«300 лет Российской Империи». Феликс Разумовский

Наш собеседник — историк, писатель и телеведущий Феликс Разумовский.

В год 300-летия Российской Империи разговор шел о том, как Русское царство стало Империей, и что при этом приобрела, а что потеряла наша страна.

---

А. Митрофанова

— «Светлый вечер» на радио «Вера» Здравствуйте, дорогие слушатели. Я — Алла Митрофанова. И с огромной радостью и удовольствием представляю нашего сегодняшнего гостя: историка, писателя и телеведущего Феликса Вельевича Разумовского. Добрый вечер.

Ф. Разумовский

— Здравствуйте.

А. Митрофанова

— Феликс Вельевич, трехсотлетие Российской империи в этом году отмечается.1721 год — время, когда наша страна меняет свое наименование, и мы из царства становимся империей. У вас есть замечательный документальный цикл, посвящённый этому переломному моменту и последующим столетиям. Называется он «Имперские портреты» — в вашем постоянном цикле «Кто мы?» — прямо такая отдельная рубрика. Спасибо огромное за этот документальный сериал, он в открытом доступе — сейчас, пожалуйста, можно найти в интернете: ввести «Кто мы?», «Имперские портреты». И вы довольно глубоко погружаетесь в эту тему и рассматривайте, как мне кажется, ключевые вопросы, связанные с теми метаморфозами, произошедшими с нами, и к чему эти метаморфозы привели. К чему привели, наверное, вопрос открытый, а вот сами метаморфозы в фокусе внимания, наверное, современных историков тоже довольно серьёзно и существенно находятся. Вот с вашей точки зрения, вот этот самый 21-й год и предшествовавшие ему события, сама фигура Петра Великого. Он же не сразу Великим стал, он был просто Петром, он, вообще-то, был царём.

Ф. Разумовский

— Причём довольно юным, очень юным.

А. Митрофанова

— Кстати говоря. Почему понадобилось становиться императором? Что это — амбиции или историческая обоснованность есть у такого переворота?

Ф. Разумовский

— У царя Петра Алексеевича, естественно, не могло быть никаких амбиций — тут это надо сразу отмести. Потому что он и смог совершить то, что он совершил, потому что обладал, конечно, всей полнотой власти. Это не подвергалось никаким сомнениям — там с легитимностью было всё в порядке. Но другое дело, что из того кризиса, в котором он оказался в довольно юные годы, кризиса Московского царства, он решил выйти, преодолеть этот кризис таким образом, которым он действовал, о котором мы знаем, то есть идти по пути создания Российской империи. То есть войти в концерт европейских держав. Кстати, вот в одну линейку с европейскими государствами.

А. Митрофанова

— Кризис Московского царства, в чём он заключался? Позвольте спросить, я не историк, профан, и вопросы буду профанские задавать, но думаю, что кто-то из наших слушателей тоже вполне мог бы быть со мной в этом смысле солидарен.

Ф. Разумовский

— Во-первых, вот этого слова и стоящего за ним понятия «кризис» вообще бояться не надо. Это, в общем, нормальное состояние для отдельного человека, для общества, для государства в том числе. Это, в общем, нормально. Другое дело, если силы для, того чтобы ответить, как теперь говорят на эти вызовы, то есть преодолеть этот кризис. Вот в этом проблема — есть ли силы. Национальные, прежде всего, поскольку мы говорим о таком национальном теле русском. Вот с этим были некоторые проблемы. То есть надо исходить из того, что Московское царство было в кризисе. Одно из проявлений этого кризиса — это всё нарастающий раскол... самосожжение наших старообрядцев. То есть государство раскололась, Церк прежде всего раскололась, а поскольку то общество, которое предшествовало имперскому, оно было было не секулярным, то есть там не было разделено религиозное сознание и сознание вот такое повседневное. Не было разделено — это всё было единое. Такое синкретическое было сознание. Мы об этом теперь только можем мечтать. Это, вообще, на самом деле замечательно. То есть, что это такое? Это я сейчас начинаю говорить, какими-то вот такими научными значит штампами. Мне страшно стыдно. Вот что это такое? Это значит, да, человек пашет, а на самом деле он созерцает картину Божьего мира, Божье творение. При этом он пашет, он держится за чепиги — это ручки сохи или плуга, в зависимости от того, какое это поле. И он при этом в духовном смысле необычайно таким является полноценным человеком. Если мы сейчас что-то делаем: сидим в офисе — всё, мы от чего-то такого бытийственного, от самого важного мы совершенно отрезаны, абсолютно.

А. Митрофанова

— Как много людей сейчас с вами, думаю, соглашается, и я в их числе, безусловно. Потому что оторванность от земли уже начинает как-то... ну, не знаю, от этого внутренние вибрации даже возникают. И сейчас есть даже тенденция оттока из больших городов в загород. Стараются люди приобрести какой-то небольшой участок хотя бы земли за городом, чтобы был какой-то свой огород. Пусть там даже цветы будут расти, но ты утром выходишь на землю, а не на этаж какого-нибудь там высотного дома. Это правда.

Ф. Разумовский

— Да. Вот, понимаете, чтобы человек ни делал в Московском царстве, он всё время был погружён в этот бытийственный слой бытия, то есть в самый важный, то есть в то, что напрямую связывает человека с Богом. И это при любом занятии, и это, конечно, было необычайное, полноценное. Это отражалось, во-первых, на самом занятии, потому что, если человек находится в таком градусе сознания, то всё, что он делает, во-первых, это как минимум красиво. Поэтому наша земля, которая была обихожена земледельцем, была невероятно красивая. Вот как провести эти опушки, как устроить рощу — это же всё не так, что так было тысячу лет назад так вот Богом создано — нет. Это результат деятельности человека. И вот этот человек, русский человек, который был связан с гигантским пространством, делал это красиво. Вот это одно из проявлений той культуры Московского царства, которую Пётр Алексеевич так вот потеснил, ради достижения, так скажем, поставленных им целей. Эти цели были, естественно, не пустые, что ли, не то что это, знаете, он захотел просто потому, что захотел, нет. К сожалению или к счастью, у нас под боком находился европейский мир. И одной из таких важных особенностей этого мира было то, что в нём в тот момент, и довольно уже давно, наблюдалось военное силовое доминирование. В военном смысле этот мир был сильнее, чем Московское царство.
Другое дело, что мы можем по началу началу Северной войны... потому что вот это создание империи Пётр начал с того, что мы повели борьбу, вооруженную борьбу с одним из лидеров тогдашнего европейского мира — это со Швецией. Потому что Швеция находилась у нас под боком, мощная тогда держава. Там лучшая, может быть, сухопутная армия в Европе, один из сильнейших флотов, уступающий, может быть, только английскому и голландскому, а военный флот очень сильный. У нас ничего нет в этом смысле — какой-то корабль «Орёл» на Оке под селом Дединовым, да и тот сожгли. И вот мы начинаем бороться, вступаем в единоборство с этим нашим таким беспокойным соседом. И вот интересно, что после этого первого знаменитого разгрома, когда мы попытались сходу одолеть этого противника...

А. Митрофанова

— Разгрома — в смысле, когда шведы разгромили нас? Начало Северной войны?
Ф. Разумовский

— Да шведы разгромили нас под Нарвой, серьёзно разгромили, очень серьёзно. И интересно, что у Карла XII, носителя верховной власти и командующего, у него же были полные возможности вторгнуться в русские пределы. И Пётр ожидал такое развитие событий. Началось срочное укрепление Пскова, Новгорода, то есть ближайших городов русских к западной и северо-западной границе. Но он ведь не пошёл. Это, можно сказать, нас спасло. Я понимаю, что это всё было промыслительно, не то что он там решил там, но всё-таки он тоже решил не пойти в Россию, а пойти в Польшу. Вот почему? Ну, там же есть какие-то очевидные ответы на этот вопрос. Ну, потому что Россия — бедная страна. Понимаете? Вот Польша... опять-таки польские крестьяне, может быть, ещё беднее русских, но польские паны, а тем более ещё там Саксония рядом — это уже совсем другой разговор. Значит — туда, там можно поживиться. То есть мы были небогатой страной. Мы и сегодня небогаты, почти нищие. То есть, понимаете, надо представлять себе, что такое небогатая страна. Это страна, где вот приезжаешь в столицу, и по ней ездит много мерседесов. Вот это нищая страна, потому что в богатой стране много людей ездят на каких-то таких достойных, но скромных автомобилях. А когда есть какая-то группа, которая бросается в глаза, и она живёт шикарно и так далее... Ну, во-первых, это, конечно, проявление комплекса неполноценности, но это ещё и признак вот такой нищей страны.
Мы были, опять-таки в сравнении с Европой, мы были небогаты. И это нас не очень заботило, понимаете? Потому что мы начали с того, что человек, который ощущает вот такую полноту жизни, там уже неважно... Понятно, что этому русскому пахарю временами приходилось несладко, но его жизнь, по сравнению с нашей, была полноценной. Я думаю, чем дальше, тем больше мы придём к этому пониманию, естественно. Потому что мы живём в тех условиях, в которых человек в принципе не должен жить, а русский человек просто не может жить. Потому что русский человек не может жить в Вавилоне. А мы решили, что нам подходит именно — сейчас это называется мегаполис. Сейчас, понимаете, мы же, так сказать, себя обманываем, мы же не выражаемся ясно, просто, чтобы содержание до нас доходило сходу. Нет, мы: а вот мегаполис, а там, значит, всё комфортно, удобно и так далее. Но человеку тяжело в этих условиях, то есть вообще на самом деле невозможно.

А. Митрофанова

— Феликс Вельевич Разумовский, историк, писатель, телеведущий, автор цикла «Имперские портреты» в рамках программы «Кто мы?», сегодня в программе «Светлый вечер» на радио «Вера». И как раз речь у нас идёт о трёхсотлетии Российской империи. И окунаемся мы в те времена, когда империя появилась — 1721 год. Конечно, фигура Петра Великого у нас фокусе внимания. Феликс Вельевич, действительно преобразования колоссальные. И что мы имеем в результате вот этих петровских реформ? У нас есть армия, флот, Петербург — извините, уже немало — крепость на Неве. Как у Пушкина: «здесь будет город заложён назло надменному соседу». Так он же и заложён. И действительно «все флаги в гости будут к нам» и «отсель грозить мы будем шведу» — всё сбылось. Вопрос другой: вот какова цена? Опять же у вас в вашем цикле «Имперские портреты» удивительная приводится вот эта метафора. В церковной жизни всё далеко не так гладко. Ну, во-первых, у нас не избирается новый Патриарх по кончине Патриарха Адриана, а во-вторых, в Петербурге — «шутовская свадьба». Это, в общем-то, такая метафора, какая-то, я не знаю, картина эпохи в двух словах. Шутовская свадьба, где в образе какого-то шутовского, 10 раз в кавычках, «Патриарха» в санях разъезжает какой-то пьяный человек и рядом с ним какая-то пьяная невеста. И весь Петербург выходит, извините, поржать.

Ф. Разумовский

— И это люди очень преклонного возраста при этом, да?
А. Митрофанова

— А что в мозгах в этот момент? Я не понимаю просто: как, каким образом могла эта метаморфоза так быстро произойти? Церковная жизнь, Патриарх, вот наша Церковь — это наше всё. И шарах, и тут вот эта вся шутовская свадьба. Но это всего лишь картинка, главное-то, что какая-то метаморфоза в голове случилась. Что это у людей?
Ф. Разумовский

— Дело в том, что Пётр Алексеевич, не сразу, конечно, но со временем, понял, что создать новую Россию, а он дерзал именно таким образом: не просто армия и флот, нет — создать новый народ. Вот, собственно, какая задача стояла перед ним, как творцом империи — новый народ, то есть люди с новым сознанием. И для того, чтобы это получилось, нужны новые идеалы, естественно, новые примеры. И здесь недостаточно только лояльности вот этому проекту, потому что Патриарх Адриан в общем не противился всему этому, всей этой метаморфозе. Тогда слова «реформы» не было и понятия «революции сверху» тоже не было, а вот «метаморфозис» это называлось.

А. Митрофанова

=А ведь это именно что революция сверху по сути-то — то, что Пётр устроил.

Ф. Разумовский

— Конечно, да. И зачем то, о чём вы говорили. Вы говорили о «всешутейшем, всепьянейшем и сумасброднейшем Соборе». Вот это был создан такой институт, такой праздник, так было оформлено веселье, этот, так сказать, праздник весёлый. Вот зачем это было сделано? Для изменения, конечно, сознания.

А. Митрофанова

— Но это же пародия по сути на церковные Соборы.
Ф. Разумовский

— Да, конечно. Вот я говорю, что одной лояльности мало. Всякая революция — мы уже произнесли это слово — связана с отречением. Вообще, в революции участвуют отщепенцы. Это и революция петровского времени и уж тем более, конечно, революция 1917 года, которая похоронила империю. Конечно, если демонстративно разъезжает по столице государства какой-то такой странный, совсем не соответствующий своему образу человек, и он называется «патриархом» — такой шутейший, значит, его высмеивают как бы, — то это на самом деле такое приглашение к отречению. Тот, кто в этом участвует, естественно, отрекается от тех смыслов, на смену которых появляются новые. Вот от старых смыслов от идеалов Московского царства эти люди отрекаются. Мы думаем: как происходит отречение? Вот оно так происходит.

А. Митрофанова

— Сложный это, конечно, вопрос, и, думаю, одному этому аспекту нашей истории можно было бы целую серию разговоров посвятить. Вы знаете, всё-таки пытаясь понять, наверное, однозначной оценки петровским преобразованиям всё же дать нельзя. Армия и флот — это прекрасно. Петербург — это прекрасно. Гора бюрократии — это ужасно, казнокрадство — это ужасно.

Ф. Разумовский

— Понимаете, у нас перед глазами сегодня Петербург, который отстроен такими двухсотлетними усилиями лучших русских, европейских зодчих, художников и так далее. При Петре Петербург, только начали создавать. Да, построена вот эта крепость Петропавловская на Заячьем острове. Остров был низкий, почти болото, его нужно было осушать, подсыпать, забивать сваи, делать режи так называемые, то есть срубы, заполненные землёй и камнями. Главная площадь, где, кстати, праздновали по сути дела создание империи, то есть мы праздновали вот этот мир со Швецией — Ништадтский мир.

А. Митрофанова

— В итоге заключённый на наших условиях — Пётр своего добился.

Ф. Разумовский

— Да, он — победитель. Поэтому, знаете, многое ему списывается, прощается — знаменитая фраза «победителей не судят», вот она работает. Это не обязательно, что вышло бы именно так. Никто здесь никаких гарантий в той борьбе, в той игре политической, которую он затеял, создав вот этот Северный союз с Польшей, Саксонией с Пруссией и так далее. То есть Швеция была одалена с помощью, на самом деле, союзников. Да, это нормальная такая европейская жизнь — вот этот европейский концерт. Он в него, так сказать, влез. Другое дело, что в этот концерт Россию приняли без всякого энтузиазма. И в общем, там долго не признавали императорский титул Петра, но это неважно. Так вот, когда это происходило празднование, а оно происходило в Троицкой церкви рядом с Петропавловской крепостью. Там Троицкая церковь, и там был мост через Неву на Московскую сторону, и такая площадь. Вот площадь из себя представляла просто какой-то пустырь, посреди которого была громадная лужа. Вот художник зарисовал эту Троицкую площадь — это вообще ничего, это просто пустырь с лужей, ничего. Вот этого Петербурга с дворцами ещё не было, почти ничего не было. А что было? Были вот эти корабли, парусные корабли. Они очень красивы сами по себе: у них на корме такая резьба, на носу вырезана какая-нибудь фигура — вот корабли. Вот знаменитая панорама Санкт-Петербурга Зубова. В общем, ничего нет, большая река, и вся она заполнена кораблями. Каждый корабль Пётр узнавал, что называется, издалека, каждый корабль он знал. Появление этого корабля — это главный праздник в этом Петербурге. Вот корабли. И сам он ездил ночевать тоже на корабль. Вот, значит, такая новая жизнь, новый народ. Это называется раем, потому что всё его окружение и сам Пётр называли Санкт-Петербург Парадизом, то есть вот это рай.

А. Митрофанова

— Феликс Вельевич, а Ломоносов, к примеру, был бы возможен в Московском царстве? Или он стал возможен только при Петре? Ну, в результате петровских преобразований, я имею в виду.

Ф. Разумовский

— Да, мы с вами уже переходим от такой вот политико-культурной темы к науке, к просвещению. Потому что, чтобы как-то появилась национальная русская наука...

А. Митрофанова

— А её нет в этот момент?

Ф. Разумовский

— Её нет в привычном смысле, в привычном европейском смысле её нет. Хотя есть Славяно-греко-латинская академия уже, школа Ртищевоа в Андреевском монастыре, для радио вера хорошо известного.

А. Митрофанова

— Прекрасно! Подготовили...

Ф. Разумовский

— Но дело в том, что вот это была одна из таких насущных на самом деле задач. Это не значит, что нужно было вообще всю душу свою вывернуть наизнанку ради армии, ради флота и ради просвещения. Вот не надо было. Наоборот, то, что предлагал, допустим, при отце Петра Великого, Алексее Михайловиче, боярин Ртищев — вот он был сторонник такого русского православного образования. Что здесь мы, естественно, находимся в некоем реальном окружении европейском. Мы с этим окружением должны вести прямой или косвенный спор, мы должны общаться с этим окружением. Соответственно, мы должны усвоить тот язык научный, которым пользуется этот мир. Мы должны как-то не превращаться в такой интеллектуальный столбняк от тех вопросов, которые нам будут задавать. Мы должны научиться на эти вопросы, или впрямую поставленные или косвенные — ну, поехал человек на Запад и вдруг вот это всё увидел. И, допустим, первые русские люди, посланные на Запад во время царя Бориса Годунова, они там просто пропали, потому что они это увидели. Понимаете, это как вот советский человек, когда он вырывался в Западную Европу и видел там, не знаю, сто сортов колбасы. Есть просто честные мемуары о том, как советский человек, причём образованный, попал в Париж, где-то там в 60-ые годы, во время Оттепели. Ну всё, он вообще считал, что он живёт, он приехал из какого-то полного мрака, вообще из преисподней буквально. И, соответственно, нужно было готовить русского человека к этому общению. Но железный занавес на самом деле давно уже кончился, если он, когда-то вообще-то был. Потому что, допустим, Великий Новгород всё время был в общении с Западом, Псков, естественно, тоже. Москва — да, при Иване Грозном там некие были табу, но всё-таки это всё рядом. Польша, а Польша — это не как сейчас... не буду произносить никаких слов, но всё-таки Польша в молодости Петра, в XVIII веке, это серьёзная страна. Для нас это такой проводник западного влияния, но это влияние нужно как-то... чтобы оно не было разрушительным. Но, поскольку мы — я имею в виду Московское царство — эту задачу не решили, соответственно мы пошли по пути такого копирования таких западных культурных институтов, западного просвещения. Мы по этому пути пошли — никуда не денешься.

А. Митрофанова

— Но в итоге получили Ломоносова. Буквально через минуту давайте продолжим этот разговор. Феликс Вельевич Разумовский, историк, писатель, телеведущий, автор документального цикла «Имперские портреты» в рамках телепрограммы «Кто мы?», сегодня в нашей студии. Наш разговор посвящён трёхсотлетию Российской империи.

А. Митрофанова

— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Я — Алла Митрофанова. И с удовольствием, дорогие слушатели, напоминаю, что у нас в студии Феликс Вельевич Разумовский, историк, писатель, телеведущий. И мы ведём разговор в год трехсотлетия Российской империи. 1721 год — это как раз дата, когда Пётр провозглашён императором, Московское царство бывшее становится теперь Российской империей, столица у нас в Петербург переносится. И начинается какая-то совершенно новая жизнь, со всеми плюсами, со всеми минусами, со всеми прорывами грандиозными и в политике, и в военном деле — в общем, армия и флот у нас появляются — и, наверное, в науке и в культуре. Мы о Ломоносове с вами, Феликс Вельевич, начали говорить. И вот действительно такой человек, который за обозом откуда-то с севера пришёл учиться и получать образование, дорываться до всего, здоровенный детина, оказавшийся фактически за партами с молодыми людьми, скажем так, которые ему в пупок дышат.

Ф. Разумовский

— Да, он оказался в Славяно-греко-латинской академии. Просто другого места для обучения серьёзного в стране нет. Причём, если бы он не был крестьянином, а ему приходилось это скрывать, как-то, что называется, документы какие-то непонятные подсовывать. Но это выяснялось время от времени. Вот если бы он не был крестьянин, то, скорее всего, то есть точно, он стал бы священником.

А. Митрофанова

— Вариантов не было потому что.

Ф. Разумовский

— Ну, в общем, практически да. То, что он станет академиком, вообще станет Ломоносовым...

А. Митрофанова

— И первым нашим университетом.

Ф. Разумовский

— Да, это Пушкин абсолютно... Александр Сергеевич всегда просто в «десятку». Да, он сам, как сказал Пушкин, он сам был нашим университетом. Действительно, русское дворянство, вроде бы элита, созданная Петром, оно не хочет вообще заниматься наукой — ну не хочет. Это понять можно, потому что там военная карьера — это понятно, офицер — это понятно.

А. Митрофанова

— Государственный деятель — тоже понятно.

Ф. Разумовский

— Ну тоже, да — вот эта гражданская служба, конечно, это менее престижно — какая-то там гражданская служба, ну тоже более менее понятно. При этом мы с вами говорим об эпохе, когда каждый русский человек, каждый, включая дворянина, включая титулованных особ, то есть князей... все должны служить. Все — понимаете? При Петре это было настолько жёстко, что если ты там как-то отлынивал по каким-то обстоятельствам, то дворянин, или даже князь, лишался своих вотчин.

А. Митрофанова

— То есть «Евгений Онегин» при Петре был бы невозможен, который не занят ничем, у которого сплин, короче, русская хандра.

Ф. Разумовский

— Да. Мы можем понять судьбу империи вот через то, о чём вы говорите. То есть, конечно, Онегин в XVIII веке невозможен, он невозможен особенно в екатерининскую эпоху, когда вообще служить государству... Для нас это, я имею в виду мы с вами, наши друзья, знакомые, они хоть на аршинчик, хоть на сколько-то процента, но всё-таки такие русские интеллигенты. Понимаете, к государству такое отношение, как минимум подозрительное, а вообще неприязненное. Но всё-таки мы уже поумнели, я надеюсь.
А. Митрофанова

— В XVIII веке это невозможно? В XVIII веке совершенно другая картина?
Ф. Разумовский

— Нет, там на самом в чём-то картина гораздо здоровее, потому что вот екатерининская эпоха — от Петра мы уже как-то, значит, отплыли. Вот екатерининская эпоха — это век героев. То есть вообще каждый человек, я не знаю, Суворов, Румянцев, вот почему это время таких знаменитых полководцев, например Потёмкина. Вот памятник Екатерины в Петербурге — вот стоит матушка, а вокруг у её подножия там просто созвездие блестящих деятелей. Вот такой памятник затруднительно поставить какому-то носителю верховной власти, императору XIX века, весьма затруднительно. А вот при Екатерине... Потому что русский человек с удовольствием, так сказать, раскрывая все свои дарования, служит империи. Он служит тем, какие у него дарования есть. Державин, например, пишет оду «Фелица».
А. Митрофанова

— Искренне абсолютно, насколько помню, то есть там такие эпитеты, такое, казалось бы, как сейчас бы сказали, наверное, лизоблюдство. На самом деле он не знал Екатерину к тому моменту, писал искренне.

Ф. Разумовский

— Вы знаете, когда Екатерина прочитала, она прослезилась. Да, потому что, понимаете от лести, вот от этого всего, если даже употребим это слово, от холуйства не прослезишься. А там были очень точные... вообще Екатерина — это один из лучших государственных деятелей вообще России. Она каждый день собственноручно исписывала несколько перьев. Понимаете, она работала. Мы-то, я не знаю, что про неё знаем, ничего не знаем, но это человек, который... ну, это вообще правитель совершенно замечательный.

А. Митрофанова

— Про кутежи её мы знаем, конечно, про любовников её мы знаем.

Ф. Разумовский

— Да, фаворитизм — это, конечно, не украшает. Но дело в том, что вот служить матушке, служить Отечеству, как писал Александр Сергеевич, тут всё точно: «Когда под скипетром великие жены, венчалась славою счастливая Россия». Вот картина второй половины века — великая Россия, слава и счастье.

А. Митрофанова

— И Суворов, кстати, это же то же самое время.

Ф. Разумовский

— Конечно, это один из героев этого времени. А вот проходит совсем немного времени по историческим меркам, несколько десятилетий, и появляется русский человек, который «служить бы рад, прислуживаться тошно», то есть вообще отношение к власти совершенно такое от презрительного до полного неприятия.

А. Митрофанова

— А что случилось, Феликс Вельевич?
Ф. Разумовский

— Случилось то, что должно было случиться. Всё-таки XVIII век после той встряски: вот этих шутовских свадеб, после этого отщепенства, этих отречений — это же такое время духовного обморока в значительной степени.

А. Митрофанова

— И упразднение патриаршества всё-таки, думаю, тоже.

Ф. Разумовский

— Да там не только... Вот при Анне Иоанновне, а это одна из следующих императриц, там просто было запрещено постригать в монахи людей. То есть, в общем, началась стагнация и такой кризис русского монашества, причём искусственный. Я уж не говорю, что вообще остановлена русская святость: вообще не проходят канонизации, не прославляются святые. То есть русский человек оказался в ситуации, для него духовно очень тяжёлой. И вот отсюда этот разлад. А дело в том, вот что произошло? 22 октября 1721 года, когда провозглашена империя, Петру подносится титул отца Отечества, великого императора Всероссийского. То есть он отвечает за всё — один человек. Знаете, когда есть Патриарх духовная власть, есть архипастыри и пастыри, всё-таки какая-то ответственность за жизнь распределяется. Мы сейчас не берём уже некую структуру культуры, что вот там сакральное и секулярное. Мы сейчас просто берём характер самой власти. Значит, есть один человек, который отвечает за всё, вот как Господь Бог. Ну вообще он может отвечать? Выясняется, что он не может за всё отвечать.
Ну даже Екатерина Алексеевна — да это эпоха оптимизма: «мы русские — какой восторг», как Александр Васильевич говорил. «Мы русские — какой восторг». Это одна из немногих эпох оптимизма русского, потому что мы люди такие, что нам как-то не очень бывает от того, что происходит вокруг. Ну вот, и вот один человек — ну, один человек не может за всё отвечать. Кроме того, он не может быть носителем вот такой власти политической и при этом, так сказать, духовным авторитетом. Ну, что такое отец Отечества? Это такой духовный водитель нации. Но народ не признал ни в одном, ни в Петре, ни во всех его последователях и последовательницах, он не признал этого. Никто не являлся этим для народа. Вот Екатерина, слава Богу, это поняла и не приняла титула «матери Отечества». Она — умная женщина.

А. Митрофанова

— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Напомню, что в нашей студии Феликс Вельвич Разумовский, историк, писатель, телеведущий, автор документального цикла «Имперские портреты» в рамках программы «Кто мы?». Цикл «Имперские портреты» в открытом доступе сейчас есть в интернете, все четыре серии там выложены. Речь там идёт как раз о тех значимых для нашей российской истории фигурах, о которых мы сегодня говорим: Пётр, Ломоносов, Суворов и, кстати, преподобный Серафим. К трёхсотлетию Российской империи появился этот фильм. И, собственно, трёхсотлетие Российской империи — тема нашей сегодняшней встречи. Феликс Вельевич, о духовном кризисе мы так немножечко сейчас поговорили. Но вот удивительно: ведь появляется фигура преподобного Серафима, появляются Оптинские старцы. Это феноменальное явление, которое, казалось бы, на фоне... ну, монастыри прошли через вот эту екатерининскую секуляризацию, они обескровлены, они, в общем-то, обобраны. Где-то традиция прервалась, где-то она кое-как пытается держаться, теплится усилиями подвижников. И появляется преподобный Серафим, появляются Оптинские старцы, появляются и другие выдающиеся люди, ставшие вот этим самым духовным ориентиром. Как это возможно?

Ф. Разумовский

— Если одним словом, то только так и возможно.

А. Митрофанова

— Милостью Божьей?

Ф. Разумовский

— Да, если по самому большому счёту, то безусловно, да. Просто всякая ситуация, которая человека расслабляет: вот какой-нибудь барин сидит в своей усадьбе... А в начале екатерининского царствования, точнее, ещё при Петре III дворянство получило вольность, оно могло не служить. Вот такие праздные люди, всё есть, у них крепостные. Я сейчас, естественно, всё это утрирую, упрощаю, но всё-таки. И такому человеку искать духовного водителя? А Если тебе тяжело жить, ты испытываешь скорби всякие, притеснения. Короче говоря, в империи возникла такая ситуация очень странная, тяжёлая: вот одна империя и две России. То есть Россия народная, крестьянская, которая живет тем, что почитает и берёт пример со своих святых — это одна Россия. А рядом Россия европеизированная, дворянская, такая барская. Вот это две России. Для России европеизированной русские монастыри, монахи, подвижники — вообще ну никак. Потому что Пётр знаменитый вопрос такой риторический задавал: а что они там делают за стенами своих монастырей? Говорят, что молятся? Да и все молятся. Что обществу прибыль от всего? Вот, так сказать, позиция Петра по отношению к монахам — он вообще считал их тунеядцами. Но прошло сто лет и, допустим, император Александр I, а это уже время в котором живёт и трудится преподобный Серафим. Он же он же современник Александра I.

А. Митрофанова

— И Александра Сергеевича Пушкина.

Ф. Разумовский

— Да, поскольку мы говорим об империи то, значит, вот Александр I. А для Александра I уже вопросы духовные, которые Пётр не то что отменил, а он их просто, так сказать, вывел с первого плана на какой-то периферийный. Да, он вообще оставался православным человеком — ну, все молятся. Понимаете? А для Александра вопросы духовные снова становятся такими жизненноважными. Почему? Потому что, вообще-то, при нём было нашествие французов. Вот этот самый просвещённый народ, на который мы ориентировались, самый такой гениальный, талантливый человек Европы — Наполеон Бонапарт. Они пришли, и что они здесь устроили? Они же вели себя, как скоты. Почему, так сказать, вся страна на них поднялась. Что они устроили в Москве? Стали в Успенском соборе сдирать серебро и золото с рак Московских святителей, переплавлять. Они горн поставили прямо в соборе, представляете? И прямо на столбе они писали мелом, сколько сегодня выплавлено серебра. Я уж не говорю про эти оргии в храмах. В Высоко-Петровском монастыре в соборе была устроена мясная лавка. Просто в иконостас были вбиты крюки и на них висели туши. Понимаете? Это просвещённый народ явил такое.
И понятно, что Александр I оказался таким духовно чутким человеком. Он понял, что это просвещение, вот этот мир европейский, который для нас, по крайней мере для русской элиты, был образцом — идея просвещения нами двигала, мы хотели быть вот этим просвещённым народом, — что это, вообще, вот это вот. Ну, а если как-то вот этот идеал померк, просто рухнул, то что делать? Ну, слава Богу, русский император обращается к Священному Писанию. Но, другое дело, уже нашим языком говоря, он — неофит. Он об этом честно говорит, он получил воспитание при бабушке, при Екатерине. То есть его готовил Лагарп, швейцарец такой, он ему рассказывал про республику, античную историю он ему рассказывал, понимаете? Он же о нашей вере православной почти ничего не знал. Поэтому он, когда начал отыгрывать назад, Александр Павлович, то ему было проще разговаривать на самом деле с европейцами. Он же не поехал куда-нибудь, не знаю, на Валаамский монастырь, я уж про Саров не говорю. Он стал общаться с английскими квакерами. Появились в Петербурге такие мистические салоны, и там, с помощью разных таких процедур, которые были взяты у каких-нибудь там скопцов, хлыстов, вводили себя в мистический транс, какие-то пророчества — Петербург был этим наполнен. Ему это нравилось. Да, вот мы наконец-то духовностью займёмся. Понимаете?
А. Митрофанова

— То есть это такой суррогат получается духовной жизни.

Ф. Разумовский

— Да. После такого погрома, после вот этого «всешутейшего, всепьянейшего и сумасброднейшего Собора» что ещё могло быть? Да, вот так вот. Но другое дело, что... вот надо решать вопросы духовности. Знаете, это нам очень близкий разговор на самом деле, потому что мы из Советского Союза вышли. Значит, что делается: создаётся Министерство духовных дел. Надо же контору создать — вот Министерство духовных дел и народного просвещения. Как сказал Карамзин, «Министерство затмения». А в это время в 1825 году преподобный Серафим выходит из затвора, начинает старчествовать. К нему притекает действительно народная река.

А. Митрофанова

— Та самая другая Россия.

Ф. Разумовский

— Да, другая Россия. Она же всё знает, она же не пойдёт с квакерами обсуждать, она не будет Библейское общество основывать, она знает, где вообще правда, истина. Она знает, а государь не знает. Хотя он, уже в последние годы своего царствования, посещает русские монастыри. Вот он едет на Валаам, причём это не формальные такие, знаете, поездки со свитой и так далее, нет. Он не только главный монастырский ансамбль посещает, его территорию, но он ходит по острову, к пустынножителям приходит. Но уже вернуться сложно. И он, конечно, не возвращается. Но нам хочется, знаете, мы такие люди легковерные. Поэтому возникает легенда, что всё-таки перед тем, как он умрёт в Таганроге, он, по дороге в Таганрог, конечно, заедет в Саровский монастырь и там возьмёт благословение старца Серафима. Более того, возникает ещё одна легенда, что, нет, на самом деле он не умер тогда, а он становится старцем. Вообще, мы сейчас даже не будем обсуждать, естественно, эти легенды, это совершенно пустое дело. Но само их появления очень интересно. Вот никто такую легенду не создал, не утверждал, что Пётр Великий стал старцем или что он к какому-то действительно святому отцу поехал для какой-то духовной беседы. Нет, этого же нет. А здесь есть, потому что уже вот эта потребность была.

А. Митрофанова

— И потребность, видимо, соединить всё-таки власть с... вернее, придать власти вот эту самую духовную подпитку какую-то, чтобы она всё-таки не была настолько оторвана.

Ф. Разумовский

— Да, снова обрести почву, да.

А. Митрофанова

— Удастся это, наверное, в полной мере, хотя нет, в полной мере не удастся, но вот 1903 год здесь приходит на ум, когда в присутствии императора уже Николая II и всей царской семьи проходит в Сарове канонизация преподобного Серафима. И это всероссийское торжество. И, как батюшка Серафим говорил, что запоют Пасху летом, вот это действительно пасхальная радость, но, к сожалению, наверное, поздно. Уже через несколько лет у нас 1917 год. И очевидным образом вот эти две России так и не смогли встретиться. И этот конфликт вылился и был уже к тому моменту, наверное, неотвратим.

Ф. Разумовский

— Ну, они уже не просто не могли встретиться, они... особенно эта крестьянская Россия, конечно, с ненавистью смотрела на вот эту Россию европеизированную, так скажем.

А. Митрофанова

— Феликс Вельевич, нам, к сожалению, программу пора завершать. Вы знаете, у меня к вам просьба будет: а могли бы мы с вами отдельно ещё о преподобном Серафиме поговорить? Сможете вы к нам приехать?

Ф. Разумовский

— Попробую.

А. Митрофанова

— Спасибо вам большое. Феликс Разумовский, историк, писатель, телеведущий, автор документального цикла «Имперские портреты» в рамках программы «Кто мы?», был сегодня в программе «Светлый вечер» на радио «Вера». Рекомендую программу «Имперские портреты» и вообще весь цикл «Кто мы»" обязательно посмотреть — всё в открытом доступе есть в интернете. Спасибо вам за этот разговор и до следующих встреч. Очень надеюсь, спасибо.

Ф. Разумовский

— Спасибо.