Поделиться
обложка первого издания 1957 года.
«…Юра вгляделся в ту сторону и понял, что это то место на монастырской земле, где тогда бушевала вьюга, измененное новыми постройками.
Юра шел один, быстрой ходьбой опережая остальных, изредка останавливаясь и их поджидая. В ответ на опустошение, произведенное смертью в этом медленно шагавшем сзади обществе, ему с непреодолимостью, с какою вода, крутя воронки, устремляется в глубину, хотелось мечтать и думать, трудиться над формами, производить красоту. Сейчас, как никогда, ему было ясно, что искусство всегда, не переставая, занято двумя вещами. Оно неотступно размышляет о смерти и неотступно творит этим жизнь. Большое, истинное искусство, то, которое называется Откровением Иоанна, и то, которое его дописывает».
Это был фрагмент из романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго», сцена, когда главный герой книги, русский врач и литератор, возвращается домой, к письменному столу, – после отпевания родного ему человека.
Читал заслуженный артист России Алексей Борзунов.
Я положил свою закладку именно в это место, потому что здесь, как, впрочем, и во многих других эпизодах, да и во всем строе этого особенного сочинения в нашей литературе прошлого века, во всей его музыке, интонации, необыкновенной поэтической атмосфере – присутствует то, чего напрочь не было и казалось, быть не могло в так называемой литературе советской.
«Доктор Живаго» – единственное произведение тех лет, насквозь пропитанное христианством. Само зарождение внутри послевоенного времени книги Бориса Пастернака, этой, говоря пушкинским слогом, «беззаконной кометы в кругу расчисленных светил» – непостижимо.
Но писатель заплатил за свой роман – жизнью.
Он умер, затравленный государственной машиной и несчастными коллегами-собратьями по перу. Но умер Борис Леонидович – не в поражении, а в победе. Безмерно уставший от пошлости мира сего, он все-таки верил, что книга всё равно будет когда-нибудь доступна его соотечественникам, что преображенная в художественную ткань его исповедь, поможет, пусть и не сразу, обратиться к Спасителю, к Богу Живому – тому, которого исповедовал мятущийся, грешный, поэтичный герой этого христианского сочинения о Божьей воле. Русский интеллигент с говорящей фамилией.
Заглянем в финал. Герой – умер. День прощания. Домовина – на том же письменном столе, за которым он переписывал в тетрадь свои боговдохновенные «Стихотворения Юрия Живаго». Всё как и в переделкинском доме автора, ушедшего вослед герою, благоухающие цветы в его последний день на земле тоже окажутся заменой недостающего пения…
«…Среди вышедших из гряд цветочных всходов сосредоточены, может быть, тайны превращения и загадки жизни, над которыми мы бьемся. Вышедшего из гроба Иисуса Мария не узнала в первую минуту и приняла за идущего по погосту садовника. (Она же, мнящи, яко вертоградарь есть…)».
Ну, и самый-самый конец романа. Годы спустя, одноклассники Юрия Андреевича листают у окна тетрадь его писаний, половину которых знают наизусть, листают, поглядывая на Москву в бесконечном предвестии свободы:
«Состарившимся друзьям у окна казалось, что эта свобода души пришла, что именно в этот вечер будущее расположилось ощутимо внизу на улицах, что сами они вступили в это будущее и отныне в нем находятся. Счастливое, умиленное спокойствие за этот святой город и за всю землю, за доживших до этого вечера участников этой истории и их детей проникало их и охватывало неслышною музыкой счастья, разлившейся далеко кругом. И книжка в их руках как бы знала все это и давала их чувствам поддержку и подтверждение».
«Доктор Живаго», завершившийся книжкой-тетрадью гениальных стихов и сегодня дает волнующую поддержку нашим чувствам. Царствие Небесное его автору, свершившему свой литературный и человеческий подвиг за несколько поколений русских интеллигентов, «за всю среду», говоря его словами.
