В нашей студии был настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке протоиерей Федор Бородин.
Разговор шел о смыслах богослужения в ближайшее воскресенье, об Отдании праздника Рождества Христова, о значении Обрезания Господня, о праздновании Субботы перед Богоявлением, а также о памяти святых 20 000 мучеников Никомедийских, 14 000 младенцев, в Вифлееме избиенных, мученицы Анисии Солунской, святителя Василия Великого и преподобного Серафима Саровского.
М. Борисова
— Добрый вечер, дорогие друзья. С вами Марина Борисова. В эфире наша еженедельная субботняя программа «Седмица». И сегодня у нас в гостях протоиерей Фёдор Бородин, настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке.
Прот. Фёдор Бородин
— Добрый вечер, здравствуйте.
М. Борисова
— И с его помощью мы постараемся разобраться в том, что ждёт нас в церкви завтра, в 29-е воскресенье после Пятидесятницы, и на следующей неделе. Как всегда, по традиции, мы стараемся понять смысл наступающего воскресенья по тем отрывкам из Апостольских посланий и Евангелия, которые прозвучат завтра в храме за Божественной литургией. Завтрашнее воскресенье называется «Неделей по Рождестве Христовом». И чтения в этом смысле тоже тематические, они как-то отражают смысл вот этого акцента завтрашнего дня. Будет звучать отрывок из Послания апостола Павла к Галатам — из 1-й главы стихи с 11-го по 19-й, которые начинаются словами: «Возвещаю вам, братия, что Евангелие, которое я благовествовал, не есть человеческое, ибо и я принял его и научился не от человека, но через откровение Иисуса Христа». И дальше апостол Павел подчёркивает: «Когда же Бог, избравший меня от утробы матери моей и призвавший благодатью Своею, благоволил открыть во мне Сына Своего, чтобы я благовествовал Его язычникам, я не стал тогда же советоваться с плотью и кровью... Потом, спустя три года, ходил я в Иерусалим видеться с Петром и пробыл у него дней пятнадцать. Другого же из Апостолов я не видел никого, кроме Иакова, брата Господня». Вот скажите, пожалуйста, отец Фёдор, почему апостолу Павлу так важно в этом послании отмежеваться как бы от двенадцати апостолов, от первых учеников Христа? Почему он подчёркивает всё время, что только через три года он с Петром поговорил и с апостолом Иаковом, а больше вообще ни с кем не общался? Почему так важно для него это?
Прот. Фёдор Бородин
— У апостола Павла совершенно исключительный путь. Он призван действительно не через учеников Христа, апостолов, которые во время Его земного служения Ему сопутствовали, учились у Него, как все остальные. Он призван явлением Самого Иисуса Христа. И именно в этом явлении нечеловеческом — он говорит, что Евангелие, которое он принял, не есть человеческое, — он обретает право проповедовать язычником. Эти удивительные слова — «Евангелие, которое я благовествовал», то есть благая весть — о чём они, кому они? И вот он говорит: «Когда же Бог, избравший меня от утробы матери моей и призвавший благодатью Своею, благоволил, — и дальше, вы знаете, слова, которые для меня очень много значат, — открыть во мне Сына Своего». Вот уверовать, принять веру в Господа Иисуса Христа — это значит, Бог открывает в уверовавшем человеке Своего Сына. Так ли это, глядя на меня, на нас? Открыт ли в нас Сын Божий? Мне кажется, что если так себя проверять, то всегда есть какие-то высоты, до которых надо тянуться ещё и тянуться, и нельзя успокоиться. А второе, что очень важно, что, оказывается, Бог открывает в человеке Своего Сына с какой-то целью. Вот у апостола Павла эта цель была исключительная, именно благовествование: чтобы он благовествовал Христа язычникам. И многие апостолы это не могли принять. Если читать внимательно Книгу Деяний, мы увидим, что даже после Собора апостолов 52 года ещё долго очень проповедь апостола Павла язычникам, без погружения их в выполнение ветхозаветных предписаний, вызывала очень много споров и отторжения, прежде всего у Иерусалимской общины христиан. Когда последний раз Павел посещает Иерусалим, Иаков показывает ему: посмотри, сколько здесь братьев, и все они ревностно соблюдают закон. Вот не удалось Павлу объяснить это в Иерусалиме всем достаточно, и об этом горечь этого послания в каком-то смысле. Даже некий соблазн в этом есть: а почему, действительно, апостол не советуется? Потому что ему Христос повелел по-другому, и есть люди, которые пока этого не могут принять. Но нам эта проблема сейчас не очень понятна, она не звучит для нас остро — мы все христиане из язычников. Христиане из иудеев, которые в то время составляли большинство Церкви, может быть, об этом думают, для них это сложно.
У меня был такой момент однажды, когда женщина, прекрасная совершенно, очень умная, образованная, иудейка по национальности, хотела принять святое крещение. Она изучила всё, она прочитала целую библиотеку и приняла такое решение. Видно было, что для неё это сложно, а для них это было ещё сложнее. Но апостол Павел имел на это, скажем так, Божественное благословение, Божественный санкции. Он кричал об этом, он говорил об этом.
М. Борисова
— Но можем ли мы сказать, что мы вправе применить эти слова в какой-то степени, хотя бы в малой, к самим себе сейчас, сегодня? Можем ли мы говорить о том, что наша задача — молиться, чтобы Господь в нас открыл Христа и объяснил нам, зачем?
Прот. Фёдор Бородин
— Я думаю, что да, можем, потому что у Бога есть о каждом человеке Промысл. Мы обычно воспринимаем себя как человека, который еле-еле выживает, страдает, преодолевает, несёт свой крест. А что мы сами можем сделать для Христа, как мы можем послужить Его Церкви — обычно мирянин об этом не думает. Некоторые священники об этом думают — о том, что надо идти и благовествовать. А на самом деле Господь всем ученикам сказал «идите, научите все народы». И как апостол Павел в Послании к Римлянам говорит, «я не стыжусь благовествования, потому что оно есть сила Божия» И это призвание, на которое человек должен иметь желание. Вот это удивительно. Если мы вспомним знаменитую 6-ю главу пророка Исайи, которая описывает момент этого призвания. Господь делает Исайю свидетелем такого совета: кого пошлю и кого послать для Нас проповедовать народу? Исайя говорит: «Меня пошли», — то есть человек должен сказать: «Я хочу, Господи, радостью встречи с Тобой делиться с людьми». И тогда Господь поможет: и даст слово, и обстоятельства сложит. Если этого мы не можем, то подумать: чем мы можем послужить Христу, для чего открыт во мне Сын Божий, что я могу? Может, я могу кого-то накормить, могу кому-то помочь? Любой христианин должен что-то делать. Если ты преподаватель математики, ты репетитором работаешь, ну, возьми одного ребёнка из бедной семьи бесплатно. Что угодно: что-то в храме сделай, бедным чем-то помоги, послужи как-то. Если ты не хочешь проповедью, вымой полы в том месте, где проповедуют, помоги налить чай там, где садятся люди слушать беседу Евангелия. Ты тоже будешь участвовать в благовестии. Это великая святыня, мы ей спасаемся.
М. Борисова
— Обратимся теперь к отрывку из Евангелия от Матфея, 2-я глава, стихи с 13-го по 23-ий. Это хорошо известная, я думаю, всем нашим радиослушателям история о том, как после Рождества Христова Ангел явился Иосифу и предупредил его о готовящемся Иродом избиении вифлеемских младенцев. И святое семейство отправилось в Египет, чтобы укрыться от преследований на родине. Вот эта история для нас сегодня, что означает?
Прот. Фёдор Бородин
— Во-первых, мы видим бережное отношение к памяти тех святых, которые связаны с каким-то местом. И мы понимаем, что они являются, в каком-то смысле, покровителями и хозяевами этого места. Рама — это предместье Вифлеема, маленький городок, который иногда относят к самому Вифлеему, который, как известно, переводится как «Город хлеба». Это место, где во время путешествия Иакова умерла его любимая жена Рахиль в родах, рожая ему Вениамина. Иосифа она родила, во время родов Вениамина она умерла. И это было огромное горе для Иакова, потому что он её любил больше всех. Эта женщина была ему созвучна. Как мы помним, Лия была ему навязана Лаваном, а служил он ему и хотел в жёны взять именно любимую Рахиль. И вот Господь своего праведника проводит через такое страшное испытание. И это место проходит ещё раз как бы через это испытание. Интересно, что у Рахили двое детей: Иосиф и Вениамин. Но в 46-й главе Библии, в Книге Бытия, 46-я глава, 2-й стих, «это сыны Рахили, которые родились у Иакова, всего 14 душ». Имеются в виду и внуки, то есть сыновья Иосифа и сыновья Вениамина, то есть все, кто там живёт, получается, под покровительством этого человека. И там, где живём мы, тоже есть покровительство неких угодников Божьих. Надо смотреть, изучать их жизнеописания и надо им молиться. Если происходит какая-то беда, то именно в этом покровителе будет утешение. Потому что это знаменитая глава 31-я из пророка Иеремии, который жил в VII веке до Рождества Христова: «Плачет Рахиль, глас в Раме слышен, плач и рыдание и вопль; Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет». Сказано это о угоняемых войсками Навуходоносора в Вавилон пленённых иудеях, но это пророчество, и так это и прочитывается евангелистом, об убиенных младенцах одновременно, которое вот сейчас исполняется.
М. Борисова
— Я думаю, что непосредственно об избиении вифлеемских младенцев мы чуть позже поговорим, а вот что касается бегства в Египет: Египет ведь тоже, наверное, не случаен в этом контексте. Потому что Египет для иудеев это место далеко не курортное, как для нас сейчас. Это место, где они были в плену, где они были притесняемые и откуда их выводили с большими трудностями много десятилетий. Почему именно в Египет Ангел посылает святое семейство? Прот. Фёдор Бородин
— Святые отцы прочитывали всё, что происходило с богоизбранным израильским народом, как откровение о приходе в мир Иисуса Христа. И освобождение из египетского плена как в каком-то смысле прообраз возвращения из этого бегства Пресвятой Богородицы с обручником Иосифом со Христом. То есть это повторяющиеся истории. Вот эти слова пророка «из Египта воззвал Я Сына Моего» тоже здесь прочитываются. Сказано о сыне, о народе, но прочитываются как слова о Единородном Сыне Иисусе Христе.
М. Борисова
— Напоминаю нашим радиослушателям, что сегодня, как всегда по субботам, в эфире радио «Вера» программа «Седмица». В студии Марина Борисова и настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке, протоиерей Фёдор Бородин. Мы находимся сейчас в разгар рождественских праздников. У нас святки, мы веселимся, у нас каждый день наполнен радостью, весельем. И вдруг Церковь напоминает нам в течение первой святочной недели мучеников, причём в огромном количестве: 20000 мучеников Никомидийских мы будем вспоминать 10 января; 14000 младенцев Вифлеемских мы будем вспоминать 11 января; мученицу Анисию Солунскую мы будем вспоминать 12 января — это одна из первых мучениц, пострадавших во время разгоравшегося великого гонения императора Диоклетиана. Вот почему для Церкви так важно в разгар вот этого святочного веселья и радости о рождённом Христе вспомнить такое огромное количество мучеников, стоявших как бы у дверей созидаемой новой Церкви?
Прот. Фёдор Бородин
— Как сказал Тертуллиан, кровь мучеников — семя христианства. И противопоставить можно только разгулье народного веселья святочного — памяти мучеников. Но на самом деле это же не имеет никакого отношения к тому, как христиане празднуют. Для нас праздник памяти мучеников это строгая, глубокая молитва, погружение в себя. Это не значит, что в эти дни обязательно надо объедаться. Помню, у меня был такой момент, когда человек пришёл на исповедь и говорил, что он соблюдает все уставы и каждый день масленичной недели ел блины, как будто это такое предписание. Нет такого предписания. Вот поэтому нормальному празднованию память мучеников, конечно, не противоречит. Как раз, наоборот, надо вспомнить о том, что христианство покупается дорогой ценой. Мы не знаем, когда и кому Промысл Божий благословит этот венец мученичества, заплатить эту цену. Вот христиане жили себе спокойно, казалось, империя уже приняла христианство. Христиане занимали огромное количество высоких очень должностей, открыто исповедовали свою веру, прежние законодательные акты о преследовании христиан не исполнялись. Кажется, всё ушло в прошлое, и вдруг вот было такое тяжелейшее испытание.
М. Борисова
— Но у святых отцов есть объяснение, почему это происходило. Думаю, что для всех для них это была задача, которую нужно было объяснить самому себе и объяснить пастве. Потому что, естественно, у людей благочестивых, современников этого начавшегося вдруг ни с того ни с сего для них великого гонения, а оно действительно было великое, поскольку по всей империи прокатилось, и очень жёстко. Главное, что неожиданно, по крайней мере событийно неожиданно для тех, кто уже на протяжении не одного поколения семьями жили, исповедуя Христа и не скрываясь.
Прот. Фёдор Бородин
— Да конечно, люди пытались это себе объяснить. У такого отца церковной истории, как его называем мы, Евсевия, епископа Кесарийского, есть описание того, как стали жить христиане к этому времени. И оно очень горькое, и оно очень напоминает пророческие слова многих новомучеников предреволюционные, которые анализировали ситуацию, допустим, в духовных академиях, в семинариях, в монастырях. Они говорили, что гонение неизбежно. Вот давайте их прочитаем:
«Полная свобода изменила течение наших дел, всё пошло кое-как, само по себе, мы стали завидовать друг другу, осыпать друг друга оскорблениями и только что при случае не хвататься за оружие. Предстоятели Церквей ломают друг о друга словесные копья, миряне — восставать на мирян. Невыразимые лицемерие и притворства дошли до предела гнусности. Словно решившись всякого разумения, мы не беспокоились о том, как нам умилостивить Бога. Будто безбожники, полагая, что дела наши не являются предметом заботы и попечения, творили мы зло за злом, а наши мнимые пастыри, отбросив заповедь, благочестие, со всем пылом и неистовством ввязывались в ссоры друг с другом, умножали только одно: зависть, взаимную вражду и ненависть, раздоры и угрозы. К власти стремились так же жадно, как и к тирании тираны».
Вот он описывает состояние Христовой Церкви, которую неизбежно надо очищать Богу — вот мысль такая. Он в этом именно видит причину гонения.
М. Борисова
— Но это всё очень перекликается с какими-то пророчествами Ветхого Завета. Вот хотя бы с пророчествами о Ниневии. И гибель каких-то городов, олицетворявших порок в ветхозаветные времена, перекликается с огромным числом мучеников в центрах христианства в начале великого гонения Диоклетиана. Ведь 20000 мучеников Никомедийских... что такое Никомедия в начале IV века? Это практически почти столица империи, потому что до того, как император Константин переехал в новый столичный город Константинополь, долгое время его резиденция была именно в Никомедии. И там, собственно, цвет христианства той эпохи был сосредоточен. И вот начинаются, как гром среди ясного неба, гонения, и соправитель Диоклетиана Максимиан запирает всех... было предупреждение, что молиться в христианском храме запрещено. Христиан обвинили, как обычно это бывает в истории, в поджоге царского дворца. Короче говоря, ситуация была настолько напряжена, что было понятно, что добром дело не кончится. И вот всех, кто в соборной церкви... а что такое соборная церковь столичного города? Это огромное сооружение. И всех, кто там собрался на молитву рождественскую, заперли в храме и храм подожгли. То есть огромное количество народа просто заживо сожгли посредине столицы империи. Это чтобы наши радиослушатели представили себе, что такое гонение в понимании императоров той эпохи. Я думаю, когда мы рассуждаем о каких-то не очень удобных для нас ситуациях, которые возникают сейчас, наверное, стоит лишний раз вспомнить, через что наши предки в церкви проходили, и, наверное, по-другому взглянуть на какие-то нестроения, которые нас окружают.
Прот. Фёдор Бородин
— Да, и вы правы совершенно, что пророческие тексты Ветхого Завета читаются совершенно по-другому. Ведь сейчас нам кажется очень удобно рассматривать пророка как того, кто предвозвещает будущее. Это некий такой человек, обладающий таинственным, от Бога данным знанием, которое предвозвещает то, что будет. Пророки Ветхого Завета себя так совершенно не рассматривали. Они прорекали (отсюда слово «пророк»), волю Божию о том, как жить сейчас и что надо немедленно прекратить. И пророк обладал, если можно так сказать, Божьим взглядом на то, какое будет будущее, потому что рассматривал его, можно сказать, как результатирующее настоящее. То есть пророчество обычно звучало так: или вы покаетесь, измените вот это и вот это, и тогда Божье благословение будет с вами. Или, если вы продолжите делать вот эти вещи, то будет с вами то-то и то-то. Как у пророка Исаии сказано: «И Я изолью на них зло их». То есть зло, которое творят люди, разрушает ткани их жизни, иногда вот так страшно. А само гонение, конечно... мы, в любом случае, люди слабые, мы молимся, чтобы Господь отвёл от нас чашу сию. Но для того, чтобы не было новых таких обстоятельств, надо просто каждому из нас достаточно строго жить. Надо преуспевать в молитве, у каждого должна быть своя аскеза. Каждый должен понимать, что являть Христа в отношении с ближними — вот задача наша. Как мы говорили о словах апостола Павла «открыть во мне Сына Своего», — чтобы это действовало, тогда Господь будет с нами.
М. Борисова
— Вернёмся ненадолго к вифлеемским младенцам. Есть такой камень преткновения для людей внешних: когда говорят, что в Вифлееме погибло 14000 младенцев от двух лет и младше. Понятно, что эта цифра не статистическая, поскольку в маленьком городе Вифлееме, наверное, и сегодня столько не наберётся. Вряд ли в во времена Христа там было именно столько, ровное число — вот 14000. Когда ищешь какое-то истолкование этой истории, часто встречаешься с тем, что 14000 — это некая символика, которая в Библии достаточно часто бывает. Что означает эта цифра в этой истории?
Прот. Фёдор Бородин
— Но это символ просто большого количества, больше ничего в этом искать не надо. Мы ведь тоже с вами говорим, например, «век мобильных телефонов». Но они не появились ровно сто лет назад, или «век Екатерины», хотя она не царствовала сто лет, хотя очень долго. И мы говорим «это вчерашний день». Мы сами употребляем подобные все выражения, говоря и о количестве, и о времени протяжённости. В древние времена, когда писался Ветхий Завет, и Новый Завет, тогда символика числа значила ещё больше. Поэтому 14000, конечно, это соблазняет только когда мы со своими мерками сегодняшнего дня, привыкшие всё рассчитывать на калькуляторе, идём туда. Вы знаете, очень многие вещи звучали совершенно по-другому. Нам, например, известно мнение большинства учёных, что творения, приписываемые Дионисию Ареопагиту «О небесной иерархии», конечно, не могли быть написаны в I-м веке, что это результат огромного развития богословской мысли. И говорят, что человек, который их написал, это Псевдо-Дионисий Ареопагит. А почему он так подписался? И возникает вопрос: но это же воровство, это же плагиат? Ничего подобного: человек подписывался таким именем, не желая прославиться, не желая заработать денег. Он искренне считал, что он передаёт те мысли, которые Предание церковное каким-то образом до него от Дионисия Ареопагита донесло. Поэтому для нас сейчас это звучит дико, но тогда это было так. Или пророческие школы, например, Ветхого Завета: тексты, которые приписываются там одному пророку, явно, что они написаны в разное время сильно, и что он не мог жить и до плена вавилонского, и после вавилонского плена одновременно. Для людей, которые подписывались его именем, это совершенно нормально, в этом нет никакого ни обмана, ни кощунства, ни богохульства. Поэтому, когда мы сталкиваемся с такими цифрами, мы должны понимать, что это некая условность, которая в то время практиковалась значительно больше, чем сейчас.
М. Борисова
— В эфире радио «Вера» программа «Седмица». С вами Марина Борисова и настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке, протоиерей Фёдор Бородин. Мы прервёмся буквально на минуту, скоро вернёмся, не переключайтесь.
М. Борисова
— Здравствуйте, дорогие друзья, в эфире наша еженедельная субботняя программа «Седмица». С вами Марина Борисова и настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке, протоиерей Фёдор Бородин. И, как всегда по субботам, мы говорим о смысле и особенностях богослужений наступающего воскресенья и предстоящей седмицы. На следующей неделе у нас целая гирлянда праздников. Прежде всего, 13 января у нас праздник отдания Рождества Христова, который ещё принято в народе называть «Щедрый вечер» — это старый Новый год, тут как бы всё вместе взятое. И 14 января — Обрезание Господне и память святителя Василия Великого. Вот такой букет. Причём в традиции он давно настолько спаян, что даже такие народные праздничные песнопения, не только колядки, но и щедривки, то есть это песнопения, которые относятся к прославлению Щедрого вечера, и очень много всевозможных колядок, связанных с днём памяти Василия Великого. В общем, тут есть о чём и вспомнить и напомнить. Ну, естественно, начинаем с праздника Обрезания Господня. Насколько этот праздник важен? Понятно, что он важен был для христиан из среды иудеев. Почему он так важен для нас?
Прот. Фёдор Бородин
— По мысли апостола Павла, праздник Обрезания предзнаменовал собой Таинство Крещения. И апостол в Послании к Колоссянам, например, говорит, что «мы обрезаны обрезанием нерукотворенным, совлечением греховного тела плоти, обрезанием Христовым». Вступление в завет с Богом для мальчика было таким кровавым обычаем, а для нас, для христиан, это погружение в купель крещения. Это когда человек совлекается необузданной, плотской своей жизни для того, чтобы облечься в нового человека, обновляемого по образу Создавшего его, во Христе Иисусе. Вот поэтому для нас этот праздник важен. И ещё он, конечно, важен, потому что Христос был телесен не призрачно, а полностью. Он был совершенный, то есть абсолютный, Человек, и есть, и совершенный Бог. И ещё очень важно, что Христос проявляет послушание тому закону, который Сам Он и дал как Господь. И Он говорит о том, что «не думайте, что Я пришёл нарушить закон или пророков — не нарушить пришёл Я, но исполнить». И вы знаете, на это очень интересно взглянуть вот под таким углом: любая заповедь, которую даёт Господь, является проекцией на человеческую жизнь принципов внутрибожественной жизни. Ну, если обще говорить, то Бог свят и чист. Поэтому Его последователь должен быть свят: «Будьте святы, как свят Отец ваш Небесный». Бог милосерд, поэтому будьте милосердны, как милосерд Отец ваш Небесный. Бог почитает и находится в послушании — Бог Сын Бога Отца — и поэтому мы должны почитать своих земных родителей. И именно поэтому воплотившийся Бог Сын был, как сказано в Евангелии от Луки, в послушании и у Матери своей, и у нареченного отца Иосифа Обручника. То есть Он выполнял эту заповедь. И конечно, заповедь об обрезании Он не мог не исполнить, потому что Он пришёл, чтобы придать глубочайший смысл этому закону, но для этого Он должен был Сам его исполнять.
М. Борисова
— Понятно, когда читаешь церковную историю, что в первые века становления Церкви вопрос о человеческом в Иисусе Христе был очень острый, был камнем преткновения, был причиной возникновения всевозможных ересей, был предметом осмысления святых отцов, споров на Вселенских Соборах. Но прошло 2000 лет, насколько для нас сейчас это актуально? Мне кажется, что вряд ли найдётся много христиан современных, для которых вопрос человеческого в Иисусе Христе остаётся под вопросом и сегодня.
Прот. Фёдор Бородин
— Вы знаете, острее всего вопрос об этом поставлен был в ереси монофизитства, осуждённой на IV-м Халкидонском Соборе. «Монофизис» — это «одна природа» буквально. Эта ересь отрицала во Христе именно человечество. И, казалось бы, что в этом такого? Да, мы воздаём Ему такую великую славу, только как Богу, для Церкви это было принципиально: что не воспринято, то не уврачевано. Кажется, что сейчас действительно эта ересь не актуальна. Нет, это не так. Она актуальна в том, что очень многое в церковной практике люди стараются сделать абсолютно ну, скажем так, бесчеловечным, то есть отрицать жизнь человека на земле, со всеми её проявлениями, и гнушаться чем-то, что им кажется неправильным. Вот эти идеи, с которыми Церковь так боролась первые века, которые через учение неоплатонизма пытались поменять смысл благовестия — сначала это были гностические учения, потом вот эти ереси, в том числе и ересь монофизитства. Это же всё наследие неоплатонизма. Для нас это неприемлемо.
Мы не можем, например, гнушаться пищей мясной. Есть даже церковные каноны, которые предписывают извергать из сана и отлучать от Церкви священника и, соответственно, мирянина если они гнушаются мясом не ради личного воздержания, а говорят, что это плохо. Это такое послание всем вегетарианцам. Это вот такая интересная мысль для вегетарианцев всех. И почему, как это объясняют церковные каноны? Потому что всё, что Бог сотворил и дал человеку, хорошо. А монофизитство говорит, что человечество — это плохо. Вспомните, Платон выводил слово «сома», то есть «плоть», плотская человеческая природа, от названия крышки гроба. Говоря, что всё, что связано с телесной жизнью человека, плохо. Потому что Божество, частичка Божества, мучается здесь. Поэтому и семья — это плохо.
Знаете, у меня был такой эпизод, когда мой друг по семинарии принял монашество и готовился к хиротонии в иеромонахи. А он человек такой откровенный, мы с ним подружились, ещё когда поступали в семинарию. Он говорит: «Ты же понимаешь, что настоящие священники — это только монахи? А белые — ну да, кто-то же должен служить на приходах». Я ему говорю: «Слушай, дорогой, а ты каноны читал апостольские? А вот давай посмотрим. Ты понимаешь, что ты ещё пару раз так скажешь и можешь быть отлучён?» Это же есть всё, понимаете? Это всё живёт, когда человек не в состоянии воспринять полноту той радостной, счастливой, прекрасной жизни, не всегда счастливой по-человечески, но радостной, которую Господь дал человекам.
Вспомните, Христос чему уподобляет Царствие Божие? Он уподобляет его брачному пиру, то есть свадьбе. Нет и сейчас, наверное, тоже ничего более радостного, нет в жизни человека — чтоб всем собраться, попеть песни, порадоваться за молодых, которые пока красивые, молодые, здоровые, ещё ничем не обременённые, которые светятся любовью друг к другу. И вот этому состоянию подобно Царство Небесное. Если бы брачный пир был чем-то, что надо потерпеть, потому что без этого никак не продлится род человеческий, неужели бы Христос сотворил чудо в Кане Галилейской на свадьбе и сказал бы такую притчу о брачном пире? Нет, конечно. Поэтому на самом деле монофизитство духом своим очень близко. И оно продолжает искушать Церковь собой.
М. Борисова
— С вашими словами о том, насколько всё человеческое благо, даже в монашестве, очень перекликается память Василия Великого, которая долгие века праздновалась в первый день гражданского календарного Нового года. Ведь его попытка создать вокруг себя монашеское общежитие тоже не совсем школы Антония Великого, великих аскетов, пустынников — это совсем другой вариант монашеского служения. И вообще, Василий Великий, наверное, не случайно много раз в году по разным поводам вспоминается Церковью. Почему он так важен именно из огромного сонма святых отцов, именно святитель Василий Великий?
Прот. Фёдор Бородин
— Потому что, наверное, нет такой области церковного вероучения, которой он не коснулся в своих великих и глубочайших трудах — это во-первых. Во-вторых, вы совершенно правы: если говорить по католическому распределению монашеских уставов, то все монахи Православной Церкви в основном базилиане, то есть они живут по уставам, которые когда-то заложены именно им. Не по иерусалимским уставам Пахомия Великого, а именно по принципам сожития, которые, исходя из своего опыта сначала сожития с Григорием Богословом, своим другом по учёбе в Афинской академии, а потом и с прибавившимися учениками, оставил нам святитель Василий. А потом, сам образ этого человека, конечно, потрясает воображение. Начиная с его семьи. Вот у него причислены к лику святых: бабушка Макрина Старшая, умершая в 340 году; а мать его — преподобная Емилия; брат его — святитель Григорий Нисский; святитель Пётр Севастийский; праведный Навкратий; преподобная Макрина, соответственно, Младшая и блаженная диакониса Феозва — две его сестры. Причём красота взаимоотношений этой семьи простирается не только на труды Василия Великого. Вот, например, Пётр Севастийский — это человек, который епископствовал в Севастии, и именно он, насколько я знаю, омывал кости сорока мучеников-воинов севастийских. А святитель Григорий к нему путешествовал на эту память, Григорий Нисский из города Ниссы и, поскольку был блестящим проповедником, то брат его просил сказать проповедь на этот день.
Поэтому, если вы откроете труды святителя Григория, вы там найдёте несколько, по-моему, даже четыре или пять очень пространных и удивительных по силе слова проповеди на память вот этих сорока святых мучеников. И вот эта семья, житие каждого, это жемчужина, я очень советую это почитать, она как бы венчается вот этим уникальным человеком, который был носителем вообще всех даров. Как его называют современники, «это был корабль, столь нагруженный учёностью, сколь cие вместительно для человеческой природы». И конечно, при этом это был бесстрашный подвижник, который не боялся ни пыток, ничего. Известен эпизод, когда он предстоит перед правителем, который пытается от него добиться, по-моему, покровительства арианству, если не ошибаюсь. И святитель говорит ему: «Ты пугаешь меня пытками, но моё тело так слабо, что дух при первом же ударе меня покинет. Ты хочешь отнять у меня имущество? У меня его нету». Тот удивляется, говорит: «Что ты такой крепкий-то?» А святитель Василий был человеком с юмором, он говорит: «Ты, наверное, никогда не встречался с православным епископом просто». Вот так вот. (Смеётся.) Кстати, если читать его письма, например переписку с Григорием Богословом, это предстаёт такой живой образ взаимоотношений вот этих гениальных друзей, гениальных богословов. Просто это можно зачитаться и до утра читать, если вечером это откроете. Я очень всем советую.
М. Борисова
— Напоминаю нашим радиослушателям: сегодня, как всегда по субботам, в эфире радио «Вера» программа «Седмица». В студии Марина Борисова и настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке, протоиерей Фёдор Бородин. И мы говорим о смысле и особенностях богослужений наступающего воскресенья и предстоящей недели. Завершается наступающая неделя субботой, которая называется «Суббота перед Богоявлением». И так уж совпало в этом году, что именно в этот день мы празднуем ещё и память преподобного Серафима Саровского, одного из самых любимых, самых близких сердцу русского православного человека святых. И вот это сочетание как-то, мне кажется, особо празднично звучит в сонме рождественских крещенских праздников. Вот это сочетание субботы перед Богоявлением с предощущением праздника Крещения Господня и преподобного Серафима, который, как проводник к этому Крещению, проводник каждого из нас к истинному ощущению, которое человек должен приобретать, крестившись во Христа. То есть ощущение радости жизни во Христе.
Прот. Фёдор Бородин
— Да, когда преподобный Серафим каждому, даже впервые виденному человеку, приходившему к нему на приём, говорил: «Радость моя, Христос Воскресе!» — это, конечно, было никакое не актёрство и не просто выбранная фраза. Это было благовестие о самом главном в его жизни. Христос воскрес, и поэтому каждый человек для него — это радость. Вот удивительно совершенно. Мне кажется, что преподобный Серафим помогает нам понять, как Иоанн Предтеча будет встречать людей, приходящих креститься к нему. Есть такая церковная мысль, предание о том, что, совершая обряд погружения в воду, при котором человек, омываясь телесно, должен был каяться в своих грехах и омывать душу, и телесное омовение было символом этого, Иоанн Креститель не давал человеку выйти из воды, пока он все грехи не исповедовал. А если он что-то забывал или утаивал, то Иоанн ему напоминал. И в житии преподобного Серафима десятки эпизодов, когда он говорит людям об их тяжких грехах. Но мы можем понять, как он это говорит, чтобы это исцеляло. Он говорит это с такой любовью, абсолютно без осуждения, и это исцеляет человека.
Потому что когда мы читаем, как Иоанн Креститель говорит, например: «Порождение ехиднины, кто внушил вам бежать от будущего гнева?» Что такое порождение ехиднины? Это, представляете, пришёл человек-книжник из Иерусалима к какому-то проповеднику на Иордан. А говорит ему: «Змеёныш, ты что пришёл?» Это же змеёныш, это же оскорбление. Но, видимо, в Иоанне Крестителе настолько присутствовала любовь и святость к людям, что всё равно все отходили от него, очистившись покаянием. И я для себя вижу, как это могло быть, в описаниях того, как люди приходили к Серафиму Саровскому. Поэтому, мне кажется, его память здесь такая чудесная — это же дня его смерти память, когда он сказал, что «по дыму узнаете, что я умер». Пожар начался в его келье, и когда пришли ученики, увидели, что он, стоя на коленях, предал дух свой Господу пред иконой Пресвятой Богородицы «Умиление».
М. Борисова
— Да, удивительно всё как-то взаимосвязано, и получается очень гармоничная история. Но вернёмся к главному событию субботы перед Богоявлением. Отрывок из Евангелия от Матфея, из третьей главы, стихи с 1-го по 11-й — это как раз повествование о том, как приходили креститься к Иоанну Крестителю на Иордан. Как раз вот там и говорится о порождениях ехидненных: «Кто внушил вам бежать от будущего гнева?» — и то, что «Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму. Всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь». Вот это всегда очень жестоко звучит. Согласитесь, что мы как-то ждём в церкви и от Писания всё-таки какого-то утешения, какого-то сочувствия к нашим слабостям. А здесь очень жёстко говорится о том, что в принципе может каждый из нас применить к самому себе. Но какие плоды мы оставляем, что мы можем предъявить по истечении нашего жизненного пути Господу как плоды наших трудов во славу Его? Да ничего, наверное. Если честно посмотреть на свою жизнь, каждый из нас, наверное, скажет, что нечего предъявить.
Прот. Фёдор Бородин
— Вы знаете, проповедь Иоанна Предтечи, как и проповедь Христа, начинается со слов «покайтесь, приблизилось бо Царство Небесное». Приближение Царства Небесного к душе человека, вхождение человека в это Царство, узнавание этого Царства, неизбежно связано с покаянием. Не бывает приближения Царства Небесного без покаяния. Поэтому Иоанн Предтеча напоминает каждому из нас, что, да, мы ещё можем погибнуть. Знаете, я недавно у одного современного богослова прочитал определение Церкви, которое меня очень тронуло. Он сказал, что Церковь — это люди, объединённые вокруг Иисуса Христа, которые уже спасены Им, но ещё могут погибнуть. И не случайно мы в Таинстве крещения читаем такие, в общем-то, страшные слова, священник читает: «Господи, Ты дал человеку власть жизни вечной». То есть, как дар, вечная жизнь человеку от Бога, в Его руках протянута, а власть взять или нет — она у человека. Поэтому Иоанн Предтеча — это, прежде всего, учитель покаяния. И покаяние, которое очищает человека, конечно, это горькое лекарство, это больно — каяться. Очень легко жить без покаяния, когда всё вроде нормально, но надо себя разбудить. И покаяние приносит человеку мир с Богом, утешение и радость. Не бывает настоящей христианской радости без покаяния — это фальшивка.
Я хотел бы напомнить дивные слова преподобного Исаака Сирина о том, что такое покаяние: «Покаяние — это трепет души пред вратами рая». Понимаете, он не называет это условием. Если ты искренне покаялся, то уже стоишь перед этими дверями, и душа твоя трепещет от радости — вот Царство Небесное. Ты, пока жив, они ещё закрыты, ты не можешь туда войти. Но ты всё узнал — вот как это бывает. Поэтому, да, покаяние — это остро, это тяжело, это операция, это надо себя осудить, это надо сказать, что я погибаю, поэтому мне нужен Спаситель. Но без этого в Царство Божие ты не войдёшь. Поэтому Иоанн Предтеча в словах суров. Но, обратите внимание, его ответы суровые только книжникам — вот эти змеёныши. А так воинам: «Ничего не делайте больше того, что вам положено, и никого не обижайте, не отбирайте ничего», — то есть не превышайте ваших полномочий, выполняйте ваше служение, и Царство Божие будет ваше.
М. Борисова
— Но можно ли слова, обращённые к фарисеям, истолковать, как ещё предостережение от некой такой ложной аскезы, от искушения почувствовать, что ты что-то совершаешь, при этом не отдавая, может быть, себе отчёта, что делаешь ты это из такого очень сильно замаскированного, даже от самого человека, тщеславия? То есть это вот тонкая грань, когда в себе очень трудно разобраться: где истинное, а где что-то ты начинаешь делать не для Бога, а для себя.
Прот. Фёдор Бородин
— Но вот этот ложный аскетизм тех, кого апостол Павел называет «людьми, сожжёнными в совести своей». То есть совесть сгорела, она не работает, голос Бога, обличающий твою неправду, перестал быть слышен — настолько тебе он был неинтересен. И апостол Павел показывает, что является символом вот этих сожжённых совестью проповедников. Он говорит о том, что они будут запрещать вступать в брак. Вот интересно очень — это мы опять возвращаемся к теме монофизитства, которое продолжает предлагать человеку искушения. Церковь выработала очень чёткий ответ. Мы говорили про мясо, а теперь вот то же самое про брак. Это 51-е апостольское правило. Давайте я его прочитаю, просто чтобы мы почувствовали этот дух: «Если кто епископ, пресвитер или диакон удаляется от брака и мяса, и вина не ради подвига воздержания (то есть своего), но по причине гнушения, забыв, что всё добро зело и что Бог, созидая человека, мужа и жену сотворил вместе, и таким образом клевещет на создание, или да исправится, или да будет извержен из священного сана и отвержен от Церкви. Также и мирянин». Вот так вот, понимаете, нельзя говорить о том, что еда и брак — это плохо. Прелюбодеяние плохо, чрезмерность в еде плохо. Всё надо с благословением и благодарением Богу совершать. И в этом смысле внезапно наступающий пост строгий в Сочельник, после долгого периода мясоеда, святок, он человека вызывает на такой серьёзный очень аскетический труд по отношению к себе.
М. Борисова
— Спасибо огромное за это беседу. В эфире была программа «Седмица». С вами были: Марина Борисова и настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке, протоиерей Фёдор Бородин. Слушайте нас каждую субботу. До свидания.
Прот. Фёдор Бородин
— До свидания.
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!