Поделиться
В белорусском документальном фильме «Василь Быков. Восхождение», снятом более тридцати лет тому назад, — услышал я грустный разговор между тем, кому посвящена эта картина, — то есть выдающимся прозаиком Василём Быковым и его другом — писателем Алесем Адамовичем. Было это, напомню, ещё во времена Советского Союза. Итак, говорит Василь Быков, автор военных повестей «Мёртвым не больно», «Третья ракета», «Альпийская баллада», «Обелиск». И наконец той самой, которой посвящена наша программа — повести «Сотников»:
«...Мне хотелось бы видеть нашу жизнь отражённой в литературе с максимальной правдивостью. И если сейчас есть какие-то неясности насчёт того, как будет дальше, так максимальная правдивость в литературе и искусстве — будет способствовать выработке ответа на вопрос „как жить дальше?“. По-настоящему.
— Ну, вот я тебя, ловя на слове, спрошу: а как жить дальше?
— Этого я не знаю. Отвечать на такие вопросы я не берусь. Если говорить о литературе, то в ней эта апостольская ниша остаётся пустой. У нас нет гения — в наше время — в литературе, который бы увлёк читателей и ответил бы на самые жгучие вопросы бытия...»
К счастью, писатель и фронтовик Василь Владимирович Быков ошибался.
Его проза и заполнила та самую нишу. В повести 1970-го года «Сотников» задан как раз один из самых главных и страшных вопросов: а может ли быть на свете что-то поважнее собственной жизни? Стоящего под нацистской петлёй партизана Сотникова, пережившего пытки и бесполезную готовность взять всё на себя (он так и не сумел спасти трёх сельчан, нелепо схваченных вместе с ним) — мучают те же самые вопросы. Мучают за минуту до смерти. Читает актёр Вячеслав Герасимов:
«Сотникову было мучительно обидно за свое наивное фантазерство — сам потеряв надежду избавиться от смерти, надумал спасать других. Но те, кто только и жаждет любой ценой выжить, заслуживают ли они хотя бы одной отданной за них жизни? Сколько уже их, человеческих жизней, со времен Иисуса Христа было принесено на жертвенный алтарь человечества, и многому ли они научили это человечество? Как и тысячи лет назад, человека снедает в первую очередь забота о самом себе, и самый благородный порыв к добру и справедливости порой кажется со стороны, по меньшей мере, чудачеством, если не совершенно дремучей глупостью...
Но Сотников старался дотерпеть до конца...»
Освобождённый от виселицы напарник Сотникова — старшина Николай Рыбак, уже сообщивший (ради сохранения своей жизни) — о желании пойти в полицаи, неловко поправляет ящик под ногами бывшего друга и бормочет: прости, брат.
Будущего у этого бывшего солдата (в иные времена далеко не труса) — скорее всего, уже — нет. Его теперешняя жизнь, как я понимаю, куда мучительней смерти.
А Сотников отрешённо всматривается в лица согнанных на казнь, деревенских жителей. И — встречается глазами с озябшим сельским мальчишкой.
«Отсюда трудно было судить, как он относится к ним, но Сотникову вдруг захотелось, чтобы он плохо о них не думал. И действительно, вскоре перехватив его взгляд, Сотников уловил в нем столько безутешного горя и столько сочувствия к ним, что не удержался и одними глазами улыбнулся мальцу — ничего, браток...»
Сегодня тот малец оказался бы старым дедом, пережившим войну. А кто-то из нас, — из таких вот как я, например, вполне бы мог прийтись ему внуком.
