У нас в гостях были декан исторического факультета православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, кандидат исторических наук, клирик храма святителя Николая в Кузнецах священник Андрей Пастернак и настоятельница московской Марфо-Мариинской обители милосердия игумения Елисавета (Позднякова).
Мы говорили о праздновании 155-летия со дня рождения Великой княгини Елисаветы Феодоровны. Также разговор шел об истории создания Марфо-Мариинской обители и ее главном отличии от многих других общин сестер милосердия, существовавших в те годы как в России, так и в Европе. Также наши гости рассказали о жизни обители в настоящее время: каким образом сочетается монашеская жизнь и социальное служение сестер милосердия, какие благотворительные проекты и программы реализует обитель и как можно в них поучаствовать.
А. Пичугин
- Здравствуйте, дорогие слушатели, «Светлый вечер» на светлом радио. В этой студии приветствуем вас мы, Алла Митрофанова
А. Митрофанова
- Алексей Пичугин.
А. Пичугин
- С удовольствием представляем гостей: здесь, в этой студии, вместе с нами и вами этот час ближайший, эту часть светлого вечера проведут игумения Елисавета Позднякова, настоятельница Марфо-Мариинской обители, здравствуйте.
Игумения Елисавета.
- Здравствуйте.
А. Пичугин
- Священник Андрей Постернак, декан исторического факультета православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, клирик храма Святителя Николая в Кузнецах, кандидат исторических наук, здравствуйте.
о. Андрей
- Добрый вечер
А. Пичугин
- Добрый вечер. Мы сейчас перед началом программы считали: сразу несколько круглых дат, две в этом году – это 155-летие со дня рождения преподобномученицы Елизаветы, Елизаветы Федоровны, основательницы Марфо-Мариинской обители, 110 лет исполняется в этом году, исполнилось самой Марфо-Мариинской обители, тогда это была обитель, сейчас это уже монастырь последние годы, и в следующем году 115 лет со дня гибели великого князя Сергея Александровича, тоже круглая такая, скорбная дата, но это в следующем году. Мне кажется, сегодня мы акцент сделаем на историческую часть, мы уже не раз говорили здесь про Елизавету Федоровну, про дела милосердия, про ее жизнь, говорили про Сергея Александровича, но, мне кажется, вот я не помню, или это было очень давно, или мы вообще ни разу не говорили про Марфо-Мариинскую обитель, про историю, почему, как, в каких условиях она возникла, чем она была для Москвы того времени, какой вообще обстановка была вообще в стране, в Москве в начале двадцатого века – все это очень интересно. И хороший повод – ряд круглых дат, об этом поговорить.
А. Митрофанова
- Собственно, 1-е ноября завтра уже, завтрашний день – это как раз день, когда в Марфо-Мариинской обители будет литургия особенная и потом какое-то чаепитие вы там организуете. Матушка, расскажете подробнее, что там завтра ждет гостей вашего монастыря?
Игумения Елисавета
- Да, завтра мы будем очень рады видеть всех на нашем празднике, всех приглашаем. В рамках празднования в девять часов в Покровском храме обители начнется Божественная литургия, в которой примут участие учащиеся Свято-Димитриевской школы, которая тоже в этот день празднует день рождения своего небесного покровителя царевича Димитрия, после службы будет для всех людей организовано чаепитие, можно даже сказать, такой обед, решили первый раз попробовать накормить всех, поэтому приходите отведать гречки и еще разных блюд, приготовленных прямо тут же в котлах.
А. Пичугин
- Прямо на улице?
Игумения Елисавета
- Да, мы хотим попробовать это сделать. Однажды мы имели уже такой опыт и это очень всех порадовало.
А. Митрофанова
- Прекрасно. Я, кстати, как-то раз, помню, приходила к вам, будучи обозревателем журнала «Фома» к вам в обитель, мы готовили какой-то репортаж вместе с нашим замечательным фотографом Володей Ештокиным. Поскольку пока одно, пока другое, пятое-десятое, пока мы все обошли, со всеми поговорили…
А. Пичугин
- Уже и вечер наступил.
А. Митрофанова
- Да, нам где-то в середине этого процесса говорят: «Так, ну-ка марш в трапезную, быстро, значит, руки в ноги и идите туда». Мы так с Володей посмотрели друг на друга, по большому счету мы были страшно голодные уже, поэтому сильно ломаться не стали, и мы пришли к вам в эту трапезную, и я вам должна сказать, что не в каждом «мишленовском» ресторане предлагают такую потрясающую еду.
Игумения Елисавета
- Видимо, вам достались какие-то последствия большой трапезы.
А. Митрофанова
- Я не знаю, что там досталось, по-моему, это была довольно простая еда, вы про гречку сказали, я ее сразу вспомнила, гречку можно приготовить очень по-разному
А. Пичугин
- С тушенкой?
А. Митрофанова
- Ты знаешь, нет, там было что-то из рыб, какие-то были прекрасные рыбные такие шарики, я не помню, что это было – это было потрясающе, состояние свое там я запомнила очень хорошо.
Игумения Елисавета
- Просто вы были слишком голодны.
А. Митрофанова
- Нет, я думаю, что вы очень скромны просто. Я завидую тем людям, которые 1-го ноября смогут у вас из котлов больших на улице попробовать эту прекрасную монастырскую кухню.
А. Пичугин
- Это даже не монастырская кухня, это такая военно-полевая скорей, нет?
Игумения Елисавета
- Ну, военно-полевая обычно готовится в полевых кухнях, а это готовится на костре в большом таком котле, но это в самом деле получается очень вкусно и последний раз, когда мы такое делали, мы очень переживали, что котел большой, на двести литров и что у нас останется много, но настолько гречка всем понравилась…нет, простите, это была даже не гречка, это был плов, настолько всем понравилось, что люди покушали и потом еще пришли с ланч-боксами, чтобы взять домой угостить своих близких, поэтому, когда через полтора часа я отправила голодных сотрудников и сказала: «идите, покушайте плов - они пришли и говорят: матушка, там нет ни крошки плова и даже котел уже вымыли».
А. Пичугин
- Мне кажется, просто еще помимо тех людей, которые знают, которые изначально собирались прийти завтра на службу, а потом остаться на все мероприятия запах от костра и от приготовлений – в Замоскворечье очень много офисов и люди попросту придут к вам обедать.
Игумения Елисавета
- Ну дай Бог, мы всех приглашаем.
А. Пичугин
- Отец Андрей, давайте немного про историю поговорим, потому что начало двадцатого века и основание Марфо-Мариинской обители в 1909 году, вот что-то произошло, почему-то вдруг в больших городах и не только в больших, я по своим различным поездкам, в том числе, нынешних каких-то областных центрах все время встречаю следы организации, которые существовали с начала двадцатого века и были направлены на дела милосердия. Мы видим какой-то невероятный подъем в начале прошлого века в России, в конце девятнадцатого века, может быть, это началось. С чем это было связано? Почему вдруг у нас в стране начали заниматься такими вот, можно сказать, делами милосердия по европейскому образцу?
о. Андрей
- Дело в том, что к началу двадцатого века ситуация сложилась таким образом, что сама Елизавета Федоровна, она хотела изменить эту систему благотворительности, вот то, о чем вы сказали, на самом деле, своими корнями-то уходит в гораздо более ранний период, потому что…
А. Пичугин
- У нас?
о. Андрей
- В нашей стране, конечно. В России благотворительные организации возникали, по сути, уже с конца 18-го, в 19-м веке. В каком-то смысле и раньше, но такой всплеск благотворительности, он приходится на середину 19-го века – время Александровских реформ, великие реформы, с одной стороны. С другой – это начало секуляризации нашего общества, а с другой – это сохранение еще тех христианских традиций, которые были связаны с искренним желанием людей помочь больным, нуждающимся. Это, конечно, связано с таким началом особого женского служения в России, в частности, общины сестер милосердия, они появляются как раз в середине 19-го века в Санкт-Петербурге, в Москве: Троицкая, Крестовоздвиженская, Никольская, Георгиевская, их будет достаточно много и основатели этих общин и их участницы, они преследовали именно такую цель помощи ближним в самом широком смысле этого слова: от воспитания детей- сирот, кончая помощью пожилым, естественно, уходом за больными и так далее. Эта система развивалась и по сути превратилась, можно так сказать, в некую систему социальной помощи на уже государственном уровне: Российское общество Красного Креста, Человеколюбивое общество, ряд других организаций, они выполняли те функции, которые сейчас выполняет государство.
А. Пичугин
- А Человеколюбивое общество – что это такое? Про Красный Крест я думаю, все слышали, по крайней мере, он и сейчас существует, он постоянно в новостях у нас представлен, а Человеколюбивое общество, что это?
о. Андрей
- Таких обществ, я уже сказал, было достаточно много, просто человеколюбивое общество было одним из самых крупных, которое занималось, в частности, призрением детей-сирот, делало на этом больше упор. Красный Крест, он делал упор на помощи раненым, больным, но ведомство, учреждение императрицы Марии Федоровны, тоже оно занималось помощью больным, людям, которые в богадельнях находились. То есть на самом деле система благотворительной помощи, она была разветвленной, можно сказать, многопрофильной и к началу 20-го века она переживала в каком-то смысле свой кульминационный момент и во многом стимулировали, конечно, развитие благотворительности военные конфликты: Русско-Турецкая война в частности, Русско-Японская в начале 20-го века, потом Первая Мировая война – это время, когда начиналась волна патриотизма, опять же, стремление пожертвовать деньги со стороны отечественной интеллигенции. И понятно, что Елизавета Федоровна оказалась…ее дело, оно оказывается в таких условиях, которые уже были понятны российским обывателям. Другой вопрос, что у нее за всем этим стояла уже новая идея: она хотела изменить ту систему, которая складывалась на протяжении десятилетий и которая, с ее точки зрения, уже утратила свой первоначальный христианский смысл.
А. Митрофанова
- Интересно, а как это оно могло утратить свой христианский смысл, если сестры милосердия приходили в госпитали к раненым и помогали там врачам и медсестрам, перевязывали раны, и это все иначе как христианским отношением к жизни объяснить невозможно, у них же нет никакой выгоды.
о. Андрей
- Дело в том, что в тот период не было разделения на медицинских сестер и сестер милосердия и, по сути, женщины, которые хотели ухаживать за больными, получить первоначальное медицинское образование, они должны были идти в общины сестер милосердия, которые сохраняли полумонашеский устав при том, что монастырями они, естественно, не являлись. Можно поставить себя на место девушки, которую заставляют жить в общежитии, которая не может выходить замуж, которая не получает заработную плату, жалованье за свою работу, вся ее жизнь полностью регламентирована. При этом она, может быть, и в храм-то особенно не ходит, ведь начало 20-го века – это время революционных потрясений, это время распространения революционной пропаганды в стране, это достаточно массовый отход людей от веры, от церкви и понятно, что российская интеллигенция, она здесь не была исключением и среди девушек, женщин такие настроения господствовали, надо сказать, достаточно сильно. И вот именно это как раз Елизавету Федоровну и не устраивало, она считала, что образ сестры милосердия, он утратил свой первоначальный смысл.
А. Митрофанова
- Можно я тогда еще один уточняющий вопрос задам, вы уж меня простите: а эти девушки как оказывались в рядах сестер милосердия, как они приходили в эти общины? Или то, что они оказывались там, было стечением, что называется, обстоятельств? Может быть, девушка – сирота и воспитывается в приюте, дальше ей нужно куда-то идти и вот она идет в сестры милосердия.
о. Андрей
- Это связано вообще с общим положением женщин в России в 19-м веке, ведь недаром мы говорим еще о том, что начинается процесс эмансипации, освобождения женщин, ну, как это понимается в широком смысле слова. Но должны понимать, что женщина, по сути, исключена была из общественной жизни: не могли девушки получать высшего образования, да и профессиональное образование было для них недоступно.
А. Пичугин
- А высшее образование, простите, там же, я, может быть, что-то путаю, был ряд факультетов, куда могли поступать девушки?
о. Андрей
- Ну, первый медицинский институт, если мы говорим о медицинском образовании, он вообще в Петербурге возник в самом конце 19-го века, это 897-й год
А. Пичугин
- Да, я про конец 19-го, начало 20-говека, были же ряд факультетов, в том числе, по-моему, технических, куда могли поступать женщины.
о. Андрей
- В основном они уже будут поступать в вузы после революции 904-5-го года, когда уже более либерализуют эти общественные отношения. А так, по сути, что могла сделать девушка в обычной семье, мы не говорим про крестьян, а если это интеллигентная семья, то это гувернантка, частная преподавательница, которая дает частные уроки. Это, опять же, какая-то работа, не связанная с интеллектуальным трудом, играющая серьезную общественную роль. А вот общины сестер милосердия, они с течением времени превратились именно такое место, где девушка могла получить, во-первых, это профессиональное образование, а во-вторых, получить просто элементарное материальное обеспечение, поскольку, понятно, в условиях России, когда было много нуждающихся семей, крестьянские семьи, девушки, они вполне могли получить в общинах просто пропитание для того, чтобы выжить. Понятно, что, если она приходит из таких соображений в общину, то как она может полностью отдать себя делам милосердия?
А. Митрофанова
- В программе «Светлый вечер» на радио «Вера» сегодня, напомню: игумения Елисавета (Позднякова), настоятельница Марфо-Мариинской обители и священник Андрей Постернак, декан Исторического факультета православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, клирик храма Святителя Николая в Кузнецах, кандидат исторических наук. Мы встречаемся сегодня в преддверии дня памяти Елизаветы Федоровны Романовой и 1-е ноября – это день, когда она появилась на свет, 155 лет в этом году отмечается. И в Марфо-Мариинской обители, как нам матушка Елисавета уже сказала, будет и праздничная литургия, и потом будет большой обед на свежем воздухе для всех желающих, для всех гостей обители. Вечером концерт, кстати, по-моему, да?
Игумения Елисавета
- Да-да, вечером в 19 часов в соборной палате епархиального дома в Лиховом переулке…
А. Пичугин
- В Лиховом переулке, дом 6
Игумения Елисавета
- Состоится концерт классической музыки, посвященный дню рождения Елизаветы Федоровны. В программе концерта будут звучать произведения Рахманинова, Моцарта, Баха и Чайковского в исполнении струнного квартета Большого Симфонического оркестра имени Петра Ильича Чайковского и пианистов, лауреатов многочисленных международных конкурсов: Анны Трушковой и Алексея Бугаяна.
А. Пичугин
- Интересно, что Лихов переулок, епархиальный дом в Лиховом переулке, который сейчас является частью Свято-Тихоновского университета – это, конечно, удивительная площадка, потому что здесь и часть университета располагается, там же и храм, и там замечательная концертная площадка, о которой мы часто в наших программах говорим, анонсируя те или иные мероприятия, концерты, которые там проходят. Отец Андрей, все –таки про Марфо-Мариинскую обитель как раз, про ее историю хотел спросить: когда в 1909-м году она появляется в Москве, получается, из вашего предыдущего рассказа это логичное продолжение всего того, что происходило или это совершенно новое учреждение, которое было нехарактерно как для Москвы, так и для России в целом? И москвичи его восприняли как-то неожиданно достаточно.
о. Андрей
- С одной стороны, это, как я уже сказал, было продолжением тех благотворительных инициатив, которые в 19-м веке существовали, с другой стороны, Елизавета Федоровна хотела создать нечто новое, то есть отличное от, например, общины сестер милосердия, на которую Марфо-Мариинская обитель очевидно была похожа, была бы со стороны. С другой стороны, Елизавета Федоровна не устраивала и в полной мере исключительно монастырскую жизнь, не потому, что она была против монастырей, как таковых, а потому что она считала, что нужно выполнять другую роль в современном обществе, роль деятельную, просветительскую, благотворительную и она считала, что здесь должны соединиться две линии служения, ну, собственно, отсюда и хрестоматийное истолкование названия самой обители, как служения двух сестер, Марфы и Марии, которая должна, с одной стороны, сидеть у ног Спасителя, с другой заботиться и о трапезе. То есть и не монастырь, с одной стороны, а с другой и не община сестер милосердия. Но это та самая проблема, которая, на мой взгляд, сохраняется и до сих пор, сейчас она нашла некоторое разрешение, может быть, и матушка об этом еще расскажет. Но очевидно, что Елизавета Федоровна хотела создать нечто среднее и она считала, что служение Марфо-Мариинской обители – это начало именно нового женского служения в России.
А. Пичугин
- Вот к этой же мысли, по-моему, спустя тридцать лет пришла мать Мария Скобцова в Париже, потому что после ее пострига в 36-м году она же объездила огромное количество монастырей Европы православных и пришла, насколько я помню, к выводу, что монашество в той форме, в которой она его застала, оно постепенно себя в условиях России, несмотря на большевистскую Россию, советская ли Европа постепенно изживала. И вот та форма, которая в итоге была реализована на улице Лурмель в 15-м округе Парижа – это вот что-то похожее на ту форму, которая Елизавета Федоровна в 909-м году в Москве.
Игумения Елисавета
- Простите, батюшка, можно…
А. Пичугин
- Не согласиться?
Игумения Елисавета
- Нет, не не согласиться, а, может быть, да, немножко высказать какое-то свое мнение, потому что монахиня Мария Скобцова – я считаю, что это такой пример, никак не связанный с Елизаветой Федоровной.
А. Пичугин
- Нет, напрямую-то нет, просто у меня почему-то вот аналогия возникла.
Игумения Елисавета
- Батюшка рассказал о том, что Елизавета Федоровна хотела, чтобы ее сестры, при том, что они жили по уставу общежительному монастыря, в то же время занимались и благотворительной деятельностью, то есть они помогали нуждающимся, они шли туда, где хуже всех, где тяжелее всего, вытаскивали детей из Хитровки. Но на сегодняшний день мы имеем сведения о том, что в начале, при самом образовании Марфо-Мариинской обители Елизавета Федоровна очень долго думала о том, какой же должна быть форма вот этих вот сестер, то есть кем же они должны быть, сестрами милосердия? – Нет. Вот батюшка об этом очень подробно рассказал. Монахинями? И в какой-то момент, наверное, Елизавета Федоровна об этом думала, и она даже посетила первый монашеский съезд в Троице-Сергиевой лавре в 1911-м году, идеологом которого - батюшка, если я не права – поправьте по годам, - возможно, в 9-м, идеологом которого стал архиепископ Никон Рождественский. И владыка Никон очень убедительно говорил о том, что монашество и социальная деятельность, они очень плохо совместимы и что социальная работа, она может разрушить монастыри, но мы знаем, что, начиная с эпохи Петра Первого монастыри приходили в упадок. И к началу 20-го века были, конечно, у нас такие светочи, как Оптина пустынь и другие какие-то монастыри, но в принципе, в монастырях, конечно, часто жили люди, которые просто нигде больше не могли жить и которые нуждались и в крове и пропитании. И либеральная молодежь того времени на этом же съезде говорила, что «ну а чем же тогда еще заниматься монастырям, раз они не будут призревать нуждающихся?» И мое такое мнение, что именно после этого съезда Елизавета Федоровна поняла, что монахини не могут этим заниматься и сказала даже такие слова, что «я против монахинь, выходящих в мир на служение ближним». Но тем не менее дальнейшая история нам говорит о том, что Елизавета Федоровна как раз очень любила монашество и хотела сохранить это монашество в той чистой форме, в которой оно должно быть. И дальнейшая переписка со Святейшим Синодом, дальнейшие ее действия по становлению статуса сестер Марфо-Мариинской обители, они были направлены на то, чтобы разграничить эти два понятия: сестер милосердия и монахинь. То есть Елизавета Федоровна хотела, чтобы первую часть своей жизни в обители сестры проводили именно в звании, как она их хотела назвать: «диаконисс», но под этим она подразумевала по сути сестер милосердия, которые живут монашеской жизнью, по строгому монастырскому уставу, относительно строгому монастырскому уставу и при этом помогают нуждающимся, а потом, через какое-то время они должны были принять монашеский постриг и удалиться в скит для того, чтобы уже там, в тишине готовить себя к переходу в вечность в монашеском звании. И на самом деле именно эта дилемма вызвала тогда бурное обсуждение в Синоде, потому что члены Синода говорили о том, что либо мы восстанавливаем чин диаконисс в том виде, в каком он был в древней церкви, а там, конечно, ни о каком монашестве речи не шло, либо мы его тогда не восстанавливаем вообще. И в каком-то смысле, наверное, я не ошибусь, если скажу, что именно из-за монашества все так долго и обсуждалось, потому что второй такой стадии духовного роста сестер милосердия Елизавета Федоровна видела именно в принятии монашества и удалении в скит.
А. Митрофанова
- Обсуждалось, обсуждалось и я так понимаю, что в итоге и не успели принять документа, фиксирующего вот этот статус или чин диаконисс для женщин, вот этого женского служения?
Игумения Елисавета
- В 1914-м году последний раз Святейший Синод разбирал этот вопрос и вопрос о восстановлении чина диаконисс в Русской Православной Церкви был отложен до Поместного Собора Русской Православной Церкви 17-го года.
А. Пичугин
- А у Собора уже были другие задачи на тот момент?
о. Андрей
- Собор обсуждал эту проблему
А. Пичугин
- Он обсуждал, да, но все-таки у него в условиях революции и всех событий, которые происходили тогда в Москве, конечно, в полной мере обсудить, в том числе, и проблему института диаконисс просто не было возможности.
Игумения Елисавета
- Ну, этот вопрос, он был обсужден, насколько мы знаем и даже передан уже в президиум Поместного Собора для утверждения, но как раз вот этого утверждения не состоялось в связи с тем, что Собор досрочно прекратил свою работу.
А. Пичугин
- Мы напомним, что в гостях у светлого радио сегодня игумения Елисавета (Позднякова), настоятельница Марфо-Мариинской обители, священник Андрей Постернак, кандидат исторических наук, декан исторического факультета православного Свято- Тихоновского гуманитарного университета и священник храма Святителя Николая в Кузнецах в Москве. Мы, Алла Митрофанова, я, Алексей Пичугин сегодня говорим про Марфо-Мариинскую обитель, завтра, 1-го ноября в 9 утра состоится литургия в день 155-летия со дня рождения Елизаветы Федоровны, основательницы Марфо-Мариинской обители, нашей замечательной святой, и после этого будет праздник, который завершится концертом, концертом не в Марфо-Мариинской обители, а в Лиховом переулке, в епархиальном доме в соборной палате. Через минуту вернемся.
А. Митрофанова
- «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается, Алексей Пичугин, я Алла Митрофанова и напомню, что в гостях у нас игумения Елизавета (Позднякова), настоятельница Марфо-Мариинской обители, священник Андрей Постернак, декан исторического факультета православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, клирик храма Святителя Николая в Кузнецах, кандидат исторических наук. Мы говорим сегодня о Елизавете Федоровне и ее проекте - Марфо-Мариинской обители, проекте уникальном для рубежа 19-20-го веков, почему нам отец Андрей уже во многом объяснил, действительно, та форма социального служения, сестричества, милосердия, которая легла в основу Марфо-Мариинской обители и женщин, приходивших к Елизавете Федоровне для того, чтобы послужить ближним, она, несмотря на то, что сестры милосердия были в России, вот эта форма, она была по сути уникальной, потому что была напрямую связана с осмыслением себя в христианской системе координат, это было очень важно, это для Елизаветы Федоровны было важно и это то, что она транслировала своему окружению и тем женщинам, которые приходили к ней в обитель. А завтра, собственно, день памяти Елизаветы Федоровны, 1-е ноября – это день ее рождения и в Марфо- Мариинской обители в центре Москвы в Замоскворечье будет праздник: в 9 утра, напоминаем, Божественная литургия, потом обед, куда приглашаются все желающие. Если будете идти в этот момент по Замоскворечью, бежать к себе в офис, например, я не знаю, или перемещаться как-то иначе из пункта А в пункт Б и услышите этот потрясающий сладкий аромат дров и еды, которая готовится на костре, знайте: это в Марфо-Мариинской обители готовят обед для всех, и для вас тоже.
А. Пичугин
- А где там можно костер разжечь?
Игумения Елисавета
- Сейчас есть специальные технологии, позволяющие его разжечь в любом месте.
А. Митрофанова
- Не повредив природную среду, что важно. Так что приезжайте обязательно завтра туда, у кого есть возможность или просто заходите в свободное время, а вечером в 7 часов в Лиховом переулке в соборной палате будет концерт. А мы возвращаемся к разговору об уникальности этого места. Отец Андрей, если я правильно понимаю, вы в начале подчеркнули, очень важным таким моментом обозначили опыт европейский служения. В разных христианских деноминациях был свой опыт служения в миру у людей, которые хотели бы применить на практике свою веру, потому что по апостолу Павлу мы знаем: «вера без дел мертва». Тот опыт, который был Елизаветы Федоровны и у Александры Федоровны, который они получили в своей семье, когда их мама, Алиса, по-моему, ее звали, она такая, выдающаяся была женщина, она девочек-то с детства приучала к такому служению: в госпитали они ходили, бездомных они как-то опекали. Вот этот опыт имел ли какое-то влияние на то, что Елизавета Федоровна уже сделала, будучи уже сама взрослой женщиной?
о. Андрей
- Я думаю, что это очень интересный вопрос, над которым, видимо, бьются до сих пор многие люди. Очевидно, что Елизавета Федоровна не состояла ни в каких организациях, когда была девочкой. Известно, что она очень почитала Елизавету Тюрингскую, которая почитается, как святая в католической церкви тоже известна была своими делами милосердия, и вот ее образ, очевидно, для нее был значим, но то служение, которое сама Елизавета Федоровна хотела организовать, очевидно, стало плодом ее собственных внутренних переживаний, раздумий, размышлений. Матушка правильно сказала о том, что она искала этот путь и, с одной стороны, не хотела, чтобы это были сестры милосердия, с другой стороны, что это не должно быть монашество в чистом виде, это должна быть некая эволюция к монашеству, как к некой высшей точке служения. Но очевидно, что тот путь, который она хотела обрести, он был новый, а все новое в условиях Российской Империи должно было быть как-то институционализировано и вот, я думаю, именно этот вопрос перед ней и стоял: вот как зафиксировать статус женщины в современных условиях.
А. Пичугин
- А еще бы не случай с революцией, простите, и социализация сама по себе потихоньку бы ушла в ближайшее время.
о. Андрей
- Это тоже некий парадокс, мы упомянули ее поиск форм возрожденного служения диаконисс, ведь на самом деле, служение диаконисс-то в начале 20-го века было известно, вот вы говорите о европейских формах служения: Елизавету Федоровну ведь обвиняли и вполне возможно, что это имело свои определенные основания в том, что она копирует опыт протестантских диаконисс в той же России, собственно, существовали лютеранские общины диаконисс, были сестры милосердия католические, продолжавшие традиции еще с 17-го века сестер Винсента де Поля, например, а протестантские диакониссы, они появились в Германии благодаря деятельности пастора Теодора Флиднера, который создал первую общину женскую диаконисс и филиалы этих общин существовали по всему миру, как я уже сказал, в том числе, и в России. И главная задача диаконисс была помощь больным и нуждающимся, но при этом с значительным упором на христианские подготовки самих сестер, которые слушали проповеди, читали Священное Писание, должны были молиться, присутствовать на богослужениях. Понятно, что в протестантской традиции они не были монахинями, но при этом такой строгий благочестивый образ жизни всем приписывался.
Игумения Елисавета
- Батюшка, но ведь именно Теодор Флиднер один из первых назвал своих сестер диакониссами.
о. Андрей
- Да, совершенно верно.
Игумения Елисавета
- И Елизавета Федоровна, она как раз в это время жила в Германии, она была окружена этим, пропитана. Ее бабушка по отцовской линии в то время, во время проживания еще Елизаветы Федоровны дома создала Дом диаконисс, который до сих пор существует. Простите, батюшка, что перебила.
о. Андрей
- Да, существует до сих пор, совершенно верно и Кайзерсверт, то местечко под Дюссельдорфом, где эти общины возникли, оно процветает и сейчас, у них есть свой сайт, если кого-т это интересует, довольно разветвленные направления деятельности. Так вот, и парадоксально то, что служение диаконисс хотели возродить и в России параллельно с протестантским, ведь Елизавета Федоровна была далеко не первой, кто предложил это. В частности, был, например, проект архимандрита Макария (Глухарева), который был нашим миссионером в Сибири и у него достаточно подробно было расписано, чем должны заниматься женщины-миссионерки в таких условиях, когда требуется катехизация местного населения. Потом это проект отца Николая Гумилевского, священника, который специально устав разработал для Крестовоздвиженской общины. Очень интересно, что даже у святителя Николая Японского были помощницы, которые были названы в некоторых отчетах диакониссами, то есть очевидно, что служение диаконисс, как миссионерское, катехизаторское, оно было, так скажем, на слуху в то время и особенно в при соборном присутствии в 905-м году этот вопрос активно обсуждался. Игумения Екатерина Леснинского монастыря предлагала возродить этот чин с такими же целями. И очень интересно, что этот чин диаконисс именно с миссионерскими целями на данный момент возрожден в Александрийской Церкви. Несколько лет назад одна из женщин в Конго, негритянка, рукоположена была в чин диакониссы и, очевидно, служит в этом сане в православной церкви, но в Александрийской.
А. Пичугин
- Но у нас, кстати, несколько лет назад, уже не несколько, наверное, лет десять назад были миссионерские съезды, даже, по-моему, один из Соборов Архиерейский рассматривал возможность возрождения института диаконисс, не так, как в Александрийской Церкви, но в принципе этот вопрос поднимался на каком-то уровне.
о. Андрей
- И примечательно, что все эти проекты, они кончались ничем, то есть все, что я перечислил, так и осталось благим пожеланием вплоть до начинаний Елизаветы Федоровны…
А. Пичугин
- А вот то, что сейчас?
о. Андрей
- Так и сейчас тоже самое, но это понятно, некоторое предложение, но ни о какой серьезности социализации этого служения речи сейчас нет.
Игумения Елисавета
- Сегодня уже совсем другое время, поэтому сегодня нужно к этому подходить совсем по-другому и, конечно, батюшка подробно рассказал о роли женщин в обществе в 19-м – в начале 20-го века. Сегодня, конечно, совсем другое время, сегодня женщины занимают совсем другое положение и поэтому, конечно, мы, наверное, должны применять опыт Елизаветы Федоровны адаптированно к сегодняшнему дню. И сегодня совершенно необязательно для того, чтобы заниматься социальной работой в том или ином ее виде, уходить из мира и полностью посвящать себя вот этому служению, тем более, что, наверное, это не совсем правильно – посвящать себя служению. И Елизавета Федоровна, главной ее предпосылкой было то, что она хотела служить Богу, она призывала к этому своих сестер, эта обитель была посвящена памяти ее усопшего, погибшего трагически супруга и поэтому вот ее служение Богу, оно выливалось в такую вот форму. А сегодня, если люди хотят так кардинально изменить свою жизнь и направить ее к Богу, они идут, все-таки, в монашество. И община сестер милосердия, которая есть сегодня – это, как правило общины, собранные из мирянок, которые проживают дома, которые имеют зачастую семьи и могут совмещать свои семейные обязанности с обязанностями в этой общине.
А. Митрофанова
- Да, действительно, время изменилось и сейчас женщина может спокойно и домашние дела тянуть, и при этом реализовываться в большом мире. Я как раз хотела спросить: отец Андрей, ведь получается, к тому моменту, когда Елизавета Федоровна основывает Марфо-Мариинскую обитель, она сталкивается с тем, что если женщина хочет реализоваться, то вот она обязательно эмансипе, а тот вариант, который предлагает она, он не подразумевает какого-то фундаментального, что ли, разрыва с женским предназначением. Я очень осторожно стараюсь выражаться, потому что пытаюсь сама разобраться в этой теме, в какой момент у нас произошел слом, ведь в эмансипации, по сути, ничего плохого нет, если женщина хочет реализовываться и у нее от Бога есть талант, и не только для того, чтобы устраивать семью, но и делать какие-то дела в большом мире, так это же и прекрасно. Но то, что мы видим сегодня, когда женщина зачастую в большом мире реализована, а вот с семьей у нее проблемы – это, видимо, маятник, качнувшийся в другую сторону. Вот Елизавета Федоровна ничего об этом не говорила? Каким образом она видела идеал женского служения? Если мы не берем все-таки монашество, она монашество видела, как венец всего, да? А если просто говорить о женском служении?
о. Андрей
- Это хороший вопрос. На самом деле, мне кажется, она специально подробно об этом нигде не писала, но, собственно, она не оставила никаких письменных трудов. Сохранились ее письма, завещание, то есть отдельные документы, но она не оставила каких-то теоретических трактатов о, скажем, предназначении женщин, речь шла именно о конкретном служении, которое она сама осуществляла и осуществляли ее сестры. То есть она начинала сама с себя, считала, что «я в первую очередь должна решить вопрос через свои труды, свое обращение к Богу, а уже то, как поступят люди, которые пойдут за мной или нет, это уже их право». И здесь действительно есть очень интересный вопрос: а как эта идея эволюционировала дальше? Потому что этот вопрос и меня всегда очень интересовал. Вот Елизавета Федоровна очень четко пыталась пройти по такому, как ей казалось, царскому пути - это и не община сестер милосердия, и не монастырь, и, по сути, все, что она сделала, сводилось именно к ее личности, то есть Марфо-Мариинская обитель в каком-то смысле – это ее детище, это плод ее трудов. И она считала, что «после моей смерти сохраниться это служение в такой форме и не сможет, оно станет либо обычной общиной сестер милосердия, либо монастырем». И вопрос, естественно, возникал: это вот какова же дальнейшая судьба уже современной обители, почему она стала монастырем сейчас и как это можно объяснить? Вот мне кажется, что это как раз вопрос к матушке, как можно объяснить современное состояние обители именно как продолжение тех традиций, которые связаны с личностью Елизаветы Федоровны.
Игумения Елисавета
- Я уже говорила, что Елизавета Федоровна очень хотела создать монашеское подворье, более того, землю под это подворье она купила на следующий же год после того, как купила здание для размещения обители, то есть эта идея была изначальная такая. И в своем завещании последнем она говорит о том, что, она констатирует факт, что ее обитель уже создана, и она создана в том виде, в каком она ее хотела видеть, но если вдруг она не успеет создать подворье монашеское…
А. Пичугин
- А где оно должно было появиться?
Игумения Елисавета
- Где-то в пяти верстах от Архангельского, от Юсуповского имения.
А. Пичугин
- А, ну в принципе, это как раз те места: Усово, все в ту сторону
Игумения Елисавета
- Да, и она завещает своим потомкам, тем, кто будет это делать после нее, именно создать, устроить это подворье, если она не успеет и, соответственно, в такой форме все это должно было продолжаться. Поэтому сейчас, конечно, мы тоже думали о том, как должна выглядеть эта обитель сегодня и пришли к пониманию того, что сегодня социальная деятельность, она, как я уже говорила, не обязывает женщин уходить из мира, и чтобы специально заниматься специальной работой. И это видим мы на практике, когда к нам приходят сестры – они готовы заниматься социальной работой, они вообще готовы заниматься всем, чем надо, но хотят они все-таки монашества, потому что именно монашество сейчас, единственное, наверное, способно вывести женщину из мира и вот так вот устремить ее ко Христу. Поэтому сегодня наша обитель представляет собой, да, она называется Ставропигиальный женский монастырь, но и, собственно говоря, им является, но именно вот эта вот монашеская община, она является фундаментом этой обители, что может быть впоследствии сформировалось бы и у Елизаветы Федоровны, если бы не произошли все эти революционные события. Поэтому сегодня монашествующие, они живут именно монашеской жизнью. Елизавета Федоровна не хотела, чтобы монахи занимались социальной работой и наши сестры, они ей не занимаются, не занимаются ей принципиально, они ведут монашеский образ жизни, и это является основанием нашей обители. Все остальное, вся социальная работа – это уже та надстройка, которая существует на духовном основании вот этой вот монашеской общины. И наши сестры, они это очень хорошо понимают.
А. Пичугин
- Мы дошли как раз до того места, каким образом сейчас Марфо-Мариинская обитель, она же унаследовала все те начинания, которые были у Елизаветы Федоровны, они уже в условиях нашего времени, в условиях того, что произошло спустя годы, как вот логично развивалась вся история с делами милосердия, с благотворительностью, все вот это вот есть современная Марфо-Мариинская обитель. Но как раз вы, матушка, начали рассказывать, как это разделяется, то, что сестры занимаются монашеским деланием, а все эти традиции, которые сохранились в Марфо-Мариинской обители от времен Елизаветы Федоровны. Ну как сохранились, там же долгое время Марфо-Мариинская обитель была закрыта, естественно, тоже примечательная история: мастерские Грабаря там располагались, чудесный сад еще сохранялся долгое время. Я помню, у меня воспоминание как раз…
Игумения Елисавета
- И сейчас сохраняется.
А. Пичугин
- Да, но фрагментарно да, так он изменился
о. Андрей
- Как фрагментарно? Такой он очень даже сад (смех)
А. Пичугин
- Я помню, у меня тоже такое детское воспоминание: ребенок из достаточно музейной среды, меня приводили в мастерские Грабаря и, когда они располагались в храме, сидели реставраторы, стояли столы, везде краска, а над этим всем – огромная фреска. И я помню, что я выходил, и там был такой, довольно глухой большой, очень красивый сад.
Игумения Елисавета
- Просто он был в то время запущенный.
А. Пичугин
- Но в этом было что-то такое, в центре Москвы…
А. Митрофанова
- А ты был меньше, и он тебе казался больше.
А. Пичугин
- А я был меньше, но для меня он в центре Москвы, конечно, производил впечатление. Так вот, когда Марфо-Мариинская обитель восстановилась в 90-е годы, сначала это был просто приходской храм, причем принадлежащий Русской Православной Церкви за границей, я помню, потом он перешел в Московскую патриархию и там тоже был какое-то время приходской храм, потом там возродилась именно Марфо-Мариинская обитель, уже впоследствии ставшая монастырем. И вот как совмещается в обители сейчас и монашеская жизнь, и те социальные проекты, которые вы, безусловно, реализуете?
Игумения Елисавета
- Ну вот я рассказала уже, как они живут вместе, и правильно меня поправил отец Андрей: до революции в обители ее духовным таким основанием и стержнем была личность Елизаветы Федоровны, ее личная святость. Сегодня мы, к сожалению, не имеем такого человека, который мог бы заменить Елизавету Федоровну, и поэтому посчитали, что именно монашеская община может стать вот этим вот основанием социальной работы. Вообще сегодня в церкви социальная работа – это больше прерогатива мирян, поэтому в наших социальных проектах принимают участие именно обычные светские люди, естественно, церковные люди, ведущие церковный образ жизни. И проекты наши, они, естественно. имеют такую, все-таки, церковную направленность. Мы берем только воцерковленных людей в эти проекты. И все эти люди, они понимают, зачем они туда пришли, чему они служат, все они понимают, что они продолжают дело великой княгини Елизаветы Федоровны, очень многие пришли в обитель именно из-за этого, поэтому вот как-то так у нас все это существует.
о. Андрей
- А может, сто́ит их перечислить, эти проекты, то есть конкретно, о чем идет речь?
А. Пичугин
- Да, или, по крайней мере, самые основные. Мы говорили в разных программах об этих проектах, и с матушкой говорили…
А. Митрофанова
- Да, про Елизаветинский детский сад, детки, которые с церебральным параличом, с другими сложными заболеваниями, которым очень тяжело самим и очень сложно их родителям, потому что ты фактически 24 часа в сутки на посту, вот тут как раз подключается Марфо-Мариинская обитель и для таких детей, и для множества других вы продумываете целые программы реабилитационные. Все верно же?
Игумения Елисавета
- Ну видите, вы лучше меня можете это все воспроизвести.
А. Митрофанова
- Да мы просто общаемся с вами давно и поэтому действительно, я и своими глазами видела, как это происходит. Я каждый раз, знаете, с замиранием сердца вот, когда вижу, как детки, которые ложку не могли в руках держать, как они раз – уже сами едят и еще даже что-то и говорят, в общем, плоды какие-то невероятные.
А. Пичугин
- И паллиативная служба есть детская, про детский сад Алла сказала сейчас, и центр отдыха для семей с детьми-инвалидами и не только для детей, это еще и служба помощи людям, которые попали в трудную ситуацию, служба добровольцев, работа с алкозависимыми и наркозависимыми людьми – вот сколько всего Марфо-Мариинская обитель делает.
А. Митрофанова
- Я так чувствую, что это еще не предел.
о. Андрей
- Школа.
А. Митрофанова
- А про школу расскажите.
Игумения Елисавета
- У нас действует православная гимназия Елизаветинская, в ней учится порядка 180 детишек, и девочки, и мальчики, 11 классов, ну все, как у всех.
А. Митрофанова
- Конечно, все как у всех, только почему-то вашу гимназию особенно любят, когда рассказывают, что вот…
Игумения Елисавета
- Да нет, просто не так много в Москве православных школ…
А. Пичугин
- Ну, достаточно много, мне кажется.
о. Андрей
- Нет, применительно к общему количеству учащихся – это меньше одного процента, к сожалению.
А. Пичугин
- И помимо гимназии еще же ведь и школа, где есть классы, направления?
о. Андрей
- Нет, сейчас только порядка двадцати школ.
А. Пичугин
- Мы еще отца Андрея не представляем, как директора гимназии.
о. Андрей
- Ну, в данной ситуации…
А. Пичугин
- По программе-то да, но если уж речь зашла.
Игумения Елисавета
- В самом деле, их очень мало и поэтому все мы довольно близко общаемся и детишек сейчас, слава Богу, становится все больше. И вот, помню, в прошлом году в январе ко мне обратились люди с просьбой принять в нашу школу малышку-девочку в первый класс. Я обратилась к директору нашей школы, она сказала: «Матушка, при всем желании нет мест, все переполнено». Я стала обзванивать другие школы, которые знаю, в частности, Свято-Петровскую школу, Свято-Димитриевскую школу, и у всех была такая же ситуация. То есть сейчас эти школы, они, конечно, переполнены. Понятно, что все наши школы, они находятся на благотворительном таком обеспечении, поэтому они довольно все малокомплектные, может быть, кроме школы Свято-Петровской. Много детей мы принять не можем и поэтому не все детки, к сожалению, могут к нам попасть.
А. Митрофанова
- Знаете, мне хочется, чтобы у вас расширялись ваши площади
Игумения Елисавета
- Молитесь о нас.
А. Митрофанова
- Да, и не только территориально, но и чтобы в школе было больше мест, чтобы в ваших реабилитационных центрах было больше мест. Я знаю, как вы строго к этому подходите, я знаю, что вы приглашаете к себе на работу и в школу, и в реабилитационный центр только самых крутых профессионалов…
Игумения Елисавета
- На самом деле мы берем тех, кто к нам идет. Для нас часто, конечно, именно церковность человека определяет его в большей степени, чем профессионализм. Естественно, мы смотрим на профессионализм, и не так много профессионалов не церковных к нам идет, потому что наши зарплаты, они не могут сравниться с теми зарплатами, которые они могут получить в других реабилитационных центрах. Поэтому, конечно, к нам идут, естественно, мы отбираем специалистов, но не в последнюю очередь мы спрашиваем о их отношении к церкви.
А. Митрофанова
- Да, в вашем проекте, конечно же, это очень важно. И я знаю, что не просто бывает находить деньги на обеспечение какой-то небольшой зарплаты этим профессионалам. От них при этом напрямую зависит здоровье ребенка и значит, и благополучие семьи и так далее. Есть же короткий номер для смс, насколько я помню: 7715 и в содержании сообщения можно написать слово «обитель» и через пробел указать любую сумму пожертвования. Таки образом можно будет поддержать жизнь Марфо-Мариинской обители и вот те важнейшие проекты социальные, которые вы ведете
Игумения Елисавета
- Да, это в самом деле так, и многие люди откликаются на нашу просьбу о помощи, мы всем им очень благодарны и если кто-то хочет и может поддержать наш проект мы, конечно же, с большой радостью все это принимаем и будем молиться об этих людях.
А. Митрофанова
- 7715 – это короткий номер
А. Пичугин
- 7715 обитель пробел сумма. И есть еще один короткий номер, он непосредственно ведет эту сумму на конкретный проект, то есть если вы отправляете на номер 7715 обитель пробел сумма – эта сума идет в обитель и там уже по усмотрению людей, которые трудятся, распределяется по проектам. А вот если вы отправляете смску на номер 3434 и пишете название проекта, а их несколько, можете посмотреть на сайте Марфо- Мариинской обители, там это все перечислено: медцентр, контакт, хоспис, садик, море, респис, солнышко, служба, подопечные просители, я понимаю, что это запомнить сложно, но все есть на сайте. И вот если 3434 название одного из проектов пробел сумма, тогда эта сумма пойдет как раз на поддержание конкретного проекта, который Марфо-Мариинская обитель совместно с службой помощи «Милосердие» реализует.
А. Митрофанова
- То есть такое адресное пожертвование. В общем, завтра, поскольку у Елизаветы Федоровны день рождения, если кто-то хочет сделать ей подарок, она и при жизни-то очень любила такие подарки, которые помогали поддерживать других людей. Я думаю, что и сейчас такой подарок был бы очень уместным, так, нет?
о. Андрей
- Ну, как «Белый цветок» был в свое время и сейчас продолжается, как благотворительная акция.
А. Пичугин
- И сейчас, да, в Марфо-Мариинской обители тоже. Будем заканчивать нашу программу, напомним только, что завтра, 1-го ноября в 9 утра начнется литургия, после нее в обители будет праздник, на который матушка Елисавета всех приглашает.
Игумения Елисавета
- Да, с большой радостью всех приглашаю.
А. Пичугин
- А вечером, напомните, во сколько концерт будет?
Игумения Елисавета
- В 19 часов.
А. Пичугин
- В 19 часов, в 7 вечера в Лиховом переулке в епархиальном доме в соборной палате будет концерт, замечательный концерт классической музыки, там замечательное совершенно помещение с очень хорошим звуком, акустикой, приходите тоже, не пожалеете. Прощаемся, спасибо большое. Напоминаю, что гостями сегодняшней программы были игумения Елисавета (Позднякова) настоятельница Марфо-Мариинской обители, священник Андрей Постернак, декан исторического факультета Свято-Тихоновского гуманитарного университета православного, кандидат исторических наук и священник храма Святителя Николая в Кузнецах. Спасибо вам большое, прощаемся: Алла Митрофанова
А. Митрофанова
- Алексей Пичугин. До свидания.
А. Пичугин
- Всего доброго.
о. Андрей
- Всего доброго.
Игумения Елисавета
- До свидания.
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!