У нас в студии был настоятель храма преподобного Алексия, человека Божия, в Садовниках священник Алексей Лымарев.
Мы говорили с нашим гостем о его пути к вере, о выборе для себя священнического служения, а также о том, что дает человеку молитва.
Ведущая: Кира Лаврентьева
К. Лаврентьева
– Добрый вечер, уважаемые слушатели, «Светлый вечер» на радио «Вера» вновь приветствует вас. Меня зовут Кира Лаврентьева. И у нас в гостях священник Алексей Лымарев, настоятель храма преподобного Алексия, человека Божия, в Садовниках. Добрый вечер, отец Алексей.
Иерей Алексей
– Добрый вечер.
К. Лаврентьева
– В этом цикле программ мы говорим о пути к вере и о пути к священству. И наши гости – это верующие, которые выбрали для себя особый путь служения у престола. Почему совершается этот выбор и чем руководствуется молодой человек, посвящая себя пастырскому служению, об этом и о многом другом хотелось бы сегодня поговорить. Отец Алексей, в одном из интервью вы сказали, что ваше первое знакомство с верой было с помощью «Детской Библии». Можете рассказать об этом?
Иерей Алексей
– Да, совершенно верно. Библия попала именно в том варианте, в котором она была мне необходима. Потому что чуть позже, когда я уже был верующим человеком, я очень хотел найти текст Священного Писания, но тогда было это сделать очень трудно, это конец 90-х, и мне по большой дружбе моя одноклассница принесла Новый Завет. Поскольку она была родом из священнического рода, у нее была эта заветная для меня книга. Я как порядочный человек, как меня с детства учили делать, от А до Я, открыл первую страницу и стал читать: «Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова, Иаков родил Иуду и братьев его...» И я думаю: так, что-то не цепляет. Посмотрел вперед на несколько стихов, да: «Иосиф родил Зоровавеля, Зоровавель родил Авиуда...» Я посмотрел еще несколько стихов вперед – и там примерно то же самое. Я думаю: неужели эта вся священная книга написана в таком варианте? Ну поскольку времени у меня не было и разбираться сил не хватило, я закрыл ее, и она долго-долго лежала у меня, до тех пор, пока я уже на какой-то на следующей стадии своего духовного какого-то поиска открыл ее снова, уже совершенно с новыми чувствами. Поэтому Господь, видимо, мне, ну тогда еще школьное время было, послал мне то, что было необходимым. Послал «Детскую Библию» в таком замечательном издании женевском – ламинированная, точнее мелованная бумага, с картинками. И папа однажды открыл – папа коммунист тогда был, вот такой очень идейный, – он открыл и сказал: слушай, даже не хочешь верить, так поверишь, прочитав такую книгу. И в этой книге были написаны очень простые слова. Господь сказал: помолись Отцу своему тайно и Отец твой, Иже в тайне, воздаст тебе явно. Молитесь же так... – и была молитва написана на русском языке – «Отче наш». Ну а тогда вопросов никаких не возникало. Ну, наверное, советские школьники воспринимали все, как положено: сказано там, сдать 20 килограмм макулатуры – сдаешь 20 килограмм макулатуры. Сказано, металлолом – идешь с Крокодилом Геной собирать металлолом. Поэтому то же самое и здесь: сказано, молись – ну я и стал молиться. И вот, наверное, отсюда и пошло первое знакомство и с верой, и дальнейшее какое-то развитие в моей жизни.
К. Лаврентьева
– Вы стали искать эту молитву, насколько я помню, вы говорили в интервью. Не так просто было достать молитвослов, но вы начали прямо искать целенаправленно.
Иерей Алексей
– Нет, ну молитва, она была дана уже – «Отче наш». Вот уже гораздо позже, когда хотелось научиться читать по-славянски, тогда не было вообще никаких пособий, ни книг. И тогда мне в руки одновременно, как это ни странно, с «Детской Библией» попалась в руки, мама принесла, у нее были очень большие обширные знакомства. И вот одна из служителей храма, видимо, свечница, подарила ей «Детскую Библию» и Канонник – ну то есть разница величайшая, да.
К. Лаврентьева
– Да, конечно.
Иерей Алексей
– Между, скажем, «Детской Библей» с картинками и Канонником, который там читают монахи в течение там целой недели, как свое собственное правило. И вот я одновременно читал и «Детскую Библию», и Канонник. Но в Каноннике я ничего не понимал, но так хотелось научиться по-славянски читать, что я просто-напросто выписывал слова, которые там мне были незнакомы (они почти все были незнакомы), и с этими словами бежал уже к тому батюшке, через которого Господь мне постепенно открывал границы веры. Так что вот этот вот Канонник послужил мне такой, определенным образом, дорогой и к семинарии впоследствии, ну и к своему развитию.
К. Лаврентьева
– Тут всегда напрашивается вопрос: а откуда у мальчика из коммунистической семьи, атеистического воспитания, желание изучать церковнославянский язык, тяга к церкви, к храму, что этому все-таки поспособствовало?
Иерей Алексей
– Нельзя ответить человеческими какими-то правилами или доводами, здесь доводов вообще никаких нет человеческих.
К. Лаврентьева
– Ну было ли это переломом?
Иерей Алексей
– Не было. Это то, что постепенно в тебе зреет и то, что, без чего ты потом жить не можешь. Это то что, наверное, переживал каждый верующий человек. Дело все в том, что мы иногда себе не отдаем отчета в том, что с нами происходит, и кажется, что случайность за этим за всем стоит. На самом деле случайностей нет. Потому что за этой случайностью стоит одна большая идея с таким глобальным замыслом о тебе и о тех людях, которые рядом с тобой. И даже не идея, это Сам Господь стоит, Он ведет. Знаете, вот как хитрый такой, мудрый родитель, который ребеночку в свое время подкладывает то одну книгу, то приводит его в тот или иной вид спорта – и так постепенно происходит становление личности. То же самое и здесь. Господь в свое время посылал либо того человека, либо ту книгу, либо некоторая встреча была, которая потом позволила переосмыслить свою жизнь и себя. Вот буквально на днях я перечитывал святителя Иоанна Златоуста, и вот он тоже рассматривает вопрос, как Господь привел его друга Василия к священству, святителя Василия Великого и как его привел. И вот как раз вопрос-то и решается так, что Господь премудро устраивает жизнь каждого, Он не дает нам, это нам кажется, что мы сами идем, сами предпринимаем какие-то решения. Да, конечно, свобода у нас есть, но тем не менее каждый шаг, он настолько рассчитан Богом, что мы это начинаем осмысливать уже спустя много-много лет проживши, когда оцениваем свою жизнь.
К. Лаврентьева
– Но тем не менее мы совершенно свободны, у нас есть свобода выбора.
Иерей Алексей
– Да.
К. Лаврентьева
– С одной стороны, каждый шаг под контролем, с другой стороны, делаем выбор мы сами.
Иерей Алексей
– Но ведь контроль не предполагает ограничение свободы, да. То есть я могу вот смотреть за своими детьми, как они играют, резвятся, но могу ничего не говорить. А могу, наоборот, так взять его руку в свою руку и начать играть в теннис, да, допустим, когда ребенок сам уже не владеет своей рукой, а я владею ей. Поэтому и когда мы говорим о свободе и о Промысле, то, значит, одно дело видеть, а другое дело, именно брать ситуацию в свои руки – это разные вещи.
К. Лаврентьева
– Но все равно, наверное, от нас нужно какое-то желание, чтобы нас взяли в свои руки. Было это желание от вас? Вы же все равно внутренне тянулись вероятно к храму, к церковному образованию.
Иерей Алексей
– Вы знаете что, по поводу желания – сложный вопрос. Если изначально мы будем смотреть, то желания как раз никакого и не было. Более того, было желание жить и поступать вне, так скажем, пространства Церкви. И в некоторый момент даже я и просил Господа, там все что угодно, только чтобы не стать священником
К. Лаврентьева
– Ничего себе.
Иерей Алексей
– Потому что в сознании молодого человека, который привык, да, держать под контролем, как тогда, так скажем, в конце 80-х – в начале 90-х, все молодые были задорные, и все пытались решить свою судьбу самостоятельно. Собственно, к этому нас приучали в советское время, да, ковать счастье собственными руками, поэтому мы все стремились переделать, перестроить там и так далее. Поэтому вдруг оказавшись в стенах храма и увидев, что сорок раз «Господи, помилуй» поют, пятьдесят раз «Господи, помилуй» поют или что ты приходишь – сегодня там вечерня, и завтра опять та же вечерня, и послезавтра та же вечерня – ничего не меняется. Думаешь: неужели вот можно всю свою жизнь провести вот так вот? Это же какой кошмар, это вот одни и те же стены, одни и те же люди – это же как может быть скучно, это вот ну хуже в своей жизни ничего представить невозможно. И несмотря на то, что вот внешняя церковность такая увлекала, наверное, каждый человек по-разному приходит к вере, и интересно было, сам состав, может быть, богослужения как-то внешне, но абсолютно без внутреннего понимания. И в то время, когда мы пришли в храм, даже одна из первых воскресных школ тогда на Ваганьково открылась, я на Ваганьково в храм пришел, мы ходили в воскресную школу, но у нас службы никто не посещал. А невозможно представить жизнь священника без богослужения. И поэтому, когда вдруг мы оказывались на службе, мы так, ну свечку поставили и уходили, то есть служба нас мало привлекала. И когда нас, так сказать, отец Николай стал понемножку готовить к тому, чтобы участвовать в службе, не просто читать где-то на уроках, а читать именно уже во время литургии, каждому раздавал определенный текст и готовил, тогда мы стали потихонечку осмысливать, что же происходит. Ну на тот момент, буквально вот первый год, когда я только оказался в воскресной школе, сама мысль о священстве, она был настолько далека, и желания никакого не было. И я помню одну встречу, это же, наверное, 10 класс был, мы стояли во дворе напротив памятника Высоцкому, и несколько моих друзей и товарищей высыпали как раз вот на солнечную, так скажем, площадочку, для того чтобы немножко размяться между уроками. И отец Николай Соколов, а через него, значит, меня как-то Господь потихонечку приводил к вере, он сказал: ну что же вы все, поступаете кто в один институт, кто в другой, единственный нормальный человек – вот Лымарев, собрался в семинарию поступать. Я так несколько поежился, плечами пожал: в общем-то, какая семинария? Никакого желания, у меня не было, с чего это он взял. Ну думаю, ладно, не буду, так скажем, разочаровывать батюшку, пусть будет так, как оно есть. И желание формировалась постепенно. То есть вот от полного какого-то нежелания идти по этому пути до действительно какого-то горячего желания, уже впоследствии, идти только этим путем.
К. Лаврентьева
– Поразительно. А что это был за путь-то такой, сколько он длился по времени?
Иерей Алексей
– Мне очень нравится такой пример. Иногда человек может сам ничего не делать... Сколько он длился? Ну не знаю, может быть, года два-три. Но пример вот какой, простой. Мы много должны пережить, перетерпеть, наверное, находиться в среде каких-то людей для того, чтобы что-то изменилось в нас, для того чтобы вот эти внутренние качественные характеристики, они стали другими. Ну вот взять, допустим, огурец в банку, да, с рассолом положить – он ничего там не делает, он просто лежит. Но через какое-то время ты достаешь хрустящий замечательный огурчик. Вот то же самое, наверное, в жизни человека. Мы можем ничего не делать для этого, но если Господь создает среду, в которой постепенно открывается нам одна или другая сторона настоящей жизни, то тогда и сами наши чувства, они раскрываются, они становятся другими. И вот тогда в этой ситуации меняется и желание. То есть вроде было оно и вне нашей воли – то есть я осознанно не хотел к этому прийти. Но тем не менее сама новая открывающаяся картина мира, она давала совершенно новые какие-то другие, другое понимание тех горизонтов, тех перспектив, которые должны обязательно произойти в жизни каждого человека. И тут уже как раз постепенно стало появляться желание для того, чтобы идти тем путем, который, может быть, самый совершенный и равного которому ничего нет.
К. Лаврентьева
– А родители никогда не говорили: сынок, ну может быть, ты сначала получишь светское образование, а потом уже пойдешь в семинарию и будешь делать, что хочешь?
Иерей Алексей
– Еще как говорили. Ну надо сказать, что Господь дал мне замечательных родителей. К сожалению, папочки уже нету, вот он более... нельзя сказать, что лояльный, но он как-то знал, наверное, изнутри и меня, и очень мог ценить свободу человека. Несмотря на то, что я был еще юношей, никогда он не делал никаких категорических выводов и замечаний, никогда он не говорил, что не надо этого делать. Несмотря на то, что он был в то время член коммунистической партии и при должности, и для него, конечно, наверное, это была большая трагедия, чем, может быть, для всех остальных. А мама как раз переживала. Ну поскольку женщины, наверное, они более эмоциональны, тем более вот единственный ребенок в семье. И особенно у мамы в то время было очень такое большое переживание, что ее единственный сын может стать монахом – ну это вообще тогда конец всему, поскольку каждая нормальная женщина хочет не просто детей, а и внуков и чтобы их было много, ну вот и чтобы иметь возможность послужить еще вот, да. И поэтому мама, она, конечно, предлагала другие варианты. Более того, она даже со мной в духовную школу поехала и имела такой очень серьезный разговор с инспектором. Мне об этом, конечно, никто не говорил, но Господь потом открыл. У нас с отцом Всеволодом (Варющенко), он был очень строг, но, несмотря на свою строгость, как-то ко мне почему-то проникся каким-то доверием. И мне потом рассказывал: ты знаешь, что мама твоя приезжала, она очень была, так скажем, категорически настроена в отношении твоего решения. Поэтому ну несмотря ни на что, может быть, как раз благодаря маме-то меня, наверное, и взяли, что увидели, может быть, неподдельное какое-то желание учиться, поэтому. Ну хотя в семинарию я поступил тоже не сразу. Поэтому, конечно, были различные варианты предложены, ну так чтобы мне кто-то противоречил или, так скажем, запрещал мне – такого, конечно, не было. Потому что на свой юный возраст я уже был достаточно самостоятельным человеком и, в общем-то, уже, как показала потом жизнь, мог самостоятельно реализовывать задуманное.
К. Лаврентьева
– Священник Алексей Лымарев, настоятель храма преподобного Алексия, человека Божия, в Садовниках, сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». Вы сказали, что не с первого раза поступили в семинарию.
Иерей Алексей
– Раньше была такая традиция: в первые годы после того, как открылись духовные школы, брали большое количество студентов, наборы были действительно очень огромные по тем временам. У нас было три, по-моему, или четыре первых класса, в семинариях тогда классы, в классе по тридцать пять человек. Но их были единицы, семинарий – это Московская духовная, в Одессе, в Киеве и в Питере. Больше, по-моему, не было у нас духовных школ в то время. Поэтому в открывшиеся двери свободы ринулось огромное количество людей. Но тем не менее был какой-то конкурс и, естественно, по каким-то причинам не всех брали. Но несмотря на то, что я два года уже ходил в храм, тем не менее все-таки опыта церковной жизни у меня было немного. Поэтому меня взяли в разряд кандидатов, то есть тех людей, которые ожидают своей очереди, если кто-то из студентов отчислится или переведется там в другую семинарию. Поэтому первые полгода я не учился, а ожидал своего времени. И как раз я считаю, что в этом тоже был огромный промысл Божий, потому что если бы я, наверное, сразу попал в семинарию, много было бы искушений. А тут я оказался в живой действительности приходской жизни, конца как раз советского периода и начала периода перестройки, где, с одной стороны, еще были жесткие рамки, когда боялись, чтобы кто-либо что-то не сказал, да, или там с кем-то начал говорить о вере. С другой стороны, уже появилась одна из первых воскресных школ, куда стали ходить и дети, и взрослые. Поэтому эти первые погода я провел в послушании алтарника, чтеца, и это дало большой опыт, сделало очень большой опыт для моей жизни.
К. Лаврентьева
– Отец Николай Соколов, которого сегодня уже упоминали, рассказывал нам как-то на эфире, что он своего священства ждал годами. Было ли это ожидание у вас после окончания семинарии?
Иерей Алексей
– Да. Конечно, годы не прошли, но в то время я еще достаточно молодой был и, наверное, по свойству своего характера, все должно быть быстро, сразу и сейчас, и моментально. И, конечно, это ожидание... Я хочу немножко отмотать ленту назад, и мы сейчас говорили о поступлении в семинарию.
К. Лаврентьева
– Да.
Иерей Алексей
– Я вспоминаю владыку Александра, который проводил собеседование со мной, и он меня пытался утешить после того, как я не смог ответить на какой-то вопрос, он говорит: ты не переживай, я, говорит, четыре раза в семинарию поступал. Ну я тогда не понял, к чему он ведет этот разговор. Но в дальнейшем открылось, конечно, что не сразу меня взяли, но тем не менее. Вот эта история была, наверное, для многих моих и одноклассников впоследствии, и однокурсников. Допустим, мы поступали со многими ребятами, которые точно так же, как и я, через кандидата пришли – сейчас они служат в священном сане, в разных уголках нашей Церкви. Так вот, когда мы говорим о принятии священного сана, с одной стороны, здесь и не было какого-то долгого ожидания, с другой стороны, для меня все это было очень долго. Потому что, когда с точки зрения канонической ты можешь принять священной сан, то есть через исполнение всех правил ты как бы готовый кандидат. Не внутренне, конечно, я сейчас о внутреннем не говорю...
К. Лаврентьева
– А формально.
Иерей Алексей
– Да, по формальным таким признакам, да. Необходимо было пройти все процедуры для того, чтобы да, пройти и собеседование, необходимую комиссию, собрать все документы, потом ждать свою очередь там, ну и так далее. И, конечно, это время тянулось для меня. Потому что даже человек, который любит, для него, наверное, и несколько минут кажутся вечностью целой, а тут хотелось уже ну послужить, чем-то заняться настоящим делом каким-то, да, вот как говорится, горело все в руках. И поэтому, с одной стороны, это и мгновенно произошло, а с другой стороны, прошло какое-то время. Это то что касается принятия диаконского сана. А спустя полтора года владыка Александр, в прошлом Дмитровский, рукоположил меня в сан пресвитера. А для этого послужило случаем, очень такое курьезное происшествие произошло. Когда уже, в общем-то, было определено, что да, были все решения о том, что да, необходимо рукополагать меня, вот, но пока никуда не вызывали, ни комиссии, ничего не было, я ожидал ну в тягостных днях, да, когда будет решение о моей судьбе. И тут произошел случай, который, с одной стороны, как-то вот все очень быстро решил и расставил все по местам. У нас на приходе служил священник, в храме святителя Николая в Толмачах, у которого произошла какая-то такая необычная история. Он ехал в машине, и вдруг услышал удар. И когда он вышел посмотреть, в чем происшествие, оказалось, что в то время традиционные для Москвы люди, которые как-то «разводилово» их называли, они решили поиметь некоторые денежки и кинули бутылку пластиковую по автомобилю, в надежде, что он остановится. И когда он вышел, они говорят: ну мужик, ты попал, смотри, что ты с нашей машиной сделал. А там весь бок разодран, а у него ничего нет. Он говорит: да вы что, ребята? Посмотрите, говорит, на свою машину и на мою. Ну они, долго не думая, расправились с ним по-мужски, причем очень серьезно – то есть у него был перелом челюсти, и он оказался в больнице. А поскольку отец Николай, у нас на тот момент отец Николай служил, батюшка этот, ну и я там диаконом помогал, отец Николай остался в одиночестве. А надо сказать, что у отца Николая очень обширная деятельность, там порядка семи или восьми приписных храмов, то есть человек на разрыв. И тогда он пошел к Владыке и говорит: служить-то некому, Великий пост идет. И буквально за один день меня вызвали, даже без комиссии, вызвали, скажем, на беседу с духовником. И на следующий день вызвали даже Владыку специально, Александра, чтобы он служил. И когда я предстал пред его светлые очи, он сказал, что, слушайте, а в чем такая необходимость, что вас так надо быстро рукоположить? Я понял, что для него даже вот специально определили день служения, для того чтобы меня рукоположили. Но хотя Владыка, конечно, очень интересный и святой очень жизни. И вот таким образом я как-то вот моментально, буквально вот за два дня стал священником. А день был очень интересный. О решении Святейшего мне сообщили 1 апреля, и я звоню маме, говорю: мам, завтра меня рукополагают. А она в тот момент уже была очень довольна, что я закончил семинарию, что я, значит, вот служу и в таком храме еще. Ну и как, по-женски, любила там иногда в разговоре об этом упомянуть. И все время спрашивала: ну хорошо, диакон ты диакон, а священником ты когда будешь? Я говорю: не знаю, говорю, как воля Божия будет. И вот 1 апреля я ей звоню: мам, завтра меня рукополагают. Она: да ну тебя. Я говорю: да рукополагают меня завтра. Ну положила трубку и перестала со мной разговаривать. Я говорю: ну как хочешь, мое дело сказать. Не шути так, 1 апреля. Я говорю: я знаю, что сегодня 1 апреля, все, заканчиваем разговор. Ну я всех собрал, кого смог. Всем своим друзьям, знакомым позвонил, говорю: молитесь завтра, кто хотите, приходите, всех пригласил. Вечером звонок от мамы: что, правда, тебя рукополагают? Уж там матушка стала звонить. Я говорю: да нет, не шучу. Ну ладно, говорит, пойдем, посмотрим. Ну вот и так и случилось, что 2 апреля владыка Александр меня в Черкизово рукоположил в сан пресвитера. Вот такая история была интересная.
К. Лаврентьева
– Священник Алексей Лымарев, настоятель храма преподобного Алексия, человека Божия, в Садовниках, сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». У микрофона Кира Лаврентьева. И мы вернемся после короткой паузы.
К. Лаврентьева
– Еще раз здравствуйте, уважаемые радиослушатели. «Светлый вечер» на радио «Вера» приветствует вас. У нас в гостях священник Алексей Лымарев, настоятель храма преподобного Алексия, человека Божия, в Садовниках. Меня зовут Кира Лаврентьева. И мы продолжаем наш разговор о пути к священству. Отец Алексей, а что это был за день рукоположения, вы помните его, священнической хиротонии?
Иерей Алексей
– Да.
К. Лаврентьева
– А что вы чувствовали тогда?
Иерей Алексей
– Это 2 апреля, родительская суббота, Великий пост. Для прихода это обычный рядовой день, с огромным поминовением записок и, в общем-то, ничего особенного в этот день как бы и не должно было произойти. Конечно, пока мы все юные, молодые, хочется, чтобы твоя диаконская хиротония была в праздник Рождества Христова, а пресвитерская именно на Пасху, ну или как минимум на Преображение, и хочется связать свою жизнь с какими-то...
К. Лаврентьева
– Серьезными церковными датами.
Иерей Алексей
– Яркими датами, чтобы это вошло на всю жизнь. Но надо сказать, что священническая хиротония это и Пасха, и Преображение одновременно, несмотря на то, что где это совершается. Пусть это приходской храм, пусть это в храме и людей немного, пусть даже никто не пришел, но для тебя это является самым главным, я не знаю, ну таким поворотом в жизни, после которого, наверное, все должно быть разделено на до и после. И, в общем-то, этот день мне показал каких-то совершенно новых людей, которых я до этого не знал, с такой очень какой-то, новой абсолютно точки зрения. Владыка Александр Дмитровский, настоятель храма пророка Илии в Черкизове, в этот день свершал литургию, с каким благоговением он читал записки об усопших. И как-то я много время видел архиерейскую жизнь, поскольку мне пришлось келейничать... Ну пришлось – не то понятие, да, наверное...
К. Лаврентьева
– Посчастливилось.
Иерей Алексей
– Да, посчастливилось, совершенно верно. И у владыки Сергия покойного, (Соколова), который был большим примером, и у владыки Ростислава, который сейчас митрополит Томский, и их жизни это был огромный для меня пример. Но тем не менее вот Владыка, он перебирал записочки, которые подавали ему бабушки, и каждое имя прочитывал со вниманием. И когда ему диакон сказал уже при выходе на панихиду после литургии: Владыка, ну мы же уже поминали эти записки, – он говорит: ну а если я хочу еще раз поминать, так вам-то что? И я так этому удивился, что вот он, с одной стороны, в такой простоте в общении с диаконом, абсолютно не возносясь, как-то на равных ему ответил. С другой стороны, насколько он вот с любовью, как настоящий... а он до этого был приходским священником, как он с вниманием относился к нуждам этих людей, которые его окружают. Для меня это был огромный опыт. И потом мне о нем рассказывали (ну может быть, при жизни человека нехорошо об этом говорить, но тем не менее я считаю, о таких вещах можно упомянуть, поскольку навряд ли Владыка когда-нибудь об этом услышит), говорили про него, что он прозорливый. Ну я думаю: ну, прозорливый и прозорливый, у нас много прозорливых в Церкви. И вот в тот момент, когда Владыка вручает Агнец, а каждому недопоставленному священнику на дискоске вручается часть Агнца, Тела Христова, и епископ с такими грозными словами обращается к новоположенному, говорит: «Прими залог сей, за него же будешь истязан в страшный день пришествия Христова». И говорит: молись. Ну молись, молись. Ну я молюсь, как могу молиться. А мысли сбиваются, и молиться-то уже, в общем-то, ну о чем помолиться, в общем-то и так все понятно, да. Помолился я минутку, а дальше от растерянности – всё, от напряга мысли в голове скисли, да, и что дальше сказать, о чем молиться? И Владыка на меня так посмотрел и говорит: читай 50-й псалом. Я думаю: ну вот момент в момент. Я на него не смотрел, к нему не обращался, ну вот действительно вот это внутреннее какое-то единство с Богом, оно открывает человеку то, что необходимо нам. Поэтому этот день для меня открылся, с одной стороны, в простоте такого архиерейского, священнического, настоящего священнического служения. С другой стороны, как красота явления вот этого мира духовного, мира любви, мира правды, мира ну справедливости Божественной в конце концов.
К. Лаврентьева
– Вам не было страшно? Вы же говорите о очень серьезных богослужебных каких-то важных молитвах, деталях, которые может, быть обычного, человека, не готового внутренне, могут просто обжечь.
Иерей Алексей
– Если бы было страшно, никто бы, наверное, не принимал бы священный сан. Вот опять же вспоминая, помните, судьбы святителя Иоанна Златоуста и Василия Великого, когда они настолько единодушны были, Василий Великий говорил Златоусту, говорит: если ты примешь священный сан, и я приму. Он говорит: как ты мыслишь, так и я мыслю. Я тебе открываю всю свою жизнь, все свои мысли и всю свою душу. Тот говорит: да, давай, принимаем священный сан. Там пришла делегация, и говорит: все, тебя рукоположат, и потом я тут рядом. И когда рукополагали святителя Василия Великого, Златоуст сбежал.
К. Лаврентьева
– То есть страшно все-таки, да?
Иерей Алексей
– И когда святитель Василий потом обращался к нему: что же ты наделал? Если это хорошо и благочестно, почему ты сбежал? А если это так, недолжным образом, да, совершается для нашей жизни, зачем ты меня тогда к этому подвел? Ну наверное, благо то, что в то время все мы юные вот такие и грешные, безусловно, и гордые, ну как, наверное, многие люди и все желающие, может быть... Вот это смешанное чувство, оно, конечно, видимо, специально Богом как-то оставлено было для нас, потому что в противном случае никто бы тогда священный сан не принял. Как, допустим, там опять же история с Василием Великим и Ефремом Сириным. Давай, тебя рукоположим. Нет-нет, – Ефрем Сирин говорит, – нет-нет-нет. Ну ладно, давай, тогда помолимся, говорит, не хочешь, чтобы тебя рукополагали, давай помолимся. И когда Ефрем Сирин колена преклонил, Василий Великий так над ним руки возоложил, прочитал молитву на диаконскую хиротонию. И когда Ефрем Сирин восстал, он сказал: ну ты теперь диакон. Или когда Исаака Сирина рукоположили во епископа, на второй день к нему пришел какой-то проситель с вопросом, после чего Исаак Сирин сказал: нет, ребята, я больше не буду вами управлять, епископство – это не мое. Так вот если бы мы в те юные годы понимали, что это такое, то, наверное, священников единицы были бы, наверное, тогда бы невозможно. Поэтому Господь, в некотором смысле используя нашу вот эту вот, ну не всех, наверное, мою лично дурноту, Он, наверное, и сохранил меня от всякого страха. И вот эти какие-то вещи, они открываются со временем только, когда ты вот сталкиваешься, как говорится, лбом ко лбу с ситуацией, ты понимаешь, насколько это страшно, и великолепно, и прекрасно, когда всякие слова уже перестают иметь всякий смысл, да, ты описать этого не можешь.
К. Лаврентьева
– Сейчас уже, спустя столько лет после вашей священнической хиротонии, когда, наверное, много пройдено, пережито, вы могли бы сказать, что вы изменились, что вот тогда, когда вы рукополагались, вы были одним человеком, а сейчас вы другой человек? Или таких явных изменений не было, для вас, во всяком случае, они не очевидны?
Иерей Алексей
– Конечно, люди уже не узнают: седая борода, там вес значительный в обществе.
К. Лаврентьева
– Просто было ли такое, что тогда был один Алексей, а сейчас другой отец Алексей?
Иерей Алексей
– Ну оценку себе давать, наверное, не стоит, это было бы...
К. Лаврентьева
– Я не к тому, что вы сказали о том, что да, тогда я был грешен, а сейчас я очень свят или тогда я был очень свят, а сейчас очень грешен – не в этом значении. А скорее в значении какого-то внутреннего отношения к миру, к Церкви, к литургии, к верующим.
Иерей Алексей
– Нет, отношение, конечно, меняется. Я думаю, каждый человек, проживая ну хотя бы несколько лет в той или иной сфере, со вниманием и хотя бы с достоинством выполняешь свои обязанности, так или иначе все равно будет уже другим человеком. Поэтому я ну про себя могу однозначно сказать, что отношение меняется.
К. Лаврентьева
– Вопрос сложный.
Иерей Алексей
– Если в юности было много ригоризма и такого очень жесткого отношения к окружающим людям...
К. Лаврентьева
– Категоричного.
Иерей Алексей
– Да, то здесь, я думаю, что со временем это уходит. Когда ты видишь страдания людей, ты понимаешь, что, Господь как сказал: Я пришел, чтобы льна курящегося не угасить и трости надломленной не переломить. И людям нужна любовь, и без любви ну просто все бессмысленно. Хотя, конечно, наша любовь – это еще та «любовь», в кавычках. Поэтому, конечно, отношение меняется. Ну, наверное, по-другому быть и не должно.
К. Лаврентьева
– Вы стали мягче относиться к людям?
Иерей Алексей
– Хотелось бы так думать.
К. Лаврентьева
– У нас было один священнослужитель в гостях, который говорил: когда я был молод и когда мне приходили на исповедь, я начинал говорить очень правильные вещи, давать очень верные советы с моей точки зрения. А сейчас у меня только одно желание, когда производит человек плачущий – обнять его и поплакать вместе с ним.
Иерей Алексей
– По-разному бывает. На некотором этапе было такое желание, что всех простить, закрыть на все глаза и, ну да, везде всё, безграничная любовь, только вот все для человека. Но в определенный момент я понял, что это играет злую шутку с людьми. Потому что человек, находясь в таком пространстве, он понимает, что ему все можно, все дозволено. И если священник не может говорить «нет», то просто-напросто он становится – ну я про себя могу сказать, да, – может стать лицемером и человекоугодником.
К. Лаврентьева
– А ведь это же очень важная тема...
Иерей Алексей
– Апостол как говорил: если бы я угождал людям, я бы не был рабом Христовым. Вот приходит человек с каким-то явным – ну простите, иллюстрация...
К. Лаврентьева
– Конечно, да.
Иерей Алексей
– Приходит один человек и... Ну я не имею право говорить, кто, что, когда там, девочка, мальчик, мужчина, женщина...
К. Лаврентьева
– Человек.
Иерей Алексей
– И просит, да, благословения на грех. Я говорю: ну как такое возможно? Он говорит: ну а жить-то по-другому как? Я говорю: слушайте, но это же грех. И человек уходит расстроившийся, что я так много лет одобрял, поддерживал, да, его воодушевлял. А тут вдруг я ему сказал «нет». Еще на заре своего священнического служения... Хотя, конечно, люди очень часто учатся видеть то, что им хочется увидеть и слышать то, что им хочется услышать. На заре своей священнической судьбы я встретил человека, который пришел и в буквальном смысле (ну наверное, я могу об этом говорить, потому что я даже не помню, кто это и что это и, наверное, где вообще этот человек, никто его не узнает) говорит: вот я там выполнял спецзадание, меня поставили, мне надо там расправиться с моими предателями. Благословите меня всех, так скажем, к стеночке поставить. Я говорю: да что вы, говорю, вы о чем говорите, разве так можно? И вот мы с ним часа полтора говорили-говорили, говорили-говорили, все что можно, все что я знал, все доводы, которые я мог, я привел ему. И уходя, он похлопал по плечу меня и говорит: отец Алексей, спасибо вам, вы меня поняли, вы меня благословили. Понимаете, какая вещь?
К. Лаврентьева
– То есть человек вообще по-своему все расценил.
Иерей Алексей
– Да, то есть человек мало того, что приходит брать благословение на грех, он еще и слушать не хочет то, что ему говорят. Он в этом понимает, опять видит какое-то, видит то, что ему хочется увидеть. Поэтому задача священника сказать, не только утешить человека, но сказать правду. Почему, потому что не скажешь правды – будут страдать сотни людей вокруг этого человека. Потому что грех, он искажает не только собственную природу, он все искажает вокруг – семьи рушатся, дети получают травмы психологические там и так далее.
К. Лаврентьева
– Но одно дело – благословение на грех. Тут ситуация, она такая довольно очевидная, что благословение давать нельзя, как ни крути. А с другой стороны – тут же очень тонкий этический вопрос. Сейчас такая тенденция все равно идет, что люди, вот ты пришел – вот спасибо, что ты пришел. То есть все равно нас как-то к этому подвигают, что мы должны в первую очередь (и я считаю, что это правильно, это наверняка хорошо и прекрасно, что человек пришел), что главное Христос, а вот такие формальности как подготовка к причастию, там какой-то пост, правило вычитывать или еще что-то – ну какие-то вот такие вот правила, внутрицерковные – это уже дело второе, что главное это любовь к Богу, сердечное горение. И вот мне кажется, что под этим, в этом свете, в этом смысле можно очень многое что пропустить, очень важных каких-то дисциплинарных, может быть, для своей собственной души даже правил. Например, вот приходит человек из раза в раз, вот из раза в раз и говорит: вот, отец Алексей, вот я опять там не постился, но вот мне так надо причаститься. Ну вот так надо, прямо душа болит, – второй, пятый, десятый. Бывают же приходы, где к этому относятся очень лояльно. С другой стороны, бывают приходы, где настолько все строго, настолько все по монашескому уставу, что ты даже боишься подходить на исповедь. И где здесь золотая середина? Получается, где любовь ко Христу, чтобы она была живая, твоя вера, чтобы она не уходила ни в обрядоверие, ни в выполнение правил, просто сухое выполнение правил и все. Вот я подготовился и я иду к причастию – всё. С другой стороны, чтобы и сердце горело, и чтобы ты не расхолаживался совсем уж до такой степени, что ничего не читаю, ни к чему не готовлюсь – вот прихожу с открытым сердцем, любовью ко Христу, и вот он я такой хороший к вам пришел. Где здесь эта граница? Вот вы просто сказали, вы молвили, что одно время вам хотелось всех простить и всех отпустить, и все хорошо, а потом вы поняли, что это не на пользу человеку. И где вот эта вот граница этой пользы?
Иерей Алексей
– Ну тут, думаю, это индивидуально в каждой ситуации. Но вспоминаю слова Христа, которые обращены к фарисеям были, да, к начальникам иудейским, о том, что вы накладываете на других...
К. Лаврентьева
– Бремена неудобоносимые.
Иерей Алексей
– Бремена тяжкие, неудобоносимые. Я вот вспоминаю сразу свою юность: я ведь и поститься не сразу начал, я даже не знал, что поститься надо по средам и пятницам, так причащался, приходил. И никто, так скажем, ко мне не приступал там с какими-то требованиями, да, или там с договором, что я должен то-то или то-то выполнить. Но постепенное узнавание церковной жизни, оно само порождало, во-первых, сначала вопрос, а зачем это нужно. А потом, ну раз это, есть в этом необходимость, да, то постепенно привыкал к опыту церковной жизни. Я думаю, что многие люди таким же образом должны входить в Церковь – свободно. Хотя есть некоторые обстоятельства, которые очерчивают каноническую границу, за которую человек уже переступать не может. Ну например там, если есть там, ну не дочитал он правило – ну если мы знаем историю происхождения правил, то мы поймем, что правило не всегда существовало в Церкви, и были времена, когда вообще никаких правил люди не читали. Поэтому... Но если человек пришел, там говорит: я там две-три молитвы не дочитал или там еще что-то – ну что, это будет препятствием к тому, чтобы он подошел к Чаше? Конечно же нет. Тем более если мы возьмем даже современную практику, каждый молитвослов, разница там пятьдесят процентов тех молитв, которые мы читаем. Но если человек пришел с явным каким-то каноническими грехом – там, допустим, свершенный аборт там, да, или не примиренное сердце, находится во вражде – конечно, в таких ситуациях приступать нельзя. И тут с человеком надо отдельно разговаривать на эту тему, объясняя ему, почему мы сейчас, в данный момент не можем его допустить к Чаше. Ну вот, наверное, вот граница здесь и проходит в том, что мы называем смертным грехом: вот есть смертный грех, а есть, так скажем, уже быт наш, да.
К. Лаврентьева
– Ну а вот если человек, например, смертными грехами такими очевидными не грешит, он это сам о себе знает, и здесь же можно вообще докатиться до кризиса такого, что вроде как я тут себе поблажку сделал, здесь поблажку сделал, там, тут – и как-то ты все дальше и дальше...
Иерей Алексей
– Ну почему дальше...
К. Лаврентьева
– Может быть, я придумываю, может быть, это вообще не так.
Иерей Алексей
– Смотрите, давайте мы все переведем на человеческие отношения. Вот вы приходите к Чаше... У нас уже тема немножко другая пошла совершенно куда-то не туда.
К. Лаврентьева
– Нубуквально вот этот вопрос, закроем его и двинемся дальше.
Иерей Алексей
– Нет, пожалуйста, на эту тему могу.
К. Лаврентьева
– Просто очень интересно, вы обмолвились о своем опыте, и мне захотелось спросить.
Иерей Алексей
– Да, вот маленький такой пример. Давайте сопоставим. Ведь Господь недаром в притчах Он всегда сравнивает отношение Бога к человеку, как отношение человеку к человеку. Да, вот возьмет женщина и положит закваску в три меры муки, да, или закинет человек невод, да, или еще что-нибудь, или как пастух там, который там овцу спасает и так далее. То есть вот давайте мы переведем на эти человеческие отношения. Вот представим, что к вам должен прийти ваш самый любимый в мире человек, ваш единственный, которого вы, может быть, всю жизнь ждали, да, вот не знаю там жених или для кого-то это невеста может быть. И что вы будете делать? Да, вы займетесь сейчас, да, пойдете с друзьями на вечеринку какую-нибудь мыльную, да, там просидите в интернете, в Ютубе и, да, и вдруг где-то там, между прочим, там где-то встретите в метро, на переходе? Нет, конечно же, вы пойдете, будете готовиться, уберете, наведете порядок, пойдете там, букли накрутите, как следует пирсинг поправите, да, – все как положено, и только после этого... Да, купите потом, молодой человек, может цветочки купит, а может быть, наоборот гамбургер, кому что ближе. И то есть мы готовимся ко встрече, правильно. И представить так, что после встречи человек вот сел и сидит, друг на друга смотрит – вот такого не бывает. Он желает общаться, он желает узнать, он желает рассказать, поделиться самым главным. То же самое молитва. Вот если человек не молится – значит, он не любит Бога. Или по крайней мере, вот эта любовь, она еще в нем не совершенна. И естественным образом, когда человек приходит в церковь, и ничего не думал ни о Боге, ни о вере, так скажем, жил, вот как пришлось – тогда стоит задаться вопросом: а что у тебя внутри, что у тебя в сердце? И именно подготовка, она как раз нужна для того, чтобы внутренне собраться и понять вообще, Кто рядом с тобой. И когда мы такие аналогии рисуем, у нас не возникает вопроса, надо вечерние молитвы читать или не надо. Вот ты домой приходишь, ты там детей своих не поцелуешь, не обнимешь, не спросишь, как у них день прошел, да, там не поинтересуешься как самочувствие супруги, не поделишься самым главным, что у тебя произошло? Конечно же не будет, ты будешь, особенно если ты не видел человека там день, а то, я не знаю, многие каждые пять минут эсэмэски отправляют друг другу, если по-настоящему любят друг друга. Точно так же верующий человек – для него не может быть вот этого надо или не надо, это вообще какая-то формализация. Тогда в этой ситуации Бог для нас вообще становится, кем Он становится? Я не знаю, каким аппаратом, который выдает там за монетку там нам стакан газировки или что.
К. Лаврентьева
– То есть тут сердечное общение с Богом важнее, поэтому потребность в молитве.
Иерей Алексей
– Поэтому если потребности нет, то надо вопросом задаваться: зачем ты вообще тогда приходишь?
К. Лаврентьева
– Почему нет потребности.
Иерей Алексей
– Да, конечно, ты молодец, ты приходишь причащаться. Ну а что у тебя в сердце?
К. Лаврентьева
– Священник Алексей Лымарев, настоятель храма преподобного Алексия, человека Божия, в Садовниках, сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». Отец Алексей, цель каждого христианина это встреча со Христом. И сегодня мы уже сейчас к этому подошли, к этому разговору о потребности молиться, о потребности разговора с Богом. Но эта потребность наверняка появляется, когда ты уже знаком с Тем, с Кем хочешь поговорить. Была ли у вас явная встреча с Богом?
Иерей Алексей
– Ой, как говорит апостол Павел, сейчас дойду до откровений. Давайте мы все-таки...
К. Лаврентьева
– Можно подробности совершенно не рассказывать.
Иерей Алексей
– Давайте все-таки эти обстоятельства мы сейчас оставим, да.
К. Лаврентьева
– До времени.
Иерей Алексей
– Да, до того времени, когда будет необходимо этому открыться или там, наоборот, вскрыть наш действительно ужасный внутренний мир, который должен быть, наоборот, преображен. Ну а вообще отсутствие желания молиться – это показывает внутреннее опустошение человека, что он, в общем-то, идет не тем путем и не туда. Вот и все.
К. Лаврентьева
– А желание молиться – это говорит о том, что он все-таки подвигается, медленно, но верно, к Богу, так?
Иерей Алексей
– Бывают разные ситуации. Будучи студентом семинарии, перед нашими глазами проходили сотни судеб и, я думаю, каждый может вспомнить много историй. Вот в одной из параллелей был один молодой человек, который молился взахлеб, как бы мы сказали. Из его рук молитвослов просто не выходил, он вставал в пять часов, ложился там в час или в два ночи, и везде там – в туалете, в коридоре, на уроках – мы его видели с молитвословом, да. Поэтому, с одной стороны, может показаться: вот действительно человек молится, вот тот образ, к которому, может быть, мы должны стремиться. Но в один прекрасный момент на утренних молитвах у нас одному товарищу стало плохо – ну может быть, заболел там температура у него, – все кинулись помогать ему. Он отодвинул всех рукой и сказал: не трожьте, я его сейчас исцелю, – и стал произносить молитвы, делать пасы руками в его сторону. Ну с очевидностью, что, к сожалению, этот человек вместо того, чтобы молиться Богу, он, увы, к сожалению, молился, не знаю, своему собственному «я». Да, он получал наслаждение от этой молитвы, от того, что он, от сознания того, что он такой молитвенник, от того, что он несет такие подвиги большие, от того, что он много может и все ему доступно. Но опыт с исцелением не удался, в связи с неудачной сдачей этого экзамена он был отчислен. К сожалению, поэтому...
К. Лаврентьева
– Это же прелесть называется, да?
Иерей Алексей
– Да. Поэтому что мы подразумеваем под словом «молитва». Знаете как, если ты по-настоящему молишься, ты не будешь об этом рассказывать. И недаром Господь говорит: затвори клеть твою и помолись Отцу твоему, Который втайне, да. Недаром молодые люди, когда любят друг друга, они встречаются на задних рядах кинотеатра, а не на Красной площади, поэтому пытаясь скрыть свое чувство, естественно, не рассказывая об этом, кроме своих близких друзей. То же самое можно сказать о Боге – это та жемчужина, которою человек не будет ей хвастаться, да, не рассказывать. Христос об этом говорит, что вы останавливаетесь на углах улиц для того, чтобы показаться молящимися перед людьми. Поэтому, конечно же, ну это вопрос скорее уже к людям, которые являются делателями молитвы, да, к людям, которые, ну по крайней мере, живут в безмолвии, к монахам, наверное, да, а не тем, кто живет в городской суете и...
К. Лаврентьева
– Нет, я скорее не про хвастовство – просто докручу вопрос, чтобы закрыть уже эту тему. Скорее для наших радиослушателей я спросила, есть ли внутренний барометр, правильно ли ты действуешь или нет. То есть, получается, если хочется молиться – то хорошо, если не хочется – значит, есть какая-то проблема. Вот, пожалуй, единственное, что я хотела спросить.
Иерей Алексей
– Вот опять же согласен с тем, что сказал некогда отец Николай нам, будучи, когда мы еще были совсем юными, мысль его немножко перефразирую. Если при молитве человек готов служить ближним или не отказывается от помощи ближним – тогда он поступает правильно, потому что он действует по любви. Если он в своей молитве закрылся – мне не мешайте, – то тогда, наверное, он поступает неправильно. Вот отец Николай рассказывал случай, потому что детские, ну не детские, а юношеские воспоминания, они такие очень живые. У него дедушка, Николай Евграфович, он любил очень молиться. И в то же время, он говорит, ну никогда не было того, чтобы кто-то, подбегая из детей, внуков, подергав его за руку, получил отказ. Он всегда оставлял молитву и всегда обращался к ребенку, чтобы поговорить с ним и понять, в чем проблема у малыша. И вот эти вот вещи, они абсолютно правильные, да: если ты молишься, спрячься, чтобы никто тебя не видел. Но если твоя жизнь связана с молитвой, но ты не помогаешь ближним, то смысл этой молитвы в чем?
К. Лаврентьева
– То есть молитва, как и вера, без дел мертва. Отец Алексей, а что для вас самое радостное в вашем священническом служении?
Иерей Алексей
– Все, все отрадно. У священника столько направлений жизни, что это весь мир. Это устройство приходской жизни, это строительство храма, это общение с людьми. А самое главное, возможность, если человеку хоть немного стало лучше, если он мог измениться, то это уже просто счастье и та радость, которая, наверное, самая главная именно для приходского священника, да. Поэтому и социальное служение, и просветительская деятельность – тут нет, наверное, той области, которая не была бы, наверное, охвачена современным священником. Поэтому здесь нельзя сказать. Если ты что-то делаешь, и ты это любишь, то тебе все приносит радость, неважно там, какой работой ты занимаешься.
К. Лаврентьева
– А есть что-то, что дается сложно?
Иерей Алексей
– Своя собственная жизнь.
К. Лаврентьева
– Ты сам.
Иерей Алексей
– Самая большая проблема – это ты, ну в смысле я. Поэтому если себя преодолеть, то все остальное гораздо проще становится.
К. Лаврентьева
– А что такое для христианина преодолеть себя?
Иерей Алексей
– Это научиться жить для других. Но только не так, как ты задумал, а так как Христос задумал.
К. Лаврентьева
– Владыка Антоний (Сурожский) однажды рассказывал, что стоял у гостиницы «Украина», ждал машину, к нему подошел молодой человек и так немножко с претензией к нему обратился и сказал, спросил: вы священник? Он сказал: да. Он говорит: а вы знаете, я в Бога не верю? – так, с вызовом. Покажите мне Его вот на ладони, как это можно показать, покажите мне, – и он протянул свою руку. И владыка Антоний увидел на его руке обручальное кольцо. Он говорит: а вы женаты? Он говорит: да. У вас и дети, наверное, есть. Молодой человек отвечает: да. Вы их любите, наверное. Говорит: ну конечно, люблю. Он говорит: а покажите мне сейчас на ладони вашу любовь к своей жене и детям. Молодой человек задумался и сказал: надо же, с этой стороны я на этот вопрос еще не смотрел. Ведь у каждого священника есть люди, которые говорят: а я в Бога не верю! – на самом деле надеясь, что их переубедят. В вашей священнической практике были такие случаи?
Иерей Алексей
– С одной стороны, можно сказать, что были, но немножко в другом разрезе. В том отношении, что люди, которые не верили, но спустя какое-то время они, точно так же, как и я, приходили к вере. И бывали случаи, когда мы с людьми долгое время разговаривали, и я рассказывал все что я знаю, все что мне дорого, на что они отвечали: без бутылки не разберешься – да, ну как это принято в советском обществе. И эта тема, она уходила опять куда-то очень далеко из наших отношений. Но проходили годы, и я видел этого человека, который читал Евангелие, который перед закатом своей жизни венчался уже, будучи достаточно зрелым уже человеком, имеющим внуков. Были такие случаи. Но тут как-то скорее всего Господь как-то Сам жизнь этих людей менял. Сказать, что я изменил жизнь другого человека – это будет неправильно. Потому что ну что-то мы могли, мы можем что-то сделать, да, но в конечном итоге все равно только Господь меняет человека. Мы можем показать ему что-то, да, там рассказать, но человек может увидеть, что да, ты тоже, как и другой человек, можешь поговорить, можешь ошибаться, можешь посмеяться, можешь, наоборот, так же косячить, как и другие, ну если простым языком. Поэтому, наверное, только вот с этой стороны. Сейчас, так вот если подумать, может быть, и можно вспомнить, но сейчас вот я таких ярких примеров не расскажу вам.
К. Лаврентьева
– Спасибо огромное, отец Алексей, за этот интересный, честный, глубокий разговор. В гостях у «Светлого вечера» был священник Алексей Лымарев, настоятель храма преподобного Алексия, человека Божия, в Садовниках. У микрофона была Кира Лаврентьева. Огромное спасибо, уважаемые радиослушатели, и всего вам доброго.
Иерей Алексей
– Всего хорошего.
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (07.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 4 зач., II, 14-21
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Библия — книга, которая содержит в себе множество таинственных пророчеств. Исполняются ли какие-то из них в настоящий момент? Ответ на этот вопрос находим в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
14 Петр же, став с одиннадцатью, возвысил голос свой и возгласил им: мужи Иудейские, и все живущие в Иерусалиме! сие да будет вам известно, и внимайте словам моим:
15 они не пьяны, как вы думаете, ибо теперь третий час дня;
16 но это есть предреченное пророком Иоилем:
17 И будет в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут.
18 И на рабов Моих и на рабынь Моих в те дни излию от Духа Моего, и будут пророчествовать.
19 И покажу чудеса на небе вверху и знамения на земле внизу, кровь и огонь и курение дыма.
20 Солнце превратится во тьму, и луна - в кровь, прежде нежели наступит день Господень, великий и славный.
21 И будет: всякий, кто призовет имя Господне, спасется.
«День Господень» — выражение, которое часто встречается в писаниях древнееврейских пророков. Оно указывает на период человеческой истории, когда Бог проявит Себя в ней с максимальной силой. Это отразится как на человеке, так и на всём окружающем мире. Особенно яркие предсказания на эту тему содержатся у пророка Иоиля. По его словам, люди исполнятся Духа Божия. У них появятся особые духовные дарования, самым ярким из которых является дар пророчества. Приближение этого удивительного преображения будут сопровождаться чудесами и знамениями, а также необычными природными явлениями, которые по описанию сродни катаклизмам.
Апостол Пётр, который прекрасно знает Писания древних пророков, уверен, что всё сказанное свершилось. Обращаясь к жителям Иерусалима, он утверждает, что пророчество Иоиля напрямую касается проповеди Христа. Это и был период, когда «день Господень» начал вступать в свою силу. Как и говорил Иоиль, Спаситель совершал чудеса и знамения на небе и на земле. На Голгофе пролилась Его кровь. Солнце покрыла тьма. Однако в полную силу этот день развернулся в момент Пятидесятницы. Дух Божий сошёл на апостолов. В их лице Церковь и всё человечество получили особые дары Божественной благодати. И самым очевидным из них стал пророческий дар. Пророческий в самом широком смысле этого слова. Ученики Христовы исполнились божественной силы и мудрости. У них появилась особая духовная интуиция и проницательность, ощущение непрестанного присутствия Творца. Иными словами, они стали видеть, что есть воля Божия, не своим умом, но ощущать её своим сердцем.
Этот новый опыт воодушевил апостолов, наполнил их веселием и радостью. Те тревоги и беспокойства, которые тяготили их до этого момента, внезапно исчезли. Они находились в состоянии необыкновенного внутреннего подъёма. Испытывали невероятную лёгкость. Эта перемена сразу стала очевидна всем окружающим. Самые равнодушные и скептически настроенные из них даже предположили, что они «напились сладкого вина». Так непринуждённо и беззаботно было их поведение.
Всё описанное касается не только того времени, когда христианство только зарождалось. «День Господень» — та реальность, в которой живёт Церковь до сих пор. Дух Божий до сих пор наполняет сердце тех, кто, как говорит апостол Пётр, «призывает имя Господне». То есть тех, кто старается во всех своих делах искать волю Бога, исполнять Евангельские заповеди, приносить пользу окружающим людям. Если мы проводим свой день с этими мыслями, то, чем бы мы ни занимались, наша жизнь превращается в служение Богу. А потому, несмотря на все тяготы, трудности и препятствия, она становится наполненной, осмысленной, полноценной.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Празднование Пасхи». Светлый вечер с иером. Макарием (Маркишем)
У нас в гостях был руководитель Отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии иеромонах Макарий (Маркиш).
Разговор шел о церковных традициях, связанных с встречей и празднованием Пасхи.
Ведущий: Александр Ананьев
А. Ананьев
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником вас, слушатели радио «Вера». Меня зовут Александр Ананьев. Со мной в студии дорогой друг светлого радио — иеромонах Макарий (Маркиш), руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Добрый вечер, отец Макарий. Христос Воскресе! С праздником вас.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе, дорогие друзья, дорогой Александр. Слава Богу, мы пришли к
этому замечательному времени.
А. Ананьев
— И вот то, что сегодня праздник — это главное. А то, что это «Вопросы неофита», уже немножко отходит на второй план. И у меня сразу вот к вам какой вопрос: вот в период поста я, как неофит, — а по большому счёту это был первый прожитый, прочувствованный, по крайней мере я старался, я знал зачем я делаю и что я делаю, — вот во время пост я знал, что делать, я знал, как поступать, чего не делать. А вот сейчас, когда праздник наступил, вот пуговицы расстёгиваются, все стараются себя больше не контролировать, приходит радость, но я, как неофит, не знаю что делать! Это, знаете, как на свободу отпустили, а что делать — не сказали.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А вы теперь посмотрите на себя, неофит. Вот представьте себе: был ребёнок под
контролем родителей или, может быть, школьной администрации. А теперь он вырос,
получил аттестат зрелости и выходит действительно в каком-то смысле на свободу,
но это не значит, что стало хуже — стало лучше, потому что то, чему он
научился, он теперь реализует в своей нормальной жизни. И вот это ваше
соображение, что вы не знали, что делать — всё-таки это не очень
фундаментальное соображение. Да, Великим постом традиционно накладываются
разные грани, ограничения — их больше, они более заметные, они большую роль
играют в жизни человека. Но жизнь та же самая и Христос Тот же Самый, и вера
наша та же самая. И очень заметно — вот у иеромонаха Серафима (Роуза) в книжке,
которую я переводил, она вышла довольно давно уже, называлась «Американский
проповедник для русского народа» — кажется, вот такое немножко эпатажное
название, там заметки будущего иеромонаха Серафима, он ещё не был иеромонахом,
он писал в местную газету англоязычную
в Сан-Франциско. И вот одна из них о Великом посте, а другая — о пасхальной
поре, о пасхальном периоде. И вот он там цитирует кого-то из христианских
авторов, что период праздников налагает большую ответственность на человека.
А. Ананьев
— Вот я чувствовал, что всё не так просто!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну, оно вообще не очень просто, но и огорчаться тут не за что.
А. Ананьев
— Какую ответственность, отец Макарий?
Иером. Макарий (Маркиш)
— За своё поведение, за свои действия, за соблюдение нравственных норм — что-то
совершенно очевидное и лежащее на поверхности. Могу вам привести пример,
по-моему, даже когда-то рассказывал о нём в эфире, из моей переписки с разными
людьми: женщина пишет, что её муж несдержан на язык, мягко выражаясь, и
священник ему пригрозил, что Великим постом надо обязательно быть сдержанным,
ничего такого не произносить, и он слушался. И вот эта женщина пишет: «Сейчас
наступила Пасха, и муж снова стал ругаться. Вот расскажите, где это сказано,
что когда Пасха, то снова можно ругаться?»
А. Ананьев
— Нигде такого не сказано!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот именно. Вот вам типичнейший, простейший пример.
А. Ананьев
— Вообще вот эта вольность, которую приписывают минимум Светлой седмице, вот этой праздничной, счастливой, она же вообще не вяжется с моим неофитским представлением о христианских православных догматах. Ведь в Православии всё строго, посмотрите на себя: вы — строгий человек.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну я не строгий. Вот вы сказали, что вольность не вяжется, а я бы немножко
перевернул и смело бы сказал, что невольность — вот она не вяжется.
А. Ананьев
— Вот это хорошо!
Иером. Макарий (Маркиш)
— И дисциплина поста — дисциплина в правильном смысле, то есть учение о посте —
участие в богослужениях, ограничение в питании, в поведении. Это тоже наша
вольность. Скажем, я студент, я прихожу в аудиторию, там веду себя подходящим
образом, не потому, что я невольник, а потому, что я вольно пришёл учиться и
должен участвовать в учебном процессе так, как это заведено. Вот то же самое и
в Церкви.
А. Ананьев
— Вот сегодня с самого утра я ловил себя на том, что рядом с радостью, рядом с счастьем, рядом со светом я испытываю какую-то растерянность. Это нормально или нет?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Если бы вы были правящим архиереем, там можно было заботиться о
растерянности: что это я растерялся, когда у меня столько всяких дел? А что вам
растерянность? Понимаете, наши эмоции, наши переживания, наши чувства сердечные
какие-то нам не подконтрольны — они нами не должны управлять, и мы ими не
управляем. Они существуют и существуют — это то, что в обыденном языке
называется «настроением». Вот правильно, да?
А. Ананьев
— Вот у меня накануне было ощущение, что вот начнётся Светлая седмица...
Иером. Макарий (Маркиш)
— И что?
А. Ананьев
— А сейчас сижу, молчу, улыбаюсь и не знаю, что делать.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А что? У вас есть работа, у вас есть семья, у вас ведь множество всяких дел
добрых. У вас есть молитвенная жизнь — если есть свободный час или полтора, или
два, то пасхальные богослужения замечательные проходят, которые (вы, наверное,
это знали или не знаете ещё) повторяют по существу чин пасхальной Литургии,
пасхальной Утрени, пасхальная Вечерня очень красивая. Иными словами, дело
найдётся каждому.
А. Ананьев
— Я вот, кстати, прочитал по поводу богослужений вот в эту Светлую седмицу, что хорошо бы и нужно православному посетить все богослужения и причащаться каждый день, потому что это особенное время.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Особенное время — хорошо, я согласен, особенные богослужения. Как мы говорим
особенное время? — служба по особенному чину. Посетить все богослужения...
слово не очень хорошее — «посетить», участие в богослужениях. Но это всё-таки
скорее прерогатива монашества, потому что человек, живущий гражданской жизнью,
работающий на производстве, или он там находится, с семьёй, с женой, с детьми,
мамой, папой и соседями и всякими другими делами — ну это будет немножко
перебор, это будет перебор — посетить все богослужения. Или будет посещение —
тоже плохо. Лучше бы участие с причащением Святых Даров — в ту меру, которую позволяют ваши остальные все дела
вашей жизни. Если человек тратит своё время...
если он лоботряс, бездельник и играет в преферанс каждый вечер с
какими-то дураками, простите меня, то вместо этого хорошо бы ему действительно
быть на богослужении. Это не только в пасхальную седмицу, но и в любую другую.
А. Ананьев
— Просто очень хочется ничего не пропустить, очень хочется, чтобы ничто не прошло мимо.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, это немножко перебор. В Церкви каждый день праздник, церковные богослужения
все уникальные, любого периода: и триодного периода, и минейного периода, и
Триоди постной, и Триоди Цветной, и праздники, большие, средние, малые — всё
это уникально, всё это действительно человеку даётся, даруется для нашего
духовного возрастания, духовной пользы, но
принимать их надо умеренно.
А. Ананьев
— Прислушиваясь к своим ощущениям, я как-то заранее решил, что обязательно у отца Макария спрошу о его первой осознанной Пасхе.
Иером. Макарий (Маркиш)
— О, дорогой Александр! Уже даже трудно и вспомнить. Я могу вам исповедоваться
в том, что это было ещё до того, как я стал православным, до моего принятия крещения. Крещение я принял уже в возрасте уже почти 32
лет в Зарубежной Церкви, когда из России уехал. А пасхальные дни я помню ещё с
советских времён.
А. Ананьев
— И для вас это была прямо настоящая Пасха.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну как вот «настоящая»? Она была, я теперь это понимаю. Тогда это было какое-то приближение, приобщение,
какое-то робкое касание. И потом это как-то постепенно вошло в жизнь. Могу
рассказать вам, дорогие друзья, вот у нас радио-формат, но могу рассказать
короткую историю про Пасху. Примерно с тех времён, с момента моего вхождения в
Церковь, в моём сознании возник такой сценарий некоего фильма, который был бы построен
на музыке, на песнях, которые составляли интерес моих юных лет, и потом как эти
песнопения заменились совершенно иными песнопениями, на фоне некоторого
видеоряда, в котором ключевую позицию заняла бы Пасха. И мне было много лет, кстати, я был программистом,
кем я только не работал, до тех пор, пока вдруг недавно, пару лет назад, я не
осознал, что сценарий-то мой, идея осталась в голове, а техника дошла уже до такого состояния, что можно
теперь не сходя со стула это реализовать, что я и сделал. И получился небольшой
фильм, минут семь, что ли, который называется «Набросок», по аллюзии с
известным стихотворением Бродского. Можно его найти, если кто желает, на моём
сайте «Священникотвечает.рф» (http://www.convent.mrezha.ru)
— там есть раздел с видео, где его можно найти. И там действительно некоторые
фотоснимки, я их выбрал из интернета, вот они немножко напоминают, служат
отражением о моих воспоминаниях о пасхальных днях, которые были для меня
существенными.
А. Ананьев
— Я обязательно посмотрю, спасибо большое. «Священникотвечает» - одним словом, там в разделе видео.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, там будет ссылочка на видео наверху. И там много всяких фильмов, и в том
числе и этот.
А. Ананьев
— Дорогие друзья, я думаю, что такой шанс упускать не стоит, и вы обязательно загляните. Кстати, и к нашему разговору всегда вернуться, зайдя на наш сайт https://radiovera.ru. Я вспоминаю Пасху прошлого года, мы тогда с ещё будущей женой дважды, да по-моему, три раза забирались на колокольню храма святителя Николая в Кузнецах звонить в колокола. И для меня это было открытием. Она, помню, в понедельник сказала: «А ты знаешь, что можно?» — «Да ладно?!» — и как мальчишка просто, как школьник пошёл забираться на колокольню. Откуда взялась такая традиция?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Трудно сказать. Один из таких вопросов, который всерьёз нужно рассматривать
историкам.
А. Ананьев
— Возвестить всему миру о своей радости?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Колокольный звон сам по себе — вещь очень интересная, непростая. И разные
звоны, и разные уставы о звонах существуют. Мало того, колокол, который нам так
хорошо знаком, в общем-то, это изобретение... изобретение, не знаю уже каких
времён — в Китае колокола были уже в Бронзовом веке, — но вошёл он в русскую
жизнь сравнительно недавно. Если мы посмотрим церковный Устав как он
существует, взятый из практики средиземноморских монастырей, — колоколов-то там
нет, там так называемые клепала. Их кто-то, может быть, видел — это такие доски
или металлические брусья, которые дают достаточно резкий и отнюдь не столь
музыкальный звук, как мы привыкли. А колокол
вошёл в русскую жизнь в веке семнадцатом, никак не раньше, и вошёл музыкально.
Боюсь соврать, говоря совсем простым языком, но думаю, что я не совру , что
именно колокольная музыка — это особенность русской культуры. Поскольку за
рубежом я смотрел — звонниц как таковых я не видел, это обычно один или два
больших колокола, которые дают такой резкий, ритмичный звон. Разные колокола
могут разный звон давать, но мелодия колокольная — я думаю, что это специфика
если не русская, то славянская.
А. Ананьев
— А вот эта традиция, что в Светлую седмицу каждый может подняться на колокольню — это только в Православии?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Если мы возьмём протестантскую какую-нибудь кирху, где тоже может быть
колокол или римо-католический костёл, то там и звонаря-то, в общем-то, не
будет. Там есть колесо некоторое, к которому привязан колокол — это колесо
приводится в движение, может быть, механизмом каким-то. А уж в последнее-то
время и вообще электронная система, которая красиво может воспроизвести что-то,
но всё-таки уже не совсем то.
А. Ананьев
— Признайтесь — забираетесь на колокольню на Пасху?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, кажется, в прошлом году я звонил тоже, но больше уже не сам, уже с
кем-то, каких-то там детей, подростков приведёшь, гостям что-нибудь покажешь. А
сам уже — как-то немножко всё сходит...
А. Ананьев
— Но это радость.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Но раньше, когда я жил в монастыре, вот в монастырской жизни — у нас
действительно там колокольня, куда надо было залезать, забираться. И конечно,
там уж это было как-то особенно в почёте.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера». Христос Воскресе, дорогие друзья! Христос Воскресе, дорогой отец Макарий! Скажите, пожалуйста, мне вот что: вот такое приветствие уместно ли, ведь Пасха была вчера? И на Пасху обычно говорят «Христос Воскресе». Я знаю, что вопрос неофитский, заранее просил у вас прощения.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не надо тут просить прощения. У каждого праздника есть своё попразднство —
продолжение праздника. У Пасхи, как самого великого праздника, это попразднство
сорок дней, вплоть до Вознесения. И обычай, который существует и многими
сохраняется — вплоть до Вознесения приветствовать друг друга «Христос
Воскресе!» А люди, мало знакомые с церковной
жизнью, немножко удивляются, когда месяц спустя слышат это приветствие.
А. Ананьев
— Вот мне сейчас супруга говорила, что Серафим Саровский круглый год приветствовал так людей, которые к нему приходили.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Совершенно верно. Вот вам разговор о вольности или невольности. Ну, как
хочешь, так и приветствуй — он же говорит доброе дело. Тем более каждое
воскресенье церковного периода мы торжествуем Воскресение Христово. Насколько я
понимаю, только в русском языке вот этот первый день недели по субботе
называется «воскресеньем». В других языках другие названия , а у нас —
«воскресенье».
А. Ананьев
— Правда ли?.. я вот это осознал тоже на днях буквально, по-моему, даже прочитал — в последнее время приходится много читать, чтобы всё понять. Правда ли, что в каждом воскресенье есть частичка Пасхи, а в каждой среде и пятнице есть частичка Великого поста?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну... правильно. Может быть, надо уточнить немножко: каждый воскресный день —
это день празднования Воскресения Христова, как только что мы поняли, а среда и
пятница — действительно, в Октоихе это праздники, события, посвящённые Кресту
Господню. Тропарь дня среды и пятницы: «Спаси, Боже, люди Твоя и благослови
достояние Твое» — тропарь Кресту.
А. Ананьев
— В пасхальную ночь на службе обратил внимание в очередной раз: есть традиция — и это, уж простите мне это вольное и даже неприличное слово...
Иером. Макарий (Маркиш)
— А что вы просите прощения?
А. Ананьев
— Ой, да я... Это вольное слово «шоу» — потому что это действительно красиво, это так красиво, что дух захватывает. Во время этой пасхальной ночи священники несколько раз переодеваются. И там так всё стремительно, там так всё быстро, там так всё красиво.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, есть такой обычай.
А. Ананьев
— И вот они в облачениях разных цветов. И ты только видел их в одно цвете — они уже в другом, потом в третьем. Что значит эта традиция с переодеваниями и откуда она тоже взялась?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, верно. Боюсь говорить, откуда взялась. Надо прежде всего понять, где она
распространена, и тогда можно будет изучать, откуда она взялась. Я не знаю, где
она распространена. Я видел и сам как-то даже участвовал в такой пасхальной
службе, когда нам алтарники быстренько-быстренько меняли эти фелони и
епитрахили. А другая сторона — скажем, где я служу, в Иванове, там мы не
переоблачаемся, там нет возможности такой, ни места, никак не расположишься, и
потому что мы не успеваем...
А. Ананьев
— То есть это тоже к разговору о той вольности и невольности.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Это обычай. Вот друзья мои, общее соображение, которое мы как-то уже
упоминали, по-моему, о том, что есть догмат — нечто базовое; есть канон — нечто
предписанное; и есть обычай — нечто, вошедшее в употребление. И дальше
четвёртый уровень ещё будет суеверием — чего не должно быть. Но это всё
постепенный такой переход: из догмата в канон, из канона в обычай, а обычай
потом становится более или менее распространён. Например, приветствие «Христос
Воскресе!» — очень распространённый обычай. Вот вы спрашивали меня о Пасхе, я
помню, что в 2000-м году мне довелось Пасху встречать в городе Иерусалиме. И
это было удивительное впечатление, когда я шёл потом утром по городу и
встречавшиеся люди, греки, арабы, все говорили6 «Христос Анести!» Конечно, это
запомнилось. По крайней мере я уже понял, что обычай этот общепризнан. А менять
цвета облачений — по обстановке. Вот какая тут символика — это тоже надо
ухватить, дорогие друзья, тоже не все это легко понимают.
А. Ананьев
— Сколько вообще цветов в этой палитре? Знаю, что есть белый, чёрный, жёлтый, зелёный...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чёрный, кстати, не очень характерный. Я думаю, что чёрного не будет на Пасху.
А основные богослужебные цвета: белый и красный — пасхальные; голубой —
богородичный; зелёный — преподобнический; и золотой — просто обычный такой,
праздничный; ну и фиолетовый ещё может быть.
А. Ананьев
— То есть чёрный, который был во время Великого поста...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чёрный и сиреневый... сиреневый, может быть, тоже пойдёт как цвет. Чёрный — я
просто не помню, что бы был...
А. Ананьев
— И у каждого цвета есть свой смысл.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Я хотел сказать, что в смене цветов есть смысл, поскольку, друзья мои, вот
этот взгляд, оценку обычая... как мы говорим, обычая — нечто практическое, что
входит в жизнь, очень сильно зависит от практических условий. Догматы веры и
факты веры, будем говорить, они одинаковы, а обычаи очень разные и зависят от
технических средств. В частности, вот вспомните ветхозаветную историю про
Иосифа Прекрасного — Иосиф и его братья. У Томаса Манна есть роман целый, а в
Книге Бытия весь её конец посвящён именно этому. Иосифа его отец Иаков очень
любил, видимо, больше, чем братьев, они ему завидовали. И основное, что
подвигло этих братьев к тому, что они этого бедного Иосифа схватили и прождали
— это когда отец сделал или купил, я уж не знаю что там и как, сообразил для
него разноцветную одежду. Разноцветная одежда в те годы была признаком
исключительной роскоши и чего-то невиданного. По очень простой причине: эти
цвета, которые сегодня вы покупаете в магазине пигментов для тканей — это были
дикие деньги. Их где-то делали, какие-то специальные мастера занимались
набивкой вот этой краской тканей какими-то только им ведомыми секретами. Вот
подумайте об этом: сегодня мы покупаем, приходим в магазин тканей — висит
красный сатин, зелёный, в цветочек, в горошек, там какие-то картинки,
изображения — они одна цена. Вот для наших предков того времени это совершенно
немыслимо было. Чёрная наша одежда, которую мы носим, или тёмно-серая была —
простая одежда простых людей. А красная — уже либо повод для зависти, либо
нечто царское или сверхбогатого человека.
А. Ананьев
— Статусная вещь.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот такого статуса, которого у нас автомобилем «Мерседес» не добьёшься. И
смена этих облачений в традиционном восприятии — нечто очень соответствующее
великому празднику.
А. Ананьев
— Я вспоминаю с огромной радостью минувший Великий пост, потому что впервые в жизни я с амвона, по благословению батюшки нашего храма, читал во время Стояния Марии Египетской её житие. Это было такое счастье! Мне благословили надеть стихарь, и несмотря на то, что вот вы говорите, что ткань современная, мне казалось, что там такая вечность в каждой ниточке этого стихаря и это настолько особенное одеяние.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Правильно. Это наше восприятие факта облачения. А я говорю о внешнем
восприятии: входит человек, который незнаком с церковной жизнью — что у
архиерея на голове митра, там стразы у него сверкают, тут у него сакос надет с
изображением — на него это не производит никакого впечатления, он включит
телевизор, он увидит каких-то дешёвых модниц, точно такими же финтифлюшками
украшенных. А для наших предков такое торжественное, драгоценное облачение было
фактом редкостнейшим — если он ходил всю жизнь в одном армяке каком-нибудь
домотканом.
А. Ананьев
— Это очень важное замечание, потому что я понимаю, что не все осознают вот этот исторический контекст вот этих одеяний, вот этих украшений. Ещё двести лет назад отношение к ним было совсем другое.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Правильно, совершенно верно. И поэтому для предков это было само по себе
впечатление от факта богатого облачения, а для наших современников и для нас —
это наш якорь, укоренённость в прошлом, в этой древней церковной жизни.
А. Ананьев
— Ну и тот же ладан стоил совсем других денег.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Абсолютно верно! Я припоминаю то ли у Плутарха, то ли у Светония: один
молодой царевич Македонии, по имени Александр, ваш тёзка, во время
богослужения, церемонии, понятно, что не христианской, клал на жертвенник этот
ладан. А его папа, царь Филипп, говорит: «Ты смотри, слишком не расщедряйся, ты
ещё пока не властелин Азии!» Вот когда он стал властелином Азии, уже стало
можно класть больше ладана.
А. Ананьев
— Вопрос, скорее, практический: мы внутренне как-то расстегнули, как я уже сказал, все пуговицы, освободились, почувствовали вольность. Но ведь есть что-то, чего на Пасху делать нельзя, вот в эти сорок дней.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Грешить нельзя! Ни в эти дни, ни в другие.
А. Ананьев
— Ну, грешить вообще нельзя, но есть какие-то каноны, по которым вот этого делать на Пасху не стоит?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не знаю. Не стоит так тут упираться в этом направлении. Грешить нельзя ни в
пост, ни в мясоед — это совершенно ясно. А дальше — что церковный Устав. Вот
говорят, что нельзя земные поклоны, нельзя коленопреклонения, нельзя ещё что-то
такое — всё на благоусмотрение. Понимаете, личная молитва, личная религиозная
практика остаётся всегда личной, а церковная движется церковным Уставом — что
там можно, что там нельзя. Есть Устав совершения служб периода Цветной Триоди,
всё совершается определённым образом, и что-то можно, что-то нельзя. А когда
люди пытаются какие-то фрагментики церковного, богослужебного Устава
перекладывать себе на свою жизнь, проецировать — это очень всё даже опасно,
потому что они тем самым сходят с магистральной линии такого христианского
благочестия. Кто-то вам скажет, что нельзя поститься, например. А вот как? Вот
ты ешь эти яйца, и всё. Вот у меня уже с печенью проблемы — нет, надо есть. Ну,
глупость очевидная.
А. Ананьев
— Я рад, что вы заговорили о кулинарной стороне этого светлого праздника: яйца, куличи, пасха, которую накануне готовили — буквально сутки я видел сам, как перетирали через мелкое сито этот творожок. Это безумно сложно, это настоящее искусство. Вот об этом я предлагаю поговорить с вами ровно через минуту.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера», в этот большой праздничный день. Меня зовут Александр Ананьев — я неофит. Но сегодня это абсолютно не важно — у меня в гостях иеромонах Макарий (Маркиш), руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Христос Воскресе, отец Макарий!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе!
А. Ананьев
— Какое счастье, что вы здесь, спасибо вам большое!
Иером. Макарий (Маркиш)
— И вам спасибо за приглашение.
А. Ананьев
— И как я обещал, мы переходим к кулинарной стороне вопроса, если вы мне позволите это сделать.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, разумеется.
А. Ананьев
— Во-первых, что вам больше всего нравится? Вот я лично буду откровенен: я весь пост скучал по холодным, свежеочищенным яйцам — это настолько для меня какое-то счастье. Это было первое, что я вкусил после Великого поста. А вот вам что нравится?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, я покаюсь тоже — у нас говорят в Церкви, что покаяние тайное,
исповедь тайная, но иногда можно сделать исключение. За долгие годы, уже 20
лет, по существу, монастырской жизни и 10 лет до этого ещё такой
самостоятельной, как-то мои кулинарные интересы увяли. Вот ешь, что дают. Я
ведь сам себе не готовлю — я прихожу в трапезную либо семинарии, либо епархии,
Епархиального управления, и там замечательные угощения. И я благодарю поваров и
Господа, и ем, что дают. А когда был пост, я приходил и там угощения были, и
тоже благодарил поваров и Господа, и ел, что дают. Вспоминается один маленький
ребёночек, про которого мне рассказывали, который сидел и с огромным трудом ел
манную кашу — не знаю, что они там едят, эти дети. И кто-то из старших говорит:
«Видишь, в тебя уже не лезет, наверное, оставь...» На что ребёнок в ответ
посмотрел в глаза этому взрослому и говорит: «А у других-то ведь этого нет».
А. Ананьев
— Какой молодец, какой чудесный ребёнок. Правильное воспитание. Кстати, сейчас вы сказали это, а я вспомнил, что мне, по-моему, воспитательница в детском саду — какое-то туманное воспоминание из глубокого детства — говорила: «Дети в Африке голодают, а ты не доел!»
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, между прочим, точное соображение — не доел. Но взрослым, вообще-то,
надлежит умеривать — не свои аппетиты, а аппетиты детей, и не кормить их насильно.
А. Ананьев
— Откровенно говоря, я ещё тогда, в пятилетнем возрасте, не находил логики в её словах: ну что, если я доем, неужели от этого детям в Африке станет легче?
Иером. Макарий (Маркиш)
— У взрослого человека эта логика есть, и я сам, и люди вокруг меня — нам
как-то неудобно оставлять. Будем говорить проще, что это неуважительно по
отношению к хозяевам. Если хозяйка накладывает мне так много, я говорю: «Не
надо так много!» — «Батюшка, если вы не доедите — оставьте». Я говорю:
«Простите, я не могу на это пойти. Я вас очень ценю, я знаю, как вы вкусно
готовите, я просто не удержусь, я съем слишком много, это вредно, так что
давайте мне чуть-чуть поменьше».
А. Ананьев
— Глядя на внешнюю сторону этого праздника: на эти богато украшенные куличи, с любовью раскрашенные яйца, на эти фигурные пасхи, на всё на это — я смотрю и где-то внутренне у меня начинает скрестись какой-то червячок сомнения: а не грешим ли мы, превращая всё это, смещая акцент в сторону кухни, в сторону еды. Как в Великом посте, когда мы начинаем рассуждать: да, а креветки можно, а мидии можно, а вот рыбу? А какую рыбу? А вот если поросёнок плавает, является ли он морским гадом? То же самое и здесь. Нет ли перекоса в нашем отношении к еде? Потому что такое впечатление, что всё в конечном итоге, особенно если люди не воцерковлённые, но радостные, они начинают просто готовить, есть и считать своим долгом дарить друг другу эти яички, эти куличи, эти пасхи. Это, конечно, мило, но нет ли в этом какого-то перекоса?
Иером. Макарий (Маркиш)
— На дорогах перекос есть, уклон. Знаете, едешь по шоссе, а там знак
«Осторожно, скользкая дорога!» Вот точно так вот. Сама по себе дорога — это
дорога... причём здесь что нас поддерживает и вдохновляет? Люди делают это друг
ради друга — эти хозяйки и хозяева не себе пузо накалачивают, а угощают друг
друга. И это всё в целом правильно, но, конечно, опасность перекоса есть. И я
расскажу вам историю, которая звучит комично, а на самом деле она далеко не
комична. В монастыре опять, я не помню, в какой год, но день я прекрасно помню
— это был сам день Пасхи, пасхальное воскресенье, когда люди спят, в общем-то.
И стучат мне в дверь кельи, какой-то человек пришёл, спрашивает священника. Моя
келья была самая близкая к воротам, я выхожу — время, допустим, часов 10 утра.
Какой-то гражданин или господин в хорошем настроении говорит «Христос
Воскресе!» и начинает мне задавать кулинарные вопросы об изготовлении сырной
пасхи, что-то такое — такие серьёзные вопросы технологические. И я говорю: «Вы
знаете, я не специалист, я не повар. Куличи когда-то я пёк давным-давно, а
сырную эту пасху никогда не делал, так что извините, ничем вам помочь не могу.
Но вот праздник Пасхи, хотелось бы как-то вас поздравить. Вот у меня есть
Евангелие, давайте я вам подарю эту книгу просто». Он на меня смотрит с таким
видом и говорит: «А Евангелие — это что такое?» Я не стал сильно падать
навзничь от удивления, но смеха-то мало. Если он сырной пасхой был очень
заинтересован, а что такое Евангелие даже и не капельки не поинтересовался. Вот
так. И вот это, видите, вот вам демонстрация уклона, ухода. Похожий уход
бывает, когда на праздник Богоявления воду освящают: все эти люди идут за
водой, а всё остальное им по барабану. Ну и Пасха... к сожалению, это такие
признаки нашей религиозной слабости.
А. Ананьев
— У меня, в общем, таких вопросов не было, но теперь, благодаря моей жене есть. А вот у моей жены есть такой вопрос, и он для неё стоит очень остро, если бы мы жили в деревне, такого вопроса не было, а мы живём в большом городе, в центре, и такой вопрос стоит остро: остаётся вот эта бумага от куличей, остаются упаковочки от пасхи, остаётся скорлупа от яиц, пакетики, в которых могут быть крошки. И для неё вот эти пакетики, вот эта скорлупа, вот эти бумажные упаковочки становятся если не святыней, то она к ним очень-очень бережно относится.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Там могут быть и какие-то изображения икон...
А. Ананьев
— Да-да, безусловно. И для неё это очень важно. Она говорит, что это нужно сжечь, это нельзя просто выбросить. А где ты можешь чего-то сжечь в центре Москвы? Пожалуй, нигде — это надо дожидаться, пока кто-нибудь поедет в деревню. Во-первых, верно ли это отношение? А во-вторых, что мы ей посоветуем в этой ситуации?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Знаете, вы рассказывали, а если акцент сейчас правильно поставить, то всё
становится на свои места. Вы сказали, что это для неё — вот у неё такое
чувство. Неразумно было бы сказать ей: «Да брось, да это суеверия,
предрассудки...» — не нужно. Это тот же самый обычай, только её индивидуальный
и её индивидуальное переживание. Практическое отношение к делу такое,
безотносительно даже к Пасхе, к чему бы то ни было, очень разумный подход в
любом христианском доме: вот у вас есть помойное ведро, а рядом с ним вешайте
либо полиэтиленовый пакет, либо какой-то ящичек, куда вы складываете то, что вы
не хотите смешивать с общей помойкой — туда складываете, можно это дело
прессовать как-то, оно там накапливается. Потом какой-то момент наступит,
чего-то с этим сделаете: куда-то вынесете, сожжёте или вывезите, или что-то
захотите сделать. Во всяком случае, вам это не будет неприятно. При этом туда,
в этот второй пакет — вы получите, например, письмо от какого-то своего
близкого родственника и вы тоже не хотите бросать его вместе с тухлыми яйцами,
и вы тоже положите его в тот мешочек. Вот примерно так процесс и идёт, я, во
всяком случае, сам так поступал — мне тоже кто-то об этом рассказал разумном
подходе к делу, чтобы здесь не было фанатизма. Некоторые берут... опять-таки я
начну с того, что это их личное чувство, не стоит их за это укорять, но вот
есть газета, где сказано, как люди идут крестным ходом, есть фотография, как
они несут какие-нибудь хоругви или иконы. И вот он берёт ножницы и вырезывает
эту икону из газеты. Газета издаётся тиражом 50 тысяч экземпляров — как-то
немножко странно, что он вырезает. Но личное какое-то...
А. Ананьев
— Но всё равно кольнёт сердце, и вот чтобы не кольнуло...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну вот у него кольнёт, мы не будем его укорять. И хочешь не смешивать — не
смешивай, сложи отдельно.
А. Ананьев
— Я это очень хорошо понимаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— И так жене и посоветуйте: возьмите мешок большой и туда всё это дело
складывайте.
А. Ананьев
— Ну да, она так и делает: у нас есть специальное место, где хранится всё это. И я, помню, говорил: «На Вербное воскресенье, смотри, у всех вербы, давай мы тоже пойдём вербу освятим!» Она говорит: «Я боюсь, потому что её потом выбрасывать нельзя, её надо будет хранить, а нам хранить уже негде».
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот хранить ничего не надо. Можете своей супруге сказать, что хранить не надо
ничего. Если ты не хочешь выбросить и у тебя нет возможности это как-то сделать
разумным образом, аккуратно эту вербу сомни, положи в тот же самый пакет —
будет момент, ты её сожжёшь или закопаешь. Бывает иногда, что люди просфоры из
церкви приносят и нет чтобы сразу съесть, они как-то к ним относятся так
благоговейно, что они через три-четыре дня превращаются в сухарь.
А. Ананьев
— Поделюсь друзья советом: если их хранить в холодильнике, то они не портятся, они не засыхают очень долгое время. Они потом очень легко режутся. И в течение недели они спокойно...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Верно, но лучше съесть их сразу, также и яйца пасхальные. Ну а тут уже
начинаются соображения здоровья — они тоже в холодильнике лежат, я помню, что
их хранил их тоже долго.
А. Ананьев
— Ещё один неофитский практический вопрос: можно ли дарить дорогим сердцу людям неосвящённые яйца и куличи?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Почему бы и нет? Слово «освящённые» тоже здесь немножко двусмысленное — как
будто им придаётся некое качество. А если вы послушаете эту молитву на
благословение яиц и хлебов, то это всего-навсего молитва о людях, которые будут
эти продукты потреблять. Ну хорошо — вот помолились. От того, что на этот кулич
попала капелька святой воды, а на другой, который вы дома оставили, никаких
принципиальных воздействий, принципиальных изменений не произошло.
А. Ананьев
— Получатся, что они не отличаются.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не должны. Рассуждать о каком-то новом качестве этих продуктов было бы
богословски неправильно. Если бы вы вообще не стали их благословлять, освящать,
сказали бы, что а зачем это нужно, я и так их съем — это было бы несколько
неразумно, потому что вы тем самым сами себя отделяете от церковного обихода,
от церковной жизни.
А. Ананьев
— Вы долгое время прожили в Соединённых Штатах Америки и там тоже, конечно, праздновали Пасху.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Было дело, да.
А. Ананьев
— Я так понимаю, что речь идёт о Восточном побережье США.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, это город Бостон, русская церковь.
А. Ананьев
— Вот в православной общине этого города так же отмечают Пасху?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, конечно, очень похоже. Это понятно, почему: потому что специфика этого
церковного строя была, и вероятно остаётся для людей, уехавших за границу, той
связью с Россией, которой они так дорожат. И если у нас, на территории самой
Великороссии или Украины, Белоруссии, это обычай всеобщий,
самовоспроизводящийся, то там он с особенною силою, подчёркнуто реализуется, в
том числе и в миссионерских приходах.
А. Ананьев
— А не заимствуются какие-то милые обычаи из Западной культуры? Допустим, родители переехали в Штаты, допустим, 15 лет назад, а ребёночку шесть лет, и он всю жизнь прожил в Штатах. И он-то знает, что на Пасху ищут и собирают вот эти спрятанные яички.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чего-то я не припоминаю. Единственное, что там бывало — какая-то смесь
традиций разных православных народов, православных, но разных. Что-то от греков
там они брали, какие-то угощения греческие я помню. У греков принято есть
баранину на Пасху. У нас это как-то не вопрос, мясная пища может быть. Мы,
кстати сказать, не приносим в храм мясную пищу, хотя иногда возможно, когда
приходишь благословлять эти пасхальные угощения, там, раз — кусок ветчины
лежит, не скажешь же уносить. Но это не очень у нас принято, а у греков
принято. Ну вот такие вещи. А воздействие Западного, совсем не православного
образа поведения, как-то я не припоминаю. Может быть, это именно связано было с
тем, что русские особенно ревностно, особенно Зарубежная Церковь наша, которая
с тех пор опять вошла в состав Русской Церкви, ведь это очень существенно —
Поместных Православных Церквей немало, и разных, как это сказать, отделений от
русского Православия тоже немало: Православная Церковь Америки,
Западноевропейский экзархат — они не воссоединились с Русской Церковью. А
Зарубежная Церковь всё время заявляла о том, что это часть Русской Церкви,
которая ожидает своего момента воссоединения. И этот момент настал.
А. Ананьев
— Отец Макарий, я вам так благодарен, что вы сегодня здесь, в студии. С вами светло и свободно — во то слово, которое у меня в голове — просто свободно, и это какое-то счастье.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Полиция у вас тут бывает или что у вас тут бывает?
А. Ананьев
— Нет, но всё равно как-то внутренне ты у себя выстраиваешь какие-то границы, заборчики, чтобы вот... И тут приходит отец Макарий, и как-то так выдыхаешь, думаешь: «Господи, слава Тебе! Как же хорошо!»
Иером. Макарий (Маркиш)
— Мне кажется, что для радио «Вера» это нормально.
А. Ананьев
— Да. Вот во время Великого поста, особенно в Страстную седмицу, которая не относится к Великому посту — для меня это было открытием, я даже не знал об этом ещё год назад.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну да, понимаете, литургически она не относится, и то строй литургический
очень близок. А с точки зрения прихожан это практически одно и то же.
А. Ананьев
— Да а вот что касается Светлой седмицы, которая начинается сегодня. В Великом посте каждый день буквально под завязку, под самую макушку наполнен смыслами, значениями, особенными службами, особенными событиями. И ты с огромной важностью и с огромным уважением и любовью относишься к каждому дню и пытаешься всё про него понять, узнать и почувствовать. Что касается значения каждого дня Светлой седмицы?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот эти значения дня отражены... Почему возникают эти значения? Они
отображены в двух богослужебных книгах. Первая называется «Триодь постная», а
вторая «Триодь цветная». «Триодь» означает трипеснецы, то есть эти
богослужебные книги содержат каноны, в которых три или четыре песни, в отличие
от обычных восьми. Светлая седмица более-менее единообразна, ну под конец там
праздник Живоносного источника так называемый в честь великого чуда, связанного
с Пресвятой Богородицей, а остальные дни единообразны — это повторение или
реактуализация самого пасхального торжества. А дальше раскрываем Цветную Триодь
и видим, что каждая неделя, каждый воскресный день Цветной Триоди посвящён
какому-то событию, связанному с Евангелием. Читается Евангелие от Иоанна
читается до праздника Святой Троицы. И там будет у вас Неделя о Фоме — уверение
апостола Фомы; Неделя жён-мироносиц; Неделя о расслабленном и так далее. Вот
никакой тайны тут нет, и люди, которые следят за богослужением, за богослужебным
строем, конечно, это всё воспринимают совершенно естественно. Плюс там будут
праздники уже минейные, то есть неподвижные, в конце концов — праздник
Вознесения Христова.
А. Ананьев
— То есть я резюмирую для себя, что в эти семь дней наполненность смыслами сменяется наполненностью радостью и светом.
Иером. Макарий (Маркиш)
— И смысл никуда не уходит, просто пасхальное торжество, Воскресение Христово
продолжается. Вообще, всё это сорок дней, но сорок дней со своими
особенностями, а интенсивность попразднства или, будем говорить, влияние
пасхально-литургического обычая, пасхально-литургического строя на дни
попразднства со временем убывает. Если в первую седмицу это влияние очень
сильное, в основном это просто повторение пасхальной службы, то в остальные дни
до Вознесения — ну что, цвет облачения будет красный, как правило, поётся три
раза «Воскресение Христово видевше», приветствие «Христос Воскресе», начало
богослужения пасхальное: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его...» — тут
литургика — дело неисчерпаемое. Приходите в храм, дорогие слушатели, и сами
убедитесь.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера». Меня зовут Александр Ананьев. Я не хочу даже говорить, что мы обсуждаем, мы празднуем вместе с иеромонахом Макарием (Маркишем) праздник Светлой Пасхи. И у меня под завязку вот этого часового разговора вопрос к вам будет на самом деле серьёзный. Вот в Пасху все люди в храме радостные, счастливые. Но потом проходит день, и работу никто не отменял — сегодня понедельник, завтра вторник. И у нас опять идёт вот эта круговерть — понедельник, вторник, дом, работа, дом, пробки. И у многих радость, которую они ждали весь год, улетучивается. Это не моя придумка, я об этом действительно читал — радость улетучивается. И возникает какой-то синдром, даже не то чтобы страх, растерять эту радость. Вот я хочу вас спросить: как можно сохранить в себе вот эту пасхальную радость? Это очень важно.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, важный действительно вопрос и не простой. Это вопрос подвига всей
христианской жизни. И пожалуй, ответ должен быть всё тот же самый — о нашей
зависимости, точнее независимости, от разных эмоциональных наших состояний. Да,
мы переживаем утрату подъёма этой радости. Безусловно, где есть подъём, там
должен быть и спуск. Если бы люди всё время шли на подъём, они бы стали бы,
наверное, какими-то летучими ангелами и сразу бы улетели от земли. А раз это не
так, то вслед за подъёмом обязательно должен идти спуск, вслед за периодом
нагнетания эмоционального обязательно будет период эмоционального спада. Я вам,
дорогие друзья, могу порекомендовать замечательную книгу английского
христианского писателя Клайва Льюиса под названием «Письма из преисподней», был
и другой перевод, но я его не могу рекомендовать — он плохой. Вы можете найти
на том же самом сайте «Священникотвечает.рф» «Письмо №8». У каждого письма есть
своё название в переводе... я забыл, какое название у восьмого... вспомнил —
«Маятник»! Аналогия понятна: с разными периодами — плюс-минус, подъём-спад. И
вот там персонаж этой переписки неплохо как раз раскрывает вот эту особенность
человеческого бытия. Всегда будут спады, всегда будут минусы вслед за плюсами.
И несмотря на то, что пишет из преисподней «товарищ», в общем-то чисто
по-христиански и очень трезво описывает вот эту диалектику человеческой
личности, человеческого жизненного пути.
А. Ананьев
— Спасибо вам большое. Я читал «Письма Баламута» и «Расторжение брака», а вот о «Письмах из преисподней» я, откровенно говоря, слышу впервые. Я с огромным удовольствием, конечно, её прочитаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну вот «Баламут»-то... И там в послесловии к этому же самому материалу
объяснено, какие у меня именно претензии к этому несчастному «Баламуту».
А. Ананьев
— А есть претензии?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Есть претензии.
А. Ананьев
— Я знаю, куда я направлюсь сразу после нашего разговора: с удовольствием на сайт «Священникотвечает.рф». Конечно, хочется и рекомендуется каждый день причащаться. Мы в начале программы говорили, что посещать каждый день — это будет лишком много, и если душа просит...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну как можно... есть же пенсионеры...
А. Ананьев
— Однако Причастие, насколько я знаю, поправьте меня, если это не так, требует подготовки и поста. Как можно поститься в Светлую седмицу после Пасхи?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Дело в том что говорить, что требует подготовки и поста — здесь не совсем
верное противопоставление, не совсем верная конъюнкция. Пост может представлять
собой часть подготовки, а подготовка диктуется, с одной стороны,
индивидуальными условиями, а с другой стороны — и периодом просто церковного
календаря. Значит, в период пасхальный, послепасхальный вполне естественно, что
священник даст вам совет, рекомендацию эту подготовку уменьшить, сделать менее
напряжённой, менее длительной, быть может.
А. Ананьев
— Вы обратили внимание? Это я опять пытаюсь вернуть вас к разговору о том, чего в Пасху и в Светлую седмицу делать нельзя.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Самое простое — вот подойти к священнику, в большинстве московских храмов
несколько священников, в большинстве больших храмов, и скажите: «Батюшка, есть
возможность у меня причаститься несколько раз. Вот что вы мне подскажете — как
мне подготовиться?» Скорее всего, священник вам даст совет — эта подготовка к
Причастию будет...
А. Ананьев
— К духовнику?
Иером. Макарий (Маркиш)
— А духовник и есть священник, который принимает вашу исповедь.
А. Ананьев
— У меня к вам большая просьба: вот сейчас люди, которые нас слушают, хотят тоже какое-то наставление получить от вас. Я вот сейчас смотрю на вас и понимаю, что я вам тихонько завидую, я объясню, почему. Со всей нашей суетой, со всеми нашими делами очень хочется прочувствовать и быть ближе к Господу. И тут понимаешь, что вот уж, наверное, кому хорошо, так это отцу Макарию.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А вот тут я поправлю, потому что Бог-то один — людей очень много, а Бог один.
Строить такую конструкцию, что если человек надел на себя подрясник и крест, то
он, значит, тем самым куда-то забрался — это ошибка, так не нужно рассуждать,
это не верно. Каждому человеку Господь открывает дорогу к Себе Своим, быть
может, путём. Аналогия такая может быть географическая: вот гора высокая, и
люди стоят по периферии, по периметру этой горы. И у каждого там какая-то
тропиночка есть. Направление одно и то же, не надо думать, что они куда-то в
разные стороны лезут — это на одной и той же вершине. Но у каждого будет свой
жизненный путь. И совет, вот эта рекомендация, если можно так выразиться — вы
идите своим путём. Не смотрите по сторонам налево, направо у кого там чего — на
чужом дворе трава всегда будет зеленее расти и розы красивее, и всё остальное,
— а вы вот свой путь держите: семейный, трудовой, молитвенный, служебный, какой
угодно.
А. Ананьев
— Я помню свои размышления, думаю: «Вот бросить всё хотя бы на неделю и уехать в Оптину пустынь или в Троице-Сергиеву лавру. И вот там-то уж точно меня ничего не будет отвлекать».
Иером. Макарий (Маркиш)
— О, Боже мой! Можно коротенькую притчу, да? Она у меня в книжке есть.
А. Ананьев
— Конечно.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Монах один жил в монастыре — очень благочестивый, самый благочестивый во всём
монастыре. И они там ему не давали покоя, монахи-соседи с ним неправильно
обходились, не понимали его. Он сказал: «Всё, я ухожу», — и ушёл из монастыря.
Нашёл прекрасное место в одиночестве, там всё есть, избушку можно поставить,
всё великолепно — так обрадовался. Пошёл, кувшинчик взял набрать воды к речке.
Набрал, поднялся, и вода случайно разлилась. Он огорчился, снова пошёл, набрал,
опять поставил, поставил косо, она опять взяла и разлилась. Он уже так сильно
напрягся, конечно, думает, что же за безобразие какое, может быть, знак какой.
Пошёл, снова набрал и куда-то его понёс, споткнулся и вся вода разлилась. Он
как ногой даст по кувшину — кувшин вдребезги разбился. Он постоял над кувшином,
подумал и пошёл обратно в монастырь к своим этим самым несовершенным собратьям.
Вот вам, пожалуйста, всё тут как в капле воды отражается.
А. Ананьев
— Какая красота. Надо будет обязательно запомнить. Последний вопрос на сегодня — время, к сожалению, подходит к концу. Сегодня понедельник, и я знаю, что, ввиду работы или каких-то обстоятельств, среди наших слушателей есть те, кто не смог посетить пасхальную службу. Ведь Светлая седмица — это возможность прожить ещё раз эту службу.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот о чём мы с вами говорили: каждое утро и каждый вечер... может быть, не во
всех храмах, но, как правило, в большом числе храмов, если не сказать, что в
большинстве, каждый вечер и каждое утро совершается чин пасхального
богослужения — милости просим.
А. Ананьев
— Такой — сокращённый, я так понимаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Он немножко другой, там крестный ход совершается потом — после Литургии
пасхальной. Пасхальной полунощницы там нет. А так очень близкая она: и Утреня,
ну, Вечерня особым чином. Соответственно, и Литургия, а Литургия всегда одна и
та же.
А. Ананьев
— Дорогие друзья, я был бы очень счастлив, если бы мне удалось сегодня с помощью моего дорогого гостя поделиться с вами частичкой радости, света и, самое главное, вот этим ощущением абсолютной, настоящей светлой свободы, которую в моих глазах буквально олицетворяет сегодня иеромонах Макарий (Маркиш), наш дорогой гость, руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Отец Макарий смотрит на меня так хмуро как-то. Ему не нравятся длинные эти регалии все.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да ладно, не в этом дело. На добром слове спасибо.
А. Ананьев
— Спасибо вам огромное! Христос Воскресе!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе, друзья. Продолжайте ваш добрый христианский путь. Спаси,
Господи.
А. Ананьев
— Я — Александр Ананьев. С праздником вас, до новых встреч.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Спасибо.
Все выпуски программы Светлый вечер