«Живое Слово Божие»

В этом выпуске ведущие Радио ВЕРА Алла Митрофанова, Александр Ананьев, Кира Лаврентьева, а также наш гость — руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации иеромонах Геннадий (Войтишко) — делились светлыми историями о значении и важности чтения Евангелия и других книг Священного Писания: о том, как это способствовало встрече с Богом и как помогло в жизни.

Ведущие: Алла Митрофанова, Александр Ананьев, Кира Лаврентьева

---

Алла Митрофанова:

— Светлые истории на Радио ВЕРА . Здравствуйте, дорогие друзья. Понедельник, 6 часов вечера, а это значит время собираться вместе в нашей Светлой студии и рассказывать друг другу историю. Все, как мы любим. И судя по тому, как вы пишете нам комментарии, как благодарите за эту программу, мы так понимаем, что вам тоже она очень нравится. Спасибо вообще большое за ваши теплые слова и за то, что вы с нами этими светлыми вечерами. Светлые истории можно не только слушать, но и смотреть. Уже традиционно напоминаю, я на сайте Радио ВЕРА и на страницах Радио ВЕРА в социальных сетях. Собственно, везде, где Радио ВЕРА присутствует, везде и «Светлые истории» тоже можно посмотреть. Специальный гость у нас сегодня — иеромонах Геннадий Войтишко, руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации Русской Православной Церкви. Уф!

Иеромонах Геннадий (Войтишко):

— Добрый вечер.

Алла Митрофанова:

— Здравствуйте. Кира Лаврентьева, Александр Ананьев и Алла Митрофанова. Друзья, мы сегодня будем говорить на тему, которую отец Геннадий выбрал. И выбрал отец Геннадий вопрос, ну, вернее, как, да, тему «Живое Слово Божье и истории о важности священного Писания, как через него открывается Бог и истина, и Евангелие, и как Евангелие помогло в жизни». Вы киваете, отец Геннадий.

Иеромонах Геннадий (Войтишко):

— Да.

Алла Митрофанова:

— У вас есть история на эту тему, это же замечательно. Давайте мы с вас и начнем, тем более что это уже наша добрая традиция.

Александр Ананьев:

— Я хотел спросить, прежде чем вы расскажете историю, а Евангелие вообще должно помогать в жизни? У меня есть ощущение, что оно, скорее вот, по всем формальным признакам должно мешать в жизни, в хорошем смысле мешать. Мешать делать то, что тебе хочется, мешать — идти, куда тебе хочется. Ну, то есть, оно вот не вот там тебе помогает, да? Помогает тебе инструкция от телевизора смотреть телевизор. А Евангелие — такое впечатление, что тебе должно мешать.

Иеромонах Геннадий (Войтишко) — Саш, так-то оно так, если не так. Если предполагать, что человек не хочет жить в чистоте, в праведности, с Богом, то, конечно, Евангелие будет поворачивать человека от пути неправедного к жизни Богом, и в этом смысле мешать ему грешить, наверное. Но, с другой стороны, действительно, желание быть с Богом — это нормальное, естественное желание, и Евангелие в этом помогает. Поэтому христианство начинается не только со слова нет для греха если вы вспомните таинство крещения начинается с отречения от сатаны, но там еще и произносится слово «да», мы даем обещание жить с Богом, если так совсем просто сказать, мы говорим Богу «да» в крещении, поэтому это не только про то, что нам мешает, но и помогает.

Александр Ананьев:

— Принимается.

Алла Митрофанова:

— Рассказывайте, отец Геннадий.

Иеромонах Геннадий (Войтишко):

— Так как говорится, а что рассказывать-то, жизнь с Евангелием. Но для меня лично, наверное, какой-то такой осознанный приход в церковь, он связан как раз-таки с обращением к Евангелию, с прочтением Евангелия. Но самое интересное заключается в том, что, открыв... Мне было лет 12, и это был какой-то... Да, 1987 год, протестанты раздавали Евангелие, напечатанное где-то за границей, и уже тогда было это возможно, потому что весь Советский Союз дышал историей, связанной с тысячелетием крещения Руси, и как-то вроде бы уже стало можно на эту тему говорить. И так получилось, что протестанты раздавали Новый Завет, и так получилось, что я его как-то так даже взял, и даже не один, а два. В общем, два лучше, чем один. Это было, кстати, в поездке по Золотому кольцу России, то ли Владимир, то ли Суздаль, вот я уже сейчас подзабыл это всё, и придя в гостиничный номер, я помню, я плюхнулся на кровать, открыл эту книжку, и начал вникать в буквы. Ну, собственно говоря, буквы-то знакомые, и даже слова понятные, отдельно взятые, но смысл не складывается ну никак от слова совсем. Начинается, да, ну ладно, хорошо, родословие Господа нашего Иисуса Христа. Так это у меня на страничке открылось. Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова. 12-летний советский мальчик, в общем-то, не очень въехал. Как это Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова? Мария могла рожать. Я как-то рассказывал уже эту историю, но она, мне кажется, с одной стороны, очень занимательная. И вот дело в том, что, дальше листая, я начал понимать, что я вообще ничего не понимаю. Текст кажется абсолютно недоступным. Такое ощущение, что у тебя абсолютно какая-то непробиваемая стена, смыслы не складываются от слова совсем. Понятно, что есть какие-то еврейские конструкции в том же Евангелии от Матфея, когда там написано, и сказал, говоря, ну, что это за выражение? Мальчик 12 лет, ходивший только в советскую школу и никакой воскресной школы, естественно, в СССР не могло быть, совершенно не мог пробиться головой через эту стену. Но вот удивительным образом, долистывая, потому что читать это было уже невозможно, потому что, я повторяю, смысл не собирался от слова совсем никак, долистывая до, казалось мне, последних глав этой книги, я увидел надпись «Откровение Иоанна Богослова, апокалипсис». Хм, звучит интересно. И дальше как-то я начал вчитываться в это более глубоко, и мне действительно показалось, и вдруг, я бы сказал, это как будто пробило ощущение, что за всей той реальности, которая описывается здесь, и на протяжении всех этих страниц развивающийся сюжет, приходящий в какую-то красоту нового Иерусалима, за всей этой реальностью стоит та самая личность или та самая реальность, которую называет Бог. Отложив этот новый завет в сторону, я просто замер в какой-то попытке переосмысления, что сейчас происходит. И я думаю, что вот это прикосновение Слова Божия, хотя вот таким причудливым образом, повлияло дальше на всю оставшуюся мою жизнь. С тех пор для меня реальность присутствия Бога абсолютно была непререкаемая. И вот так это всё началось. Потом какое-то проходит время, когда я уже взрослый дядя, и как-то я слушал записи владыки Антония Сурожского. У него много всяких историй, и одна из них о том, как он, собственно говоря, мальчиком прикоснулся к Евангелию. У него была обратная история, в протесте, наверное, все знают эту историю. Что это я рассказываю?

Алла Митрофанова:

— Расскажите, расскажите, конечно.

Иеромонах Геннадий (Войтишко):

— Насколько я помню, это был какой-то условно-военно-патриотический лагерь во Франции, и, как он рассказывает, их всех обязали прийти на встречу со священником, как сказал этот руководитель лагеря, вы не обязаны всё слушать, но присутствовать должны, потому что что? О нас скажут в Париже, если никто не придёт на встречу с нашим священником. А священник, как говорит Владика Антоний, говорил на его беду громко, и тот, сидя на последней парте, всё равно слышал, что говорил священник, а он говорил «прощайте врагов ваших, благословляйте проклинающих», и так далее, и так далее. То, что воспринял тогда юный будущий владыка Антоний Сурожский, как безумие. Почему? Потому что они все грезили желанием вышвырнуть большевиков из России. А как это можно сказать? Дорогие большевички на выход с вещами? Нет, они готовы были к какому-то активному силовому, наверное, противостоянию с большевизмом. И вот слышат, благословляйте проклинающих вас, молитесь о врагах ваших, ну и так далее, так далее. И выйдя с этой встречи, владыка Антоний сказал, если это правда, что говорил сейчас батюшка, и это написано в Евангелии, то с моим христианством будет покончено, раз и навсегда. Он пришёл домой и попросил мамы Евангелие. Как он сказал тогда, вдруг обнаружилось, что Евангелие четыре, а будучи смышлёным мальчиком, я понял, что какой-нибудь из них будет короче всех остальных. Таким Евангелием оказалась Евангелие от Марка. Как добавляет Владыка Антоний, скорее всего, оно было написано для таких же мальчиков, как я был тогда. И я начал читать. И где-то, сидя в комнате между второй и третьей главой, я вдруг почувствовал, что здесь, в этой комнате, присутствует тот самый Иисус, о котором я только что сейчас читал. Это не было явлением призрака или галлюцинацией, но я осознал, что Он здесь, в этой комнате. Удивительно. И это действительно, эта встреча, это прикосновение Божие перевернуло всю его жизнь. Я когда вспоминаю этот рассказ, у меня иногда даже кажется, что я слышу его интонацию. Удивительно. И вот это...

Кира Лаврентьева:

— И говорите с его интонацией.

Иеромонах Геннадий (Войтишко):

— Ну, он очень характерный. Это действительно удивительная речь Владыки Антония, и я всем рекомендую его слушать, не только читать, а слушать. Ну, лично на мой вкус, он интересен, интереснее даже больше в аудиозаписи, чем в тексте. Поэтому вот такое разное прикосновение к Слову Божию. Мальчиков 12 лет в Советском Союзе, который вообще не мог пробиться ни через какие слова и буквы, и увидел Слово Божие в апокалипсисе, в откровении Иоанна Богослова, ведь это же тоже слово Божие. Это слово живого Бога, живое слово. И рассказ Владыки Антонии оказался для меня уже позже каким-то таким удивительным рефреном с моей жизненной историей. Вернее, моя жизненная история с его историей рефреном с моей жизненной историей, вернее, моя жизненная история с его историей рефрен.

Алла Митрофанова:

— Мы перед началом программы с отцом Геннадием обменялись детскими воспоминаниями, и когда я была еще в садике, а мама моя работала в машиностроительном инженерном институте, который, вот, понятия не имею, как расшифровывается эта аббревиатура, но там были Кульманы, там были инженеры, мама очень всё это любила. А я знала наизусть аббревиатуру вот этого самого горно-разрабатывательного машиностроительного института, и когда меня спрашивали, ну, деточка, а где твоя мама работает? Я гордо поднимала голову и говорила, в ГПКТИ ПТМ.

Александр Ананьев:

— Вот сколько я не пытался повторить до нашей встречи вот здесь в студии эту аббревиатуру у меня до сих пор не получается. Код под колпаком могу произнести, а вот это всё нет.

Алла Митрофанова:

— Вот, отец Геннадий, понимаете, тренировка.

Александр Ананьев:

— Так что один-один.

Алла Митрофанова:

— И, соответственно, это вселяет сдержанный оптимизм по поводу того, что, может быть, к концу программы и с вашей должностью тоже разберёмся и запомним.

Александр Ананьев:

— Ну это просто, иеромонах Геннадий.

Алла Митрофанова:

— Ну уж нет. Друзья, наша сегодняшняя тема, отцом Геннадием выбранная, «Живое слово Божие. История о важности священного писания. Как через него открывается Бог, истина, и как Евангелие помогло в жизни». Кирочка, солнце, твоя очередь, у тебя всегда истории, которые наполнены светом.

Кира Лаврентьева:

— Ты знаешь, я вот думала, что мне рассказать, и понимаю, сейчас судорожно соображаю, было у меня несколько разных мыслей на этот счет, что про Евангелие невозможно говорить, знаешь, вот натягивая историю какую-то, вот так вот, чтобы просто рассказывать историю, невозможно говорить про Евангелие вот как-то, знаете, так, ну, чтобы просто что-то рассказать, потому что тогда ничего не выходит, и ты как-то себя ужасно чувствуешь даже при самой мысли об этом. И я сегодня, когда маме звонила, иногда я с ней советуюсь, она очень любит светлые истории, и я ей говорю, слушай, история будет про Евангелие, как оно повлияло или изменило, слово Божье, чудо жизни. И она говорит, так ты расскажи про святителя Луку. И прежде чем рассказать свою историю, я сейчас напомню нашим зрителям светлых историй трагическую историю, в тот момент трагическую, святителя Луки, когда он терял свою 38-летнюю жену, она в больших мучениях умирала, у них на руках было 4 маленьких ребенка, это было тяжело, очень тяжело. Он сам был молодой, цветущий мужчина, хирург, и два месяца он пытался ее спасти, и вот в последние два дня перед смертью, он не обезболивал ее морфием, но страдание было до такой степени великим, что он увидел, что морфий необходим, и ввел в морфия одну дозу, потом она попросила ещё, и ещё, и ещё. И вы знаете, он говорит, что количество морфия в её крови уже превышало допустимое, но страдания были столь велики, что на этих весах нужно было выбирать как бы меньшее зло. Но, как ни странно, как он говорил, морфий в таких количествах, он вызывает у людей ужасные реакции, галлюцинации, бред. Ну, понятно, это же отравление, это же как бы уже такое идёт изменение сознания. А она была трезва совершенно. Трезва, очень хорошо понимала, что она говорит, и перед самой-самой смертью она говорит «позови детей». Да, представляете, человек под таким количеством морфий, он уже как бы, ну уже всё, он просто умирает тихо и всё. Он зовёт детей, но она их не целует, чтобы не заразить, а просто благословляет. И бедный Валентин Феликсович Война-Ясенецкий, я каждый раз, когда это читаю, вообще не могу, два дня читал псалтырь возле её гроба и не понимал, что ему теперь делать с этими детьми. Вот это самое тяжёлое. То есть шли уже очень серьёзные процессы в состоянии общества, это начало 20 века, и он понимал, что это неизвестно вообще, чем закончится, и дети на руках маленькие, и он, значит, читает псалтырь подряд, все псалмы, ну все, кто читал гроба умершего человека, псалтырь понимает, как это делается, и на славах ты его поминаешь. И доходит он до 112-го, он не длинный, я его зачитаю в русском переводе. Хвалите рабы Господни, хвалите имя Господне, да будет имя Господне благословенно отныне и вовек. От восхода солнца до запада да будет прославляемо имя Господне. Высок над всеми народами Господь, над небесами слава Его. Кто, как Господь, Бог наш, который, обитая на высоте, преклоняется, чтобы презирать на небо и на землю, из праха поднимает бедного, из брения возвышает нищего, чтобы посадить его с князьями, с князьями народа его. И, внимание, последняя фраза этого псалма, «Неплодную вселяет в дом матерью, радующуюся о детях». Аллилуйя! И в этот момент, ровно в этот момент, когда он прочитывает эту фразу, эту последнюю фразу этого псалма, он вспоминает свою медицинскую сестру, которая недавно похоронила мужа, осталась бездетной, которая смиренно и трудолюбиво помогала ему операционной сестрой во время хирургических вмешательств, Софью Сергеевну Белецкую. И он этой же ночью идёт к ней, она открывает дверь в недоумении, что делает у нее сейчас на пороге совершенно отчаявшийся ее строгий начальник, строгий руководитель, он буквально под этой в ноги просит заняться воспитанием его детей. Ну и дальше мы знаем уже эту историю, она смиренно приняла это как волю Божью, вы представляете какой подвиг. И она действительно взяла его детей на поруки, и когда он скитался там разным испытаниям, ссылкам и непонятно чему, Софья Сергеевна, она хоронила их, она вырастила из них настоящих христиан, которые горячо любили и почитали своего отца и свою умершую мать. И вы знаете, для меня это такая просто правда, вот там есть какая-то невероятная Божья правда. И поэтому после этой истории я уже не могу чего-то придумывать ради красного словца. Вы знаете, в классе в пятом, в шестом я попала в очень сложный класс. В очень сложный. Бывает такое. В началке как-то очень классно, все было очень здорово, я пользовалась большим успехом среди одноклассников, но раз на раз не приходится. Мы переехали, меня перевели в другую школу, и я попала в очень тяжелый класс, где меня совершенно не приняли. Это было жуткое мучение. Мама заплетала мне косички в ленточке. Ну, пятый класс, это 11-10 лет. А надо мной смеялись, что я малявка. Там уже девочки, простите меня, но я думаю, что это вообще, как бы так можно об этом свободно говорить. Сильно раньше времени начинали носить взрослое женское белье, они этим очень гордились, но мы считали это неуместным, и меня травили за это. И они находили все время разные способы поизгаляться, но как это происходило? В этом тоже была некая биполярочка. То есть, временами ко мне относились все очень хорошо, я была такая прям звезда, и это была не игра, но стоило мне заболеть, вот интересно, когда ребенок уходит из класса на какой-то момент, в это время за его спиной развиваются самые интересные события, и ты приходишь после болезни уже совершенно в другой коллектив. Вот это со мной происходило всегда... вот из болезни я возвращалась, я смотрю, со мной никто не разговаривает, вообще никто, ну, кроме моей лучшей подруги Кати. И оказывается, они сговорились. Ну, сговорились, со мной не разговаривают, меня не замечают, как будто меня нет. Но мама мне говорила, слушай, ты должна все равно, ты должна, ты борец, ты сможешь. И я вот ходила туда просто на мученичество какое-то, это было очень тяжело. Но недолго это продолжалось, как-то временами они приходили в себя, все как-то нормализовывалось, и потом начиналось опять. То есть вот так по кругу, такой деструктивный, очень тяжелый класс. Но два года, как-то два с половиной года я там продержалась, и в целом это было даже хорошим уроком для меня. Но однажды, когда я болела, вот два раза я очень сильно болела, как раз после этого это всё и начиналось. Когда я болела, я уже понимала, в какой коллектив я приду. Это вот был шестой где-то класс. Я похоронила бабушку, я была очень этим событием подавлена. Она меня воспитывала много лет, поэтому для меня это было тяжело. И я, значит, сидела одна дома, потому что родители целый день на работе, естественно, это для всех было тогда нормальной практикой. И я читала Евангелие. То есть не детскую Библию, а настоящую я взяла Евангелие.

Александр Ананьев:

— А это какие годы были?

Кира Лаврентьева:

— 2001-й. Новый Завет я взяла родительский. И вы знаете, оно меня так вдохновило, что я взяла, одела платочек сама дома. Так вот мне захотелось одеть платочек, и вы знаете, я обвела там одну фразу. То есть я его читала, читала, читала, и так оно меня как живая вода, вот как, знаете, как ребёнок, когда оставляет детскую Библию, которой он упитывался, он берёт взрослое живое слово, в котором есть столько правды и столько жизни. И я читала, знаете, как путник изголодавшийся и совершенно жаждущей воды, я добралась до этого Евангелия. И я не все там понимала, но каждый раз, оно до сих пор у мамы есть, и она его читает. И каждый раз, когда я к ней приезжаю, я открываю его и дохожу до этой странички, где у меня обведена вот эта строфа. «Вы слышали, было сказано, око за око и зуб за зуб. Я же говорю вам, злому не противься, но, если кто ударит тебя в правую щеку, подставь ему и другую. И если кто хочет отсудить у тебя рубаху, дай ему и плащ. И если кто поневолит сопровождать его версту, иди с ним две. Тому, кто просит у тебя, дай, и от того, кто хочет у тебя занять, не отворачивайся. Вы слышали, что было сказано? Возлюби ближнего твоего и возненавидь врага твоего. Я же говорю вам, любите врагов ваших и молитесь за тех, кто гонит вас, чтобы стать вам детьми Отца вашего, который на небесах, ибо Он являет солнце свое над злыми и добрыми и посылает дождь для праведных и неправедных». И, вы знаете, вот в тот момент у меня произошел перелом. Я поняла, что такое благородство в истинном его смысле. Это смирение не от слабости, а от смирения от силы, потому что я могла ответить матом, я могла взять эту манеру поведения, которая предлагалась мне. И я пыталась, честно скажу, не буду себя сейчас в белых перчатках выставлять, я пыталась это делать, и более того, наверное, это бы сработало в какой-то момент. Я продумывала речи и продумывала, что я скажу, когда приду, как буду себя вести, в какой манере поведения я буду себя подавать. А когда я это прочитала, не сразу, но так это мне вбито было в голову и в сердце, что я поняла одно, есть вещи, есть ситуации, когда нужно просто идти со Христом и держаться за его ризы. Это не попустительство, не равно попустительство. Меня все равно перевели из этого класса, и все равно я попала опять в нормальный класс, и закончила школу раз прекрасно. Но вот этот опыт, он мне тогда показал, что это свора, а иначе это не назвать, это вот идёт именно коллективное такое, бессознательное, вот это дети, которые превратились в какую-то свору, которые подкараулили меня возле школы, ну в общем, это было ужасно. Вы знаете, вот это внутреннее христианское достоинство, которое дал мне тогда Господь, это для меня стало колоссальным опытом. И потом я в 10-м классе приехала к ним в гости. Вот приехала к нему в гости. А я уже тогда расцвела, и как-то я хорошо очень выглядела, я накрасилась, я так приехала. Меня же за косметику там гнобили, что я не крашусь, а они все красятся. И получилось так, я не злорадствую сейчас, что вот эти девочки, которые больше всего тогда надо мной смеялись, они с такой, знаете, ну я не буду называть это, но просто они с такой грустью смотрели тогда на меня.

Александр Ананьев:

— С досадой.

Кира Лаврентьева:

— С досадой. И не к тому, что, знаете, вот возмездие свершилось, друг спас жизнь друга, и я пришла там на коне, а вот они там под конем. Нет, я желаю им всего самого наилучшего, и надеюсь, что у них тоже как-то всё в жизни очень сложится, потому что дети есть дети, и наверняка я тоже в некоторых ситуациях вела себя недостойно. Мы знаем, что стадный эффект для детей, для взрослых, он силён, ему надо ещё уметь сопротивляться. Но тогда я поняла, что меня защитил Господь. То есть, понимаете, Он встал на мою сторону тогда, и я всё время ощущала Его рядом, и я поняла, что вот это благородство, которое может в тебе вырастить только Господь, иногда оно бывает врождённым, а иногда и врождённое, и Божие, а иногда только Божие. И вот это благородство, которое выращивает в тебе Господь, оно в какой-то момент оборачивается для тебя невероятным счастьем. И за небольшое терпение Он вознаграждает тебя совершенно какими-то невероятными дарами. И вот в тот момент я это поняла, и потом много раз после этого поняла, что стоит тебе только чуть-чуть потерпеть со смирением, с молитвой, без ожидания возмездия и зла этим людям, нежелательного гореть в аду, чуть-чуть потерпеть, и потом ты понимаешь в течение жизни, что ты остаёшься утешенным. Но не дай Бог нам быть гонителями. Хорошо быть обиженным, плохо быть обижающим. Обиженным не в плане ущербности. Нет, я не про это. Нет, не надо жертвить, не надо пытаться быть жертвой. Нет, не об этом. Ну просто если тебя ставят в обстоятельства, когда ты ничего не можешь сделать, вот если можешь — делай, а если ничего не можешь сделать, то тебя остаётся хвататься только за Христа. Вот тогда это был вот именно этот опыт. Я сейчас ни в коем случае не призываю людей к смирению от слабости. Смирение, оно всё-таки должно быть от слова «мера», от «силы», это мы все понимаем, знаем, мы много раз это обсуждали. Ну вот такой вот опыт.

Алла Митрофанова:

— Спасибо, Кирочка.

Друзья, сегодня мы делимся с вами историями про то, как чтение Евангелия, живое Слово Божье, сыграли роль в нашей жизни. Собственно, не только Евангелие, потому что это шире может быть, вообще Священное Писание, как через него открывается Бог, истина, и как это помогает в наших самых разных приключениях, земных путях, и смотрю на Александра Ананьева с надеждой.

Александр Ананьев:

— А что на меня смотреть? Вот я на отца Геннадия смотрю, и всё, не могу избавиться, знаете, от такого вопроса, отец Геннадий, как вы со своим опытом и с высоты своего сектора просвещения религиозного образования слушаете и терпите нас со своими рассуждениями, потому что, ну, понятно, что это детский сад на 98%, но вы как-то терпите и даже стараетесь не осуждать? Ну, стараетесь, ну, стараетесь, скажите, что стараетесь.

Иеромонах Геннадий (Войтишко):

— Любая человеческая жизнь, человеческая история не требует высокомерного к ней отношения, поэтому не знаю сейчас, о чем вы.

Александр Ананьев:

— Принимается. Вот вечно вы так ответите, что и возразить нечего, хотя возражать люблю. Слушайте, я на самом деле традиционно даже не мог себе представить, что же рассказывать на эту тему, потому что мой опыт, ну он как-то вот из всех присутствующих здесь самый смехотворный. У меня его и нет практически вовсе. Но за минуту до того, может быть, слышали даже это сообщение, за минуту до того, как включились микрофоны, мне пришло короткое сообщение со словом «спасибо». Я понял, что я просто обязан рассказать эту историю, хотя мне очень не хотелось выносить этот ссор из избы, но раз уж я не буду называть реальных имен и названий населенных пунктов, я думаю, что участники тихонько простят меня, что я в каком-то смысле озвучу всё то нехорошее, что произошло не так давно. Дело в том, что я... вот здесь нужна помощь отца Геннадия. Долгое время не мог понять заповедь «не судите». Ну, нам сказано, не судите, и не будете судимы, не осуждаете, и не будете осуждены, прощайте, и прощены будете, и так далее. Я вот читал этот фрагмент снова и снова, и слова красивые, формы изложения прекрасные, а по содержанию у меня глубочайший протест, потому что, ну, как не судить, если реально козёл? Ну если виноват? Ну если нельзя так поступать? Зачем? Как? Нет. Я могу, например, не сказать, не подойти, не взять за воротник и не сказать, что ты делаешь мерзавец, я тебя осуждаю. Да, но всё равно внутри-то я буду осуждать.

Иеромонах Геннадий (Войтишко):

— Его или его поступок?

Александр Ананьев:

— Его поступок.

Иеромонах Геннадий (Войтишко):

— Мы призваны различать...

Александр Ананьев:

— Его, соответственно, тоже. Ну, то есть, руки то я не подам ему, а не его поступку.

Иеромонах Геннадий (Войтишко):

— Да, но при этом вы крест на нём не ставьте, что он всё законченный и такой себе, и конец, и в ад, и только в ад.

Александр Ананьев:

— Это очень сложно. Ну, то есть...

Иеромонах Геннадий (Войтишко):

— Да, это понятно. Конечно, эмоция, она рождается, и, естественно, не на пустом месте, соответственно, как с этим жить?

Александр Ананьев:

— Понятно, ты начинаешь, ну, ты же всё равно в отношениях с этим человеком.

Иеромонах Геннадий (Войтишко):

— Да.

Александр Ананьев:

— Так или иначе у меня сейчас, ввиду последних событий, крепко испортились или сгорели вообще в пыль отношения с целым рядом людей. Я знаю, что, если я их встречу, руки я точно не подам.

Иеромонах Геннадий (Войтишко):

— Что же там натворили-то, прямо аж самому интересно.

Александр Ананьев:

— А нечего, потому что. Нельзя так себя вести, потому что, я сказал. Вот. В общем, я долго не мог понять вот этот фрагмент Священного Писания, Евангелия от Луки глава шестая, да и вообще такое впечатление, что все священное писание научит нас не судить, не иметь суждений в отношении человека и любить его, несмотря на и в особенности в тех случаях, когда он, ну, дурак, и ведет себя по-дурацки. И тут на днях случилась история. И вот, Кира, там вот ты рассказываешь про момент слома, перелома, озарения. У меня был такой же момент вечером, когда я сидел с телефоном. Не так давно мы с Аличкой решили перебраться в поместье рая такой на земле, в посольство рая на земле, как я себе его так визуализирую, идеализирую, ну и Бог с ним, я человек слабый, мне можно. А это маленький, закрытый, прекрасный, населённый пункт, построенный в лучшем месте России.

Иеромонах Геннадий (Войтишко):

— Плезантвиль.

Александр Ананьев:

— Абсолютно, абсолютно. И там плезантлюди живут в Плезантвиле, в плезантдомах. Вот всё так, как вы говорите. Вот. И я его отчаянно хожу и идеализирую. Там всё супер. Дома супер, руководство супер, природа отличная, даже когда дождь и скверно, особенно когда дождь и скверно. А люди, люди там собрались лучшие! Что не сосед, то талант, что не женщина, то красавица.

Иеромонах Геннадий (Войтишко):

— Где подвох? Саш, где подвох? Саша, где подвох?

Александр Ананьев:

— Что не мужик, то просто надежный и прекрасный. И дверь-то у нас не закрывается от приходящих гостей.

Иеромонах Геннадий (Войтишко):

— А, я понял, вы очки носите. Розовые только получилось.

Алла Митрофанова:

— Может, дверь не закрывается в этом и причина.

Александр Ананьев:

— У меня просто есть мечта жить в таком городе. Я себе такой город нарисовал внутри. И в какой-то степени так и есть. Я не отказываюсь от этого. Но не так давно произошел случай, который мне так...

Алла Митрофанова:

— Отрезвил.

Александр Ананьев:

— Да. Сапожным молотком по темечку стукнул. Ситуация анекдотичная. вот да нельзя идиотская. Допустим, Элеонора, гуляя по этому прекрасному Плезантвилю со своим ребёнком, проходила мимо очередного Плезентхауза и увидела возле Плезентдвери этого Плезентхауза детский Плезентвелосипед. И этот малыш, увидев велосипед, ну, ребёнок же всё-таки не разбирается, где право, где лево, схватил велосипед и как давай на нём кататься по этому Плезантвилю. Тем временем Кристина, выглянув в окно и увидев, как какой-то малыш катается на велосипеде, не спросив позволения, высказала прямо через окно в лицо этой Элеоноре своё негодование, мол, а спросить, зачем чужое берёшь, нехорошая женщина? И, видимо, форма высказывания была настолько обескураживающая, что эта Элеонора, подперев руки в боке, сказала: «Знаете что? А вот не обязана я никого спрашивать, брать мне велосипед или нет, тем более что я не брала, а ребенок катается, покатается вернет. Шо я вам тут должна, штоль?» В общем, как это часто бывает, ну, то есть, ситуация не стоит...

Иеромонах Геннадий (Войтишко):

— Слово за слово поднеслось, да.

Александр Ананьев:

— Да. Нас в этот момент, в этом Плезентвилле, к счастью, не было. Мы были в Москве. И до нас это всё долетело кровавыми ошмётками, кусками вырванных волос, разорванной одежды, через городской чат. Какие там были обвинения, какие там были высказывания. Кто-то, гневно плюя, в телефон писал «всё-таки надо ставить заборы с колючей проволокой, завелись воры в нашем Плезантвиле».

Иеромонах Геннадий (Войтишко):

— Хорошо, что не предложили напряжение подвести.

Александр Ананьев:

— И напряжение подвести, и я всегда подозревал за этими, а я всегда знал за этими.

Кира Лаврентьева:

— Жалко.

Александр Ананьев:

— Жалко? Мы с Аличкой были в шоке просто от происходящего.

Кира Лаврентьева:

— Мне жалко твою мечту.

Александр Ананьев:

— Так подожди...

Алла Митрофанова:

— С мечтой всё хорошо.

Александр Ананьев:

— Вот, и дальше, дальше я, поскольку... Почему я рассказывал вот о своём отношении, я хотел просто сказать, насколько я неравнодушен к происходящему. И, конечно же, на каждое сообщение, которое приходило в этот момент в чат, мне было, что ответить. Более того, я испытывал жгучее, непреодолимое, мучительное желание это сделать. Мне очень хотелось так поступить. А потом, во-первых, мне пульсировало в голове это «не суди», ну вот, ну понятно же, кто дурак, ну все дураки. Я один умный, а они как бы да. А я как бы нет. Вот. А во-вторых, стало понятно, что ни одно обвинение не исправит ситуацию. Вообще никак. И каждый раз когда я хотел написать что-нибудь тяжелое, убрал руки вот, а потом понял, что и этого мало и надо сделать все возможное, чтобы никого не обвиняя, ни того, кто участник этой трагедии, ни того, кто комментатор... По-моему, виноваты...

Иеромонах Геннадий (Войтишко):

— Не виноваты!

Александр Ананьев:

— Не надо было вообще комментировать и выносить. Не надо было это, комментировать и выносить. Ну уж раз-то... Основная все-таки роль за этими теми, кто взялся это все делать. Вот как вот свора вот это вот знаешь набросилась.

Кира Лаврентьева:

— Ну это жесть, это эффект толпы.

Александр Ананьев:

— Эффект толпы, включившийся и быстро нашедший виноватых и готовых там разорвать. А люди живут в маленьком городе, но очень легко сделать жизнь людей невыносимой в закрытом пространстве. Вот. И я начал писать... Просто заставил себя, хотя мне не хотелось, начал писать, что вы все классные. И вы классные, и вы классные. А тебя я вообще очень люблю. Ну, Алечка, да, она даже не влезла в это во всё, она могла бы там наломать дров, зная её страстную натуру. А я вот себя заставлял и специально выбирал какие-то такие формулировки, чтобы сказать, что там всё же хорошо, да? Потом лично писал, слушай, ну, тебе же не сложно. А там же ещё мужья чуть не подрались.

Иеромонах Геннадий (Войтишко):

— Естественно.

Александр Ананьев:

— Да. Вот. Я говорю, слушай, ну, не знаю. По-моему, выигрывает тот, кто первым подойдет, скажет, прости меня. Ну, дурак. А этим тоже как-то, знаешь, посмотри. И в итоге я был уверен, что этот скандал затянется, ну, навсегда. Что эти будут виноваты, эти не будут виноваты. И самое неприятное во всем этом, что я реально люблю и тех, и других, и третьих. И мне было мучительно от мысли, что я вернусь туда, а руку подать и некому. Ну, дураки же. Вот. А в конечном итоге, на следующий день история утихла, её как и не было. Я не говорю, что это моя заслуга, но мне просто очень надо было, я буквально молился, чтобы она как-то разрешилась, история затихла, и всё, и хорошо. А сегодня вот те ребятки, на которых там весь этот город набросился, они мне написали спасибо. Хотя я ничего не сделал, да, то есть я не сказал там вы правы, а они не правы. Очень важно было этого не делать.

Алла Митрофанова:

— Это была та ситуация, когда, ну вот я это знаю очень хорошо по себе, у меня есть целый ряд очень мощных слабостей, и когда в эти слабости попадает какая-нибудь маленькая иголочка другого человека, вот понимаете, нет же совершенных людей, только Господь Иисус Христос совершенный. Вот это вот та ядерная реакция, когда маленькое несовершенство другого человека попадает в огромную дыру внутри меня. И это ядерный взрыв. И вот это то, что там как-то происходило, а потом действительно, а потом действительно улеглось, потому что люди оказались в этой истории гораздо мудрее, чем это очень часто бывает в нашей жизни.

Александр Ананьев:

— Да, то есть по ощущениям стало, знаете, как вот после зноя, жары, пыли, какой-то вот этой суеты, потом прошла гроза, смыло всё, и стало прохладно, тихо и свежо.

Кира Лаврентьева:

— Блаженны миротворцы, ибо они сынами Божьими нарекутся.

Иеромонах Геннадий (Войтишко):

— Аминь.

Алла Митрофанова:

— У нас так эфир летит, мы даже не успеваем проговаривать и какую-то обратную связь друг к другу давать.

Иеромонах Геннадий (Войтишко):

— У нас уже финал, все, все?

Алла Митрофанова:

— Да, уже скоро, уже, понимаете, вот ваша история о знакомстве с Новым Заветом, как это всё созвучно, с той историей, которую о своём детстве владык Антоний Сурожский рассказывал. Дорогие друзья, посмотрите обязательно, да, и проживите эти истории ещё раз в записи, в видео можно будет это сделать. Ну, сейчас моя очередь. Вы знаете, у меня, конечно, история, она совсем не такая драматичная, она, скорее, может быть, даже в чем-то и забавная, потому что участников этой истории вы знаете. Я когда пришла учиться в институт на первый курс, вот еще даже занятия не начались у нас в общаге в Новых Черемушках. Ходила такая история, легенда, что ребята, вы, конечно, попали. Ой, вы попали. МЖ, МЖ, первый курс, да, попали. К вам сейчас придет такой доцент, к вам сейчас такой доцент придет, будет у вас семинары вести по религиоведению. Ребята, держитесь, лучше начинайте готовиться прямо вот не дожидаясь первого сентября. А кто, кто, кто, кто это, кто? Да есть такой, Владимир Романович зовут, Легойда. Вы держитесь сразу. Если что, значит, приходите, мы вам расскажем, как. И вот мы такие все, значит, да, с предвкушением вступаем в учебный год, и действительно, потрясающе интересный предмет, который сейчас уже не преподается, он трансформировался в культурологию, ну и вообще он видоизменился очень сильно. А тогда, ну вот, как-то так, на правах эксперимента, что ли, в общем, у нас был такой курс религиоведения, и лекции блестяще читал востоковед профессора Леонид Евгеньевич Бежин, он просто, чтобы было понятно, он переводчик Ли Бо, Ду Фу и Ван Вея на русский язык с китайского. И великолепны были его лекции, которые открывали нам мир самых разных религиозных традиций, и западных, и восточных, разных. А семинары по этому курсу вёл молодой доцент Владимир Романович Легойда, и мы все уже были, так сказать, настроены на то, что сейчас начнётся.

Александр Ананьев:

— А скажи мне, он сам создал себе такой пиар? Ну, это было бы логично.

Алла Митрофанова
— Ты знаешь, это было следствие экзаменов. Вот люди выходили после экзамена в таком вот состоянии, что да, да, Легойде сейчас сдавали экзамен по этому курсу. И при этом все говорили, что это потрясающе, это лучшее вообще, что они слышали в институте на первом курсе, но этого я тоже не слышала.

Александр Ананьев:

— Но сдать тяжело.

Алла Митрофанова:

— Но сдать это, правда, очень сложно. И мы стали приходить на эти занятия, а я-то как-то в школе Евангелие начала читать. Причем сначала детское, вот то самое протестантское, эту историю уже рассказывали на Радио ВЕРА через АБВГДейку, Татьяна Кирилловна Черняева прислала вот эту брошюру с адаптацией Евангелия для детей. И потом, когда у меня уже появилась Евангелие полноценное, взрослое, мне было довольно легко его читать, потому что из детского я многое помнила наизусть. А там же они цитаты-то не перефразируют, многие, да, то есть тут они как есть, так и перекочевывали.

Иеромонах Геннадий (Войтишко):

— Это хорошо, когда не перефразируют. Извиняюсь, что вклиниваюсь в этот разговор. Я большой противник детских библий, между прочим. Потому что происходит такая определенная профанация текста. Слово Божие, по большому счёту, потому что это такой перепев Рабиновича по телефону музыки Шестаковича. Да, или там Карузо. В этом есть проблема, и я знаю многих людей, которые читали детскую Библию, а потом абсолютно ноль, зеро в отношениях с Богом, а вот когда действительно касаются текста, вернее, самого непосредственно Евангелия, вдруг это как-то человека преображает. Поэтому вот так. Извиняюсь, что перебил.

Алла Митрофанова:

— Отлично. Спасибо, наоборот, вам за ремарку, потому что оказалось для меня тоже это было важным в знакомстве с главным текстом нашей жизни. Когда я взрослое Евангелие открыла, я как от островка к островку переплывала от знакомой фразы к знакомой фразе, и гораздо легче мне было усвоить тот текст, который между этими островками. Но это касалось Евангелий, и очень сложно, и до сих пор мне не просто даётся чтение апостола Павла, когда я внезапно натыкаюсь, например, у него слово на какой-нибудь словесный оборот. Ну вот как же так? И слово из одного предложения. Никак. Есть у него такие вещи. Или там, например, ну если Христос не Воскрес, то «тщетна проповедь наша, тшетна и вера ваша». Ну да. Ну это тезис, с которым не поспоришь. Но ведь тогда получается, то есть если кто-то не верит, значит Христос не воскрес. То есть вот эти логические цепочки, они для меня, они мне даются тяжело. Это особенности моего такого женского, чисто женского, наверное, восприятия. Вот. Евангелие, с ними было гораздо проще знакомиться. Но был один момент из Нагорной проповеди, который я никак не могла прочувствовать и прожить. Настолько, что прочитывала его раз за разом и выучила наизусть. И когда у нас начались семинары по христианству и Новому Завету, вот тут я почувствовала, что все, я дорвалась. Вот сейчас этот человек мне все объяснит. И я помню, прямо села специально поближе, потому что у Владимира Романовича есть особенность, вот он там что-то рассказывает, а в конце он обязательно спрашивает, вопросы есть? И вот я дождалась этого момента, было потрясающе интересно слушать, мы все конспектировали, все были в восторге от этих занятий. И вот когда в самый последний момент он сказал, ну что, вопросы есть? Я такая руку поднимаю и говорю, есть! Я говорю, не понимаю смысла фразы. Вы соль земли, если же соль потеряет свою силу, то чем сделаешь её соленую? Она уже ни на что не годна, разве что выбросить ее вон на попрание людям. Про что эти слова? А времени до конца занятия оставалось, ну, буквально там полторы минуты. А Владимир Романович еще так, как сказать, если он отвечал на вопросы, естественно, он отвечал обстоятельно, он так посмотрел на меня сверху вниз. Говорит, вы знаете, я сейчас не готов ответить, поговорим об этом потом. Вжих, и ушел из аудитории. Я думаю, ну все, последняя надежда, узнать, про что это, да, вот она испарилась. Значит, дело идет к экзамену. Естественно, мы готовимся по конспектам лекций, по конспектам семинаров. Предыдущий первый курс, теперь уже второй, в наследство передал нам просто золотые книги. Двухтомник. Выходила тогда детская энциклопедия по самым разным дисциплинам, в том числе по истории мировых религий. Вот двухтомник. Космических денег стоило. Они тогда скинулись, купили сразу на всех. Вот, нам тоже передали, чтобы мы, соответственно, готовились к этому экзамену. Вот этот двухтомник, поскольку на него была очередь, надо было впихнуть в себя, вдобавок ко всему остальному, ну, там за полторы ночи. Я, помню, шла на этот экзамен, и ощущение было, что у меня углы этих книг торчат из головы, как, знаете, эти солома у страшилы. И вот я иду на этот экзамен, трясусь, как осиновый лист, шарах и мне ставят автомат. Я не поняла, в чем дело. Потом проходит время, и Владимир Романович меня отлавливает в коридоре и предлагает работу. Причем я потом у него уточняла, он совершенно не помнит уже все вот эти детали подробности, они мне врезались в память, потому что для меня ответ на этот вопрос был очень важен. Понимаете? И потом проходит время, начинается моя работа в журнале Фома, и, по сути, вся эта работа, а потом продолжение на Радио ВЕРА , по сути, вся эта работа ответ на вопрос, что такое соль мира, какие есть способы, чтобы эта соль не утратила свою силу. Не знаю, понятно, я про себя сейчас не берусь, да, но вот вся жизнь в профессиональной сфере, как размышления над этими словами, понимаете?

Иеромонах Геннадий (Войтишко):

— Поразительно.

Александр Ананьев:

— Ты же правильно понимаешь, что мораль этой истории в том, что если ты талантливый преподаватель, к тебе тянутся студенты, если ты не талантливый, не тянутся, а Владимир Романович, уважаемый, дорогой, любимый, вот уже 20 лет не может от тебя избавиться.

Алла Митрофанова:

— Ну, слава Богу, мы сейчас с ним крайне мало соприкасаемся по работе, потому что я стараюсь все-таки его максимально избавлять от своей назойливости, но, понимаете, вот, оказывая, то есть, Евангелие, по сути, потому что когда я думаю, почему он мне тогда поставил автомат, как вообще там, ну, сколько у него людей в аудиториях, почему он мне работу предложил? Может быть, потому что вот тогда прозвучал этот вопрос, ну, это единственное объяснение, которое я нахожу. Но вот таким образом, понимаете, Господь дал возможность и мне найти ответ на эти вопросы, ну, то есть продолжать искать ответы на эти вопросы. И вот таким образом Евангелие в прямом смысле слова повлияло на мою жизнь.

Кира Лаврентьева:

— Потрясающая история.

Иеромонах Геннадий (Войтишко):

— Невероятно. Вернее, вероятно.

Александр Ананьев:

— А по сути-то, как получилось? Ты задала вопрос, а Владимир Романович сказал, у тебя есть лет 20? Ну, давай, значит я тебе сейчас объясню.

Кира Лаврентьева:

— Я тогда отвечу тебе.

Иеромонах Геннадий (Войтишко):

— Вся жизнь впереди, давай, вперед.

Алла Митрофанова:

— Да. К сожалению, пора заканчивать. Спасибо вам, дорогие, за ваши истории пронзительные, как всегда, такие невероятные и окрыляющие, очень возвращающие веру в жизнь, в людей, в общем-то, и надежду. Ну, то есть, понятно, надежда на Господа Бога, она есть всегда, но обстоятельства жизни иногда такие, что лапки-то подкашиваются. А вот ваши истории, они окрыляют, вдохновляют и возвращают в себя.

Кира Лаврентьева:

— А меня твоя.

Алла Митрофанова:

— Слава Богу.

Кира Лаврентьева:

— У тебя вот эта искренность, как всегда, и вот в этом вопросе, нет, это не похвала, я быстро, одна секунда.

Алла Митрофанова:

— Нам сворачиваться пора, сворачиваться.

Кира Лаврентьева:

— Вот эта вот соль вот эта твоя, это тебя интересовало, ты понимаешь, и ты этим болела, спрашивала, и вот прям очень круто.

Алла Митрофанова:

— Кира Лаврентьева, Александр Ананьев, я Алла Митрофанова, и наш замечательный, удивительный гость и романах Геннадий Войтишко, руководитель сектора приходского просвещения синодального отдела религиозного образования и катехизации Русской Православной Церкви. Сегодня мы рассказывали для вас, дорогие друзья, светлые истории. Оставайтесь с нами, оставляйте ваши комментарии, делитесь вашими историями на те темы, которые мы здесь обсуждаем. Мы очень благодарны за то, что вы у нас есть, и есть такая форма обратной связи. Прощаемся с вами. До свидания.

Кира Лаврентьева:

— Спасибо. Всего доброго.

Иеромонах Геннадий (Войтишко):

— Всего доброго.

Александр Ананьев:

— Всего доброго.

---

Все выпуски программы Светлые истории

• «Страдания и вера»
• «Приход к вере и изменения в жизни в лучшую сторону»
• «Без Бога ни до порога»

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов