать двор, и это было очень тяжело, потому что ну мы были маленькие, а метлы были такие вот, деревянные, там скрученные проволокой из веток, да, вот сама вот эта часть, которая, метет, они были очень тяжелые и очень грубые, и мы за несколько дней натерли такие мозоли, которые кровили. И мы пошли, в общем, это все говорить руководству: поставьте нас куда-то помогать детям, потому что мы, в общем-то, в садик пришли. Но нас не услышали, мы пошли опять на биржу труда, и нас поставили после этого (ну то есть мы как бы везде требовали, что вообще-то надо в соответствии с правилами действовать, да, какой-то все-таки распорядок должен быть) и нас поставили в другой садик. Мы начали там работать, и мы увидели изнутри вот этот весь произвол, когда детей били, там по лицу били, ругались матом, обсуждали свою интимную жизнь — причем это для меня был вообще колоссальный стресс, то есть я услышала эту всю правду отношений между мужчинами и женщинами. Женщины там все, нянечки и так далее, были совершенно не на высоте, и это все слышали маленькие дети. И ну, наверное, предел уже моего терпения был, когда на моих глазах ребенка, которой не говорил еще (это самая такая ясельная группа) били прямо по щекам.
К. Мацан
— Кошмар.
Н. Москвитина
— А до этого все накопилось. То есть мы видели, как они наливают в чайник воду из-под крана, как будто бы кипяченая вода. Ну вот все вот это вот, вся неправда, она была перед нами. А мы дети, мы вот как бы очень искренние. И я решила рассказать это все маме этого ребенка. Она меня не послушала. Ну естественно, я сама ребенок. И тогда рядом с домом был, я не знаю, вот я воспринимаю сейчас, это был какой-то фонд «Семья» — я не знаю, вот 90-е годы, что это на самом деле было, ну какая-то вывеска была, связанная с помощью семьям. И мы туда втроем пришли. А нас еще, так интересно, раскидали по разным группам, чтобы мы между собой не общались. Но когда мы вечером обсуждали, у каждого в группе было одно и то же. И мы пришли туда, и я все это по полочкам рассказала, что вот так вот и надо с этим что-то делать. И, наверное, это было со стороны просто очень революционно: три ребенка, которые возмущенно вот это все рассказывают и ищут, как можно помочь другим детям. И эта женщина сказала: вы что, ну в принципе это все ужас, кошмар, и с этим нужно что-то сделать. Но по закону мало что сделаешь, потому что доказать это — как докажешь. Еще мобильных телефонов же не было. И она спросила: а как там вообще на кухне? Чисто, нет? Ну и тут, конечно, просто у меня там список был подготовлен, там и тараканы, и все. И на следующее утро, когда мы пришли в садик, там уже стояла пожарная машина, скорая, всех вывели из садика и началась проверка. С тех пор на биржу труда меня не брали. Но в 14 лет я устроилась уже работать внештатным корреспондентом в газету. И это, в общем, просто шло по нарастающей, понимаешь, это были какие-то зачатки. Но в целом, наверное, самое интересное для меня это помощь людям и сами люди. Вот сами люди. И в какой момент человек пересекается с Богом и осознает это или не осознает, но уже есть какое-то вмешательство Бога, как меняется его жизнь, меняется ли, и как это можно спроецировать и на меня. То есть это всегда опыт: смотря на других людей, ты понимаешь, что человек рядом с тобой, он всегда выше, глубже, правильнее и удивительнее. И рядом все люди, они ну как бы хорошие и уникальные, да. Я ну вообще вот не воспринимаю людей, что они какие-то не такие, они там подлецы. Мы все подлецы, и мы, у каждого есть это испытание. Мне кажется, Бог как-то так вот проверяет нас, что мы думаем, что у нас будет проверка на то, на то — там не солгать, там еще на что-то, на самом деле нас на какие-то другие вещи проверяют. Вот сколько я смотрю судеб других людей — это очень нестандартные ситуации, где-то даже очень такой искренний диалог с Богом, когда ты не можешь спасовать, ты тоже должен как бы давать такой, в полный рост, ответ Ему, где-то делая вот неправильные что ли вещи. Как у Луки Войно-Ясенецкого, когда произошел спор, когда Господь ему говорил, что ты должен выбирать: или ты пишешь книги, или ты оперируешь. Я вот ну сейчас детально не помню, но меня это поразило, и я поняла, что этот диалог, он у каждого происходит, это какой-то, может быть, даже дерзновенный диалог, но где ты смелый. И вот Бог любит смелость эту, когда ты можешь ответить и тебе есть что сказать.
К. Мацан
— Наталья Москвитина, журналист, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». А у тебя этот диалог по поводу чего?
Н. Москвитина
— Наверное, за других людей. Вот очень много видя таких случаев, очень разных, когда люди себя очень по-разному ведут, вроде как превращаешься в такого ходатая что ли и...
К. Мацан
— За них перед Богом.
Н. Москвитина
— Ну да. Ну то есть я в корне изменилась вот через свое это социальное служение. И началось социальное служение с такого моего дерзновенного, знаешь, запроса: я не хотела идти в антиаборты, я так и сказала, что только не в антиаборт. Я очень долгое время просила Бога, чтобы Он меня поставил послужить. И я это видела как достаточно непростой выбор, потому что я не видела себя ни там, ни там, ни там — я везде себя пробовала и после миссионерских курсов я не знаю, где я не была. И ну это и кормление бездомным, это помощь людям после неудавшегося суицида, это и отправка посылок в тюрьмы, это и помощь беременным, и разная антиабортная деятельность просветительская, и помощь отказникам. И все, знаешь, вот как будто бы ну что-то, вот ну то есть я искала, искала — это было очень тяжело прямо, я очень переживала, это длилось долгие годы. И я примерно раз в неделю ездила в храм Христа Спасителя, к мощам Филарета Дроздова — ну как для меня это был святой миссионер, который поможет мне, человеку после миссионерских курсов, как-то определиться. И там был и спор, там было и выпрашивание, там было, ну то есть все: я говорила и с напором, прося, и так, и так. Раз в неделю то есть я стабильно ехала к нему, как к родному человеку, и на коленях просила: укажи мне путь, ну как-то за меня попроси Господа, ну что делать женщине? Мужчине очень легко, он может ну хотя бы алтарничать. А что можно сделать женщине?
К. Мацан
— Как ты почувствовала, что вот ответ пришел, если он пришел?
Н. Москвитина
— Ну он пришел.
К. Мацан
— Что вот это вот теперь я на своем месте, через что это воспринимается человеком?
Н. Москвитина
— Это вот через мою дерзновенную фразу: только не в антиаборт — это совершенно точно. И я сказала, что только не туда, потому что это расчлененка, это достаточно агрессивная деятельность — ну то есть я так ее видела, она такая была.
К. Мацан
— Когда говоришь: только не в антиаборт — ты имеешь в виду что только вот не этим видом социального служения я хочу заниматься. Чем угодно, только не этим.
Н. Москвитина
— Вот-вот.
К. Мацан
— И именно этим пришлось.
Н. Москвитина
— Да, да. Н у это как бы так Господь ставит. Ну если ты там на расслабоне это все делаешь, то это ну не жертва.
К. Мацан
— Ну вот этот момент, когда ты, не знаю, соглашаешься, или понимаешь, или чувствуешь, что вот да, это я на своем месте. Спрашиваю, потому что многие, думаю, наших слушатели, которые размышляют о вере и об отношениях с Богом, вот этим вопросом задаются: как вот как понять, что я сейчас здесь, где должен быть и вот это, грубо говоря, это Божия воля?
Н. Москвитина
— Ну во-первых, это правильно задать вопрос, найти тон и не вымучивать его. Я просто подошла к этому вопросу вплотную и задала его очень искренне. То есть это был прямо... Ну я поняла, что там, там, там я была и что похоже, что самое очевидное — это антиаборты. Ну я так и сказала: все что угодно, только не кидай меня в терновый куст. И повторила это несколько раз. И после этого мои друзья сказали... Ну прошло, я не знаю, несколько месяцев, наверное, я прошла через развод. И это был очень сложный период, когда ко мне пришли друзья в гости и, видя, что я в тяжелом очень состоянии, сказали: ты не хочешь вообще вот ну какое-то движение женское открыть, помогать другим женщинам? Ну вроде как это было из головы, то есть это было: ну тебе плохо — ты помоги другим, все равно вокруг тебя столько беременных крутится. Это, правда, было на тот момент — и беременных, и бесплодных, и тех, кто после бесплодия рожают. И как бы вроде такие наметки уже были, да, промыслительного пути, но воедино это не собиралось. И наверное, отсюда, от моего отрицания и пошел этот вот запрос. И вот ровно там через небольшое время я встала и вот перед этим выбором уже сама, я интуитивно чувствовала, что вот это оно. Но после того, как я решилась на это, где-то было полтора года очень тяжелых метаний, очень. Потому что деятельность, ну откровенно говоря, не по силам, невозможно где-то этого ресурса набраться и спокойно заниматься антиабортом. Антиаборты — это там, где смерть откровенная, где убийство, это все очень сильно ощущается, это очень сильные человеческие драмы, это где и любовь, где интимная сфера — это вот просто все на грани. И я, естественно, хотела развернуться и уйти. То есть у меня все время было такое чудовищное просто испытание. Я человек, который, ну мне вообще не свойственно поворачивать назад, вот это вот оборачиваться. Взявшись за плуг, не оборачивайся — это очень вообще мой девиз. Но тут я сомневалась, что это мой путь. То есть я, уже встав, все время у меня голова мне не давала покоя. Почему, потому что, открыв вот этот, ну сначала это не фонд был, это было волонтерское движение, в очень большом количестве пошли эти женщины. И первое, что нужно было, это помогать материально. Нашлись там психологи там, гинекологи, но людям конкретно там нечего было есть, а денег не было вообще. И я вкладывала свои деньги после развода, да, и это все было просто на разрыв аорты. Я искала, я встречалась со всеми, с кем, мне говорили: с этими не встречайся, эти плохие, эти еще хуже, а эти вообще там, да, — я ко всем трем категориям ходила. И у меня не было никаких предубеждений, потому что эти женщины — вот они везде, у них есть имена, фамилии, у них есть там, они сейчас перед этим выбором. Мне было вообще не до этих вот размышлений глубоких. Но я не могла понять: если Господь не дает вот этой стабильности уже тогда фонду, а для меня это все вообще было в новинку, я не знала, как фонд собирать, и в моей записной книжке — это было очень важно, — не было ни одного телефона, на кого бы я могла опереться. То есть не было никаких сильных людей вообще. То есть и мне пришлось само стать сильной. Это для меня самый главный вызов в жизни. Я всегда считала, что я очень слабая. Вот чему меня научил фонд — я узнала, что я сильная. Ну я до сих пор считаю, что я слабая, но я просто вижу результат деятельности. И меня метало так, что я ну если не каждый вечер, то, видит Бог, там первые полтора года восемьдесят процентов моей деятельности сопровождалось горючими слезами по ночам. Я прямо реально плакала навзрыд перед иконами. И у меня перед иконами такой коврик, и этот коврик просто слышал все. То есть я прямо навзрыд кричала и говорила: Господи, ну почему я тут? Что мне делать? Почему, если Ты меня туда поставил, что я должна этим женщинам сказать? Мне же надо конкретно им помогать. И ошибок тоже было много. Ну они и до сих пор есть. Я как бы абсолютно четко осознаю, что тут нет какого-то проторенного пути, это очень сложная деятельность, и она получается только потому, что ты рискуешь. И какое-то большое дело, оно всегда сопряжено именно с риском, с тем, что ты всегда будешь ошибаться, как бы ты ни старался, все равно, вот эти вот падения, они дают вообще-то...
К. Мацан
— Скажи, вот ты в начале программы упомянула, что такой твой какой-то принцип, твое мирочувствие — это что вокруг прекрасные люди, все лучше меня. Как один священник у нас в эфире, мне кажется, замечательно сформулировал, что смирение — это когда не я хуже всех, а все лучше меня. А с другой стороны, ты говоришь о разных трудных ситуациях, в которых очень легко в человеке разувериться. Не в женщинах, допустим, которым требуется помощь, а в том, кто их бросил, например, или в тех, которые помогают или не помогают, но обманывают. То есть ты видишь такую достоевщину, о которой я, допустим, могу только догадываться, а ты в ней живешь и работаешь часто. Как не разочароваться в людях?
Н. Москвитина
— Ну не знаю.
К. Мацан
— Хороший ответ.
Н. Москвитина
— Ну честно, не знаю. И бывают такие моменты, когда ты очень сильно устаешь, и ну как-то вся вот эта вот несправедливость жизни, неправильных поступков людей выходит на передний план, и ты понимаешь, да какое ты вообще ничтожество, что ну, грубо говоря, я вот выйду отсюда и скажу: вот я сказала, что там все люди хорошие. Ну а не ты ли думала вот... Ну это я все, и это все я, да. Я только боюсь быть неаккуратной к людям. Я очень обычный человек и, может быть, хуже всех тех, чьи ошибки я наблюдаю каждый день, просто грешу, наверное, другим. И я боюсь в своей вот этой вот какой-то, ну своими установками, думая, что я там лучше, вот это вот все — это же неистребимо вообще, да, — поранить другого. Поранить человека, который ну явно что-то делает абсолютно там против совести, там ну те же аборты или измены, этого всего очень много. Но столько раз я убеждалась в том, что это вообще не правда жизни, что это настолько на поверхности, что эти люди могут быть святыми. Я же не могу увидеть там нимб или что-то, но это настолько чувствуется. Люди, которые женщины, совершили аборты, люди, которые предавали — столько вот как бы этой грязи ты видишь, слышишь, перевариваешь, очень тяжело это дается, и потом — раз, ты человека видишь с другой стороны. И ты поражаешься, что ты намного хуже. Вот.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». И мы говорим и о Наташином социальном служении, о том, как это связано с мировоззрением, с верой. И вот как раз, может быть, к этому второму измерению этой темы я хотел бы обратиться. Мне как-то, помнится, в свое время в одной из наших бесед (я уже, честно говоря, не помню, это была частная беседа или интервью твое было) поразила, очень согрела история, ты просто рассказывала о своем опыте, что время от времени ты уезжаешь из города на какой-нибудь отдаленный домик где-нибудь в лесу, просто гуляешь и просто разговариваешь с Богом. Я почему эту историю запомнил, потому что настолько это непохоже на то, как мы обычно думаем при слове «молитва»: вот либо церковная служба идет, люди стоят и молятся лицом к алтарю, либо какие-то тексты произносишь — чьи-то древние, святые, глубочайшие тексты, но вот какие-то не твои. Либо там дома стоишь. Если человек совсем на Церковь смотрит со стороны, то молитва это, как правило, кажется, какое-то выпрашивание чего-то, такое вот настойчивое домогательство до Бога, что вот хочу так, сделай, как я хочу. А ты рассказывала об опыте, который совсем не похож на это, какой-то просто разговор с Богом, и обращение к нему «Папочка» — вот что это такое, чем это важно?
Н. Москвитина
— Ну я прошла такой путь от Иисусовой молитвы, и почему-то нашла свой абсолютно другой диалог. Он именно мой, и вообще вот эта вся история про то, что мы все очень разные, и Бог с нами общается, исходя из наших внутренних настроек. И мне куда ближе благодарить Папочку и говорить, что я Его очень сильно люблю, это придает мне силы, я чувствую, что Он рядом. И вообще неважно, что как протекает день, но нужно обязательно найти вот эту вот волну. Иногда бывает еще вот такой лайфхак, там можно, да, уехать куда-то за город, в природу, найти какой-то свой уголок, именно только вот твой, может быть, даже никому не говорить, где это. Ну я так поступаю, я конкретный адрес и геоточку никому не говорю. Но еще есть такое, что я выезжаю на Садовое кольцо и делаю круг, то есть я вот в своем потоке еду и все это время молюсь, то есть мне не надо отключать мозги на то, где свернуть и так далее. Вот это определенное время занимает и очень помогает. Однажды я как бы случайно на это вышла, а потом поняла, что это классный такой ход для того, чтобы уединиться с Богом.
К. Мацан
— В городе причем.
Н. Москвитина
— В городе, да. Ну какой-то смысл есть и в этом цикле, то есть этот круг ты проживаешь, как-то все переосмысливаешь. Ну вообще духовная жизнь — это долгий-долгий путь, я думаю, до конца жизни мы не сможем это все препарировать до конкретных форм, у всех очень по-разному. Но я вот просто кайфую от того, что Бог дает какие-то еще возможности найти к Нему обратиться, и я думаю, что для определенного периода хорошо все: и молитвы по молитвослову, и молитвы, выученные наизусть, те которые ты ну от сердца, пусть их несколько, но от сердца, и Псалтирь, и вот именно вот какие-то вот такие вещи, из ряда вон выходящие.
К. Мацан
— Ну когда я вопрос задавал, конечно, я ни в коем случае не хотел обесценивать и церковную молитву, и молитву по молитвослову. Но вот почему еще так мне это запало в душу, твой рассказ про вот это вот обращение к Богу «Папочка», и это, кстати же, вполне в традиции: «Авва, Отче!» — «авва» это же и есть «папочка», это уменьшительно-ласкательное обращение.
Н. Москвитина
— Это я да, от тебя уже узнала.
К. Мацан
— Можешь приходить почаще. Я почему еще это так запомнил, потому что мне кажется, не знаю, так это в твоем случае или нет, вот прийти к такому обращению к Богу, к такому состоянию — это ну это не просто так, это что-то значит во внутреннем мире. То есть, видимо, был какой-то запрос, это как какой-то результат какого-то пути. Вот что это, желание все-таки пережить отношения с Богом как с Отцом, нехватка Отца в метафизическом смысле, Небесного, желание защиты, осознание собственной слабости и обращение — ответом на что было это вот, этот лайфхак?
Н. Москвитина
— Ну я думаю, что я очень слабая на самом деле. И несмотря на то, что жизнь меня ставит в такие условия, где мне нужно быть очень сильной, я открываю себя с сильной стороны, на самом деле я абсолютно не такая. Очень много граней, и я не могу ничего сделать с тем, что я все равно человек, который живет в таком внутреннем патриархате своей головы.
К. Мацан
— Это как?
Н. Москвитина
— Ну я все-таки считаю, что над женщиной должен быть мужчина, а над мужчиной должен быть Бог. Но я сейчас проживаю этап, период, когда у меня нет мужа, я стала главной для детей. Нет, ну отец присутствует в жизни детей, но тем не менее я как бы одна. То есть в отношениях в этой парадигме я и Бог, и я вот тут, в этом земном пути как одиночка двигаюсь, и надо мной есть только Бог, и Он мой начальник. И Он, я Его очень люблю, прямо вот я не могу это скрыть. И другой параллели как общение с Отцом у меня нет. И у меня были очень хорошие отношения с отцом, то есть это такой классический пример доброго, образованного, какого-то вот ну прямо идеального отца, которого я потеряла там как раз в один из периодов духовного роста. И я думаю, что Господь дал такой костыль, то есть Он открылся больше в тот момент, когда забрал отца. Ну как бы я, мне очень комфортно в этих отношениях, я не представляю, как можно по-другому, мне прямо очень гармонично, я всегда знаю, что папа со мной.
К. Мацан
— А вот если то, о чем мы говорим, переносить на отношения детей с Богом. Я имею в виду что, я вот по себе сужу, есть какое-то свое переживание общения с Небесным Отцом, и оно внутреннее, радостное, оно внутренне очень много значащее для тебя, и ты хочешь, конечно, чтобы дети испытали что-то похожее. По-своему, но что-то похожее. И при этом я сталкиваюсь с полной невозможностью это передать, этому невозможно научить. Это только может ребенок, взрослея, сам пережить. И тут же думаешь: а вдруг, вдруг не переживет? А вдруг я делаю что-то не так? А вот что здесь как родитель ты думаешь? Просто довериться, отдаться на волю Божию? Что может сделать мама или папа в этой ситуации, как тебе кажется?
Н. Москвитина
— Я что-то. похоже, хуже тебя, потому что не думаю об этом.
К. Мацан
— Ну почему же хуже, может, наоборот.
Н. Москвитина
— Ну я просто понимаю, что это не зона моей ответственности.
К. Мацан
— Хороший ответ.
Н. Москвитина
— Я могу свою жизнь проживать максимально откровенно и искренне перед детьми, и они уже свой выбор делают.
К. Мацан
— А дети в алтаре, мальчики, я знаю.
Н. Москвитина
— Ну да, да.
К. Мацан
— Интересуются.
Н. Москвитина
— И я не могу же их... ну то есть я даже не предлагала это, вот начнем с этого, да. И оно вот идет само, и ну наверное, будут какие-то периоды охлаждения. Ну, в общем, это все так и должно быть. Я должна это заложить сейчас, и я просто как-то без насилия это закладываю. Мне кажется, это нормально. Ну то есть они станут взрослыми, именно вот от вот этих вот испытаний — терять Бога, находить Бога, — именно так они и станут зрелыми. Даже не то чтобы взрослыми, можно быть и в пятьдесят ребенком, да, можно там в четырнадцать осознать.
К. Мацан
— Слушай, ну вот очень интересная фраза, важная мысль: это не зона моей ответственности, ты сказала. Я думаю, что для кого-то из наших слушателей это может прозвучать как формула пофигизма. Я не имею в виду, что ты это закладывала, но очень часто, когда человек говорит: а, это не моя ответственность — это такое «с меня взятки гладки». И понятно, что ты не про это говоришь, но в чем, как тебе кажется, разница между таким вот пофигизмом и между тем, когда это какое-то здоровое, не знаю, осознание своей ограниченности и доверия Богу? Что такое доверие Богу вот в этом смысле? Как бы ты это объяснила, допустим, человеку, который, не знаю, сомневается?
Н. Москвитина
— В смирении, мне кажется. Ну ты понимаешь, что ты... ну это не моя зона ответственности именно в том плане, что я не могу сделать больше, чем я делаю. И смысл того, что я приведу детей, людей, там подопечные те же дети? Я могу применить все свои методики там миссионерских курсов, но только я сломаю человека, и будет грош цена этому, я отверну от Бога. Это будет работать какое-то время, а потом что? То есть человек должен падать, набивать свои шишки, это проходить через боль. В человеке очень много боли, и он должен вырасти через это, через вот эти вот сломы, как, знаешь, кость срастается, там все равно это место болит. У каждого на протяжении жизни есть какие-то вот такие точки — смерти, какие-то, не знаю, падения там собственные, я не знаю, ощущение собственной некомпетентности, где ты понимаешь, что ты один. А если ты один, то на кого ты можешь опереться? И вот тогда только ты осознаешь, что вообще-то есть Бог. И вот в этом момент Он оказывается прямо очень рядом. Грош цена из того, что я это все объясню. Я же не дам им пощупать, я там вложу в голову, но я могу отвернуть человека. Поэтому вот за это я ответственна — за то, что я отвернула его от Бога. Поэтому я говорю в отношении свои детей все Богу, а не детям. Ну это же такая известная формула, да, но мы ее вроде бы как понимаем головой, а когда дети стали взрослеть, я это просто прочувствовала изнутри и сделала уже по интуиции.
К. Мацан
— У митрополита Антония Сурожского есть такая мысль, он вспоминает евангельский пример слепца Вартимея, слепца, который сидел у дороги и, когда Христос проходил мимо, вот он воззвал к Нему, и Христос его исцелил. И владыка Антоний этот пример приводит как опыт человека, который находился в крайнем отчаянии, в последнем отчаянии, когда нет никакой надежды на себя и ни на кого, когда вот полная, как бы мы сказали, безнадега, вот тогда изнутри этого отчаяния можно подлинно обратиться к Богу, вот тогда возникает надежда. То есть человек претворяет это последнее отчаяние на самом деле в настоящую надежду. Вот я сейчас говорю — ты киваешь. Ты понимаешь, о чем говорит владыка Антоний на практике, ты это проходила?
Н. Москвитина
— Постоянно я прохожу. Я вот постоянно на этом днище, знаешь, сижу и кричу, потому что ну больше уже, ниже уже никуда не опуститься. Но у меня другая аналогия: мне кажется, что это как в открытом космосе, где ты один, скафандр, и вот эта пуповина кислорода — это пуповина с Богом. Ну и вообще моя тема, понимаешь, это новорожденные, и тема пуповины мне очень близка. Я вот реально как-то метафизически проживаю и ощущаю эту пуповину с Богом, она никуда не девается. И тема моя сложная тем, что это тема смерти, и очень много смертей как абортов, и смертей детей, которые были рождены, и абстрагироваться от этого сложно. Я говорю про днище, потому что понимаю, что ну у тебя очень ограничены ресурсы, ты вообще ничего не можешь сделать. Ну, по большому счету, ты можешь только молиться и все. И ты видишь, как перед тобой происходят всевозможные чудеса, и все за тебя делает Бог. Вот эта вот пуповина, она никогда никуда не денется. И мы рождаемся в одиночку — вот мы лежим, голые, мы можем погибнуть там через несколько часов, если мама нас не покормит, да, это абсолютное одиночество, пустота вокруг, и только присутствие родителей спасает тебя. И мы заканчиваем жизнь часто тоже немощные телом, наши дети уже ухаживают за нами, мы превращаемся в таких пожилых младенцев, и это же, представляешь, очень страшно: ты понимаешь, что ты сейчас опять будешь проходить через вот эти вот неведомые вещи. Мы не знаем вообще, что там будет, что было вначале и что будет в конце, и связь у тебя есть только одна — с Богом. Поэтому ты кричишь и просишь, чтобы не быть оставленным.
К. Мацан
— Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь» сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Есть такая фраза, которую часто мы, люди верующие, используем: «Слава Богу за все!» И, как мне кажется, мы нередко ее используем просто как фигуру речи, а еще чаще как такую благочестивую отговорку, стиснув зубы: «Как дела? — Да слава Богу за все!» Но мне кажется, что в тех ситуациях, в которых ты по жизни бываешь, и то, что ты описываешь даже в рамках нашего разговора, как-то заставляет к этой мысли, к самому этому состоянию души — «слава Богу за все» — по-другому относиться. Вот что такое сказать «слава Богу за все» в ситуации действительного кризиса? Может быть, ты видишь людей, которые так рассуждают, которые так, которые имеют на это силы?
Н. Москвитина
— Это очень сложный вопрос на самом деле. И я не знаю на самом деле на него ответа, потому что очень часто за этой фразой скрывается лицемерие.
К. Мацан
— Да.
Н. Москвитина
— И я вообще перестала употреблять так часто. Ну то есть это какой-то период, когда ты в это веришь и ты искренен в этой фразе. А в какой-то момент, когда ты видишь, что многие вещи совершенно не по воле Божией, а по воле человека происходят, то как бы, наверное, неправильно и говорить: «слава Богу за все». В общем, все как-то очень непросто в этой жизни. И не могу сказать человеку, у которого только что дочка вышла из окна: «слава Богу за все», понимаешь?
К. Мацан
— Ну конечно же, я не об этом говорю. Я скорее говорю о том... Вообще это было странно кому-то эту фразу говорить, в чужом страдании, это понятно.
Н. Москвитина
— Да.
К. Мацан
— Скорее мы говори о себе, когда случатся какая-то беда, ну которую человек субъективно переживает как беда. Нет смысла меряться, у кого тяжелее беда, но в этой ситуации очень трудно сказать: слава Богу за все. А с другой стороны, ты видишь, ну не ты, а мы видим примеры (но хотя ты, наверное, как раз таки их видишь, у меня-то они умозрительные), когда человек действительно в тяжелой ситуации действительно подлинно смиряется, и от него исходит такой свет и тепло, и ты думаешь: как это возможно? Вот бывали такие опыты у тебя?
Н. Москвитина
— Вот как раз сегодня, как раз вот этот вот кошмарный случай, который я сейчас описала — это самоубийство девочки, которая вышла в окно. Но перед этим был ряд таких событий... и там все очень ну как бы не так, как видится с первого взгляда, и ты понимаешь, что там могут и отпевание разрешить. И ты общаешься с мамой этого ребенка, и это все очень тяжелое испытание и для меня тоже. И меня очень сильно поражает и приподнимает этого человека на, не знаю там, на много ступеней выше меня, когда в конце такого очень тяжелого диалога, когда мама ребенка сидит перед моргом, она мне пишет: «Христос воскресе!»
К. Мацан
— Потрясающе.
Н. Москвитина
— Да, понимаешь, а там, там вот реально самоубийство, да, и это ребенок. Но ты вот в этот момент проживаешь физически понимание, что Бог милостив. Потому что мать этого ребенка, мать единственного ребенка, да, она в это верит. И как ты можешь в это не верить, если она верит?
К. Мацан
— Что самое трудное для тебя в вере, в пути в вере?
Н. Москвитина
— Потеря Бога.
К. Мацан
— А бывало это?
Н. Москвитина
— Постоянно, конечно.
К. Мацан
— Ну вот я в принципе ожидал ответ: постоянно. Но это же, наверное, не потеря радикальная...
Н. Москвитина
— Ну нет.
К. Мацан
— Ты же не становишься неверующей.
Н. Москвитина
— Ну такое, наверное, уже невозможно. Хотя все возможно, да.
К. Мацан
— Ну, кстати, тоже интересная тема: вот потеря Бога, которая вот чувство богооставленности, которое посещает и верующих. Это, кстати, тоже такой стереотип о верующих людях как о тех, кто как будто бы вот пришел, осознал...
Н. Москвитина
— Как будто бы у них иммунитет.
К. Мацан
— И дальше вот такая ровная, приятная дорога ко спасению. А с другой стороны, кажется, вот эта богооставленность — что-то такое ужасно кризисно-критичное, крест на всей биографии: вот он, значит, пережил состояние сомнения — как же так? Вы, верующие, переживаете состояние сомнения?
Н. Москвитина
— Нет, ну сомнения ладно. А вот я, например, с глубоким трепетом, и даже не знаю, как описать свое чувство, смотрю на людей, которые действительно пошли на какой-то радикальный шаг — например, ушли из монастыря. И как это, ну как бы сложно это все разложить по каким-то полочкам, понять, как люди после этого живут, и что они пережили, и как-то их обвинять, наверное, неправильно.
К. Мацан
— Но твоя потеря Бога, богооставленность, которая ежедневная, ты сказала — это про что?
Н. Москвитина
— Это про потерю радости.
К. Мацан
— А вот как?
Н. Москвитина
— Ну Бог — это все-таки ощущение такой благодати, полноты, без сомнений, понимание собственной какой-то неуязвимости, потому что ты не один. Но по факту все бывает совсем наоборот. То есть ты, наоборот, как тростинка, понимаешь, что куча разных испытаний и духовных, и физических, и нравственных перед тобой каждый день, и ты не в лучшем виде перед самой собой предстаешь. И ты судорожно, как это в темной комнате, начинаешь искать, где Бог. Потому что иногда ответы даются очень просто, ты понимаешь, что вот Он, рядом, и проблема не проблема, но в основном-то все наоборот. Куча разных вот эти вот испытаний, в которых ты не знаешь, как тебя судят — вот в чем проблема. Ты думаешь, что тебя по этим критериям смотрят, а потом полдня прошло, и я думаю: а ведь на самом деле это было вообще про другое, я на это не обратила внимания.
К. Мацан
— А вот можешь на примере пояснить, по какими критериям нас судят, как тебе кажется?
Н. Москвитина
— Ну ты закладываешь какие-то базовые вещи, там вот это вот все: не лги там, не лицемерь там, не завидуй...
К. Мацан
— Но это немаловажные, хоть и базовые вещи.
Н. Москвитина
— Да, да, но понимаешь, а есть еще какие-то вещи, которые ты думаешь, что ты этим не грешишь. Вот, например, вот прямо абсолютный пример, хотя он такой, часть исповеди буквально: я всегда думала, что я не завидую. Вот ну я думаю: вообще зависть — не про меня. Но когда ты начинаешь разбирать ход собственных вот эти вот душевных ну не терзаний, а движений души, то вдруг думаешь: а что это было, если не зависть? Вот это вот такое там, на 0,3 секунды, что это промелькнуло? А когда на исповеди священник говорит: да ты вроде не завидуешь, я говорю: да вроде да, и не завидую. А вот откуда это все берется? И вот за это и осудят. То есть ты вроде бы все сделал правильно, и ты еще думаешь: да и я вообще, грехов-то особо нет. А они есть. Ты чем дольше живешь, ты понимаешь, что а еще, оказывается, вот такой у меня пласт есть, до которого вообще раньше не добирался. Вот как с этой свечкой ходишь, да, и все больше и больше открывается. И потом фонарь включается — там вообще все паутина, грязь и свалка. Это именно что надо хорошо присмотреться к собственным грехам, особенно когда этот список у тебя уже утвержден, да, годами.
К. Мацан
— И заламинирован.
Н. Москвитина
— Ага, ага. И пора все, открывать эту толстую книгу, которая есть у всех дома, это список всех грехов, там такой, знаешь, томик, где там все до мельчайших подробностей, и заново смотреть на себя, брать этот фонарь и высвечивать.
К. Мацан
— Но вот то что ты сказала, потеря радости, а как она возвращается? Вот логично предположить, что потерял радость — ищи? Или это вернется само, когда Бог захочет? Или надо как-то себя, ну если угодно, настроить, чтобы из этого состояния богооставленности выйти? Вот я тут понимаю, что нет единых критериев и какой-то волшебной таблетки, но о чем говорит твой опыт?
Н. Москвитина
— Через усердие. Через прямо взять себя и тащить в ту сторону, от которой ты отходишь. Ну как машина, вот она когда едет, даже по ровной дороге, она все время какой-то крен дает — чуть-чуть ты, на сантиметр, влево руль, вправо руль. А где-то тебя — раз, вообще как занесло, да. А ты вроде бы едешь, и вроде это та самая полоса, ну то есть духовная жизнь идет, ты знаешь, что это МКАД, 110 километров, и все, я доеду. А на самом деле ты так по чуть-чуть, по чуть-чуть склоняешься. И только в собственной воле, прямо усилием, понуждением, возвращать себя на исходные позиции, зная свои особенности. И тогда Бог сразу рядом становится.
К. Мацан
— А исходные позиции — это что?
Н. Москвитина
— Наверное, это понимание каких-то своих основных грехов, и вот подрихтовать себя. Ты привыкаешь к себе, ты даешь себе слабину где-то, ты любишь себя короче, всю жизнь ты все равно себя любишь. Как бы ты там что на радио «Вера» не рассказывал, как бы ты там ни пытался там вписать еще три греха на исповеди, но, по большому счету, ты все время себе даешь поблажки. Когда ты расслабляешься, это все куда-то исчезает, и ты думаешь, что ты почти святой человек. А надо очень трезво на себя смотреть. Ну, может быть, даже не щадя себя. Поэтому, знаешь, я когда все эти истории про психологов, сейчас такие новомодные, что вот там надо себя любить, постольку поскольку вообще не очень это все люблю, вот это вот вечное ковыряние в детстве, что там что-то, какие-то травмы. И я вот прямо реально в это не верю, потому что есть все-таки какие-то установки у каждого, какая-то конституция души. То есть вот склонность к греху, например, да, в общем, ты вот ты уже уязвим, и ты уже несовершенен рождаешься. И встречается кто-то в твоей жизни, кто ну как-то там вмешивается, что-то там, где-то тебя повреждает, да, и нельзя на это смотреть как на безусловное зло. То есть мы в принципе несовершенны. Мы что, святые что ли? Нет. И Бог дает возможность и через этих людей тоже как-то нас подрихтовать. Вот Александр Пушкин, например, его мама не очень любила, вот за какие-то странные вещи, типа он грыз ногти и все время терял свой носовой платок, да. А другого своего сына, Льва, она любила. Но Господь Бог дал Арину Родионовну, да. И мы вот знаем вообще абсолютного гения, там «наше все». Но что, он работал с психологами? Нет, он прошел через вот эту свою там агонию, вода и медные трубы, какая-то там мама грубоватая, добрая бабушка. Если бы ему дали пяток психологов, то мы бы не получили гения. Это все закладывается, нет ни одного касания человеческой души с другой душой, в результате которого ну как будто бы что-то случайно и пошло не так.
К. Мацан
— Ну все-таки не будем на волнах радио «Вера» совсем обесценивать психологов. Они у нас часто бывают в гостях и людям помогает, если люди в этом себя находят и находят в этом пользу, и помощь, то дай-то Бог. Но мне важно то, что ты говоришь, кажется, потому что мы же нередко, скажем так, особенно опять же я себе воображаю человека, который смотрит на Церковь со стороны и понимаю, что для такого наблюдателя очень часто церковь — это еще один вариант психологической помощи: кто-то там неверующий — он идет к психологу, кто-то для себя решает идти к священнику, в церковь. Но в принципе все это одно и то же, некоторые одни и те же формы какого-то достижения комфорта внутреннего состояния. Хотя вот те же самые психологи говорят о двух разных подходах в психологии в этом смысле и в храме на исповеди. В одном случае ты как-то примиряешься с собой и как-то немножко успокаиваешься, наверное, в разговоре с психологом просто себя лучше понимать начинаешь, а покаяние требует другого, ну в каком-то смысле противоположного — изменения себя, исправления себя. И одно другому не противоречит, но, может быть, в принципе друг друга и дополняет. А вот из того, о чем мы говорим с тобой сегодня, из того, о чем ты так проникновенно рассказываешь, несколько раз ты слово «смирение» произнесла. Хотя то, что ты рассказала до этого про свое детство — про поход к директору магазина, про работу в детском садике, про то как вообще возникал фонд «Женщины за жизнь», — скорее мне кажется, что твоя жизнь в большей степени описывается словом «дерзновение». Вот не смирение, а дерзновение. Хотя, как известно, тоже это не противоположность, это не оппозиция. Как для тебя связаны смирение и дерзновение?
Н. Москвитина
— Ну к себе смирение, за других дерзновение. Ну и мне очень сложно усидеть на месте, когда ты видишь, что другому больно. Ну или мне вообще не дает покоя эта тема, что в жизни очень много несправедливости, но если ты можешь хоть как-то поучаствовать в судьбе другого человека, то нужно сделать просто максимально все — это и есть Евангелие в действии. Сделать все и при этом самому быть смиренным, потому что, помогая другим, ты все время слышишь негатив в свою сторону — почему-то это так работает. Ну это так и должно работать, да, чтобы не подниматься над землей. И ты постоянно отхватываешь какие-то претензии, несправедливость, оскорбительные слова, подозрения тебя в чем-то. Практически восемьдесят процентов работы — это вот работа с возражениями. Ну и тут ничего, как бы ты же не будешь там оправдываться или выходить из этой ситуации, тут вот именно нужно смиряться и терпеть. В большей степени смиряться. Потому что терпение — это как будто бы, ну терпение, оно имеет какие-то пределы. Вот как будто бы есть мешки с терпением, потом они — раз, и закончились. Мы как бы все-таки ограничены психоэмоциональным фоном и так далее, физической усталостью. А смирение — это вот мир. То есть ты не терпишь, и у тебя пробки перегорят, а ты просто понимаешь: ну человек такой, он по-другому не может. И что скорее всего, пройдет какое-то время, и ты с ним пересечешься уже на другом витке. И, кстати, у меня было несколько случаев в фонде, и вот такого порядка: проходили через предательство, и в социальной сфере это самое тяжелое. И люди обвиняли очень, представляешь, в каких-то вещах, к которым ты не имеешь вообще никакого отношения, и обвиняли очень жестоко, ну как-то... я даже не знаю, как тебе это описать, ну как-то не по-человечески, так вообще, кажется, хочется сказать: как ты вообще мог там подумать или могла подумать? Хочется защититься. Но каждый раз я ну вообще вот молчала. Ну наверное, что-то говорила, но я не оправдывалась. Потому что мне казалось, что ну это как бы уже перебор, too much какой-то, ну зачем еще, зачем влазить в это, если этого нет? И потом, спустя годы, каждый из этих людей возвращался ко мне и просил прощения. Причем так интересно, что люди прошли через подобное в своей жизни — вот это меня прямо поражало. То есть там каждая история типичная. То есть возвращается человек всегда через сообщение, пишет большую смс-ку о том, что ну там прости, пожалуйста, представляешь, в моей жизни произошло, я оказался на твоем месте. И я там понял или поняла, как был не прав. И я думаю: вот это вообще круто. То есть Господь закладывает и то, что если ты сейчас смиряешься и смотришь на это как на промысел такой, который должен тебя чему-то научить, то потом учатся двое — и ты, и тот человек.
К. Мацан
— Потрясающие слова. Спасибо тебе. И, наверное, лучших слов для завершения нашей беседы не найти. Спасибо за этот разговор и за его искренность. Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь», сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». У микрофона был Константин Мацан. До новых встреча на волнах радио «Вера».
Все выпуски программы Светлый вечер