Ваш браузер не поддерживает HTML5 audio
Гость программы — Василий Элинархович Молодяков, доктор политических наук, историк, профессор университета Такусёку (Токио, Япония), исследователь русской и японской культуры.
Ведущий: Алексей Козырев
А. Козырев:
— Добрый вечер, дорогие друзья, в эфире Радио ВЕРА программа «Философские ночи» и с вами ее ведущий Алексей Козырев. Сегодня мы поговорим о мировоззрении Валерия Яковлевича Брюсова. У нас в гостях известный исследователь творчества Брюсова, историк, собиратель, доктор политических наук, профессор университета Такусёку (Токио, Япония) Василий Элинархович Молодяков. Василий, приветствую тебя.
В. Молодяков:
— Привет, Алексей Павлович.
А. Козырев:
— Очень рад, что ты снова в нашем эфире, в нашей программе, несколько лет назад мы уже беседовали в студии в Токмаковом переулке, теперь в Андреевском монастыре. И большое спасибо, что только приехав из Японии на гастроли фактически, то есть на выступления, на презентации своих книг, ты нашёл время, чтобы прийти в студию и поговорить — не случайно — о Брюсове, потому что, насколько я помню, этот год — год 150-летия мэтра русского символизма, да?
В. Молодяков:
— Именно так.
А. Козырев:
— И скоро будет отмечаться 99 лет со дня его кончины. То есть, есть два таких повода, две ключевых даты вспомнить большого поэта, которому ты посвятил огромную биографию, изданную в «Пушкинском Доме».
В. Молодяков:
— Первую биографию Брюсова вообще, как говорится, за всё историческое время, были книги о его творчестве, но биографии не было.
А. Козырев:
— Да, это академическое издание, по полному праву можно сказать, потому что Пушкинский Дом — это институт Российской академии наук.
В. Молодяков:
— Пушкинский Дом поставил свой гриф и предоставил материалы уникальные для иллюстраций из собрания Литературного музея.
А. Козырев:
— Но вот, конечно, у наших радиослушателей, с которыми мы часто говорим о патристике, о религиозной философии, о мире русской религиозной мысли, может возникнуть вопрос — а почему Брюсов? Брюсов ведь, насколько я знаю, не был человеком, исповедовавшим православие, он не называл себя христианином, и некоторые стихи прямо могут заставить усомниться нас. А вообще, каково качество брюсовской духовности? Это оккультизм, это магизм, это, может быть, даже какой-то шаманизм, потому что некоторые его стихи звучат как призывы, да? Вот почему? И всё-таки не являются ли вот эти расхожие представления, часто, может быть, созданные летописцами Серебряного века, его мифологами, такими как Андрей Белый, например, или Владислав Ходасевич, своего рода мифами?
В. Молодяков:
— Ходасевич просто врун и не мифолог, будем называть вещи своими именами.
А. Козырев:
— Ну, мифология тоже ведь как посмотреть, да? Кто-то говорит — это анекдот, а кто-то говорит — миф.
В. Молодяков:
— В отношении Ходасевича слово «мифолог» как-то мне представляется неуместным — это типичный врун и лжесвидетель, это великий поэт, гениальный лирик, но вот в другом качестве.
А. Козырев:
— Поэтому я тебя и позвал в эфир, чтобы всё-таки прояснить, поставить какие-то точки над «и» — антихристианин, ницшеанец, оккультист, или всё-таки нет? Или нет, как поётся в одной песне?
В. Молодяков:
— Я с удовольствием отвечу на все эти вопросы, потому что ответы на них у меня есть, и ответы эти легко найти в текстах самого Валерия Яковлевича, причём не в каких-то там интимных дневниковых записях или в письмах, а в самых, что ни на есть, опубликованных общеизвестных текстах. Вот осенью 1920 года выходит новая книга стихов Брюсова «Последние мечты». Валерий Яковлевич на тот момент уже член Российской коммунистической партии большевиков, ответственный работник Наркомпроса. Вот, как ты сказал, есть стихотворения Брюсова, которые могут заставить усомниться, а есть стихотворения Брюсова, которые могут заставить удивиться. Я сейчас одно такое стихотворение прочитаю, оно малоизвестно, оно почти никогда не перепечатывалось, я не думаю, что наши радиослушатели его знают. Не знаю, вспомнишь ли ты его сам навскидку. Называется «Сорок пятый раз», в 1918 году написано.
«Весенней ночью встречу звон пасхальный
Я сорок пятый раз...
И вот мечта, вскрывая сумрак дальний,
Лепечет свой рассказ.
Об том, как в детстве золотились нежно
Все праздничные дни;
Как в юности огнем любви мятежно
Томили дух они;
Как позже злобно нападали змеи
Безумства и страстей;
В весенний праздник выползая злее
Со всех моих путей...
Вновь вижу: двое, в звоне колокольном,
Укрылись темноту...
А на окне, пред взором богомольным,
Ветвь яблони в цвету...
Вновь вижу поле дальнее... ракета,
Взлетя, прожгла эфир...
И с перезвоном робким слился где-то
Рев пушек и мортир.
Вновь вижу ночь семнадцатого года.
Прекрасна и светла;
Толпу пасхальную ведет Свобода,
Раскинув два крыла...
Что ж принесет мне праздник сорок пятый?
О, если б глубь небес
Родному краю крикнула трикраты:
«Воистину воскрес!»
А. Козырев:
— Кстати, удивительное стихотворение, я его не знал, потому что я собирал даже какие-то материалы относительно Пасхи 1917 года.
В. Молодяков:
— А это ещё тем более Пасха 18-го года.
А. Козырев:
— Но он описывает Пасху 17-го года, да?
В. Молодяков:
— Да, но стихотворение написано под Пасху 18-го года.
А. Козырев:
— Пасха 17-го года, когда случилась февральская революция, и народ был полон каких-то ожиданий, ожиданий свободы...
В. Молодяков:
— «Толпу пасхальную ведет Свобода, раскинув два крыла».
А. Козырев:
— ... окончание войны, каких-то либеральных перемен, и это действительно было ощущение такой эйфории, которая потом сменилась ощущением разочарования, голодом.
В. Молодяков:
— Ну, я бы сказал, что история Пасхи 18-го года, в частности в Москве, а Брюсов жил в Москве, напомню, это, как ты знаешь, тоже отдельная весьма интересная тема, описанная в литературе. Первая Пасха при большевистском режиме, ну, и...
А. Козырев:
— Да, да.
В. Молодяков:
— Причём, что интересно: Брюсов написал это стихотворение в 18-м году, и если я не ошибаюсь, тогда, по написании, он его... Сейчас я скажу точно, чтобы не вводить наших радиослушателей в заблуждение...
А. Козырев:
— Ну, а почему вот вдруг Пасха, для человека, который жил...
В. Молодяков:
— Нет, прошу прощения, это стихотворение было опубликовано в газете «Раннее утро», в буржуазной газете, ещё не закрытой, 4 мая 1918 года, видимо, под Пасху, и через два года ответственный работник и член РКПБ Брюсов включает его в свою новую книгу, и реввоенцензура это пропускает, и никто не говорит ему: «Товарищ Брюсов, а, дескать, не мракобесное ли это у вас стихотворение для большевика?»
А. Козырев:
— Нет, ну при советской власти долго было двоеверие, то есть в календарь входили и церковные праздники, и светские, и 1 мая, и Пасха как-то парадоксально они совмещались в календаре.
В. Молодяков:
— Но Брюсов всё-таки член партии.
А. Козырев:
— Но почему Пасха становится для человека, который жил салонной жизнью, который посещал «Башню» Вячеслава Ива́нова, в общем-то, от него далеко всё это было, он, мне кажется, мимо храма ходил, и вдруг происходит революция, и Пасха становится каким-то знаковым событием.
В. Молодяков:
— Он ходил мимо храма, но не значит, что у него не было Бога в душе. В 1890 году 16-летний гимназист Брюсов пишет пьесу «Учитель», где, в общем-то, совершенно чётко прослеживаются вариации на тему евангельских сюжетов, правда, там все герои под такими вымышленными именами абстрактными, но там всё узнаётся. Эта пьеса была лет восемь, наверное, назад опубликована в журнале «Современная драматургия», и это, безусловно, одно из самых больших открытий брюсовского текста, что, во-первых, интерес у Брюсова с юности к таким темам, безусловно, хорошее основательное знакомство с Евангелием, и то, что в шестнадцать лет Брюсов о таких вещах думает, потому что, например, вот читая автобиографическую повесть Брюсова, допустим, «Моя юность», создаётся впечатление, что там, извините, пьянство и разврат в основном, что занимало гимназиста, а гимназиста Брюсова занимали совершенно другие вещи, он запоем читал стихи, он запоем читал философию и так далее, но мы вправе говорить о духовных и даже о религиозных исканиях Брюсова.
А. Козырев:
— Я помню, что студент Московского университета Брюсов написал реферат о Лейбнице и получил от Льва Михайловича Лопатина отметку «весьма удовлетворительно», что тогда приравнивалось к «отлично».
В. Молодяков:
— Да, он очень серьёзно изучал Спинозу, допустим, ещё гимназистом. Брюсов абсолютно не был чужд философии.
А. Козырев:
— Ну вот что ещё интересно: Брюсов же у нас относится к старшим символистам, да? Ведь символизм — это не только направление в русской поэзии, но это и большой стиль, если можно так сказать.
В. Молодяков:
— Конечно. Ахматова называла символизм «последним великим течением русской литературы».
А. Козырев:
— Да, который связан с христианским мировосприятием, то есть ведь само христианство — это религиозный символизм.
В. Молодяков:
— Я бы сказал всё-таки, что связано с духовными исканиями — это именно отход от материализма и позитивизма предшествующего поколения, от народничества, от либерализма, от журналов «Вестник Европы» и «Русское богатство», где слово «дух», так сказать, вообще было изгнано, и только журнал «Северный вестник» робко начинает что-то на эту тему устами того же Волынского произносить. Символизм вернул в русскую поэзию, в русскую литературу духовность, реабилитировал дух. Может быть, даже не всегда в религиозной форме, и уж тем более не всегда в ортодоксальной, и даже скорее, как правило, не в ортодоксально-православной форме, но это именно течение очень интенсивных, мучительных и совершенно искренних духовных исканий.
А. Козырев:
— Вот я читаю его собственные строки о себе, о своей духовной эволюции: «От сказок, от всякой чертовщины меня усердно оберегали. Зато об идеях Дарвина и о принципах материализма я узнал раньше, чем научился умножению. Нечего и говорить, что о религии в нашем доме и помину не было. Вера в Бога мне казалась таким же предрассудком, как и вера в домовых и русалок». И буквально слово в слово вот такое же описание мы можем найти у Флоренского в его воспоминаниях «Детях моим», потому что Флоренский рос в семье инженера, отец был инженер путей сообщения, это тогда ого-го какой человек был большой, семья была дуоконфессиональная: отец православный, мать армянка, и в семье как-то не принято было особенно говорить о религии.
В. Молодяков:
— Брюсов-то был из абсолютно шестидесятнической атеистической семьи.
А. Козырев:
— Ну вот папа закрывал на ключ шкаф со сказками и новеллами Гофмана и подсовывал сыну энциклопедии и математические учебники, чтобы из него выросло что-то дельное, и не случайно выбор Флоренского траектории образования — он пошёл на математический факультет.
В. Молодяков:
— А Брюсов хотел пойти на математический факультет, потому что был буквально влюблён в математику, но там в силу исключительно личных причин сдал на «четвёрку» выпускной гимназический экзамен по математике, разозлился и в отместку всем поступил на историко-филологический факультет Московского университета, где, кстати, учился у Грота и Лопатина.
А. Козырев:
— Ну и вот Флоренский называет этот феномен «семинарщина навыворот». «Со мной произошла „семинарщина навыворот“, то есть меня хотели лишить всего сказочного, всего чудесного, всего таинственного, всего волшебного, а вот душа к этому тянулась, и поэтому я разыскивал этот ключ, открывал шкаф и читал Гофмана». Вот можно ли сказать, что у Брюсова тоже в каком-то смысле его мировоззрение складывалось в отрицании этого позитивистского идеала, где есть кредо «человек произошёл от обезьяны, поэтому да положим душу за други своя», как писал Владимир Соловьёв?
В. Молодяков:
— Мне представляется, что, может быть, не так всё было линейно, но действительно, у Брюсова есть известная поэма «Краски» 1902 года, где он вспоминает, как он был материалистом и позитивистом. Я всё-таки думаю, что Брюсова к этому развернуло искусство, развернула поэзия.
А. Козырев:
— В эфире Радио ВЕРА программа «Философские ночи», с вами её ведущий Алексей Козырев и наш сегодняшний гость, историк, собиратель, исследователь русской культуры Серебряного века Василий Молодяков. Мы сегодня говорим о мировоззрении, о духовных исканиях Валерия Брюсова, одного из крупнейших русских поэтов Серебряного века. И вот мы уже заговорили о символизме, о том, что Брюсов рождается как поэт-символист.
В. Молодяков:
-Брюсов не сразу рождается как символист. Дело в том, что вообще во все собрания, сочинений, в посмертные издания включалось, начиная только с того, что он сам включил в своё собрание сочинений, то есть стихи, написанные им с 20-го года жизни, выпали все ювенилии, они, собственно, даже практически не опубликованы, а там есть не просто хорошие, достаточно зрелые, хотя, может быть, ещё не вполне оригинальные самостоятельные стихи, там есть интереснейшие тексты, и вот, допустим, когда читаешь стихотворение написанное... Вот Блок начинается в 18 лет. Когда читаешь стихотворение Блока, написанное им в 16-17 лет — ну это дитё какое-то малое неразумное пишет. А когда читаешь то, что Брюсов пишет в 16-17 лет — это пишет молодой, конечно, но зрелый, ищущий, думающий человек, то есть Брюсов повзрослел намного раньше, чем Блок.
А. Козырев:
— Ну это всё-таки поэтический дар от Бога, и он у человека либо есть, либо его нет, он может просто дремать.
В. Молодяков:
— Но тут ещё с поэтическим даром связано духовное взросление, я считаю, это нельзя отделять одно от другого.
А. Козырев:
— Наверное. Ну вот всё-таки первые символистские стихи Брюсова: «Фиолетовые руки на эмалевой стене» или «Золотистые феи в атласном саду», которые так высмеивал Владимир Сергеевич Соловьёв, нельзя ли сказать, что Соловьёв вот этим своим издевательским тоном по отношению к брюсовским стихам и другим символистам сделал им такую рекламу, то есть как бы поднял их на серьёзную высоту?
В. Молодяков:
— Ну, «рекламу» Брюсову, если так можно сказать, сделала вся тогдашняя критика, потому что когда они со своим другом Александром Лангом, писавшим под псевдонимом «Миропольский», выпустили в 1893 году тоненькую тетрадочку «Русские символисты», они не собирались производить скандал. Они просто хотели познакомить русского читателя, что вот есть такая штука «символизм», сделанная во Франции, возможна она также на русской почве, они рассылают брошюрку в издательства, и, конечно, они вот этот шквал издевательств не предвидели, как там Соловьёв писал, что «Не берусь судить о даровании господина Брюсова, если ему меньше тринадцати лет, то есть надежда, что он исправится, а если больше, то он совершенно безнадёжен». Соловьёв Брюсова, выражаясь языком современным, «потроллил», Брюсов в ответ в предисловии ко вторым «Русским символистам», названное «Письмо очаровательной незнакомке», пытается ещё как-то объясниться, что, дескать, мы не хулиганы вообще, а к третьему, последнему выпуску «Русских символистов» он пишет предисловие «Зоилам и Аристархам», и там уже, конечно, на орехи всем достаётся. Ну и в результате этого Брюсов был исключён из русской литературы, из литературного процесса, ведь, собственно говоря, это единственный символист, который дебютировал книгой, потому что, в принципе, «Русские символисты», эти сборники, их считают авторскими сборниками Брюсова, потому что, когда ему стали туда присылать разные тексты, Брюсов их переписывал, как хотел, это был его авторский проект, как сейчас выражаются. Обычно какой был путь — через журналы. Через журналы какие? Да через самые обычные. У кого-то через толстые и благополучные, как у Мережковского, у кого через массовые журналы, через массовую прессу, как у Сологуба, но ни Мережковский, ни Сологуб дебютируют не как символисты. И вот в своей книге «Декаденты» я написал, что поэт-символист Фёдор Кузьмич Сологуб родился, не помню точную дату, 1893 года, когда написал своё знаменитое стихотворение «Я — бог таинственного мира», а до этого тридцать лет жил себе-поживал учитель Фёдор Кузьмич Тетерников, который, в общем-то, никаким символистом не был. А Брюсов сразу вошёл в литературу как символист.
А. Козырев:
— Ну вот этот троллинг Соловьёва, не сделал ли он Брюсова на всю оставшуюся жизнь таким недругом Соловьёва? То есть не стал ли он к Соловьёву относиться с презрением, с какой-то издёвкой?
В. Молодяков:
— Ни в коем случае! Брюсов, наоборот, в предисловии, кажется, ко второму сборнику попенял, что «вот господин ВС, в „Вестнике Европы“, дескать, над нами смеётся, а этот господин ВС, между прочим, сам пишет вполне символические стихи». На что Соловьёв ответил во второй рецензии, говорит: «А с чего господа взяли, что ВС — это Владимир Соловьёв? Может быть, это Власий Семёнов?» Вот Брюсов относился к Соловьёву с очень глубоким уважением, не только как к поэту, но как к философу. Они при жизни не встречались, но он был на его похоронах, на прощании с Соловьёвым и поцеловал ему руку. И Брюсов потом, по-моему, в первой редакции эта статья вышла, Брюсов написал одну из лучших статей о поэзии Соловьёва — «Владимир Соловьёв. Смысл его поэзии».
А. Козырев:
— Да, в «Русском архиве» в 1900 году. Когда Соловьёв умер, очень многие откликнулись на эту смерть, потому что это была очень знаковая, значительная фигура.
В. Молодяков:
— И Брюсов в стихотворении «Брань народов», написанном в 1899 году и вошедшее, кажется, в сборник «Tertia Vigilia» — это отклик на «Краткую повесть об антихристе», просто прямой.
А. Козырев:
— Я даже, если позволишь, процитирую из этой брюсовской статьи, он говорит о том, что «Соловьёв — это поэт, получивший дар безумных песен. И такие поэты мало пользуются благосклонностью читателей. Поэты, трудные для понимания, тем более. Внешняя форма стиха у Соловьёва — тусклая, не бросающаяся в глаза, гораздо менее своеобразная, чем его проза». Но тем не менее, вот этот «дар безумных песен», мне кажется, это в каком-то смысле может перекликаться и с пониманием поэзии самим Брюсовым.
В. Молодяков:
— Ну, скажем так, мне в этих словах тоже видится определённый троллинг, где он пишет о «поэтах трудных для понимания» и «поэтах, которые не могут рассчитывать на благосклонность читателей и критики», потому что Брюсов на тот момент сам был поэтом, трудным для понимания абсолютным большинством своих читателей и таким же поэтом, который не мог надеяться на благосклонность читателей и критики.
А. Козырев:
— Да, даже в «Мире искусства», где Соловьёв попытался нападать на Розанова, вот особое чествование Пушкина...
В. Молодяков:
— Да, это славный был скандал с Пушкинским юбилеем и с Пушкинским номером «Мира искусств».
А. Козырев:
— Да-да-да, и здесь тоже это вспоминает Брюсов. Вспомним, что он сам пытался угадать смысл и нравственную необходимость даже в выстреле Дантеса, «разрушившем божественный фиал как сосуд скудельный», то есть Соловьёв замечал, что Пушкина убил не выстрел Дантеса, а ответный...
В. Молодяков:
— Его убило отсутствие воздуха, как известно.
А Козырев
— ... да, ответный выстрел в Дантеса, то есть вот не сказал Дантесу «Я тебя прощаю», умирая, а попытался его убить, это было нравственно низким, что как бы оспорил Розанов и «мирискусники».
В. Молодяков:
— Брюсов, конечно, тоже не мог с этим согласиться, абсолютно.
А. Козырев:
— Он подвёл Пушкина под статью нравственного катехизиса «Оправдание добра», то есть это морализаторство...
В. Молодяков:
— ... что, замечу, Брюсову было абсолютно чуждо.
А. Козырев:
-Да, «лягнул» так вот аккуратно в конце этой статьи и вспомнил Соловьёва.
В. Молодяков:
— Ну, дело в том, что надо просто помнить, что Соловьёв был для Брюсова просто уважаемым старшим современником, а Пушкин был святыней.
А. Козырев:
— Ну конечно, конечно.
В. Молодяков:
— Причём не столько в литературном, но я бы прямо сказал, что и в личном плане.
А. Козырев:
— То есть Брюсов — это поэт Пушкинской плеяды, да?
В. Молодяков:
— Это как раз вопрос очень сложный, потому что Брюсов, конечно, скорее, поэт Тютчевской плеяды. Когда-то давно один мой товарищ сделал интересное наблюдение, абсолютно, конечно, лженаучное, но остроумное, он сказал: «Вот смотри, какие классические пары: Пушкин-Тютчев, Бальмонт-Брюсов. Бальмонт и Пушкин по знаку зодиака «близнецы», Брюсов и Тютчев «стрельцы», противоположная сторона зодиакального круга.
А. Козырев:
— Ну, тут, конечно, мы не можем рекламировать гороскоп и астрологические взгляды.
В. Молодяков:
— Не можем, но наблюдение любопытное. Что для меня в этом наблюдении интересно: это сближение Брюсова с Тютчевым. Тютчев второй любимый герой Брюсова, Брюсов всю жизнь занимался изучением его творчества, написал о нём замечательный биографический очерк. Пушкин был, скажем так, для Брюсова таким абсолютным культурным героем, как вот Брюсов сам говорил, вспоминая слова Суворова «Выбери себе героя, догони его, обгони его. Мой герой — Пушкин». Но в плане духовном, я считаю, всё-таки Брюсову был столь же, если не больше, ближе Тютчев.
А. Козырев:
— Тютчев — это тоже «поэт безумных песен» и поэт, бесконечно важный для Владимира Соловьёва. «Поэзия Тютчева» — это программная философская статья Владимира Соловьёва, про «древний хаос», поэтому, наверное, это лишнее доказательство, что всё-таки Брюсов и Соловьёв как-то породнились через Тютчева.
В. Молодяков:
— Безусловно, это явление, они, скажем так, может, если не родственники, то свойственники. То есть, конечно, Соловьёв был Брюсову несравненно ближе, чем кто бы то ни был из тогдашних литературных нотаблей, просто духовно.
А. Козырев:
— Ну, а вот всё-таки начало XX века — время, которое отмечено в русской культуре интересным таким всплеском религиозности. Переход от марксизма к идеализму ряда бывших марксистов: Булгаков, Бердяев, Франк, религиозно-философские собрания в Санкт-Петербурге...
В. Молодяков:
— ... на которых Брюсов бывал.
А. Козырев:
— Бывал. Потом религиозно-философское общество, где он, опять-таки бывал. Вот если не воцерковление, о воцерковлении, наверное, здесь рано говорить, то, по крайней мере, открытие...
В. Молодяков:
— Но Брюсов был крещён, и Брюсов венчался.
А. Козырев:
— Да. Открытие целого материка, материка Оптиной пустыни, Зосимовой пустыни, когда начинаются поездки сначала, потом паломничество. Вот Брюсов в этом процессе, он как-то выпадал из него?
В. Молодяков:
— Он вне этого процесса, Брюсов открывал для себя другое, всё-таки Брюсов был прежде всего литератором. И если вспомнить его известный спор с Вячеславом Ивановым и Александром Блоком в 1910 году о судьбах символизма, Брюсов говорит, что «не надо поэтам быть теургами, поэтам надо быть поэтами, поэтам надо писать стихи, и, как говорится, делать это как можно лучше». Брюсов был очень литературоцентричен, это не значит, что у него не было духовных исканий, что у него не было каких-то там духовных убеждений, но Брюсов, во-первых, их не выпячивал, потому что, не знаю, какие слова тут уместно употреблять, но вот это регулярное самообнажение на религиозные темы, например, характерное там для той же Гиппиус и для Мережковского, для Брюсова это всё было абсолютное табу, то есть он, во-первых, считал всё-таки главной деятельность литературную, в широком смысле слова, как переводчик, как редактор, как издатель, как культуртрейгер, но это не значит, что его не интересовали и не волновали вещи духовные.
А. Козырев:
— Я не могу здесь не вспомнить, может быть, это будет не очень уместно, но стихотворение, посвящённое Гиппиус...
В. Молодяков:
— Это как раз будет очень уместно.
А. Козырев:
— «Хочу, чтоб всюду плавала свободная ладья, и Господа, и дьявола хочу прославить я». То есть что говорит ещё больше в пользу такой двусмысленности, я бы сказал, какой-то религиозной несостоятельности Брюсова?
В. Молодяков:
— Но тут есть целый ряд моментов, которые современному читателю могут быть непонятны и, более того, непонятны стороннему читателю. Во-первых, это стихотворение адресовано Гиппиус. Во-вторых, лично я считаю, я давно очень высказывал эту точку зрения, это, пользуясь современным словом троллинг, это как бы позиция самой Гиппиус, в принципе, в устах самой Гиппиус это звучало бы органично. Ну и третье: Андрей Белый по поводу этого стихотворения позже сказал: «Прославить для Брюсова означало вылепить в слове». Ну а написать о Господе, о дьяволе — это очень впечатляющая художественная задача.
А. Козырев:
— Я хочу напомнить нашим радиослушателям, что сегодня с историком и исследователем Серебряного века Василием Элинарховичем Молодяковым мы говорим о мировоззрении и духовном пути Валерия Брюсова, которому в этом году исполняется 150 лет. И после небольшой паузы мы вернемся в студию и продолжим наш разговор в эфире Светлого радио в программе «Философские ночи».
А. Козырев:
— В эфире Радио ВЕРА программа «Философские ночи», с вами ее ведущий Алексей Козырев и наш сегодняшний гость, доктор политических наук, профессор Токийского университета Такусёку, исследователь творчества Валерия Яковлевича Брюсова и шире — поэзии и литературы Серебряного века Василий Элинархович Молодяков. Мы говорим сегодня о мировоззрении и религиозном, духовном пути одного из крупнейших поэтов Серебряного века Валерия Яковлевича Брюсова. Вот я не ошибся, когда сказал, что один из крупнейших? Может быть, Брюсов самый значительный?
В. Молодяков:
— Безусловно, Брюсов — системообразующий фактор русского символизма русской литературы Серебряного века. Вот известный исследователь литературы русского зарубежья Олег Анатольевич Коростелёв покойный сказал однажды, что если из русской эмигрантской литературы вынуть Бунина, Шмелёва, Мережковского, Ходасевича, там останутся такие вот зияющие дыры, но если вынуть из этой литературы Георгия Адамо́вича, она просто рассыплется.
А. Козырев:
— «Зияющие высоты».
В. Молодяков:
— Да, вот точно так же Брюсова можно представить, кому-то, может, это покажется чрезмерным допущением, можно представить себе Серебряный век без Сологуба.
А. Козырев:
— А на втором месте кого бы ты поставил?
В. Молодяков:
— Ну, ранжировать поэтов, как говорится, «по рангу и жиру» я не берусь, хотя Брюсова как поэта очень люблю, но, пожалуй, есть поэты, которых я люблю больше, правда, из других поколений, но, безусловно, Брюсов — это вот такой системообразующий фактор русского символизма. Если бы не было Брюсова, не было бы издательства «Скорпион», не было бы альманаха «Северные цветы», не было бы журнала «Весы», а вот без этого русскую литературу представить себе нельзя, то есть значение Брюсова в русской литературе больше, чем его значение. «Поэт в России больше, чем поэт», вот Брюсов, действительно, для русского символизма, он больше, чем поэт, хотя поэт, он, конечно, с моей точки зрения, гениальный, но, как ни взвешивай, безусловно, одна из ключевых фигур русской поэзии. Вот я не помню, кто сказал, что европейскую музыку можно разделить на музыку до Вагнера и музыку после Вагнера, что она уже другая. Конечно, кто-то ответил при этом, что «Вагнер, так сказать, стоял на плечах Бетховена», и, безусловно, я скажу, что есть русская поэзия до Брюсова и русская поэзия после Брюсова. Брюсов стоял, конечно, на плечах Пушкина и в большей степени Тютчева, но, действительно, Брюсов как-то качественно изменил русскую поэзию.
А. Козырев:
— Ну вот поэзия да, поэзия — дело хорошее, и вообще говоря, наверное, человек пишет стихи, потому что чувствует какой-то глас Божий, который в нём, ну, или оракул какой-то, который...
В. Молодяков:
— Как говорится, «так диктует вдохновенье, или не я пишу стихи».
А. Козырев:
— Но мы говорим не просто о вдохновении, а о качестве вдохновения. Вот здесь мне интересно, как ты прокомментируешь письмо Павла Александровича Флоренского, который ещё тогда не был священником, но был уже студентом Московской духовной академии, и встретился с Брюсовым, кажется, у Андрея Белого в Москве, после чего студент, которому ещё даже нет 25-ти, то есть там 23 или 22 года, пишет мэтру уже, поэтическому мэтру...
В. Молодяков:
— По-моему, даже ему меньше, это же событие 3-го или 4-го...
А. Козырев:
— 5-го года, да, и в Сергиев Посад уже пишет, причём пишет так нагло достаточно: «Валерий Яковлевич, не пишу „многоуважаемый“, так как теперь это одна скорлупа и личина, не имеющая внутренней сути, не пишу „дорогой“, и это не из боязни шокировать вас, а просто потому, что в отношении к вам такой эпитет я могу употребить с ограничением: очень дорогой в одном и очень не дорогой в другом». И вот в чём же в другом Брюсов ему «не дорогой»? Он его упрекает в магизме...
В. Молодяков:
— Ну это известная мистическая дуэль Брюсова с Андреем Белым.
А. Козырев:
— Да. Ну вот он пишет, студент, опять-таки, бросает в лицо: «Магия не проходит даром, она засасывает в себя, и в тот момент, когда маг торжественно кричит „Они в моих руках!“, он сам бывает в руках их», то есть понятно, на кого он намекает.
В. Молодяков:
— Нет, я этот вопрос очень детально изучал, в общем, это такая была большая литературно-психологическая игра, ребятки, конечно, немножко заигрались. Но надо, во-первых, помнить ещё такую вещь, о которой мы часто забываем: это всё очень молодые люди, Брюсову — тридцать два, причём он уже среди них самый взрослый дядя, Андрею Белому — двадцать четыре, Флоренскому — двадцать два. Андрей Белый — истерик и психопат просто по природе своей. Брюсов, конечно, был большим любителем троллинга, он был такой большой озорник, и он к Белому относился хорошо, но когда вмешивается уж, извините, вполне себе такое мирское соперничество из-за Нины Петровской, у Флоренского, по-моему, вообще под влиянием общения с Белым и прочим тоже крыша начала ехать, то есть в этом очень силён элемент игры.
А. Козырев:
— Ну, хорошо, а вот нелюбимый тобою в плане критики Брюсова Ходасевич, который пишет: «Брюсов в ту пору занимался оккультизмом, спиритизмом, чёрной магией, не веруя, вероятно, во всё это по существу, но веруя в самые занятия, как в жест, выражающий определённое душевное движение».
В. Молодяков:
— Ну, во-первых, пользоваться мемуарами Ходасевича, как историческим источником, нельзя, этот, как говорится, «врёт, как дышит».
А. Козырев:
— Ну даже если врёт, слух-то какой-то, что «вот Брюсов, ага, он занимается спиритизмом».
В. Молодяков:
— Спиритизмом Брюсов занимался, это факт общеизвестный, Брюсов занимался спиритизмом смолоду, причём его интересовала — вот тут как раз проявляется его позитивистская закваска — научная сторона.
А. Козырев:
— Но Соловьёва интересовала тоже, он тоже попытался.
В. Молодяков:
— Я напомню один гораздо более поздний эпизод, который очень многое раскрывает. В августе 1924 года, незадолго до своей смерти, Брюсов отдыхал в Коктебеле у Волошина, и там художница Остроумова-Лебедева, кстати сказать, известная оккультистка, хотела написать его портрет. Брюсов что-то уже не очень хорошо себя чувствовал, он, кажется, не сидел на месте спокойно, он вертелся, естественно, трудно его было в таком виде рисовать, и муж художницы Сергей Васильевич Лебедев, знаменитый химик-органик, он был приглашён, чтобы занимать Брюсова разговором, чтобы Брюсов сидел спокойно и не вертелся. И зашёл разговор о спиритизме: Лебедев что-то презрительно фыркнул, дескать, «Чушь, ерунда, Валерий Яковлевич, вы же умный человек, как вы можете серьёзно говорить о таких вещах?». Брюсов буквально взорвался, он сказал: «А как вы, Сергей Васильевич, человек науки, можете говорить о том, чего вы не знаете...», что для Брюсова спиритизм — это просто другая сфера научного знания, которую также можно и нужно изучать, и, по-моему, там, я не помню точную формулировку, говорилось ли там «потусторонние» или «сверхъестественные силы», Брюсов сказал: «Я не верю — я знаю! Я изучал это как учёный».
А. Козырев:
— Ну, это правда, действительно, спиритизм возникает на фоне позитивизма, и то, что спиритизмом занимались многие известные учёные, например, великий химик Бутлеров, который был...
В. Молодяков:
— Да — проповедником спиритизма, а Дмитрий Иванович Менделеев — его противник.
А. Козырев:
— Прямого отношения к вере это не имело, то есть это продолжение опытов с электричеством, магнетизмом, это в другой плоскости находится совершенно.
В. Молодяков:
— Совершенно верно. И в случае Брюсова как раз, вот в этом его отношении к спиритизму видна вот эта батюшкина позитивистская материалистическая закваска, что надо попробовать, что это такое, испытать, изучить, это именно фактически физическое явление, а не духовное.
А. Козырев:
— Хотя речь-то идёт об общении с душами умерших, то есть, с одной стороны, спириты, или, как они себя называли — спиритуалисты, признают, что душа бессмертна и способна как-то с нами взаимодействовать, но, с другой стороны, это взаимодействие совсем не такое, как, например, в православной молитве или в Евхаристии, где мы поминаем живых и мертвых там в Литургической Чаше, то есть спиритизм далёк от всего этого. Ну, а вот его увлечения такого рода не сказались ли в его романе «Огненный ангел» или в интересе к Агриппе Неттесгеймскому, алхимику?
В. Молодяков:
— А ты помнишь, как он назвал статью об Агриппе? «Оклеветанный учёный».
А. Козырев:
— Агриппа — один из героев «Огненного ангела», это был такой возрожденческий алхимик XVI века, письма которого, насколько я помню, Брюсов переводил.
В. Молодяков:
— Брюсов перевёл книжку Жозефа Орсье о нём, и действительно, он воспринимал... Ну, я повторю название статьи — «Оклеветанный учёный». Собственно, этим всё сказано.
А. Козырев:
— Ну, то есть «Огненный ангел» — что это как роман? Это ведь какое-то проникновение в...
В. Молодяков:
— «Огненный ангел» — это очень хороший исторический роман, написанный с великолепным знанием дела, с великолепным знанием истории Германии.
А. Козырев:
— Действия происходят в Кёльне, да?
В. Молодяков:
— Да. С профессиональным знанием истории Германии, и это, конечно, ещё роман с ключом — это отражение отношений пресловутого треугольника Брюсов-Нина Петровская-Андрей Белый. Это, в общем, такой очень интересный литературный tour de force, так сказать, при том, что если, допустим, для Мережковского его исторические романы были исключительно иллюстрациями к каким-то его излюбленным философским идентам: «О двух безднах» и так далее, и, на мой взгляд, всё-таки, романы Мережковского в литературном отношении весьма слабы. «Огненный ангел», просто я его не так давно перечитал, это великолепный роман. Ну, а поскольку жизнь Германии того времени, прямо определённых там кругов, она была пропитана оккультизмом и так далее, Брюсов это изобразил, «Огненный ангел» — это не пропаганда оккультизма и тем более там, прости господи, чего-то хуже, это просто изображение и осмысление эпохи, и, скажем, там, где он изображает всякие нечестивые вещи — абсолютно не значит, что прототипы его героев, то есть сам Брюсов, Андрей Белый или Нина Петровская чем-то подобным занимались, не надо смешивать одно с другим.
А. Козырев:
— В эфире Радио ВЕРА программа «Философские ночи», с вами её ведущий Алексей Козырев и наш сегодняшний гость, доктор политических наук, профессор токийского университета Такусёку, исследователь поэзии и литературы Серебряного века, собиратель Василий Элинархович Молодяков. Сегодня мы поговорим о мировоззрении Валерия Брюсова. Ну и вот всё-таки мы должны, как бы подходя к логическому завершению нашей программы, сказать о том, миф это или нет: Брюсов — оккультист, Брюсов — маг, Брюсов — совершающий какую-то чёрную мессу, чёрные обряды, так это или всё-таки Брюсов — это человек, больше связанный с христианской культурой? Я вот вспоминаю его стихотворение 18-го года — «Библия», ты уже вспомнил стихотворение о Пасхе — «Сорок пятый раз», да? Ведь это прекрасное стихотворение, которое нам даёт образы первых двух книг Ветхого Завета: «О, книга книг! Кто не изведал в своей заманчивой судьбе, как ты целишь того, кто предал свой утомлённый дух — тебе!» Вот это просто можно в антологии христианской поэзии включать.
В. Молодяков:
— А в антологии христианской поэзии до революции стихи Брюсова включались, может быть, не очень, так сказать, ортодоксальные, например, в одной из антологий, которую составил и он, и Брихничев небезызвестный, то, что Брюсов дружил и общался с Клюевым, и как-то вот связан был с кругом голгофских христиан. Суммируя, можно сказать: был Брюсов атеистом? Не был. Был Брюсов кощунником?..
А. Козырев:
— То есть Брюсов не был атеистом, чтобы радиослушатели правильно поняли.
В. Молодяков:
— Не был. Я бы даже сказал, Брюсов не был агностиком. Брюсов не был кощунником и сатанистом. Брюсов не был, так сказать, религиозным православным воцерковлённым человеком, действительно, как ты правильно сказал «проходил мимо храма», на храм не крестился, но и в сторону храма, простите, не плевал, как многие его собратья по символизму, которые там такое писали, что в этом эфире повторить нельзя. Мне всегда вспоминается один из любимых брюсовских героев культурных, знаменитый поздний римский поэт Авзоний, такой вот криптоязычник при дворе христианского императора Грациана, который Авзонию очень благоволил — ну вот, по-моему, это самое точное определение положения Брюсова при большевиках.
А. Козырев:
— Ну или Севери́н Боэ́ций, который написал «Утешение философией», совершенно такой языческий философский трактат, и в то же время писал трактат о Троице, совершенно христианский трактат, в котором сочетались два...
В. Молодяков:
— Для Брюсова христианство — это главная культурно-историческая традиция западной цивилизации, к которой он, безусловно, относил и Россию. Вот, собственно, это главное. А вот такой же традицией, может быть, не столь важной, но тоже очень глубинной для него был античный Рим.
А. Козырев:
— Как тогда понять его отношение к революции? Он революцию-то принял, и революция, которая всё-таки в конечном итоге, ладно февраль, а вот октябрь носил явно богоборческий характер.
В. Молодяков:
— В биографии Брюсова я эту тему очень подробно раскрыл, и кое-какие там дополнительные материалы будут в моей новой книге «Мой Брюсов», такое название может кому-то показаться нескромным, но, во-первых, фраза «Мой Пушкин» принадлежит Брюсову...
А. Козырев:
— А не Цветаевой?
В. Молодяков:
— Нет. Так Брюсов хотел назвать один из томов своего собрания сочинений, этот том просто не вышел, он был в 1913 году анонсирован, но просто не вышел, и под этим названием был издан сборник пушкиноведческих работ Брюсова уже посмертно. Ну и, наконец, слова «Мой Брюсов» — это «Брюсов мой» в прямом смысле, потому что книга посвящена моему собранию, я тридцать лет собираю Брюсова, я там публикую тексты Брюсова из своего собрания, материалы о Брюсове...
А. Козырев:
— Сколько у тебя уже автографов Брюсова? Прости за нескромный вопрос.
В. Молодяков:
— Инскриптов, по-моему, семнадцать, ну и, наверное, дюжина листов-то разных писем есть, немного, но когда-то была возможность их покупать, потом — увы, но не будем о мирском.
А. Козырев:
— Ну, то есть с отделом рукописей пока рано тягаться...
В. Молодяков:
— В отдел рукописей поступил почти весь архив Брюсова.
А. Козырев:
— ... но это, наверное, одна из самых богатых частных коллекций
В. Молодяков:
— Ну, по Брюсову — да. И, кроме того, у меня собраны с полнотой примерно 95 процентов отдельные издания Брюсова, прижизненные и посмертные, на всех языках, на каких они есть, и, собственно говоря, то, что в моей книге выглядит как библиография отдельных изданий и произведений Брюсова — это и есть немножко замаскированный каталог моего собрания. Я не могу сказать, что я знаю о Брюсове всё, но я знаю о Брюсове много, я много размышлял вот над такими вещами, как, действительно, его отношение к революции, но Брюсов, скажем так, пошёл на сотрудничество с советской властью только в конце мая 1918 года, и то пошёл, так сказать, как общественник, как представитель теснимой большевиками интеллигенции, когда он с профессором Павлом Никитичем Сакулиным, будущим академиком, пришли к Луначарскому, а надо сказать, что Луначарский год после революции жил в Петрограде, то есть Наркомпрос был в Петрограде, в Москву приезжал редко, и в один из этих визитов они просто пришли к нему и сказали: «Анатолий Васильевич, ну давайте договоримся, ну надо же как-то вот...»
А. Козырев:
— Луначарский для них был свой человек, он же тоже всё-таки был богостроитель...
В. Молодяков:
— В общем, скажем так, Луначарский был единственный человек, с которым Брюсов мог достичь какого-то взаимопонимания просто.
А. Козырев:
— Ну и надо понимать, что всё-таки люди, которые остались в Советской России, кушать-то они должны были, поэтому надо было служить.
В. Молодяков:
— Они должны были кушать, при том, что Брюсов, конечно, продолжал и свою культуртрейгерскую деятельность.
А. Козырев:
— Ну здесь даже никто не упрекает его в том, что он пошёл на сотрудничество с властью.
В. Молодяков:
— Упрекали, упрекали!
А. Козырев:
— Упрекали? Но вот мировоззренчески, духовно, не стал ли он воспринимать революцию и движущий класс этой революции, пролетариат, как некоего нового мессию? То есть не стал ли он прочитывать революцию как некое религиозное движение?
В. Молодяков:
— У меня нет оснований об этом думать. Нет фактических исторических оснований, хотя Брюсов много внимания уделял пролетарской культуре, и Брюсов говорил, что, так сказать, будет новая культура после там культуры старой, он не говорил «буржуазной», а родится какая-то новая пролетарская культура, и он это сравнивал, как на смену Риму языческому пришёл Рим христианский, то есть произошли качественные изменения. Но личные-то симпатии Брюсова были на стороне Рима языческого, это, в общем, достаточно видно из его римских романов, из «Алтаря Победы», «Юпитера поверженного» и из повести «Рея Сильвия», они, конечно, написаны до революции, но очень любопытно посмотреть именно под этим углом.
А. Козырев:
— Ну, и советская власть отмечала его юбилей, по-моему, в Большом театре, где Пастернак зачитал своё стихотворение «Вы были домовым у нас в домах и дьяволом недетской дисциплины...»
В. Молодяков:
— «... И я затем, быть может, не умру, что до смерти теперь устав от гили, вы сами, было время, поутру линейкой нас не умирать учили».
А. Козырев:
— Это больно — линейкой.
В. Молодяков:
— А по-другому не получается.
А. Козырев:
— Ну, то есть советская власть чествовала Брюсова, как такого «своего» поэта, да?
В. Молодяков:
— Чествовала. Но, кстати, это в значительной степени была личная инициатива Луначарского. Луначарский предложил наградить Брюсова орденом Красного Знамени, до этого из писателей орден Красного Знамени получил только Демьян Бедный. Партийные публицисты подняли страшный хай в прессе, в результате Брюсов получил только почётную грамоту в ЦИК, а следующий писатель, получивший орден Красного Знамени, был Серафимович, и то только в 1931 году, через восемь лет.
А. Козырев:
— Потрясающе. А вот поэзия Брюсова советского времени — это «Горе! Горе! Умер Ленин»?
В. Молодяков:
— Не только, она очень разнообразна. Это его поэма «Дом видений», которую вообще лично я считаю вершиной его творчества. Это очень интересный опыт и научной поэзии, это прекрасная лирика, просто над этой поэзией было принято, так сказать, хихикать и глумиться, глумились эмигранты за то, что Брюсов продался красным, глумились «напостовцы», которые просто её не понимали: «С душой совсем не стариковской ареем мчусь на красный фронт. Се я, — советский Тредьяковский, мчу в пристань коммунизм чрез понт». Смешная пародия, но очень злая.
А. Козырев:
— Ну да, да. Вообще, мне кажется, что о Брюсове было бы интересно написать статью, подобную тому, что Лосев, молодой Лосев Алексей Фёдорович, сделал относительно Скрябина. Он же очень любил Скрябина, постоянно ходил на концерты, слушал музыку Скрябина, но когда Скрябин умер, он подробно проанализировал его архив, опубликованный в «Пропилеях» Гершензоном, и написал «Миросозерцание Скрябина», где долго, 120 страниц, он изъясняет мировоззрение... миросозерцание, даже не мировоззрение, или даже Мироощущение Скрябина«, вот я сейчас не помню. А потом, в конце концов, приводя сцену отпевания и речь протоиерея на погребении Скрябина, о том, что «мы должны молиться о душе Скрябина», Лосев говорит: «Да, конечно, о каждом покойном христианине надо молиться, но за сатанистов не молятся, их анафематствуют».
В. Молодяков:
— Вспомнил я эту статью — нет, к Брюсову, конечно, это применить нельзя ни в коем случае.
А. Козырев:
— Но это пишет Лосев.
В. Молодяков:
— Я понимаю. Я не знаю, был ли Скрябин сатанистом, но Брюсов сатанистом не был, вот это совершенно точно.
А. Козырев:
— Я думаю, что и Скрябин не был сатанистом.
В. Молодяков:
— Насчёт Сологуба, допустим, я, честно говоря, не уверен, но вот насчёт Брюсова уверен.
А. Козырев:
— Это явление, в общем-то, близкого порядка, потому что...
В. Молодяков:
— Они дружили, кстати.
А. Козырев:
— Да, мне кажется, что здесь речь не о сатанизме, здесь речь о каком-то вот крайнем индивидуализме, эгоцентризме, когда эго...
В. Молодяков:
— Скорее, я бы сказал, здесь речь о не ортодоксальности.
А. Козырев:
— Ну, это понятно, но не ортодоксальность может быть атомизмом Демокрита, условно говоря, или физиологией Ивана Петровича Павлова там.
В. Молодяков:
— Или вульгарным материализмом Молешотта.
А. Козырев:
— Может, но здесь же есть всё-таки какой-то посыл, вот как: я и Бог, или Бог и я? То есть вот эта проблема как решается?
В. Молодяков:
— Как мне кажется, Брюсова она не очень занимала. Брюсов стихи писал, лекции читал по стихосложению, вот он как-то... Брюсов был очень литературоцентричным человеком, я уже об этом говорил и к этому возвращаюсь, что духовные искания, тем более искания религиозные далеко не были главным в его жизни. Это не значит, что у него не было духовных исканий, они были, это не значит, что у него не было взгляда какого-то своего на эти проблемы, но Брюсов, надо сказать, он очень тщательно избегал разговоров на эти темы. Он, конечно, мог по молодости лет поиграть в мага, между прочим, определение мага это придумал не сам, эту маску мага на Брюсова напялил Андрей Белый, а Брюсову, извините за варваризм, это показалось прикольным, он решил поиграть, молодые люди играют, развлекаются.
А. Козырев:
— В каком-то смысле это даже вполне понятно — скрывать святыню своего алтаря перед профанами, не метать ее бисер.
В. Молодяков:
— То, что Гиппиус и Мережковский показывали всем желающим налево и направо, Брюсов это действительно: «молчи, скрывайся и таи и чувства, и мечты свои». Я вот недавно набрел на письма Николая Сергеевича Трубецкого, где он описывает Сувчинскому, почему он не любит Булгакова, отца Сергия Булгакова, и он говорит: «Ну вот человек просто выворачивает себя наизнанку, вот он посадит перед собой и долго, часами рассказывает про все сомнительные перипетии своего пути к Богу».
В. Молодяков:
— А Брюсов всегда застегнут на все пуговицы.
А. Козырев:
— Вот, то есть разный тип личности, но, опять-таки, это не основание сказать, что Булгаков — это святой или человек, который обрел Бога, а вот другой человек от Бога остался далеко, потому что он не кричал, не писал на всех площадях...
В. Молодяков:
— А можем ли мы вообще и стоит ли нам об этом судить?
А. Козырев:
— Но это очень интересно, поэтому мы об этом и говорим. Суть нашей программы в том, чтобы не научить вере, для этого у нас на радиостанции есть духовные пастыри, отцы, а поговорить о вере с философской точки зрения, как вера пробуждается в человеке, как она обретается...
В. Молодяков:
-... в чем она выражается?
А. Козырев:
— В чем она выражается, да.
В. Молодяков:
— А выражаться она может по-разному.
А. Козырев:
— Всё-таки, завершая программу, хочется спросить: что для тебя самое ценное в Брюсове? Вот я думаю, раз ты занимаешься им много лет уже, коллекционируешь, собираешь и пишешь уже не первую книгу о Брюсове, сейчас выходит новая книга, это не биография, это именно такое личное отношение...
В. Молодяков:
— Нет, это не личное отношение, это по материалам моего собрания, не знаю, можно ли там увидеть... Вообще говоря, о Брюсове я стараюсь личное отношение своё к нему особо не демонстрировать. Брюсов — мой любимый культурный герой, мне далеко не всё нравится в его творчестве, тем более далеко не всё мне нравится в его личности, в его поведении и так далее, в его поступках, но в целом... Я не могу сказать, что я Брюсову подражаю в жизни, упаси господи, нет! Но в какой-то степени можно сказать, что — да, я захвачен масштабом этой личности, и главное, хочется просто его показать в подлинном масштабе, хочется отмыть его от вранья, от чёрных легенд и так далее. Надо сказать, мало о ком из деятелей Серебряного века врали так много, как о Брюсове.
А. Козырев:
— Он умер в 1924 году, да?
В. Молодяков:
— Да, 9 октября.
А. Козырев:
— Это тот год, когда Вячеслав Иванов, его собеседник, его в каком-то смысле такой поэтический соперник, потому что можно поставить их, по крайней мере, на одну планку по масштабу.
В. Молодяков:
— Но по месту в литературе они абсолютно несопоставимы.
А. Козырев:
— Вячеслав Иванов уезжает в Рим и становится католиком.
В. Молодяков:
— Они встречаются перед отъездом Иванова, это известная история. Иванов начал сурово Брюсова обличать: «Что же ты, Валерий, сделал со своим даром, то-сё!..» Ну, как мне рассказывал Дмитрий Вячеславович Иванов, есть две версии, одна версия Мануйлова, другая Дмитрия Вячеславовича Иванова, и Дмитрий Вячеславович мне...
А. Козырев:
— Сын Вячеслава Иванова?
В. Молодяков:
— Да. Рассказывал, что отец был как-то очень обескуражен и расстроен, он сказал: «Даже Валерий меня не понял».
А. Козырев:
— Ну, то есть Вячеслав, который тоже провёл очень бурный вот этот период Серебряного века, гораздо, может быть, более даже насыщенный, уехал в Рим и стал у престола святого Петра католиком, стал писать о новом гуманизме христианском, и в конце концов, даже участвовал в издании Библии, Псалтири. Вот если бы Брюсов тоже, допустим, на философском пароходе выслали бы его в 1922 году, мы можем себе представить такое?
В. Молодяков:
— Нет, категорически нет. Брюсов бы не уехал от этих алтарей и очагов, потому что кто-то должен у них был оставаться. Всё-таки Брюсов, был он индивидуалистом или нет, Брюсов был общественник, Брюсов был культуртрейгер, Брюсов не мог бросить русскую культуру в большевистской России. Если он во время первой русской революции там мог рассуждать о грядущих гуннах, и там: «а мы, мудрецы и поэты, чего-то куда-то унесём в пещеры», после 1918 года было ясно, что ни в какие пещеры спрятаться не удастся, что ни в какие пещеры ничего унести не удастся, надо с этими гуннами взаимодействовать и спасать русскую культуру, и растить новое поколение культурных людей в России, чем он, собственно, и занимался.
А. Козырев:
— И здесь, кстати, опять-таки, перекличка с Флоренским, который повёл себя абсолютно так же, и когда Грже́бин попросил его составить собрание сочинений Розанова для берлинского издательства...
В. Молодяков:
— А Брюсов в 1923 году предлагал Льву Борисовичу Каменеву издать неопубликованные тексты Розанова, вот Каменев-то удивился!
А. Козырев:
— Так вот, Флоренский ответил, что — «Нет, не время, для моей Родины не время сейчас создавать Розанова. Я его очень люблю и составил собрание сочинений, но Родине это не нужно сейчас», то есть это был ответ Флоренского. И удивительно, что Брюсов здесь в каком-то смысле тоже совпал, человек остался со своей Родиной и служил ей.
В. Молодяков:
— Аналогия с Флоренским очень интересная, скажу честно, мне она не приходила в голову.
А. Козырев:
— Ну что же, мы вынуждены завершать нашу программу, я думаю, что она станет поводом для наших радиослушателей почитать книжки нашего гостя Василия Молодякова...
В. Молодяков:
— Прежде всего Брюсова, потом уже меня.
А. Козырев:
— Прежде всего Брюсова, и сформировать своё отношение к поэзии Брюсова и вообще Серебряного века, который кто-то возвышает, кто-то проклинает, кто-то благословляет, но время это было явно очень творческое, яркое и насыщенное, в том числе и в духовной жизни нашей Родины, во всяком случае, плод этого времени очень богат, который мы до сих пор изучаем, издаём...
В. Молодяков:
— И этот плод до сих пор живой и сочный, это не есть что-то мёртвое, музей, не всё, конечно, из Серебряного века осталось живым и актуальным для нас, но всё-таки дух живой там был, есть, и мы его можем почувствовать.
А. Козырев:
— И это говорит историк Серебряного века, профессор токийского университета Такусёку Василий Элинархович Молодяков. Спасибо большое за эту беседу.
В. Молодяков:
— Спасибо.
Все выпуски программы Философские ночи
Фото: Piqsels Крестовые походы оказали огромное влияние на историю Западной Европы. Не только потому, что, благодаря им в европейской…
Как прекрасно утро в парке! С семьёй мы неспешно идём по аллее, вдоль которой растут ели и сосны. Семилетняя дочь Даша внимательно…
Сегодня 3 мая. Память Святителя Николая Сербского. О его наследии, — протоиерей Игорь Филяновский.
Сегодня 3 мая. Воспоминание Святых спасительных Страстей Господа нашего Иисуса Христа. О страданиях Христа, — епископ Тольяттинский и Жигулёвский…
Сегодня 3 мая. Великая пятница. О духовном смысле богослужения дня, — протоиерей Максим Горожанкин.
Синодальный отдел по благотворительности и социальному служению Русской Православной Церкви организует поездки волонтёров-ремонтников в город Мариуполь. Там добровольцы…
This website uses cookies.