У нас в гостях был педагог, музыкант, руководитель Ансамбля «ИХТИС», участник Светлого концерта Радио ВЕРА Адриан Гусейнов.
Мы говорили о музыке и вере и о том, что для нашего гостя значит быть христианином в современном мире.
И. Цуканов
— Добрый вечер, дорогие друзья, у нас в эфире «Вечер воскресенья», у микрофона моя коллега Кира Лаврентьева
К. Лаврентьева
— Добрый вечер
И. Цуканов
-Меня зовут Игорь Цуканов. Как обычно, в воскресенье вечером мы говорим на тему: «Христианин и общество». Говорим о христианском свидетельстве в мире, и сегодня у нас есть еще один повод поговорить с нашим сегодняшним гостем. Дело в том, что тридцатого сентября, в честь пятилетия радио «Вера» в Крокус Сити Холл состоится замечательный Светлый концерт, на котором будет множество православных исполнителей, вы можете прийти, поддержать нас. Собственно говоря, все исполнители будут выступать бесплатно. Покупая билет, вы можете сделать подарок и радио «Вере», и поддержать детей, которые без родителей живут, послушать замечательную музыку, и, в частности, фолк-коллектив «Ихтис», руководитель которого у нас сегодня в гостях — Адриан Гусейнов. Адриан, здравствуйте
А. Гусейнов
-Здравствуйте
И. Цуканов
-Мы вас очень рады сегодня видеть в студии и слышать. И как раз, может быть, первое, с чего хотелось начать наш разговор сегодняшний воскресный — как часто вам приходится выступать в таких вот совместных концертах? Или вы больше все-таки выступаете, как правило, для какой-то своей аудитории? Как вы свою аудиторию определяете?
А. Гусейнов
— Знаете, я как раз сейчас задумался. Наверное, где-то пятьдесят на пятьдесят получается. Конечно, в основном приглашают нас именно. Но часто бывает, что смешанные или, допустим, кем-то разбавить нас, часто делают. Но получается, что мы, как правило, в смешанных концертах, завершаем концерты. Не потому, что мы самые хедлайнеры из всех, а просто у нас такая песня хитовая — «Вера наша», и ей очень хорошо заканчивать концерты. И в этом смысле мы всегда в конце выходим, иногда даже были случаи, когда большие концерты, полколлектива нет, собрать могу только половину, и нас просят хотя бы втроем-вчетвером приехать и просто в конце спеть эту песню, потому что эту песню обычно с нами весь зал поет. Были такие случаи, когда мы вчетвером просто приезжали к концу концерта, заводили эту песню. А для кого мы работаем — это теперь вообще мы не понимаем, потому что с самого начала, когда мы начинали, думали, что мы, конечно, работаем для молодежи и людей среднего возраста, наших ровесников. А опыт показал, что нас пожилые люди с удовольствием слушают. Но что для меня интересней и неожиданней всего — оказалось, что нас слушают младенцы, притом, что у нас ритмичная музыка, некоторые засыпают под нас. Это удивительно я пару раз сам это лично видел: мы ехали с другом на машине, сзади сидела их двухлетняя дочь, он говорит: смотри, что сейчас будет — и как раз поставил «Веру нашу», и вдруг она, младенец, пристегнутый к коляске, пальчики указательные вытянула наверх, она еще говорить плохо могла, а припев она пела: «вера вечна». Я чуть там не прослезился от умиления. Видимо — вот так, для всех, получается
И. Цуканов
-То есть — самая широкая аудитория
А. Гусейнов
— Самая широкая аудитория, причем еще не только православная, не только церковная, что особенно радует, трогает и удивляет, потому что я, честно говоря, не рассчитывал на такое. Трогает и не церковную молодежь, и людей тоже.
К. Лаврентьева
-Адриан, вы закончили Московскую духовную семинарию, сейчас трудитесь на ниве преподавателя основ православной веры. Но вы не выбрали пастырский путь, вы стали музыкантом. Можете рассказать, чем обусловлено это решение?
А. Гусейнов
— Я не отказался от этого пути. Я жду волю Божию. Мой покойный духовный отец мне примерно все сказал, как оно должно быть, Царство ему Небесное. Я просто жду. Так сложилось, что я музыкант без музыкального образования. Я педагог без педагогического образования. При всем, что мне Господь дает все это — сам диву даюсь. Никогда бы не подумал, что я, допустим, буду педагогом, никогда бы не подумал, что я буду на сцене. Но то потаенное мое желание, при всем том, что я знаю, что нельзя самому стремиться это искать, но Господь — сердцеведец, он видит: я, конечно, жду его отмашки. Я заочно заканчивал, но мы как раз были тот курс, уже это было высшее богословское образование, но еще не магистратура с бакалавриатом. К моему удовольствию, это был как раз специалитет, и мне было очень интересно учиться. В той школе, в которой я уже двадцать первый год работаю, она школа преподобного Сергия, я его покровительство всегда чувствовал. То, что Лавра стала моей альма-матер в смысле образования — конечно, меня очень греет это. Это не что-то прошедшее и забытое. Я очень люблю богословие, очень люблю читать и размышлять, и над Евангелием, сложные места. Это во мне живет, пытаюсь не засыпать в этом смысле, хотя не всегда это получается
И. Цуканов
— Обычно человек, который учился в семинарии, все время становится объектом вопросов со стороны людей, которым интересно как раз. Действительно, в Евангелии много сложных мест. И, наверное, вам иногда задают вопросы, просят что-то объяснить — не дети, а взрослые люди, такое бывает?
А. Гусейнов
— Бывает. Более того...как-то нескромно все это получается, но говорю по факту: меня один батюшка даже попросил все-таки буклет издать, потому что я прямо целенаправленно копался в этих сложных местах. И он говорит: слушай, надо издать, даже предложил мне помочь. Но я очень плохой писака, никакой, очень ленивый в этом смысле, мне проще наговорить, чтобы кто-то за меня написал и поэтому ничего не издаю. Я завидую тем людям, которые чуть что — начинают что-то издавать сразу — буклетики, свои мысли собирать, еще что-то, я прямо восхищаюсь и понимаю, что у меня целая галерея уже упущена возможностей, но это смиряет
И. Цуканов
— Какие вопросы, например, из числа сложных, вам задают или, может быть, вы над какими размышляли?
А. Гусейнов
— Господь говорит, что он будет, как Иона, во чреве кита, три дня и три ночи. Считаем: Его распяли в пятницу вечером, суббота, в воскресенье утром он воскрес — не получается три дня и три ночи
И. Цуканов
— И как же на это ответить?
А. Гусейнов
— Ответить так: мы забываем об искусственной ночи, в которой было затмение солнца на три часа — тогда все сходится. Или, например, нагорная проповедь: в одном месте говорится, что он с горы говорил, в другом месте прямо подчеркивается, что «он встал на месте ровне». А оказывается, особенно те, кто был на том месте в Палестине, что он выбрал ровное место на горе, то есть, он выбрал такую площадку, где можно стоять на горе, то есть, противоречий нет. Такие, на первый взгляд, противоречивые места Евангелия — это очень интересно, на самом деле, в этом копаться. Есть одно место, я о нем сейчас не скажу, потому что я пока ответа не нашел, кроме как ошибка переписчика, но меня не очень устраивает это
К Лаврентьева
— То есть, у вас тоже есть свои вопросы?
А. Гусейнов
— Один еще есть. Нет, я думаю, что их много, Евангелие невозможно все выучить
К. Лаврентьева
— Расскажите, пожалуйста, вашу историю принятия крещения и встречи с духовником
А. Гусейнов
— 94-ый год, лето, мы приехали в экспедицию на Горный Алтай, и там служил отец Андрей, мой покойный духовный отец. Он москвич, кандидат медицинских наук по психиатрии и в пятьдесят лет у него что-то случилось. Поскольку он был в церкви всю жизнь, с юношества, детства, очень интересные вещи. Я вообще очень жалею, что не записывал рассказы. И, соответственно, за все это время он окормлял родственников епископа, общался с епископами, и так далее. И в пятьдесят лет его рукополагают, посылают служить в Горный Алтай, потому что он был необыкновенной эрудиции человек, разбирался в разных течениях, религиях. А там как раз такое место, куда все паломничества, все оккультисты и все такое. И он очень тяжелый крест на себя поднял, мы там с ним познакомились. Я на тот момент считал себя умным, разбирающимся во всяких религиозных разнообразиях, скажем мягко. И мы с ним там встретились. Благодарю Бога за эту встречу. Знаете, почему я трижды, бесконечно благодарю Бога — потому что для того, чтобы меня обратить в православное христианство, нужен был именно отец Андрей. Если бы я встретил какого-нибудь священника — хорошего, но не обладающего тем опытом, которым обладал отец Андрей, он не достал бы до сердца моего. Вот отец Андрей как-то смог это сделать. И четырнадцатого августа, день Крещения Руси? закончилась литургия, вдруг он поворачивается, выходит и говорит: мы сегодня тебя крестим — и все, и ушел в алтарь. У меня такая война внутри началась, потому что разум внутри говорил: да ты чего, ты предашь весь свой путь, тебя аудитории слушают. А сердце говорило: нет, или сейчас, или никогда. Я помню, прям до слез взмолился, говорю: Господи, я тупой, я обязательно в чем-нибудь ошибусь, сделай, пожалуйста, Ты все сам. Или предотврати, пусть земля разверзнется, ну что-нибудь сделай, если это не в твоей воле. Нет, земля не разверзлась, молния не ударила, мы пошли на реку Катунь и батюшка меня прямо в этой реке крестил. И с тех пор моя жизнь повернулась совсем в другую сторону. У меня много событий в жизни, когда мы говорим: до и после делится, но все-таки август 94-го для меня самый переломный момент, когда я родился духовно, когда я стал именоваться очень высоким званием православного христианина. Простите за пафос.
И. Цуканов
— Но это можно ощутить, когда ты крестишься, в двадцать три года уже имея большой опыт метаний и исканий
К. Лаврентьева
— Это потрясающе. Адриан, вы обмолвились, что уже много, действительно, поискали, почитали, поизучали много разных религиозных течений, и, наверное, я не буду просить рассказывать о этих ваших поисках, но в таком случае ведь найти православие для вас — это было действительно каким-то обретением жемчужины. И как это изменило вас? Ваши друзья по разным этим предыдущим обществам религиозным, назовем это так, не пытались ли они вас остановить, сказать: ты что, да какое православие, смотри, сколько всего интересного вокруг. Что-то происходило такое, что пыталось вас удержать еще там, в той, прошлой жизни?
А. Гусейнов
— Еще как происходило, потому что я же не просто ходил, а я же чего-то добился в том мире, был авторитетом. Простите, я просто факты говорю. Я сейчас понимаю, с точки зрения православного христианства упаси Бог от такого авторитетства. Но я был известен в этих кругах, можно сказать, какие-то свои успехи, и в этом смысле я был для многих ориентиром, и когда вдруг это со мной произошло...Вы знаете, еще перед Алтаем, прямо на кануне произошел случай: мне кто-то положил на стол, когда я выступал, Евангелие маленькое. Я даже не знаю, кто, но, Господи, пошли этому человеку всего самого лучшего. И я в поезде возвращался из этого города, впервые читал Евангелие. Мне важно этим поделиться, потому что вдруг кого-то тоже так тронуло — там есть такой эпизод, когда апостол Петр, во дворе, Христа арестовали, истязуют — когда петух запел. И только в одном из Евангелий, по-моему, Луки, но я не уверен, там сказано, что, когда запел петух, Христос обернулся и посмотрел на Петра. Я прям вылетел из купе, расплакался, я не знаю, почему, это так во мне что-то перевернуло: он избитый, искалеченный, весь в крови, и вдруг петух пропел, и он во всем этом состоянии поворачивается, смотрит на Петра — это так во мне перевернуло что-то, и с тех пор я понял, что это не просто пророк, какой-то учитель, еще что-то. Я стал глубже изучать, и все, что я знал до этого — всю индийскую духовную революцию девятнадцатого века и Рамакришна, и все такое — я вдруг понял, что все, что они тужились, пыжились, здесь об этом обо всем, как минимум, сказано очень просто, о нравственных принципах. Но здесь еще нечто большее, здесь не просто учитель не просто пророк, не просто святой, здесь тот, кто мог бы это все в молекулы разнести. Христос — это тот, кто мог бы все это в щепки разнести, но он позволил над собой этому всему свершиться, я понял, что выше этого ничего не может быть. Еще я не понимал ни Троицу, ни боговоплощения, ничего не понимал. Но потом появился Алтай, как-то поступательно развивалось. Это была такая подготовка, мне кажется, что называется благодать призывающая, есть такое понятие. Видимо, это она была
К. Лаврентьева
— Адриан, а что было дальше?
А. Гусейнов
— Дальше, я отвечу на ваш вопрос, когда я вернулся в Москву, совершенно ошарашенный тем, что со мной произошло, а многие, конечно, не поняли: чего ты к попам, да как же это? Поначалу я мало чего мог ответить, кроме того, что сердце. Логически я не мог обосновать, я говорил, что это выбор жизни. А потом, потихоньку, я начал набираться, я из церкви уже не вылазил, на клиросе с 94-го года встал петь. И жития святых, меня это все так затянуло и потихоньку для меня открывалась тайна Троицы. Я никогда не забуду, вдруг я понял, опять же, по аналогии солнца, что солнечный диск — это Бог Отец, свет, исходящий от него — это Бог Сын, и тепло, исходящее от него — это Дух Святой. Мы можем выйти на солнце, мы видим солнечный диск, закроем глаза — мы света не видим, но чувствуем тепло. Мы на мороз выйдем — тепло не чувствуем, но видим свет. Это единство, но в то же время — три. И когда я это понял, я думал, что Америку открыл. И вдруг мне потом открывается, что этот элемент использовали Кирилл и Мефодий в полемике с мусульманами, и что Серафим Саровский приводил. Сначала думал: о, я не оригинален, но я еще гордыней был полон, а потом я вдруг понял, что благодари Бога, что этот помысел правильно принял. Для меня первая загадка, которая начала постепенно открываться, нельзя сказать, что кто-то может полностью вместить тайну Троицы, но это принцип. А потом я вдруг начал для себя открывать две природы во Христе, что произошло, что Бог, вторая ипостась, стал человеком. Почему православным христианам нужно все-таки образовываться, посильно хотя бы — чтобы не просто сказать: пойди в уголок, Богу помолись, а чтобы хотя бы, как апостол Павел призывает, уметь дать отчет о своем уповании с кротостью. Надо уметь это делать. Это не значит, что все должны быть богословски образованны. Есть такая засада: православная культура, сейчас специально говорю — не вера, православная культура, она сама по себе настолько красивая и богатая, это путь. И нельзя забывать, что православная культура — это путь, это красивый коридор со своими креслами, но есть большое искущение сесть в это кресло и уже не двигаться, просто любоваться и пребывать в этой культуре, отрастить бороду натаскаться: «Спаси Господи, во Славу Божию», и со всеми раскланиваться — очень большая опасность. Это все хорошо, этого оставлять не надо, но большая опасность — остановиться в культуре и охладеть немножко в личных отношениях с Богом, в вере, двигаться к нему. Это такая засада, которую всем надо иметь ввиду.
К. Лаврентьева
— А как этого не допустить?
А. Гусейнов
— Не терять личную связь с Богом — это, конечно, прежде всего. Не охладевать в молитве и мои слова меня же сейчас и обличат: все-таки стараться каждый день хоть чуть-чуть читать Евангелие. У меня, к сожалению, не каждый день получается, признаюсь и каюсь. Но это очень важно, потому что Христос говорит, что Его слово сделает нас свободными. Это очень важно и духовно, и нравственно. В любом смысле. Хотя бы перед сном, днем. Сейчас в смартфонах у нас есть скачанные библии, мне это помогает. Хотя бы в транспорте, это лучше, чем никак
И. Цуканов
— Вы сказали о том, что есть логическое постижение христианства и есть культура, которая очень хорошая, но в которой можно застрять. Вот музыка, этот православный фолк — это ведь тоже элемент культуры и тоже очень часто как-то вера людьми некоторыми воспринимается, как эти многолетия когда поют — такие вещи, чисто культуральные. Но получается, что они тоже важны по-своему. В одном интервью мне очень понравилась мысль: вы говорили о том, что во многих странах: Сербии, Болгарии, на самом деле эта культура национальная, христианская, сохранилась, и как-то люди за нее держатся. У нас она не сохранилась, если я вас правильно понял, потому что она просто искоренялась ожесточенно семьдесят лет. Но там-то люди ее сохраняли, и, получается, они ее сохраняли, как дань традиции или за этим стоит что такое настоящее, подлинное, как вам кажется?
А. Гусейнов
— Мне кажется, и то, и другое. Грузия — это тоже для нас, они сохранили очень много в духовном пении. Сербы, даже будучи атеистами, все равно день Славы праздновали все рода, это удивительное явление. Они могли считаться атеистами, но день Славы, святого рода они праздновали, это прямо традиция, которую не смог искоренить никто. На Украине те же колядки не переставали петь. Но почему-то именно на Руси с таким остервенением все это выкорчевывалось, как будто прямо в сердце надо было поразить. И поэтому мы, конечно, поем на разных языках народов мира православных, но мы хотим как-то, слава Богу, не мы одни, но мы хотим именно в таком жанре, вы называете фолк, мы до сих пор не понимаем в каком мы жанре работаем, но, наверное, ближе к фолку, да. Но возродить это так, чтобы это не просто аутентично звучало, по-стариковски, это тоже хорошо. Но чтобы это для молодежи было понятно и актуально стало, актуализировать для них это все. Стараемся, это очень важно. С другой стороны, если пребывать в вере православной, но не иметь культурных подпорок...я поэтому против, когда сейчас все выступают, в смысле — мне не нравится, когда сейчас все выступают против окунаний на Крещение или масленицы. Вы-то что можете в ответ предложить, другую форму, нет? А чего разрушать? Правда, последнее время, у меня такое ощущение среди некоторых отцов у нас просто чемпионат идет по выплескиванию младенцев, кто дальше уйдет, правда. Такое ощущение, что если ты начинаешь опровергать какие-то вещи, то ты особенно православный. А еще такой тренд, что если ты православный, да еще и в интернете известный, все еще позволяешь себе где-нибудь матерком припустить, то это вообще ты крут. Ты церковный человек, да еще и можешь так матернуться, ты смелый такой. Наше время — к сожалению, время, когда психология побеждает, вытесняет из человека прямые взаимоотношения с Богом, подменяет очень многое, потому что у нас всеобщий психологизм кругом, это человека расслабляет, превращает в современного человека
К. Лаврентьева
— Ваши песни — это песни разных народов мира, но они все исключительно носят духовный смысл. Ни о любви, ни о таких вещах, любимых публикой и почитаемых, вы принципиально не поете. Это ваша идейная позиция или вы пытались как-то уходить с нее, но вы возвращались, может быть опытным путем постигали это?
А. Гусейнов
— Нет, я везде это повторяю: мы не стесняемся того, что мы церковники, правда. И вместе с тем мы хотим актуализировать для молодежи эту тему именно духовных песен и кантов и так далее, сделать это качественно, стараемся во всяком случае. Потому что, что греха таить, в 90-х годах много что было тогда сделано, хотя я очень благодарен покойному архидиакону Роману Тамбергу. Он во многом показал, вдохновил, куда надо двигаться. Но во многом уровень, знаете, есть хороший, а есть слава Богу за все. А сейчас время уже другое, оно более жесткое, тут требования другие, надо пытаться что-то делать в этом смысле. Петь о труляля всяких можно, конечно, просто для меня в этом смысла нет. Вы спросили про священство ожидаемое, и так далее — я понимаю, что пока это не так, но все равно, что бы я ни делал, я все равно должен в эту сторону делать. Но, Кира, вы опять очень проницательны, потому что мы хотим все-таки одно исключение сделать: мы хотим записать альбом, если Господь благословит. Уже готов материал, к нему надо приступить. Альбом «Мужские песни» хотим назвать, чтобы у нас мужики запели. У нас сейчас начинают петь, но, в основном, все как-то не то, а чтобы очень красивые, застольные, мужские, не пошлые — чтобы мужики запели. Там будет несколько песен на разных языках, но в основном русские. Если это получится — мне кажется, красиво будет. Но в виде исключения, а потом мы вернемся опять сразу ко всяким духовным темам
И. Цуканов
— Вы сказали о том, чтобы сделать духовную музыку, духовные песнопения понятными, как-то заинтересовать молодежь. А как это сделать, что для этого вообще можно делать?
А. Гусейнов
— Мы очень редко берем авторские тексты, это, в основном, или народные духовные канты, песнопения или колядки, волочебные песни. И не изменяя вокальный материал, он остается аутентичным, мы его обрамляем в инструменталку, акустическую, естественно. Таким образом, эта инструменталка является пропуском в молодые уши, если грубо сказать. Или произведения святых, вот Николай Сербский, вообще чувствуем его покровительство, у нас много его песен. Вот таким образом, чтобы звучание было не просто аутентичным. Лучше нас делают многие люди, тот же Сережа Старостин, любимый наш человек. Или Котов Андрей, с «Сирин». А мы решили немножко попробовать вот так. Вообще, глядя на нас, если близко нас знать — это так, как не надо развиваться. Мы настолько разгильдяи, другие там записывают что-то, мне это даже в голову не приходило, но, когда меня иногда спрашивают, я вспоминаю и диву даюсь, потому что не скрою, у меня письмо есть в интернете, что «жизнь спасли, я был на краю, хотел все уже, ваша запись попалась и я остановился». Кто передумал в протестантство уходить, было письмо. Такие письма пишут, и я не понимаю, это что — мы? Но вместе с тем понимаем, что хвастаться нам особо не надо, потому что это Господь как-то действует, используя как инструмент нас, видимо. С другой стороны, это вдохновляет на дальнейшую деятельность. Вместе с тем, конечно, можно было это все активнее делать, чем мы делаем. Сейчас уже такая парадоксальная ситуация: раньше нас почитатели нашего ансамбля просили, а сейчас уже начинают требовать: ну сколько можно уже, давайте, когда! И я понимаю, что они по-своему правы
К. Лаврентьева
— Среди этих почитателей только православные или есть совершенно не относящиеся вообще ни к какой религии?
А. Гусейнов
— Как ни странно, есть просто атеисты, агностики
К. Лаврентьева
— А почему?
А. Гусейнов
— Не знаю. Например, я помню, был такой случай, когда мы выступали в каком-то светском заведении, если не ошибаюсь — это какой-то педагогический колледж был. И после этого подошла такая девочка, вся в черном, волосы черные, плащ черный, брови, все такое ух! Подходит, говорит: вы знаете, я вообще совершенная атеистка, мне ближе готика. Она только не сказала, что она сатанистка, единственное что, хотя внешне можно было подумать. Говорит: я не могу понять, меня очень зацепили ваши песни, я бы хотела, если можно, куда можно написать. Я настолько обалдел, обнял ее, говорю: дорогая моя, ты знаешь, что это самый большой комплимент, который я слышал, потому что понятно, когда мы своим нравимся, а когда мы нравимся таким, как ты кракозябрам, которые ходят во всем...то это для меня высшая награда, меня это тронуло, я ее поцеловал в макушку и мы расстались
К. Лаврентьева
— Она приходила еще?
А. Гусейнов
— Мы уехали оттуда. Она, правда, не писала, но надеюсь, что она что-то слушает. Но был приятный сам случай такой. Это в Белгородской области было
И. Цуканов
— Есть ли какие-то другие люди, тоже творческие, с которыми вы чувствуете, что идете каким-то похожим путем, плечом к плечу?
А. Гусейнов
— Да. Жанрово не знаю как, но во всяком случае я считаю своими родными, близкими людьми Сергея Старостина, Котова Андрея, Диму Парамонова — это удивительный человек, как ходячий музей. Они со Старостиным такие единодушные друзья, это просто надо слышать. В разных жанрах есть люди, которые все равно в одном направлении двигаются, даже в рэпе «25/17», группа «Ладони», если вы слышали, меня трогает очень сильно, мы тоже дружны с ними. Понятно, что мы с Олей Кормухиной друзья. Так или иначе, мы друг друга имеем ввиду, дружим. Но, к сожалению, не часто получается пересекаться. При этом я совершенно не жадничаю, если, допустим, меня куда-то зовут, — я считаю, что так и должно быть, — а мы в этот момент заняты, а надо бы там помочь, в епархии провести какой-то праздник я тут же звоню кому-нибудь из них, Максу Гавриленко, говорю: Макс, слушай, хочешь поехать туда-то? Он говорит: с удовольствием. То есть, мы так или иначе, во всяком случае, с Максом, с группой «Ладони», я ответно это тоже чувствую.
И. Цуканов
— Мне очень интересно, вы сказали, что вы увлеклись богословием, что вам было интересно копаться в Евангелии в сложных местах. Как вы музыкой занялись? Вы рассказывали, что гитару в первый раз в армии, кажется, взяли в руки. Потом в какой-то момент оказалось, что вы настолько глубоко в музыке. При том, что вас интересовало немного другое, вроде бы
А. Гусейнов
— Наверное, это что-то генетическое, потому что у меня дед был кабардинец. Когда кавказские застолья собирались, выпьют, и он был солистом, начинал, и старики с ним все древние кавказские, кабардинские песни пели. У деда голос был ух! Народный, он не учился ничему, настоящий был горец, стекла дрожали, мужики все суровые сидели. Я вот это слышал в детстве, причем дед очень интересный был человек, очень строгий, но, когда он начинал петь, он весь уходил в это пение. Моя мама закончила дирижерский хоровой факультет, и какое-то время пела в народном Терском хоре. Это такой был казачий хор. В советское время они в светских одеждах какое-то время пели. Я думаю, что это генетически. В школе меня поставили в хор, там я горлопанил «Крылатые качели», солистом был. Но я как-то вообще об этом не думал. В армии у меня сослуживцев было двое, один актер по образованию, знал красивые песни, а второй был профессиональный гитарист: Костя и Сережа, вдруг услышат, привет им передаю. Благодаря им научился на гитаре играть, что мне потом помогло во взаимодействии с молодежью, когда в лагерях там...Я потом понимаю, для чего это все было, потому что это очень сильно помогло. Это все потом перешло в пение на клиросе. Мы же все равно, клирошане, так или иначе пересекаясь, поем на застольях народные песни. А потом мы с Петром Акимовым начали пробовать казачьи, народные песни петь. И дальше, уже когда попали в Сербию, там была неделя русской культуры, Ивана Жигон нас увидела и предложила работать, так родился известный клип «Вера наша», мы записали. А будучи в Сербии, мы увидели, насколько для них своя культура для молодежи актуальна, мы вдруг увидели, как это можно делать
И. Цуканов
— То есть, вас как раз опыт Сербии и вдохновил, получается?
А. Гусейнов
— Он как бы поставил точку. У нас уже были мысли, мы об этом думали, а в Сербии мы просто поняли, что это реально и как это делать можно
И. Цуканов
— И что это живая культура
А. Гусейнов
— Да, что это живая культура, здесь бояться, стесняться, комплексовать не надо, а просто надо делать спокойно и качественно свое дело. Сербия нам очень много дала в этом смысле
И. Цуканов
— У вас, вы уже сказали, песни на очень многих языках, чуть ли не все языки православных народов. За этим стоит какая-то задумка специальная как пятидесятница такая, что на всех языках?
А. Гусейнов
— В некотором смысле. У нас была идея, с одной стороны, показать вселенское православие, а вообще это началось так, что когда первый диск был — «Рождество», и мы хотели как раз показать колядки на разных языках. А потом поняли, что в этом есть еще более глубинный смысл. Например, владыка Роман Якутский уже раз пять нас приглашал, именно потому, чтобы через нас якуты увидели, что это не то, что им навязывают русскую веру, что это вселенская вера, она касается всех, она якутская вера, в том числе. Он как-то эту фишку просек, нас приглашал часто. Якуты с благодарностью нас принимали — вот это миссия, миссионерское дело, в которое нас включили. Не то, что мы миссионеры, хотя мы, конечно, подразумеваем это ввиду. Но вместе с тем, честно говоря, уже хочется все-таки больший упор делать на русскую составляющую. Дело в том, что есть такой момент в русской певческой культуре, ее выкорчевывали, конечно, мощно, но остались, в основном, покаянные песнопения: смерть, душа, все такое. Это все тоже необходимо, у нас в отдаленной перспективе есть мысль записать, назвать «Великий пост» или великопостное что-то такое, мрачняк нужный, полезный записать. Но в русском пространстве веселые народные песни остались связанными именно с праздниками, в основном, с Рождеством, Пасхой или со святыми. Поэтому особо не разгуляешься, поэтому для нас каждая находка — как золото, как жемчуг — находка такой песни, которая не о смерти, а о жизни. И я хочу все-таки упор на это делать, конечно
И. Цуканов
— Вы сейчас сказали — я вспомнил почему-то про Бориса Гребенщикова, когда он записал «Русский альбом», так называемый. Он был очень депрессивный. Это был, пожалуй, самый русский альбом с такими русскими мотивами.
А. Гусейнов
— До сих пор периодически нравится мне. Не все, что он делает мне нравится, но некоторые вещи выборочно. Раньше у него почти все было интересно, сейчас выборочно. Но тот «Русский альбом» — это, конечно, уникально было
И. Цуканов
— Но он был очень тяжелый по настроению. Как вы находите эти песни, это же не так, наверное, легко?
А. Гусейнов
— Они или каким-то образом случайно приходят, в интернете или еще где-то, но половина из них уже через наши передачи, статьи, люди знают и мне просто присылают: послушайте это или это. Мне вчера, например, прислали четыре украинских казачьих канта, причем я такой жанр даже не слышал. Там что-то готическое, смесь такая интересная, я даже хочу Наташе Сербиной, это моя подруга, она у вас была тоже здесь — лирница украинская. Она специалист, кандидат искусствоведения, я хочу ей переслать, чтобы она объяснила, что это за жанр, потому что очень интересный жанр. Таким образом нам пересылают, и мы все, что подходит, берем в репертуар. Нам очень помогают слушатели наши в этом смысле
К. Лаврентьева
— А как вам вообще живется в светском мире с такой самобытностью, уникальностью? У вас есть светские друзья? Есть какие-то ниточки, которые связывают вас с обычной жизнью?
А. Гусейнов
— Да, у меня есть светские друзья, которые еще до церковные мои друзья, я их очень люблю. Другое дело, что я с ними реже общаюсь, меньше, но они все приняли мой мир, и, конечно, при мне стараются не богохульствовать, это исключено в моем присутствии. Я, в общем, нормально себя ощущаю. А если вы имеете ввиду вообще, в принципе, в социуме — я активную позицию занимаю, не чураюсь. Считаю, что мы, кто может, мы должны активно жить. Это не значит навязывать себя, но глядя на нас должны понимать, что православие — это радость
К. Лаврентьева
— А в чем активность православного христианина по-вашему должна проявляться?
А. Гусейнов
— Чтобы нести окружающим радость, вот это точно. Вдохновлять на жизнь всех. Для этого надо над собой работать. Я начал про психологизмы говорить, не договорил, что беда просто сейчас: ах, у меня депрессия — замечательно. Я не исключаю, есть клинические случаи. Но никто не разбирается в изначальной природе. А все святые, кто касались этой темы, в том числе Николай Сербский, в один голос говорят, что это когда человек начинает не следить за мелкими грехами — где-то матернулся, осудил, по мелочи, и в этом не очищается, не кается, не исповедуется, не работает — вот эти мелкие не исповеданные грехи сплетаются в сеть уныния. И как Николай Сербский сказал: «Они сплетаются в сеть уныния и делают гнездо для самых черных печалей в сердце». И надо с этого начинать
К. Лаврентьева
— Это очень важно. Ведь даже среди верующих сейчас эта тема уныния и депрессии педалируется все больше и больше
А. Гусейнов
— Причем она педалируется не просто как отдельная болезнь, а ее противопоставляют духовной жизни, типа «вы не лезьте, вы не знаете, что такое депрессия, не надо нам здесь рассказывать про эти грехи». И прямо агрессивно. Другое дело следствие, что человек себя запустил духовно и, конечно, уже когда химические нарушения начинаются — это надо лечить. Я не отрицаю клиническую депрессию, это болезнь страшная, ее надо лечить в психиатрии, тут уже даже психологи не могут помочь. Другое дело, если это врожденное — серотонин не выделяется, это понятно. Но когда человек пишет, что не может помыть чашку и значит, у него депрессия. Встань и помой чашку, победи эту депрессию, сделай этот подвиг, ты прямо миры перевернешь — помой эту чашку.
И. Цуканов
— Адриан, то, что вы сказали о радости — нужно нести радость, но для того, чтобы ее нести, нужно находить где-то эту радость самому. Вы всегда можете найти источник этой радости, для вас каждый день несет в себе какую-то радость или это не такая легкая задача?
А. Гусейнов
— Я не могу, конечно, выступать, как духовный авторитет в данном случае, но я абсолютно убежден, что источник этой радости — это личное общение с Богом. И все эти разговоры про выгорание духовенства и все такое — это все потеря личного общения с Богом. Когда ты начинаешь делать какие-то бытовые дела, которые надо делать, конечно. Но за этими бытовыми делами ты теряешь личную связь с Богом, ты начинаешь выгорать. Якобы выгорать, это просто потеря смысла, потому что теряется личное общение с Богом — я имею ввиду молитвы, Евангелие, непосредственное понимание, что все происходит от Бога. Наехал епископ — все, катастрофа. А ты подумай о том, что всемогущий Бог это видит, прими это, как из рук Божиих. Мне легко говорить, я знаю, что есть тяжелые случаи, многодетные, еще что-то, это очень тяжело, но если ты на все смотришь, понимая, что все в руках Божиих, для этого надо хотя бы молитву Оптинских старцев читать, там эта мысль протаскивается несколько раз, то тогда ты неуязвим просто, потому что ты все принимаешь, как из рук Божиих. И это источник не просто радости, это источник храбрости, источник для творчества, для того, чтобы вообще мир по-другому видеть. Я, конечно, не могу сказать, что я всегда в этом пребываю, но я очень стараюсь. Мне мой духовный отец очень помог, он многое упредил, он мне сильно помог двумя словами: «Не привыкай» — не привыкай к алтарю, не привыкай к храму, не привыкай к молитве, не привыкай к причастию, не привыкай — эти два слова мне так помогли, если вдруг чувствую что-то, сразу — не привыкай. У меня какое-то обновление происходит картины, которую я вижу
И. Цуканов
— И получается не привыкать?
А. Гусейнов
— Его молитвами получается, видимо, не привыкать. Это не значит, что меня не накрывает — бывает, конечно. Но для меня опыт был как раз при его жизни: я как раз у него на послушании был, в горах, топил печку, вдруг нашло какое-то ощущение, что вообще все, никакой перспективы. Даже не помню, почему. И такое ощущение, что сзади меня поставили трехметровую бетонную плиту и навалили на меня. И она меня сейчас просто раздавит и прямо в печку. Я вдруг думаю: что-то со мной ненормально. Я сказал: верую, Господи, помоги моему неверию. Знаете, не могу описать, но в долю секунды никакой плиты, я сижу счастливый. Я настолько обалдел от этого опыта, думаю: ничего себе. Я от растерянности сказал: верую, Господи, помоги моему неверию, и вдруг раз — и картина мира сменилась. Нельзя забывать о брани духовной. На этом зацикливаться, конечно, нельзя — везде бесов видеть, но нам нельзя забывать, что есть и недруги, которые используют любую нашу оплошность, промах, чтобы нам нагадить, как их демонами- мучителями Антоний Великий называл. Они не упустят никакого момента, используют наше здоровье, начинаешь нервничать, они подкачивают тебя, еще что-то. Это нельзя забывать, надо поэтому от Бога не отвращаться, и когда что-то с тобой происходит — шарахнулся головой, скажи: слава Тебе Господи, вроде глупо, а ты уже улыбнулся, уже хорошо, уже как-то и легче
К. Лаврентьева
— Преподобный Серафим говорил: «Стяжи дух мирен и вокруг тебя спасутся тысячи». А что для вас этот дух мирен и как его стяжать?
А. Гусейнов
— Я с 94-го года, двадцать пять лет неотрывно при церкви. И я последнее время понял, не думаю, что это конечная какая-то фаза, но я вдруг понял, что получаю от причастия. Одним словом: что для вас причастие или что вы получаете от причастия?
К. Лаврентьева
— Богообщение
И. Цуканов
— Как раз мир
А. Гусейнов
— Вот. Богообщение — безусловно. Но вдруг такой глубокий мир. Это не просто, что я в мире со всем миром, нет, это такое счастье глубокое. И я понимаю, что даже не просто покой, что тебя никто не трогает, тебе хорошо. А это такое счастье внутри сердца. Я просто понял, что это дар Божий. И вот это ответ на ваш вопрос — мир.
К. Лаврентьева
— И лучшего ответа не придумать
А. Гусейнов
— Ну наверное. Нет, в случае с Серафимом Саровским это уж совсем другие уровни, когда он говорит, что в сердце польется благодать. И конечно вокруг такого человека спасутся тысячи. Но вокруг нас хотя бы близких подтянуть
И. Цуканов
— Еще вы начали говорить, мне кажется, это хорошо относится к теме, которую вы затронули: мне кажется, вы начали говорить о какой-то такой внимательной жизни, внутренней внимательности. О внимательности к мелочам. И мне кажется, что это тоже дает ощущение радости, потому что вы тоже как-то сказали, по-моему, вы Феофана Затворника цитировали, что, когда оглядываешься назад, замечаешь там миллионы случаев, когда Господь к тебе милость проявлял. А как этой внимательности научиться? Вы же работаете с детьми в школе, вы им как-то пытаетесь не то что научить, объяснить хотя бы, что это такое — жить внимательно?
А. Гусейнов
— Пытаюсь, тем более, они экзамены сдают в десятом классе, а в одиннадцатом их мне отдают, что называется, на растерзание, в том смысле, что в свободный полет, и я их готовлю. У меня есть программа, которую я составил и готовлю к встрече с инославными студентами в будущем. И как раз мы разбираем сложные темы: как протестанты заточены, чтобы в тупик не встать, как мусульмане, мы разбираем. И последние десять-пятнадцать минут урока я оставляю на свободные темы. Причем я их не ограничиваю совершенно: от секса до патриарха — любое давайте
И. Цуканов
— Вопросы задают?
А. Гусейнов
— Задают. И мы довольно откровенно все это разбираем, милостью Божией. У меня есть секрет педагогический, почему у меня получается: я Бога шантажирую всегда, говорю: Господи, это же души, ты мне их вручил, я тупой, я что-то сейчас не то сделаю, помоги пожалуйста. И Он мне помогает, потому что я тупой и реально что-то могу не то, иногда делаю, редко. А он-то знает, что я могу отчебучить, и Он мне помогает. Слава Богу, как-то получается. И то, что мы говорим, на самом деле, конечно, их тоже касается. И эти мелочи — начать со слов Евангелия, что «За каждое праздное слово ответ дадите». Я, во-первых, поэтому советую всем православным христианам на каждой исповеди каяться в празднословии, ни одну исповедь не пропускать, а во-вторых, просто взять и начать наблюдать за собой, причем не только внешне, а внутренне. Например, ты идешь, начинаешь петь: остановите, Вите надо выйти — тормози сразу. Это многолетняя работа. Начинаешь над собой работать — потихоньку, оно все равно лезет, едешь, радио играет, и у тебя все это в голове началось. И вот это у себя тоже контролировать. Это, мне кажется, аскетическая практика такая для мирян. Но, конечно, тем, кто матерится — начать с того, что не матерится, а еще лучше — начать пробовать не осуждать. Практика не осуждения просто гарантирует спасение — не суди, да не судим будешь, это известно из патериков: когда грешный монах умирал, но он хитрый был, он занимался только тем, что никого не осуждал. И когда архангел предстал с хартией его грехов, начал читать, он говорит: подожди, там есть осуждение? — Нет осуждения. — Он: Ну а как же — не суди да не судим будешь? И архангел разорвал это. Ну что нам надо — не осуждать просто, и все. Даже не надо какие-то вериги носить, просто не осуждать
К. Лаврентьева
— А как мы привыкли говорить — я не осуждаю, я рассуждаю. Или: я же правду говорю
А. Гусейнов
— А кстати, тоже надо различать, потому что, если сказать прямо: видеокамера засняла, как человек своровал. Даже в этой ситуации, когда факт налицо, сказать: он — вор, мы его осудили. Если скажем, что он своровал — мы осудили поступок, хотя бы начать с этого, это тоже очень важно. Недавно с одним другом откровенно разговаривали, я говорю: слушай, ну зачем ты под себя подминаешь христианство, это неблагодарное дело — создавать квазихристианство, прекрати. Он мне в ответ пишет: да, я лидер, я грешный, прости меня, я лидер квазихристиан. Я говорю: ты мне приписываешь осуждение, я тебя не осуждал, я говорил, что зачем ты этим занимаешься. То есть очень важно отделять грешника от греха. А потом уже может и придет такое, что с любовью будешь как-то об этом...
И Цуканов
— Последнее, что хотелось обсудить успеть — вашу преподавательскую деятельность. Последнее время часто слышу такие слова, что вроде как и не надо проводить уроки православной веры или Закона Божьего, потому что уроки не воспринимаются, если это — урок. Надо в какой-то другой форме. А по вашему опыту как?
А. Гусейнов
— Очень сложный вопрос, потому что с одной стороны, конечно, знания надо давать, чтобы они хотя бы Писание, Ветхий Завет знали. Другое дело, что я категорический сторонник того, чтобы за основы православной веры не ставить каких-то плохих оценок. Это не значит, что перед ними выплясывать, и все хорошо. Но я категорический сторонник того, что это должно быть интересно. Нельзя ни в коем случае основы православной веры преподавать просто так, схоластично. С другой стороны, без экзальтации, что это — живое, это актуально в нашей сегодняшней жизни. И самое главное — чтобы они чувствовали, что человек в теме. Потому что есть очень большой соблазн поназначать людей, которые не в теме, они будут преподавать детям, которые на голову, на две уже в церковной практике их превосходят и тогда уже это, конечно, фиаско полное. Но преподавать надо, здесь золотую середину надо иметь ввиду. Не гнобить их, на лето ни в коем случае не задавать никаких заданий по этому предмету, потому что я помню, когда нам вообще что-то на лето задавали, это как проклятие какое-то. А если это еще делать с помощью основы православной веры, то это антимиссия, конечно
К. Лаврентьева
— Что для вас самое радостное в православии?
А. Гусейнов
-В православии? Воскресший Христос
К. Лаврентьева
— И лучших слов для завершения программы никогда ни за что не придумаешь. Огромное спасибо за этот разговор о ярком, радостном православии, о вере, пути к вере. Сегодня у нас в гостях был замечательный Адриан Гусейнов, лидер ансамбля «Ихтис», преподаватель основ православной веры в студии «Вечера воскресенья» на Светлом радио. В студии с вами были мой коллега Игорь Цуканов, и я, Кира Лаврентьева. Также напоминаем о том, что Адриан Гусейнов — лидер ансамбля «Ихтис» и, собственно, сам ансамбль «Ихтис» будет выступать на Светлом концерте в Крокус Сити Холле тридцатого сентября в честь пятилетия радио «Вера»
И. Цуканов
— Приходите пожалуйста
К. Лаврентьева
— Очень приглашаем вас, вы не пожалеете, уважаемые радиослушатели. Еще раз огромное спасибо, Адриан
А. Гусейнов
— Спасибо вам за приглашение
К. Лаврентьева
— Спасибо, уважаемые радиослушатели, за внимание
И. Цуканов
-И напоследок хотели бы все вместе послушать ту самую песню, о которой вы сегодня уже упоминали, которая стала визитной карточкой ансамбля «Ихтис» — «Вера наша»
К Лаврентьева
— Всего хорошего, до свидания
А. Гусейнов
— Ничего не бойтесь, с нами Бог
«Поэт Николай Старшинов». Сергей Арутюнов
В гостях у Дмитрия Володихина был доцент Литературного института имени Горького Сергей Арутюнов.
Разговор шел о поэте-фронтовика Николае Старшинове, о его удивительной судьбе, об участии в Великой Отечественной войне и о том, как в советские годы он сохранил веру в Бога.
Ведущий: Дмитрий Володихин
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Христианин в современном обществе». Сергей Андрияка
У нас в гостях был народный художник России, ректор Академии акварели и изящных искусств Сергей Андрияка.
Наш гость рассказал о том, как и почему он решил пойти по стопам отца и стать художником, и какую роль в его жизни и творчестве играет вера. Также разговор шел о выставке акварельных работ нашего гостя, приуроченной к его 65-летию.
Ведущая: Кира Лаврентьева
Кира Лаврентьева
— Вечер воскресенья на Радио ВЕРА. Вновь приветствует вас. Здравствуйте, дорогие наши слушатели. Меня зовут Кира Лаврентьева. И, как всегда, в этом часе мы говорим с нашими гостями о христианине, о жизни христианина в светском обществе. И сегодня я рада вам представить нашего сегодняшнего гостя. У нас в гостях Сергей Николаевич Андрияка, народный художник Российской Федерации, основатель и художественный руководитель школы акварели, ректор Академии акварели и изящных искусств, и еще много-много-много можно разного рассказывать о Сергее Николаевиче. Здравствуйте, Сергей Николаевич.
Сергей Андрияка
— . Здравствуйте.
Кира Лаврентьева
— Я очень рада вас видеть сегодня в этой студии. Мы поздравляем вас с вашим прошедшим юбилеем. Летом вам исполнилось 65 лет.
Сергей Андрияка
— Ну да.
Кира Лаврентьева
— И в честь этого сразу расскажу нашим дорогим слушателям. Открывается выставка 21 сентября на Пречистеньке-19, если не ошибаюсь, музейно-выставочном комплексе Российской Академии Художеств. 21 сентября она открывается и продлится до 29 октября. И там можно с вами пообщаться, но в избранные дни 30 сентября и 28 октября, я это еще раз повторю в течение сегодняшнего нашего разговора, в 12 часов два раза вы будете присутствовать на этой выставке, вы сможете пообщаться со всеми желающими, с теми, кто хочет прийти, так сказать, впитать дух.
Сергей Андрияка
— Да, да, и, собственно, люди могут и задать вопросы, потом я, наверное, проведу по возможности экскурсию по выставке с какими-то комментариями, рассказами, которые, собственно, имеют многие работы. Это интересно.
Кира Лаврентьева
— Сергей Николаевич, ну давайте сразу к делу перейдем, поговорим о вас. Не секрет, что мир изобразительного искусства, конечно, открыл вам ваш папа. Ну как-то вот...
Сергей Андрияка
— Конечно, нет, и я даже больше могу сказать. Что он, наверное, был моим главным учителем. При том, что я его не видел за работой. Так как-то случилось, что все-таки преподавательская деятельность у него отнимала большую часть времени, и если он и писал, то он писал урывками. В летний период, когда ездил с детьми на пленэр, на летнюю так называемую практику. Где была хоть какая-то возможность ну как-то вот пописать. Порадоваться этой природе, красоте и как-то ее изображать. Но, тем не менее, тем не менее, всё равно он был тем человеком, который определял, вот когда я только начинал рисовать, писать, он определял какой-то вектор. Все работы я ставил на пианино. Такое чёрное очень красивое, к сожалению, расстроенное, это «Mюльбах» дореволюционное, стояло. И на нём у меня, значит, обычно на таком чёрном фоне стояли мои работы. Работы, которые я успел сделать за текущий период. Вот он вечером приходил, и, конечно, уже был его определенный приговор, что ему нравилось, не нравилось. Как-то он меня поддерживал во многих вещах, которыми, ну, там, к примеру, работы по памяти он меня поддерживал, потому что официально такой программы не было в школе Суриковской.
Кира Лаврентьева
— Который был ректором.
Сергей Андрияка
— Он был не ректор, он был директор.
Кира Лаврентьева
— Директором Суриковской школы был ваш папа.
Сергей Андрияка
— Да, и он заслуженный художник России. У него так получилось, что он... Ну, в общем-то, пришел в эту школу работать с самого начала, с 1939 года, потом был перерыв, он ушел добровольцем на фронт. Пришел с фронта после войны, немножко работал в студии Грекова, потом опять пришёл в эту школу и до конца дней своих преподавал, и был последние 8-9 лет директором этой школы. То есть, в общем-то, у меня вся история школы, она была перед глазами. То, что касается и преподавания, и обучения, ну, всё это я видел. Всё это знал, и традиции школы тоже, конечно, впитались в меня очень основательно. Ну, а потом, конечно, он ушёл из жизни, когда я только поступил в Суриковский институт. И у меня жизнь резко изменилась, она поменялась, потому что я потерял того единственного, наверное, проводника. Педагога, проводника, который меня вёл по жизни, да, и его не стало. И у меня как-то такая растерянность появилась, я вообще ударился в разные какие-то даже странные направления. У меня там был экспрессионизм вообще. Ну, чем я только не пробовал заниматься. Потом меня увлекла Япония. Японское искусство, китайское искусство. Потом я от всего этого отошел, и у меня как-то был уже ориентир такой, видимо, меня как-то, знаете, как Господь ведет человека, вот Он меня вот как-то вел. Вел, вел, и привел к тому, что к 80-му году было решено на государственном уровне праздновать 600-летие Куликовской битвы. И всё, что было с этим связано, исторические разные лекции, мероприятия, выставки, поездки туда, это всё-всё-всё-всё организовывалось, всё это создавалось и как-то все реанимировалось. Но это меня очень сильно захватило. История, русская история на фоне духовных всех вопросов. Вот, и, ну, сейчас обычно говорят, вот, в советское время там все запрещалось, все, не разрешалось. Ничего подобного. У нас все было свободно, все, пожалуйста. В Суриковском институте были прекрасные поездки по древнерусским городам, по вообще нашим всем уникальным достопримечательностям. Музеям, которые показывались, двери открывались, хранились, мы это всё впитывали, смотрели, видели, наполнялись вот этой духовной культурой, которая была нам доступна на тот момент. Ну и, собственно говоря, чтение литературы тоже было свободное. То есть, не было проблем читать Библию или какие-то духовные книги, духовного содержания, все было абсолютно доступно и нормально. Ну и лекции были уникальные, которые проходили и по иконописи, и по святоотеческой литературе. В общем, было много всего интересного.
Кира Лаврентьева
— А вы к вере тогда пришли или раньше?
Сергей Андрияка — Ну, меня мама с детства водила, вообще-то, как только я родился. Но тогда только я как-то... Осознанности такой не было, и поэтому у меня так и случилось, что, когда отец мой ушел из жизни, наверное, это был такой первый удар. Хотя нет, первый удар был — это когда мой духовный отец, архимандрит Сергий, ушел из жизни. Это был тоже 1977 год. Они в один год ушли только. Архимандрит Сергий ушел на Рождество Христова прямо в храме.
Кира Лаврентьева
— Ничего себе.
Сергей Андрияка
— Как раз он... Я, к сожалению, на этой службе как раз не был. А отец ушел в конце мая этого же года. Это на меня, конечно, подействовало сильно. И тут еще как-то было много всяких смертей, поэтому меня жизнью потихонечку стало подвигать...
Кира Лаврентьева
— К вечности.
Сергей Андрияка
— К вечности, да. И, естественно, диплом я уже планировал на фоне, может быть, истории, но... Как выразить вечность, которую я ощущал во время отпевания, уже зная хорошо текст, зная глубоко содержание. Вот ты стоишь со свечой, ты понимаешь, что тебя не интересует, кто как стоит, кто чего там держит, у кого какое выражение лица. А самое главное остается то, что ты шагаешь в вечность, и ты уже с теми людьми, которые там. И ты с ними уже как-то в какой-то степени даже связан, ты чувствуешь свою связь, сопричастность с ними, свою любовь к ним. И именно этот момент, когда ты шагаешь в вечность, ты думаешь, а как же это выразить изобразительным искусством? Понятно, что это неизобразимо, это вообще неизобразимая вещь. Хотя она, наверное, чуть-чуть была изобразима. Была изобразима, я дошел в итоге до понимания пространства вот этого иконописного, что, собственно говоря, там, где другое совершенно пространство, нет времени, такое вот другое понимание, которое дано нам видеть в иконописи. В хорошей иконописи это всё. Ну и во время работы самой над самой вещью, ну, в общем, пришел уже... Это рациональное, конечно, понимание, но оно было продиктовано какими-то вот духовными этими поисками. Это изображение креста, потому что крест, получается, что вечность, она выражается как? Она, всё, что вертикальное, это является зримым восприятием человека. И когда мы выходим куда-то в поле, вообще в любое, мы видим только вертикали. Вообще, ну так устроен человек, он видит вертикаль. Поэтому иконы все вертикальные. Они не горизонтальные, они вертикальные. Вот, это зрительное пространство — вертикаль. Но по отношению к горизонтали, она не может быть сама по себе. Вот, и если это соединить, то получится крест от вечности. От вечности к этому изображению, к этому выводу я пришел уже под конец долгой-долгой работы на диплом.
Кира Лаврентьева
— Вечер воскресенья на Радио ВЕРА. Напоминаем, что у нас в гостях Сергей Андрияка, народный художник, основатель, художественный руководитель Школы акварели, ректор Академии акварели и изящных искусств. Говорим мы как раз о пути христианина, о пути Сергея Николаевича в светском обществе. Но не только, наверное, в светском обществе, а вообще как-то вот о пути Сергея Николаевича в этой жизни. И знаете, я вот вас слушаю внимательно, и о чем думаю? Ведь не все дети священников, к примеру, да, становятся священниками. Не все дети композиторов становятся композиторами, не все дети художников становятся художниками, но и так можно долго продолжать. А если порой не по своему выбору становятся, то, к сожалению, всю жизнь так могут, я сейчас про художников, про композиторов, так и могут заниматься ремеслом, что может быть тоже неплохо. Ремеслом, срисовыванием, либо переигрыванием чужих произведений.
Сергей Андрияка
— Это неплохо. Это тоже хорошо.
Кира Лаврентьева
— И в этом мастерстве можно тоже добиться очень больших высот. И я ни в коем случае не умоляю ремесленного труда. Но, Сергей Николаевич, в вашем случае мы сейчас говорим, конечно, о вдыхании, вдыхании своего чего-то очень глубинного в творчество. И когда у вас это началось? Когда вы поняли, что вы не срисовываете и не пишете что-то уже так по готовому шаблону, а творите?
Сергей Андрияка
— Это вы знаете, вот такой классический пример, я его уже много раз приводил, может быть, даже не знаю для радиослушателей, которые меня знают, они, наверное, просто это уже слышали много раз. Ну, когда я ходил на подготовительные такие вот, классы, курсы для поступления в Суриковскую школу, я ходил не к своему отцу, а там были другие педагоги. И вот там был цветок, я, значит, писал этот цветок, с натуры там, всё внимательно. И зашёл отец, он зашёл, посмотрел, говорит: «Ты молодец, цветок у тебя очень красивый». Я каждый лепесточек пытался сделать, все. Очень добросовестно. Он говорит: «Но, твой цветок не пахнет».
Кира Лаврентьева
— Ого.
Сергей Андрияка — И вот это для меня был, конечно, такой приговор, шок. Что мне надо сделать, чтобы он пах? И вот я начал там что-то смывать, что-то размывать, что-то поправлять. Мне хотелось, чтобы он пах, а что сделать для этого? Я не знал, что сделать. И вот спустя какое-то время, он мне говорит: «Вот с того момента, когда ты это понял и начал это делать, вот началось искусство». Вот. Но это... потому что творчество — это вещь неосознанная. Она, по сути дела, не поддается такому абсолютно...
Кира Лаврентьева
— Регламенту.
Сергей Андрияка
— Регламенту и рациональному объяснению. И потом, конечно, в искусстве, во всем искусстве, в мировом искусстве, все движет вот эта духовная энергия. Она, по сути дела, у человека может быть сильная, может быть слабая, может быть положительная, может быть отрицательная. И она входит в произведения. Она у музыканта, им руководит во время исполнения тех или иных произведений. Это 100 процентов. Потому что вот сейчас этому не уделяют внимания. Ну, сегодня время, так скажем, Макдональдса такого. Всё безразлично, всё равно. А по-хорошему, ну, даже хорошее музыкальное произведение искусства, это не хорошая мелодия, а в первую очередь и самое главное, это исполнитель. Это кто исполняет.
Кира Лаврентьева
— Точно.
Сергей Андрияка
— Это сила исполнения. Поэтому я вот в своей жизни очень люблю музыку. К сожалению, я ей никогда не занимался. Ну, может, и «Мишка на ухо наступил» это тоже есть. Но самое главное, что я всегда собирал пластинки. Я занимался выдающимися исполнителями, меня они всегда интересовали. Это начало 20 века исполнители великие. Разные симфонические, вокальные. И любое произведение искусства, я это знаю по своим работам, оно живет самостоятельной жизнью от меры той вот этой духовной энергии, которая вложена в эти вещи.
Кира Лаврентьева
— Сергей Николаевич, в интервью Владимиру Легойде в программе «Парсуна» меня совершенно поразила одна вещь. Вы говорите о том, что, когда ты как художник, как творец. И в какой-то момент, естественно, в творческом процессе, это знакомо многим людям, которые творят. Ты понимаешь, что ничего не понимаешь, это я сейчас цитирую, ничего не можешь, и ничего не знаешь. Ты опускаешься на самое дно, и тебя поднимает с этого дна божественная сила. И ты начинаешь что-то делать, говорите вы, и вот тогда рождается что-то по-настоящему глубокое. Мы знаем, что у Сергея Рахманинова перед написанием второго концерта было совершенно дичайшее, чудовищное состояние в течение двух лет. Он в нём находился перед написанием вот этого его известного второго концерта Рахманинова, который мы все знаем. Меня это тогда поразило, когда я это читала. И тут я слышу что-то подобное у вас в программе.
Сергей Андрияка
— Это на самом деле так, это момент смирения определенного.
Кира Лаврентьева
— То есть это надо, получается?
Сергей Андрияка
— Абсолютно.
Кира Лаврентьева
— То есть это надо опуститься на это дно и самость свою убрать и родить что-то действительно великое.
Сергей Андрияка
— Но это, понимаете, это нужно, чтобы было по-настоящему. Это не то, что человек специально себя накрутил, вот я такой-сякой, нет. А это внутреннее ощущение полного своего бессилия, своего неумения, незнания, непонимания, что ты вот действительно себя уже опускаешь до самого низа. Это даёт высочайший результат. Потому что это уже не ты пишешь, не ты работаешь.
Кира Лаврентьева
— Но это очень больно.
Сергей Андрияка
— Нет, это не больно. Это не больно, это, знаете как, это необходимо. Это просто необходимо каждому, каждому человеку. Вот я даже такие примеры приведу, вот, знаете как, они, может быть, не совсем такие, но похожие. Вот если ты очень самоуверенно, ну, допустим, я провожу мастер-класс, да. Ты самоуверенно, что я сейчас сделаю вот это, я это умею, я это могу, всё... ты приходишь, и у тебя происходит сбой. Сбой. Может быть, это зритель не видит, но ты видишь, что у тебя произошёл сбой. Что ты делаешь плохо, ты делаешь не то, у тебя есть самоуверенность, ты это делаешь совершенно неправильно. А вот когда ты себя умоляешь, смиряешь и доводишь до какого состояния, что вот если Бог даст, это у тебя получится, если ты вот как-то вот... Тогда оно будет! И оно получается тогда просто необыкновенно правильно.
Кира Лаврентьева
— И ты уже не понимаешь, как это получилось.
Сергей Андрияка
— Да, а когда вот такие работы ты делаешь, я помню творческие работы, когда ты просто делаешь, делаешь. А потом ты включаешь как бы разум, смотришь: " А это что я делал, не я делал, когда делал, как делал? Смог бы я сейчас еще раз это сделать, наверное, нет«. Такие моменты тоже происходят.
Кира Лаврентьева
— А что влияет, по-вашему, на вот эту трансляцию художникам определенного духа? Ведь мы понимаем, что есть, например, Исаак Левитан, который не был воцерковленным человеком в общепринятом смысле. Который уже сейчас, как бы, нам известен этот смысл. Он нерегулярно, так назовем это, посещал храм. Но при этом его сюжеты можно назвать не то что религиозными, они духовные. Ты смотришь на его картины, понимаешь, что ты погружаешься в какую-то духовную жизнь. А есть художники, ну не будем называть имен, которые воспроизводят инфернальные какие-то ноты в своем творчестве. Они были, есть и, наверное, будут, и художники, и писатели, и режиссеры, и актёры. И абсолютно любой человек, видимо, может как-то рай нести в этот мир, а может нести не рай. А чего это зависит, Сергей Николаевич?
Сергей Андрияка
— Это, вы знаете, это зависит от внутреннего состояния человека.
Кира Лаврентьева
— От его направленности?
Сергей Андрияка
— Мы же тоже все прекрасно понимаем. Можно в храм ходить, но при этом...
Кира Лаврентьева
— Не быть там.
Сергей Андрияка
— Не быть там, да. Он как бы так, внешне будет. А бывает человек, может быть, и не часто он ходит, и, может быть, и редко. А, может быть, даже и у него душа такая, что, как у меня отец Сергий очень правильно говорил: «Весь мир храм для кого-то». Он тоже может быть. Ну, то есть, он его ощущает, он его чувствует. Это потому, что, наверное, Господь судит не по форме, а по содержанию, по сути. Поэтому это внутреннее состояние. Это внутреннее состояние человека. Это его... и потом есть вещи, с которыми человек родился. Вот это тоже нельзя скидывать со счетов. Это является... ну, он с этим родился. Вот у него очень сильная энергетика, очень сильный вот этот вот... этот сильный посыл. А у другого слабый посыл, ну ты с ним ничего не сделаешь, ничего нельзя с этим сделать. Это нельзя сказать, что это плохо. Но для, допустим, искусства это имеет большое значение. Но оно имеет значение как в положительном, так и в отрицательном смысле, потому что можно нести и отрицательный заряд, очень сильный заряд. Но у меня вот с Манежем тогда было, с пожаром Манежа, такая была история, очень такая тяжелая. Ну, я просто понятно, что я вот эту трагедию переживаю, рушится там крыша. У меня через несколько часов должны были перевезены быть там почти пять тысяч работ, и уже плакаты висят на фасаде, и один плакат там прогорает боковым огнем, а эти остались. И они сохранились как бы, они не сгорели. Но вот всё это вот, понимаете, вот это вот всё жуткое такое зрелище, вот это ужас такой, да, вот этого всего пожара, всего. Я не мог, реклама была везде сделана, всё вот, меня трясёт. И я понимаю, что я должен это написать не для того, чтобы... Это как какой-то пиар или что-то, а для того, чтобы просто освободиться от этой тяжести, которая во мне. Я вот должен написать, я должен высказаться и освободиться. Я эту вещь пишу, я ее пишу очень быстро. Она большая, довольно полутораметровая, но я ее пишу очень быстро. Пишу всё, и у меня как-то вся эта энергия уходит в работу. А работа тяжелая. Работа тяжелая. И вот когда она висела у нас в музейно-выставочном комплексе школы акварели, а смотрители мне говорят: " Вы знаете, возите ее по выставкам, где хотите, она не должна висеть здесь у нас, нам тяжело просто от этой работы «. Вот, понимаете, вот при всем притом. И притом там был такой случай, очень знаменательный случай был. Директор этого комплекса, Станислав Каракаш, после этой трагедии он ко мне пришел и говорит, ты знаешь, хочешь верь, хочешь не верь. У него там стоял сейф, огромный сейф. А над сейфом висела икона. Но температура в горящем здании была чудовищная. Там плавилось все. И он говорит, вот ты понимаешь, ты не поверишь, я открыл этот сейф, там пепел. А икона висит.
Кира Лаврентьева
— Вечер воскресенья на Радио ВЕРА продолжается. Еще раз здравствуйте, дорогие друзья. У нас в гостях сегодня Сергей Андрияка, народный художник Российской Федерации. Основатель и художественный руководитель Школы акварели, ректор Академии акварели и изящных искусств. Также напоминаю вам, что мы сегодня поздравляем Сергея Николаевича с юбилеем.
Сергей Андрияка
— Спасибо.
Кира Лаврентьева
— И хотим поделиться с вами интересной информацией о том, что с 21 сентября в честь юбилея Сергея Николаевича открывается выставка по адресу Пречистенка, 19. В музейно-выставочном комплексе Российской академии художеств. Она продлится до 29 октября. Вы можете посетить её в любое удобное для вас время. И также два дня в течение всего этого периода на выставке будет присутствовать Сергей Николаевич. И если у вас есть какие-то вопросы, вы хотите с ним познакомиться, прийти, пообщаться, вы сможете это сделать 30 сентября и 28 октября в 12 часов. 30 сентября и 28 октября Сергей Николаевич будет вас ждать на Пречистенке, 19. И будет очень вам рад в этот день.
Сергей Андрияка
— Да, милости просим.
Кира Лаврентьева
— Да, Сергей Николаевич, ну, конечно, интереснейшие вещи вы рассказываете. Интереснейшие. И меня поражает тот факт, что в каком состоянии ты пишешь картину. Я помню историю, когда у вас с собакой такая довольно-таки трагичная история. С собакой такая была, да, трагическая была вещь тоже. Вы написали фактически такой красивый-то по факту очень пейзаж, красивый. Если человек не знает, да, он, наверное, так и не догадается. А на вашего друга он повлиял.
Сергей Андрияка
— Ну, это, вы знаете, это всё происходит в нашей жизни. Мы же люди. И, конечно, бывают какие-то очень сильные переживания, проблемы, трудности, которые ты не можешь ну, как-то, ну, наверное, более духовно пережить как-то спокойнее, к этому отнестись. И оно выливается у художника, у творческого человека вот в его изображения, в его искусстве, в его каких-то картинах. В музыкантах, в его исполнении, в музыке. Тоже никуда не денешься от этого, это совершенно понятно. И можно даже, знаете, как, вот не зная художника, идти по выставкам, ну, там, не знаю, в Третьяковку пойти, там можно просто проследить состояние души человека, состояние того или иного художника. Как вот он светлый, не светлый. Какие-то моменты, может быть вехи какие-то его жизни, потому что он тоже мог меняться внутри. Это тоже очень интересно. Это особая такая тема. И бывают художники одного времени, одного периода, одной эпохи. Вот даже, собственно, с одними традициями академическими. Но, оказывается, один более светлый по своему подходу, а другой так немножечко черноватенький, внутренне черноватенький. Эта черноватость, конечно, она вылезает. А с помощью энергии можно и, конечно, и вообще отрицательно очень сильно действовать на людей, как Сальвадор Дали действовал. Но это, получается, такая власть некая. Это уже демонизм такой, вот точно, сатанизм, который, конечно, он нес другой свет. Это свет такой потусторонний, нехороший свет, и он этот свет, конечно, культивировал очень сильно. Он действует, очень сильно действует. Сюрреализм очень сильно действует, особенно Дали. Он очень имеет большую энергетику, воздействие. Почему люди и не могут равнодушно пройти, равнодушно нельзя пройти, потому что это очень большого воздействия энергетика, но она разрушительна, она уничтожает человека.
Сергей Андрияка
— Я перед интервью пересматривала в интернете, пока что в интернете ваши картины, думала, что мне ближе, и поняла, что вот прям душа моя открывается, когда я смотрю на картины «Ипатьевская слобода», вот этот деревенский, совершенно зимний пейзаж, этот сюжет, вот потрясающие эти дома. Знаете, очень легко в интернете можно найти. Вот. И, знаете, Сергей Николаевич, ну у вас же еще и очень много других стилей, в которых вы работаете, других картин. Вот если вы хотите отдохнуть, вот к вам придут сейчас, скажут, Сергей Николаевич, отдыхайте, пишите вот то, что у вас душа пожелает, вам ближе всего, какой стиль письма?
Сергей Андрияка
— Ну, он не стиль. Вы знаете, просто на каждый период есть какие-то вещи, приоритетные какие-то сюжеты. Потому что я безумно люблю природу. Вот просто природу. Вот я на дачу собираюсь поехать и говорю жене: «Поедем любоваться красотой». И мы едем любоваться. Причем, красота, она может быть и дождливая, и солнечная, и зимняя, и летняя, и жаркая, и любая! Она всегда красота, это здорово! Но на сегодняшний день, конечно, мы сейчас приехали с Соловков, как-то соловецкая тема одолела меня. Понимаете, бывает такой момент, когда ты всё время об этом думаешь. Они у тебя прокручиваются, просто эти темы, которые ты должен написать, должен сделать, должен сделать. Вот ты не можешь их не сделать, потому что они всё время перед глазами, ты их, ну, значит, надо их сделать, надо воплотить в жизнь. Поэтому, ну, вот этим вот как-то вот я там. Соловецкий лес, конечно, потрясающий. Потрясающее там очень красивое море, красивая природа, богатейший край. Ну, он духовно богатейший. Он не внешне, там, конечно, много ягод, грибов, там это всего, это всего здорово, но самое главное, что там все пропитано духом, духовно пропитано. Дело здесь, конечно, во многом и в самом монастыре, в первую очередь, потому что он освящает как-то, и вообще это место, которое основано было монахами Зосимой, Савватием и Германом. Это, конечно, и монастырь сам, и ход служб, которые там проводятся, вот, настоятелем Владыкой Порфирием, с братией. Там, понимаете, не могут жить люди, ну, там, не знаю, карьеристы, плохие. Они просто там не могут жить. Там такие условия тяжелые, суровые, что в них остаются только люди, которые живут настоящей духовной жизнью. Они просто там не выживут. И для них смысла там жить нет никакого. Ну а что он там будет ждать? Что он там будет подвигаться по службе? Нет. Или он какие-то там приобретения получит материальные? Тоже нет. Но там этого ничего нет. Это просто вот есть, как говорится, какой-то вот островок духовной жизни. Такой уникальный островок, который вот мне он очень дорог, близок, и не только мне, а в общем-то сейчас его полюбила вся моя семья. С супругой мы сразу влюбились, но и дети, они постепенно, постепенно, они как-то, ну, та... Не сразу, потому что первый раз они маленькие были, видимо, они приехали, то говорили: «Мы больше сюда никогда не приедем».
Кира Лаврентьева
— Ну, потому что долго, тяжело, холодно.
Кира Лаврентьева
— Да, да, да. Ну и вообще там...
Кира Лаврентьева
— И раньше ехать было, наверное, не так-то просто.
Сергей Андрияка
— Ну там даже, знаете, как вот... Ну такой был смешной. Мы переживали, что гаджеты сегодня, ну, они, конечно, человека превращают так, ну, немножко, так если грубо говоря, дебилизирует его, делает его таким...
Кира Лаврентьева
— Роботом.
Сергей Андрияка
— Аутистом. Да. И дети, естественно, но они с этими гаджетами, особенно молодежь, они... Ну и жена, она подошла там на исповеди, сказала: «Я переживаю, что я все-таки, но им купила эти гаджеты, и вот такая история произошла, вот я виновата». На следующий день происходит такое событие, оно смешное с одной стороны, а с другой стороны очень показательное. На Соловках ты только подумал, и это происходит. Мы выходим на этюды, на море, а мои дети говорят: «Пап, мы будем эти ракушки собирать». А я говорю: «Я писать вот тут буду, в 20 метрах сидеть. Ну, вы подходите, когда вы там ракушки насобираете». И тут приходит прилив воды, заливает их все телефоны, и все в мгновение вырубается.
Кира Лаврентьева
— Класс! Знак некий, да, такой?
Сергей Андрияка
— Ну да, ну просто вот, ничего не говоря, вот все исполняется.
Кира Лаврентьева
— Поразительно. Поразительно. Но ведь вот это вот детское воображение, вот это детское воспитание вкуса, оно как происходит? Путём насмотренности некой?
Сергей Андрияка
— Когда нужно показывать, показывать, показывать. Ну конечно, конечно. В первую очередь, это, конечно, когда они всё видят. Но не всегда, не всегда вот слово, когда обычно говорят, личный пример является главным. Ну, они видели, как я с утра до ночи сижу, работаю. Конечно, они, может быть, в таком ритме не работают. Сейчас не работают в таком ритме. Но я-то, потому что этим живу. Ну, живу, ну, вот как, у меня отнять искусство, это как-то вот, ну, наверное, отрезать у меня самые главные органы мои все. Я не знаю как-то. Ну, невозможно это сделать. Вот. А, ну, они ещё, может быть, не живут этим в полной мере, но занимаются этим, учатся, работают. Ну, может быть, к ним это когда-нибудь и придёт, по-своему придёт. Потому что здесь, ну, насильно любить нельзя. Это тоже добровольная вещь. А я этим живу. Если мне не давать долго писать. Какие-то обстоятельства жизни мешают, день прошел, два, три, четыре, мне не дают писать, я становлюсь вообще раздражительным, но вот действовать на всё, вот на всё, мне очень плохо. Мне дали пописать, всё, я уже человек.
Кира Лаврентьева
— Воспрял.
Сергей Андрияка
— Да.
Кира Лаврентьева
— Сергей Николаевич, а вы примете со спокойствием, если ваши дети не пойдут по вашему пути?
Сергей Андрияка
— Спокойно. Но, они пошли уже.
Кира Лаврентьева
— Уже пошли.
Сергей Андрияка
— Уже пошли. Причем у меня вот дочка средняя Лиза, она сейчас прекрасно и преподает. Она в первом выпуске закончила академию. Прекрасно преподает. У нее дар преподавательский очень хороший. Делает выставки, творчески работает. Ну и, в общем, она как-то многое-многое сейчас понимает и по жизни, и по глубине своей вот такой жизненной. Вот, ну, она вот как-то... Ну, а я думаю, что вот Софья, она сейчас на дипломе, тоже все время работает, все время. Ну, ее надо немножко только направлять, чуть-чуть. Она все время работает, тоже вот искусство для нее очень важно, составляющая очень такая главная. Ну, а младшая тоже учится, но вот она еще не дошла до диплома, но уже об этом думает, и она так... Ну, у неё свои какие-то есть особенности, свои. Ну, вот сын не пошёл по этой стезе. Ну, я думаю, он не пошёл просто по той причине, что его в детстве там получилось так, что как-то не стимулировали его детское творчество. Когда он в школе учился, общеобразовательной. Потому что я это контролировать не мог. Вот, и там над ним смеялись, там, в общем, а так он и цвет очень красиво чувствовал, и все, если бы его с ним, его как-то поддерживали по-человечески, то, наверное, может быть, он бы тоже пошел по этому пути.
Кира Лаврентьева
— Вечер воскресенья, на Радио ВЕРА. Напоминаем, что у нас в гостях Сергей Андрияка, народный художник, основатель и художественный руководитель Школы акварели, ректор Академии акварели и изящных искусств. Меня зовут Кира Лаврентьева. Сергей Николаевич, но ведь это такой серьезный, очень глубокий вопрос. Как человека раскрыть, как ребенка раскрыть. Вот вы вообще многодетный отец, и получается, что вы не только, да, трудитесь на поприще изобразительного искусства, преподавания, у вас есть своя собственная методика преподавания детям. Об этом уже были программы на Радио ВЕРА. Об этом можно, кстати говоря, рекомендую очень послушать. Это действительно интересно, это авторская методика, она придумана и разработана и вами. Но у вас есть ещё свои дети, которые выбиваются из вот этого вот, значит, ряда студентов, учеников, которые в школе, и это уже совсем другая история. Вот как это, Сергей Николаевич, как правильно-то с ними быть, с детьми. Чтобы не пропустить их, что ли, раскрыться им, как-то дать возможность?
Сергей Андрияка
— Ну, вы понимаете, они в первую очередь видят. Вот, понимаете, здесь, на мой взгляд, никакого насилия не должно быть. Учить с детства, вот в детстве у любого человека, у любого ребёнка, абсолютно у любого, есть потребность что-то делать руками. Плюс к этому у него есть тяга к музыке. У каждого ребенка. Он, там, кто-то хочет петь, кто-то хочет танцевать, кто-то хочет учиться на музыкальных инструментах играть. Но это потребность такая, внутренняя потребность. Вот он рождается, вот она есть. И такая же история с изобразительным искусством. Он хочет рисовать. Он просто берет и там что-то срисовывай, каля-маля какие-то делать. Ему хочется лепить из пластилина. Что-то делать, мастерить что-то. Девочкам вышивать что-то хочется. Это сродни изобразительному искусству. Вся вот это такая внутренняя потребность. И мне, кажется, просто родителям имеет смысл, несмотря на то что это может принести какие-то неудобства дома, это надо поддержать, всегда поддержать! Потому что у нас, как правило, дети, которые приходят учиться в школу, они, занимаются и музыкой, и иностранный язык, и танцами, и там еще чем-то. То есть у них большой спектр. Я это приветствую, не считаю, что нужно в обязательном порядке, чтобы ребёнок на начальном этапе уже был запрограммирован там, как профессионал. Да не нужно это, вообще не нужно. Это нужно ко всему иметь призвание. А призванных очень мало. Так же, как талантов, очень мало. Это единицы. Это определенное отклонение от нормы. Это... ну, там много очень всяких факторов, которые, наверное, должны сложиться, чтобы человек действительно стал высоким таким профессионалом. Чтобы он этим жил и давал действительно уникальные какие-то результаты. А для того, чтобы просто открыть мир для себя, красоты, ну, пожалуйста, это вот то, что тебе дано, то, с чем ты родился. Ты можешь попробовать рисовать, получить какие-то основы для себя. Ты можешь становиться кем хочешь, не знаю, врачом, педагогом, экономистом, кем угодно. Тебе это не повредит в жизни. Так же, как слышать хорошую музыку. Но её слышать хорошую музыку когда можно? После того, когда ты, ну, немножко тебя приобщат к музыке-то. Чуть-чуть хотя бы ты позанимаешься и тогда ты сможешь и слышать. Это классическая музыка будет не пустой звук вот это все нужно, а делать профессионала из них да ни в коем случае. Ни в коем случае. У меня был вот такой период, когда я поступал в Суриковскую школу, мама прятала мои кисточки, краски. Это был действительно период такой тяжелый, очень жесткий. Вот, она, видя, ну, жизнь моего отца, жизнь многих художников, которые проходили у нее на глазах, она не хотела, чтобы я шел в эту профессию. Ну и потом эта профессия, она такая вот, то ли пан, то ли пропал, то ли будет, то ли не будет, то ли что там будет, неизвестно. Вот. И она мне, тогда как-то сказала: «А ты готов идти до конца»? Вот идти до конца. Ну, это как, наверное, в монастырь человек уходит, вот он говорит, а я готов-то идти до конца? По-настоящему только. Я говорю: «Готов». Вот я иду до сего дня, до конца. Я с этого пути никогда не сворачивал, и не оглядывался. Но это не всегда может оценить маленький человечек. И бывает иногда что-то меняется. Ну, по-разному это всё. Это всё очень сложные вещи, которые... Бывает, что к человеку это приходит поздно. Вот, и он наверстывает упущенное, и он становится блестящим художником, потрясающим художником. Иногда, наоборот, это гаснет, почему-то гаснет, непонятно почему. Оно бывает такой всплеск, и всё в детстве, в юности, а потом всё уходит. Тоже такое бывает. Ну, тут нельзя ничего сказать, посоветовать трудно. Но то, что не надо мешать, если есть желание на начальном этапе этим заниматься, это безусловно. Это безусловно нужно, чтобы ребенок к этому приобщился. Потому что, понимаете, как только он начинает рисовать, вот просто, простые вещи, вот он там яблочко, там грушу, там еще что-то, ну вот простое, то, что вокруг него. Простой мир его, он перед ним открывается, он им любуется, он этому миру радуется, он на него смотрит другими глазами. Он открывается вообще, вот этот бесконечный красивый божественный мир. Это чудо, и это вот чудо, которое именно благодаря образованию оно дается человеку. И он — всё, вот он уже по-другому видит мир. Ему возвратился тот дар, удивительный дар, который, к сожалению, к сожалению, просто так не открывается. Только смотрение в музее или там ну да, можно конечно уже через музеи, через каких-то старых мастеров, через альбомы, картины. Но когда ты сам берешь это все, то у тебя это действительно раскрывается доподлинно. Да и мастеров ты смотришь по-другому, все ты смотришь по-другому, весь мир другой. Он весь мир другой. Вот, и это закладывается, конечно, в детстве, в основе своей.
Кира Лаврентьева
— Сергей Николаевич, а можно ли делать... У нас осталось совсем немножко времени, мне хотелось очень задать этот вопрос. А можно ли, когда ты уже верующий человек, когда ты много про себя понимаешь, когда ты понимаешь всё практически, про свои возможности в искусстве, можно ли жить не по воле Божьей. Можно ли творить не по воле Божьей? Написать что-то, и ты понимаешь, что это Богу не угодно. Я сейчас даже не беру в расчёт, знаете, какие-то совсем сюжеты непонятные. А вот ты вроде ничего, хорошую картину написал, а понимаешь, что она не нужна. Или сделал что-то, что-то руками такое изобразительное, а понимаешь, что, может и не надо было это делать. Это вот эта градация, она как определяется? Ну как градация?
Сергей Андрияка
— Ну понимаете, если вы уже задали вопрос такой и обозначили, что это не по воле. Вот и ответ, собственно, мы же должны стремиться к исполнению воли Божьей, а не к самости своей.
Кира Лаврентьева
— Давайте я по-другому спрошу. А у вас есть ощущение вот этого вообще? Бывало ли у вас такое, что ты что-то написал, а понимаешь, что-то странное?
Сергей Андрияка
— Конечно. Так очень много мы делаем. Мы в своей жизни слишком много делаем того, чего не является по воле Божьей, к сожалению. Ну, поэтому всегда ставишь под сомнение то, что ты делаешь, то, что ты сделал, то, что ты хочешь сделать. Вопросы возникают. Ну, к сожалению.
Кира Лаврентьева
— Давайте напомним нашим дорогим слушателям, что 21 сентября в честь 65-летия Народного художника Российской Федерации Сергея Николаевича Андрияки открывается выставка по адресу Пречистенка,19. В Музейно-выставочном комплексе РАХ. Продлится она до 29 октября, то есть практически полтора месяца будет возможность посетить выставку, посмотреть экспозицию. И, в общем, насладиться творчеством Сергея Николаевича. И также будут два дня, когда Сергей Николаевич будет там. Можно прийти, познакомиться, пообщаться, задать какие-то вопросы. Это будет 30 сентября, дорогие друзья, запоминаем, 30 сентября и 28 октября. В 12 часов 30 сентября и 28 октября тоже в 12 часов Сергей Николаевич будет вас там ждать. Так что настоятельно рекомендуем посетить выставку. А Сергей Николаевич, Вас благодарю от души за прекрасный разговор, за прекрасный час, незаметно пролетел совершенно.
Сергей Андрияка
— Ну, о многих вопросах можно говорить, потому что слишком много тем.
Кира Лаврентьева
— Бесконечно. О многих можно говорить бесконечно.
Сергей Андрияка
— И они касаются и творчества, и, наверное, не только творчества, и самой жизни.
Кира Лаврентьева
— Так и есть. Огромное спасибо, дорогие друзья. Мы напоминаем вам, что у нас в гостях был Сергей Андрияка, народный художник Российской Федерации, основатель и художественный руководитель Школы акварели, ректор Академии акварели и изящных искусств. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы прощаемся с вами до следующего воскресенья.
Сергей Андрияка
— Спасибо.
Все выпуски программы: Вечер Воскресенья
«Если крестник стал атеистом...» Прот. Алексей Батаногов, Анна Сапрыкина, Наталья Разувакина
В этом выпуске настоятель храма святого равноапостольного князя Владимира в Новогиреево протоиерей Алексей Батаногов, кандидат педагогических наук, мама семи детей Анна Сапрыкина и поэт, журналист Наталья Разувакина размышляли над тем, какова роль крестных, как правильно строить отношения с крестниками и что делать, если крестник становится атеистом.