«Усадьба Остафьево и её известные жильцы и посетители». Татьяна Егерева

Дмитрий Володихин

У нас в гостях была кандидат исторических наук, старший научный сотрудник музея-усадьбы Остафьево Татьяна Егерева.

Разговор шел об известных жильцах и посетителях усадьбы Остафьево, в том числе, Василии Жуковском: о его творчестве и дружбе с владельцем усадьбы — князем Петром Вяземским.

Ведущий: Дмитрий Володихин

---

Д. Володихин:

— Здравствуйте, дорогие радиослушатели! Это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. И сегодня у нас тема, которую даже сформулировать-то сложно. Представьте себе соединение замечательных людей и замечательных обстоятельств с замечательными местами — выйдет необычно, но, на мой взгляд, интересно. В Подмосковье сейчас знаменитость приобрел музей-заповедник Остафьево, этот музей-заповедник прежде всего известен людьми, которые в нем жили, людьми, которые в него приезжали, и в особенности хорошо, можно сказать, даже не известна, а знаменита та часть его жизни, которая связана с Золотым веком русской литературы. Владельцем Остафьева долгое время был князь Петр Вяземский, Рюрикович, сам писатель, литературовед, поэт, и, кроме того, знакомый огромного количества литераторов, приезжавших к нему, подолгу гостивших у него, а кое-кто там и не то что гостил, а жил, как, например, Николай Михайлович Карамзин, то есть, в общем, это была своего рода вторая литературная столица России — не подумайте, что первой был Санкт-Петербург. И в этом смысле, конечно, мы время от времени будем возвращаться к Остафьеву и разговаривать на тему о том, кто там когда жил, что творил и как напитывался соками этого замечательного имения Вяземского. Ну а сейчас я хочу представить вам нашу тему: «Остафьево и Василий Андреевич Жуковский», и целый старший научный сотрудник музея-заповедника Остафьево — Татьяна Александровна Егерева будет сопровождать нас по полям и аллеям Остафьева, рассказывать нам о Жуковском, и, ну представьте себе, целый кандидат исторических наук будет повествовать о том, как хорошо было Жуковскому в Остафьеве и как хорошо его в Остафьеве помнят. Татьяна Александровна, здравствуйте!

Т. Егерева:

— Здравствуйте, Дмитрий Михайлович! Здравствуйте, уважаемые слушатели!

Д. Володихин:

— Ну что ж, давайте начнем с того, как Василий Андреевич Жуковский познакомился с остафьевскими красотами, он ведь несколько раз туда приезжал ради знакомства с разными интересными людьми, и Остафьева ему полюбилось.

Т. Егерева:

— Первый приезд Жуковского в Остафьево, это 1804 год, связан с Николаем Михайловичем Карамзиным, именно Карамзин был тем магнитом, который привлекал в Остафьево и молодых литераторов, как Василий Андреевич Жуковский, так и представителей старшего поколения. Надо сказать, что Карамзин сыграл особую роль в жизни и творчестве Жуковского. Еще будучи воспитанником Университетского Благородного пансиона, Жуковский читал и знал «Письма русского путешественника», «Остров Борнгольм» , «Бедную Лизу», и мы знаем, что начало своей творческой карьеры сам Жуковский отсчитывал не от первых публикаций в изданиях при университете, а от публикаций в карамзинском журнале «Вестник Европы» «Сельского кладбища» — это был перевод Жуковского знаменитой элегии Томаса Грея, перевод очень известный, потому что благодаря этому переводу на литературном небосклоне «Русского Парнаса» зажглась еще одна звезда — звезда Василия Андреевича Жуковского. До этого его имя было малоизвестно читающей публике, но и кроме того с «Сельского кладбища» начинается новый, послекарамзинский этап в развитии русской литературы, начинается романтизм. И Карамзин всегда поддерживал Василия Андреевича Жуковского, это было очень важно, поддерживал его в творческих начинаниях. Благодаря Карамзину Жуковский получил возможность преподавать русский язык и быть учителем великой княгини Александры Федоровны, впоследствии императрицы, супруги императора Николая I. Да и личное знакомство с Карамзиным — это особая школа чувств и школа нравственного совершенствования, которая была важна для Жуковского. Жуковский приезжал к Карамзину в Свиблово, а когда Карамзин женился вторым браком на дочери князя Андрея Ивановича Вяземского Катерине Андреевне и стал жить в теплое время года в Остафьеве, Жуковский приезжает в гости в Остафьево к Карамзину.

Д. Володихин:

— Ну что ж, я думаю, беседовали они о литературе, известно ли о чем была беседа? К тому времени Жуковский был уже достаточно известен.

Т. Егерева:

— Он был молодым литератором, начинал свою литературную карьеру. Вот о чем в точности они беседовали, нам неизвестно, и в этом такой интерес, что многие приезды Жуковского в Остафьево мы можем реконструировать, их разговоры, их встречи, их прогулки лишь гипотетически. Что такое 1804 год? Карамзин начинает работу над «Историей государства Российского», он 31 октября 1803 года получает звание придворного историографа, и с 1804 года посвящает себя главному труду своей жизни — «Истории государства Российского». И, соответственно, 1804 год, осень, когда Жуковский приезжает в Остафьево, наверняка он слышал из уст самого автора, из уст Николая Михайловича Карамзина первый том «Истории государства Российского». Мы знаем по воспоминаниям других современников и других гостей Карамзина, что вечером в кругу близких родственников и друзей, в гостиной остафьевского дома на первом парадном этаже Карамзин читал отрывки из «Истории государства Российского». Он в первой половине дня работал в своем кабинете на втором этаже, а вот уже после обеда, у него было слабое зрение, он берег его, поэтому он уже старался ничего не писать, либо слушал, что ему вслух читает супруга, либо вот читал написанное утром. И, скорее всего, Жуковскому посчастливилось слышать «Историю государства Российского» из уст ее автора.

Д. Володихин:

— Ну что ж, будущий знаменитый владелец Остафьева князь Петр Вяземский еще тогда был юным, совсем мальчиком был, однако Жуковский впоследствии, когда Вяземский подрастет, познакомится и с ним.

Т. Егерева:

— Да, и опять-таки благодаря Карамзину. В 1807 году умирает Андрей Иванович Вяземский, отец Петра Андреевича, поэта, и по духовному завещанию Карамзин становится одним из попечителей Петра Андреевича Вяземского. А в 1807 году Вяземский познакомился с Жуковским, во всяком случае ученые именно от 1807 года начинают историю их почти полувековой дружбы, сорок пять лет она длилась, с 1807 по смерти Василия Андреевича Жуковского в 1852 году. Как вспоминал Петр Андреевич Вяземский в своем доме в Москве, куда он вернулся из Петербурга, где он учился в иезуитском пансионе, а потом в гимназии и при педагогическом институте: он нашел Дмитриева, Василия Львовича Пушкина и юношу Жуковского, все они приходили в гости к Карамзину, ну и, соответственно, беседы, которые они вели с Карамзиным, естественно, очень интересовали юного князя Вяземского, об этом он написал в первом, дошедшем до нас письме Вяземского к Жуковскому, это 1807 год.

Д. Володихин:

— Ну, в 1807 году Жуковский уже был не таким уж юношей, просто телосложение у него было не громоздкое, скажем так, а он был молодым человеком, и, в общем, за ним уже было немало литературных трудов, но, тем не менее, их знакомство, насколько я понимаю, было взаимно приятным.

Т. Егерева:

— Оно было взаимно приятным, и оно было очень интересным. Если мы посмотрим, до какой степени разные это были личности и как по-разному они вообще воспринимали опыт дружбы. Жуковский обладал даром и талантом привлекать к себе друзей, ровным характером, дружелюбием, способностью и готовностью всегда помочь и поддержать, а главное — удивительным даром облагораживать и возвышать все, что попадало в сферу его жизненных интересов. Вяземский — наоборот, он был человеком порывистым, импульсивным, эмоциональным. Очень несхожие по характеру, но при этом ставшие друзьями.

Д. Володихин:

— Ну что ж, мы еще вернемся к теме дружбы Вяземского с Жуковским, она довольно обширная тема, интересная, у нас только первое знакомство, будет еще одна встреча в Остафьево в 1810 году и многочисленные взаимоотношения Вяземского и Жуковского за пределами Остафьева. Ну а сейчас хотелось бы, чтобы прозвучала классическая музыка с очень необычной творческой судьбой: де Ла Мотт-Фуке, немецкий автор, написал повесть «Ундина», и стихотворный перевод ее на русский язык составил Василий Андреевич Жуковский, притом это перевод, граничащий с самостоятельным литературным произведением, то есть это стихи, в которых де Ла Мотт-Фуке всего лишь «аэродром», с которого взлетал «самолет» Жуковского. И позднее «Либретто» оперы, уж не знаю по кому, скорее все-таки по Фуке, но держа в голове Жуковского, написал Владимир Соллогуб, а оперу «Ундина» создал Петр Ильич Чайковский. Вот сейчас мы отрывок этой оперы послушаем.

В эфире звучит отрывок оперы «Ундина»

Д. Володихин:

— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час». Я, Дмитрий Володихин, беседую с Татьяной Александровной Егеревой, беседую о Василии Андреевиче Жуковском, о его драгоценной творческой связи с усадьбой Остафьево и, в частности, конечно, о его дружбе с владельцем Остафьева, молодым князем Петром Андреевичем Вяземским. Ну вот вы говорили о том, что у них разный опыт дружбы, прежде всего потому, что это личности, чуть ли не диаметрально противоположные.

Т. Егерева:

— Да, и еще потому, что сказываются разные традиции. Жуковский унаследовал сентименталистский культ камерной дружбы, как заветного, такого задушевного общения сердец. А для Вяземского дружба была очень интенсивным, импульсивным, таким вулканическим обменом информацией, жестами, идеями, эмоциями, это совсем другой опыт дружбы и опыта человеческих взаимоотношений.

Д. Володихин:

— Столкновение сентиментализма с романтизмом.

Т. Егерева:

— Ну, возможно. «Они сошлись — волна и камень, стихи и проза, лед и пламень не столь различны меж собой...», скажем мы словами Пушкина, как были Жуковский и Вяземский по своему темпераменту, и несмотря на это, они подружились. В 1808 году Вяземский настойчиво приглашал Василия Андреевича Жуковского, в Остафьево на именины, потому что в усадьбе традиционно очень пышно отмечался день Петра и Павла, тем более, что это именины князя. Петра Андреевича. Жуковский тогда приехать не смог, он сказал: «А я к тебе, мой друг, приеду, не к именинному обеду». Он действительно приехал чуть попозже, это скорее всего был июль-август 1808 года, в компании с Александром Ивановичем Тургеневым, вот еще третий друг и тоже очень важный человек вот в этом взаимном общении Жуковского и Вяземского. В следующий раз, в 1810 году, Жуковский приехал к Вяземскому в компании с Батюшковым, и вот именно письма Батюшкова к Вяземскому позволяют нам реконструировать тот приезд и то, чем они занимались. Батюшков был вынужден уехать чуть пораньше, и он спрашивал у Вяземского: «Как течет время в твоем Остафьеве, чем занимается деятельный Жуковский? Стало ли у тебя бумаги и чернил на этого трудолюбивого жука?» Я думаю, бумаги и чернил хватило.

Д. Володихин:

— Ну, Петр Андреевич не бедный человек. Ну что ж, Жуковский работал в Остафьеве, и это его далеко не последний приезд в Остафьево, насколько я помню, он там задержался в 1810 году, летом.

Т. Егерева:

— Будут еще приезды в октябре 1817 года, и последний такой самый тяжелый приезд — это 9 ноября 1817 года, когда у Вяземских умирает двухлетний сын Митенька, Жуковский в Москве к ним приходил каждый день, когда малыш болел, и потом, когда он уже скончался, он едет в Остафьево тоже, чтобы поддержать родителей. 9 ноября 1817 года — такой тяжелый повод для приезда в Остафьево, повод такой дружеской дани и поддержки.

Д. Володихин:

— Оба друга, и Вяземский, и Жуковский, были чрезвычайно важными для обоих нитями, связанные с героическими событиями Отечественной войны 1812 года, и стоит об этом рассказать.

Т. Егерева:

— Да, тем более, что они оба были людьми сугубо мирными, штатскими, не военными. Но тоже, что интересно: и Вяземский, и Жуковский вступают добровольцами в московское ополчение, Жуковский — поручиком в 1-й пехотный полк московского ополчения, а Вяземский — в конный мамоновский полк, поскольку он был укомплектован и обмундирован на личные средства графа Матвея Александровича Дмитриева-Мамонова, очень интересная тоже фигура.

Д. Володихин:

— Дмитриев-Мамонов — да, это фигура странная, любопытная, своего рода мистик, человек, который, может быть, в своих религиозных исканиях несколько подзапутался, но в 1812 году он выступил как истинный патриот.

Т. Егерева:

— Это да. А потом он будет одним из организаторов «Ордена русских рыцарей» — преддекабристской организации, ну а за отказ присягать Николаю I объявлен сумасшедшим, но это все будет потом.

Д. Володихин:

— Некоторые, впрочем, говорят, что не без оснований.

Т. Егерева:

— Ну а сейчас он участвует в ополчении, но его конный полк был недоукомплектован, поэтому Вяземский был очень рад, когда генерал Милорадович пригласил его служить адъютантом. И вот мы знаем, что 19 августа Карамзин и Вяземский провожали на поле боя Жуковского, который выезжал из Москвы навстречу неприятелю. Потом, 20 августа Карамзин писал в письме Дмитриеву: «Я благословил Жуковского на брань с неприятелем». А вслед за Жуковским выехал и Вяземский, и здесь тоже любопытно: если 1-й пехотный полк Жуковского стоял в резерве русской армии и в бою участия не принимал, хотя французские пули и ядра долетали до полка и там было много и убитых, и раненых, а вот Вяземский оказался в Бородинский день прямо в пекле сражений. Он об этом писал в своих воспоминаниях 1812 года, говорил, что «по природной близорукости своей худо он понимал, что происходит, всё вокруг него было как будто бы в тёмном или скорее воспламенённом лесу». Дальше Вяземский говорил, что был воевода, который всегда справлялся у своего секретаря: «Это мы пишем или к нам пишут?» Вяземский говорит: «так же и я мог бы спросить: это мы нападаем или на нас нападают?» А ещё у него был такой совершенно замечательный кивер, похожий на французский, что один из казаков бросился на него с саблей наголо и с криком: «Ишь, куда врезался, проклятый француз!», хорошо, что офицер вовремя остановил казака. Но несмотря на это, Вяземский совершил на поле боя подвиг: он вынес раненого генерала Алексея Николаевича Бахметьева 3-го, за что был удостоен ордена.

Д. Володихин:

— Сейчас уточним, почему 3-й: в русской армии был обычай именовать генералов с одной и той же фамилией с добавлением цифры, и чем больше цифра, тем ниже чином или датой производства в чин был этот самый генерал, вот старше Бахметьева 3-го в чинах были Бахметьев 2-й и 1-й. Итак, Вяземский на поле Бородинской славы вынес генерала Бахметьева 3-го из боя...

Т. Егерева:

— ... за что был удостоен ордена Святого Владимира 4-й степени с бантом. Карамзин его за это поздравлял и говорил, что «эта награда тем ценнее, что она — память о Бородинском сражении». Но сам Вяземский, продолжая традицию русской армии, русских героев, вообще русских аристократов, в своих воспоминаниях говорил о себе с иронией и с большой скромностью. Он говорил, что его участие в боях заключалось в том, что под ним пали две лошади, и те еще чужие, потому что так получилось, что на поле боя своего верхового коня у него не было.

Д. Володихин:

— Ну а Жуковский пережил Бородинский день, хотя стоял под обстрелом довольно долго в самом огне — счастливо, но орден не получил.

Т. Егерева:

— Жуковский, да, за Бородино он ордена не получил, он отошел с русской армией. Потом он тоже писал о своем участии в войне тоже с иронией и тоже с большой скромностью, вот это потрясает в людях той великой эпохи 1812 года: никогда не превозноситься, никогда не превозносить своих боевых заслуг. Он говорил так: «Вся моя военная карьера состоит в том, что я прошел от Москвы до Можайска пешком, простоял с толпой русских крестоносцев в кустах в продолжение Бородинского дела, слышал свист нескольких ядер и канонаду дьявольскую; потом, наскучив биваками, перешел в главную квартиру, с которой по трупам завоевателей добрался до Вильны, где занемог, взял отпуск бессрочный».

Д. Володихин:

— Ну, так или иначе, это несколько месяцев в боевой обстановке, и человек шутит, но, в общем-то, это была серьезная военная работа.

Т. Егерева:

— А главное, что Жуковский умалчивает о самом важном, что он делал, ведь он же написал стихи, которые воодушевили русских воинов и которые были ничуть не менее важны, чем его личное участие в боевых действиях — это знаменитый «Певец во стане русских воинов», за которого Жуковского называли «Тиртеем славян». И в своем знаменитом послании «К Тиртею славян» 1813 года Вяземский так к нему и обращается. Тиртей — это был легендарный древнегреческий поэт, которым своим творчеством воодушевлял спартанцев на победы, и вот таким Тиртеем стал в русской культуре Жуковский.

Д. Володихин:

— Ну что ж, два друга прошли тропой войны близко один от второго. Вот вы как-то сделали паузу, сказав, что за Бородино его не наградили — это значит, что его наградили вообще за кампанию 1812 года?

Т. Егерева:

— Да, он был награжден орденом Святой Анны 2-го класса и вышел в отставку в офицерском звании.

Д. Володихин:

— Ну что же, вот поэт в России понемногу гражданин, офицер, публицист, государственный деятель, там Петр Андреевич и Василий Андреевич, оба бывали время от времени в государственных должностях и еще много чего, поэтому у них огромный жизненный опыт, и война 1812 года значила для обоих чрезвычайно много.

Т. Егерева:

— Да, в переписке Вяземский говорил Жуковскому о том огромном значении, которое имел «Певец во стане русских воинов» в русском обществе, его же читали, переписывали, во многих списках оно ходило по русскому обществу и в действующей армии. И, как писал Вяземский: «Твой „Певец“ гремит везде, и даже те, которые не читают по-русски ничего иного, нежели придворного месяцеслова, и те читают „Певца во стане русских воинов“. Чудо, сотворенное тобою, удивительнее чуда Орфея».

Д. Володихин:

— Ну что ж, во всяком случае эти люди писали о войне 1812 года не только как очевидцы, но и как участники самых жарких дел, которые только были в этот год русской славы. Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин, и мы ненадолго прерываем нашу с вами беседу, чтобы вскоре вновь встретиться в эфире.

Д. Володихин:

— Дорогие радиослушатели, это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях кандидат исторических наук, замечательный специалист по истории русской литературы, старший научный сотрудник музея-заповедника Остафьево — Татьяна Александровна Егерева. Мы беседуем о том, каковы творческие связи Василия Андреевича Жуковского с усадьбой Остафьево, как хорошо его там помнят и какова была дружба его с молодым владельцем Остафьево, князем Петром Андреевичем Вяземским. Ну что ж, я думаю, настало время поговорить о продолжении их дружбы, а именно о литературном обществе «Арзамас». Сейчас, мне кажется, его забыли даже учебники, а еще несколько десятилетий назад о нем знал всякий школьник. И это литературное общество было очень серьезным этапом в развитии новой русской литературы, литературы Золотого века.

Т. Егерева:

— Да, арзамасцы шутили, сочиняли эпиграммы и пародии, высмеивали своих литературных соперников из «Беседы любителей русского слова», поедали жареных гусей, а между тем воспитали Пушкина, реформировали русский язык и действительно сыграли очень большую роль и в русском языке, и в русской культуре.

Д. Володихин:

— Ну гуси, это точно, питали их и поставили на путь истинный прочно, вот именно что гуси.

Т. Егерева:

— «Арзамас» — это этап литературных споров в России в начале XIX века, противниками литературными «Арзамаса» была «Беседа любителей русского слова» во главе с Шишковым. Шишков, кстати, тоже участник Отечественной войны 1812 года, был госсекретарем, он тоже очень важен...

Д. Володихин:

— Причем в гораздо больших чинах.

Т. Егерева:

— И в гораздо больших чинах, но человек уважаемый чрезвычайно. Так вот, Шишков и его товарищи считали, что русский язык должен развиваться при опоре на церковно-славянский корневой фонд. Они боролись против иностранных заимствований, в первую очередь, из французского языка, против галлицизмов, и ориентировались на высокий штиль, который был введен еще Ломоносом, вот эти вот три штиля: высокий, средний и низкий. А карамзинисты, вслед за Карамзиным, считали, что наоборот, заимствования, в том числе, из французского языка — важны, нужны для развития языка, они развивали средний стиль, они ориентировались на элегантность, гладкость, благозвучность языка...

Д. Володихин:

— На галантность языка.

Т. Егерева:

— Да, на то, как говорили и писали женщины из благородного общества, если бы они говорили по-русски, потому что в основном-то эти дамы изъяснялись по-французски. И вот этот круг вокруг Шишкова, «Беседа любителей русского слова», она сформировалась еще до Отечественной войны 1812 года, это 1811 год, это очень серьезное общество, оно издавало свой периодический орган — «Чтение в Беседе любителей русского слова». Вот у сторонников Карамзина не было какого-то своего объединения, по этому поводу Вяземский очень переживал и в письме к Тургеневу писал: «И отчего дуракам можно быть вместе? Посмотри на членов „Беседы“: как лошади, всегда в одной конюшне, а если выходят, то все заложены четверней либо цугом, и я, как осел, завидую, глядя на этих лошадей. Когда и мы заживем с вами и рука в руку, и душа в душу?»

Д. Володихин:

— В духе: «ну давайте же скорее объединимся».

Т. Егерева:

— И вот это случилось в 1815 году, благодаря постановке комедии Шаховско́го «Урок кокеткам» или «Липецкие воды». Шаховской — это член «Беседы любителей русского слова», он сочинил совершенно замечательную комедию, там был очень интересный сюжет, но главное, что среди второстепенных героев этого «Урока кокеткам» был балладник Фиалкин, который однажды, повстречавшись в темноте с банщиком и приняв этого банщика за мертвеца, стал ему говорить о том, что мертвецы очень способствуют развитию его поэтического вдохновения. «... В балладах, ими я свой нежный вкус питаю. И полночь, и петух, и звон костей в гробах. И, чу!.. все страшно в них; но милым все приятно, все восхитительно! Хотя невероятно». Понятно, что это была ирония в адрес Жуковского, который был выведен в образе балладника Фиалкина, и его баллады «Людмила», вот это все оттуда было взято.

Д. Володихин:

— Князь Шаховской ныне совершенно забытый литератор первой половины XIX века, а тогда-то он был довольно крупной фигурой, и отчасти этому способствовало то, что он находится внутри партии Шишкова, а отчасти то, что он был достаточно состоятельный человек, и у него были широкие возможности, сравнимые с тем, что было у Петра Андреевича Вяземского.

Т. Егерева:

— Это да. Но, кстати, он был довольно талантливый. И театр был полон, ложи блещут, успех в спектакле невероятный, а главное, что на этом спектакле присутствовал сам Жуковский и его друзья. Они сидели в третьем ряду кресел, и вот когда речь зашла об этом несчастном балладнике Фиалкине — в театре на несчастного Жуковского были обращено множество любопытных взоров. Естественно, что друзья, сидевшие рядом, были возмущены, ну и решили ответить Шаховскому, и на Парнасе началась литературная война.

Д. Володихин:

— Один за всех и все на одного.

Т. Егерева:

— Да. На Шаховского был обрушен липецкий поток эпиграмм, сатир, особенно развернулся на этом поприще князь Вяземский, вот его любовь к полемике, к литературным врагам здесь нашла свое полное выражение, он сочинил целый поэтический венок Шаховскому, сплетенный из девяти эпиграмм. А Жуковский писал, что «все вокруг меня воюют за меня, а я молчу». Ну и вот эта литературная война на «Русском Парнасе» как раз и привела к тому, что карамзинисты и друзья Жуковского решили объединиться, и они объединились в общество «Арзамасских безвестных литераторов», как они себя называли, или в «Арзамас».

Д. Володихин:

— Почему «Арзамас»?

Т. Егерева:

— Ну, потому что там среди сочиненных против Шаховского произведений было «Видение в некоей ограде», где было представлено, что в Арзамасе собрались как раз литераторы, и вот они слышали, как через стенку какой-то литератор жаловался на зависть по поводу талантов, ну и вот отсюда они решили назвать себя тоже «арзамасцами».

Д. Володихин:

— Иными словами, это такое нарочитое уничижение: «да кто мы? Никому непонятные неизвестные арзамасцы, люди тихие, провинциальные. Так только, приходится иногда отругиваться, ну когда уж совсем неприятно».

Т. Егерева:

— Да, причем они себя строили во всем противоположном «Беседе»: если «Беседа» воспринимала литературу как серьёзное занятие — арзамасцы воспринимали её как игру, если «Беседа» строилась как серьёзное государственное учреждение, а там были действительные члены, члены-сотрудники, они разделялись на четыре разряда на заседаниях, которые проходили в особняке Гавриила Романовича Державина на Фонтанке, посетители рассаживались по чинам, а дамы приходили в вечерних платьях, то арзамасцы подчеркивали равенство и арзамасское братство, они считали, что «Арзамас» собирается везде, и в чертогах, и в хижинах, и в салазках, и в санях, в общем, где собирается несколько арзамасцев, там и «Арзамас». Если у «Беседы» был председатель — Шишков, то у «Арзамаса» председателя не было, он всякий раз выбирался заново на каждое заседание, обязательно должен был носить красный колпак — память такая о Великой Французской Революции, но зато у «Арзамаса» был бессменный секретарь, и вот этим секретарем и был Жуковский.

Д. Володихин:

— Ну а кто входил в общество, помимо Вяземского и Жуковского, какие еще крупные фигуры?

Т. Егерева:

— Там было интересно, потому что туда входили поэты, это молодой Пушкин, Жуковский, Вяземский, Денис Давыдов. Туда входили будущие серьезные государственные деятели: Уваров, Да́шков, Блу́дов, Поле́тика. Туда входили будущие декабристы — Орлов и Николай Тургенев. То есть люди, потом разошедшиеся по разным политическим спектрам, например, Уваров и тот же Михаил Орлов и Николай Тургенев были вместе в «Арзамасе», чтобы пошутить, посмеяться, вместе обсудить какие-то литературные новинки. И все они, кстати, имели арзамасские прозвища, тоже взятые из баллад Жуковского, у Вяземского, например, было прозвище «Асмодей» — это старик с хвостом, с когтями, с зубами. Вяземскому это чрезвычайно нравилось, и он в переписке себя подписывал вот этим арзамасским прозвищем «Асмодей» прекрасным.

Д. Володихин:

— Вот же нравилось образованному русскому человеку побыть какое-то время нечистью. Ну что скажешь, аристократу во вкусе жизни не откажешь.

Т. Егерева:

— Там не только была нечисть, вот, например, Блудов имел прозвище арзамасское «Кассандра», он как-то предсказал близкую смерть беседчику Захарову, а он возьми и вправду умри, после этого Блудов стал «Кассандрой». А Пушкин имел арзамасское прозвище «Сверчок». Как вспоминал Ви́гель, прозвище такое очень провидческое, потому что, находясь в лицее, Пушкин оттуда поддавал свой звонкий голосок, вот как сверчок.

Д. Володихин:

— Ну и как долго это братство продержалось в состоянии совместного творчества? Насколько я понимаю, ведь друзья подпитывали друг друга, все эти дружеские беседы, игры, для кого-то было милое времяпрепровождение, и люди пойдут в политику, люди пойдут в мятеж, а кто-то от этого общения напитывался соками творческими, и для Жуковского, например, сама эта почва была очень важна в творческом плане.

Т. Егерева:

— Общество существовало два с половиной года, то есть 1815-1818 года, после чего многие арзамасцы разъехались, на службу были определены, например, Вяземский уехал на службу в Варшаву, но «Арзамас» продолжал жить в их памяти, в их переписке, многие, кстати, продолжали обращаться друг к другу по арзамасским прозвищам. Интересно, что внутри «Арзамаса», действительно, стали возникать разные представления, и «Арзамас» становился все более и более серьёзным, возможно, как раз из-за того, что туда пришли декабристы, которые не хотели, точнее, не могли шутить, видя, что в России есть масса социальных бед и язв. Вот, например, Орлов на вступительной речи в «Арзамасе», вместо того, чтобы посмеяться над «беседчиками» — да и потом, о чём над ними смеяться, там уже «Беседа» прекратила своё существование в 1816 году, уже и смеяться-то стало не над чем — он, например, произнёс пламенную речь о свободе. И декабристы говорили о необходимости издавать арзамасский журнал, интересно, что Вяземский их в этом поддерживал, он тоже рассматривал «Арзамас» как рупор своей общественной, литературной позиции, он даже придумал один из проектов арзамасского журнала, считал, что он должен включать в себя три раздела: нравы, политика, кстати сказать, и словесность.

Д. Володихин:

— Интересно, куда бы пошёл Орлов? Он, конечно, выступил с речью, я уж не знаю, как плач по покойнику во время свадьбы, был исключительно уместен в этом смысле, но тем не менее, так или иначе, ни Орлов, ни Тургенев, ни Уваров, ни Полетика не стали лицом «Арзамаса», и журнала, по-моему, так и не появилось.

Т. Егерева:

— Журнала не появилось, все закончилось только вот этими обсуждениями, и вот, кстати, Жуковский — это к вопросу о том, что дружба не всегда предполагает единство во взглядах — Жуковский был против такого журнала, если что-то издавать, он предлагал издавать только антологию, собрание сочинений, и без раздела политики, и без раздела литературной критики, вот здесь он тоже отличался и от Вяземского, и от Орлова с Николаем Тургеневым.

Д. Володихин:

— Василий Андреевич был разумный человек, ему совершенно не улыбалось ссориться с властью, потому что одно дело — материальные возможности Вяземского, который может в этом смысле рисковать, и совсем другое — возможности Жуковского, который и не богат, и не настолько знатен, и его вся будущность, в сущности, подвешена на волоске его творчества.

Т. Егерева:

— Да, хотя с 1817 года он входит в придворный круг, он становится учителем Александры Фёдоровны. И здесь тоже любопытно, что после «Арзамаса», это 1820-е годы, как раз политические позиции Вяземского и Жуковского, наверное, наиболее сильно расходятся вообще за весь период их дружбы, потому что у Вяземского это варшавский период его творчества, такой апогей его вольномыслия и радикализма, поскольку он видит, что Александр I не даёт обещанной конституции для России, и он пишет сатиры, у него такая гражданская лирика, и этого же он требует и от Жуковского, а Жуковский ему в ответ отвечает: «Светильник поэзии не должен быть зажигателем». Но и Вяземский не утихомиривается, он говорит: «Ты хвалишь добродетель, я ругаю порок».

Д. Володихин:

— Ну что же, вот два разных человека, но, как минимум один из них великий русский поэт, другой — как минимум очень крупный деятель литературы, и хорошо, что они дружили, поскольку они зажигали друг друга, взаимно дополняя. Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях историк литературы, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник музея-заповедника Остафьево — Татьяна Александровна Егерева, и я думаю, настало время нашего разговора разбавить благородной классической музыкой вновь, и вновь Пётр Ильич Чайковский, Дуэт Луизы и Полины на стихи Василия Андреевича Жуковского.

В эфире звучит музыкальное произведение

Д. Володихин:

— Ну что ж, прекрасный Дуэт Лизы и Полины. Дорогие радиослушатели, мы продолжаем с вами беседовать о взаимоотношениях Василия Андреевича Жуковского с князем Петром Вяземским и с Остафьевым, но наша последняя тема в рамках этой передачи довольно печальная. Василий Андреевич скончался первым, и Вяземскому осталось пытаться увековечить его память, и именно Пётр Андреевич Вяземский был первым, кто начал думать о том, что память столь значительного поэта, как Жуковский, память его друга должна сохраняться в поколениях и поколениях.

Т. Егерева:

— Да, их дружба не закончилась со смертью Жуковского в 1852 году, поскольку Вяземский видел свой долг в увековечивании памяти о своих друзьях, это было очень важно, это он думал и по отношению к Пушкину, и по отношению к Карамзину, ну и вот теперь так получилось, по отношению к ушедшему Жуковскому. Вяземский вошел в комитет по подготовке к публикации неизданных произведений Жуковского, и действительно было подготовлено к печати четыре тома: 10-й, 11-й, 12-й и 13-й, к 9-му прижизненному собранию сочинений Жуковского, в этих томах были опубликованы как произведения поздней лирики Жуковского, так и, очень важно: его религиозно-философские статьи, написанные прозой. Жуковский еще при жизни готовил их к публикации, но так и не опубликовал, опасаясь, что они не пройдут через цензуру, и вот Вяземский посмертно исполняет волю друга, и соответственно, эти произведения нашли своего читателя. Кроме того, Вяземский входит в комитет по устройству памятника на могиле Жуковского, Вяземский же очень много публикует документов, связанных с Жуковским, это их переписка, это документы «Арзамаса», публикует он их на странице журнала Петра Ивановича Бартенева «Русский архив», с которым он довольно тесно сотрудничал в 60-70-е годы XIX века, причем интересно, что эти публикации сопровождались вступительными статьями Вяземского, а это отдельные самостоятельные произведения, где Вяземский говорил о значении Жуковского не только как поэта, переводчика, писателя, но и как педагога в том числе. Например, Вяземский на страницах «Русского архива» опубликовал переписку Жуковского с великим князем Константином Николаевичем.

Д. Володихин:

— Ну что ж, для Вяземского это был долг памяти по отношению к другу и долг памяти по отношению к замечательному поэту. Для меня важно вот что: напомните, где находится могила Жуковского.

Т. Егерева:

— Жуковский умер в Баден-Бадене, но он просил, чтобы его похоронили подле Карамзина, поэтому прах его был перенесен из Германии в Россию и, соответственно, захоронен в Александро-Невской лавре рядом с могилами Карамзиных.

Д. Володихин:

— Вот здесь очень важный момент: Жуковский был связан многочисленными узами дружбы и творчества, с усадьбой Остафьево, и, конечно же, впоследствии, уже после Петра Андреевича Вяземского, через много лет после его кончины, начались попытки так или иначе увековечить память Жуковского, связанного с Остафьево. Прежде всего я имею в виду роль Сергея Дмитриевича Шереметьева.

Т. Егерева:

— Да, действительно, Сергей Дмитриевич Шереметьев.

Д. Володихин:

— Объясните сначала, кто это, потому что передача про него была давно.

Т. Егерева:

— Граф Сергей Дмитриевич Шереметьев был женат на внучке князя Петра Андреевича Вяземского, на Екатерине Павловне, и он считал себя продолжателем фамильных традиций не только Шереметьевых, но и Вяземских, вот это очень важно. А в 1898 году он купил Остафьево, до этого он еще купил знаменитый остафьевский архив, где хранилась переписка Петра Андреевича Вяземского с его выдающимися современниками, в том числе, с Жуковским. И свою роль Сергей Дмитриевич Шереметьев видел в увековечивании и в популяризации наследия русской усадьбы, русской усадебной культуры и наследия Вяземских, он хотел открыть в Остафьеве цикл памятников владельцам и гостям усадьбы, объединенных давней остафьевской дружбы, звезд давно разрозненной плеяды.

Д. Володихин:

— Не то что хотел открыть — он многое и открыл.

Т. Егерева:

— Первым в 1911 году он открыл памятник Карамзину, приуроченный к 100-летию со дня написания Карамзиным «Записки о древней и новой России». А в 1912 году он хотел открыть памятник Жуковскому, и это тоже юбилей — 100-летие написания «Певца во стане русских воинов», и именно к 1912 году он начал разрабатывать программу сельского культурного торжества, поскольку открытие памятника для него было очень важным культурным и даже научным событием, он приглашал ученых, они выступали с речами, приглашались местные жители, в том числе, крестьяне, то есть это было важное такое вот культурно-нравственное событие. Но когда памятник был заказан фирме «Кос и Дюр» — кстати, хорошая фирма, она все памятники делала в Остафьеве — при облицовке камень дал трещину, и соответственно, в 1912 году Шереметьев не смог открыть этот памятник, потому что пришлось переделывать сам монумент и приглашать гостей к неизвестной дате было невозможно, поэтому перенесли на год и открыли памятник Жуковскому в 1913 году вместе с памятниками Пушкину и самому Петру Андреевичу Вяземскому, вот так вот три друга там были увековечены. Сам памятник Жуковскому тоже очень любопытный, как писала пресса тех времен: «это чисто символический по своему исполнению памятник». Проект памятника разработал давний друг Сергея Дмитриевича Шереметьева, академик живописи Николай Захарович Пано́в. Памятник представлял собой обелиск из серого гранита на постаменте, постамент в пирамидальной форме. Вот на лицевой грани основания постамента был выбит портрет Василия Андреевича Жуковского...

Д. Володихин:

— Он в круглом медальоне.

Т. Егерева:

— Да, в круглом медальоне, его сделал Гвидо Нелли скульптор, по оригиналу Франца Крюгера. По бокам постамента были выбиты лебеди: лебедь плывущий, взлетающий, падающий и умирающий, и сам Сергей Дмитриевич Шереметьев выбрал запись на постаменте, вот те слова, которые были выбиты на каждом памятнике, это было очень важно, поскольку таким образом памятники перекликались друг с другом. И Сергей Дмитриевич Шереметьев выбрал цитату из последнего стихотворения Василия Андреевича Жуковского «Царскосельский лебедь». Интересно, что это стихотворение он прислал Вяземскому, Вяземский был очень тронут и сказал, что талант Жуковского не иссяк и продолжает искриться. И, соответственно, вот строки из стихотворения «Царскосельский лебедь», где Жуковский сам себя уподобляет этому старому лебедю, там и выгравированы на этом памятнике:

Лебедь благородный дней Екатерины

Пел, прощаясь с жизнью, гимн свой лебединый!

А когда допел он — на небо взглянувши

И крылами сильно дряхлыми взмахнувши, —

К небу, как во время оное бывало,

Он с земли рванулся... и его не стало.

Д. Володихин:

— Ну что ж, в те времена, ну чуть-чуть пораньше, появились стихи Николая Степановича Гумилёва, который к этой теме, открытой Жуковским, вернулся, и ему принадлежит строка: «Иннокентий Анненский, последний из царскосельских лебедей». Меня удивляет то, что памятники, которые созданы были до революции в Остафьево, они до сих пор стоят на своих местах, вот об их сохранности в советское время что можно рассказать, в том числе, о памятнике Василию Андреевичу Жуковскому?

Т. Егерева:

— Скажем так, стоят на своих местах памятники Карамзину, Вяземскому, Пушкину и Жуковскому, а есть еще пятый памятник Павлу Петровичу Вяземскому, он был установлен Сергеем Дмитриевичем Шереметьевым на круглую лугу перед усадебным домом, а после революции был тоже перенесен в парк на Марсово поле. Памятники эти уцелели, интересно, что в 30-е годы был момент, когда в усадьбе могли бы вновь открыть музей, и мы, наверное, догадываемся, когда это было — 1937 год, когда отмечали Пушкинский юбилей, и вот тогда общественность говорила о том, что в таком знаковом месте для Пушкина и для других поэтов русского Золотого века, может быть, стоит все-таки в Остафьево вместо санатория вновь открыть музей, и вот тогда редакция газеты «Вечерняя Москва» приехала в Остафьево, описывала, в каком состоянии находится парк, говорила о том, что эти памятники стоят без ухода, и потом эта публикация пришла в Государственный литературный музей, из Государственного литературного музея туда тоже приехал сотрудник Сергей Иннокентьевич Дараган, и он сказал, что нет, за памятниками ухаживают, их на зиму даже укрывают в чехлы, и за парком, кстати, ухаживают, но, конечно, он не в таком красивом состоянии, как был, когда там был музей и усадьба, но в целом, как писал Дараган, все-таки администрация их поддерживает, поэтому в советское время памятники поддерживались. Другое дело, что они лишились некоторых мелких бронзовых деталей, например, памятник Павлу Петровичу Вяземскому лишился на задней грани постамента выбитых слов основателей общества любителей древней письменности, ряда бронзовых деталей тоже лишился памятник Пушкину, сам памятник был заменен на другой, но в целом они сохранялись и в советское время.

Д. Володихин:

— Ну, слава богу, и сейчас посетители музея-заповедника Остафьево могут увидеть эти памятники, в частности памятник Василию Андреевичу Жуковскому. Дорогие радиослушатели, время нашей передачи подходит к концу, мне осталось сказать всего несколько слов: мы говорили о вещах чу́дных и чудны́х с Татьяной Александровной о дружбе двух литераторов, о веселых пирушках братства «Арзамас», о том, как Вяземский и Жуковский воевали, о том, как увековечивали память Жуковского, и вывод здесь можно только один сделать: понимаете, какая вещь, вот все это и называется культура. Дорогие радиослушатели, мне осталось от вашего имени поблагодарить Татьяну Александровну Егереву и сказать вам: спасибо за внимание, до свидания.

Т. Егерева:

— Спасибо большое, всего доброго.

---

Все выпуски программы Исторический час

• «Образы эпохи в романах Ф.М. Достоевского»
• «Современный русский историк Олег Куц»
• «Взятие Парижа в 1814 году»

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов