Рифмы жизни. Дмитрий Сарабьянов.

Здравствуйте. У микрофона Павел Крючков. С вами программа «Рифмы жизни», программа о поэзии и поэтах. Мы читаем и слушаем русские стихи, созданные на протяжении последних двух столетий, – включая и начало нынешнего века.

«Мне никогда не приходило в голову считать себя поэтом. У меня другая профессия – я искусствовед, историк искусства». Такими словами начинается небольшое вступление Дмитрия Сарабьянова к своему поэтическому сборнику «Стихотворения последних лет», к его – и впрямь – последней книге, изданной тиражом в 500 экземпляров, за несколько лет до кончины. Как и другой знаменитый столичный старожил, Сигурд Шмидт, – Дмитрий Сарабьянов прожил всю свою почти девяностолетнюю жизнь в той же квартире, где и появился на свет.

Он оставил после себя несколько десятков непревзойденных научных монографий и сотни статей. В последние годы о нем успели снять небольшой фильм, в котором прозвучало и его тихое поэтическое слово. Именно стихи и открыли мне удивительную внутреннюю жизнь этого смиренного христианина, доброго молитвенного человека, никогда не считавшего себя поэтом.

Уста, уставшие от долгой речи,

С листа читавшие молитвы. Свечи

Как символ вековечного горенья

Непрекращающегося творенья...

Стою поодаль, не тревожа прочих.

(Я быть хочу последним среди них.)

И с глаз Твоих я не спускаю очи,

И взором к голове Твоей приник.

Люблю Твой лик у царских врат придела,

Где плат послушно тянется к углам,

Где золото на нимбе поредело,

А кожа щек и лба еще смугла.

Я прихожу сюда как на экзамен.

Быть может, это старости синдром?

Моя нужда – держать перед глазами

Твой взгляд, испепеляющий добром.

Дмитрий Сарабьянов, июль 2003 года

Мне радостно думать, что я был знаком с этим великим человеком. Вспоминаю сейчас, что когда мы вместе с его бывшим учеником – Юрием Кублановским (поэт закончил искусствоведческое отделение истфака МГУ) пришли к Сарабьянову и его жене Елене Борисовне в гости, – Дмитрий Владимирович сам накрыл на стол, помню, как он угощал нас – под настойку – удивительными грибами домашнего соления, – а я все обводил глазами дивной красоты комнату.

На стенах – картины, на полках – бесконечные альбомы и научные труды.

…А в нашей редакторской папке уже лежали новые стихи: о жене, о друзьях, об исчезающей на глазах старой Москве, о Времени, и, конечно, о самом главном, что непрерывно переживалось и проживалось кротким, стареющим сердцем этого подлинного рыцаря нашего искусства.

Храм замирает перед херувимской,

Как будто вся Москва, а с ней и я,

Склоняется главою третьеримской

Пред самой главной тайной бытия –

В предчувствии Божественного света

И слов заветных, что сказал Спаситель:

Примите, пийте кровь мою. Ядите,

Ядите тело Нового Завета.

И все преображается внезапно,

И пыль блестит как россыпь золотая,

И мир раскрыт, и горизонт не замкнут,

И уплывает мрак, в пространстве тая.