«Церковная жизнь в СССР». Анна Грушина

У нас в гостях был кандидат исторических наук, главный редактор «Московского журнала» Анна Грушина.

Наша гостья рассказала о своем интересном жизненном пути и о людях Церкви, с которыми она имела возможность общаться в советские годы.

---

Ведущие: Алексей Пичугин, Ксения Толоконникова

А. Пичугин

- Здравствуйте, дорогие слушатели, «Светлый вечер» на светлом радио. Наша традиционная программа в четверг, совместная с музеем-исследовательским центром «Советский Союз: вера и люди» и Ксения Толоконникова, директор этого музея, по традиции в нашей студии, добрый вечер

К. Толоконникова

- Добрый вечер

А. Пичугин

- Я Алексей Пичугин. Сегодня у нас в гостях Анна Филипповна Грушина, главный редактор Московского журнала, кандидат исторических наук. И мне вдвойне приятно сказать, что программа наша сегодня в какой-то мере носит юбилейный характер: у Анны Филипповны юбилей приближается, с чем мы и хотели, хотя заранее не поздравляют, но все-таки мы очень рады, АннаФилипповна, что вы находите время, чтобы выбраться к нам на радио и мы очень счастливы с вами общаться и в рамках наших программ, и в рамках каких-то других наших общих дел. Спасибо вам огромное, дай Бог, чтобы это все продолжалось. И вам здоровья.

А. Грушина

- Спасибо вам, коллеги.

К. Толоконникова

- Еще на многие лета

А. Грушина

- Спасибо

К. Толоконникова

- Ну и раз программа юбилейная, мы хотим порасспросить сегодня Анну Филипповну о ее собственном пути, потому что все передачи, которые у нас были до этого с Анной Филипповной, были очень интересными, но все они были посвящены другим людям, другим сюжетам, а Анна Филипповна уже сама человек-эпоха, человек множества сюжетов, как это пелось в той песне: «Ждут замысловатые сюжеты» и поэтому, конечно, абсолютно имеет смысл посвятить передачу вам самой.

А. Пичугин

- Почему мы поняли это: можно даже вспомнить, о чем мы говорили: мы говорили несколько раз о маросейской общине и о маросейской общине в рассеянье, соответственно, это портреты совершенно разных людей, мы говорили о Московском журнале и о людях, которые повлияли на Московский журнал, были его авторами, мы говорили о Пюхтицком монастыре и опять говорили о людях. И каждый раз Анна Филипповна рассказывает что-то очень интересное и становится понятно, что ее собственный путь тоже очень-очень интересен.

К. Толоконникова

- Начиная с того места, где Анна Филипповна родилась

А. Грушина

- Должна сказать вам, дорогие друзья мои, что у меня в жизни всегда –всегда было три запретных темы для меня: это тема о себе, о еде и о деньгах – вот три темы, на которые я никогда-никогда не говорила. Я вам очень признательна за то, что вы меня пригласили, вы меня немножко застали врасплох, потому что не предупреждали меня о том, что эта программа будет юбилейная и тем не менее, наверное, это правильно, и я согласилась с вами поговорить о себе. Но опять же, как о себе – наверное, о времени, которое формировало нас, таких, как я, которым уже много-много сейчас лет. Я родилась в Казахстане. Вот вы сказали о том, где я родилась – я родилась в Казахстане. Я родилась на руднике, он назывался Бестюбе 03:36 непонятно переводится с казахского: Бестюбе – это сопка, это пять сопок, Бестюбе рудник такой был, золотодобывающий. В Казахстане было, очень много туда… в Алма-Ате было очень много людей, сосланных из центральной России в разные годы: тридцатые, двадцатые и так далее. Кстати, мой папа первый раз был арестован…я очень поздний ребенок в семье, я родилась, когда папе было пятьдесят лет почти. И у папы была первая жена, и он первый раз был арестован в двадцать седьмом году.

А. Пичугин

- В Москве?

А. Грушина

- Нет, не в Москве. У папы был небольшой конный завод под Курском, село называлось Балаково. Мы с братом пытались найти это место, там голое поле сейчас, вот там у папы была небольшая усадьба, был конный завод, в Москве тоже была квартира. И первый раз папа тоже был арестован, по-моему, там был арестован, как раз в своем этом селе в двадцать седьмом году. И таким образом он попал в Казахстан, первый раз он был где-то под Актюбинском. Сейчас это место по-другому называется. И пока он преодолевал эти все препятствия: куда-то везли, что-то происходило, у него умирает жена и остаются трое детей. И когда папа вернулся, моя бабушка, потом я у нее спрашивала, как получилось, что вы девочку в семнадцать лет отдали на троих детей за взрослого такого человека? Бабушка очень откровенно сказала: никто же не думал, что у него ничего не осталось. Это было первое, а второе – у него трое детей, время было тяжелое, жить надо было как-то, и мы думали, что он ее на руках будет носить, она же согласилась выйти за него – трое детей. Старшей девочке было четырнадцать лет, а маме было семнадцать или восемнадцать. Потом папа оказался снова в тех же местах, только в других уже совершенно. То есть, в Казахстане были Карлагеря – Карагандинские лагеря, Казлагеря – Казахстанские лагеря. Вот на территории одного из рудников я родилась. И была уже с учетом тех троих девятым ребенком в семье. То есть, в общем, как сейчас становится мне самой понятно, такой уклад жизни при папиной такой эрудиции, при необыкновенных его знаниях, при маминой фантастической работоспособности и трудолюбии – я всегда говорила, что у нас самые неудачные из всех девяти -у нас было еще шесть, был седьмой мальчик, но во время очередного какого-то переезда из одного места в другое в Казахстане мальчик Коленька умер, ему было месяцев шесть или семь, это был у нас самый старший, был бы мой братик, который единокровный, остальные трое сводных, сейчас их никого уже нет в живых.

К. Толоконникова

- Ну потому что они, конечно, много старше вас.

А. Грушина

- Да, история, наверное, в чем-то тяжелая, в чем-то очень поучительная. Вообще, у меня откуда-то всегда с детства было очень такое дерзкое ощущение, что меня любит Бог. Вот Он меня любит, Он меня выбрал…

А. Пичугин

- А ничего дерзостного, мне кажется, в этом нет.

А. Грушина

- Не знаю. Мне до сих пор иногда бывает стыдно: вот я сижу и даже могу кому-то сказать: а меня Бог любит. Это, наверное, потому, что у меня было очень много всяких испытаний в жизни, может, от этого я делаю вывод, что он меня любит, потому что я преодолевала такие невозможные какие-то препятствия на своем жизненном пути, которые сейчас я думаю, что даже моим детям они были бы не по силам. И отсюда такое дерзкое убеждение, еще раз повторю, что Бог меня любит. Папа умер, когда мне было всего тринадцать лет и наступило такое очень глубокое-глубокое одиночество.

А. Пичугин

- А вы все еще жили там?

А. Грушина

- Мы жили там. Дело в том, что после пятьдесят третьего-пятьдесят четвертого года вернутся можно было только тем, кто не был женат, то есть, рассчитывать могли на прописку в Москве только те, кто не был женат, у кого не было семей. А получилось так, что они все намного старше меня и практически у всех уже были семьи. Таким образом, вернуться смогла я одна, и то не сразу, а через какие-то большие испытания, препятствия. Недавно меня кадр - вот там, где мы сейчас сидим, в концерне этом, где располагается Московский журнал, который был создан в девяностом году – меня попросили заполнить анкету по трудовой книжке и там очень удивились - я всегда скрывала то, что у меня первое образование театральное. Я работала в Уральском театре, работала немножко в Целиноградском театре, при этом это были воды, это было случайностью полностью, потому что, когда я закончила школу… Я уже говорила в одной из наших с вами программ, что я была человеком книжным. Я сама себя, потому что старшие где-то учились, куда-то уезжали, их не было. Я сама себя формировала, наверное. Я помню, был второй или третий класс, папа был еще жив и когда мы пришли после летних каникул в школу, учительница спросила: дети, кто летом что прочитал, какие книжки? Она сказала: вот Аня, наверное, что-то читала обязательно. Я сказала: да, Голсуорси «Сага о Форсайтах», Ромен Ролан «Очарованная душа», и это чистая правда. Она сказала: пригласи папу в школу. И папа ходил, объяснялся, почему я такие книжки читала

К. Толоконникова

- То есть, это было не похвально – читать такие книжки?

А. Грушина

- Мне даже говорили по Пушкину: «И жить торопимся, и чувствовать спешим», про чувствовать – не знаю, а вот жить – да, я, наверное, торопилась, потому что по книжкам я знала, что надо свою Родину малую, где ты родился, любить. Это были степи. Степь была до горизонта, степь до звезд, степь, степь, степь. Вот наш рудник – это золотодобывающий рудник, там было много людей. Если сейчас бы мы говорили, то это были люди как бы «политические».

К. Толоконникова

- А отец ваш был вольнонаемным, он остался там после заключения, после ссылки?

А. Грушина

- Нет, просто потом уже некуда было уезжать, уже сложилась семья, уже здесь у тебя есть какой-то уклад, куда ты тронешься? У тебя уже нигде ничего нет. Самая такая печальная история во всем этом была, для меня было печально то, что, возвращаясь к тому, что говорила, я думала: как же так, я читаю в книжках, что свою малую Родину надо любить – а я это все вижу, восхищаюсь этой красотой необыкновенной, но я не чувствую это своей родиной.

А. Пичугин

- А все-таки, простите, чуть-чуть назад вернувшись, чего папе-то сказали про книжки?

А. Грушина

- Я не знаю, что ему говорили, он всегда смеялся.

А. Пичугин

- А если бы было парой-тройкой лет позже, так вы бы, наверное, признали, что вы «Один день Ивана Денисовича» читали.

К. Толоконникова

- Ну нет, это было бы гораздо позже, Леша.

А. Грушина

- Да, наверное, было бы позже. Просто у меня в моей комнате висела копия портрета тропининского Пушкина и стоял маленький портрет патриарха Тихона, который я подарила Ксении в ваш музей. Вот это было мое окружение, это был мой мир.

А. Пичугин

- А как вы воспринимали патриарха Тихона, вы знали, кто на портрете изображен?

А. Грушина

- Я знала, кто на портрете изображен. Знаете, самое интересное что было – мой папа говорил: ребенок никогда не скажет то, чего он не знает. У нас не принято было много болтать. Там люди были очень разные. Напротив нас была маленькая хибарка, в которой жили некие Власовы: муж и жена, они были бездетной парой, они очень часто брали меня к себе. Вот потом уже, когда я совсем выросла, я понимала прекрасно: может быть даже он был тайный священник. Ну как – тайный, может быть. Вот по укладу их жизни, по тому, что у них было в комнате и как вечером тихо, когда ты ложился спать, у тебя за стеной люди читали молитвы. Но никто никогда, в том числе и я, ребенок, никому об этом: ну мало ли что я где там услышала. Ты никогда не мог этого нигде говорить.

К. Толоконникова

- Вот это поразительно, конечно, как дети этого поколения это буквально впитывали с молоком матери.

А. Пичугин

- Дети этого поколения, оказавшиеся в определенных условиях и жившие в них.

К. Толоконникова

- И жившие в Москве – все знали, что можно говорить, что нельзя говорить. Хотя непонятно, почему, я вот у многих спрашиваю: мы знали и все

А. Грушина

- Это не было ни двуличным, это не было лицемерием.

А. Пичугин

- Это были правила игры, которые нельзя было не принять.

А. Грушина

- Я помню только из того, что папа мне, когда он очень сильно заболел, в марте, мне было тринадцать лет, а шестого июня в день рождения Пушкина он умер. Он уехал в госпиталь, где его прооперировали, зашили, то есть, было уже поздно. Человек столько пережил, что я вообще удивляюсь, как он вообще мог даже эти шестьдесят три года прожить, это просто поразительно. И папа мне писал письма карандашом, вот сейчас я очень сожалею, что я их не обвела ручкой и карандаш стерся. Но он писал мне, наверное, может быть, от того, что я была последняя.

К. Толоконникова

- Потому что он вас так рано оставляет без себя

А. Грушина

- Да, я чувствовала его близость, вот почему я говорю: когда он ушел, я стала очень-очень одинокой. Я очень рано узнала, что такое одиночество. Я в своем одиночестве уже не одна, но тогда я была одна, потому что я была маленькая, мне было очень плохо. И я помню, что он написал мне: жаль, что я никогда не увижу твою свадьбу. Он писал мне эти вещи, которые я запомнила навсегда, я сожалею, что утратила эти письма. Он писал мне, что «никогда не путай Родину и власть. Самое главное на свете – это верность. Если ты ее не соблюдаешь, то это уже надо задуматься, кто ты такой».

А. Пичугин

- Я напомню, что сегодня в гостях у светлого радио Анна Грушина, кандидат исторических наук, главный редактор Московского журнала.

К. Толоконникова

- Анна Филипповна, а как вас крестили - рудник?

А. Грушина

- Я знала, что у меня есть…вы знаете, тоже самое интересное: я знала, что все мы крещеные, знала, что у нас есть крестные. Моя крестная была мамина сестра, тетя Лена, она была бездетная, была крестная моя и моего брата, мы были погодки, он старше меня был на год, Леня, он умер очень давно. Как ни странно, он был из братьев самый младший, но умер первым, даже папин сын от первого брака умер гораздо позже, чем ушел Леня. И я знаю, что у меня и у Лени крестная мама была эта тетя Лена. Потом, когда мне было уже лет двадцать, я ходила в храм в Вишняках, он не закрывался - храм Успения в Вишняках. Я там рядом жила, ходила в этот храм. Я почему-то очень много плакала в храме, я вообще неслезлива и приучена к тому, что надо быть сдержанной. Я вообще поражалась: вот Андрей Вячеславович Казаржевский, был у нас такой автор журнала, фантастическая личность. И меня ошеломила тогда его открытость, его искренность, которая для меня была запретна.

К. Толоконникова

- Некоторая даже экспансивность. Он даже этим играл, кокетничал.

А. Грушина

- Да, потом я поняла: он был человеком целокупным, как говорили раньше на Руси, он все равно самого главного, самого сокровенного не открывал, потому что если человек начинает выплескивать из себя все – во-первых, выплеснуть все он все равно не может и вот эта открытость, она иногда граничит с безнравственностью. А у него была такая красивая открытость, все равно все он никогда не открывал.

К. Толоконникова

- Да, потому что есть же выражение такое: разнагишаться. Это тоже в известном смысле открытость, но дурная открытость.

А. Пичугин

- Я не знаю кстати, я впервые слышу – разнагишаться?

А. Грушина

- Да, прекрасное слово

А. Пичугин

- Никогда не слышал, такое русское.

А. Грушина

- Разнагишаться – с таким уничижительным смыслом: зачем же вот так раздеваться перед всеми публично?

А. Пичугин

- Смысл понятен, конечно.

К. Толоконникова

- И вы рассказывали, что в храме очень много плакали

А. Грушина

-Да, почему-то. Я говорю еще раз, возвращаясь: не надо говорить о себе, не надо говорить о деньгах, не надо говорит о еде – три было запретных темы. Разумеется, никогда публично не рыдать, не падать в обмороки, не распускать нюни и слюни. Но почему-то, когда я приходила в храм в Вишняках, я начинала плакать, только туда. Помню, я приходила, забивалась в какой-то уголок и плакала, и плакала. По храму ходили старенькие-старенькие бабушки и помню однажды за своей спиной я слышала такие слова: наверное, аборт сделала, что так плачет. Ну то есть, что можно было еще.

К. Толоконникова

- Распространенный женский грех советский, да

А. Грушина

- И когда-то в какой-то день я вдруг поняла: а я не знаю, кто меня крестил, кто вообще нас там крестил? Может, бабушки какие крестили, может быть, какой-то священник. Ну не спросила в свое время у папы. А потом не у кого было спросить. И я поняла, что я так дальше не могу жить. И поехала в Коломну, даже не знаю, почему в Коломну, у меня знакомая какая-то была, которая жила в Коломне. И там, в храме возле вокзала я пришла к священнику, у него были такие рыжие волосы, кажется, его звали отец Алексей. Я много раз потом думала, что я хочу его найти и как-то отблагодарить. Если он слышит нашу программу, может быть, его уже нет. Это был семьдесят первый год. И я приехала туда, он меня крестил, закрыли дверь в храм. И он меня крестил обрядом «аще не крещен». Я помню, что потом этим же обрядом я своего брата, который старше меня был на тринадцать лет, я ему говорила: Женя, я вот это сделала, сделай и ты, будет спокойнее. И Женю, правда, на дому уже крестили этим обрядом, он уже был очень взрослым человеком. Ему было уже, наверное, лет под пятьдесят, а то и больше. И получилось, что я чуть ли не его крестная мама, такая вот смешная забавная история.

К. Толоконникова

- А как получилось так, что вы, совсем юная девушка, приехавшая в Москву с большим трудом - вы же были еще очень молоды, ходя и плача в Успенском храме в Вишняках. Вообще, как получилось, что вы в церковь-то пошли?

А. Грушина

 - Я всегда знала, что есть Бог. Я вам говорила уже: с детства я знала, что Он есть и Он меня любит. Я помню, могла дерзить бабушке, маминой маме, когда я, очень умная, очень начитанная, как говорил наш директор школы: самая умная девочка в школе и доставляет больше всех огорчений. Я была не простым ребенком, потому что у меня были какие-то максимы идеальные. И если что-то под эти максимы не подходило, это вызывало у меня бурный протест. Вот так, видимо, формируется личность. Если бы я была тихим, забитым человечком…

К. Толоконникова

- А у вас был такой мальчишеский характер, задорный?

А. Грушина

- Да он даже не столько мальчишеский, у меня всегда была эта бесконечная жалость. Я в одной из передач наших с вами говорила, вскользь упомянула вторую старосту на Маросейке Ларису Петровну Виноградову, которая иногда очень раздраженно говорила мне: да кто вы такая – всех жалеть!? Это была не мальчишеская черта, это у меня тоже было с детства. Я почему-то жалела всех – кто старше меня, кто моложе меня. Мне всегда казалось, что мне лучше, чем всем остальным и всех надо просто пожалеть. Откуда это было – я не знаю. И бабушке я могла иногда дерзить: она мне говорила, когда я пошла в школу и там рассказывали про то, что иногда говорили там навязчиво, у нас школа была другая. У нас были преподаватели в школе там, которые в свое время в Ленинграде, в Москве, они тоже там оказались волею судеб и поэтому, когда мы заканчивали там школу, кто хорошо учился, а я училась хорошо, то мы были детьми, весьма и весьма продвинутыми в плане учебы, мы много знали. Мы учились по-настоящему у очень хороших педагогов.

К. Толоконникова

- Удивительно. Мне почему-то это в голову не приходило, хотя известно, например, что Алматинский Ташкентский университет – они очень много взяли ссыльных кадров и благодаря этому очень обогатились, а мне как-то в голову даже не приходило, что самыми лучшими школами, пожалуй, советского союза, были не московские хорошие спецшколы, а именно вот эти школы ссыльных поселков.

А. Пичугин

- Я бы не стал их противопоставлять, потому что разные педагоги, разный контингент

К. Толоконникова

- Но здесь я знаю о здешних хороших школах, тех школах начала пятидесятых годов – они, конечно, были очень официозными, очень по линейке, там слова лишнего нельзя было сказать.

А. Пичугин

- Не всегда: у меня отец учился в Трехсвятительском переулке в школе, где преподавание шло наполовину на английском языке, и школа была достаточно вольнодумная. Отец учился в конце пятидесятых, начале шестидесятых.

К. Толоконникова

- Но это время уже другое.

А. Пичугин

- Но все равно. А задний двор школы выходил к тому самому баптистскому храму, и они всегда бегали, смотрели.

К. Толоконникова

- Это все-таки эпоха уже «доживем до понедельника».

А. Пичугин

- Примерно да, оттепель, все-таки.

А. Грушина

- Да, и в школе, Бог меня миловал, что ли, но у нас никогда не было открытой пропаганды: Бога нет! Я этого не знаю, там были другие люди, другие преподаватели. Но какой-то момент конечно, это опиум для народа – он присутствовал: ты проходишь по истории или еще какой-то учебник. И я бабушке очень дерзко могла сказать, что мы с ней находимся на разных идейных платформах. Вы, бабушка, закройте рот, мы на разных идейных платформах! И так далее. Ой, прости меня, Господи, смешно и только. Бабушке я могла сказать: ну ладно, но не может он оттуда видеть, что я вот здесь плохого делаю. Ну не может он видеть. А она говорила: видит. Понимаете, вера у людей была безусловная, она была просто потому, что она была. Она была не от ума и, возможно, вот этот момент был крайне важен, когда вы говорите о вере для формирования личности. Она просто была.

А. Пичугин

- Возвращаемся в студию светлого радио, напомню: слушаете вы совместную программу «Светлый вечер» - совместная программа радио Вера и музея-исследовательского центра «Советский Союз: вера и люди», Ксения Толоконникова, директор этого музея, я Алексей Пичугин. И с удовольствием напоминаю, что гость наш Анна Филипповна Грушина, кандидат исторических наук, главный редактор Московского журнала. И в преддверии юбилея Анны Филипповны мы говорим о ее жизни, вспоминая важные вехи, о том времени. Кстати, я вспомнил, что отец Павел Груздев рассказывал тоже про Казахстан, и когда я читал эти воспоминания, хотя все было именно также. Но с трудом это увязывалось, что там сороковые годы, он на поселении в Казахстане и он вспоминает, как они ходили, были не закрытые церкви, где служили совершенно официально священники и как на службу собирались ссыльные. И вот служит священник и полный алтарь ссыльных: архимандритов, игуменов, епископов, протоиереев митрофорных.

К. Толоконникова

- Я думала, что в Казахстане-то было совсем немного храмов.

А. Грушина

- Там, где была я, храмов не было. Были разные места, конечно

К. Толоконникова

- Потому что один Казахстан – Алма-Ата, другой Казахстан – тот, про который рассказывает Анна Филипповна, Казахстан рудников и поселков.

А. Грушина

- Да, отец Павел был в Джезказгане или нет, теплые какие-то очень места, я сейчас не вспомню, хотя я хорошо знаю игумена Иоанна Титова, Борисоглебский монастырь под Ростовом Великим…

А. Пичугин

- Прекрасное место, я недавно совсем там был, оно настолько живописное, туристами не посещаемое, оттого сохранившееся. Я очень люблю туда приезжать.

К. Толоконникова

- А там осталась чайная на площади?

А. Пичугин

- По-моему, да. Я был пару недель назад, был в монастырской, в вагончике, очень вкусный иван-чай и плюшки, которые они сами делают. Причем там все хорошо сделано, по крайней мере, внешне. Она не нарочито так: смотрите, у нас самовар тут – этот вагончик так деликатно упрятан куда-то под стену, его еще найти надо, и там тетенька, которая все это продает. Если не были, то в Ростове Великом были наверняка, дорогие слушатели, если катались по Золотому Кольцу, а это всего пятнадцать-двадцать километров в сторону Углича, поворачиваете - и огромные башни.

А. Грушина

- Так вот, игумен Иоанн Титов, он был духовным сыном отца Павла Груздева, я как бы открыла для себя и узнала через игумена Иоанна. И тогда стала читать о нем много: да, он в Казахстане был в ссылке. Вот там его когда вызвали и сказали, помните эти его рассказы такие незамысловатые: - товарищ Груздев! – он говорит: а я вам какой товарищ, я не товарищ. - Да нет, теперь мы же поняли, что вы не товарищ. Он говорит: а теперь куда мне деть эти годы, которые вы у меня?...и падает в обморок. Я не знаю, где он был. Там, где была я, церквей не было. Но еще раз говорю, что эта молитвенная жизнь, она была. Даже по моим соседям, которых я назвала – Власовых и так далее. Она была не демонстративная, она была закрытая, была под спудом, но она была. Но она от этого не меньше была, чем та, которая могла проходить открыто. То, что Бог есть – я это знала всегда и при первой же возможности, как только можно было прийти в храм…Почему-то в Москве я не стала обращаться, даже в тех же Вишняках, чтобы меня крестили этим обрядом «аще не крещен», так получилось, что поехала в Коломну.

К. Толоконникова

- Но потом все равно продолжали ходить в московский храм?

А. Грушина

- Я ходила как: я заходила. У меня не было духовника, в понимании нашем. Я думаю, что и сейчас не у каждого он есть, и вообще, это отдельная такая…

К. Толоконникова

- Да, это даже сложно трогать эту тему, конечно.

А. Грушина

- Я заходила, да – исповедовалась, да –причащалась, но я заходила в этот храм, я могла поехать в Черкизово в Илию Пророка, могла пойти в Николу в Кузнецах. Но чтобы я конкретно ходила там к Всеволоду Шпилю…

К. Толоконникова

- Или считали себя прихожанкой того или иного храма

А. Грушина

- Нет, этого не было. И игумения Варвара в Пюхтице, когда я там появилась в начале восьмидесятых, она мне говорила: нужно обязательно быть в каком-то одном храме. Но у меня так не получалось. Она называла мне священников, например, Михаил Трухин был такой в Москве. Но нет, вот нет – и все. Я как-то, наверное, правильно делала, что я доверяла какому-то своему внутреннему чутью, вот где я могу довериться, а где я не могу: я просто побуду и уйду, не от того, что человек плохой -это я такая, я не могу довериться. А потом уже, когда стали отдавать Маросейку, я как-то прилепилась к Кленникам.

К. Толоконникова

- Но это уже другая эпоха, другое время.

А. Грушина

- Конечно. А так, я была захожанкой, можно сказать: один храм, второй храм, поехать в Пюхтицу, там исповедаться, но чтобы это была такая регулярная жизнь: как говорил протоиерей Александр Куликов на Маросейке, что маросейская мера – это неделю благодари, неделю кайся, причастился – неделю благодари, неделю кайся. Там такой ритм предполагался, по крайней мере, во времена Александра Куликова. Живет каждый, кто как.

К. Толоконникова

- При этом, зная немного ваш характер, я понимаю, что, конечно, свое захожанство никто не афишировал, и вы в том числе. Но я так понимаю, что вы особенно это ни от кого и не прятали?

А. Грушина

- Нет, я не прятала, я жила всегда очень открыто. Я помню, когда родила второго ребенка - дочь, она оказалась не ясельной и не садовской. Мой муж – учитель в школе, у него один день – методический назывался у учителей, он учитель биологии и химии. И я стала искать работу, где я могла бы иметь какие-то творческие дни и таким образом я попала в журнал «Архитектура и строительство Москвы». Тогда «Строительство и архитектура», потому что мне там дали два творческих дня, то есть, няня нужна была всего на два дня. То есть, по советским временам, по тем доходам, которые у нас были и это было тяжело. Но два дня в неделю можно было одолеть, а брать няню постоянно – это было просто невозможно. И когда я там оказалась, со своей такой дотошностью, желанием, как я уже рассказывала, что игумения Варвара говорила: ваш труд – ваша молитва. Я всегда к работе относилась очень совестливо, это правда, я и сейчас так отношусь к работе. И поэтому, когда я пришла в «Строительство и архитектуру»: я правлю статью ректора архитектурного института - Соколов, по-моему, у него была тогда фамилия, и понимаю, что я чего-то не знаю.  Я решаю, что мне надо получить образование, и иду в архитектурный институт поступать. Там такой был Игорь Касталь, спецфакультет, который со мной проводил собеседование. Он сказал: а почему вы не пошли в Большой театр? Архитекторы – народ такой, они же мир творят. Я ему сказала, что если бы, наверное, я писала о Большом театре и чего-то не понимала, то я бы пошла в консерваторию. Но я правлю статьи вашего ректора. И на этом собеседование закончилось для меня благополучно, и я училась в архитектурном еще институте. Так вот, когда я пришла в «Архитектуру и строительство Москвы» и стала пытаться как-то, как я умею работать, там был замглавного редактора Борис Львович Белогорский, на самом деле – Вайсберг, он мне говорил: Анечка, давайте, мы вас вступим в партию

К. Толоконникова

- А было такое выражение: «мы вас вступим в партию»

А. Грушина

- Да. - Вы – девочка способная, но всегда будете ходить под нами, вам надо вступить в партию. А я говорила: нет, Борис Львович, не надо. То есть, я не говорила, что от того, что я верю в Бога я не могу идти в вашу партию.

А. Пичугин

- Интересно, как бы он отреагировал, если бы сказали?

А. Грушина

- Не знаю. У него на календаре всегда было написано: день благодарения. Вот оттуда я узнала, что есть такой день. А почему для него день благодарения был важен и в какой это было вере, я не знаю. У меня не было ничего на календаре написано. Просто я говорила: нет, не надо, и так жила. А потом стала первой женщиной – беспартийным главным редактором. Залыгин был в журнале «Новый мир» беспартийный главный редактор, а я в журнале «Архитектура и строительство Москвы». 

К. Толоконникова

- А вы, как Валентина Терешкова.

А. Пичугин

- Времена-то уже менялись.

А. Грушина

- Так это уже было потом. Он же не мог предвидеть, что что-то непоколебимое рухнет в один день. Как старец Алексей Мечев Московский говорил Бердяеву, уезжающему из страны, что не надо оттуда спасать Россию, Бог сам ее спасет. Так и произошло все, что было сказано. Пути Господни, они известны одному Господу.

К. Толоконникова

- Это так. Но времени прошло очень много - целая человеческая жизнь.

А. Грушина

- Вы знаете, наверное, Ксения, и не одна. Если брать эти пласты, срезы. Лично моя жизнь – это все одна жизнь. И я считаю себя человеком очень счастливым. Я благодарю жизнь за то, что я в ней вот так осмысленно существую по сей день. Я благодарю Бога за то, что он все равно меня от себя не отринул, не оттолкнул. Я только Его об этом и прошу: оставь меня при себе. Что там будет завтра – я тебе поверю и попробую пережить. Как много я уже пережила, я переживу еще что-то, только я хочу быть с тобой.

А. Пичугин

- Мы напомним, что Анна Грушина, главный редактор Московского журнала, кандидат исторических наук здесь, в программе «Светлый вечер» на светлом радио. И мы как-то немного перескочили с темы Казахстана на тему Москвы, уже там последующих лет. А мне интересно впечатление. В каком году вы переехали из Казахстана в Москву?

А. Грушина

- Получилось так: как я уже говорила, чувства этой малой Родины у меня не было. Я считала себя ущербной, потому что в книжках написано, что малую Родину надо любить, а я хочу уехать, я хочу как можно скорее уехать, хоть там и красиво, прекрасно, замечательные люди, но не моя это Родина.

А. Пичугин

- А вы на тот момент выезжали за пределы?

А. Грушина

- Нет. Там ближайшая станция – Макинск, по-моему, она называлась, до нее было триста километров. Там места какие были: шестьдесят километров от нас – там был уголь, там уже люди разные были. А еще от угля тридцать километров – это был уран, там работали уголовники. Это было закрытое место, Степногорск. Я несколько лет назад побывала в тех местах – ужасающее совершенно впечатление от того, что я там увидела.

А. Пичугин

- Сейчас, наверное, там все разрушено?

А. Грушина

- Там, где я была - да, там ужасно.

А. Пичугин

- Так о переезде

А. Грушина

- Переезд состоялся следующим образом: я стала сдавать экзамены экстерном. Сейчас это, наверное, нормально, а тогда это не принято было. И в порядке исключения: такая способная девочка, очень умная, мне разрешали. Из седьмого класса я перешла в девятый. Мне хотелось как можно скорее завершить этот отрезок жизни и уехать. Я его завершила, будучи совершенно маленькой девочкой. Дерзкой, наверное, потому что тогда уже я писала какие-то стишки и даже где-то их там публиковали. И мне говорил директор школы, что я самая умная девочка в школе. То есть, я, наверное, если бы не вера, то, пошла по какому-то очень сложному пути. Потому что я чувствовала себя в чем-то человеком исключительным, особенным. И я еду в ближайший город – это Целиноград. А папы уже не было и после смерти папы я начала совершать вот эти скачки, сдавая экзамены экстерном и перебрасываясь из класса в класс. И у меня только начальная школа, это я помню, как школу. А остальное – я даже лиц своих одноклассников не помнила, потому что я перескакивала из класса в класс. И на семейном совете принимается решение, что у нас, как говорит муж моей старшей сестры, уже есть три жертвы государству, имея ввиду, что две учительницы и одна врач. И надо идти в технический ВУЗ. Я приезжаю в город Целиноград и поступаю в строительный институт.

А. Пичугин

- То есть, архитектура в вашей жизни не просто так всплыла?

А. Грушина

- Все не просто. Вообще, я должна сказать, как мы все с вами прекрасно знаем, что просто ничего не бывает, все бывает промыслительно, это однозначно. Я поступаю в строительный институт и: о Боже! – самая умная девочка в школе, я понимаю, что я ничего не понимаю в начертательной геометрии, у меня вообще нет пространственного воображения. Я понимаю, что это не мое. Однажды я воспользовалась тем, что… когда-то я вступала в комсомол, потом меня из него исключили, рассказывать эту историю я не хочу. Но я прихожу в горкомкомсомола города Целинограда, они же не знают, что меня исключили и говорю, что я бросаю институт, кормить меня некому и мне нужна работа. Я не знаю почему, но в управлении культуры, совсем молоденькую девочку, меня берут, по-моему, на должность секретаря машинистки, как-то так. И я сижу в приемной у начальника управления культуры и таким образом я попадаю в театр: у них уезжает актриса, на место которой надо делать срочно какой-то ввод. Почему они меня пригласили, я не знаю, и я попадаю в Целиноградский областной драматический театр. Из Целиноградского областного драматического театра я знаю, что я уеду, я все равно уеду, что моя Родина – это город Москва, и я туда уеду рано или поздно и пойму, Родина мне или нет, мать она мне или мачеха. Я знаю, что это произойдет. Из Целиноградского театра я уезжаю вместе с заведующей музыкальной частью, она едет в Москву со своим мужем, берет меня с собой, и я попадаю на театральную биржу. Не знаю, знаете вы или нет, что такое была театральная биржа в Москве конца шестидесятых-начала семидесятых годов?

А. Пичугин

- Я не представляю.

К. Толоконникова

- Я тоже.

А. Грушина

- Это было нечто. Имеет смысл когда-то просто даже написать. Я помню, что проходила она где-то в районе Красносельской. И там актеры провинциальных театров и московских, в том числе, у кого что-то где-то не сложилось, мотивация была совершенно разной. Например, чтобы получить заслуженного, надо было сыграть Крупскую – и все, сразу у тебя в репертуарном списке есть Надежда Константиновна Крупская.

К. Толоконникова

- Будь ты хоть негром преклонных годов, ты должен сыграть Крупскую, чтобы получить заслуженного.

А. Грушина

- Чтобы получить заслуженного, надо иметь в репертуаре хотя бы Крупскую, понимаете. И вот человек какой-то, у которого не получается другим путем, он знает, что театр такой-то, город Барнаул, Шадринск…

А. Пичугин

- Театр мог быть любой?

А. Грушина

- Абсолютно. Это было неважно, важен твой репертуарный список.

А. Пичугин

- То есть, я приезжаю и говорю: я в Костромском драматическом играла Крупскую. Причем в массовке, но Крупскую, и что, мне сразу заслуженного?

А. Грушина

- Да нет, наверное, так не было, но надо было иметь репертуарный список.

К. Толоконникова

- Портфолио, как сейчас бы сказали.

А. Грушина

- Да, сейчас говорят портфолио. А тогда это было так. И поэтому люди по разным причинам: кому-то нужен был репертуарный список, у кого-то не сложилась жизнь, нужна квартира, кто-то запил в театре Вахтангова и ему надо было куда-то, его выкинули, где-то пристроиться на какое-то время.

А. Пичугин

- А как это со стороны выглядело?

А. Грушина

- Со стороны это выглядело так: я помню, что это был какой-то дом культуры в районе метро Красносельской, а где конкретно, как он назывался, я не помню. И там собирались режиссеры, которые под себя - вот он собирается ставить что-то, он из какого-то театра, он под себя из этого огромного количества актеров, которые разгуливают по дому культуры, они со своим портфолио, со своим репертуарным списком, со своими фотографиями в ролях и так далее. В наличии сам ты, живой – такой, какой ты есть. И там происходили такие встречи, где тебя берут или не берут. И было так: вначале ходили милые дамы, платья ниже колен и прочее. К концу биржи это платье было, тогда, в те годы невероятно, но оно очень высоко поднималось, не получалось. Вообще, это была драма, на самом деле это было совсем не смешно. И оттуда я, уже понимая, когда я приехала и от Казанского вокзала я дошла до Южинского тогда, сейчас Палашевского переулка пешком – я поняла, что это мой город, это моя Родина.

А. Пичугин

- А вы так себе представляли?

А. Грушина

-  Я даже не знаю, как я представляла, главное, как я ощущала: я поняла, что я дома, это однозначно. Но кому я нужна здесь? Надо восстанавливать прописку, это очень трудно. А кормить меня некому, я сама. И тогда я с этой биржи уезжаю в Уральский театр, Уральск на реке Урал.

А. Пичугин

- Снова в Казахстан

А. Грушина

- Да, опять Казахстан, почему-то вот так вела жизнь, я опять оказываюсь в Казахстане, но в Уральском театре. Уральск – это город яицких казаков, там мне показывают дом даже, в котором живет до сих пор человек, это было тогда, в те времена, который застрелил Чапаева. Так это было или нет, я не знаю, но там эти легенды, эти байки казачьи. И я приезжаю, нас четыре молодых актрисы попадают в Уральский театр. Нас берет режиссер под определенный спектакль. По-моему, ставили Яновского, пьеса «Ярость». В театре я очень быстро получаю имя «не Ахматова», меня так и зовут «не Ахматова». И когда ставят спектакль «Ярость» мне кто-то говорит, что режиссер просил, чтобы я там частушки какие-то хулиганские написала для подкулачников, которые там идут мимо сельсовета и так далее. Я не буду цитировать одну из частушек, которую я написала и когда на репетиции на прогоне актеры исполняют эту частушку главный режиссер кричит: стоп! - Вы где взяли эту частушку? -  Не Ахматова написала. По громкой связи: не Ахматова, к главрежу! Я прихожу к главрежу, он говорит: тебе сколько лет? Я: Ну мне говорили, что вы просили, что она должна быть хулиганской, вот я вам хулиганскую, что вам не нравится? Я очень благодарна этому человеку за то, что он и его жена, ведущая актриса театра, естественно, Уральского - они меня опекали, они меня взяли под крыло. И близость к ним меня спасла от многих каких-то человеческих ошибок. Они меня просто берегли. Как я сейчас понимаю: меня Господь сохранял таким образом.

К. Толоконникова

-Конечно, это очень опасно, когда совсем юный человек, тем более девочка попадает в такую среду. И он один как перст.

А. Грушина

- И я считаю, что какой-то такой простой человеческий первый подвиг я в своей жизни, поступок совершила, когда я четко поняла: этот мир не мой. Вот эти мои постулаты, на которых я выросла: не говорить о деньгах, не говорить о еде, не говорить о себе – они входят в полное противоречие с тем, где я оказалась. Я должна отсюда уходить. И опять же, я благодарна главному режиссеру - он меня приглашает к себе и говорит: на гастроли я тебя не беру. Хотя до этого были гастроли, это будет какой-то отдельный, может быть, разговор: когда ты едешь с раскладушкой, внутри нее сшитый тобою ватный матрасик, он должен быть тоненьким, чтобы входил туда вовнутрь. И таким образом ты передвигаешься по каким-то сельским клубам, полевым станам и так далее, тоже особая сторона жизни. И он сказал: послушай, иди, вот ты публикуешься в местной газете - иди, я договорился. Не надо, уходи, тебя сломают. Сломать меня было, наверное, невозможно, но, как я сейчас понимаю, это были правильные поступки, правильные шаги. Я иду в Уральскую областную газету и мне говорят: мы вам предлагаем место литературного сотрудника в районной газете. Пройти школу «районки» тогда считалось вообще такой высший пилотаж, тогда все настоящие в будущем журналисты пройти школу «районки». Вот так я оказалась на границе трех областей, совсем юная, совсем молоденькая девочка. На границе трех областей: Уральской, Актюбинской и Оренбургской, в районной газете «Знамя труда».

А. Пичугин

- А дальше вы возвращаетесь в Москву, журфак, правильно?

А. Грушина

- Дальше я поступаю в Алматинский университет.

К. Толоконникова

- Но школа «районки», она ведь заняла какое-значение?

А. Грушина

- Конечно, я год почти у них проработала. Я приехала в Алма-Ату, потому что это Казахстан опять же, это Уральская область.

К. Толоконникова

- Они вам дали направление в университет

А. Грушина

- Направление не имело никакой особой роли, я сдавала экзамены на общих основаниях.

А. Пичугин

- А школа «районки» действительно пригодилась?

А. Грушина

- Конечно, что вы!

А. Пичугин

- Потому что есть такое снобистское мнение, что: ну, эта провинциальная пресса, листочек…

А. Грушина

- Что вы! У меня до сих пор, я могу подарить вам ее в музей, потому что я хочу выбросить, а сын мне не дает – у нас там вела корректор, у каждого сотрудника была творческая папка. У меня есть творческая папка литсортудника этой газеты. Про что я там только не писала: и портреты людей, и искусственный окот. Я писала о каких-то новациях в экономике сельскохозяйственной и опять портреты людей и так далее. Это огромная была школа.

А. Пичугин

- Вот так. Сейчас, наверное, этой школы уже нет, потому что районные газеты, если они мне попадаются где-то в руки, они уже наверняка не те, а с теми я был незнаком. Спасибо вам большое, у нас время программы закончилось уже. Целый час прошел, а мы, кажется, только начали. Спасибо. Анна Грушина, главный редактор Московского журнала, кандидат исторических наук.

К. Толоконникова

- Так что есть нам еще, о чем поговорить.

А. Грушина

- Да вы что? Правда?

А. Пичугин

- Да, у нас с вами еще не одна программа впереди.

А. Грушина

- А папку я вам подарю, пока не выбросила.

К. Толоконникова

- Заметано

А. Пичугин

- И все слышали. Ксения Толоконникова, директор музея «Советский Союз: вера и люди», музей-исследовательский центр, это наша совместная программа с музеем, как всегда по четвергам. Я Алексей Пичугин, мы прощаемся с вами, всего доброго. Пишите нам письма: info@radiovera.ru

К. Толоконникова

- podspudom@yandex.ru

А. Пичугин

- Всего доброго.

А. Грушина

- С Богом.