«Жизнь и идеи графа С.С. Уварова»

Гость программы — Максим Шевченко, доцент исторического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, кандидат исторических наук.

Ведущий: Алексей Козырев

---

А. Козырев:

— Добрый вечер, дорогие друзья. В эфире радио «Вера» программа «Философские ночи» и с вами ее ведущий Алексей Козырев. Сегодня мы поговорим о Сергее Семеновиче Уварове. У нас в гостях доцент исторического факультета Московского государственного университета, кандидат исторических наук Максим Михайлович Шевченко. Здравствуйте, Максим Михайлович.

М. Шевченко:

— Здравствуйте, Алексей Павлович.

А. Козырев:

— Ну вот Сергей Семенович Уваров у нас связывается в нашем сознании, общественном сознании, кто немного знает историю, помнит школьный курс по истории, со знаменитой его триадой: «Православие, самодержавие, народность». То есть он рисуется нам таким идеологом, прежде всего, Николаевской, наверное, России, Николая I, хотя его действия начинались много раньше, и по сути, вся Александровская эпоха тоже была связана с его активностью. Но вот что это была за фигура такая в русской истории? Мы не случайно решили о нем поговорить не только как об идеологе, но и все-таки как о человеке, который был тесно связан с философским, литературным процессом, научным процессом, поскольку он был президентом Академии наук своего времени. Откуда, что называется, корни? Что это была за семья, как он пришел в Санкт-Петербургскую элиту?

М. Шевченко:

— Сразу можно с последнего начать, что в элиту он не пришел — он в ней родился. Это представитель традиционной аристократии, столбовой русский дворянин, сын гвардейского офицера, приближенного ко двору. В общем, придворный по обеим линиям своего происхождения. Человек, как позднее о таких говорили «рожденный на ступенях трона» или есть такое выражение современное: «с золотой ложкой во рту». Человек, которому судьба назначила быть потомственным слугой двух монархов — Александра Павловича, затем Николая Павловича, разных по своим направлениям: человека более либерального и космополитического, воспитанного в духе идей Просвещения Александра и национального и ориентированного традиционно, совершенно не гуманитария по образованию, военного инженера Николая Павловича. Один воплощает у нас либеральные начала, второй — начала национальные или консервативные. Сергей Семёнович в этом отношении был в моменте связи между двумя царствованиями, он находился в определённом поиске, это человек, который мог выбирать себе карьеру, и он, будучи чужд желанию посвятить себя военной службе, был особенно расположен к занятию науками прежде всего, и с наукой он связал свою карьеру придворную, прежде всего политическую карьеру, конечно, потому что научный ценз сам по себе никуда не вёл тогда ещё, то есть не было системы включения в правящий отбор России определённого научного ценза, это было просто некое дополнение к аристократическому воспитанию незначительное, которое каждый сам мог углубить или увеличить по собственному желанию.

А. Козырев:

— А что это было за образование? Он же достаточно рано развился, да?

М. Шевченко:

— Практически очень просто, сама по себе идея общего образования в России, она появляется где-то с конца XVIII века, то есть когда появляются идеи Просвещения. Может быть, сами идеи Екатерины, что должны быть новые люди, новые мужчины и женщины, идея того же Бецкого. Ну а применительно к Уварову: когда в России появляются беженцы от французской революции, появляются те самые знаменитые католические аббаты, а французское духовенство, вообще Католическая Церковь во Франции — это лидер в области образования, это законодатель и ретранслятор массовых педагогических каких-то стандартов и концепций. Известная мода на инновации в области педагогики — это Швейцария, неслучайно Лага́рп был Екатериной взят для Александра I как воспитатель оттуда. Франция к XIX веку — это вообще глубоко католическая страна.

А. Козырев:

— То есть это парадоксально, но автор триады был воспитан католическим аббатом.

М. Шевченко:

— Конечно. Это аббат Николь и его иезуитский пансион в Петербурге, открытый при Павле, собственно говоря, Уваров писал так, что «тогда все знатные семьи должны были иметь какого-то французского аббата в мое время, у нас это был аббат Манге́н», глубоко уважаемый человек, который остался в России, жил до конца своих дней в семействе Уваровых, скончался, окружённый заботой и уважением, старым почтенным человеком, и он был его воспитателем. Аристократическое воспитание, понятно, что оно разностороннее, но разносторонность довольно поверхностная, то есть там знание языков, словесности французской, немецкой, ну и, конечно, физическое воспитание: пятиборье, плавание верховая езда, фехтование.

А. Козырев:

— Это обязательно было тоже, да?

М. Шевченко:

— Конечно, это было обязательно. На самом деле, оно не отличалось, не было дифференциации на военное и гражданское.

А. Козырев:

— Ну здесь-то аббат, наверное, не был экспертом?

М. Шевченко:

— Вот аббаты во Франции, они даже и спортом занимались, доминиканцы.

А. Козырев:

— Потрясающе.

М. Шевченко:

— Вообще, лозунг «Быстрее! Выше! Сильнее!» — это тоже французский монах-доминиканец, если не ошибаюсь, придумал олимпийский лозунг, то есть они к истокам олимпийского движения ещё имели отношение. Там была идея всестороннего гармонического развития личности, она как раз очень была с этим связана. Но тогда не было дифференциации, Уваров мог выбрать себе сам поприще, но как он его выбрал? Уваров очень быстро начал служить по части дипломатической службы, но здесь еще политический момент был важный: он был племянником генерала Федора Петровича Уварова — участника заговора 11 марта 1801 года, свергнувшего Павла I и приведшего на престол Александра I, и он сразу получил от императора Александра придворный чин камер-юнкера, а это генерал, это 4-й класс по Табели о рангах, это «ваше превосходительство», он уже с детства практически стал генералом придворным в таком виде, с соответствующим жалованием, статусом и доступом ко двору, и понятно, пошёл по дипломатической службе.

А. Козырев:

— Но он же и в Германии поучился, по-моему, в Гёттингене?

М. Шевченко:

— А вот это легенда, нет. Вот его сын, Алексей Сергеевич, будет им отправлен в Гёттинген на стажировку, он там будет учиться. Сам Уваров, у него хорошие были связи, он был почётным членом Гёттингенского университета примерно в первые десятилетия своей карьеры, он очень хорошие отношения в Германии наладил, своё дипломатическое положение, статус секретаря и свои поручения, которые он выполнял в Берлине, Вене и Париже, но в Берлине в меньшей степени. Он в это время начинает дружить с братьями Шлегелями, с братьями Гумбольдтами...

А. Козырев:

— То есть про нельзя, как про Ленского, сказать: «с душою прямо геттингенской», да?

М. Шевченко:

— Нет, вот именно. Уваров — крестник императрицы Екатерины II, понимаете? Крестник — это было неформальное такое, сегодня бы мы сказали «номенклатура» примерно, то есть «крестники» Екатерины — это были люди непростые, и он был одним из таких, и он мог себе выбирать, кем он хочет стать, и что он выбрал: европейский вот этот шарм, аромат культуры французской и немецкой старого порядка, конечно, нового просвещения немецкого, Гёте, конечно, прежде всего, образ Гёте в этом отношении.

А. Козырев:

— То есть он лично был знаком с Гёте?

М. Шевченко:

— С Гёте он в переписке состоял, мы не знаем, были ли встречи. А с братьями Шлегелями он был лично знаком, с Августом Шлегелем он дружил довольно серьёзно. С братьями Гумбольдтами был знаком.

А. Козырев:

— То есть Гумбольдты — это всё-таки такие основоположники университетского образования, да?

М. Шевченко:

— Конечно, это концепция, модель, и ещё политические фигуры, масштаб этот, потому что это Берлинский университет, это Королевский университет как раз нового типа, нового стиля, не средневековый, а совершенно по другой модели. И что характерно, при Уварове, когда в течение шестнадцати лет будет возведён в норму принцип, что лучшие выпускники русских императорских университетов при Николае — сам Николай этому положил начало — будут на два года отправляемы за казённый счёт на заграничную стажировку, больше половины русских студентов будет стажироваться где? В Берлинском университете. Это место самое основное, хотя там, понятно, и Сорбонна была, и Оксфорд, и Кембридж тоже, попадались, но в основном это будет, по большей части, Берлин, и больше половины, конечно, Германия. Германия — страна университетов, это само собой. Сразу скажем: Уваров не катедер-философ, ни в к коей степени, никакого академического его симбиоза с кем-то и такого честного сотрудничества и восприятия нет, то есть называя великие имена немецкой философии XIX века, мы не можем Уварова рядом там найти совершенно, но ощущение такое, что в одном-двух рукопожатиях он там где-то находился. Мы можем сказать, что в его политических текстах, в его публицистике проскальзывают идеи немецкого романтизма, очень характерные идеи того времени, причём чувствуется религиозная философия французская. Известна его переписка с Жозефом де Местро, с ним они были знакомы, тем более, что Жозеф де Местр, как фигура в европейской мысли, он состоялся в России.

А. Козырев:

— Сардинский посланник, беженец французской революции.

М. Шевченко:

— Да-да-да, он состоялся в России в этом отношении, основоположник движения так называемых ультрамонтанов, загорцев, которые из-за Альп пишут, как во Франции их называли, то есть ярый сторонник особой роли совершенно, миссии и значения Католической Церкви, главенства папы Римского, института папства. В этом отношении Уваров имел переписку и полемику какую-то, взаимный интерес к общению имел, конечно, с ним, и мы найдём это всё. Но Уваров — человек, который, как блеск молнии, вошёл в европейскую науку, и как он подошёл к этому: прежде всего он сам осознал своё невежество, он почувствовал, насколько поверхностным было его образование, и в этом смысле, как человек, себя сделавший, он нашёл себе учителя. Когда он уже стал попечителем Петербургского учебного округа и членом главного управления училища — это важная фигура, это лицо в Совете министра народного просвещения, и он в качестве подчинённого имел у себя профессора Фёдора Богдановича Грефе — известного учёного-эллиниста, и у него же получал частные уроки, профессор его обучал классической филологии.

А. Козырев:

— В эфире радио «Вера» программа «Философские ночи», с вами её ведущий Алексей Козырев и наш сегодняшний гость — доцент кафедры истории России XIX — начала XX века исторического факультета Московского государственного университета Максим Михайлович Шевченко. Мы говорим сегодня о Сергее Семёновиче Уварове, исключительно важной для интеллектуальной жизни России двух царствований: Александра I и Николая I, фигуре, идеологе, но и учёном, и большом деятеле развития российского образования и науки. И вот вы сказали о том, что он нашёл себе учителя в классических науках, в классических языках, но ведь он и сам стал писать работы по истории античности, причём, если я верно помню, у него была работа «Об элевсинских мистериях», у Шеллинга была работа «О самофракийских божествах», то есть Уваров тоже в период где-то середины 10-х годов занимается вот этой темой, и он здесь следует за Шеллингом, или совершенно независимо от Шеллинга выбирает тему?

М. Шевченко:

— Здесь я бы сказал так: мы не можем это утверждать. Несомненно, тема совершенно зашла, тема с огромным интересом была воспринята в Европе немецкими, а особенно французскими интеллектуальными кругами, востоковедами, профессиональными учёными, академией. Работа «Опыт об Элевсинских таинствах» 1810 года, в 1811 году опубликованную в Петербурге на французском языке, затем издана за границей, сразу же институт Франции его за это сделал почётным членом своим.

А. Козырев:

— Шеллинговская работа издана позже — «О самофракийских божествах», 1815 год, по-моему.

М. Шевченко:

— Я думаю, здесь дело не в соревновании, но сама тема вызывала огромный интерес. Собственно, идея там такая, что он показывает арийско-ведические корни античной мифологии, античных мистерий в этом отношении, показывает эту основу, то есть эта тема отчасти могла вызвать интерес у тех, кто занимался философией истории, как движение развития идей в философии истории человечества, развитие человеческого духа и духа Божественного в философском понимании, и вот здесь это всё рядом находилось, но мы не можем сказать точную корреляцию, у нас нет документов для этого, хотя переписка Уварова есть.

А. Козырев:

— Она не издана ещё полностью?

М. Шевченко:

— Нет, она издана на нескольких языках, и сейчас постепенно его наследие потихонечку публикуется, ваш покорный слуга тоже в этом принимает своё скромное и посильное участие, но всё это небыстрый процесс, есть некоторые очень ценные «перчинки» к тому блюду, к той картине, которая нас может ожидать в этом отношении. И Уваров здесь сразу же вызвал огромный интерес в Европе. Вот эта одна работа и ей предшествовавшая — это «Проект Азиатской академии», с одной стороны, он предъявил себя как человек, как личность, как настоящий учёный-филолог-классик, именно самостоятельно выступающий в этом отношении, а с другой стороны, как особо приближённый к императору, он общественности европейской, предъявил проект развития восточных исследований, опираясь на Россию в этом отношении, который сразу привлёк к нему интерес, сразу Гёте к нему обратился, очень живо на это отреагировал, мы имеем письма по этому поводу. Вот здесь, конечно же, играло роль и то, что Сергей Семенович был придворный монарха, чьи войска за несколько лет до этого триумфально вошли в Париж, это тоже кое-что значило, но не только это, само собой, надо ещё, чтобы Сергей Семёнович сам по себе что-то представлял как учёный.

А. Козырев:

— Как раз мы с вами беседуем — 210 лет этой даты недавно отмечалось, когда российские войска вошли в Париж.

М. Шевченко:

— Да. И как маленькая интеллектуальная деталь из отечественной интеллектуальной истории, можно к этому приурочить и появление «Опыта об Элевсинских таинствах» Сергея Семёновича Уварова, а это все предпосылки, лежавшие в основе его назначения в 1818 году президентом Императорской Санкт-Петербургской Академии наук. Надо сказать, что есть шутка такая, записанная дипломатом Александром Булгаковым, что однажды, чуть ли не в Вене, где-то в узкой среде, в какой-то салонной игре нужно было высказать свои сокровенные желания, условно, какие-то такие, в игровой форме, и вот Сергей Семёнович, тогда ещё юноша, сказал, что если бы он утром проснулся, и на его трюмо лежал бы рескрипт его назначения министром народного просвещения, он этому был бы рад.

А. Козырев:

— Но это тоже в будущем произойдёт, то есть он ректором университета, по-моему, только не успел побывать, но и то — создание Санкт-Петербургского университета прошло не без его участия, насколько я помню.

М. Шевченко:

— В конце концов, ту самую гумбольдтовскую модель русского университета он осуществил при Николае I, он начал с 1819 года этот проект. Он преобразовал главный Педагогический институт, сделал огромный шаг в развитии начального образования, училищного института и его создания, педагогического образования в России. Он начал очень серьёзно формировать, работать над оптимизацией учебных планов, он уже подумывал о том, что необходима институциональная поддержка просвещения, о том, что выпускники должны иметь преимущество на государственной службе перед необразованными чиновниками, например. Там были сокращённые сроки получения классного чина, и так далее, и вот эта идея очень важная, она потом получит развитие. Но завершение этого — это устав 1835 года, сменивший устав 1804 года, еще при Александре I созданный устав, который считается более консервативным, чем либеральный 1804 года, но отчасти это так, отчасти не совсем...

А. Козырев:

— Устав университета?

М. Шевченко:

— Да-да, университета, императорских российских университетов. Устав, который именно в европейском контексте выглядит как именно та самая гумбольдтовская модель университета, шедшая на смену старой средневековой. Средневековая основывалась на привилегиях корпорации, в конце концов она привела потихонечку к тенденциям загнивания тогдашнего университетского мира, там уже просто должности профессоров могли наследоваться, это всё не очень здоро́во с точки зрения развития творчества, конкуренции, стимула для того, чтобы идти вперёд и больше, и выше. Гумбольдтовская модель усиливает значение королевской власти и министерской власти в этом отношении. Значит, министр, как представитель короля, имеет право назначить сам профессора в университет, помимо воли и желания корпорации, назначить профессора, но из числа тех, кто имеет учёную степень. И самая важная принципиальная вещь, она ещё была Уваровым предложена в 1819 году: устав 1835 года окончательно отделял административно-хозяйственную часть от учебно-научной. Что это означает: что все вопросы дисциплинарные, хозяйственные, административные брал на себя аппарат попечителя учебного округа, а попечитель относился к министру примерно как губернатор к министру внутренних дел, то есть того и другого, и министра, и попечителя назначал лично государь-император из людей по собственному усмотрению. Иногда здесь мнение министра играло роль, иногда не совсем, он мог назначить человека просто в адьютанты, как Сергея Строганова в Москву, человека просвещенного, мецената, тонко понимающего многие вопросы науки и просвещения, но тем не менее, никак не коррелируемого с Уваровым в этом плане. И вот теперь профессора могли сконцентрироваться на, собственно, науке и преподавании.

А. Козырев:

— Ну вот Уваров, он всё-таки учёный или администратор?

М. Шевченко:

— Уваров — политик, государственный деятель. Уваров — учёный, но, скажем так, вольно-невольно, иногда с радостью, с энтузиазмом, иногда с осторожностью, это человек, безусловно, честолюбивый в этом отношении, но он как бы учёный сверху, немножечко для него это такой кенозис, самоумаление, потому что по социальному статусу статус учёного ниже, а у него учёность, она как бы в расположении сердца. Для души, безусловно, ему это очень ценно и важно, но раскланиваться перед кем бы то ни было ему смысла нет, хотя есть одна деталь. Уже когда он закончил свою карьеру, будучи президентом Академии наук, оставаясь уже в качестве, по сути...

А. Козырев:

— Это пожизненно, что называется.

М. Шевченко:

— Да-да. У него, кстати, основная позиция — президент Академии наук, а ещё момент мощный — это 16-летнее управление министерством, или 17-летнее, с 1832 года — товарищ министра, потом, после отставки предшественника Карла Андреевича Ливена — управляющий министерством, затем уже, до 1849 года — министр народного просвещения. Так вот, уже уйдя в отставку, что он сделал: из уважения к тем институтам и принципам научной аттестации, которые им самим были же созданы, он подал диссертацию в Дерптский университет, на латыни написанную, не по-немецки и не по-русски, поскольку там был определённый конфликт, он продавливал идею восприятия, адаптации Дерптским округом русского языка, что немцы не любили и пассивно этому сопротивлялись, так он подал диссертацию о происхождении болгар на латыни и защитил магистерскую диссертацию в Дерптском университете, уже за считанное время до кончины своей.

А. Козырев:

— Потрясающе. Именно магистерскую, не докторскую?

М. Шевченко:

— Да. И уже находившийся в опале, уже человек, которым можно было, ну, не совсем пренебрегать, но, по крайней мере-то имевший в этом отношении гораздо меньше политического веса, конечно, вот такой момент.

А. Козырев:

— Мы вспомнили многие его позиции в административном мире, а не вспомнили его участия в «Арзамасе», это же, по сути, круг, где Пушкин участвовал.

М. Шевченко:

— «Арзамасское общество безвестных людей». Уваров, с легкой руки мемуариста Филиппа Ви́геля, хотя Вигель не весьма достоверный мемуарист, в том числе и автор, по некоторым сведениям, порочащих Уварова слухов в личном плане, такое тоже было, в порядке придворных интриг, как инструмента политической борьбы, в том числе. Уваров — один из инициаторов «Арзамасского общества безвестных людей». Безусловно, это некая попытка найти культурную точку воздействия участия людей, интересующихся проблемами творчества, ассистировать в политической линии императора Александра и в европейских, во внутрирусских вопросах, связанных как раз вот этими идеями священного союза, то есть там контекст был какой: вот это просвещение, какое, где, когда? Но Уваров при этом был и почётным членом «Беседы любителей русского слова» у Шишкова, где явно преобладали консерваторы, если «Арзамас» считается более либеральным в этом отношении, скептически относящимся, выдразнивающим Шишкова и его «Беседы», отчасти иронизирующим над ним. Хотя считается, что там есть более радикальное крыло, типа Михаила Орлова или Николая Тургенева, и Петра Вяземского, и более консервативное, там Жуковский, Уваров, Блудов, условно, такая немножко бинарная схема, самая простая. И в этом плане у Уварова, безусловно, такой момент свободного творчества, свободного творческого общения по интересам, попытка найти, но с интересом, отчасти имеющим некую для него лично политическую точку.

А. Козырев:

— Мы сегодня говорим о человеке, который действительно объединяет свою эпоху, таких людей, наверное, мало в истории, которые выполняют функцию вот такого соединителя, и, может быть, в чём-то и разъединителя, но человека, который очень многие процессы, которые шли в интеллектуальной, духовной, религиозной жизни своей эпохи, во многом определил — это Сергей Семёнович Уваров. И после небольшой паузы мы вернёмся в студию и продолжим наш разговор с нашим сегодняшним гостем, доцентом исторического факультета МГУ Максимом Шевченко.

А. Козырев:

— В эфире радио «Вера» программа «Философские ночи», с вами ее ведущий Алексей Козырев, и наш сегодняшний гость — доцент исторического факультета МГУ, кандидат исторических наук Максим Михайлович Шевченко. Мы говорим сегодня о Сергее Семеновиче Уварове — ученом, министре, президенте Российской Академии наук, человеке, который соединяет эпоху, если можно так выразиться. И вот я хотел спросить вас: мы много говорим о его пути, о разных позициях, придворных и научных, которые он занимал, а вот его отношение к религии? Я где-то читал, что в ранние годы он был масоном, писал по-французски, учился у католического аббата. Можно ли назвать Уварова православным человеком? Ведь его знаменитая триада, по которой Россия начала жить, и которую мы до сих пор вспоминаем часто: «Православие, самодержавие, народность» начинается именно с православия.

М. Шевченко:

— Можно ли назвать его православным человеком? Я думаю, можно для того времени. Для эпохи Александра I характерна вот та степень, как называл Флоровский, «вряд ли не самая высшая точка русского западничества», причём в сочетании это были патриоты, это были люди очень ревностные о славе и величии Отечества, но по мышлению, по воспитанию не просто западники, но абсолютно западные люди, то есть быть образованным — значит, быть европейцем, вот просто стандартно. Поскольку отечественное образование ещё только-только формируется...

А. Козырев:

— Его надо создавать. И в течение правления Уварова, хотим ли мы, допустим, немножко эмансипироваться от влияния немцев, допустим, или заставить немцев уважать русский язык, как язык образования и культуры, потеснить поляков — для этого надо развить русское образование настолько, чтобы оно было конкурентноспособным с польским и немецким, которые старше его по возрасту, не говоря о том, что языки литературные: русский только формируется, а европейские основные языки на триста лет старше, они с XVI века, литературные, и Уваров это понимал, кстати говоря. И отчасти это разделял и понимал император Николай. Для эпохи Александра вообще, если смотреть, что человек, у которого была догматическая ясность православного сознания, чёткая артикуляция, человек, в личной образованности которого именно богословское мировоззрение играло важную роль, это был только один человек — это Александр Сту́рдза. Он из молдавской аристократии традиционной, он — осколок Византии живой, не исчезнувшей, не уничтоженной, то есть это Фанар и Дунайские княжества, вот эта знать там и там, не уничтоженная турками, сохранившаяся, не погибшая, для которых это византизм самый настоящий, вот тот самый, найденный Константином Леонтьевым несколько десятилетий спустя византизм, где действительно остаётся та древняя образованность, в которой личное православие, глубоко артикулированное в отношении богословия: почему я не католик, почему я не тот, не тот, не тот, и почему я верую именно вот так, и Символ Веры, то есть дифференцированно развитое богословское мировоззрение, вот он в этом отношении один такой. Все остальные — это глубокая степень секуляризации, но в сочетании с традициями наследственного отеческого благочестия бытового. Например, если императрица Екатерина всю внешнюю обрядовость православную соблюдала величайшей щепетильностью, то есть внешне она должна была выиграть стопроцентно православной, хотя внутренне она была достаточно индифферентна в этом плане, мы это знаем. Но Уваров — романтик. Кстати, не так просто понять, вот «православие, самодержавие, народность», в этом дискурсе я бы назвал это так, не касаясь мифов на эту тему или устаревших представлений, связанных с определяющим характером истории революции, освободительного движения и так далее, то есть сил прогресса, перед которыми то, что олицетворял Уваров, потерпело бы историческое поражение, он был не на стороне «правильной», так называемой, истории, поэтому, собственно, и попал туда. По сути, «Православие, самодержавие, народность» — это девиз официального дискурса, предложенного учёной литературной общественности, которая могла реагировать...

А. Козырев:

— То есть это программа воспитания, да?

М. Шевченко:

— Да-да-да, программа воспитания, в которой предлагалось внести свой вклад тем, кто занимался науками и просвещением, пером и словом устным, и письменным, и в качестве профессора или публициста, или писателя, которым это, возможно, было позволено. При том, что существовала и цензура, и Уваров понимал, что люди, которые с ним сотрудничали, так или иначе имели проблемы с цензурой. Не всегда Уваров мог их уберечь от этого, это тоже сложно. И «Москвитянин» был на грани закрытия, который был при протекции Уварова разрешён в Москве, и сам Михаил Петрович Погодин, человек известных консервативных взглядов. Так вот, «Православие самодержавие и народность», что это такое? Какую роль здесь православие играет, отвечая на ваш вопрос: есть один документ, не так давно мне доводилось его цитировать: записка «Об отношении государства с Церковью в России» на французском языке. Документ, который, очевидно, появился в начале 50-х годов, когда с разрешения императора Николая Тютчев инициировал дискурс в Европе, он написал «Папство и римский вопрос», ему Лоранси́ ответил статьёй «Папство. Ответ господину Тютчеву», Хомяков написал свои известные «Несколько слов православного христианина и западных исповеданиях», а Уваров отозвался на это, он не мог это публиковать, у него не было таких прав, и сам Хомяков ещё это же анонимно печатал, с этим, это отдельная история, напечатано было только после его смерти. И Уваров написал эту записку, она осталась в архиве, он оставил ее своему сыну. Что можно понять из этой записки? Уваров остаётся романтиком.

А. Козырев:

— Она опубликована сейчас, эта записка?

М. Шевченко:

— Нет.

А. Козырев:

— То есть это совершенно такой неизвестный ещё документ?

М. Шевченко:

— Да, я надеюсь опубликовать эту записку. Есть её переводы сделанные, но оригинал на французском языке, а переводы хранятся в синодальном архиве, где близко к обер-прокурору Синода, его дяде, Дмитрию Толстому, которого Уваров знал и принимал себя в Поречье ещё, и по легенде даже говорил, что якобы «вот кто меня заменит на должности министра народного просвещения». Я кратенько скажу так: Уварова можно упрекнуть в нечёткости, в недостаточной твёрдости в догматическом отношении, что он, может быть, слишком либерально относится к католицизму, считает, что разделение Церквей — это только продукт человеческих страстей и больше ничего, но при всём том он готов находиться в послушании у духовенства, государство пусть облегчит ему отношения с Ватиканом, а оно само определит, какими они должны быть, он готов слушаться в этом плане. Он часто апеллировал к народной гордости, которая не поступится ни единым догматом православия, так же, как не поступится ни одним перлом из венца Мономахова, то есть как будто бы какие-то патриотические национальные здесь в этом отношении посылы и важно что он человек, который нигде и никогда не проявляет легкомыслия по отношению к религии вообще, ни к языческой, ни к христианской, наоборот. Что характерно здесь: Уваров, как романтик, он знает, что есть тайна, существует тайна истории, есть тайна Церкви и тайна России. Он пишет, что в России Церковь и государство, церковь и общество — это одно целое, общество имеет свою санкцию только в Церкви, Православная Церковь, русский народ и Россия, и государство даже, переплетаются на каждой странице своей истории, не столько победил Мамая Дмитрий Донской, его победил духовно преподобный Сергий Радонежский И, в конце концов, он говорит там: любой государственный человек, который непредвзято смотрит на вещи, должен понимать, что без Русской Церкви, какова она есть, нет и не может быть Российской империи, какова она есть. Невозможно быть за Церковь и против России, невозможно быть за Россию и против Церкви.

А. Козырев:

— А что он понимает под Церковью — это иерархия? Ведь даже Патриаршества в это время нет. Синод?

М. Шевченко:

-Нет. В таких случаях говорит так: я сейчас не буду говорить, что православие догматически чище, чем католицизм и другие исповедания, тем более другие, а к протестантизму он крайне отрицательно относится, к католицизму — спокойно, к протестантизму — резко отрицательно, как к анархии, буйствующей человеческой мысли и человеческого дерзания, очень опасной и разрушительной, и показавшая себя в эпоху министерства Голицына вот эта мистическая партия, засилье мистицизма, буквально в Россию влез протестантизм.

А. Козырев:

— То есть он критически относится к Библейскому обществу, к Голицыну?

М. Шевченко:

— Крайне резко, крайне отрицательно, именно как к совокупности всей этой тенденции, этой протестантствующей политике в России, которая подорвала основы господствующего статуса Церкви, то есть это угроза православию очень серьёзная была. В первую половину царствования император Александр создал угрозу самодержавию — проект Сперанского и либеральные тенденции, а во вторую — он создал угрозу православию вот этой своей политикой, этим двуединым министерством, сугубым Министерством духовных дел и народного просвещения и его политикой. Так вот, Уваров говорит так: «Я не говорю о том, что догматически лучше православие, чем католицизм или что-то ещё. Я не буду говорить, что наше самодержавие важнее и лучше, чем иные политические формы правления. Я только скажу вот это: что если вы не хотите погубить Россию, вы должны вот этот принцип понимать, что это вещи неразделимые — Православная Церковь и Российская империя».

А. Козырев:

— И российское общество, да?

М. Шевченко:

— Именно как политическое общество, политически организованное, это и есть Россия, Российское государство, Российская империя. Вообще, это на самом деле античная традиция, там понятие «polis» по-гречески или «civitas» по-латыни, оно может означать и общество, и государство, там нет дифференциации, созданной просветителями в XVIII веке. Вот Уваров здесь, как романтик, он некоторые грани формальности не очень развивает, но у него вот эта интуиция основная, он исходит из неё прежде всего. У него есть выражение «две католических Церкви», здесь можно переводить как «две вселенские Церкви» или «две универсальные Церкви».

А. Козырев:

— То есть, Католическая Церковь и Кафолическая — Православная, да?

М. Шевченко:

— Папство и мы. Вот мы — одна Кафолическая церковь, а папство — другая.

А. Козырев:

— Кафолическая — в смысле соборная, да?

М. Шевченко:

— Да, две соборные Церкви, можно переводить так и так, но каждая из них в собственном понимании называет себя «католическая», хотя толкования разные, но само понятие...

А. Козырев:

— Ну, это так. Кафоличность есть признак Церкви — соборность, то, что мы исповедуем в Символе Веры.

М. Шевченко:

— Тут смотря какое богословие. Западное богословие говорит о всемирности и универсальности, восточное — о единстве со Христом, а значит, она самодостаточна для спасения человека, то есть соборная почему: потому что быть в ней достаточно, чтобы спасти свою душу, больше ни в какие сообщества вступать не нужно для этого, ни в тайные, ни в явные.

А. Козырев:

— Он понял это для себя, да?

М. Шевченко:

— У него лично — да, он умер православным христианином, он боялся поехать с собой, он в Москве умирать остался, чтобы перед смертью случайно не оказался в состоянии, когда ты не можешь исповедоваться и причаститься. А отпевал его святитель Филарет, митрополит Московский, в храме святой мученицы Татьяны на Моховой, в присутствии профессоров и студентов, при великой княгине Елене Павловне, в салоне которой собирались будущие деятели освободительных реформ, там, где раньше отпевали Гоголя в 1852 году, и затем его повезли в Поречье и похоронили уже, когда его крепостные, дворовые люди, которых он отпустил на волю по завещанию, «послужим нашему барину в последний раз»: его взяли на плечи и понесли в соседнюю Смоленскую губернию, в село Холм, где его родовая усыпальница. Уваров в этом отношении, в личном плане, он умер как христианин.

А. Козырев:

— В эфире радио «Вера» программа «Философские ночи», с вами ее ведущий Алексей Козырев и наш сегодняшний гость, доцент исторического факультета МГУ имени Ломоносова, кандидат исторических наук Максим Шевченко, мы говорим о Сергее Семеновиче Уварове. Ну и вот, возвращаясь все-таки к его жизни, мы вот сказали о том, как с ним прощались, как его отпевали, как он ушел по-христиански, по-православному. Все-таки вот эта триада, она сегодня имеет какую-то ценность, кроме исторической? Вот когда мы говорим о русской истории XIX века — ну, куда без уваровской триады? Это такой оплот николаевской идеологии, николаевской реакции, как раньше называли. А сегодня мы можем обращаться к этой триаде, как к тому, на чем мы можем строить какие-то идеи будущей России или идеи просвещения русского?

М. Шевченко:

— Все-таки реальный разговор о консерватизме современном, без этого он невозможен. Недавно в одном клубе был задан всем вопрос: что для вас консерватизм, вот сейчас в России для вас самих? Я сказал просто: «Консерватизм — это православная христианская вера, российское государство и русский народ для меня», вот и все, это то же самое, это проекция полуторастолетней вот этой формулы, просто сюда, в нашу с вами жизнь, где все факторы остаются именно в этой последовательности, то есть православная христианская вера, основа — это Божественное откровение, понятно, и опыт жизни во Христе, и со Христом, движимый Духом Святым, по опыту святых отцов. Российское государство, обладающее всеми чертами, в нем можно усмотреть черты единодержавия и олицетворение персонификации государства и власти в лице одного человека, и можем поговорить о том, что реальное народное сознание этому человеку сейчас дает гораздо больше полномочий на любые действия на благо государства, чем формально ему предоставляет Конституция. Если я не прав, возразите мне, пожалуйста, и пусть кто-то мне возразит. Ну и наконец, одна из проблем: национальный вопрос, как русский вопрос, он остается, это очень острый вопрос сейчас в России.

А. Козырев:

— Народ — это что, это политическое целое, это избиратели? Ведь тогда не было выборного процесса, не было демократии, как сейчас.

М. Шевченко:

— А вот здесь мы возвращаемся опять к эпохе романтизма, то есть вот то, что сложилось в романтическом дискурсе — это представление о народе как о целом, что это живая личность, которая имеет свою молодость, свою зрелость, своё старение, свою дряхлость. Как пишет Уваров, «народность не требует неподвижности в идеях, черты могут меняться с годами, но физиономия изменяться не должна», то есть мы себя узнаём, это мы, какими мы знаем себя сто лет назад, двести лет назад, у нас есть преемственность и связь определённая, и наш язык, наши поиски, наше состояние.

А. Козырев:

-Уваров себя включал в народ? Аристократия — это тоже часть народа?

М. Шевченко:

— Конечно, безусловно.

А. Козырев:

— То есть народ — это не крепостные крестьяне?

М. Шевченко:

— Аристократия — это органическое понимание, то есть как бы контрпросвещение и, собственно говоря, возражение. Есть много на эту тему, что такое равенство понятия. Если говорить серьёзно, то, как творение Божие, люди равны между собой, то есть как все цифры равны перед бесконечностью, но между собой они не равны по разным причинам. Иногда сословные социальные развившиеся общества, и здесь явная дальнейшая вот эта линия потом в леонтьевскую нас ведёт сложность. Другое дело, что у Леонтьева больше экзистенциальные моменты, у Уварова не так ярко всё это, но некие протоидеи этого, конечно, есть.

А. Козырев:

— Леонтьев тоже дипломат, политик, но его знатность, она, конечно, не может соперничать с уваровской.

М. Шевченко:

— Знатность не может, но, простите, матушка его — придворная императрицы Марии Фёдоровны, это тоже важный момент.

А. Козырев:

— Она училась в Екатерининском институте, и Мария Фёдоровна испытывала к ней симпатию, но она не была фрейлиной.

М. Шевченко:

— По воспитанию, мать была более крупной личностью, чем отец, по воспитанию самого Леонтьева, и ее дух, ее образ, безусловно, вообще ее влияние на его воспитание было огромным в детстве, он это признавал и это очень важный момент. Если вы помните, Юрий Фёдорович Самарин, он крестник императрицы Марии Фёдоровны, и многие-многие вот эти вещи, и неважно, в каком направлении он двигается, Самарин: более в сторону либерального национализма государственнического или более консервативного — здесь можно поспорить. Либерализм и консерватизм друг от друга китайской стеной не отделены, понятно, что тут есть определённые переходные формы, нюансы какие-то, но мне кажется, здесь именно вот это органическое понимание, что это некий организм, народ и государство, пока они существуют — это некий организм, безусловно, со своими тайнами, а человеческий организм — это не тайна? Мы можем многое знать, и у нас есть направление огромное в науке — психологии, но мы не можем до конца знать, как душа соединена с телом, это загадка для нас. Мы знаем, что душа и тело влияют друг на друга и есть нарратив и гигантское изучение этих проблем, но до конца понять мы не можем это, тайна остаётся. И если есть тайна человеческого организма, то можно сказать, что есть тайна и народного организма в этом.

А. Козырев:

— А вот всё-таки эпоха Уварова — это для русской культуры эпоха Пушкина, и эти два человека знали друг друга, Пушкин был моложе, по-моему, на тринадцать лет, но, насколько я понимаю, Уварову не могут простить какие-то его не очень лицеприятные высказывания о Пушкине, да?

М. Шевченко:

— Знаете как, поскольку у нас Уваров виноват всегда, у нас негативное поэтому отношение, а к Пушкину — позитивное.

А. Козырев:

— Ну, «Пушкин — наше все».

М. Шевченко:

— А «Уваров — наше ничего», да?

А. Козырев:

— Так никто не говорит, но...

М. Шевченко:

— Так не говорят, но тем не менее.

А. Козырев:

— ... но он отчитал Краевского за «солнце русской поэзии».

М. Шевченко:

— С арзамасцами у него отношения очень сложные были, потому что, будь его инсинуатор Ви́гель или очень конфликтный Пушкин, тут речь идет о политике, о проблеме кто первый, кто второй, потому что Пушкин двигался «вправо», это известно, Пушкин становился консервативным, Белинский писал, что Пушкин метил на место Карамзина, а Карамзин — придворный историограф и лично с императором беседует о высших материях. Сперва ему оказывает протекцию великая княгиня Елена Павловна, а затем он же сам вырастает, вот таким хотел Пушкин быть перед Николаем, что было уже невозможно, просто потому что Николай был не Александр, у Александра были политические причины для этого, Николай всю эту картину видел иначе. Но Пушкин человек непростой в общении, конфликтный, со своими страстями и пристрастиями, а Уваров хочет его, чтобы он при нём был вторым, и не только он. Хотя он может привести его на лекцию к студентам, где профессор Давыдов читает лекцию по истории русской словесности«, и Уваров заканчивает лекцию словами: «Господа, вы слышали теорию искусства, а вот вам само искусство» — и показывает на Пушкина.

А. Козырев:

— Он представил Пушкина студентам Московского университета?

М. Шевченко:

— Как живого гения — вот он, между нами. Восторг студентов, радость, и понятно, что Пушкин был страшно этим доволен, но конфликтов это не избежало, потому что, опять же, Александр Сергеевич не хотел, «я и государь», «только мы», «я и царь».

А. Козырев:

— Может быть, его такой снижающий пафос по отношению к некрологам Пушкина был связан с тем, что Пушкин всё-таки, по сути, пошёл против закона, дуэль была нарушением, грубым нарушением и гражданского, и церковного законодательства.

М. Шевченко:

— Знаете в чём разница: Александр Сергеевич — человек, который подчёркивает свою независимость: «я числюсь по России», «не торговал мой дед блинами, не ваксил царских сапогов, не пел с придворными дьячками, в князья не прыгал из хохлов». Тут ещё один момент ведь есть: понимаете, Уваров — человек, который как бы стилизуется под денди, но это был человек невероятного трудолюбия и энергии. Если посмотреть его формулярный список — Уваров вкалывает постоянно везде, то есть он работает, это непросто. Другое дело, что он сам выбирает, чем он занимается, и его свобода аристократическая, она вот здесь, то есть он сам решает, чем он занят, но он ревностно берётся за всё, он все поручения монархов выполняет и получает за всё почти высочайшее благоволение. На Александра Сергеевича это категорически не похоже. Ну скажите, можно ли с Уваровым тут быть на равных, скажем так? А в глазах Николая ревность на службе важную роль играет. Гений — это всё хорошо, только ты покажи прилежание и терпение ещё покажи. А дальше Пушкин становится инструментом разных интриг и сплетен, он не очень опытный придворный, в конце концов, его убила как раз неопытность в придворных интригах в этом отношении.

А. Козырев:

— Но ведь Уваров тоже пал жертвой?..

М. Шевченко:

— Нет, ну Уваров шёл сознательно, имейте в виду, что Уваров никогда не уклонялся от ответственности, был момент, когда он монархам говорил прямо: «Да, я так считаю, Ваше Величество». Известная история, когда был суд над профессорами, которых обвинили в богохульстве и в вольнодумстве, и Ру́нич судилище над профессорами Петербургского университета, это было в 1821 году, и Уваров написал прямое письмо Александру, где сказал: Ваше Величество, идея, в общем, простая, может быть, они в чём-то виноваты, но у них нет права на ошибку, а правительство несёт ответственность, оно своей инициативой и диапазоном действий не могло ввести их в искушение. И он прямо скажет: «Тогда отдайте меня под суд, если их виновность доказана — судите меня, я предстану перед судом, буду отвечать, ибо я их попечитель, я старший по отношению я администратор», вот позиция его. И, наконец, когда он в 1849 году прямо сказал Николаю, что — «Ваше Величество, я предлагал в 1843 году те меры, которые вы отвергли, но я считаю, что они и сейчас необходимы, второй раз», и Николай это отверг. И в конце концов, когда профессор Давыдов за статью в защиту университетов, получил, так сказать, нахлобучку от цензуры, Уваров прямо написал: «Ваше Величество, статья была написана по моему приказу и мною одобрена». Уваров от ответственности никогда не уходил, хотя он был придворным, но он знал, за что. Это был не просто карьерист придворный, у него была политическая позиция, он боролся за определённые принципы, у него были определённые идеи, программные задачи, он их осуществлял, когда это было невозможно, он принимал ситуацию такой, как она сложилась, но он оставался при своих убеждениях, они у него были.

А. Козырев:

— Таких людей называют государственными людьми, и действительно, то, что он сделал для российского образования и науки, это просто бесценно.

М. Шевченко:

— Мне кажется, у Уварова был реальный политический замысел определённый. Если бы откровенно он мог об этом говорить, то больше бы его понимал Погодин, допустим, или Шевырёв, или тот же Устрялов. Устрялов фактически занялся историей Петра Великого, и он написал историю Петра, если вы помните, и в качестве академика Устрялов не мог опубликовать по цензурным соображениям свои работы о Петре I, и Уваров это понимал. Но, что характерно: в Академии на заседаниях, когда Устрялов клал на стол очередной том рукописи и рукописи обсуждали, Уваров его благодарил, выписывал ему денежное вознаграждение и говорил: «но не публикуйте, продолжайте работать». И когда наступило новое царствование, Устрялов свой шеститомник опубликовал уже в 1850-е годы. Но очевидно, Устрялов был ближе, и сговорчивее, в каких-то случаях сопряжённее, то есть политически это было как культурное движение, имеющее политический оттенок. Мне кажется, в этом смысле Уваров не был во всём хорош и возможно, он мог быть злым, он разозлился, впал в мелочность, и так далее, и в отношении похорон Пушкина некрасиво держался. Словом, там многое можно найти, где не выглядят хорошо ни тот, ни другой.

А. Козырев:

— Поскольку у нас время подходит к концу, мы, конечно, многие темы ещё не обсудили, хотел спросить и о его взаимоотношениях со славянофилами, но я думаю, что это на другой раз мы оставим, а в конце хотелось бы вспомнить такую фразу библейскую: «По плодам их узнаете их». Вот, действительно, об Уварове можно говорить разное, но можно говорить о том, что после него остался великий университет, два университета: Петербургский и Московский, который тоже изменился и в 40-е годы вошёл просто в цвет блестящих учёных, блестящих историков, правоведов. Остался «Журнал Министерства народного просвещения», который стал первым русским систематическим научным журналом на русском языке, если так можно сказать. Может быть, вы не согласитесь, но...

М. Шевченко:

— Левые оппоненты признали то, что вы говорите.

А. Козырев:

— Это протекционизм русскому языку, русской науке, русским учёным, которые на своём родном языке, хотя сам Уваров писал по-французски, но он всячески способствовал тому, чтобы...

М. Шевченко:

— ... при Уварове русский язык впервые вошёл в официальный обиход Академии наук, наряду с немецким и французским.

А. Козырев:

— Поэтому, конечно, сегодня вспоминать Уварова — это не только вспоминать его триаду «православие, самодержавие, народность», но это вспоминать и образ достойного учёного и очень крупного деятеля науки. Сейчас мы отметили 300-летие Российской Академии наук, а вблизи 270 лет со дня основания нашего с вами Московского государственного университета, Московского Императорского университета и поэтому, конечно, роль таких великих людей, как Сергей Семёнович Уваров в блеске российской науки, она несомненная. Я благодарю Максима Шевченко за увлекательный, интересный рассказ о Сергее Семёновиче Уварове и до новых встреч в эфире программы «Философские ночи».

М. Шевченко:

— До свидания.

---

Все выпуски программы Философские ночи

• «Зачем философия сегодня?» Интервью с И. Чубаровым
• «Владимир Лосский, богослов и человек» Интервью с Кирой Преображенской
• «Вера в Бога и познание себя». Игумен Дионисий (Шлёнов)