У нас в гостях были Заведующая лабораторией экологического почвоведения МГУ, доктор биологических наук Наталья Ковалева и заместитель начальника отдела научно-методической поддержки сферы общего образования МГУ, кандидат филологических наук Лидия Малыгина.
Разговор шел о том, как и почему возникают экологические кризисы, что нужно знать и делать, чтобы их предотвращать, и как человеку сохранять созданный Богом мир.
А. Пичугин
— В студии светлого радио приветствуем вас мы: Алла Митрофанова —
А. Митрофанова
— Алексей Пичугин!
А. Пичугин
— 2017 год — год экологии в нашей стране. Уже не одна программа у нас была посвящена этой теме, и я думаю, что в течение этого года мы не раз еще к теме экологии вернемся. И вот сегодня у нас в студии Наталья Ковалева — заведующая лабораторией экологического почвоведения факультета почвоведения Московского университета, доктор биологических наук. Здравствуйте!
Н. Ковалева
— Здравствуйте!
А. Пичугин
— И Лидия Малыгина — заместитель начальника отдела научно-методической поддержки сферы общего образования, также это Московский университет имени Ломоносова. Здравствуйте, Лидия!
Л. Малыгина
— Здравствуйте, Алексей! Здравствуйте, Алла!
А. Митрофанова
— Здравствуйте! Мы, собственно, решили, что есть смысл нам сегодня и пообщаться на тему экологии и экологических кризисов. Поскольку мы тут с Натальей Олеговной имели возможность чуть-чуть поговорить до начала программы, то поняли, что мы только представляем себе, что мы большие специалисты в области экологии. Это как с футболом. Знаете, когда мужчины начинают о футболе говорить, то все большие специалисты, все всё знают, все знают, как нужно учить играть в футбол, как нужно, собственно, играть в футбол…
А. Пичугин
— Как эксперт в этом вопросе могу сказать, что обычно всё заканчивается плохо.
А. Митрофанова
— (Смеется.) С экологией примерно тоже самое. Мы все такие большие специалисты, но только начинаешь разговаривать с человеком, который посвятил этому свою жизнь, выясняется, что мы не знаем огромного количества аспектов. Мы, вообще, не до конца понимаем, как это на нас влияет. Например, перед началом разговора Наталья Олеговна нам привела пример, что в 1917 году оказывается был экологический кризис в России, и он очень сильно повлиял на происходящее в стране, и для меня это, знаете, такое открытие. Я надеюсь, что вы сейчас нам подробно об этом обо всем расскажете. Лидия, а вас я попрошу, чтобы вы сегодня в течение программы анонсировали те бесплатные мероприятия, которые в МГУ проходят для всех желающих. Университетские субботы — это потрясающе интересно, и там же можно расширить спектр своих знаний в самых разных областях, в том числе и в области экологии.
А. Пичугин
— Ключевое слово — бесплатно! В наше время это немаловажно.
А. Митрофанова
— Абсолютно бесплатно! И свободный вход, надо только зарегистрироваться, и всё. Наталья Олеговна, поскольку вы нам уже рассказали с Лёшей про 1917 год, то давайте вы и нашим слушателям тоже приоткроете завесу этой тайны. Что тогда произошло? Как экология повлияла на происходящее в стране, внесла свою лепту в это?
Н. Ковалева
— Давайте начнем тогда с 1917 года, раз это так зацепило.
А. Митрофанова
— Очень!
А. Пичугин
— У нас не только год экологии, но у нас, что немаловажно, столетие этих событий.
Н. Ковалева
— Да, часто, когда мы обсуждаем революционные события начала прошлого века, то больше заняты анализом исторических фактов, хотя совершенно забываем о том, что именно этот период в экологии России, в климатической истории нашей страны был очень сложным. Потому что как раз к концу XIX века начинается усиление засух, заканчивается малый ледниковый период и перестройка климатической системы…
А. Пичугин
— Простите, пожалуйста, но тут надо уточнить, наверное. Если я правильно понимаю, что малые ледниковые периоды — это... Просто у всех есть представление о большом ледниковом периоде, который был когда-то очень давно…
А. Митрофанова
— Белки всякие с орехами (Смеется.)
А. Пичугин
— А малые ледниковые периоды со временем возвращаются. Их характеризует понижение температуры, что сильно влияет на земледелие.
Н. Ковалева
— Все мы с вами неоднократно слышали от бабушек и дедушек, что раньше было холоднее, и зимы были морознее.
А. Митрофанова
— Да, конечно.
Н. Ковалева
— И действительно это имеет смысл, потому что как раз после окончания Средних веков до XIX века был вот этот холодный малый ледниковый период, когда температуры были действительно низкими, и в сознании это отложилось как такие холодные зимы, что потом, в общем-то, уже сменилось гораздо более теплыми историями. И вот этот малый ледниковый период заканчивается, и происходит перестройка климатической системы планеты в целом. И чем это у нас реализовано? Серией засух, причем год за годом, одна за другой, не раз в пять лет, как обычно бывает, а гораздо чаще. И эти засухи приводят к колоссальным неурожаям как раз в черноземной зоне России. Настолько сильно идет эрозия верхнего слоя, настолько сильные ветры, что пыльные бури достигают Швеции в этот момент.
А. Митрофанова
— Ничего себе!
Н. Ковалева
— Да, катастрофическая ситуация. И, конечно, это приводит к голоду. Но здесь очень важно отметить, что к этому моменту плотность населения тоже достаточно высока. Крестьянское население достигает просто максимальных значений в демографических показателях. Во многом это связано с системой отмены крепостного права. После отмены крепостного права, когда землю передают общинам, с одной стороны, возрастает количество детей, потому что эту землю нужно обрабатывать в крестьянских семьях, а с другой стороны, это приводит к бессистемному использованию земли. Если помещик хоть как-то следил за тем, чтобы землю берегли в его хозяйстве (это его ценность), то здесь переложная система земледелия: в один год тебе община дает один участок, в другой год — другой, и ты совершенно не заинтересован в поддержании плодородия этих земель, в регулярном внесении тех же органических удобрений. И, собственно говоря, во многом ещё и из-за этого как раз идет активная деградация, ветровая эрозия верхнего гумусового горизонта чернозема — самых плодородных российских почв. И когда все эти факторы сложились вместе, они и дали такую значительную социальную напряженность, которая во многом обусловила революционные события. И именно поэтому Василий Васильевич Докучаев — основатель российского почвоведения и учитель Вернадского, которого мы все с вами знаем как основателя экологии в нашей стране, как раз в это время выступает на различных площадках с идеей о том, что срочно необходимы новые технологии и прежде всего это лесополосы в черноземной зоне России.
А. Пичугин
— А это опыт чисто российский? Или он был заимствован в Европе или Америке, может быть? То, о чем шла речь, уже где-то было опробовано или это предполагалось обкатать именно у нас?
Н. Ковалева
— Это исключительно наша идея. И сегодня все европейские учебники по инженерной экологии начинаются с этого факта, что Докучаев инициировал строительство лесополос в черноземной зоне для того, чтобы предотвратить ветровую эрозию почвы, чтобы поддерживать влажность.
А. Пичугин
— А лесополоса — это масштабный участок леса? Или это те самые ветрозащиты, которые мы в степных зонах видим?
Н. Ковалева
— Да, ветрозащиты, это именно они! И они не только ветер сдерживают, уменьшают скорость ветра, но ещё и регулируют влажность ландшафтов.
А. Митрофанова
— Наталья Олеговна, очень убедительный пример вы привели. А мне бы теперь хотелось, поскольку разговор только начался, чтобы мы ещё «на берегу» договорились о понятиях. Когда мы в своей бытовой речи употребляем слово «экология», то имеется в виду то, что где-то есть, например, Чернобыльская зона, где-то, может быть, какой-то не тот климат, где-то химкомбинат стоит или что-то еще — вот такие проекции у этого слова. Что такое экология в вашем профессиональном сознании?
Н. Ковалева
— Профессионалы, на самом деле, бьют тревогу, потому что понятие экологии, к сожалению, настолько размылось в современном обществе. Мы говорим с вами об экологии постоянно с утра до ночи: об экологии Москвы, языка, культуры, и всё это не способствует…
А. Митрофанова
— Об экологии души, кстати говоря, мы здесь периодически говорим.
Н. Ковалева
— Да. Но если мы с вами посмотрим на это слово с точки зрения науки, то, что такое экология? Во-первых, экология — это наука. А мы сейчас говорим: «У вас плохая экология, а у вас хорошая». То есть получается, что у вас плохая или хорошая наука. Да, уже нонсенс, в общем-то. Экология («экос» — дом) — это наука об окружающей среде, об условиях жизни организма и о взаимоотношениях организма с окружающей средой. И здесь опять получается, что когда мы слышим слово «организм», то нам кажется, что это мы — главные. И вот этот наш антропоцентризм на самом деле очень мешает и приводит к развитию экологических кризисов. То есть мы думаем, что главное — это человек, и он должен под себя среду как-то приспособить. Но на самом деле, наверное, это так, потому что цель жизни любого вида — это приспособить среду под себя и дать максимально здоровое потомство в этой среде.
А. Митрофанова
— Ощущение такое, что сейчас будет какое-то «но»!
Н. Ковалева
— Но на самом деле как раз Докучаев и Вернадский, чем они и знамениты, считали, что самое главное — это не антропоцентризм, а гораздо важнее посмотреть на себя с другой стороны, как на часть природы. Мы всего лишь вид. Что такое человек? Ну, гетеротрофный организм, животное, ничего особенного, это часть природы. И поэтому на самом деле суть экологии и биосферного мышления состоит в том…
А. Пичугин
— Что такое биосферное мышление?
Н. Ковалева
— Вот как раз об этом я и пытаюсь сказать. Это значит оценивать себя не как центр мироздания, а как часть этой планеты, этой экосистемы. Если вы знаете, то в современном естествознании сейчас очень большую популярность набирает гипотеза Лавлока — гипотеза Геи — живой Земли. Наверное, слышали об этом?
А. Пичугин
— Нет. Наверное, и большинство слушателей об этом не знает.
Н. Ковалева
— В противовес гипотезе Дарвина о борьбе за существование видов и о теории эволюции, и в европейской науке сейчас очень популярна эта теория. Суть её состоит в том, что наша планета Земля — это живой организм, Гея. На самом деле наша планета называется Землей не просто так. Если об этом так задуматься, то можно тоже многое сказать. Гея — это живой организм, и в этом живом организме, как и в человеческом организме взаимосвязаны все функции и процессы. Вот, например, почки отвечают в человеческом организме за вывод накопления солей, за вывод из организма каких-то лишних токсичных элементов. На планете Земля эту функцию выполняют приморские ландшафты. Сверху с континентов сносится соль, и минеральные соединения накапливаются в приморских ландшафтах, и в океан не поступает солей больше, чем нужно, для того, чтобы там сохранилась жизнь. Не больше 4 граммов соли в литре воды в морях океанах — это позволяет жизни существовать там. Если мы увеличим эту концентрацию, то жизнь погибнет.
А. Митрофанова
— И так взаимосвязь между всем живым на свете осуществляется.
Н. Ковалева
— Да, так все компоненты на нашей планете взаимосвязаны и существуют. Поэтому экология как раз и изучает эту систему надорганизменных взаимосвязей. Когда мы их поймем, то мы сможем с вами экологично существовать и преодолевать кризисы.
А. Митрофанова
— Меня единственное, что смущает… Может быть, вам как ученому мои слова сейчас покажутся каким-то кощунством или что-то такое. Но, когда вы сказали, что человек — это просто биологический вид, живой организм и ничего особенного, то я сразу подумала, что ведь для христианского сознания человек принципиально отличается от остальной живой природы тем, что у него есть эта самая душа. Душа и дух — это то, в чем мы подобны Богу, во всяком случае мы на это надеемся. Что, в общем, не противоречит тому взгляду, который озвучили вы, потому что с моей точки зрения это только добавляет нам ответственности за происходящее на Земле. То есть понятно, что Адаму был дан Эдемский сад для того чтобы он там не просто ходил и чувствовал максимально комфортно, а чтобы он его возделывал и чтобы он за него отвечал. И это наше назначение здесь. Это, в общем, наша первая и основная работа. Первая древнейшая профессия человека — садовник.
Н. Ковалева
— Земледелец.
А. Митрофанова
— Да, он отвечает за эту Землю, за тот сад, который ему дан. И в этом смысле, мне кажется, это просто немножко другое измерение, но, по-моему, это вполне созвучно тому, о чем вы говорите. Хотя не знаю, может ли здесь быть оправдано такое дополнение?
Н. Ковалева
— Поэтому Вернадский и вводит понятие «ноосферы». И сразу, когда он его ввел, ведь многие не поняли, что такое ноосфера, а сейчас, особенно в век информационных технологий, становится понятно, что действительно есть некая сфера духа, сознания, информации, которую действительно продуцирует человек на этой планете. И на самом деле концепция Геи — живой Земли очень хорошо, мне кажется, вписывается во все теологические теории. И здесь еще о многом нужно думать, но когда эту концепцию рассматриваешь, то встает вопрос: «А кто действительно регулирует эти процессы? Кто регулирует концентрацию солей в океане? Кто регулирует коридор значений температур, когда они не выходят не слишком в максимум, не в минимум, чтобы всё погибло? Есть похолодание и потепление, но коридор остается узким, именно таким, чтобы жизнь сохранилась» То есть здесь на самом деле очень перспективно это мировоззрение, именно поэтому оно и завоевало во многом ученых.
Л. Малыгина
— Вот я сейчас слушаю Наталью Олеговну и лишний раз убеждаюсь в том, что любую тему можно преподнести очень интересно. Поэтому, если у наших слушателей будет возможность, то пусть берут своих детей и приходят 1 апреля в МГУ им. Ломоносова на факультет почвоведения, где будет совершенно потрясающая лекция. Там будут обсуждаться экологические кризисы как фактор развития и упадка цивилизаций. И это не просто лекция, а, между прочим, совершенно необычное мероприятие. Например, школьники смогут совершить виртуальное путешествие по территории России, познакомиться с экологическими проблемами и обсудить какие-то возможные пути их решения. Будет своеобразная песочница с артефактами.
А. Митрофанова
— Это что такое? Очень интересно!
Н. Ковалева
— Песочница с артефактами вызывает всегда наибольший интерес. (Смеется.)
А. Митрофанова
— То есть там у вас в МГУ будет стоять настоящая песочница?
Н. Ковалева
— Да. Стоит настоящая песочница и там можно найти всевозможные природные артефакты: камушки, ракушки, и обсудить, откуда они взялись. Причем мы стараемся набрать артефакты из московского региона. И когда дети находят какие-то ракушки — белемниты, известь — то обсуждаются вопросы: «А почему в Москве?» — и это вызывает всегда большой интерес.
Л. Малыгина
— Я знаю, что школьные учителя тоже получают заряд энергии, потому что они не просто слушают выступления профессора Московского университета, доктора наук, но и видят какие-то приемы, которые потом можно использовать в преподавании.
А. Митрофанова
— Подсказки!
А. Пичугин
— Наталья Ковалева — заведующая лабораторией экологического почвоведения факультета почвоведения Московского университета, доктор биологических наук, и Лидия Малыгина — заместитель начальника отдела научно-методической поддержки сферы общего образования, также МГУ имени Ломоносова — здесь, в студии светлого радио. Знаете, Наталья Олеговна, у меня такой вопрос. Концепция Геи — живой Земли, о которой вы говорили несколько минут назад, чем она так противоречит теории Дарвина? Я слушал то, что вы сейчас рассказывали и, честно говоря, у меня не возникает в голове какого-то особого противоречия. Это, может быть, немного о разном, но противоречия и какого-то «клинча» нет.
Н. Ковалева
— Здесь, наверное, не противоречие, а несколько иной взгляд, более системный, более отвечающий теории сложных систем, которые, собственно, экология и изучает. Здесь мне хотелось бы, наверное, сказать о другом. Теория Дарвина во многом, и особенно этот закон о борьбе за существование видов, тоже возникает в XIX веке как раз в эпоху этих социальных потрясений во многом. И как-то на фоне этих революций остается незамеченным другой закон. Это закон Гумбольдта о природной зональности ландшафта.
А. Митрофанова
— Что за закон такой? Здесь так много умных слов на единицу времени! (Смеется.)
Н. Ковалева
— А я поясню сейчас. Это закон Гумбольдта, который был очень здорово проиллюстрирован на нашей российской экспозиции на Всемирной выставке в Париже как раз на рубеже веков.
А. Митрофанова
— В каком году? Какой-нибудь 1998-й, 1999-й?
Н. Ковалева
— Это 1900 год, выставка в Париже, российский павильон набирает максимальное количество посетителей. Почему? Павильон называется «На чем стоит Эйфелева башня?». И в этом павильоне висят карты природных зон России, почвенная карта России. И я хочу сказать о том, что в основе лежит закон Гумбольдта, который говорит о том, что в каждой природной зоне во взаимной любви и согласии сосуществуют растения, животные, климат, рельеф, человек. То есть на самом деле в экологии всё намного сложнее. Вот эти связи, о которых мы забываем, гораздо сложнее, и нужно именно изучать эти взаимоотношения: как среда влияет на человека, как человек влияет на среду, чтобы правильно себя вести и принимать правильные управленческие решения. Давайте вспомним хотя бы Кулунду, целину, целинные черноземы. Мы все активно покоряли природу: «здесь будет сад», «Кубань-река потечет куда нужно» (висел такой лозунг по дороге на Домбай). И к чему это привело, знаете?
А. Пичугин
— К чему?
Н. Ковалева
— К колоссальному засолению ландшафтов. Там сегодня пустыни, и кроме солянок и солеросов ничего не растет на этих землях.
А. Пичугин
— А еще раз напомните, это какие земли?
Н. Ковалева
— Целина.
А. Митрофанова
— О целине речь идет.
А. Пичугин
— Да-да, всё понял. Да, это был неудачный проект явно.
Н. Ковалева
— Ведь освоение этих черноземов, этих огромных пространств почему оказалось бездумным? Потому что в этой природной зоне нехватка осадков. Очевидно совершенно, что нужно поливать. А вот поливать-то здесь как раз и нельзя просто так бездумно.
А. Пичугин
— А реки не развернули.
Н. Ковалева
— Да даже бы если их и развернули, поливать нельзя, потому что то, о чем я вам сказала про почки Планеты — это регионы близкие к морям и океанам, и как раз здесь засоленная грунтовая вода. И как только начали поливать оросительной водой, то мы сделали водный режим, собственно говоря, как в Московской области, выдали там 800 мм осадков, а там должно быть их 350 мм. То есть мы поменяли природный закон, вылили эту воду, она достигла засоленной грунтовой воды, схватила соли, и соли поднялись на поверхность. Вот эти засоленные ландшафты оказались сегодня просто бедлендами, заброшенными землями, никому не интересными. И таких примеров огромное количество. Это так же, как с осушением болот, где сегодня вместо болот песчаные пустыни, потому что болотное минеральное дно поднялось на поверхность. То есть там, где мы игнорируем законы природы, где мы игнорируем взаимосвязи, там получаем тот результат, который будет.
Л. Малыгина
— Я сейчас внимательно слушаю вас и у меня перед глазами пример, который я сама видела. В университете есть так называемые «школы юных». На каждом факультете есть кружки для школьников. И такой кружок есть и на факультете почвоведения. Если интерес, например, к журналистике, иностранным языкам достаточно предсказуем, и можно ожидать, что будет огромный поток желающих, и дети будут выходить с горящими глазами и словами «я хочу стать журналистом», то мне хотелось посмотреть на ребенка, который выходит с таким горящим взором и говорит: «Мама, это очень интересно!»
А. Митрофанова
— Почвоведение?
Л. Малыгина
— Да. И мама спрашивает: «А что там такого интересного?» И я вдруг слышу, как он ей говорит: «Мама, ты только вдумайся. Ты понимаешь, что переход от охоты к земледелию, собирательству, выход человека из речных пойм на водоразделы в конце Железного века, кризис населения в Средние века…»
А. Митрофанова
— Это вы всё записали за ним? (Смеется.)
Л. Малыгина
— Да-да, я же еще и журналист по своему основному образованию, и поэтому мне эти говорящие детали всегда очень важны. И он говорит: «Мама, ты только подумай, что здесь мы тоже можем найти эти экологические причины! И даже кризис 90-х годов!» А вот мне, кстати, интересно: а что там было с этим кризисом 90-х годов? И как это связано с почвоведением?
А. Митрофанова
— Вы имеете в виду кризис в 1990-е годы в России?
Л. Малыгина
— Да.
А. Пичугин
— Именно в нашей стране?
Л. Малыгина
— Да, в нашей стране.
А. Митрофанова
— Так, про кризис 1917 года вы нам очень много интересного рассказали, Наталья Олеговна! А что с 90-ми?
А. Пичугин
— Вот мы перескочили через Советский Союз и попадаем в Перестройку.
Н. Ковалева
— Да, как-то мы быстро перескочили. Можно я прокомментирую вот эти слова. Про интерес к почвоведению я вам один факт скажу, может быть, не в порядке рекламы, а просто как факт. Если вы знаете, есть в Санкт-Петербурге на Васильевском острове Музей почвоведения. Он расположен в одном из пакгаузов. У них популярность детских посещений больше, чем в Эрмитаже.
А. Митрофанова
— Ого!
А. Пичугин
— Так, а что говорить, если лекторий в музее Дарвина, который с нами по соседству, заполнен молодыми людьми. Я раз в год летом наблюдаю молодых почвоведов, которые приезжают под Суздаль. И детей, которые потом хотят стать почвоведами и уже становятся молодыми учеными, что-то привлекает, поток их значительный.
Н. Ковалева
— Да, но там в музее работает подземелье и поэтому даже мне, взрослому человеку, почвоведу было тоже безумно интересно спуститься и посмотреть, как там всё функционирует под землей.
А. Митрофанова
— Но подземелье — это другое дело, это же сразу «экшн». И «движуха» там такая наверняка под землей, то есть это действительно интересно. И ребенку это интересно спуститься под землю, в пещеру, да ещё и с экскурсией.
Н. Ковалева
— А отвечая на вопрос, мне вот что хотелось бы здесь сказать. Вот мы сегодня говорим очень много об экологических проблемах, пытаемся их как-то решать, и заявили год экологии. Но на самом деле, если вдуматься, то экологические проблемы — это, наверное, проблемы, связанные с ресурсами. И если мы посмотрим на историю человечества, то все войны — это войны за ресурсы, так или иначе.
А. Митрофанова
— Да, ресурсы, власть, которая тоже ресурс.
Н. Ковалева
— А ресурсы бывают либо возобновимыми, либо невозобновимыми. Возобновимый ресурс — это когда лес вырубили, лес посадили — возобновили. А нефть, газ, территория — это ресурсы невозобновимые. Гитлеру тоже не хватало жизненного пространства, когда он пришел на нашу территорию. И, в общем-то, в 90-е годы во многом, наверное, борьба за наши уникальные российские ресурсы и породила те социальные и политические, во многом геополитические ситуации, которые мы с вами и имели.
А. Митрофанова
— Да, «А и Б сидели на трубе».
Н. Ковалева
— Если об этом говорить серьезно, то только задумайтесь, что человечество в настоящий момент использует 12% суши под сельскохозяйственные угодья. Из этих 12% есть только 3% плодородных почв. При этом человечество сейчас имеет 1,5 миллиарда гектаров земель, которые могут быть использованы в сельском хозяйстве, а утратило человечество за свою историю 2 миллиарда.
А. Митрофанова
— Ого!
Н. Ковалева
— То есть идёт совершенно невозобновимая потеря пахотно-пригодных угодий. И это называется «тихим» кризисом планеты. Так это назвал академик Добровольский.
А. Пичугин
— Это естественный процесс или техногенный?
Н. Ковалева
— Это процесс, вызванный человеком, человеческой цивилизацией.
А. Митрофанова
— И на сколько хватит планеты?
Н. Ковалева
— Вот! И вот этот ресурс невозобновим, и черноземы сегодня необратимо теряют своё плодородие, деградируют. Уже все черноземы полностью освоены за период человеческой истории, и сегодня заново чернозем не вырастет. Ему понадобилось 12 000 лет, чтобы стать тем черноземом, который он сегодня есть.
А. Пичугин
— Я правильно понимаю, что процесс образования черноземов — это переработка широколиственных лесов, которых на этом месте уже довольно давно нет?
Н. Ковалева
— Нет, не правильно понимаете. Я вам такой вопрос задам, сможете ли вы на него ответить? Почему в дивной батумской бухте под вечнозелеными лесами, если лес свести, то будут совершенно бесплодными почвы (желтоземы, красноземы)?
А. Пичугин
— Нет, не смогу.
Н. Ковалева
— А под сухой ковыльной степью с низкорослым ковыльчиком полутораметровые толщи черноземных, самых плодородных в мире почв?
А. Митрофанова
— Может там вулкан был?
А. Пичугин
— А мы не можем говорить о том, что когда-то на месте этих степей были широколиственные леса?
Н. Ковалева
— Вот я всегда этот вопрос задаю студентам. Нет, вся загадка кроется в корневых системных травянистых растений, которые в 18-20 раз по биомассе больше, чем надземные. Широколиственный лес никогда не создаст такую почву, хотя серая лесная почва под широколиственным лесом тоже очень плодородна, близка к чернозему, но именно корни растений создают эту массу такой высокоплодородной почвы. И здесь очень важно, что к этим корням приурочены микроорганизмы. Мы в черноземах находили даже алкоксиглицериды, которые из хрящей акул выделяют. То есть здесь настолько активная биологическая среда, что тут есть всё: естественные антибиотики, антиоксиданты, иммуномодуляторы, которые растения поглощают и дают нам поэтому такие колоссальные урожаи именно на черноземных почвах.
А. Митрофанова
— Напомню, что в программе «Светлый вечер» на радио «Вера» сегодня Наталья Ковалева — заведующая лабораторией экологического почвоведения факультета почвоведения МГУ имени Ломоносова, доктор биологических наук, и Лидия Малыгина — заместитель начальника отдела научно-методической поддержки сферы общего образования Московского университета. Алексей Пичугин, я — Алла Митрофанова. Мы буквально через минуту продолжим этот неожиданный, потрясающе интересный разговор.
А. Пичугин
— Возвращаемся в нашу студию, где сегодня Алла Митрофанова и я — Алексей Пичугин. И мы беседуем с Натальей Ковалевой. Наталья Олеговна заведует лабораторией экологического почвоведения на факультете почвоведения Московского университета. И также в этой студии вместе с нами сегодня заместитель начальника отдела научно-методической поддержки сферы общего образования МГУ — Лидия Малыгина. Говорим мы об экологических кризисах. А мне вот стало очень интересно… Мы живем фактически в Московской области, и что здесь, что в соседних регионах, земледелие и вообще сельское хозяйство практически сошло на нет. Этому во многом ещё сопутствуют и наши экономические кризисы, которые последние 20 лет постоянно возникают. Но правильно ли я понимаю, что все мы находимся в зоне рискованного земледелия, и даже если бы у нас с точки зрения экономики всё было бы нормально, заниматься сельским хозяйством в наших широтах не очень хорошо? То есть, если мы хотим что-то нормально вырастить, то нам надо переезжать сильно южнее, хотя бы в Воронежскую область. Или всё не так однозначно?
Н. Ковалева
— Я тут с вами так не соглашусь, потому что даже если посмотреть на историю земледельческого освоения Евразии, то мы увидим, что после того как земледелие вышло из стран плодородного полумесяца…
А. Митрофанова
— Это имеются в виду реки Нил, Тигр, Евфрат?
Н. Ковалева
— Да, это имеется в виду пространство от Евфрата до Нила, через Иордан. Это страны, которые приурочены к тропической и субтропической климатическим зонам и областям. И когда земледелие стало продвигаться сюда, к северным границам, то оно через зону черноземов пришло сразу в лесную, фактически таежную зону. Мы с вами таежные жители. Москва — это таежный город.
А. Пичугин
— Да, безусловно. Зона южной тайги.
Н. Ковалева
— И ведь черноземы начали осваивать много позднее, только после того как с татаро-монгольским игом разобрались. Только после этого обнаружили, что есть очень плодородные почвы.
А. Пичугин
— А где?
Н. Ковалева
— Вот как раз на юге. Это черноземы в Воронежской, Липецкой, Курской, Ростовской областях, предкавказские черноземы.
А. Пичугин
— Когда в кочевую зону вошли.
Н. Ковалева
— Да. То есть как раз там, где скотоводство преобладало в основном в эти годы. А осваивали земли среднерусской полосы. И эти земли на самом деле уникальны по своим свойствам, потому что именно здесь не нужно… Я имею в виду южную тайгу, поскольку мы с вами о ней говорим.
А. Митрофанова
— Московскую область?
Н. Ковалева
— Да, Московская область, может быть, начало Тульской области. Именно здесь оптимальные соотношения тепла и влаги — особенно не нужно поливать, влаги достаточно, особенно не нужно осушать, потому что бывают и засухи иногда (раз в пять лет у нас бывают сухие годы, и мы с вами видели пожары торфяников). То есть как раз это зона, где сбалансировано количество леса, прудов, речек, каких-то открытых пространств. Она уникальна для ведения сельского хозяйства и проживания людей, на самом деле.
Л. Малыгина
— А если с точки зрения рисков посмотреть на карту Москвы и Московской области? Что вы фиксируете?
Н. Ковалева
— Москва и Московская область — очень неоднородный регион. Если вы знаете, здесь есть разные части этого региона. Если мы говорим с вами о Подольско-Коломенском ополье, то есть о южной части Московской области, то это, наверное, самая плодородная часть Московской области, и здесь фактически можно вырастить всё. Ну, конечно, не 2-3 урожая, как в странах плодородного полумесяца, но вполне хороший урожай получить можно.
А. Пичугин
— Смотрите, тут еще такой интересный фактор включается. Археология нам показывает, что Средневековье (возьмем относительно развитое Средневековье XIII-XIV века) — это время таких… То, где мы сейчас находимся, в Московской области — это место таких малодворных селищ. То есть люди селились на каком-то определенном месте. Несколько лет, пока поле, которое они сумели отвоевать у леса тем же самым подсечно-огневым методом, плодородно, то они на этом месте живут, а дальше они переходят. Это фактически одна-две большие семьи. Дальше они вырубают новый участок леса, засаживают его, ждут, пока он свое отдаст, и снова переходят. И так они по берегам рек, в основном, и идут. И это во многом территория Московской области, Владимирской и соседних областей, если мы не идем на юг, где еще тогда Орда и кочевья. А вот был только один регион на тот момент, который активно развивался, так называемое Владимиро-Суздальское ополье или просто Суздальское, как оно обычно у ученых проходит…
А. Митрофанова
— Близкое лёшиному сердцу!
А. Пичугин
— Дело не в этом. Это как раз единственное место, которое с точки зрения русской истории, было экономически выгодным. Там сошлись несколько факторов: природные, исторические. Где сводили лес, там он уже больше не вырастал. Возможно, на это как-то ледник повлиял, но дело не в этом. Это был единственный регион, который в том числе кормил Великий Новгород. Соответственно, получается, что кроме, пожалуй, Суздальского ополья и, может быть, еще некоторых других мест центральной России (их немного), у нас, пожалуй, и не было таких плодородных земель.
Н. Ковалева
— Вы же сами сказали про ополье. На самом деле их много. Москва белокаменная строилась из известняка, который добывали на реке Пахре в селе Мячково. И вот эти известняки сплошь и рядом здесь у нас есть, и все ландшафты, которые на них сформированы, и называются ополья. Это Владимиро-Суздальское ополье с юрьевским черноземом.
А. Пичугин
— Но он не называется черноземом же.
Н. Ковалева
— Юрьевский чернозем — это серые лесные почвы с мощным гумусовым горизонтом.
А. Митрофанова
— Лёша, не спорь с доктором! (Смеется.)
Н. Ковалева
— Да. У нас даже казус был… Наши студенты вырыли траншею на Владимиро-Суздальском ополье и работали на ней, а правительственная делегация инспектировала (это давно было, еще в 90-е годы) соседние колхозы. Приехали на разрез и говорят: «Как вы, товарищи ученые, тут работаете? Какие урожаи? Вот здесь, на этом конкретном поле, 60-70 центнеров с гектара. А там, с другой стороны речки Нерли, бездельники никак 6 не получат».
А. Пичугин
— Да, граница четко по Нерли идёт.
Н. Ковалева
— А там совершенно бесплодные подзолы, на которых как раз урожай и не получишь.
Л. Малыгина
— Алексей так оживился и я сразу узнаю учителей, которые приезжают… У вас же летняя школа для учителей проходит традиционно, да?
Н. Ковалева
— Да, проходит, обязательно.
Л. Малыгина
— И вы их постоянно удивляете какими-то такими необычными фактами. Расскажите, а что их в последнее время большего всего привлекает, интересует, и какие проблемы, может быть, акцентируются на этих встречах?
А. Митрофанова
— Я прошу прощения, а это учителя биологии, географии? Для кого вы проводите вашу летнюю школу?
Н. Ковалева
— И биологи, и географы, которым сейчас почвоведение как-то интегрировали в курс географии.
Л. Малыгина
— Я, кстати, хочу сказать нашим слушателям, что для вас это очень интересная возможность. Посмотрите, пожалуйста, потому что у нас лето не за горами, и можно разнообразить свой отпуск и пройти тоже такую замечательную летнюю школу. Наталья Олеговна нам сейчас расскажет, какие там есть интересные моменты.
Н. Ковалева
— Учителей всегда больше всего, и первое, что впечатляет — это зона тайги. То есть когда учителям говоришь, что мы в зоне тайги и как раз с тем вопросом, который только что мне Алексей задал, нас действительно как-то немножко выбивает из колеи то, что мы видим широколиственные породы здесь, как раз на опольях (Владимиро-Суздальском, Подольско-Коломенском, Брянском). И действительно здесь широколиственные породы деревьев нетипичные для тайги. А учителя как-то привычно в рамках школьной программы называют эту зону — зоной смешанных лесов.
А. Митрофанова
— Кстати, да, я помню такую формулировку из учебников.
Н. Ковалева
— Да, а у нас здесь таежная экосистема, и это всегда им бывает очень интересно. Очень много вопросов возникает как раз в связи с породами, с литологией ландшафтов, на которых мы с вами живем, с биологическим разнообразием в московском регионе и с природной зональностью в целом.
А. Митрофанова
— Наталья Олеговна, я прошу прощения, что сейчас уйду в сторону от этой основной темы разговора. Но вы рассказали нам о кризисах 1917 года и 90-х годов XX века в России, и я задумалась. Мне очень стало интересно, а как вообще наш климат, в котором мы живем, почвы, на которых мы строим свои города и на которых выращиваем что-то, влияют на то, какие мы, какой у нас характер? Я вам объясню. Я наблюдала какое-то время испанцев и португальцев — это люди, которые живут на планете фактически через стенку друг от друга, но насколько у них разные характеры. Испанцы, знаете, такие «пиратистые», очень эмоциональные, экспрессивные, они покоряют море. А португальцы тихие, смиренные, они прислушиваются к окружающему миру, они сами про себя говорят: «Мы не хорошие, не плохие. Мы ничего дурного миру не сделали, но, наверное, со времен эпохи великих географических открытий ничего миру и не дали». И я подумала, почему это так? И поняла для себя (может быть, я ошибаюсь), что испанцы действительно покоряют море, и они чувствуют себя его хозяевами. А португальцы живут на берегу океана, и они не могут себя чувствовать себя хозяевами океана, они чувствуют себя во власти стихии и понимают, что в любой момент их может смыть, на них может это повлиять. У них было сильнейшее землетрясение, которое сохранилось в памяти людей через столько веков, которое очень сильно разрушило тогда их города. И я думаю, а какое влияние оказывает на наш характер тот климат, те земли, на которых мы живем? Вы могли бы как-то ответить на этот вопрос?
Н. Ковалева
— Очень интересный, сложный вопрос, конечно, тем более что и мы все разные в нашей стране.
А. Митрофанова
— Это правда. Некая склонность к лени, к желанию пофилософствовать о глобальных вещах, к неумению убраться в собственном подъезде — я думаю, многие из нас к этому склонны.
Н. Ковалева
— Европейцам в чём-то, наверное, меньше повезло. Их ресурсы гораздо более ограничены, чем наши. Их почвы беднее и они вынуждены постоянно прагматично работать с этим. У нас, конечно, то, что я сказала, что серые лесные почвы среднерусской полосы достаточно плодородны. И кроме того у нас промывной тип водного режима — это означает, что даже если мы испортили наши земли и внесли туда какое-то количество пусть даже радионуклидов после ракетной части или какое-то безумное количество удобрений, то их промывной водный режим смоет, как соль с улиц нашего города.
А. Пичугин
— А сколько должно пройти времени, чтобы их смыло?
Н. Ковалева
— Вот мы каждый год соль сыпем, и каждый год ее вымывает. Если б не было дождей, то мы бы с вами жили уже в засоленном ландшафте, засоленной пустыне.
А. Пичугин
— Ну, то, о чем мы говорили.
А. Митрофанова
— А промывной водный режим — это дождь?
Н. Ковалева
— Да, у нас много осадков, всё это промывает. И, в общем, особых усилий от нас не требуется. Кроме того, если коснуться антропохимии (это такая наука как раз о составе человеческих организмов, о антропохимической зональности), то здесь, может быть, стоит сказать о том, что в нашей средней полосе мы постоянно пользовались огнем для отопления своих жилищ. Мы как-то сжигали деревья, и поэтому в этом дыме какой-то CO2, где-то это тяжелые металлы, тоже успокаивали нашу психику, сознание, действовали успокаивающе на нас.
А. Митрофанова
— Поэтому мы такие чуть более флегматичные?
Н. Ковалева
— Да, немножко более спокойные, чем…
А. Митрофанова
— Чем какие-нибудь кортасары испанские.
Н. Ковалева
— Народности, где минеральные воды более насыщенны.
А. Митрофанова
— Понятно, хорошо. Что касается каких-то склонностей к… Ну, вот человек, знаете, лежит-лежит на печи, а потом раз — и пошел какой-нибудь подвиг совершил. Мы не умеем штатно как-то глубоко трудиться, но как только наступает момент кризиса, то мы тут же мобилизуемся. То есть мы сначала доведем до кризиса, а потом мобилизуемся. Конечно, обобщение — это всегда неблагодарное занятие.
Н. Ковалева
— Ну, потенциал-то высок, ресурсов много. На самом деле мы достаточно хорошо питаемся в средней полосе, достаточно комфортные климатические и, собственно, питательные условия для жизни. И поэтому потенциал высок, и Илья Муромец накопит силы, встанет и пойдет.
А. Митрофанова
— А почему он не может встать раньше для того, чтобы лучше возделать то пространство, которое ему Господь Бог дал?
Н. Ковалева
— А зачем? (Смеется.) Земли много, подсечно-огневая система. Сегодня здесь лес вырубили, зола обогатила почву, и мы вырастили урожай. Потом она отдохнула, пока мы в другом месте вырубали. И, в общем-то, зачем? Ресурсов достаточно.
А. Пичугин
— Но экономически это путь в никуда, если честно.
Н. Ковалева
— Вот поэтому мы сегодня и говорим о невозобновимости ресурсов. Мы как раз и пришли к тому, что экологический кризис значит то, что мы должны задуматься о невозобновимости ресурсов сегодня. И не искать сланцевый газ в черноземах, полностью уничтожив остатки того, что осталось.
А. Пичугин
— У меня как всегда бытовой вопрос. Мы живем в Московской области, у нас есть разваливающийся колхоз. Его можно возобновить, чтобы он был экономически прибыльным? Или надо просто об этом навсегда забыть и придумать, чем мы эту территорию можем занять?
А. Митрофанова
— Более эффективно ее использовать.
Н. Ковалева
— Сегодня принято говорить о ландшафтно-адаптивном земледелии. Если у нас есть ландшафт колхозов Московской области, то, наверное, здесь можно выращивать то, что здесь должно было выращиваться. Это рожь, гречиха, лен, которые совсем перестали выращивать в Московской области. Есть культуры, для которых лучше регионов не найти.
А. Митрофанова
— Напомню, что в программе «Светлый вечер» на радио «Вера» сегодня Наталья Ковалева — заведующая лабораторией экологического почвоведения факультета почвоведения МГУ имени Ломоносова, доктор биологических наук, и Лидия Малыгина — заместитель начальника отдела научно-методической поддержки сферы общего образования МГУ. Лидия, мне бы очень хотелось, чтобы вы нам чуть-чуть подробнее рассказали о тех университетских субботах, которые есть в МГУ. Не все про них знают. И, в частности, Наталья Олеговна все те вещи, которые она нам сейчас рассказывает… Я так понимаю, что более широко они представлены там, в рамках этих лекций. И это всё бесплатно, это всё доступно всем желающим.
Л. Малыгина
— Да, мы сегодня уже упомянули проект «Университетские субботы». Действительно, туда можно прийти семьями, с детьми, с учителями ваших детей, с одноклассниками. Приходите все вместе, слушайте, наслаждайтесь. И с учетом того, что там используются новейшие технологии, это будет действительно увлекательный день, вы получите массу энергии. Об этой нашей целевой аудитории, скажем так, и о том, что учителям, родителям, школьникам может дать университет и факультет почвоведения мы уже поговорили. Но у нас есть еще такая категория слушателей, которые говорят: «Я хочу получить знания, но я хочу быть востребованным на рынке труда. Что сейчас самое перспективное? Что сейчас самое интересное в той сфере, о которой мы сегодня говорили?»
А. Митрофанова
— Мы тут, кстати, про роботов однажды говорили в студии, потому что это тоже очень перспективное направление.
Л. Малыгина
— Да. Если мы говорим сегодня о почвоведении, то я провела анализ образовательных программ, которые действительно очень востребованы сейчас и позволяют получить те знания, за которые работодатель в дальнейшем готов платить. Очень востребованы специалисты в области ландшафтного дизайна с основами почвенного проектирования. То есть, если человек хочет повысить свою квалификацию, и у него есть уже какое-то основное высшее образование, но он ищет направление, которое будет перспективным, он готов получить какие-то дополнительные знания для того чтобы быть более конкурентоспособным, то я вижу, что этот проект пользуется действительно популярностью. Потом высокий интерес представляет такая программа, как, например, «Инновационное проектирование систем очистки сточных вод». То есть люди, которые владеют этими знаниями, без работы не останутся.
А. Митрофанова
— Нас сейчас многие родители слушают, которые озабочены будущим своих детей, и вот это как раз сейчас очень полезная информация для них.
Л. Малыгина
— Да и собственным будущим очень часто озабочены, потому что мы живем в таком мире, когда необходимо постоянно повышать уровень своей квалификации. Невозможно остановиться на каком-то уровне и претендовать на какие-то карьерные перспективы, то есть мы должны постоянно расти. И как раз эта программа, посвященная инновационному экологическому производственному мониторингу, скажем так… Как бы это сформулировать?
Н. Ковалева
— Экологический инжиниринг.
Л. Малыгина
— Да, немного страшные слова.
Н. Ковалева
— Это направление очень популярно. Сегодня в каждой фирме, на каждом предприятии есть инженер-эколог.
Л. Малыгина
— Кстати говоря, «Технологии биотестирования в экологическом контроле природных сред и технологических объектов» — это тоже такая программа, которая продемонстрировала очень высокие результаты. То есть люди этим интересуются, и работодатели ищут специалистов, которые владеют этими знаниями.
А. Митрофанова
— Я, вообще, так понимаю, что экологическое направление — одно из самых перспективных и востребованных с точки зрения выбора сферы, в которой получать образование в ближайшее время. Потому что если… Как вы сказали, на сколько у нас хватит земли? На несколько сотен лет? То есть я так понимаю, что в ближайшее время уже очень серьезно не только ученые, но и целый ряд других специалистов (те же самые политики) будут озабочены вопросами, как нам сегодня правильно и рационально использовать ресурсы. И тогда, конечно, люди с такими знаниями, и, вообще, в принципе, грамотность в этой области будет просто необходима.
Н. Ковалева
— Более того, сейчас принято говорить об экологическом следе человека, государства, города, страны на планете. Экологический след — это территория, которая есть у данного города или страны на душу человека, с которой он берет ресурсы и на которую он отправляет свои отходы. И вот по десятибалльной системе просчитаны эти экологические следы для разных регионов. Наша страна не на самом последнем месте, у нас хороший экологический след.
А. Митрофанова
— Уже неплохо!
Н. Ковалева
— Да, порядка восьми мы получаем балл. Но что касается Москвы, то это где-то 0,4. То есть явная нехватка этих территорий.
А. Митрофанова
— А кто, кстати, лидер? Какая страна или лидирующие страны?
Н. Ковалева
— Это европейские страны, у них плохие показатели. У США тоже где-то 7-8.
А. Митрофанова
— То есть примерно так же, как и у нас.
Н. Ковалева
— Да, получается так. Но развитые индустриальные регионы, конечно, попадают в очень низкие показатели экологического следа.
А. Митрофанова
— Интересно, а как у Новой Зеландии какой-нибудь? Как у них? (Смеется.)
Н. Ковалева
— Неплохо в Новой Зеландии. (Смеется.)
А. Митрофанова
— Когда люди серфингом с дельфинами занимаются, мне рассказывали.
Н. Ковалева
— И, конечно, эти экологические проблемы требуют решения. И наши студенты находят трудоустройство как раз экологами на разных предприятиях, фирмах.
Л. Малыгина
— А кто повышает квалификацию? Просто вы этих людей видите непосредственно. Я могу анализировать только информацию в виде запросов в социальных сетях или на сайте, а вы этих людей видите непосредственно. Кто приходит повышать квалификацию в этой вашей области?
Н. Ковалева
— Это и сотрудники специализированных химических, агрохимических, экологических лабораторий. Сейчас из Крыма тоже очень много таких запросов на повышение квалификации. Безусловно, это учителя и преподаватели. Очень большую долю, конечно, составляют ландшафтные дизайнеры, архитекторы, инженеры-строители, работники коммунальных служб. Мне доводилось читать лекции в Институте рынка и труда, Институте сантехники. То есть буквально все сферы, которые так или иначе вынуждены работать с ресурсами, почвами, конечно, должны повышать квалификацию, чтобы иметь эти общие представления о системе, системных проблемах и закономерностях.
Л. Малыгина
— А что, знания так быстро устаревают в этой области?
Н. Ковалева
— Экология, на самом деле, молодая наука. Мы только сейчас пришли к осознанию необходимости изучения этих взаимосвязей. Все вы знаете, что все мы используем, например, гуминовые удобрения сегодня.
А. Пичугин
— Это какие?
Н. Ковалева
— Вот сейчас идет период посадки рассады и скоро начинается, так сказать, сезон у всех. И продают жидкие гуминовые удобрения, которыми поливают и домашние цветы, и рассады и т.д.
А. Пичугин
— Наверное, я не знаю.
А. Митрофанова
— Не пробовал? (Смеется.)
А. Пичугин
— Я оттягиваю сладостный момент начала садоводчества в своей карьере.
Н. Ковалева
— Потому что это модная альтернатива, она считается более экологичной по сравнению с удобрениями химическими. И что мы заметили? Казалось бы, действительно, что это очень экологично — эти естественные вытяжки из почвы, их растворяют, и ими как раз и поливают растения. Нет! Если происходит передозировка, то растения (особенно сельскохозяйственные) начинают накапливать жесткие волокна (так называемые «лигнины») и становятся несъедобными. То есть растение защищается.
А. Митрофанова
— А человек об этом знает, что оно уже несъедобно?
Н. Ковалева
— Мы вот это заметили в результате наблюдений, что растение защищается от нашего такого «экологичного» подхода, казалось бы.
А. Митрофанова
— Просто мало ли — человек съест огурец, а окажется, что он был несъедобен.
Н. Ковалева
— И так же в природе — эта система взаимосвязей работает, и очень тонко работает. И как раз наша задача это изучать. Этому мы и учим наших студентов.
А. Митрофанова
— Наталья Олеговна, а еще по поводу песочницы… Я так понимаю, что университетские субботы во многом и для детей тоже?
Н. Ковалева
— Безусловно!
А. Митрофанова
— И к вам приходят дети… Кстати, какого возраста?
Н. Ковалева
— И даже из детских садов приходят.
А. Митрофанова
— Серьезно?
Н. Ковалева
— Была группа из детского сада экологической направленности.
А. Митрофанова
— А что вы им там, в песочнице объясняете? Я же визуал, и я сразу себе этот образ нарисовала в сознании, а дальше мы перешли на другие темы, а образ в сознании остался. И незавершенный этот ответ, конечно…
Л. Малыгина
— Какие там артефакты в песочнице?
Н. Ковалева
— Песочница у нас работает на разные темы. Скажем, вот недавно в России были открыты очень древние (2,5 миллиона лет) стоянки древнего человека в Дагестане. Это сделали археологи во главе с группой Амирханова, и наши студенты тоже там работают. Причем наш факультет интересен еще и тем, что мы по всей стране ездим и абсолютно в разных проектах участвуем. И как раз в песочницу мы положили артефакты, которые говорят о палеолитических стоянках древних людей.
А. Митрофанова
— Это какие, например? Вы чьи-то косточки туда положили?
Н. Ковалева
— Я вам скажу, что древние люди, которым столько миллионов лет, показывали своим детям мультики! Знаете, на камне выдолблены рисунки бегущей газели. Там она, например, стоит или бежит. Это как мы в детстве делали мультики, помните?
А. Митрофанова
— Да.
Н. Ковалева
— И вот они с помощью этих камушков тоже пытались бегущую газель как-то детям показывать. Вот мы туда кладем артефакты, говорящие об образе жизни древних людей. Потом была у нас суббота по Крыму, как раз когда был год присоединения Крыма к России, и там мы обсуждали цивилизации, которые жили в Крыму. Мы разбили горшки, у нас были черепки, и дети их собирали. Там была киммерийская керамика, генуэзская и т.д. То есть это тоже имело достаточно большой интерес. И с таким удовольствием они клеили этот горшок.
А. Митрофанова
— То есть ребенок в песочнице это всё может откопать?
Н. Ковалева
— Да, откопать и собрать.
А. Пичугин
— Это сейчас очень модно.
Н. Ковалева
— И группы детей соревновались, кто быстрее этот горшок соберет и скажет, что это такое.
А. Митрофанова
— То есть вы «квесты» такие устраиваете?
А. Пичугин
— «Остатки мола видны над волнами. Соседний холм насыщен черепками амфор и пифосов. Но город стерт…»
Н. Ковалева
— Да.
А. Митрофанова
— Как же это все-таки потрясающе интересно. То есть для меня наш сегодняшний разговор эту науку почвоведения, которая для меня была в полном смысле слова абстракцией, раскрывает с самых разных сторон. Потому что, во-первых, это потрясающе интересно, в том числе и для детей. То есть туда можно приводить и племянников, и крестников, и детей с друзьями, и всех, кого угодно.
Н. Ковалева
— Детям, вообще, нравится, да.
А. Митрофанова
— А с другой стороны, в самом начале разговора, когда еще шла речь про Вернадского и Докучаева, я запомнила, что вы сказали, что ученые, если они глубоко занимаются своей сферой науки, то рано или поздно сталкиваются с вопросом «Мы не знаем, кто это всё придумал. Мы понимаем, что мир в том виде, в котором мы имеем его сейчас, не мог возникнуть просто так». То есть нельзя, наверное, на какую-то случайность списать возникновение столь сложно организованной системы. И я сразу вспомнила Ломоносова и его «Утренние и вечерние размышления о Божием величестве»: «Не ведом тварей вам конец? Скажите ж, коль велик Творец?» Это потрясающее философское размышление. И перед ним, перед великим ученым тоже вставали те же самые вопросы. Он наблюдает за звездами, видит, как они движутся, он наблюдает Землю, что в ней здесь и сейчас происходит. И при этом он понимает, что всё это кто-то придумал, и всё это по каким-то очень сложным законам живет и развивается. А вы, когда оказываетесь перед такими вопросами, как-то останавливаетесь и не идете в эту сторону или пытаетесь размышлять?
Н. Ковалева
— Я вам скажу, что Василий Васильевич Докучаев в конце жизни стал глубоко верующим человеком. Это учитель Вернадского и основатель экологии. По моим наблюдениям, наверное, каждый ученый приходит в конце своей творческой карьеры к тому, что он не может объяснить каких-то глобальных явлений и процессов. Это действительно так. Мы не останавливаемся, мы это обсуждаем в ходе наших занятий, спрашиваем мнение аудитории, рассуждаем на эту тему, но ответ пока…
А. Митрофанова
— А как можно на это ответить?
Н. Ковалева
— Да. (Смеется.)
А. Митрофанова
— «У науки ответа на этот вопрос нет…»
Н. Ковалева
— Да, у науки ответа нет.
А. Пичугин
— И мы будем заканчивать нашу программу. Спасибо большое! Мы напомним, что Наталья Ковалева — заведующая лабораторией экологического почвоведения факультета почвоведения Московского университета, доктор биологических наук, и Лидия Малыгина — заместитель начальника отдела научно-методической поддержки сферы общего образования Московского университета были гостями нашей студии. Алла Митрофанова —
А. Митрофанова
— Алексей Пичугин! У меня только единственная просьба. Лидия, напомните, пожалуйста, когда будет университетская суббота с лекцией о почвоведении?
Л. Малыгина
— Друзья мои, 1 апреля 2017 года с 11-ти до 13-ти часов ждем вас в Московском университете на факультете почвоведения. Единственное, требуется обязательная предварительная регистрация. Пройдите её сначала на сайте, возьмите с собой паспорт. И для школьников паспорт тоже будет необходим на месте. И не забудьте на месте также зарегистрироваться.
А. Митрофанова
— Отлично! Спасибо вам большое!
А. Пичугин
— Спасибо! Всего хорошего!
А. Митрофанова
— До свидания!
«Святитель Иоанн Шанхайский». Глеб Елисеев
Гостем программы «Исторический час» был кандидат исторических наук Глеб Елисеев.
Разговор шел о судьбе удивительного святого, почти нашего современника, святителя Иоанна Шанхайского, о том, как складывался его путь к церковному служению, как вместе со многими соотечественниками оказался в вынужденной эмиграции после гражданской войны в России, как, благодаря его трудам, удалось договориться о принятии русских беженцев в США и Австралии, и как в святителе Иоанне удивительным образом объединились подвиг юродства и епископское служение в Китае, Европе и США.
Ведущий: Дмитрий Володихин
Все выпуски программы Исторический час
«Путь иконописца». Александр Чашкин
Гостем программы «Вечер воскресенья» был художник-иконописец Александр Чашкин.
Мы говорили с нашим гостем о его пути к вере, о приходе к иконописи после встречи с архимандритом Зиноном, а также о том, почему церковное искусство стало значимой частью его жизни.
Ведущая: Кира Лаврентьева
Кира Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, дорогие наши слушатели. Меня зовут Кира Лаврентьева. Как всегда, в этом часе мы говорим о пути христианина в светском обществе. Сегодня у нас удивительный гость в студии Светлого радио, Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников, расписывал более 15-ти храмов в России и за рубежом. Наверное, проще сказать, что не расписывал Александр Иванович.
Александр Чашкин
— Руководил росписью, скажем так.
Кира Лаврентьева
— Да, да, да. Все известные монастыри, храмы, скажем так, большинство известных храмов и монастырей, так или иначе, все равно связаны с рукой Александра Ивановича. Даже сербский монастырь Дайбабе известный и в США и везде.
Александр Чашкин
— Кафедральный собор Американской Православной Церкви.
Кира Лаврентьева
— Здравствуйте, Александр Иванович. А то я вас представляю-представляю.
Александр Чашкин
— Здравствуйте.
Кира Лаврентьева
— Да, дорогие друзья, Иверская часовня на Красной площади, храм Георгия Победоносца на Поклонной горе, кафедральный собор в Самаре. Много-много можно перечислять, и в интернете всё это есть. Я думаю, вы уже поняли, гость у нас сегодня незаурядный, это мягко скажем, а вообще, конечно, крайне интересный. Александр Иванович, традиции нашей программы предполагают спрашивать о пути к вере, в вере и жизни с верой. Но я вас еще хотела бы спросить и о пути к иконописному искусству, потому что чем вы только не занимались. Вы сами говорите, что учились в Суриковском институте, окончили оперную студию при Центральном Доме работников искусств, пели на клиросе, так собственно и начал прокладываться ваш путь к вере. Расскажите, пожалуйста, как вы стали верующим человеком, я думаю, это как-то с иконописью очень связано.
Александр Чашкин
— Я начну с того, что я родился в семье, которая никакого отношения не имела к вере, к христианству, к православию. Более того, отец у меня был известным коневодом, родился я фактически в Киргизии на берегах озера Иссык-Куль. Там отец мой создавал породу, которую начали создавать еще до революции. Дочь генерал-губернатора Семиречья, Пьянкова со своим мужем поручиком прочитали статью Пржевальского, что самое красивое место на земле — это озеро Иссык-Куль. Хотя Пржевальский, как известно, был путешественником и объездил очень много стран и земель. И они возмечтали именно там создавать новую породу лошадей, которая объединяла в себе киргизскую лошадку, которая по горам хорошо ездила, донскую лошадь, которая была самая выносливая в мире лошадь, и чистокровную английскую лошадь, которая была по экстерьеру и по скорости самой быстрой, самой красивой в мире, ибо произведена она была от ахалтекинцев, от древней лошади, на которой еще ездил по преданию Макендонский, Буцефал его жеребец был. И я там родился. Поэтому я никакого отношения к иконам не имел. В 15 лет мы переехали в Рязанскую область, отца пригласили во Всесоюзный институт коневодства работать, продолжать работу селекционную на счет лошадей. Рядом было село Константиново известное, где родился Сергей Есенин. Моя первая профессия была — я объезжал лошадей, в течение очень многих лет я работал наездником, это называется правильно конюх-берейтор, занимался конным спортом. Казалось бы, моя судьба сама мне велела продолжать дело отца, быть коневодом, заниматься лошадьми. Но получилось так, что я работал на ипподроме, объезжал лошадей, работал в отделении чистокровных лошадей Рязанского конного завода. В это время я рисовал пейзажики. Однажды я в обществе взял и что-то спел. Мне сказал один человек, бас, который когда-то учился в консерватории: ты что, сумасшедший с таким голосом ты занимаешься лошадьми? И отвел меня к солистке Большого театра Масловой, как сейчас помню, народной артистке Советского Союза. Она меня приняла в школу при Большом театре. Была такая школа-студия, где был ректором сам Козловский, который прослушал меня, тут же меня приняли без всяких экзаменов. Я проучился там почти 4 года. Более того я учился у солистки Ла Скала в прошлом, такая была Нина Леонова-Бинесович, знаменитое драматическое сопрано. Я решил, что, наверное, буду оперным певцом. Я безумно любил Карузо, Марио Ланца, слушал пластинки этих великих теноров-итальянцев. Сам мечтал, давал концерты, пел по-итальянски неаполитанские песни. Меня даже называли итальянец из Химки Ховрино, тогда кто-то меня обозвал. И получилось так, что меня направили в консерваторию, а мне было уже больше 28 лет, а туда принимали на дневное отделение только до 28 лет. А на вечернее принимали только москвичей, у меня тогда не было прописки и, короче говоря, я в консерваторию прошел по экзаменам, но меня не приняли. И я пошел работать, кто-то мне посоветовал: иди в церковный хор, может быть, тебя возьмут певчим. Через каких-то знакомых я попал на Сокол, храм Всех Святых, меня прослушал регент Чуенков знаменитый, тоже известный регент был. Меня приняли туда, и я стал петь в храме. Что из меня оперного певца не вышло, я несколько подрасстроился, достаточно сильно. Но, смирившись, стал петь в церковном хоре, и потом подумал, что это, может быть, моя судьба. Но дальше произошло какое-то чудо невероятное, как я считаю. Чудо, которое говорит о том, что не всегда мы делаем то, что хотим. Это нужно нашей судьбе, говорят, что прокладывается сверху судьба человека, то есть Богом. А человек уже должен сам решать, ему дана свобода воли. У нас на Соколе работала монашка Вера уставщицей, которая меня как-то отвела, сказала, что у нее дома живет знаменитый старец Сампсон Сиверс, так называемый.
Кира Лаврентьева
— Ничего себе.
Александр Чашкин
— Говорит: пойдем, я тебя познакомлю. Я говорю: нет, Вера, что ты, такой старец знаменитый, зачем я ему нужен? — Нет, ну, пойдем все-таки. Он уже старенький, ты будешь рад знакомству с ним. В общем, так получилось, что я к нему попал, к Сиверсу. Он, что интересно, спросил: ты чем занимаешься? Я говорю: да вот, работаю на ипподроме, пою в храме, оперного певца из меня не получилось, очень доволен, что попал не в герои оперы, Каварадосси, Канио «Паяцы», а пою церковные вещи. Так, работаю на ипподроме, объезжаю лошадей, пишу пейзажики, говорю. Но параллельно, когда я работал на ипподроме и начал писать пейзажики, мне надо было у кого-то учиться. В Суриковский институт я тогда мечтал только поступить, но моя мечта до реальной не воплотилась. Поэтому я просто познакомился с художником Зюзиным, который был очень интересный человек и художник. Он сказал мне тогда, только из армии я вернулся: Сашулька, зачем тебе Суриковский институт? Вот есть такой маэстро, метр московской богемы Василий Яковлевич Ситников, пойдешь к нему, десять академий закончишь, великий рисовальщик. Я подумал, почему не сходить. Он отвел меня к этому Ситникову, который сейчас очень известный человек, у него картины во многих музеях, в частности несколько картин в музее Гуггенхайма находятся в Америке. В общем, я попал к нему в ученики, показал пейзажики, он говорит: мне это очень нравится — и стал параллельно учиться у него, у этого Ситникова, живописи, рисунку.
Кира Лаврентьева
— В гостях у «Вечера Воскресенья» Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы продолжаем наш разговор. Вот, вы попали к Ситникову?
Александр Чашкин
— Да. И вот у Ситникова брали уроки большие серьезные художники, которые давно закончили Суриковский институт, даже преподаватели у него брали уроки. В частности, как сейчас помню, Александр Иконников преподавал в Суриковском институте. Я ему как-то сказал, что отец страшно переживает, что я не учусь в Суриковском, а продолжаю работать, объезжать лошадей. По сути дела, конеберейтором, моя была профессия. Берейтор это наездник, объездчик лошадей. Мне Иконников сказал: а давай, я тебя возьму, у тебя такой уровень, что я тебя возьму. Формально сдашь экзамены, а я тебя возьму в Суриковский институт на вечернее отделение. Только не говори Ситникову, не говори Зюзину, никому не говори, и ты потихонечку закончишь. И я там проучился 4 года, закончил Суриковский институт, эти вечерние классы, как они назывались. Я возвращаюсь к тому, когда я попал к Сиверсу, он меня спросил, чем занимаешься? Я говорю: вот, я учился в Суриковском, работаю на ипподроме, пою в храме. И он, обращаясь к Вере, не ко мне, а к Вере, это удивительно было, сказал: Вера, ты знаешь, что Александр будет писать иконы? Отведи его к Зинону. Я удивился, говорю: батюшка, во-первых, я не собираюсь иконы писать, потому что иконы пишут святые, с моей точки зрения, и потом кто такой Зинон, я не знаю, не слышал. Он тут же сказал: Ну, Зинон это современный Рублев. Это мне сказал батюшка и подтвердила Вера. Вера, ты его не слушай, что он там не будет, он будет иконы писать, отведи его к Зинону. Кстати, я, перебивая себя, могу сказать, что я встречал несколько даже священников. Одного профессора психиатрии, в Яме он настоятель — Ям такое место под Москвой — который был профессором медицины, у которого была своя клиника и который тоже пришел к Сиверсу, тот сказал: ты будешь священником. Он сказал: что вы, батюшка, я же профессор, занимаюсь психиатрией. — Нет, ты будешь. И он через два года стал священником. К сожалению, я забыл, как его зовут, не важно. Я очень удивился, что к какому-то Зинону, который есть современный Рублев, меня должны отвести. Я думаю, ладно, сказал и сказал батюшка. Мы поговорили, распрощались, я благословился и ушел. А потом по истечении где-то месяца она мне предлагала... Тогда возрождался Даниловский монастырь, там работал этот самый Зинон. Несколько раз она всё пыталась меня привести, я всё отговаривался, потом как-то мы с ней куда-то шли, она говорит: а давай всё же зайдем в Даниловский монастырь. Я говорю: ну, давай, раз уж мы проходим мимо, давай зайдем. Мы зашли. Она сказала: я к Зинону, если можно его вызвать. Я, потом работая с Зиноном много лет, знал, что он никогда не выходил к женщинам, даже не спрашивал, монашка это, не монашка, просто он ни к кому не выходил, потому что столько желающих было его увидеть. А здесь он вышел и спросил меня, в том числе, вы зачем пришли? А я говорю: я хотел бы помогать как-то, если можно вам помочь в росписи монастыря, в работе над восстановлением Даниловского монастыря. Он говорит: хорошо, приходите завтра, я вам найду какую-нибудь работу. На следующий день я пришел в Даниловский монастырь. И здесь произошло еще некое чудо. Когда я зашел в храм Семи Вселенских Соборов, в котором Зинон работал над иконостасом, я увидел, как он работает. Он писал икону. И я, когда увидел, как он работает, и вообще его в работе увидел первый раз, я понял, что передо мной действительно гениальный иконописец, и до сих пор так считаю, и не только я, а в мире очень многие так считают. Более того, наперед забегая, могу сказать, что когда я руководил росписью кафедрального Никольского собора Американской Православной Церкви в Вашингтоне, то меня познакомили с отцом Федором Куфусом, который на то время — это около 30-ти лет назад было, 27 лет назад — был ведущим, считался самым дорогим и самым известным греческим иконописцем современным. Меня познакомили, я с ним сразу подружился. В том числе надо было сказать комплимент. Сначала я посмотрел на его работу, он расписывал храм, по-моему, Архангела Михаила у Потапова в Зарубежной церкви. Я посмотрел, мне очень понравилось, я ему сказал: отец Федор, по-видимому, два самых выдающихся современных иконописца, это вы и Зинон. Он на меня посмотрел внимательно и сказал такую фразу: ты знаешь, Александр, ты ничего не понимаешь в иконах, если ты сравниваешь, с Зиноном никого нельзя сравнить в современной иконописи, и даже меня, — он поднял палец кверху — даже меня нельзя сравнить с ним. Он, конечно, самый выдающийся художник современности. Дальше произошло вот это чудо, когда я стал работать с ним над восстановлением. Я растирал краски, полгода или год не говорил, что я занимался живописью, и смотрел, как он работает, и это было для меня самой высшей школой, конечно. А дальше он уехал в Псково-Печерский монастырь, я поехал за ним, пробыл у него где-то полгода-год, и наезжал к нему время от времени. В это время я уже поступил в Софринские мастерские иконописные, где я проработал несколько лет. Я уже подумывал, как бы мне не остаться совсем в Псково-Печерском монастыре, я был типа послушника, имел такую аккредитацию в виде послушника. Кстати, вторым послушником у Зинона был тогда нынешний митрополит Тихон, а тогда он был просто для меня Гоша.
Кира Лаврентьева
— Да, были эти времена.
Александр Чашкин
— Это были те времена, когда мы вместе с ним были, а потом он перешел к Крестьянкину. А меня вдруг однажды вызывает наместник, сейчас он митрополит Коломенский в Подмосковье, тогда был наместником Псково-Печерского монастыря отец Павел, тогда еще Павел, и говорит: тебя призывает зачем-то патриарх. А я говорю: зачем? — Ну вот, вроде, об Америке какая-то речь идет. Теперь расскажу, как я попал в Америку, также интересный рассказ. Когда я работал в Софринских мастерских, первый храм, росписью которого я руководил, был знаменитый, очень известный храм в Кочаках, родовой храм семьи Льва Николаевича Толстого, где похоронены все его предки, дети почти все, кроме него самого, конечно. Как известно, он похоронен не около храма, а около дома. Известно, да?
Кира Лаврентьева
— Ну да.
Александр Чашкин
— Когда закончили роспись этого храм — сейчас, кстати, об этом фильм пытаются создать, как я расписывал больше 30-ти лет назад его — вдруг приехала американская делегация. В составе Американской делегации был настоятель кафедрального собора Американской Православной Церкви отец Дмитрий Григорьев, это очень известный знаменитый автор многих классических трудов о Достоевском, он специалист по Достоевскому, классические труды многие принадлежат именно ему. И владыка Василий (Родзянко) всем известный, который был епископом Вашингтонским на то время. Ну и еще несколько человек было. Они ездили по России, чтобы найти русского художника, который бы расписал кафедральный собор Американской Православной Церкви. Это связано с тем, что им хотелось, чтобы именно русский расписал. И второе, может быть, материально, с греками разговор более серьезный в смысле материальном. Короче, им понравилась моя роспись, и они меня пригласили, к Алексею II пришли, говорят: вот, мы хотим Чашкина, чтобы он руководил росписью кафедрального собора. В течение полгода, тогда я приехал из Псково-Печерского монастыря в Москву, меня вызвал патриарх Алексей II, сказал: ты поедешь в Америку расписывать собор. Я уже рассказывал, что отец Павел, наместник, сказал, что я тебя не благословляю в Америку ехать. Я говорю: что делать, раз патриарх вызывает, съезжу. Если меня утвердят, то мир посмотрю. — Нет, я тебя не благословляю. Кстати говоря, через месяц он приехал, уже епископом Нью-Йоркским стал. Значит такое, говорит, послушание. Я говорю, ну, что же, вы вроде не собирались, владыка. А он сказал: ну, знаешь, все-таки послушание, послушание. Так получилось, что я там проработал три года, расписывая кафедральный собор. Для меня это был подарок судьбы невероятный, конечно. Дело даже не в Америке, а в том, что... Это длинный разговор отдельный, коротко скажу. Я там пообщался с потомками русских эмигрантов, которых изгнали еще большевики в 20-х годах. Допустим, тот же Григорьев был сын генерал-губернатора Архангельска. Тот же владыка Василий был внук председателя Государственной Думы. Толстой Владимир Сергеевич, староста храма, который был прямой потомок Алексея Михайловича Толстого, Милославский. Там были такие потомки древних даже русских родов, эмигранты. Я бы так сказал, что это были подлинные патриоты России. Они не считали, что сами уехали, они достаточно негативно относились к тем, кто уезжал сам, их же родителей, дедов изгнали большевики фактически, они любили Россию, были подлинными патриотами России. Поэтому я был в обществе, как попал среди какой-то элиты русской, которую лишили родины. Я был счастлив там находиться три года, счастлив был работать там. Конечный итог — я могу сказать, в газете «Вашингтон пост» было написано, что из Москвы приехала группа русских иконописцев во главе с Александром Ивановичем Чашкиным, которые превратили кафедральный собор в жемчужину мировой живописи, была такая фраза в газете «Вашингтон пост». Так что я вернулся, Алексей II был очень доволен, наградил меня орденом Владимира III степени.
Кира Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА. У нас в студии Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы очень скоро к вам вернемся. Пожалуйста, оставайтесь с нами.
Кира Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, меня зовут Кира Лаврентьева. Я с радостью напоминаю вам, что у нас сегодня знаменательный гость Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Огромное количество храмов, монастырей расписывал Александр Иванович в России и за рубежом. Об этом мы сегодня говорим, говорим о богословии иконы, говорим о пути Александра Ивановича к вере и к иконописи. Все это, конечно, интересно, и часа нам явно уже не хватает, я вижу. Александр Иванович мы с вами остановились на росписи храма в Америке. Пожалуйста, расскажите, как там дальше всё продолжалось, как всё развивалось.
Александр Чашкин
— По приезде из Америки я был главным иконописцем предприятия Софрино, фактически был главным иконописцем Московской патриархии. Дальше было много интересного, в том числе, я познакомился с совершенно потрясающим человеком, которого уже канонизировали как местного святого. Я думаю, что когда-нибудь его канонизируют не только как местного. Так же возвращаюсь к Родзянко, епископу Вашингтонскому, я даже думаю, что его когда-нибудь канонизируют, потому что многие, в том числе и я, общаясь с ним, поняли, какой это удивительный человек, совершенно бескорыстный. Более того, он еще не признанный миром богослов. Он написал совершенно потрясающую книгу «Теория распада вселенной и вера отцов», где выдвинул идею, с точки зрения современных астрономов и богословов она кажется совершенно безумной, а именно теорию о создании мира. Он прочитал у Василия Великого, своего святого, что наш мир, когда галактики разбегаются, это осколки Вселенной, которые разлетаются во все стороны, летят в тартарары, но когда-нибудь они будут назад. В индийской философии похожее есть. Во всяком случае, он говорил, что это не создание мира, по его гипотезе. А создание мира — это был райский совершенно мир в другом измерении, который через грехопадение взорвался и стал разбегаться во все стороны неизвестно куда. Короче говоря, на первой взгляд совершено безумная идея, но он ее вычитал у Василия Великого. Я говорю, что владыка Василий был выдающимся богословом, которого еще мир не оценил, а как человек он был совершенно удивительный. Есть такая книга «Тайны святых», где говорится о том, что такое святой человек. Это человек, который полон некой энергии любви, энергетики любви. Я в свое время познакомился и исповедовался у Кирилла, а Кирилл это человек, который был духовником Алексея II, духовником лавры был.
Кира Лаврентьева
— Архимандрит Кирилл (Павлов).
Александр Чашкин
— Да, Павлов. И вот, я случайно попал к нему на исповедь, даже не хотел исповедоваться, хотел сбежать. Он говорит: э, куда собрался, ну-ка иди сюда. Проговорив с ним 15 минут, я не хотел от него уходить. Настолько это был удивительный человек, настолько он меня обаял этой энергией любви, что мне просто хотелось около него быть все время. То же самое чувство у меня было к владыке Василию. Отец Дмитрий Григорьев тоже был такой же человек. Короче говоря, слава Тебе, Господи, я познакомился со многими... То же Сампсон, который мне такую невероятную идею... Я заканчиваю уже о своем пути, я думаю сказать, я не собирался никогда иконы писать, как из моего рассказа следует, он меня направил на этот путь и только через много десятилетий я понял, что меня Господь вел этим путем, а я еще и сопротивлялся. И каждый раз было то, что Господь меня приводил к моей профессии, единственной, которой я сейчас занимаюсь, и без нее уже не мыслю ни своей жизни, ни своего будущего, ни своего прошлого. И всё это увидел во мне этот старец Сампсон. Еще один старец, я считаю, что вопрос канонизации только вопрос времени — это отец Авель Рязанский.
Кира Лаврентьева
— Вы его называли своим духовником?
Александр Чашкин
— Он для меня был как отец родной. Я его знал в течение почти 25-ти лет. Я не знаю, может быть, отношения мне напоминают отношения Зосимы и Алеши Карамазова. Я к нему приходил всегда, я даже не мог его назвать духовным отцом, он был просто очень близкий, родной человек, с которым я готов был общаться бесконечно долго и много, даже более того, он однажды меня призвал и сказал: Сашенька, дорогой, вот через полгода я умру. — Да, что вы, батюшка, да живите. — Нет, Сашенька, ты уж помолчи, пойдем, я тебе покажу, где будет моя усыпальница. Был небольшой храм-часовня Серафима Саровского, а отец Авель был в схиме именно Серафим. Мне показал, над могилкой такое напишешь, здесь царская семья, а он особо почитал царскую семью. Сказал, где что написать, и ровно через полгода он умер действительно. И я расписал эту часовню в Иоанно-Богословском Рязанском монастыре. Эта часовня в честь Серафима Саровского стала усыпальницей этого великого старца, который около 15 лет жил на Афоне и 11 лет был игуменом — по-нашему настоятель, у них игумен — Пантелеимонова монастыря Афонского. Еще один случай расскажу, где Америка меня тоже привела, и на этом я свою судьбу закончу. Однажды некий человек, который был вице-премьером Украины, еще дружественной нам когда-то давно, лет 15 назад, Лунёв, он был министром угольной промышленности, выдающийся специалист горного дела, решили с братом сделать собор в Святогорском монастыре Донецкой области. Это, кстати, родина моих предков со стороны отца, там рядом село было, где отец родился. И они искали тоже художника. И вот он случайно совершенно, мне аукнулась та же Америка, я так уже для смеха рассказываю, однажды выбирал художника, не разбирался в иконах, смотрел фотографии. И вдруг наткнулся на фотографии, где я стою вместе с Ваном Клиберном, как известно, был великий пианист, один из величайших пианистов 20-го века, сказал: а это кто? Это же Ван Клиберн? — Да, Ван Клиберн. — А это кто? — А это иконописец Чашкин. Не будет же Ван Клиберн, скажем так, с нехорошим человеком фотографироваться, там другое слово обозначил, не очень приличное. Вот, его беру. Благодаря Вану Клиберну, я попал, руководил росписью собора в Святогорском монастыре. Я почему их вспомнил, Лунёвых, светлых людей, двух братьев, Сергея Георгиевича и Владимира Георгиевича, которые построили этот великолепный собор, который я считал моей самой лучшей работой, я его расписывал в течение двух где-то лет, ездил туда. К сожалению, год назад его разбомбили. Не полностью, он остался, но очень сильно разбомбили. А это был потрясающий собор. Украинская Церковь даже наградила меня высшим орденом украинским — орденом Нестора Летописца I степени за роспись этого собора. Ну, а потом пошло туда, куда уже пошло, и этот собор теперь не знаю, восстановят когда-нибудь или нет. Но Лунев говорит: дай Бог, война закончится, поедем восстанавливать. Я про свою судьбу всё рассказал.
Кира Лаврентьева
— В гостях у «Вечера воскресенья» Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы продолжаем наш разговор. Александр Иванович, можно много вас спрашивать, потому что действительно интересно. Десять жизней в одной как-то уместилось у вас удивительным образом. Хочется спросить про богословие иконы.
Александр Чашкин
— Давайте.
Кира Лаврентьева
— Ваши мысли по поводу иконописного искусства узнать.
Александр Чашкин
— Это вопрос очень злободневный и правильный. В Москве сейчас восстанавливается чуть ли ни 300 храмов, и этот вопрос очень злободневный. Здесь какой-то спор между академическими художниками, которые, скажем, закончили Суриковский институт или закончили академию Глазунова, они претендуют на роспись многих храмов, более того, расписывают. В частности, когда я приехал из Америки, меня призвал Алексей II и сказал: Александр Иванович, как мы будем храм расписывать Христа Спасителя? Тогда он уже был готов, но еще готовился к росписи. Я ему сказал: ваше святейшество, если мы будем пытаться повторить то, что было, во-первых, художника уровня Семирадского, Репина, Сурикова, Крамского, Васнецова сейчас нет. И я ему напомнил, что Васнецов, когда расписывал в Киеве собор известный, после росписи собора, которую все очень хвалили, сказал такую вещь удивительную. Он сказал, что все мы, современные художники, мечтая о славе Дионисиев и Рублевых, к сожалению, шли совершенно не тем путем. То есть то, что мы сделали, это не церковное искусство. Поэтому надо возвращаться к подлинному каноническому церковному иконописному искусству, а не расписывать в академической манере храмы. В чем тут дело? Известен такой философ и богослов, как Павел Флоренский, он написал гениальную совершенно книгу, которая называется «Иконостас», всем советую ее почитать, чтобы понять, в чем разница между иконописным искусством и академическим искусством.
Кира Лаврентьева
— Вы написали отца Павла без нимба в одном из храмов американских, в благодарность ему за эту книгу.
Александр Чашкин
— Да, да, я там... Я тут же прокомментирую немножко. В храме в Америке табличка была, что храм посвящен жертвам русской революции. И когда надо было расписать заднюю стенку, я предложил сделать роспись, в которой отразить жертвы революции. То есть канонизированных уже святых и тех, которых не канонизировали еще, но которых, может быть, канонизируют или нет, но они пали, были жертвами революции. В частности, разговор идет о Павле Флоренском. Он, безусловно, по всем категориям был мученик, то есть той самой жертвой революции, потому что его до сих пор трудно... По одним сведениям его расстреляли в 38-м году, по другим в 43-м. Но, во всяком случае, это был выдающийся совершенно богослов, выдающийся философ. По какому случаю его не канонизировали? Кто-то сказал, что в его богословских рассуждениях клубок нераспустившейся ереси, еще что-то сказано было. Многие люди, большинство было за канонизацию Павла Флоренского, а его все-таки не канонизировали. Я его почитаю особенно и даже считаю его святым. Тогда не была еще канонизирована царская семья именно нашей патриархией Московской, а была канонизирована только зарубежной Церковью. На этом у них был большой разлад, очень много спорили, очень много ругались. После того, как Московская патриархия канонизировала царскую семью, помирились и, более того, воссоединились в какой-то мере, произошло воссоединение зарубежной и нашей патриархии, о чем мечтал владыка Василий (Родзянко), человек сам с невероятной судьбой. Если рассказать его судьбу, он участвовал в сопротивлении Югославском, он был в армии... четники, так называемые, это православное королевское войско сербское. К сожалению, когда Тито организовал уже коммунистическую армию, начал где-то в 43-м году активные боевые действия против фашистов, а до этого все бои вело именно православное это войско четников. К сожалению, Тито победил, и частично ему были приписаны все победы, а четников многих, кто участвовал в сопротивлении, именно православное войско, посадили в Югославии. Владыке Василию за то, что он был врачом в армии четников, дали 6 лет. Он просидел два года, кажется, в тюрьме коммунистической, потом его поменяли на кого-то, и он попал в Англию, и стал учеником знаменитого владыки Антония Сурожского, который его послал в Америку. Он стал епископом Сан-Францисским, а уже потом стал епископом Вашингтонским. Вот такая судьба у него была. Во всяком случае, всю войну он прошел, воевал в армии, просидел несколько лет в тюрьме. Потом был у владыки Антония послушником многие-многие года, он его сделал епископом. Короче говоря, возвращаясь к теме, я уже процитировал Васнецова, какая разница между академическим искусством, так называемым, и церковным искусством?
Кира Лаврентьева
— Да.
Александр Чашкин
— Церковное искусство изображает некое историческое событие или историческую личность. Что такое иконописный канонический подход к изображению? На иконе изображена личность уже в преображенном виде. Святой не как историческая личность, а как некая преображенная личность, которая уже находится в высших формах бытия в другом измерении. Так же как любое событие, которое происходит, исторически, допустим, Тайная вечеря происходила две тысячи лет назад в Иерусалиме. Ныне каждый год мы празднуем ее. И притом, празднуем не только то событие двухтысячелетней давности, но мы празднуем как какую-то вечную Пасху, именно Воскресение Христово, которое каждый раз на Пасху, как некое мистическое событие, которое свершилось в вечности и которое происходит постоянно в вечности. Поэтому, в сущности, молиться на не преображенный образ, а не на иконописный образ не имеет смысла, потому что на нем изображена историческая личность. Смысл христианства — именно преображение всего нашего естества, всего человечества так же, как и всего мира. Иоанн сказал в Евангелии: и да будут даны человекам новая земля и новое небо. То есть преображенная земля и преображенное небо после Второго пришествия. И все люди после Страшного Суда уже в преображенном виде в этой новой земле и новом небе будут жить совсем в другом измерении. Многие не знают такой вещи, что икона — это окно в потусторонний мир, по совершенно замечательному определению Павла Флоренского. Когда человек молится на икону, он обращается не к нарисованному образу, а к именно к первопричине. Допустим, к Спасителю, не нарисованному, а через изображение Спасителя обращается к Спасителю, Который истинно находится в Горних мирах, в высшей форме бытия, в высшем измерении. И он обращается к этому высшему Божественному образу Спасителя, а все святые, которые несут в себе образ этого Спасителя, тоже уже в преображенном виде находятся в Царствии Небесном. И мы, обращаясь к святому, обращаемся к Царству Небесному, к Горним мирам, в которых находятся эти святые. Я не говорю, что это какая-то еретическая вещь, хотя по канонам точно обозначено. Допустим, я Алексею II, когда он меня спросил, как будем расписывать храм Христа Спасителя, сказал: ваше святейшество, если пытаться повторять то, что было, то придется рисовать образ Саваофа на куполе.
Кира Лаврентьева
— Нельзя же, да? Он не канонический, запрещен Седьмым Вселенским Собором.
Александр Чашкин
— А образ Саваофа запрещен, буквально считается еретическим. Собственно, иконопись началась с того, что Господь Иисус Христос принял человеческую плоть, и мы изображаем именно Его человеческую сущность. Конечно, мы не в состоянии Его Божественность отобразить, но мы изображаем Его человеческую сущность. В том числе, запрещено изображения образа Бога Отца, потому что Бог Отец в богословском понятии абсолютно трансцендентное понятие к нашим человеческим измерениям, абсолютно невыразимое, не измеримое, и потому во всех религиях он запрещен. Между прочим, мало кто знает, что также изображение Саваофа даже в нашем каноническом понятии православия не просто запрещено, а считается еретическим по решению Четвертого Вселенского Собора.
Кира Лаврентьева
— Четвертого, а я сказала Седьмого.
Александр Чашкин
— И Седьмого Московского Собора. Повсеместно изображение Бога Отца и так называемой Новозаветной Троицы распространены именно потому, что это уже влияние католиков, влияние Запада. После известного исторического события, когда Петр I, не понимая ни православия, ни его догматов, ни его глубины богословской, философской, послал учиться художников на Запад. Они приехали, закрасили великолепные шедевры Рублева, Дионисия, Феофана Грека и стали рисовать в академическом реалистическом стиле Бога Отца, дедушку с бородой, сидящего на облаках, пупсиков таких вместо ангелов. Например, Павел Флоренский говорил: какая разница даже в изображении складок иконописного искусства и академического. Академическое искусство изображает материальные складки одежды. Иконописное искусство — это суть светозарное облачение святых. Не только лик должен быть изображен в иконописной манере, то есть преображенный образ святого, который уже находится в неком другом измерении, в Царствии Небесном, в Горних мирах, и даже складки его одежды должны быть изображены, как светозарное некое облачение, а не как материальное облачение. В этом большая разница. Икона ведет сознание современного человека от материалистического понимания мира, где, по выражению Шмемана, главный грех обозначен чуть ли не единственным — грех потребительства в самом широком смысле этого слова, когда потребительство есть главный смысл человечества. Когда главным смыслом человечества должно быть то, о чем говорит икона, то есть возвышение и преображение человека, изменение сознания. Литургия это таинство единения любви. Через это таинство и через любовь мы возвышаемся до неких Горних миров, и наше естество в некотором смысле испытывает некое преображение и некое соприкосновение с высшими Горними мирами, о чем литургия постоянно и возвещает. Именно изменение сознания, отбросим всё земное и обратимся своим взором в Царствие Небесное к Горним мирам. Поэтому, я еще раз повторяю, сейчас, я думаю, те священники, которые предлагают расписывать новые храмы, должны на это обратить серьезное внимание. Я понимаю, что у кого-то есть возможность пробить заказ на академические изображения в храме. Всё это может быть и написано хорошо, хотя повторяю, сейчас нет художников такого уровня, как тот же Васнецов или Нестеров, которые даже в изображениях академических достигали совершенной духовной высоты, очень высокой. Но тот же Васнецов говорил, что мы шли не тем путем и наша живопись не стала церковной от того, что мы писали не в той манере и, мечтая о славе Дионисия и Рублева, повторяю, мы создавали не церковное искусство. На это надо обратить особенное внимание современным и священникам и... Кстати говоря, заметьте, я был, естественно, в Греции, я был на Кипре. Что меня удивило на том же Кипре, что практически все католические храмы расписаны в иконописной манере, то есть в византийской манере. Более того, у нас многие считают, что русская иконопись должна капитально отличаться от византийской иконописи. Хотя я думаю, что все выдающиеся иконописцы, начиная с Рублева, Дионисия или совершенно замечательной Старой Ладоги, считали себя преемниками Византии, так же как считают себя преемниками, я думаю, и наши богословы, не только иконописцы. Естественно, что надо обратить на это серьезное внимание. К сожалению, есть такие примеры, когда совершенно замечательные иконописные храмы даже многие уничтожаются. Например, в Царицыно храм, который расписывал мой приятель Соколов Александр, к сожалению, его потрясающие, великолепные росписи сбили и записали просто академическими не очень высокого класса работами. Все возмущаются, но что делать, чтобы этого не повторялось? Я надеюсь.
Кира Лаврентьева
— Спасибо огромное, Александр Иванович. Дорогие друзья, в этом часе на Радио ВЕРА с нами был Александр Иванович Чашкин, художник, иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Александр Иванович, спасибо вам, что вы приоткрыли свои фрагменты жизни, это действительно очень ценно для нас и, уверена, для наших слушателей. Всего вам доброго. До свиданья.
Александр Чашкин
— До свиданья всем.
Все выпуски программы: Вечер Воскресенья
«Почему Бог не отвечает?»
В этом выпуске программы «Клуб частных мнений» клирик храма всех святых в земле Российской просиявших протоиерей Григорий Крыжановский, заместитель руководителя пациентской организации «Содействие больным саркомой» Александр Бочаров и педагог, блогер Яни Ролански размышляли о том, почему иногда кажется, что Бог не отвечает на молитвы и почему не всегда дает просимое. Многие слышали о чудесах, которые происходят по молитвам, как Бог помогает и в большом, и в малом, но при этом приходится сталкиваться и с тем, что Господь не дает просимое: больной не выздоравливает, проблема не решается, — ответ, как будто не приходит. Почему так бывает, как принять такую волю Божию? Об этом, в частности, и шла дискуссия в этой программе.
Ведущая: Наталия Лангаммер
Все выпуски программы Клуб частных мнений












