В гостях у Петра Алешковского была художник Ирина Затуловская.
П. Алешковский
– Здравствуйте, это программа «Светлый вечер» с Петром Алешковским. И я в студии, и сегодня напротив меня сидит замечательный художник, Ирина Затуловская. Добрый день, Ирина.
И. Затуловская
– Добрый день.
П. Алешковский
– Или здравствуйте скорее, сообразно времени, в которое мы ведем беседу.
И. Затуловская
– Да.
П. Алешковский
– Скажите, пожалуйста, вот вы очень заметный художник на, скажем, московском фоне, у вас много выставок. И я знаю, мои друзья, которые дружат с вами, собирают вам старые филенки. Филенка – это часть, скажем, буфета, да, которая ну иногда похожа на картину в окладе, иногда на икону. Также двери, различные части какого-то быта. Вы недавно, я вот видел на фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации), нарисовали себя на сковородке, например. Вы сознательно не пользуетесь хостом, хотя я понимаю, что могли бы легко и просто. Вы, я бы не сказал даже, любите, вам важно запечатлеть какие-то моменты, которые некоторые люди запечатлевают фотоаппаратом. Ну, например, я помню похороны замечательного нашего искусствоведа и реставратора, Володи Сарабьянова. Вы немедленно откликнулись, потому что он нам всем был дорог, и это все понятно. Но, тем не менее, у вас какой-то свой счет со временем. Я прав?
И. Затуловская
– Ну наверное, у каждого человека я думаю, свой счет со временем есть. И действительно я очень благодарна людям, которые когда-нибудь и что-нибудь мне приносят. Но, к сожалению, идеи мне никто принести не может.
П. Алешковский
– Ну естественно, нет. Мы просто знаем, что вам нужна старая дощечка...
И. Затуловская
– Да, это прекрасно.
П. Алешковский
– Или там сиденье стула, желательно обрамленное. Это понятно.
И. Затуловская
– Да, но, с другой стороны, я не так уж сильно упираюсь в материал, понимаете. Этим просто, может быть, я показывают то, что мне любой материал...
П. Алешковский
– Может быть частью картины.
И. Затуловская
– И важен и неважен в то же время, понимаете. Потому что, конечно, всегда первый вопрос, ко мне направленный, это о материале. И немножко уже я устала от этого.
П. Алешковский
– Отвечать, наверное, надоело.
И. Затуловская
– Да. Потому что ну, конечно, это бросается в глаза. Но разве это важно, понимаете. Это не самое главное.
П. Алешковский
– Вы знаете, что я просто, может быть, отталкиваясь от того, что видел на ваших выставках, а может быть, и нет. Я, например, своему другу-художнику заказываю, приношу ему старое зеркало, а если вы помните, деревенские зеркала это большой прямоугольник и маленький наверху. И таким образом я даже диктую ему: нарисуй мне, говорю ему, диптих. Он отмахивается, отмахивается, а потом рисует, получается потрясающе. А я-то знаю, что он это пространство использует очень здорово.
П. Алешковский
– А что за художник?
И. Затуловская
– Петр Бронфин. Это неважно. Важно, что я уже вижу, я хочу, и мне нравится эта рамка. Меня не устраивает простая рамка, то есть прямоугольник или там какой угодно. У меня есть его работа, например, такой стакан на голубом фоне в роскошной барочной иконной раме, резное виноградье, да, но рама разбита. И я не стал ее восстанавливать, я, естественно, использовал то, как есть. И поскольку прошлое для меня тоже много значит, и моя бывшая работа в реставрации тоже для меня как-то значит, мне кажется, что таким образом ну я не знаю, что я делаю, но я понимаю, что мне важно, чтобы это была какая-то старая вещь. Вот у вас часть всплывают в памяти старые вещи, старые времена, это важно для вас?
И. Затуловская
– Конечно. Время очень важно. Но я вижу много художников, которые используют такие старые вещи сейчас. И даже мне кажется, есть и последователи у меня. Но не всегда это приводит к успеху, понимаете.
П. Алешковский
– Я не говорю сейчас про успех, я говорю об идее.
И. Затуловская
– Нет, я имею в виду, не всегда это встреча...
П. Алешковский
– Удачна.
И. Затуловская
– Происходит.
П. Алешковский
– Конечно.
И. Затуловская
– Встреча идеи и материала. То есть тут так тонко все устроено.
П. Алешковский
– Ну в искусстве вообще все тонко.
И. Затуловская
– Да, конечно.
П. Алешковский
– Но вот об этой тонкости мне и хочется говорить с вами, как с художником. Все-таки когда говоришь с человеком творческим, понятно, что у вас в первую очередь есть идеи. Люди очень часто смотрят на портрет или на автопортрет, и вот как я сказал сначала, говорят: ага, это фотографический момент. Но ничего подобного. Почему вам важно создавать череду портретов своих друзей, например?
И. Затуловская
– Ну идея портрета, мне кажется, в том заключается, что в идеале портрет должен быть больше похож на человека, чем сам человек на себя похож, понимаете. И, конечно, это страшно трудная задача такая. Вот я вас вижу перед собой. Вот фотограф вас может сфотографировать, но он не может сделать то, что художник обязан делать, понимаете.
П. Алешковский
– Ну вот давайте без околичностей, по-честному. Что вы должны сделать? Как рождается воспоминание, которое вы перекладываете на хост, на бумагу, неважно куда. Ведь когда вы рисуете своего старинного друга или человека, которого вы увидели, вот пять минут назад он вам показался важным, это все равно воспоминание, правильно? Воспоминание, которое вы, условно говоря, затормозили в голове. Вы сказали: вот, это важно. Или вы рисуете и вспоминаете параллельно? Что происходит, как рождается образ? От чего это зависит, что за задачи, можно ли это описать словами? Думаю, что можно.
И. Затуловская
– Ну я думаю, что самое простое объяснение, это если мы сравним образ и живопись с фотографией, то в фотографии время очень короткое, да, это мы не можем сделать иначе. То есть там очень-очень короткое время. И как противоположность этой шкале у нас есть икона, где время бесконечность. Вся живопись она находится между...
П. Алешковский
– Между.
И. Затуловская
– Двух этих точек. И в какой мы с вами окажемся точке, это зависит от нас. Есть стремление у меня это время продлить. Но как это сделать, не всегда понятно.
П. Алешковский
– А нет, просто дело в том, что у вас как раз для меня-то ваши портреты очень тяготеют к иконе, они очень тяготеют именно к бесконечности. Они на первый взгляд просты и такие бесхитростные, казалось бы. Но канон, который мы знаем в иконе, он тоже вроде бы бесхитростный, правда, а вместе с тем это действительно вот то, что смыкается с бесконечностью. Есть какая-то связь для вас, для художника Ирины Затуловской, с каноном, с древнерусской живописью? И если есть, то где.
И. Затуловская
– Ну у меня есть только бесконечное восхищение тем, как это им удавалось. Вы знаете, писали иконы очень быстро, с грандиозной скоростью. И, в общем...
П. Алешковский
– Подготавливались долго, а писали быстро.
И. Затуловская
– И даже я бы сказала, долго не задумываясь, вот такое у меня ощущение. Но вот как удавалось достичь этого времени, этой бесконечности. Ну я думаю, что это объяснить невозможно. И я тоже всегда могу только пытаться, понимаете, я только могу как-то...
П. Алешковский
– Потому что художник, он не говорун, обычно, понимаю.
И. Затуловская
– Нет, нет. Ну вы представьте себе, я сижу целыми днями одна в своей мастерской, я вообще разговаривать не умею, поэтому очень трудно это...
П. Алешковский
– Но, тем не менее, я понимаю, что работают другие какие-то органы – глаза там, память и прочее. Но у нас цель все-таки нашей беседы это именно память. И я пытаюсь от ваших вот изображений, от предметов, от важности и ценности для вас к сохранению чего-то или использованию чего-то, ведь вы же, скажем, когда берете там какую-нибудь, условно, прялку или что-то еще, вы старое связываете с тем, что вы делаете сейчас. Вот происходит это, потому что вам важно какая-то ваша юность или что-то, что было рассказано вам другими, или это просто такая эстетическая задача?
П. Алешковский
– Ну я думаю, что это не только эстетическая задача. Конечно, это задача связана с этим вот злополучным временем, о котором мы все думаем. И вот у меня тоже часто спрашивают, как вы отбираете свои вещи: вот эта вам подходит железка, а эта не подходит. Ну как, не знаю, как.
П. Алешковский
– Нет, это понятно: хочу это, а не хочу это, а потом захочу то, а может быть, и никогда не захочу.
И. Затуловская
– Да.
П. Алешковский
– Это понятно.
И. Затуловская
– Но даже современные живописцы, которые пишут на холсте, они говорят о том, что их задача сделать вот холст, сделать свою работу, ее продлить до того момента, когда она может жить самостоятельно. И у меня это всегда к какому-то минимальному усилию сводится. То, что очень раздражает людей, понимаете. Они считают, что это вот полчаса, и готово дело. Но это действительно так. Действительно полчаса, и готово дело. Но эти полчаса можно ждать полгода.
П. Алешковский
– В свое время один критик очень правильно мне сказал: мне совершенно все равно, как страдал автор – стоял ли он на коленях или бил лоб о паркет, валялся на диване, покуривая трубочку, голодал и прочее. Мне важно то, что он сделал. И конечно, на самом деле нам важно то, что сделано и то, что осталось или не осталось. Но вот давайте тогда все-таки перейдем к непосредственно воспоминаниям. Ирина Затуловская родилась и где?
И. Затуловская
– Ну мне кажется, что это самое сладкое, что может быть, это воспоминания, тем более воспоминания о детстве. Так что спасибо, что вы меня позвали об этом рассказать. И если мы думаем о том, я не знаю, правда это или нет, что зародыш человеческий, он проходит вот эти всякие стадии, лягушки...
П. Алешковский
– Рыбки.
И. Затуловская
– Да, там кого-то еще, то можно так себе представить, что жизнь наша тоже проходит такие стадии, но там ветхозаветные, какие угодно. Вот детство это райское состояние, конечно.
П. Алешковский
– Это программа «Светлый вечер» на радио «Вера» с Петром Алешковским. И в гостях у меня сегодня замечательный художник московский Ирина Затуловская. И мы, наконец, подошли к райскому блаженству, к райскому времени. Мне очень нравится, когда думающие и чувствующие люди сравнивают детство с райским садом, с райской жизнью, это правда так. Ну что же, давайте путешествовать по вашему райскому саду.
И. Затуловская
– Ну если можно, я начну издалека. Это было лет 20 назад, я решила пойти в кино со своей подругой-писательницей. Она говорит: пойдем в кино, но только зайдем в одно место, мне надо сначала по делу. Я говорю: ну хорошо, зайдем. Ну вышли из метро где-то на Рождественке, пошли по улице. И смотрю, спускаемся в мой переулок – это называется 3-й Кисельный переулок или в моем детстве назывался 3-й Неглинный переулок, идем по этому переулку вниз...
П. Алешковский
– Мой переулок – это уже хорошо. Ну-ну...
И. Затуловская
– Нет, ну правда.
П. Алешковский
– Да, я понимаю, что он ваш.
И. Затуловская
– Это же моя родина. И это мой рай. И идем вниз по этому переулку – уже сердце как-то, знаете, замирает. Заходим в мою подворотню. Такая подворотня очень глубокая. Я уже вне себя, просто глаза у меня вылезают куда-то, не знаю.
П. Алешковский
– А это случайно?
И. Затуловская
– Ну вот я вам рассказываю, как было дело.
П. Алешковский
– Специально вы не ходите туда?
И. Затуловская
– Ну иногда хожу, да, но это было случайно.
П. Алешковский
– Понятно.
И. Затуловская
– Заходим во двор. Замкнутый такой двор небольшой. Ну конечно, в детстве он мне казался огромным.
П. Алешковский
– Понятно.
И. Затуловская
– Это, естественно, такой штамп уже.
П. Алешковский
– Как и день бесконечным.
И. Затуловская
– Да. Заходим в мой дом, двухэтажный маленький флигель, где была конюшня до революции, а потом он был перестроен, и там были коммуналки. Поднимаемся на второй этаж, в мою коммуналку, и оказываемся там, представляете себе. Я понятия не имела. Оказывается, там Пен-клуб находится.
П. Алешковский
– О господи, понятно.
И. Затуловская
– И вот я этим, значит, местным людям, там охранникам каким-то, служителям начинаю рассказывать, что вот тут вот это было, тут это было. Они на меня смотрят, как на полную идиотку...
П. Алешковский
– А это что было?
И. Затуловская
– Ну тут такие жили люди, соседи...
П. Алешковский
– А, понятно.
И. Затуловская
– Тут была кухня, тут было это, это и так далее. И они говорят: ну у Ростовых-то получше особнячок был, ну и так далее, всякие такие штуки. Но это так, вступление к этому месту. Это действительно вот это место, угол Неглинной улицы и 3-го Неглинного переулка.
П. Алешковский
– Недалеко от Трубной.
И. Затуловская
– Да, но мне казалось, это огромное расстояние до Трубной, это было целое государство.
П. Алешковский
– На самом деле там метров 600, наверное.
И. Затуловская
– Ну да. И бульвар Неглинный, такой он небольшой, тоже был целый какой-то город на этом бульваре.
П. Алешковский
– А какой год вашего рождения?
И. Затуловская
– Я родилась в 54-м году.
П. Алешковский
– Понятно.
И. Затуловская
– И вот эти годы моего детства, в общем, для меня такие прекрасные прошли там, на Неглинной улице. Я всегда думая об этой реке, Неглинке, которую не видно.
П. Алешковский
– Которую не увидишь.
И. Затуловская
– Да, и которая, тем не менее, существует. И у меня есть такое сравнение, что я сравниваю эту реку с душой Москвы. Понимаете, вот есть Москва, вот у нее есть там сердце, мозг и так далее. А вот Неглинка, мне кажется...
П. Алешковский
– А мозг где?
И. Затуловская
– Ну мозг, я не знаю, это...
П. Алешковский
– Ну где-то есть.
И. Затуловская
– Ну наверное, где-то есть.
П. Алешковский
– Понятно.
И. Затуловская
– Я не имею ничего конкретного в данном случае. Но Неглинка это душа Москвы. Потому что она невидима, и в то же время как-то что-то там с ней происходит.
П. Алешковский
– Ну время от времени вдруг появляется. Вот когда Кузнецкий мост раскопали, ровно мы увидели мост, который пришлось спрятать снова. Замечательный белокаменный мост, удивительным образом сохранившийся. Помните эти раскопки, наверное, я думаю, ходили смотреть, это недалеко от вашего детства.
И. Затуловская
– Да. Ну когда я была маленькая, самое интересное событие было наводнение. То есть Неглинка...
П. Алешковский
– Вышла из трубы.
И. Затуловская
– Выходила из трубы, да, у меня есть много работ на эту тему.
П. Алешковский
– Какие это годы?
И. Затуловская
– Когда она выходила из трубы? Ну вот это конец 50-х – начало 60-х.
П. Алешковский
– И...
И. Затуловская
– Потом она как-то перестала это делать.
П. Алешковский
– Ну он отвели ее окончательно. Нет, и что делала молодая Ира? Просто сидела и наблюдала?
И. Затуловская
– Нет, я сидела в комнате на втором этаже, выйти было нельзя.
П. Алешковский
– Ах, прямо так даже?
И. Затуловская
– Да, была вода, которая, там у нас жили и соседи в полуподвальных таких квартирах. Затапливало все. И по двору по этому плавал хлеб из соседней булочной.
П. Алешковский
– Боже мой!
И. Затуловская
– И я пытаюсь всегда это нарисовать. Это, конечно, невозможно нарисовать. Но воспоминание потрясающее. Представьте себе: наводнение, выйти нельзя...
П. Алешковский
– И хлеб плавает.
И. Затуловская
– Да. То есть все вообще...
П. Алешковский
– Хорошо. А что еще такого важного запомнилось? А где была ваша школа?
И. Затуловская
– Школа была внутри Рождественского монастыря. Но я там училась только полгода первого класса, потом мы переехали оттуда. И самое было интересное это зимой по этому Неглинному переулку, там был лед, и спускаться на портфеле. Садились на портфели и съезжали, как с огромной горы. Потому что действительно берег там очень крутой. И это было тоже потрясающе здорово. Ну еще до школы я ходила в детский сад. А детский сад был на Мясницкой. Надо было пойти на Трубную площадь, сесть в трамвай, подняться. И вот этот знаменитый момент Рождественского бульвара, когда он такой крутой, я всегда боялась, что трамвай...
П. Алешковский
– Поедет назад.
И. Затуловская
– Назад поедет. Но потом я через много лет прочитала, что когда была конка, то третью лошадь пристегивали, что настолько там крутой подъем.
П. Алешковский
– Там да, очень крутизна большая.
И. Затуловская
– Да.
П. Алешковский
– Причем она стесана, временем специально дорога подстесана, и все равно очень круто. Понятно, хорошо. А что, еще раз возвращаюсь, вы любите предметы, артефакты. Вот какие предметы встают пред глазами из этого детства московского? Конец 50-х – начало 60-х годов.
И. Затуловская
– Ну там рядом с нашим подъездом была такая дверь, которая вела в подвал, это было овощехранилище. И вот она была обита железом кровельным. И тоже эти полозья, как бы спуск тоже был обит железом. Вот это первое впечатление от железа у меня.
П. Алешковский
– Вагонетку такую опускали, да?
И. Затуловская
– Ну вот вагонетку я не помню, но именно вот такой спуск, знаете...
П. Алешковский
– А, железный, да?
И. Затуловская
– Обитый, да. Потом трубы железные, вот эти водостоки тоже очень впечатляли. Ну предметы...
П. Алешковский
– А чем?
И. Затуловская
– Трубы?
П. Алешковский
– Тем, что их много?
И. Затуловская
– Ну форма такая необычная и содержание тоже прекрасное. Вода из них...
П. Алешковский
– Нет, мне просто очень интересно, как глаз художника с детства ловит что-то, на что ты обращаешь внимание или нет. Вчера я шел по двору, и рабочий нес как раз водосточную трубу, как бас-геликон, как что-то такое...
И. Затуловская
– Ну конечно, потрясающе.
П. Алешковский
– Я спросил: ты куда это тащишь? Он говорит: так это железо настоящее, старое. Я ее поставлю наверх, а вот то, что ты видишь, это, говорит, разбивается за год. А сейчас сделаем маленькую паузу, мы вернемся через минуту. Не уходите, пожалуйста, оставайтесь с нами.
П. Алешковский
– Итак, мы снова с вами. Я напоминаю, что это программа «Светлый вечер» с Петром Алешковским. И в гостях у нас сегодня замечательный московский художник Ирина Затуловская. И мы говорим о кровельном железе детства. Ну хорошо, вот кровельное железо. А чем занимались ваши родители?
И. Затуловская
– Ну папа был инженер, а мама была живописец.
П. Алешковский
– А, то есть у вас есть прямое наследство как бы.
И. Затуловская
– Ну да, я всегда говорю, что я впитала масляную краску с молоком матери в буквальном смысле этого слова.
П. Алешковский
– Мама работала дома или у нее была мастерская?
И. Затуловская
– Нет, она работала дома.
П. Алешковский
– А, то есть как вот действительно краска прямо...
И. Затуловская
– Да, вот стоял натюрморт. Она писала очень долго натюрморты. Ставила их сначала очень долго, потом их писала очень долго. Потом, когда уже все сгнивало, это назывался «искусство-быт». И нам давали зимой кусок какой-нибудь подгнившей груши или дыни. Это тоже было очень интересно. Но для меня это было естественным, ну как...
П. Алешковский
– А вообще груши и дыни давали?
И. Затуловская
– Нет, конечно.
П. Алешковский
– То есть в доме фрукта не было, только рисовать.
И. Затуловская
– Нет, всегда были яблоки, сколько я помню. Я помню, появился ананас, но это мне было лет 8, наверное.
П. Алешковский
– И какой он был на вкус?
И. Затуловская
– Ну, экзотический.
П. Алешковский
– Остался этот вкус? Это было что-то такое удивительное, да?
И. Затуловская
– Конечно, и вкус, и колючесть, и все это было потрясающе, конечно.
П. Алешковский
– А мама поощряла ваше рисование и как-то помогала, подталкивала или это был параллельный процесс? Вы ходили куда-то учиться?
И. Затуловская
– Ну мама очень много страдала со своим собственным рисованием, поэтому она скорей не поощряла. И она знала, насколько это трудно и тяжело. И вы знаете, 60-е годы это были ну такие годы науки, может быть, больше.
П. Алешковский
– Да.
И. Затуловская
– Она мечтала, чтобы я была биологом. Но этого не случилось. Я была очень упрямая.
П. Алешковский
– А где вы учились?
И. Затуловская
– Я училась в Полиграфическом институте.
П. Алешковский
– А маму кто учил?
И. Затуловская
– Ну у мамы такая история. Она училась в обычной школе, подала документы на физфак, и это был 41-й год, война. И она уехала в эвакуацию в Башкирию вместе со своим отцом. Сергей Павлович Михайлов, мой дедушка, он преподавал в средней художественной школе рисунок. И она уехала как член семьи. А там в эвакуации делать было нечего, поэтому ей пришлось начать писать. И вот она начала писать вместе со всеми. Они вернулись в 43-м году. Потом поступили все в Суриковский институт, она его закончила. Но в 48-м году ей поставили двойку по живописи и поставили условие, что она, значит, забудет эту всю французскую школу, Сезанн и так далее, и будет нормальным советским живописцем. Пришлось ей это сделать, что для меня всегда было большим уроком.
П. Алешковский
– И мама это переживала и рассказывала об этом или, наоборот, молчала?
И. Затуловская
– Ну конечно, она переживала и рассказывала. Потому что когда она закончила институт, то восемь лет она не могла найти себя, понимаете. Она писала что-то, пыталась туда, сюда, но...
П. Алешковский
– А откуда взялся Сезанн в 41-м году в эвакуации, в 45-м?
И. Затуловская
– Нет, ну это я так условно сказала. У них были прекрасные педагоги.
П. Алешковский
– Это преподаватели были.
И. Затуловская
– Да, которые в свою очередь учились у Шевченко, ВХУТЕМАС там, все это. Линия была очень...
П. Алешковский
– Была линия.
И. Затуловская
– Прямая, да. Живопись преподавал Василий Васильевич Почиталов у них, который совершенно вырос весь оттуда. И сохранились работы моей мамы, чудом, 40-х годов. Она начала писать, когда ей было 17 лет. И вот в 48-м году, значит, ей было 24 года, уже она закончила этот период. И я даже делала выставку в прошлом году, называлась «Старые работы», то есть это только работы 40-х годов. Мне кажется, что работы эти необыкновенно прекрасные. Но когда я ее спрашивала, почему как-то никто не обращал на нее внимания, ни дедушка, никто, она мне отвечала, что тогда все так писали. Но мне кажется, что это не так, что все писали по-разному, конечно.
П. Алешковский
– Ну всегда все пишут по-разному.
И. Затуловская
– Да.
П. Алешковский
– Есть, конечно, скажем, клеши в какой-то момент появляются и вытесняют там узкие брюки. Но, тем не менее, все равно каждый раскрашивает свои клеши, как умеет.
И. Затуловская
– Ну конечно, для них, для этих детей там 14, 15, 16 лет, которые уехали, многие без родителей, в эвакуацию, эти несколько лет, что они там прожили в селе, в староверческом селе в Башкирии, это был самые тоже главные годы их жизни.
П. Алешковский
– А вы туда не ездили?
И. Затуловская
– Они до сих пор их вспоминают, уже остались пять человек из...
П. Алешковский
– То есть вы ездили туда, в это село?
И. Затуловская
– Нет, я не ездила, к сожалению. Но по рассказам и по пейзажам знаю. А дедушка мой, он закончил Строгановку до первой войны. И пытался всегда между своей работой педагога писать. Носил это все на выставки, на Кузнецкий мост в (нерзб.) художник, его никогда не брали на выставки. И вот там, в эвакуации он писал маслом на бумаге, на обратных сторонах рисунков учеников своих. Я это все храню. Мне тоже кажется, что это очень интересно. Иногда удается это выставить. Но поскольку вот такая длинная семейная история, моя мама была в ужасе...
П. Алешковский
– От решения дочери стать художником.
И. Затуловская
– Да, и не хотела никогда, чтобы я была художником. Но потом она сказала: ну ладно, только не живописцем, а графиком, так уж и быть. Они все-таки книжки читают там, ну и так далее.
П. Алешковский
– А вы читали книжки в детстве?
И. Затуловская
– Да, конечно.
П. Алешковский
– То есть в доме было, что почитать, да. Приносилось или стояло на полках?
И. Затуловская
– Ну такие домашние книжки я читала, в основном, и лет в 12, наверное, я уже прочитала всю классику, которая положена. Но...
П. Алешковский
– А что любили читать вот в 12 лет? Что вы прочитали к 12 годам?
И. Затуловская
– Вы знаете, очень интересно. Я не знаю, все ли люди моего поколения так были устроены или нет, но...
П. Алешковский
– К 66-му году, как мы подсчитали быстро.
И. Затуловская
– У меня было странное такое, как бы сказать, все наоборот было. То есть я сначала прочитала Кафку, потом я прочитала Достоевского...
П. Алешковский
– В 12 лет?
И. Затуловская
– Ну да, в 12, в 13. И потом я прочитала Исаака Сирина. То есть, казалось бы, надо наоборот, в другой последовательности это делать, но нет.
П. Алешковский
– Неужели в 13 лет вы читали Исаака Сирина?
И. Затуловская
– Нет, конечно, нет. Много позже уже я прочитала Исаака Сирина, но...
П. Алешковский
– А Кафку в 12?
И. Затуловская
– Ну Кафку да, и Достоевского я прочитала в 13 лет, я помню.
П. Алешковский
– И что же вы поняли там? Это интересно.
И. Затуловская
– Я поняла очень многое.
П. Алешковский
– Да? Ну замечательно. А детские книжки были?
И. Затуловская
– Ну конечно. «Незнайку» мне читали.
П. Алешковский
– Ну «Незнайку», да.
И. Затуловская
– И все что полагается, все это было. Но как-то, когда я училась в Полиграфическом институте, это были уже 70-е годы, то очень было модно вот дизайн книжный. Все сходили с ума по дизайну. Ну я тоже как-то пыталась соответствовать, делала какие-то макеты, но не могу сказать, что очень мне это все нравилось. Ну скорее я такая более… Стара.
П. Алешковский
– То есть вы и не пошли даже заниматься, не выпускали книги, не стали художником книги?
И. Затуловская
– Ну как вам сказать.
П. Алешковский
– Или вы поработали все-таки?
И. Затуловская
– Это было невозможно для меня. Когда я закончила институт, я стала пытаться делать книги в издательствах. Но это было невозможно, никто меня не брал, не принимал и так далее. И я занималась живописью. Но вот в 2003 году вышла моя книжка такая большая, первая, и я участвовала тоже в дизайне, вместе...
П. Алешковский
– Какая?
И. Затуловская
– Это каталог большой выставки в Русском музее. И после этого я стала делать больше книг. И сейчас делаю книги.
П. Алешковский
– Ну вы делали «Библию для детей» я знаю, Кучерской, по ней, да.
И. Затуловская
– Ну это уже после этого. Да, я много для Японии делаю книг. Вот японцы меня любят и я их тоже. Делаю книги, рассказы Чехова.
П. Алешковский
– Вы делаете для японцев русские книги или всяко-разно что дадут, что предложат?
И. Затуловская
– Ну в основном я предлагаю им.
П. Алешковский
– А вы предлагаете им русских авторов?
И. Затуловская
– Ну они хотели делать Чехова, и десять лет, по-моему, каждый год я делала книжку, один рассказ Чехова. Можете себе представить, только один рассказ, и там на каждой странице картинки. Такого вообще нету, по-моему. И вот десять или ну да, не помню, сколько точно, но, в общем, много рассказов Чехова я сделала.
П. Алешковский
– Потрясающе. Это замечательный японский подход. Есть же у них желание и деньги на это.
И. Затуловская
– Ну это если бы вы видели это издательство. Это один издатель, у него один помощник...
П. Алешковский
– И они не спят никогда, это мы знаем.
И. Затуловская
– Они страшно бедные, но вот, тем не менее, они издают такие...
П. Алешковский
– А какой тираж у этих книг?
И. Затуловская
– Тысяча.
П. Алешковский
– Тысяча экземпляров. Понятно.
И. Затуловская
– Ну конечно, это подвижники настоящие. Такого в мире нет издателя, вот сколько я видела. Он не думает о прибыли, он думает о том, чтобы сделать книгу здорово. Когда я там ему рисунок на какой-то ужасной оберточной бумаги, не потому что я выбираю эстетически эту бумагу, а потому что это первое, что мне под руку подворачивается, он запечатывает свою прекрасную японскую бумагу, он запечатывает ее так, чтобы это был вид этой оберточной, на которой я рисовала. То есть он старается необыкновенно.
П. Алешковский
– Он принимает ваши условия, он понимает, что это должно быть так.
И. Затуловская
– Нет, не то что принимает, а просто он все делает, понимаете, чтобы максимально воспроизвести мои рисунки. Когда я первую увидела книгу это была «Скрипка Ротшильда», и увидела там вот размер этой колонцифры, понимаете, вот такой крошечный, то я просто заплакала. Потому что это настолько потрясающе. И с этой первой книжкой была интересная история. Вы знаете, японцы, они очень законопослушные и начальническопослушные. И там одна актриса японская знаменитая, она сделала передачу по телевидению. Там у них есть часовая передача, рассказывают о книге. Вот она рассказала об этой моей книге. На следующий день император купил книгу – весь тираж был раскуплен. Она приезжала ко мне, хотела сделать такой спектакль: она бы читала текст, а сзади там эти картинки. Но, к сожалению, этого не случилось, она умерла. Так что всякие бывают неожиданности и с русской классикой в том числе. Вот почему японцы любят Чехова, невозможно у них допытаться, понимаете. Я всегда у них спрашиваю, почему так, именно Чехов.
П. Алешковский
– Ну Чехова вообще любят. Вы знаете, как по-немецки Чехов? – Tschechow, и ничего. Произносят, наверное, «Чехов», а транскрипция невероятная просто. В библиотеке, когда вынимаешь карточку, с ума можно сойти. Dostojewski – нормально, а Tschechow – это ужас.
И. Затуловская
– Но все равно для меня до сих пор это загадка, почему именно Чехова выбрали.
П. Алешковский
– Ну потому что, наверное, особенно пьесы Чехова и короткие рассказы, и рассказы его, не короткие, скажем, рассказы, как-то сильно повлияли вообще на весь XX век, на литературу XX века.
И. Затуловская
– Если мы возвратимся к моему раю, то даже я сделала книжку Чехова, рассказ Чехова «В Москве на Трубной площади», где он описывает Птичий рынок, там вот это все, что там происходило.
П. Алешковский
– Ну вообще я понимаю хорошо, что есть места, которые безумно важны. Вот Трубная площадь и все что вокруг для вас специально важно, да?
И. Затуловская
– Ну мне кажется, для каждого человека первые пять лет его жизни и вот эти впечатления, которые он видел, это очень важно. И каждое лето мы ездили на дачу, три месяца проводили под Москвой. Когда я первый раз увидела, что люди в Москве продолжают летом жить, я была потрясена. Я думала, что Москва пустая.
П. Алешковский
– Позвольте напомнить еще раз, что это «Светлый вечер» на радио «Вера» с Петром Алешковским. В гостях у нас сегодня замечательная художница Ирина Затуловская. И мы так медленно движемся по волнам памяти, в основном кружа вокруг Трубной площади, где прошло детство художницы. А где вы жили на даче? Я тоже жил на даче, мне очень все это знакомо, естественно. Это нормальное московское интеллигентское детство. Вот где вы жили на даче и сколько времени вы жили на даче.
И. Затуловская
– Это тоже очень интересно. Деревня Рождествено это между Барвихой и Одинцово. Можете себе...
П. Алешковский
– Это то, что Солженицын упоминает, по-моему. По-моему, в Рождествене Солженицын тоже построил себе жизнь, кажется так. Ну-ну.
И. Затуловская
– Ну Рождествено очень много деревень, поэтому не знаю. Но вы представляете себе, что там творится сейчас.
П. Алешковский
– Ну сейчас это да...
И. Затуловская
– И я ездила туда недавно, даже в прошлом году, просто посмотреть, и...
П. Алешковский
– И ничего не узнала.
И. Затуловская
– Вы знаете, кое-что узнала. До сих пор есть дома, которые были...
П. Алешковский
– Которые были тогда.
И. Затуловская
– Тогда, да. Мне было страшно интересно посмотреть, там стоит такой небольшой памятник воинам, и там фамилии, которые я узнала. То есть не то что узнала, я их вспомнила. Моментально, понимаете. Вот это этот, это этот и так далее. Это было потрясающе здорово.
П. Алешковский
– Назовите их.
И. Затуловская
– Горюновы были. Были Емельяновы.
П. Алешковский
– То есть это фамилии жителей деревни, да?
И. Затуловская
– Жителей деревни, да, которые на войне погибли.
П. Алешковский
– Понятно.
И. Затуловская
– Но от них я вспомнила уже все. Ну конечно, там это как вырванные зубы такие среди, этих домов старых очень мало, а в основном там новые дома.
П. Алешковский
– Ну хорошо, вы выезжали, наверное, после мая, после июня, наверное, в начале июня вас отвозили туда.
И. Затуловская
– Ну это были самые последние дни мая, потому что еще майские жуки летали, я помню.
П. Алешковский
– Неужели до сих пор летают под Москвой майские жуки? Мне кажется, что это уже не существует.
И. Затуловская
– Да, очень мало. И у нас был рядом там, где конец деревни, был овраг такой. Я помню, когда мне было пят лет, такой светлый июньский вечер, длинный-предлинный, светлый-пресветлый. И вот я иду домой и плачу. И мне говорят: что ж ты, Ирочка, плачешь? Я говорю: что же я у вас такая хорошая девочка и без спросу в овраг ушла.
П. Алешковский
– А запрещали, да?
И. Затуловская
– Ну без спросу, конечно.
П. Алешковский
– А, в овраг нельзя. А что вы увидели в овраге, вы помните? Или вы помните только момент раскаяния?
И. Затуловская
– Момент покаяния только помню, да.
П. Алешковский
– А скажите, пожалуйста, вообще Церковь присутствовала в вашей юной жизни? Или наоборот, совсем нет, вы были пионером? Пионером вы, наверное, были.
И. Затуловская
– Нет, я, конечно, была пионером. И у меня как-то не было, во-первых, никаких иллюзий никогда. Во-вторых, у меня не было никаких вот таких противоречий что ли. Ну все было понятно. Там кесарево, тут это, тут это. Ну как-то ребенок все-таки, он как-то воспринимает все как данность, мне кажется.
П. Алешковский
– Нет, семья была религиозная или нет?
И. Затуловская
– Нет-нет, в семье ничего такого не было.
П. Алешковский
– Вот очень много из нашего поколения людей, которые сами пришли в Церковь.
И. Затуловская
– Да, да. Но вы знаете, что когда уже вот я ходила под Москвой там, в другом месте в церковь, и я была одна среди бабушек. Ну я уже очень была взрослая. И бабушки мне всегда говорили: а тебя что, мама послала? Или: тебя родители послали? Ну они не понимали этого обратного хода. Потому что, наоборот, я как бы свою маму послала потом, понимаете, туда. И у нас деревня Рождествено, там был рядом замок, настоящий замок, который до сих пор есть. Там жила баронесса Майнсдорф до революции, потом она уехала. В деревне у нас жил...
П. Алешковский
– Там, по-моему, где-то Подушкино рядом. Да, я знаю этот замок, да.
И. Затуловская
– Но в этот замок войти, к сожалению, нельзя сейчас, хотя это было очень интересно. У нас там было кино, библиотека.
П. Алешковский
– В этом замке.
И. Затуловская
– Да. А внутри была церковь. И там сделали баню. И мы ходили туда мыться. Но многие старухи из деревни не ходили в баню...
П. Алешковский
– Потому что церковь.
И. Затуловская
– Да. Это ужас. В деревне жил старик с такой огромной белой бородой, он был то ли лакей у баронессы, то ли что-то такое. Но вот я его помню как-то смутно, каким-то самым ранним таким воспоминанием. В общем, замок присутствовал.
П. Алешковский
– Как же мы не сохранили, вот это можно было, возможно было еще, понимаете. Я помню, у меня было задание, в начале 90-х годов еще я опрашивал кучера княжны Шаховской в Тульской области. А вот если бы в студенческие годы, скажем, как сейчас, устная история, детям задают задания, да. Мы могли бы таких мемуаров набрать вообще. Вот вы помните этого лакея. Спроси его, что бы он про баронессу сказал. Может быть, ляпнул бы что-нибудь недостойное. Потому что, может, она была баронесса-то не самая замечательная. А может, наоборот. Удивительно, что это как такое путешествие по сказке. Вот вы понимали, что он был лакеем баронессы, да?
П. Алешковский
– Конечно, все это знали.
И. Затуловская
– А что это значило для ребенка?
И. Затуловская
– Нет, ну время, ведь оно очень растянуто. И я помню, я увидела один раз на выставке Лилю Брик. И у меня было такое чувство, что вот памятник Пушкина сошел и гуляет. Потому что ну для меня одинаково было, в моем сознании, что Маяковский, что Пушкин, ну как-то так далеко. И Лиля Брик как-то живая она, очень было странно. Но мне кажется, свойство наше в том заключается, что мы не ценим все-таки, мы не ценим собеседников, когда они вокруг нас во множестве.
П. Алешковский
– Ну конечно, да. Моя тетушка точно также говорила, вспоминала, она, конечно, ходила веревочкой за Маяковским по молодости. Лучше бы за другими ходила поэтами. И тот однажды обратил на нее внимание, она была такая, видимо, эффектная девушка, и что-то сказал ей типа там «у-тю-тю», условно говоря, да, какая там, какая девочка. Ну и я, естественно, запомнил это на всю жизнь. А чтобы про Маяковского рассказать, например, так нет. Она запомнила этот комплимент, и я его слышал раза два или три эту историю. Один шаг, казалось бы, вот вообще много до кого у нас был один шаг. Но, к сожалению, мы действительно очень много не наверстаем уже никогда. Поэтому, наверное, и возник проект этой вот передачи, на которой мы с вами сидим, чтобы хоть что-то, хоть тень прошлого как-то возникла. И у нас еще есть какое-то время. Расскажите про школу, например. Вот все-таки советская школа это особое дело, об этом можно часами говорить, на самом деле. Как вам там жилось? Мне, например, я могу сказать, очень плохо.
И. Затуловская
– Мне тоже очень плохо. Ну это только школа это ужас, ужас, ужас, который надо как-то пересидеть, читать книжку под партой. Мне учиться не стоило труда никакого, я могла все делать по математике там и так далее.
П. Алешковский
– Я-то просто списывал.
И. Затуловская
– Уроки тоже дома как-то недолго были. Ну вот я читала книжки в основном, и в этом была жизнь.
П. Алешковский
– И какие книжки читала в 67-м году Ирина Затуловская в школе? Или вернее или дома. Вот что вы читали, помните?
И. Затуловская
– Да, я очень хорошо помню, что я в 10 лет или в 11, вот точно не помню, это был 64-й или 65-й год, когда вышел «Один день Ивана Денисовича», и я прочитала его вместе с родителями. Ну мне казалось это естественным, что родители читают...
П. Алешковский
– Конечно.
И. Затуловская
– И я тоже читаю такие книжки.
П. Алешковский
– Да, и для меня было также точно.
И. Затуловская
– Ну все...
П. Алешковский
– И вот что, разговоры дома какие были? Были разговоры дома ведь, наверняка, если вы прочитали.
И. Затуловская
– Ну да. Ну это было событие, конечно, огромное.
П. Алешковский
– А кто-то из семьи оказался репрессированным? Вообще вот были воронки вокруг или...
И. Затуловская
– Ну конечно, очень много. И там были какие-то драматические события. Ведь драма-то еще и для тех, кто остался, да, как они вот с родственниками.
П. Алешковский
– Я бы сказал, не драма, а травма.
И. Затуловская
– И то, и другое, да.
П. Алешковский
– Мы это слово мало произносим сегодня, мы от этой травмы не избавились до конца. И мы должны об этом много говорить, чтобы выговориться и выгнать, наконец, эту поганую крысу из нашего желудка навсегда. Попытайтесь вспомнить: вот «Один день Ивана Денисовича» и разговор за столом. У вас была традиция воскресного обеда, например?
И. Затуловская
– Ну да, даже завтрака больше.
П. Алешковский
– Воскресного?
И. Затуловская
– Да. Завтрак был всегда консервативный, очень традиционный. Это была картошка и селедка.
П. Алешковский
– Утром. Завтрак.
И. Затуловская
– Утром, да.
П. Алешковский
– Как интересно. А чай или кофе?
И. Затуловская
– Ну кофе никто не пил, по-моему, тогда. Чай, конечно. Ну конкретно вот про это не могу вспомнить ничего. Но свои воспоминания самые тоже ранние: мне было два года, и мне кажется, что я это помню. Я сидела на такой маленькой скамеечке детской под радио, а сверху вот радио, и там что-то такое было, что я не понимала, но я чувствовала по реакции людей вокруг меня, моих домашних...
П. Алешковский
– Что Гагарин полетел?
И. Затуловская
– Нет, это был 20-й съезд. Вот это самое раннее воспоминание. Но оно такое, как туман какой-то.
П. Алешковский
– Фотография есть, когда вы сидите?
И. Затуловская
– Нет, нету фотографии, есть только ощущения мои.
П. Алешковский
– Как интересно. Обычно у детей воспоминания начинают откладываться где-то с трех лет. Но мы знаем и более ранние истории.
И. Затуловская
– Да, но это понимаете, какое-то вот такое, как не знаю, что, как вот эта пыль водяная. А потом в три года меня отдали в детский сад. Это тоже было ужасно. И там было воспоминание, детский сад был рядом с домом Корбюзье, и вот эта стена стеклянная снизу, на которую я смотрю, и она уходит.
П. Алешковский
– Давайте вспомним, где это.
И. Затуловская
– Это на улице Кирова, сейчас это Мясницкая. А тогда действительно Гагарин полетел, потом уже, мне было шесть лет. И он ехал по этой улице Кирова. Мы стояли все на тротуаре, конечно.
П. Алешковский
– И это было событие.
И. Затуловская
– Это было необыкновенное событие.
П. Алешковский
– Ну что же, большое вам спасибо. Вот взяли ножницы и отрезали, и поставили точку. А я надеюсь, что мы еще с вами поговорим и, может быть, прямо продолжим беседу, и продолжим воспоминания. Но в таких историях, с одной стороны, очень важно пользоваться ножницами. А с другой стороны, а куда же ты денешься, потому что жизнь бесконечная. И мы начали со времени, которое осмысливается художником как-то специально, ну в общем, и точку мы ставим тоже, потому что время истекло. Большое спасибо Ирине Затуловской, что были в гостях у «Светлого вечера».
И. Затуловская
– Спасибо вам.
Деяния святых апостолов
Деян., 7 зач., III, 1-8
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Что необходимо сделать для того, чтобы Бог ответил нам на наши молитвы, и мы получили просимое? Ответ на этот вопрос содержится в отрывке из 3-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 3.
1 Петр и Иоанн шли вместе в храм в час молитвы девятый.
2 И был человек, хромой от чрева матери его, которого носили и сажали каждый день при дверях храма, называемых Красными, просить милостыни у входящих в храм.
3 Он, увидев Петра и Иоанна перед входом в храм, просил у них милостыни.
4 Петр с Иоанном, всмотревшись в него, сказали: взгляни на нас.
5 И он пристально смотрел на них, надеясь получить от них что-нибудь.
6 Но Петр сказал: серебра и золота нет у меня; а что имею, то даю тебе: во имя Иисуса Христа Назорея встань и ходи.
7 И, взяв его за правую руку, поднял; и вдруг укрепились его ступни и колени,
8 и вскочив, стал, и начал ходить, и вошел с ними в храм, ходя и скача, и хваля Бога.
По иудейскому обычаю благочестивый верующий человек должен был молиться три раза в день. В девять утра, в двенадцать и в три часа дня. Конечно, можно было молиться и дома, и в синагоге. Однако храмовая молитва всегда и везде считалась молитвой особой силы. А потому самые набожные иудеи старались потратить время, но хотя бы раз в день прийти в храм. Соответственно, и подаяние можно было просить везде. Но опять же именно храм считался для этого самым лучшим местом. Ведь люди, которые понудили себя прийти сюда помолиться, наверняка будут расположены по отношению к страждущим собратьям наиболее милостиво. Поэтому на протяжении долгого времени родственники хромого не ленились приносить его к церковным воротам.
Есть ещё один важный момент в прозвучавшем сейчас отрывке. Говорится, что апостолы всматриваются внимательно в калеку, а калека пристально смотрит на них. Это взаимное напряжение взглядов весьма примечательно. Взгляд апостолов исполнен не только любви и сострадания, но и желания узнать, насколько этот человек духовно восприимчив. Достаточно ли в нём веры и надежды. Да и вообще, готов ли он принять тот дар, который они могут ему передать. Ведь вполне возможно, что тот образ жизни, который вёл хромой, был для него лучшей участью. И желания что-то менять у нем совсем не было. Вероятно, в первые мгновения в глазах калеки было лишь желание получить милостыню. Поэтому он смотрит напряжённо и оценивающе, что могут дать ему эти люди. Однако апостолы усматривают в нём нечто большее. Они видят в нём готовность начать новую жизнь. А потому и возвращают убогому силы. О том, что Петр и Иоанн не ошиблись, и калека принял этот подарок с благодарностью, свидетельствует его реакция на чудо: он вскочил, стал скакать от радости и хвалить Бога. Родственники приносили его в храм в надежде, что здесь Бог его не оставит. Здесь Он о нём позаботится и прокормит. В результате Господь даровал этому человеку намного больше, чем он о и окружающие могли себе представить.
Все эти обстоятельства чуда свидетельствуют о важной духовной закономерности. Если мы действительно имеем в чём-то нужду, нам, подобно хромому, необходимо каждый день оказываться в том месте, где мы можем получить просимое. Иными словами, не лениться и терпеливо выполнять свою часть работы. Исполнять Евангельские заповеди. Пусть эта работа кажется нам рутинной и однообразной. Но так в нас зреет готовность принять подарок от Бога. Когда придёт время, и этой готовности будет достаточно, Господь сразу же среагирует на это наше состояние. Он даст нам просимое именно в тот момент, когда мы созреем для того, чтобы его принять и получить от этого максимальную пользу. Причём важно, что тот подарок, который мы получим, превзойдёт все наши самые смелые ожидания.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
Пасха для бабушки Раи и других беженцев в ЛНР
Раиса Степановна живёт в пункте временного размещения в Луганской Народной Республике. Здесь у одинокой пенсионерки появились подруги. Вместе они любят чаёвничать, вспоминать прошлое, в особенности радостные моменты и семейные традиции, что очень их согревает.
Раисе Степановне 78 лет. Когда-то она вместе с мужем жила в городе Попасная Луганской области. Там Раиса работала в детском саду и очень любила своё дело. Детей у неё не было, поэтому всю заботу и ласку женщина щедро раздавала другим. Так и жила — мирно, с молитвой и благодарностью Богу. Единственный близкий человек, супруг, умер несколько лет назад. А спустя время в родной город пришла беда — его накрыло мощными обстрелами. От дома, где жила пенсионерка, почти ничего не осталось. Раису Степановну эвакуировали в пункт временного размещения, здесь она находится уже два года. Документов и денег у бабушки нет, но добрые люди не оставляют без помощи — делятся едой и одеждой. Раиса за всё благодарит и очень хочет сама помогать другим.
Недавно про Раису Степановну узнали волонтёры фонда «Ясное дело» из Москвы. Они привезли ей нужные вещи, обустроили комнату женщины, привнесли уют. «Для жизни мне много не надо. Ребята подарили кастрюльку, я туда воды налью, пшена кину, вот и ужин готов. Стираю в ведре, уже приноровилась», — рассказывает Раиса Степановна.
В эти Светлые Пасхальные дни команда фонда «Ясное дело» хочет порадовать бабушку Раю и всех, кто живёт в пункте временного размещения в Луганской Народной Республике. Привезти им ароматные куличи, продукты и фрукты, которые здесь большая редкость. Если и вы хотите подарить людям праздник вместе с фондом, переходите на сайт: yasdelo.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Образование и воспитание». Анна Теплова
Беседа из цикла про образование, который Радио ВЕРА организует совместно с образовательным проектом «Клевер Лаборатория», которая объединяет учителей, руководителей школ и детских садов, родителей и всех тех, кто работает с детьми и занимается их духовно-нравственным развитием.
У нас в гостях была доцент Московского государственного психолого-педагогического университета, руководитель экспертного совета Всероссийской общественной организации «Воспитатели России» Анна Теплова.
Мы говорили о том, как помочь детям найти себя и при этом не перегрузить разнообразными кружками и секциями, на что стоит обратить особое внимание в процессе воспитания детей и подростков, а также как поддержать их в период взросления и отделения от родителей.
Ведущая: Кира Лаврентьева
Кира Лаврентьева:
— Здравствуйте, дорогие друзья! «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Меня зовут Кира Лаврентьева. Сегодня мы будем говорить об образовании. Эти беседы мы организуем совместно с образовательным проектом «Клевер Лаборатория», который объединяет учителей, руководителей школ, детских садов и всех тех, кто работает с детьми и занимается их духовно-нравственным развитием. Сегодня у нас в гостях Анна Борисовна Теплова, зав. кафедрой народной художественной культуры Российской академии живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова. Здравствуйте, Анна Борисовна.
Анна Теплова:
— Здравствуйте. Здравствуйте, дорогие слушатели.
Кира Лаврентьева:
— Да, также Анна Борисовна является руководителем экспертного совета АНО «Воспитатели России». И ещё у неё масса разных регалий, занятий, послушаний, если можно так сказать.
Анна Теплова:
— Можно так сказать, потому что образование в целом это служение, прежде чем какая-нибудь другая профессия или еще что-то.
Кира Лаврентьева:
— Вот я, когда готовилась к интервью, читала ваши статьи, ваши интервью, разные ваши научные, в том числе, статьи, и думала: Господи, да это же не хватит часа вас спросить обо всём. И перед программой мы так с вами условились, что будем говорить на какие-то конкретные темы, потому что спрашивать вас можно очень долго, и отвечать вы можете очень компетентно, интересно и развернуто.
Анна Теплова:
— Хорошо, договорились.
Кира Лаврентьева:
— Поэтому, ну что, конечно, в этой программе мы говорим об образовании, но не об образовании, да, как цели, а зачем вообще это образование нужно. Вот, правда.
Анна Теплова:
— Надо понимать, что образование, оно, как бы, довольно-таки интересное явление, да, в нашей жизни. Образование, прежде всего, это форма общественной жизни. Для нас это очень важный элемент нашей жизни, да, оно становится для многих обязательным. Вторая функция, скажем так, образования — это культурно-историческое наследие. У нас сегодня другого, кстати, тоже пути нет, семья не всегда с этим справляется сама. А образование таким образом становится даром, да, неким таким даром от одного поколения другому. Мало кто так его понимает, но это так и есть. И третья функция образования — это, собственно, воспитание человека, человеческого в человеке. А человеческое в человеке — это всегда другой человек. Потому что сегодня человек зациклен на себе, зациклен на своём, как говорят мои студенты, комфорте, на своих, опять же, каких-то, не к ночи будь помянуты, личных границах и так далее. В результате человек совершенно не готов жить в мире с другими людьми. Поэтому воспитание человека, оно всегда воспитание, отношение его к другому человеку, с другими людьми.
Кира Лаврентьева:
— Вы сказали, что образование — это дар, но тогда мы должны понимать, кто этот дар передаёт. Есть у святых отцов такое понятие «передача благодати». Вот когда вы говорите о том, что образование — это дар, сразу хочется спросить: а где этот дар найти, у кого его перенять, и как его дальше-то, в общем-то, передавать детям?
Анна Теплова:
— Есть, конечно, люди, которые, собственно, это осуществляют, и мы их называем учителями. Но образование... Учитель — это только одна институция, скажем так, в образовании. Образование имеет несколько институций, явных и неявных. Ну такие явные, которые мы все с вами знаем, это детский сад, ясли, школа, высшее образование и так далее. Но в образование включены и семья, и церковь. Это всё не явные институты образования. Такими, например, в девятнадцатом веке это были община, да, это был, там, приход. Это всё тоже те институты в образовании, как в определённой сфере нашей жизни, которые тоже воспитывают. И в этом смысле дар идёт от них от всех. Да, и мы не можем там, ограничить семью, например, или храм, да, или любую религиозную организацию, да, церковь, прежде всего, потому что мы, семья — это малая церковь, церковь — это Тело Христово, и поэтому и в системе образования тоже работают люди, часть этой же церкви, в церкви, да, по большей части. И отделить совершенно семью, храм от системы образования практически невозможно, потому что тогда наш дар будет неполным. Правильно?
Кира Лаврентьева:
— Но это мы с вами про православные говорим, может быть, школы и семьи. А как быть с общеобразовательными школами?
Анна Теплова:
— Вообще образовательная школа — это тоже люди, это тоже педагоги. И да, от этого очень многое зависит, от того, каков этот педагог, и как он понимает, опять же, цель своей деятельности. И сегодня, когда государство ставит перед педагогами задачу воспитания, государство ставит ее очень точно, четко. Государство просто не умеет с нами сесть, знаете ли, за чайком, за кофейком и рассказать нам, что ему нужно. Государство разговаривает языком нормативных документов, и эти нормативные документы, начиная с изменений в Конституции, заканчивая федеральными образовательными программами, которые сегодня приняты, изменениям закона об образовании, кричит нам буквально, буквально кричит о том, что нам с вами надо прекратить развивать в человеке только его когнитивную функцию, да, или там только телесная, интеллектуальная. Нам надо вспомнить о том, что есть такое понятие, как воспитание, и то, что мы последние там 20-30 лет как бы отдали это семье, но при этом совершенно не заботясь об этой семье, есть ли у неё возможности, есть ли у неё традиции. Вот вы говорили о передаче дара. Передача, вернее, да, передача — это и есть, собственно говоря, традиция. Поэтому традиция никогда не может быть в прошлом. Традиция — это не то, что было. Традиция — это то, что происходит здесь и сейчас, потому что передача этого дара культуры и истории, вообще вот этого знания, которое мы даём детям. Мы же даём не только знания, мы даём ещё и весь тот, как бы, образ, который стоит за учителем, который стоит в культуре, мы это передаём. И вот это происходит здесь и сейчас. И это очень зависит от того, кто это осуществляет. Да, вот всегда при вхождении в наследство, а ребёнок, ну, например, до школьного возраста, он как раз вступает в наследство, это его главное занятие в этот момент. Он наследует и культуру, и поведение, и вот всё то, что мы понимаем, как именно наши традиции, то, что составит потом его особенность в жизни. Вот это все происходит, на самом деле, очень рано, в дошкольном возрасте. И вот эта передача, она требует очень грамотного дарителя, то есть того человека, который это осуществляет. Он должен, во-первых, понимать, что короб с традициями, с нашим наследием, он очень большой, и в нем лежит все. В нём лежит всё, что наработано нашей культурой, историей, а оно разное. И этот человек, он как бы осуществляет некий внутренний отбор, что он передаёт и как он передаёт, как он это отдаёт ребёнку. Формально, неформально, осознанно, неосознанно. Это знаете, как Ушинский говорил, что педагог должен очень хорошо понимать цель воспитания. Потому что если он этого не знает, то, собственно говоря, и не должен приступать. Он должен понимать, кого он воспитывает, зачем он воспитывает, и что он должен увидеть в конце.
Кира Лаврентьева:
— Это мы сейчас про родителей, прошу прощения, или про учителей?
Анна Теплова:
— Это про педагога. Вот Ушинский говорил об этом как бы для педагогов. Потому что родитель чаще всего в целом не задумывается. Родитель в целом несет как бы традицию своей семьи. Он внутри этой семьи живёт, и он либо осмысленно пытается эту традицию купировать, если она ему была нежелательна, или расширить, если он серьёзно относится к воспитанию своих детей. Но родитель, конечно, занят воспитанием ребёнка. А педагог, который работает в школе, вот у него должно быть ясное понимание, у него должен быть идеальный образ воспитанника, кого я воспитаю в конечном итоге, каковы будут мои усилия? Если у него этого ясного идеала нет, то он и мечется где-то в пределе гармонично развитой личности. А что такое гармонично развитая личность? В чем эта гармония, как говорят: всесторонне развитая. Сколько сторон у этой личности? Сколько мы граней должны воспитать? И на самом деле это очень интересно, я даже проводила такой маленький эксперимент, потому что я часто читаю курсы педагогам, и вот как раз тогда, где-то в тринадцатом-пятнадцатом, и приблизительно с этого времени и до нынешнего времени я отслеживала, а каков этот образ воспитанника у современных педагогов. Ну и надо признаться, ну если говорить о десятых годах, то он послушный, усидчивый, внимательный, то есть удобный, да, удобный ребенок. А я просила написать там 10 приблизительно качеств ребенка, которые есть, и педагоги мне писали всё, и как результат я увидела, что нету, я это назвала эффект трех «с». Нету свободного, счастливого и самостоятельного. За последние годы про самостоятельность говорят так много, что она уже на языке у педагогов. Самостоятельного. Но про счастливого практически никто и не говорит. Что такое счастье для ребенка? Что такое быть счастливым и воспитывать счастливого человека? Можно ли воспитать? Макаренко считал, что нельзя воспитать счастливого человека, но дать ему этот опыт счастья — это можно. И счастье — это быть частью. То, о чём мы говорили, что человеческое в человеке — это всегда другой человек. Вот счастье — это быть частью чего? Церкви, семьи, мира, мира людей. Иногда это трактуется как с частью наследства своего. Да, вот быть наследником, частью моего культурного, исторического наследия, знать, понимать это, видеть, любить, оказаться счастливым, человеком счастливым, человеком одарённым. А уж нам есть что наследовать, у нас огромная культура. Я, например, буквально на днях читала лекцию, студенты-психологи, ну, конечно, первый курс. Они не могут вспомнить ни одну волшебную сказку. Они не могут вспомнить сказки о животных, они не знают свою национальную культуру. И это не просто констатация, на самом деле это катастрофа. Почему? Потому что это образы культуры, это способ жизни, который, например, задаётся в тех же сказках. Для детей сказки — это сказки о животных, и поэтому... Как себя ведёт лиса? Как себя ведёт волк? Как себя ведёт петушок? Это всё определённые образы и такое некрасивое слово, паттерны поведения, да, но, в общем, некий образ поведения. Почему лиса не боится быка? Почему лиса не боится собаку? Но петуха, который идёт к ней, как на смертный бой, она его сразу же боится. Она уходит, потому что его она не испугает тем, что пойдут клочки по закоулочкам. Потому что он ей говорит: «Иду на пятах, несу косу на плечах, хочу лесу посечь. Слезай, лиса, с печи». И лиса понимает, что обманывать кого-то уже поздно. Он как воин. Он припоясался, взял в руки оружие и идет спасать зайчика. Он идет туда как на смертный бой. И это тоже образ. И это тоже надо увидеть. А современные родители говорят: «Ах, он лису... может сделать, лисе больно». А лиса выгнала зайчика из дома, это как?
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Напоминаю, что у нас в гостях Анна Борисовна Теплова, зав. кафедрой народной художественной культуры Российской академии живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова, доцент Московского государственного психолого-педагогического университета, руководитель экспертного совета АНО «Воспитатели России». Также я бы, кстати говоря, добавила, что Анна Борисовна — это этнолог и собиратель фольклора, поэтому мы тут так глубоко об этом рассуждаем. И вы знаете, Анна Борисовна, вот очень трогает то, что вы говорите, обычно трогает, правда. Вот как-то очень трогает. Но вы, когда рассказывали о некой передаче опыта, в нашем случае это ещё наши бабушки, которые, может быть, не были педагогами по образованию, хотя моя была, мне повезло, но я просто видела, как это происходит, как необразованные бабушки читают тебе потешки, они пытаются тебе рассказывать сказки, рассказывать так, как сейчас вообще мало кто будет рассказывать. Любое бытовое действие сопровождается какой-то присказкой да каким-то рассказом. То есть мы как-то вот, дети, моя мама, подруги моей мамы, вот это деревенское детство, советское еще, кстати, с дореволюционных времен, видимо, вот эта переданная культура из поколенье в поколенье, вот это вот такое, знаете, пестование ребёнка маленького дошкольника, пестование — вот это вот, взращивания на каких-то русских вот этих исконных кодах. Вот это казалось таким обычным делом, а теперь этому надо учиться. Это вопрос. При обилии информации, при обилии книг и всего-всего, вот этим простым вещам надо учиться.
Анна Теплова:
— Обилие информации, обилие книг, скорее, сбивают современного родителя, потому что история, например, как раз со сказками, да, мы уже очень давно с вами сказки не рассказываем. Мы сказки читаем. Вот ваша бабушка и то, о чём вы говорили, скорее всего, она сказывает. Когда я сказываю сказку, я сказываю её тебе. Я смотрю тебе в глаза, я ловлю твою реакцию, я интонирую это так, чтобы тебя удержать в поле этой сказки. Когда я читаю сказку, я воспроизвожу то, что там написано. Там чаще всего довольно-таки ясным литературным языком ещё всё и подобработанно, да? А сказка, она живая, да? Она обязательно должна быть живая, она должна тебя прихватывать, да? Она должна ребёнка увлекать. И в этом смысле, конечно, сказывание сказок — это отдельная тема, которая просто... Ну нельзя ей научить, да? Мы, кстати, со студентами занимаемся, со своими психологами. Именно учу их сказывать сказку, то есть искать в себе интонацию. Потому что иначе у тебя будет литературная интонация. «В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь». Не знаю, может быть, и неплохо, конечно, но когда это... Когда это живо, когда это исходит из тебя, когда ты носитель этого, когда ты просто ретранслятор, то это, конечно, не совсем так, да?
Кира Лаврентьева:
— Вы знаете, Анна Борисовна, я так вам благодарна, что вы об этом говорите, потому что мы в цикле этих программ, конечно, много говорим о раскрытии личности ребенка. Это всегда очень интересные разговоры о поиске профессии, о поиске себя, о том, зачем это вообще нужно, о поиске главного смысла своей жизни. Но ведь первые семь лет, я сначала перед программой сказала шесть, а вы меня поправили, вы сказали семь, ведь первые семь лет, они ведь настолько важны, они настолько волшебны, но тут ведь тоже важно не уходить в какие-то крайности. Стали выходить книги китайских психологов о том, как важно именно в первые три года ребенка научить всему. И мамы кинулись вот просто с головой в раннее развитие. Этих бесчисленных курсов и кружков по раннему развитию, их ну слишком много, их очень много. Уже сейчас встаёт вопрос, слава Богу, он встал, а нужно ли это вообще ребёнку, это раннее развитие? И что такое по-настоящему раннее развитие? Не то ли это, о чём сейчас говорите вы? Это, может быт,ь более естественный процесс взаимодействия ребёнка с матерью и каким-то неравнодушным взрослым рядом с ним?
Анна Теплова:
— Воспитывающим взрослым, как у нас говорят, да?
Кира Лаврентьева:
— Да-да-да, новые термины всё входят.
Анна Теплова:
— Вопрос в том, что ребенок, он должен за это время, за дошкольное детство, у него должна возникнуть и сформироваться определенная картина мира. И вот эта картина мира, она идет к ребенку прежде всего от взрослых, от сверстников и от собственного опыта. Вот то, что идёт от взрослых, чаще всего это как раз тот самый материнский фольклор — песни, песенки, потешки, пестушки. Пестушки — это всё, что вокруг тела ребёнка, потешки — это то, что первые образы, которые мы ребёнку дадим, там песенки, они включают ребёнка в мир движений, движущихся каких-то событий, шума и так далее. А кроме того, что у нашего ребёнка с этим проблема, а сверстническое общение. Сверстническое общение очень важно для ребёнка. И это не только песочница. Песочница — это только начало этого сверстнического общения. Потому что в песочнице вот многие мамы там сердятся, когда им какой-то ребёнок там сыпет на голову песочек. Ну ему по возрасту пока непонятно. Для него что песочек, что ребёнок, что куличик. Вот когда он увидит другого, вот этот другой, убираем окончание «ой», и он у нас станет другом, и иногда другом на всю жизнь. У меня, кстати, у внука друг с песочницы, они уже много лет живут далеко уже друг от друга и продолжают дружить. И, наконец, третий этап — это самостоятельное познание мира. Вот где это самостоятельное познание мира произойдёт? Где он увидит жучка? Где он увидит солнце? Где он услышит шелест травы? Вот это всё, чем было наполнено наше с вами детство. И это то, что бедные современные дети практически этого лишены.
Анна Теплова:
— Именно лишены самостоятельно. Даже вы в своём разговоре говорите, вот может быть, ему с мамой надо быть больше. Конечно, надо быть больше с мамой, но и самому ему обязательно нужно быть. Да, потому что иногда вот бытие с мамой превращается в некую такую привязанность. Очень сильную. Мощную, сильную, блокирующую развитие, потому что для развития нужно пространство. Если мы с вами посадим дерево у стены, дерево не будет каким красивым, как древо у потока, правильно?
Кира Лаврентьева:
— Это интересно.
Анна Теплова:
— Поэтому обязательно надо отпускать. Вся наша культура строится на этом. Приход-уход. Для этого есть, кстати, предметы-заместители. Это там люлька та же. Это образ материнской утробы. Ребенка туда кладут, закрывают, он в близком маленьком пространстве. Вы представьте себе кроватку, в которую мы кладём малыша. Он не видит краёв. Это всё равно, что если вас положить, не знаю, посреди площади и сказать: «отдыхайте». Ребёнок должен быть, он должен быть, вот чувствовать эту близость, но при этом не быть привязанным. Вообще у нас в традиции, например, никогда не привязывали вот так слингами, как сегодня, для перехода из точки А в точку Б — да, можно. Но потом ребёнок всегда существует как бы самостоятельно, у него должно быть место и пространство для познания мира.
Кира Лаврентьева:
— Анна Борисовна, а вот эта сепарация в хорошем смысле, она же несколько раз происходит за период взросления, вот эта самая первая, она во сколько лет?
Анна Теплова:
— В родах. В родах, в самый первый раз в родах.
Кира Лаврентьева:
— Ну вот я имею в виду после вот этого постоянного контакта с мамой, когда? В три-четыре года, это что тогда получается? В сад его надо отдавать, что тогда делать?
Анна Теплова:
— Ну как у вас получается, это прямо так сказать, знаете: дорогие слушатели, все повели своих детей в сад. Нет-нет. Нет, конечно.
Кира Лаврентьева:
— Ну, какие просто варианты? Давайте мы просто перечислим варианты, как ребёнку дать пространство для опознания самого себя в первую очередь.
Анна Теплова:
— Ну, прежде всего, это пространство просто личное, вот то самое личное пространство, которое у него должно быть. Ребёнок в три года сам заявит вам, что я сам, это и есть первый кризис, да, первый кризис, и вам придётся это учитывать, потому что ребёнок хочет теперь понять, а как я сам? А что же, собственно говоря, я могу самостоятельно? Если мы его в этот момент подломим, да, скажем так, то ему будет очень трудно потом вот это восстановить в себе, жажду этого самостоятельного действия. И прекрасно это знают мамы. Сказать, что у нас мамы все сейчас не умеют этого делать. Прекрасно знают современные родители. И на самом деле много очень хороших родителей, глубоких, думающих и понимающих это. Следующее, что у него должно быть, это то, что вы говорили, пространство правды. Я, например, всегда удивлялась пластмассовым молоточкам или пластмассовым пилам, то есть игрушки, которые являются имитацией. А вот это, с моей точки зрения, абсолютно не нужно ребёнку, потому что это не знак. Вот игрушка-пеленашка, которую ребёнок получает, там, не знаю, в полтора года, когда он освобождает, собственно, свою люльку для следующего обычно товарища, подходящего, да, который теперь занимает его место, чтобы он не страдал сильно, да, ему дают эту игрушку, люлечку. И вот мой опыт, именно исследовательский опыт, как учёного, когда я изучала: а что вообще происходит с современным ребёнком в тот момент, когда он получает свёрнутую тряпочку, завёрнутую, там, в платочек и в пелёнку, при том, что современные дети вообще-то уже не знают, что такое спелёнатый младенец, да? Что делает современный ребёнок, родившийся 3-4-5 лет назад? Он всё равно берёт этого малыша, кладёт его на ручку и начинает его качать. И он всё равно говорит, что это лялечка, что это малышик. И все они с ним что-то такое делают, потому что это какая-то, не знаю, кнопка внутри человека, которая что-то включает. Там студенты или там молодые люди 17-18 лет, когда мы с ними проводим эти же эксперименты, взрослые женщины. Они все говорят... Ну, студенты прежде всего, потому что студенты, они тоже находятся в данный момент как бы... Вот человек формирует свою картину мира довольно долго, да? Вначале у него появляется картина мира, потом он постепенно выращивает свое мировоззрение, да? И вот к юношескому возрасту человек начинает эту картину мира свою корректировать с внешним миром. И вот здесь очень важно проверить, а что у него там работает, не работает. И вот когда они берут пеленку, вернее, пеленашку, которую они только что сами свертели, скрутили минуту назад, сами скрутили, положили на ручки, а потом мне в СССР пишут, что они чувствуют. И они пишут: «Я чувствую счастье», «я чувствую заботу», «я чувствую нежность». Мальчики пишут ответственность, а некоторые девочки там пишут: «Я чувствую, что мне рано ещё иметь ребёнка», и дальше там на два листа. Я не спрашиваю, рано тебе или нет, я спрашиваю: что ты чувствуешь? Значит, чувствует, значит, вот этот перенос происходит. И это образ живой. А пластилиновая пила не включает образ труженика в этот момент, понимаете? Вот это действие труженика. Лучше подождать и дать ему настоящий молоток и просто проследить за тем, чтобы он попал туда, куда надо. У меня, кстати, тоже крёстный моего сына младшего. Он привёз ему ящик для инструментов, чурочки, молоток и гвозди и сказал, что не надо, Миш, давай, лупи по-настоящему, тем самым. И у нас была такая странная конструкция вся, как ёж в этих гвоздях. Гвозди.
Кира Лаврентьева:
— Ну, это действительно очень здорово.
Анна Теплова:
— Ну, это так, это правда. Вот то, о чём мы говорим. Очень много сегодня имитации, и надо хорошо понимать, где эта имитация нужна и где она включает. То есть, когда это именно знак и символ, то это да, то это работает. А когда это просто имитация некая, то надо быть внимательным.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА, дорогие друзья, у нас в гостях Анна Борисовна Теплова, зав. кафедрой народной художественной культуры Российской академии живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова, доцент Московского государственного психолого-педагогического университета, руководитель экспертного совета АНО «Воспитатели России». Меня зовут Кира Лаврентьева, мы вернемся через несколько секунд.
Ещё раз здравствуйте, дорогие наши слушатели. «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. С радостью напоминаю вам, что у нас в гостях Анна Борисовна Теплова, зав. кафедрой народной художественной культуры Российской академии живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова, доцент Московского государственного психолого-педагогического университета, руководитель экспертного совета АНО «Воспитатели России». Конечно же, Анна Борисовна ещё и этнолог, собиратель фольклора, ещё вообще на самом деле очень много, много кто...
Анна Теплова:
— Не стесняйте меня.
Кира Лаврентьева:
— Можно почитать в интернете, на самом деле, дорогие слушатели, еще у Аллы Борисовны много интересных статей и лекций, в том числе в видеоформате. Я это все с легкостью нашла, когда готовилась к интервью. Честно говоря, вдохновилась, потому что мы как-то вот так бежим-бежим, современным родителям так хочется все успеть, так много всего. Эти объявления о курсах, эти объявления о кружках и разных каких-то занятиях для детей. Ты за все хватаешься. Тебе кажется, что ты будешь хорошим родителем, если ты успеешь их везде провести, сделать так, чтобы они везде поучаствовали, сходили на все елки. Вот недавно был Новый год, там Рождество, да? Сходили на все занятия, везде себя попробовали. Анна Борисовна, а вот как правильно-то тут всё без невроза организовывать?
Анна Теплова:
— Ну, вы знаете, мы тоже вначале бегали по всем ёлкам, и потом поняли, что, да детям вообще-то этого всего не нужно. И мы, например, устроили большой рождественский праздник в своей семье. Мы собирали там у себя гостей, и вот его мы со смыслом, у нас были и колядки, и Христославие, и собственный вертеп, причём такой настоящий, традиционный, и куча гостей, и было, конечно, здорово очень. Это было как раз тогда, когда это нужно. Вот сейчас уже это, может быть, потихонечку сходит на нет, потому что дети, в основном, взрослые. Вы знаете, тема «успеть» связана с современным образом успешного человека, того, кто должен всё успеть. Но жизнь твоя, опять же, мне уже много лет, могу сказать об этом спокойно, проходит довольно быстро. Но понять, что принесёт тебе успех, очень сложно. И здесь очень важно понимать: а каков всё же промысел Божий о тебе? Это очень трудно понять в самом начале. Об этом, кстати, писал Василий Зиньковский, о том, что вообще развитие личности, а мы с вами там заявляли разговор о развитии личности, оно идет как бы по трем направлениям. И первое направление — это как раз индивидуальность, которая есть у нас. А индивидуальность — это и есть и твой дар, и твой крест. И педагогу очень важно этот дар увидеть, и не только педагогу, но и родителям. Очень важно понять, а каков вот этот дар? Зачем Господь призвал этого ребёнка в наш мир? И дал его тебе, потому что это не твой ребёнок, это тот, кто дарован опять же тебе, и тебе предстоит просто его не испортить, не сломать в целом. Вторая линия развития — это как раз развитие внутри тебя, внутри каждого человека добра и зла, и умение встать в позицию добра. Как раз тот же Зиньковский писал, что самое главное — это связать волю человека с добром. Это тоже целая большая линия для родителей и для педагогов тоже. И третье — это как раз социальная линия, которая связана с языком, с наследием, вот то, о чем мы уже с вами говорили. Ну вот вернемся к дару. Вот если говорить о мне самой, да, обо мне самой, ну, 60 лет моей жизни уже пройдены, и мне казалось, что у меня все очень как бы определенно. Я с детства, в пятом классе писала, что я собираюсь быть историком искусства, искусствоведом, потому что мама моя работала в Третьяковской галерее, я ходила в Третьяковскую галерею буквально просто почти по нескольку раз в неделю, и мне казалось, что это совершенно нормально, естественно, для всех остальных людей так же, все так же живут. Потом я поэтому собиралась поступать в Московский государственный университет на историю искусства, что со второй попытки, тогда никаких ЕГЭ не было, и два года подряд я поступала, со второй попытки я поступила, но в этот момент я встретилась, как раз когда работала уже в Историческом музее, встретилась с ансамблем Покровского, была им совершенно очарована, и 10 лет моя жизнь была связана с этим коллективом. И тогда я начала работать и ездить в экспедиции, тогда я узнала, что такое народная культура, моя жизнь полностью изменилась, вообще полностью, мои представления о мире полностью изменились. О том, что такое русская культура, что такое русский народ, что такое костюм, в котором люди ходят. То есть всё это, что было во мне и что есть в реальности, оказалось, совершенно разные вещи. И поэтому, открыв для себя этих людей, их язык, их пение, красоту мира, в котором они живут постоянно, красоту веры, в которой они тоже живут постоянно, вот это умение одновременно находиться в двух пространствах, в пространстве реальной жизни и в пространстве духовном всё время, это было очень сильно. И, конечно, меня история как бы увела. И я ушла заниматься этнографией, потом жизнь меня ещё раз крутанула. Я стала заниматься дополнительным образованием детей, мне казалось это очень важно, 30 лет просуществовала у меня студия детская, да, это важно, мы создавали как раз именно пространство, в котором дети погружались не столько в знания, сколько вот в этот мир любви, красоты, языка, игры и так далее. А потом я ушла работать в науку. И тоже 15 лет работала в научных институтах, и вот там мы занимались именно, скажем так, осмыслением всего этого. Вот тогда писались программы, тогда писались научные работы, тогда я защитила диссертацию. Тогда вот как бы это была именно новая стадия в моем пути. Стадия, помните, это как раз про путь. И вдруг опять год назад раз — что-то просто произошло, и мне пришлось поменять работу, и вот как Господь управил. Господь мне сказал: «А теперь, Аня, иди опять поработай по специальности». Видимо, важно было. Я теперь вот работаю в Академии художеств, зав. кафедрой народного искусства. Видимо, важен был весь этот путь, в котором Господь меня провел, в котором мне удалось набрать отношение к детям, умения педагогической работы, навыки педагогической работы, глубокое понимание народного искусства, причем в тот момент, когда оно было живым еще, носители были еще этой культуры, люди говорили на этом языке. «Дружечка моя, советненькая, согласненькая, повернись ко мне личиком, повернись ко мне беленьким, а мы с тобой побалакаем», — этот человек говорит. Я не могу этого не запомнить, потому что внутри меня всё поёт, я так не умею говорить. А это родная наша речь. Это люди так мыслят, так говорят друг с другом. И потом, вот пройдя через всё через это, я возвращаюсь к истории искусства, я возвращаюсь, преподаю у искусствоведов, которым мне теперь предстоит открыть как раз красоту народного искусства, потому что в Академии художеств Глазунова, в которой я сейчас работаю, мы поставили это одной из главных задач. Нам важно, чтобы современные искусствоведы понимали народное искусство, его значение для нашего искусства в целом, для мирового искусства, да, то есть они понимали, что вся история русского искусства, она покоится в народной культуре, она растет из нее, она пропитана и пронизана ею, и на сегодняшний день необходимо, чтобы люди понимали, что такое народный костюм, чтобы по запросу «народный костюм» тебе не выпадала сценическая одежда, чтобы тебе выпадало то, что является правильным.
Кира Лаврентьева:
— Анна Борисовна, Вы совершенно виртуозно рассказали о том, как вы нашли свой путь.
Анна Теплова:
— Это не я, это Господь провел. Вот это правда так.
Кира Лаврентьева:
— Но вы понимаете, что это очень важный опыт, конечно, вы понимаете, что это очень важно, это нужный опыт. И хочется спросить, а как этому научиться? Вот у вас свои дети уже подрощенные, более-менее, да, уже взрослые люди. У вас есть опыт своих детей, есть опыт детей, которые постоянно в течение вашей жизни возле вас, грубо говоря, народным языком, раз мы сегодня его вспомнили, околачиваются. По-другому это не назвать. И вот вы видите, как это происходит, как ребёнок ищет себя, не находит, находит. Наверное, есть разные сценарии, разные у вас истории. Вот скажите, уже глядя на это всё, как себя найти-то, школьнику? Как найти себя?
Анна Теплова:
— Есть люди прямого пути. Вот у меня старшая дочь моя — музыкант.
Кира Лаврентьева:
— Ну, потому что талант явный, и всё понятно.
Анна Теплова:
— Да. Знаете, ведь люди тоже предают иногда свой талант. Особенно сегодня, когда музыкантам очень трудно существовать, очень трудно состояться, очень трудно этот талант не закопать в землю. Что значит не закопать, закопать? Идут, там когда тоже моя Варя училась, в риелторы уходили, куда угодно уходили, потому что надо было жить. Деньги зарабатывать. Да, и как бы невозможно людей обвинить в этом, да, как бы. Есть трудные пути, чаще всего трудными путями идут мальчики, потому что они несут ответственность, они берут эту ответственность за будущее своей семьи, своей уже личной семьи, людей, которые будут вокруг них, и они выбирают пути сложные, и у них... им гораздо труднее. Я, например, тоже считаю, что не все удалось у моих сыновей, да, у меня два сына и три дочери. Пока что это, ну вот, я вижу, как им нелегко. И это нелегко именно потому, что он берет и делает вот этот выбор, осмысленный между даром, например, очевидным, например, актерским даром, да, и еще другим даром, потому что семья обычно богата дарами, да, а не какой-то, только один у тебя есть, да, у тебя есть там дар, например, предпринимательский, у тебя есть дар заботы, да, у тебя есть много даров, которые Господь тебе даёт. Как и, помните, таланты раздали, и кто-то по-разному их приращивает. Вот мальчикам всегда труднее, мой опыт говорит. Но внимательными должны быть родителями. Если вы уверены в том, что этот дар у ребёнка сильный, а ребёнок волей своей пытается уйти от этого. Ну, я знаю, что мы все не любим теперь давить, но иногда мне кажется, надо. Мне иногда кажется, что надо, как минимум, дать ему возможность пройти хотя бы какую-то часть пути до конца. Я все равно получила это свое чудесное образование, история искусства, не собираясь уже в тот момент работать искусствоведом, потому что была очарована этнографией, фольклором и так далее. Но я это образование получила, и казалось, что оно мне больше не пригодится.
Кира Лаврентьева:
— А пригодилось.
Анна Теплова:
— А оно пригодилось. Сегодня очень многие молодые люди считают, что вот они точно знают, и они точно выбрали. И иногда отметают осмысленно вот эти дары, предлагаемые им семьёй, возможностями какими-то. Надо быть очень внимательным, простите ещё раз, к промыслу о тебе. Его надо учиться видеть. Молодым очень трудно. Молодой, как всегда, человек горит, рвётся к чему-то, хочет чего-то, представления какие-то у него есть. Для этого ему даны родители. Он как раз в этот момент от них уходит, да, во взрослую жизнь. И вот этот момент выбора специальности, пути, всё-таки, мне кажется, родители должны быть рядом с ребёнком. И не только идти на поводу, как бы, ну, очевидно, что-то такое поддерживать, да, ребёнка поддерживать. Понятно, поддерживать надо детей в том, чтобы ни случилось. Вот сейчас младший мой ребёнок уже третий раз пытается себя найти. У него тоже откровенный дар художника, и этот дар художника, как ей кажется, ну, ей не нужен. И она ищет себя в другом. И надо потерпеть, с одной стороны, а с другой стороны, удерживать, дать вот эту возможность пройти до конца. В какой-то момент всё же настоять, мне так кажется. Мой, опять же, опыт взрослых детей, кажется, что надо помочь ребёнку не убежать, а с другой стороны, не запрятать его в эту клетку. То есть надо быть очень внимательным, внимательным надо быть.
Кира Лаврентьева:
— Это очень трудно.
Анна Теплова:
— Очень трудно, я согласна.
Кира Лаврентьева:
— Особенно если ты ещё занимаешься своей работой, своим развитием, то тебе это надо ещё в голове всё как-то собрать.
Анна Теплова:
— Сопрячь. Но выбор пути для ребёнка, конечно, очень важный этап. Очень важный. Можно пробовать широко, взять более широкое образование. Например, с музыкантами, понятно, никуда не денешься, а взять какое-нибудь широкое гуманитарное образование. Дети часто пугаются, например, пойти на историю: кем я буду, как я буду деньги зарабатывать. Но человек с широким гуманитарным образованием найдет дальше себя, как определиться. Сегодня довольно-таки много всевозможных потом возможностей, там, тех же магистратур, каких-то курсов, ещё чего-то, второго образования, да, это можно попробовать и найти. В общем, это сложно, и всем советую, как бы, помощи Божией, желаю, вернее, помощи Божией, быть внимательными к вот этому дару. Вам дан ребёнок от нуля и приблизительно до 17 лет, да, он будет с вами. Я думаю, что это довольно-таки долгий путь, чтобы увидеть те дары и тот крест, который Господь дает этому человеку.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА, напоминаю, что у нас в гостях Анна Борисовна Теплова, зав. кафедрой народной художественной культуры Российской академии живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова, доцент Московского государственного психолого-педагогического университета, ну и так далее, и так далее. Много раз мы уже сегодня повторяли про Анну Борисовну разные прекрасные вещи. Вы знаете, я вот, что вас хотела спросить, Анна Борисовна, меня совершенно потрясает с детства культура воспитания детей Романовых, не только с самого последнего российского императора Николая II, их детей, но также и самого, еще Ники маленького с его сестрой. Вы знаете, что мне нравится в этом во всём? Вот у детей всё-таки императорской семьи Николая Александровича и Александры Фёдоровны, у них была очень такая совершенно непринятая для того общества культура воспитания детей. Александра Фёдоровна очень много занималась ими сама. Она преподавала им катехизис. У них были учителя, русский язык преподавал им не кто иной, как профессор Боткин, доктор Боткин, известный теперь уже мученик. Их постоянные учителя были Сидней Гиббс и, если не ошибаюсь, Пьер Жильяр, который очень много писал потом воспоминаний о них. И, читая эти воспоминания, я каждый раз удивлялась, насколько благоговейно, со страхом и уважением относились царские дети к своим вот этим наемным, казалось бы, ну наемным, конечно, учителям. Баронесса Буксгевден, да, она была фрейлиной императрицы, но, тем не менее, она преподавала, если я не ошибаюсь, игру на фортепиано трем младшим девочкам. И они все их боялись. Они боялись, что они их пожурят. Они боялись, что они скажут что-нибудь папа или мама о них. Они боялись не сделать уроки. Понятно, что это были обычные дети, которые шалили, которые ленились, которые, может быть, чего-то где-то не хотели делать. Но вот это уважение, понимаете, это царские дети. И это такое уважение к своим преподавателям, которым нам, кстати говоря, нашим детям уже сейчас, в наше время, можно было бы хотя бы немного в какой-то форме позаимствовать. У меня знакомого мальчика в младших классах очень не приняли, это, мягко говоря, в классе, там, на грани буллинга. Ну, не буллинг, но на грани. Знаете, несколько детей, но его регулярно так подтравливали. Учитель это видела. Учитель очень хорошая женщина. И когда мама этого мальчика к ней обратилась, что, в общем-то, вы знаете, он у меня в каком-то совершенно удрученном находится состоянии, перманентно, она сказала: «Ну, может быть, вам порекомендовать школьного психолога?» И, вы знаете, мне этот случай, он меня как-то деморализовал на тот момент, потому что я помню, как было в наше время. Если кто-то начинал хотя бы что-то вот в отношении буллинга, сейчас это принято рассказывать, случаются страшные трагедии, когда кого-то действительно там просто затравили, и девочка, мальчик пошли на какие-то уже такие меры, мы знаем, какие. И как-то вот я вспоминаю, как это было у нас, там, не дай Бог, кто-то что-то начинает, учительница всё сразу, она оставляет после уроков, она начинает песочить, она начинает рассказывать: а чем ты лучше его и так далее. То есть, понимаете, учитель, она носила роль у нас, например, было так, духовника. То есть это учитель-наставник. Она не ходила в храм, но она была наставником нам, и это было очень важно. К ней можно было обратиться, не к школьному психологу, понимаете, а к ней с любой проблемой, не касающейся даже образовательного процесса. Анна Борисовна, я очень скучаю по этим временам, и я очень ищу учителей и преподавателей, которые вот так относятся к детям. Понятно, что это не входит в зону их компетенции, как сейчас говорят. Понятно, что они теперь не должны вмешиваться, потому что строгие родители, они бдят, не дай Бог, перейти личные границы ребенка, не дай Бог, там как-то где-то его невольно оскорбить. А если он творит беззаконие, Анна Борисовна, а родители молчат, что тогда делать?
Анна Теплова:
— Тут вопрос важный, на самом деле, очень хороший вопрос вы поставили. Это вопрос о доверии. Первое, тех же родителей, к педагогу и педагога к родителям. Это вопрос о служении. Это вот как раз то, что связано с царской семьёй. Царских детей воспитывали в служении. И они прекрасно понимали, что такое же служение несёт каждый, кто обращается к ним. Педагог — это не услуга. Педагог — вот это тот самый даритель, с которого мы начали, человек, который открывает тебе пути, ведёт тебя по пути этому. И уважение к учителю — это было по умолчанию заданной функции у нас, так же, как и уважение к родителям, так же, как и уважение к близким, любым другим близким. И это утрачено сегодня. Сегодня государство пытается это восстановить. И надо признаться, что это надо сейчас восстанавливать в самих педагогах, ведь педагоги тоже не хотят брать на себя вот эту функцию служения. Вот функцию моих компетенций, да, и я переложу её на психолога, в компетенцию которого входит тебя успокоить, помочь и так далее. Такого не было. Вы правы совершенно. А восстановить как это? Через уважение, благодарность. Слово «благодарность» сегодня тоже, надо сказать, потеряно.
Кира Лаврентьева:
— Педагогу вы имеете в виду?
Анна Теплова:
— Педагогу.
Кира Лаврентьева:
— Ну, тоже отогреть его, да, как-то из вот этой холодной системы компетенций, как-то его немножко отогреть своим доверием со стороны родителя, да?
Анна Теплова:
— Вот слово «доверие», да, доверие, без этого никак нельзя. Вы привели в этот мир своего ребенка, и вы его доверили педагогу. А контроль, включенные камеры и всё остальное, что существует сегодня в школе, в детском саду и так далее, это разрушает отношения. Знаете, есть такое понятие, как содержание образования. Я очень люблю, как в нашей школе педагогической антропологии оно трактуется. Содержание — это совместное держание. Как всё, что имеет приставку «со» в русском языке, это предполагает совместное. Вот это совместное держание того, что мы передаём ребёнку, оно предполагает совместный труд педагога, родителя и самого ребёнка. И если мы не удерживаем вот эту ткань этого содержания, образования, то оно выльется, если родители не удержат в их сторону, если ребёнок не удержит в сторону ребёнка, если педагог не удержит. Вопрос совместности — это всегда вопрос того слова, которое мы называем общностью. Общность всегда строится на единстве целей и смыслов, ценностей и смыслов. Вот если для нас ценность — ребёнок, если мы с вами занимаемся образованием, обучением и воспитанием ребёнка, то это одна история. Если мы с вами занимаемся реализацией программ воспитания, программы обучения, программы ещё чего-то, то это про что угодно, но не про ребёнка, не про личность. И поэтому тут нет, не может быть ни ребёнка, ни его родителей, ни в конечном итоге педагога как значимой единицы для ребёнка. Потому что всё происходит: человек-человек. Если этого нет, то система образования не работает ни как общественная форма, ни как дар одного поколения другому, ни как воспитание человека как такового, становление, вернее, человеческого в человеке. Вот это всё требует нашего объединения. То, что, кстати, характерно в целом для нашей культуры. Вот этой совместности, совестливости, сознательности, соработничества и всего такого, что имеет эту самую приставку со. И если я пришёл к тебе как цензор, как человек, который будет тебя контролировать, то доверия между нами не может быть. Если я привёл тебе своего ребёнка и отдаю его в руки и жду от тебя к нему такого же внимания, доверия и любви, то это про другое. Поэтому мы идём в частные школы. Не во всех, кстати, частных школах тоже это существует. Это не совсем зависит от того, какая форма школьная, в смысле имеется в виду частная или государственная. И бывает и в православных гимназиях всё очень формально, и даже аж чересчур формально. Это всё же зависит, возвращаясь к началу нашего разговора, это всё зависит от человека, от того, кто этот первый учитель, второй и третий. Вот у нас, например, Виктор Иванович Слободчиков, с которым мы вместе работаем, мой учитель, научный руководитель, он говорит, что есть четыре позиции в образовании. Это позиция родителя, это позиция наставника, это позиция учителя и позиция мудреца. Эти позиции живут в одном человеке в разные периоды. Потому что, когда мы встречаем в первом классе ребёнка, вряд ли я встречаю его с позиции учителя, я встречаю его с позиции родителя. И я подхватываю его, я его ввожу в этот мир. Наставник — это тот, кто знает, как сам, и наставит тебя делать так же. А учитель — это тот, кто учит учиться, тот, кто передаёт тебе способность к учению. Не информацию, а способность к учению. Ну и мудрец. Тут все мы знаем, кто такой мудрец.
Кира Лаврентьева:
— Спасибо огромное. Напомню, что наши регулярные беседы об образовании мы организуем совместно с образовательным проектом «Клевер Лаборатория», которая собирает лучшие и самые интересные опыты работы в области образования и воспитания. Узнать подробнее об этом проекте, стать участником или поддержать его можно на сайте: clever-lab.pro. А мы прощаемся с нашей сегодняшней гостьей. Напоминаю, что у нас была Анна Борисовна Теплова, зав. кафедрой народной художественной культуры Российской академии живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова, доцент Московского государственного психолого-педагогического университета, руководитель экспертного совета АНО «Воспитатели России». Меня зовут Кира Лаврентьева. Анна Борисовна, спасибо вам огромное.
Анна Теплова:
— Вам спасибо, что вы позвали меня. Чудесная была беседа.
Кира Лаврентьева:
— Всего доброго. До свидания.
Все выпуски программы Светлый вечер