В этот раз мы были в гостях у Народного артиста СССР, главного дирижёра и художественного руководителя Большого Симфонического оркестра имени П.И.Чайковского Владимира Федосеева.
Мы говорили о творческом пути Владимира Ивановича, о музыке и об исполнении Рождественской оратории митрополита Илариона (Алфеева).
К. Мацан
- «Светлый вечер» на радио «Вера», здравствуйте, дорогие друзья, меня зовут Константин Мацан, и у нас сегодня очень необычная программа, потому что сегодня мы находимся не в студии Светлого радио, а в гостях у нашего собеседника. И наш собеседник, долгожданная для нас встреча, художественный руководитель и главный дирижёр Большого Симфонического оркестра имени Чайковского Владимир Иванович Федосеев. Добрый вечер, Владимир Иванович.
В. Федосеев
- Добрый вечер.
- Наше досье:
Владимир Федосеев родился в 1932 году в Ленинграде. Учился в Ленинградском музыкальном училище имени Мусоргского по классу баяна, а затем в Московском музыкально-педаг
К. Мацан
- Спасибо, что нашли время нас у себя принять. Всегда очень радостно приезжать в гости к кому-то, беседа, как правило, получается такая домашняя, очень открытая, я надеюсь, что мы сегодня нашим слушателям дадим возможность с вами познакомиться ещё раз. Еще раз услышать ваши слова. Я вот с чего бы хотел начать. В одном интервью вы сказали такую фразу, что вас спрашивали про Брамса.
В. Федосеев
- Да. «Любите ли вы Брамса», был такой концерт у нас.
К. Мацан
- Да, и вы сказали фразу, которая меня очень заинтересовала, вы сказали, что чтобы играть Брамса нужен жизненный опыт. И мне кажется, эта тема не только про Брамса, она, вообще, про то, какой опыт внутренний, может быть, мировоззренчески
В. Федосеев
- Ну, эта тема долгое время в России и в Советском Союзе не существовала как бы, она была закрытой или прикрытой, и мы, конечно, все верующие делали это все секретно, и я в том числе, поскольку я занимал пост очень важный и партийный, и, конечно, мое присутствие в церкви – это было нонсенсом, мне потом попадало, не только мне, всем, но все равно народу не запретишь, и я всегда был с религией связан очень близко, моя мама пела на клиросе в церкви.
К. Мацан
- Да, серьёзно? В те-то годы?
В. Федосеев
- Да, в те годы, но это все было полусекретно, но все-таки. Папа у меня был атеистом, антирелигиозный человек абсолютно, с мамой они не общались на эти темы, поэтому я все взял от мамы, и сам пришел к крещению уже в позднем возрасте, фактически, все было запрещено, у меня был такой пост, и уже где-то после 20-ти лет меня мама крестила в Москве в Болгарском храме, который в Москве стоит, вот я так пришел к вере, то есть раньше пришел в душе, но официально как бы позже, поэтому я повторяю, что эта музыка, эта культура, вообще, не существовала, она была запрещена, поэтому мне было очень жалко и я испытывал какие-то неудобства, что не высказать, что я хочу. Да и композиторов таких не было у нас, никто не решался, по-моему, написать какое-то сочинение, которое так проникновенно существует для Господа Бога. И вот Алфеев. Когда я встретил его в Вене, в русском храме, мы с ним познакомились, и я знал, что он пишет музыку, и сказал ему: «Владыка, давайте, это необходимо сейчас русскому народу, русской душе, вообще, без этого невозможно, без этого не может существовать наша жизнь». Я как бы призвал его к этому, и он стал, может быть, не только по моей просьбе, и у него это было в душе, и он писал сочинения, показал мне эти сочинения. Первое сочинение было «Страсти по Матфею», было написано, и я сказал, что я очень хотел бы это исполнить, и для меня это сочинение очень близкое, я знаю все о нем. Так пришлось, что мы поехали в Ватикан исполнять это сочинение, в Ватикане при Папе том еще. Я, конечно, боялся, как это будет встречено.
К. Мацан
- Это был 2007 год, если я не ошибаюсь.
В. Федосеев
- Да, 2007 год. И с русским хором «Страсти по Матфею», это произвело гигантский успех, все встали, все люди, которые совершенно не в нашей вере, поэтому я утвердил себя в том, что я должен играть эту музыку и доносить ее до наших людей, до нашего народа, это необходимо. Ну, вот с тех пор наша какая-то дружба такая творческая пошла-пошла, и я включаю уже в концерт сочинения Алфеева, и вот последний буквально 14-ого мы будем исполнять Рождественскую ораторию с детьми, поэтому для меня это необходимо. Конечно, Иоганн Себастьян Бах нам это все подарил давно-давно, но как бы мы немножко отстранились от этого. Вообще, вся русская музыка, она связана с религиозной музыкой, буквально вся, взять любого нашего гениального композитора: Мусоргского, Чайковского, который писал на этот сюжет. Так что тут нельзя скрывать это, это все должно быть открыто людям нашим, и я увидел, как много людей стали интересоваться этим, то есть отсутствие этой музыки долгое-долгое время, поэтому, конечно, для меня большая радость, что она существует. Конечно, этих композиторов немного, то ли еще не созрели, но это все важно для нашей души абсолютно, это помогает нам жить, помогает нам бороться, и для меня это стало настолько естественно, и для нашего оркестра, которым я больше 40 лет руковожу.
К. Мацан
- Вот вы сказали, что вся русская музыка так или иначе связана с религиозной темой, мы часто слышим эту правильную мысль, потому что, наверное, и вправду в этом невозможно сомневаться. И тем не менее есть вопрос, как это нам простым слушателям понять и уловить, потому что, да, есть, наверное, произведения, которые напрямую нас адресуют к этим темам, например, и Рахманинов, И Чайковский писали Литургии и Всенощные бдения.
В. Федосеев
- И Рахманинов, и Чайковский, да.
К. Мацан
- А вот, например, «Симфонические танцы» Рахманинова, опера «Евгений Онегин» Чайковского, там тоже это есть только как-то по-другому?
В. Федосеев
- Конечно, есть, и у Рахманинова все это есть, все это лежит, эти обороты, эти мелодии, эта душа, она вся там, может быть, она не обрисована словом просто не всегда, но все это – православие, это самая сильная вещь в мире, в котором мы живем. Конечно, она не всем угодна, наоборот, может, ее боятся, потому что слово православие только конкурирует с другими вещами, поэтому в любой музыке у Чайковского оно есть, у Рахманинова в избытке это есть, он весь соткан из этой музыки, у Мусоргского это есть, поэтому это не доставляет трудности принять это, слушать, ведь в словах все говорится, и в словах, и в музыке, я думаю, все мы в детстве получали от бабушек и от родителей это все, все мы слышим это, поэтому здесь не составляет никакой сложности принять это и стремиться на концерт, когда это начинает звучать.
К. Мацан
- Вы начали рассказывать о вашей юности. Юность – пора, во время которой очень важны учителя, фигуры учителей, есть учителя, которые учат профессии, а есть те, которые учат скорее просто мировоззрению жизни, а есть те, кто совмещает эти две вещи в себе, кого бы вы моги бы назвать своим учителем с большой буквы.
В. Федосеев
- Если брать мою профессию, допустим, у меня несколько учителей. Есть учителя, которые непосредственно меня учили, а есть учителя, от которых я ждал и видел, как они занимаются и принимал это. Того же взять Мравинского, который был великим дирижером, и я мальчишкой был, я просто просиживал на его репетициях, видел, что он делает, не всегда понимал, но с возрастом, с опытом начинал понимать это все, в общем, у меня были другие мастера, и западные тоже Караян, который возглавлял долгий период все дирижерское искусство, но были и конкретные. Мой первый учитель была женщина! Вера Ивановна, которая меня учила еще в училище дирижерскому искусству, я как бы видел себя в этом дирижёрском искусстве, не верил, что это возможно, что это сбыточное, но во всяком случае мои первые потуги, когда по Москве, по Ленинграду проходил оркестр духовой, я выбегал и бежал за последним музыкантом и старался дирижировать в этот момент. Поэтому учителя, они могут быть, а могут не быть , то есть образ, которых я очень любил и принимал, они меня и учили, а сам опыт жизни, общения с людьми, общения с западом, это когда я проникал в искусство других народов, в стилистику другого народа, я это все понимал, обобщал, переносил в Россию, наоборот, все, что в России, когда я уже был приглашен на запад, я брал и переносил туда, допустим, я возглавлял оркестр Вены 10 лет, и я две недели там работал, все привозил, что в России я имел, и опыт, и желание звук создать там, а оттуда я брал их стиль, их стилистику, их модус, вибрации теплоты, звука, у меня было такое взаимное питание, и это приносило большие удачи.
К. Мацан
- То есть мы можем говорить о некоей традиции или стилистике российской академической музыки и западной академической музыки?
В. Федосеев
- да, вообще, русской школы.
К. Мацан
- А как бы вы для нас, простых слушателей, сформулировали бы разницу?
В. Федосеев
- Ну, вы знаете, это трудно сказать так.
К. Мацан
- Лучше слушать, да?
В. Федосеев
- Лучше слушать, да или так, вот, допустим, возьмите пример русской нации, русская культура, Глинка – великий русский первый профессиональный композитор, который жил часто в Испании и там творил, испанцы его считали испанцем, то есть настолько он преображался и писал музыку, как испанец, это раз, пример. Римский-Корсаков – два пример. Ну, допустим, из современных, Свиридов, он писал на Бернста стихи романсы, Свиридов – наш композитор, но в Ирландии его считают ирландцем, потому что нет разницы между ирландцем и русским композитором, то есть наша нация, наша культура, наши люди имеют право проникать в любую чужую культуру, причем так проникать, что эта культура становится еще более, как бы сказать, более правильной. Так написала газета венская, когда мы играли Бетховена с нашим оркестром в Вене, в Австрии, она написала: «Да, Бетховен – это замечательно, это Бетховен, но более глубокий», вот такие реплики как объяснить. Конечно, были и критики, особенно в советское время, когда мы долго время не общались с западом, не выезжали на запад, то были и такие случаи, что газета писала: «Да, это симфония Шумана рейнская, но она исполнена как волжская». Таки были обидные критики, то есть наша культура, наш русский характер, не знаю, Бог создал нас так, что мы можем легко проникнуть в любую культуру, наоборот, я вам ни одного примера не приведу, с тем, чтобы немец проник в русскую культуру, такого нет, это будет профессионально, технично, но это не будет дух, этим мы отличаемся очень сильно от других народов, поэтому нас и любят, и не любят, завидуют нам, но культура наша всегда стоит на самой высокой планке в мире.
К. Мацан
- Это «Светлый вечер» на радио «Вера», мы сегодня беседуем с художественным руководителем и главным дирижёром Большого Симфонического оркестра имени Чайковского Владимиром Ивановичем Федосеевым. Давайте снова обратимся к моментам вашей биографии, у вас совершенно гигантский список людей, с которыми вам довелось работать. Для нас это небожители, это Лемешев, это композиторы: Хачатурян, Шостакович, Эшпай, Губайдуллина, Свиридов, мы на них смотрим, ну, в кавычках, как на иконы снизу-вверх, а вы с ними работали, какая из встреч, возможно, вам больше всего запомнилась, повлияла на вас, может быть, по-человечески больше всего, стала чем-то дорогим и важным в жизни?
В. Федосеев
- Несколько встреч, конечно, не одна. Сразу скажу, что встреча с Лемешевым для меня была таким… ну просто я стал другим, я стал по-другому понимать симфоническую музыку через его пение.
К. Мацан
- А как это произошло?
В. Федосеев
- Произошло это очень просто, мы, когда общались во время концертов, я его спросил: «Андрей Яковлевич, как вы чувствуете русскую музыку, ее исполнительство»
К. Мацан
- Можно я сейчас очень простой вопрос задам, может быть, даже наивный: вы дирижер с мировым именем, вам приходится или хочется просто взять в руки баян и поиграть для себя?
В. Федосеев
- Хочется. У меня были такие случаи, когда я отдыхал летом, когда я брал баян и просто играл, даже на свадьбах иногда.
К. Мацан
- Вот это да! Кому-то повезло.
В. Федосеев
- Да, было дело. Был приятель у меня Ведерников, он пел, а он тоже народный артист.
К. Мацан
- Знаменитый бас.
В. Федосеев
- Да, знаменитый бас, и мы с ним там у него на родине были, и мы выходили с баяном, и он там пел «Из-за острова на стрежень», а я играл.
К. Мацан
- Вот это был бы концерт, послушать бы такой.
В. Федосеев
- Да, так что это инструмент мой, который меня родил или сородил, не знаю, как сказать.
К. Мацан
- Вы сказали, на мой взгляд, удивительно важную вещь о том, что восприятие классической музыки, особенно музыки 20 века, наверное, требует усилия, и об этом, кстати, я встречал много философов и культурологов, которые говорят, что есть классическое искусство, которое легко и естественно воспринимается.
В. Федосеев
- Оно вечное, да.
К. Мацан
- И одновременно с ним существует современное искусство…
В. Федосеев
- Модерн.
К. Мацан
- …которое требует просто внутренних перенастроек. Требует себя как-то по-другому заставить воспринимать, иногда, в каком-то смысле, это нам нужно, чтобы понять Шостаковича и Прокофьева, которые по сравнению, допустим, со Свиридовым, ну, скажу, очень грубо, менее мелодичны, возможно, так вот. И вы говорите о необходимости усилия в том числе и для слушателя, и это на самом деле звучит таким контрапунктом, вообще, можно сказать со всей нашей жизнью, со всей нашей цивилизацией, которая, наоборот, нам предлагает, чтобы все было поудобнее, попроще, полегче, поменьше можно было напрягаться, а вы говорите, что нужно напрячься, нужно заставить себя пойти в концертный зал, а зачем?
В. Федосеев
- Чтобы узнать другой мир, обязательно! Человек не должен быть вечно расслабленным. Обязательно человек должен напрягаться, чтобы познать новый мир, новые ощущения абсолютно. И сразу это иногда не удаётся, дается это очень сложно, встречаешь какой-то такой противовес и ничего не получается, но, если ты напряжешься, заставишь… конечно, музыка, которая написана бездарным композитором, она сама отмирает, музыка сама отмирает, так сказать, зашел с успехом, пройдет несколько лет, и музыка плохая… жизнь сама ее отбирает. Хорошая музыка развивает человеческий ум, человеческую душу, вот Шостакович для меня — это гениальный композитор, это классик фактически, он классик, а что такое классическая музыка? Это вечная музыка, когда бы ты не прикоснулся это вечно, поэтому Шостакович сейчас в мире – номер один просто, это классик, хотя и прожив, так сказать, возраст 20 лет – я не понимал, 25 – я не понимал, так же в нашей профессии, иногда, вот сейчас, дирижер 20-тилетний может продирижировать «9 симфонию» Бетховена, он физически продирижирует, но он мало, что поймет, сам опыт жизни добавляете тебе, если ты имеешь талант, конечно, бездарность не поймет, поэтому обязательно. И вот приходит тот же Караян, который начал дирижировать там «3 симфонию» Брамса после 50-ти лет он только пришел к этому, поэтому возраст тоже играет роль, опыт жизни играет роль, и ты подходишь к этому сочинению, а в раннем возрасте тебе это, допустим, нравится, но ты не можешь понять, почему это так создано.
К. Мацан
- А до какого произведения вам пришлось дорасти в вашем опыте?
В. Федосеев
- Ну, дорасти до той же «9 симфонии» Бетховена. Вообще, «9 симфония» Бетховена, он же немецкий композитор, он наднациональный композитор, есть люди, о которых нельзя сказать – он немец или еще кто-то, это люди, которые создают мироздание в искусстве своем, но добираться до него очень сложно, можно охватить эту симфонию в 15 лет можно продирижировать, но ничего не понять.
К. Мацан
- Но не исполнить ее.
В. Федосеев
- Да, не исполнить ее, поэтому сейчас очень важно в нашем же искусстве… у нас иногда детей маленьких одевают во фрак, бантик ему дают, и у детей сразу зарождается эта, знаете, звездность, а он еще не готов. И вот родители сами часто очень портят, и человек теряет, вот ведь талант – это наказуемая вещь, если его не поправляешь, если над ним не работаешь, он исчезает этот талант. Либо ты ни с кем не связался, либо не попросил кого-то объяснить тебе, ведь даже у великих скрипачей или пианистов есть ассистенты, которые подправляют их, и он знает, что его этот человек, которого он знает, исправит. Конечно, нужно стремиться к большему.
К. Мацан
- На чье мнение вы опираетесь, когда нужно чье-то мнение, чтобы свой талант подправить?
В. Федосеев
- Ну, я-то опираюсь на публику, мне важна публика, если меня публика встречает и благодарит за что-то, совсем не музыкальная публика, то для меня это высшая похвала, значит я довел этого человека до понимания своей культуры. Для меня это публика, зал, который замирает, когда за спиной ты не слышишь ничего кроме тишины, думаешь: «Ага, вот», а иногда тишина возникает через 5 минут, а иногда не возникает, это значит, что, если ты чувствуешь, что тебя не слушают, значит ты не прав в чем-то, это такая психологическая вещь.
К. Мацан
- Это «Светлый вечер» на радио «Вера», я напомню, что у нас сегодня необычная программа, мы в гостях у нашего собеседника, а наш собеседник – художественный руководитель и главный дирижер Большого симфонического оркестра имени Чайковского Владимир Федосеев, меня зовут Константин Мацан, мы прервемся и вернемся к вам буквально через одну минуту.
К. Мацан
- «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается, меня зовут Константин Мацан, мы сегодня общаемся с Владимиром Ивановичем Федосеевым, главным дирижёром и художественным руководителем Большого симфонического оркестра имени Чайковского, и мы сегодня не в студии радио «Вера», а в гостях, на работе у нашего сегодняшнего собеседника. Хотел бы обратиться к оперному вашему репертуару. Я позволю себе начать с такого примера из личной жизни, я, когда был маленький, пел в детском хоре Большого театра, и нам наш дирижёр, перед тем как нас выпускать на сцену в опере «Пиковая Дама», говорил нам каждый раз: «Дети, подумайте, что сегодня вы, возможно, будете петь в главной опере русской опере, вообще». Это мнение одного человека, а если бы вас попросили назвать, допустим, одну оперу, по которой человеку, незнакомому с русской оперой, можно было бы познакомиться с ней? Какую оперу вы бы назвали?
В. Федосеев
- «Сказание о Граде Китеже».
К. Мацан
- Серьезно? Я не ожидал такого ответа, а почему?
В. Федосеев
- Это очень философская опера, конечно, там изображены такие наши образы, наших людей, для меня это опера одна из главных русских опер. Конечно, «Пиковая Дама», бесспорно, одна из лучших Чайковского. А вот Римского-Корсако
К. Мацан
- ЕЕ сегодня, по-моему, не очень часто ставят.
К. Мацан
- Не очень часто.
В. Федосеев
- А почему, как вы думаете?
В. Федосеев
- Вот мне сейчас предложили ее ставить «Ла-Скала».
К. Мацан
- Вот это да, итальянцам интересно.
В. Федосеев
- Итальянцам, да. Я на Западе делал с немецким режиссером, но он очень точно понял все, с русскими певцами, там пели певцы из Ленинграда. Был период, когда примадонны заказывали оперу, до революции, потом был период, когда дирижёры заказывали оперу, тот же Караян диктовал оперу, и в Зальцбурге, и все, а сейчас оперы диктуют режиссеры в кавычках, поэтому сейчас лучшей оперой для меня осталась опера в концертном виде. То есть первоисточник важен: музыка и певец, а режиссура сейчас занимается очень во многом таким провокаторским делом, не во всем, конечно, но во многом. Есть режиссеры гениальные, но их так мало, и, как правило, режиссеры не ищут в опере отправных точек, позиций, нет традиций. Мне тоже, к сожалению, пришлось дирижировать такими операми с режиссёрами, допустим «Иван Сусанин» - это русская опера, но, когда режиссер заставляет пить Сусанина из бутылки водку, я говорил, что такого не может быть, меня спросили: «А почему?», я говорю: «Водки не было в России, когда был Иван Сусанин». Вот такая борьба всегда, «Царь Дадон», допустим, и сейчас в опере на мотоцикле заезжал, так сказать, завлекательство, чтобы он там снял штаны или голый выйти, вот это главное сейчас, но это отвлекает от музыки, и это очень жуткая тенденция.
К. Мацан
- Тем не менее, наверное, это нормально, что художнику, режиссеру не хочется просто повторять какую-то классическую схему.
В. Федосеев
- Правильно.
К. Мацан
- А где искать тогда грань между следованием традициям и новаторством?
В. Федосеев
- Так это не новаторство, новаторство есть гениальное у режиссеров, но не за счет неправды, не за счет привлечения низких проб, есть новаторство, но все зависит от большого таланта, если он есть, хорошо. Режиссёр может все сделать, например, «Борис Годунов» в Германии – бомж играет Бориса Годунова, так тоже можно сделать, а публика ведь… ее можно научить и тому, и другому, и вот это большая ответственность на режиссерах, на музыкантах лежит, потому что нужно воспитывать публику, можно же показать голый зад, и все будут аплодировать, но это плохо, так что искусство должно воспитывать, и тоже телевидение. Тарелка телевидения висит в каждой деревне, и вот она все рассказывает, и пошлость, и все, поэтому важно воспитывать.
К. Мацан
- А вот смотрите, есть блестящие примеры оперных режиссеров в истории 20 века, есть Джорджо Стрелер, Франко Дзеффирелли, его кинопостановки оперные. Как вам кажется, что было у этих вот двух великих режиссёров, чего, возможно, нет у тех, которых вы критикуете вот в этом такте, подходе к музыке, к оперной режиссуре. Чего не хватает нам сегодняшним, чтобы сделать также как когда-то эти великие люди.
В. Федосеев
- Ну, просто великие люди кончаются, их больше, чем не великих, это просто так движется искусство, вот провал иногда. У нас нет сейчас Чайковского, Рахманинова, их нет, сейчас мы ждем. Хотя вот молодые люди, которые еще девочки и мальчики, они в будущем, может быть, будут, если их правильно воспитать, все время держать их в поле зрения, не давать им этой пошлости, то есть поколение уходит, провалы такие. Скорее всего будет еще Чайковский, потому что видно задатки у этих мальчиков и девочек, там есть эта другая категория людей, надо ждать и воспитывать, осторожно к ним относиться, потому что они могут пойти по легкому пути и все, талант их накажет, Бог накажет.
К. Мацан
- то есть, вам кажется, что мы сейчас на этой волнистой линии культуры скорее в нижней точке?
В. Федосеев
- Да, да.
К. Мацан
- Но начинаем подниматься?
В. Федосеев
- Но начинаем подниматься, особенно мы поднимаемся в провинции, не в Москве, не в столице это происходит.
К. Мацан
- А почему это происходит?
В. Федосеев
- Потому что там нет такой пропаганды, там отсутствует вот этот экран телевизионный, отсутствует столичность.
К. Мацан
- Там больше простой человеческой теплоты.
В. Федосеев
- Там больше теплоты, больше земли, больше крестьян, больше веры, и вот вера начинает воспитывать этих людей, потому что я очень много езжу, и лучшие концерты в провинции, в Саратове, в Казани.
К. Мацан
- В регионах.
В. Федосеев
- Да.
К. Мацан
- Правильно ли я понимаю, что задача воспитания публики, воспитания в высоком смысле, не назидательном таком, культурного просвещения, это слушать ваш общедоступный абонемент симфонический, куда люди могут за умеренную плату прийти и впитать классическое искусство?
В. Федосеев
- Эта идея к нам пришла после революции сразу, был такой период, когда выпустили общедоступные абонементы, то есть, во-первых, и по цене, и по музыке самой, мы сделали этот эксперимент, и результат был хороший, все абонементы продавались, и, конечно, делали музыку более понятную, и приглашались музыканты и солисты более известные, с талантом, поэтому эта идея нас согрела. Мы часто в концерты включаем произведения с текстом, то есть такое сочетание текста большого и музыки, это дает двойной результат. Мы играли «Войну и Мир» и 3 Бетховена, этот текст Толстого, когда соединяется с музыкой в великую силу – это больше для народа, они так больше понимают.
К. Мацан
- Концерты, которые вы упомянули, если я не путаю, был концерт благотворительны
В. Федосеев
- Да.
К. Мацан
- Симфонический оркестр имени Чайковского участвовал в таком благотворительно
В. Федосеев
- Я помню также концерт памяти Елизаветы Федоровны, знаете, это одна из линий нашей жизни обязательно, потому что музыка сама по себе милосердна, она призывает к милосердию, к добру, к любви, а если еще добавлять слова, то они укорачивают путь этот контакта с людьми, поэтому наш оркестр много играет малыми ансамблями в церкви, ездят в дальние города Подмосковья, где они играют, это доставляет большое удовольствие этим людям, так они общаются, они этого ждут, так что это в репертуаре нашего оркестра. Без милосердия, вообще, нельзя, по-моему.
К. Мацан
- Еще к одной теме биографической хочу обратиться. Вы в одном интервью рассказывали, меня очень тронул этот эпизод, о начале ваших отношений с вашей будущей супругой, когда она была вашим начальником, и вы, как руководитель оркестра народных инструментов, допустим, исполняли Моцарта в народной обработке, она вам говорила: «Какой же это Моцарт? Это не Моцарт».
В. Федосеев
- Да, правильно.
К. Мацан
-И потом вы в интервью добавили фразу, что она была права. Я в этом увидел какое-то гигантское смирение, то есть мужчина дирижер слушает чье-то мнение, вот да, женщина права, и вы уже много лет вместе с Ольгой Ивановной. Вот где черпать силы, вообще, нам, людям, чтобы быть готовым услышать вторую половину, даже смириться перед чем-то, что, возможно, по гордости или тщеславию тяжело принять?
В. Федосеев
- Ольга Ивановна, ее биография, по сравнению с моей, получила больше доступа к тому, к чему я шел с опозданием лет в 10-15, то есть мое образование музыкальное в связи с блокадой и баяном тормозило, я лет на 15 опаздывал. А она, ее папа был певец великий после Шаляпина, Скопцов Иван Михайлович, он 25 лет проработал в Большом театре, она была там тоже в детском хоре, она видела всех и Сталина, и всех, и она больше образовывалась, больше понимала и в культуре, и в музыке, а я был подчиненный, играл там в народном, а она была уже редактор, издавала программы. Конечно, я тогда хотел сыграть Моцарта на народных инструментах, но у меня ничего не получилось, конечно, стилистически я не овладел этим, естественно, не было большого опыта, естественно, чем я больше живу, тем больше я вижу другие ноты, в той же симфонии любой, думаешь каждый раз: Боже мой, почему я 40 лет не замечал этого, а она быстрее меня все поняла в семье музыкальной. Поэтому я, конечно, смирялся и думал действительно так, я действительно стилистически не понимал тогда Моцарта, потому что Моцарт – это гений, вот у нас все нормально, смиряться тоже надо иногда.
К. Мацан
- Вы сказали, что даже у великих скрипачей есть ассистенты, которые подсказывают.
В. Федосеев
- Конечно, которые подсказывают, оберегают, потому что когда большой талант, то можно и зазнаться, и уже превратиться в звезду, а звезда – это, вообще, очень редкое имя, надо тут его очень осторожно использовать.
К. Мацан
- Владимир Иванович Федосеев, художественный руководитель и главный дирижер Большого симфонического оркестра имени Чайковского сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». Помимо всех уже указанных нами ипостасей, есть у вас такая общественная нагрузка, как у члена Патриаршего совета по культуре. Тема эта: церковь и культура много дискутируется, для вас, как для дирижера, музыканта и православного христианина, где эта точка соприкосновения церкви и культуры, вся эта тема - это о чем сегодня?
В. Федосеев
- Вся музыка, вся произошла от церковной музыки, вся настоящая, тем более русская музыка произошла от церковной, ее корни в православной музыке и хоровой музыке, ведь Россия славится всегда хоровым искусством, а хоровое искусство – это объединение народа, это то, когда человек рядом с тобой стоит и поет, и чувствует тоже. Даже иностранцы поняли, что это одна из величайших заслуг русского искусства – пение в церкви. Для меня вся культура идет оттуда, поэтому я всегда призываю наших музыкантов как можно больше работать и играть в церкви, там, где Владыка Пантелеймон живет, мы с ним очень хорошо дружим, и мы с ним всегда делаем концерты, это дорого стоит, потому что это несет в себе такое содержание, из-за которого люди понимают, для чего они живут и как, это сейчас развивается с колоссальной быстротой. Это основа нашей всей культуры.
К. Мацан
- Очень интересные вещи, мне кажется, вы затрагиваете, когда мы говорим о церкви и культуре, нам это очень просто понять, как вот есть обособленная вещь – церковь, есть обособленная вещь – культура, вот как-то они должны между собой взаимодействоват
В. Федосеев
- Все идет от церкви, совершенно все там. Я не могу назвать ни одного русского композитора, который бы прошел мимо этого.
К. Мацан
- Часто под выражением духовной жизни понимают хождение в театры, на концерты, и, наверное, это верно, хотя в строгом смысле слова духовная жизнь – это то, что имеет отношение к религии, к церкви. Как вы видите это сочетание двух таких смыслов выражения духовная жизнь?
В. Федосеев
- Конечно, и театр драматический живет, и есть колоссальная связь слова и музыки, она незыблема, поэтому, конечно, нужно ходить туда, где ты получишь ответы на твои вопросы. Когда, допустим, мы делаем часто совместные проекты, «Иван Грозный», даже в Париже мы это делали, когда Петренко сидит на стуле и читает слова Ивана Грозного на русском языке, а мы играем музыку Прокофьева, даже во Франции французы в восторге, взрыв в зале, все встают, аплодируют. Конечно, сейчас в театр современный ходить нужно, только отбирать что-то, чтобы это не разнилось с музыкой, твоей культурой и церковью, сейчас Малый театр наш остается подлинным таким островком русской культуры, небольшим, к сожалению. Туда надо пойти и приять все чувства, какие там есть.
К. Мацан
- Вы сказали только что, что погружение через культуру, через музыку в мир церкви дает человеку возможность найти ответ на вопрос: «А кто я такой? Зачем я, вообще, живу?». В этом году вам исполняется 85 лет, в августе будем ваш юбилей праздновать. Всегда, когда возникает юбилейная дата, этот вопрос: кто я и чего я достиг, что еще у меня в планах, возникает. С какими мыслями в этом плане вы сейчас подходите к этой дате?
В. Федосеев
- Я стараюсь не думать об этой дате, но я просто заметил в своей жизни, что чем я старше становлюсь, тем больше я работаю, не наоборот. Для меня становится более интересным и то, и то, и то. У меня больше приглашений, я интерес проявляю в своем возрасте к работе, не все зависит от меня, от Господа зависит, но я стараюсь не думать о возрасте, а думаю о тех делах, которые я сделал, и я чувствую, что удовлетворен этими делами, поэтому для меня юбилей, не юбилей, как это называется, я, вообще, не люблю это слово, для меня это та отметка, та дата, когда я должен собрать людей, которые со мной работали долгие годы, мой дорогой оркестр, который я воспитывал, в котором был членом, я иногда считаю, что это мой детский сад был, сколько семей я создал в этом оркестре, соединил пары, которые по-другому бы никогда не встретились, а сейчас они семья, у них дети, это меня радует. Ну это дата и дата, я не хочу, чтобы это даже было очень отмечено, жизнь продолжается, а дальше кто знает, что будет.
К. Мацан
- Вот вы сказали о ближайших делах, о планах, которые предстоят, я напомню нашим слушателям, что 14 января в Крокус Сити Холле «Рождественская Оратория» Митрополита Волоколамского Иллариона Алфеева, которую будет исполнять Большой симфонический оркестр имени Чайковского под руководством маэстро Владимира Федосеева. Ну, мы столько сегодня уже сказали о музыке, я предлагаю под занавес нашей беседы нашим слушателям что-то предложить послушать в исполнении вашего оркестр. Что бы вы хотели в этот вечер, чтобы наши слушатели услышали.
В. Федосеев
- Вот меня спрашивали, что бы я хотел сыграть в свой юбилейный концерт где-то в декабре-ноябре, я хотел бы услышать 2 симфонию Рахманинова, которую я записал давным-давно, вот хотел бы фрагмент ее послушать, потому что для меня сам композитор является тем человеком, которым я всегда стремился быть, выражать великую любовь своей родине, великую скорбь о том, что он тут не присутствовал, вот вся любовь в этой музыке, он такой один из величайших композиторов, который утвердился в нашей среде.
К. Мацан
- Какую часть мы послушаем?
В. Федосеев
- первую.
К. Мацан
- Спасибо огромное за эту беседу. Напомню, это был «Светлый вечер» на радио «Вера», сегодня у нас был такой необычный разговор, мы не в студии находились, а в гостях у нашего собеседника. Наш собеседник – народный артист СССР, художественный руководитель и главный дирижер Большого симфонического оркестра имени Чайковского Владимир Иванович Федосеев. Спасибо за беседу.
В. Федосеев
- Спасибо вам.
К. Мацан
- С вами был Константин Мацан, и мы слушаем фрагмент первой части второй симфонии Рахманинова.
Звучит 2 симфония Рахманинова.
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (08.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 5 зач., II, 22-36
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Есть ли в наше время люди, подобные апостолам? Или же это служение — атрибут исключительно древней Церкви? Ответ на этот вопрос содержится в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
22 Мужи Израильские! выслушайте слова сии: Иисуса Назорея, Мужа, засвидетельствованного вам от Бога силами и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, как и сами знаете,
23 Сего, по определенному совету и предведению Божию преданного, вы взяли и, пригвоздив руками беззаконных, убили;
24 но Бог воскресил Его, расторгнув узы смерти, потому что ей невозможно было удержать Его.
25 Ибо Давид говорит о Нем: видел я пред собою Господа всегда, ибо Он одесную меня, дабы я не поколебался.
26 Оттого возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой; даже и плоть моя упокоится в уповании,
27 ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тления.
28 Ты дал мне познать путь жизни, Ты исполнишь меня радостью пред лицем Твоим.
29 Мужи братия! да будет позволено с дерзновением сказать вам о праотце Давиде, что он и умер и погребен, и гроб его у нас до сего дня.
30 Будучи же пророком и зная, что Бог с клятвою обещал ему от плода чресл его воздвигнуть Христа во плоти и посадить на престоле его,
31 Он прежде сказал о воскресении Христа, что не оставлена душа Его в аде, и плоть Его не видела тления.
32 Сего Иисуса Бог воскресил, чему все мы свидетели.
33 Итак Он, быв вознесен десницею Божиею и приняв от Отца обетование Святаго Духа, излил то, что вы ныне видите и слышите.
34 Ибо Давид не восшел на небеса; но сам говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня,
35 доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих.
36 Итак твердо знай, весь дом Израилев, что Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли.
Книгу Деяний апостольских иногда называют Евангелием воскресения. С такой силой в ней делается акцент на том, что Иисус Христос действительно умер и восстал из мёртвых. Эта мысль выходит на первый план не столько благодаря многочисленным рассуждениям, сколько деяниям апостолов. Другими словами, если бы не было Пасхи Христовой, ученики Спасителя не смогли бы совершить тех дел, о которых говорится в книге. Они не пошли бы проповедовать Евангелие. Скорее всего они просто перестали бы существовать как группа. Разбежались бы. Каждый пошёл бы по жизни своей дорогой.
Вместо этого мы видим небывалый энтузиазм и воодушевление. Не слишком образованные, провинциальные, без всякой финансовой и административной поддержки, вопреки запретам сильных мира сего, не обращая внимание на угрозу потерять свободу, здоровье и саму жизнь, апостолы говорят о Христе. О том, что Он воскрес. Само по себе это действие — яркое свидетельство истины их слов. Это яркое свидетельство того, что их вера живая. Её подпитывает мощный источник. Сердце апостолов будто наполнено огнём, жар от которого чувствуют и они сами, и о окружающие. Это энергия божественной благодати. Она побуждает учеников говорить о Своём Учителе, а людей слушать их и принимать всё сказанное с доверием.
Бог устроил человеческое существо таким образом, что, если Божественная благодать наполняет наше сердце, её невозможно скрыть. Её невозможно спрятать от окружающих и сделать своим личным достоянием. Она жаждет излиться наружу — побуждает нас делиться этой радостью с другими. И этому позыву невозможно противиться. Даже если существует угроза физической расправы или смерти, сила Божия такова, что её невозможно удержать. Древний пророк Иеремия очень красноречиво свидетельствует об этом: «Ты влёк меня, Господи, — и я увлечён; Ты сильнее меня — и превозмог, и я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо мною... И подумал я: не буду я напоминать о Нём и не буду более говорить во имя Его; но было в сердце моём, как бы горящий огонь, заключённый в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог». Не мог пророк не говорить о Боге своим соплеменникам. Несмотря на то, что они смеялись над ним и гнали его. Как говорил Христос в Евангелии, «Никто, зажегши свечу, не ставит её в сокровенном месте, ни под сосудом, но [ставит её] на подсвечнике, чтобы входящие видели свет».
Важный духовный принцип следует из этого. Если мы Божии, если Его благодать живёт в нас, мы не можем не свидетельствовать о Нём. Это не означает, что мы должны с каждым встречным говорить о Боге, доказывая истинность христианства. Внешне наша жизнь может быть волне обычной. Работа, семья, бытовые обязанности. Однако если человек стремится, подобно апостолам, не просто говорить о Евангелии, но исполнять Его, жить им, искать волю Божию и служить своим ближним, даже самые привычные и рутинные дела, которые он совершает, преображаются. Господь наполняет каждую нашу мысль, каждое наше слово и поступок светом Своей благодати. И так делает нас живыми свидетелями и проповедниками Своего Небесного Царства.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Путь к священству». Иеромонах Давид (Кургузов)
У нас в студии был клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань иеромонах Давид Кургузов.
Наш гость рассказал о своем пути к вере и о том, как после работы программистом и эстрадным режиссером пришел к решению стать монахом и священником.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
Константин Мацан:
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником Святой Пасхи. Это «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. В студии приветствуем вас мы, Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— И я Константин Мацан. Добрый вечер. А в гостях у нас сегодня иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. Добрый вечер.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Здравствуйте.
Константин Мацан:
— Я вам, отец Давид, напомню и нашим слушателям, что в этой программе, которую мы по вторникам в восемь вечера с Кирой на волнах Радио ВЕРА ведем, мы говорим со священником о его пути к вере и в вере, о том, какая цепь событий привела к тому, что человек, мужчина, дерзает служить алтарю и видит это своим главным и единственным служением. Это всегда, как нам кажется, путь вопросов, путь поиска, иногда сомнений или преодоления каких-то сомнений. И, наверное, на этом пути есть не только вопросы, но и ответы. Какие размышления, какой опыт о Боге, о жизни, о церкви на этом пути возникал, это очень интересно. И нам представляется, что это может войти в резонанс с теми вопросами о жизни, которые есть у наших слушателей. А они разной степени церковности, кто-то уже ходит в церковь, кто-то, может быть, только присматривается к религиозной традиции со стороны. Вот об этом поговорим. Мы до начала нашей программы с вами начали уже о вашей биографии рассуждать, вы стали рассказывать. Там виражи крутые, достаточно сказать, что по первому образованию вы программист, а по второму — режиссер эстрады, вы закончили ГИТИС эстрадный факультет как режиссер. Если переход из программирования в творчество в принципе не такой уж редкий в нашей жизни, то ваш следующий переход после эстрадного факультета ГИТИСа через какие-то, видимо, этапы к священству и к монашеству — вот это уже вираж. Это уже само по себе интересно. Расскажите, как это получилось, каким путем вы в этом смысле шли, на какие важные, может быть, вехи и этапы этот путь для вас распадается.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, в конце обучения, это был четвертый-пятый курс, всего пять лет всего мы учились...
Константин Мацан:
— В ГИТИСе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Четыре года актера и пятый год режиссера. И на четвертом курсе как-то так сложилось, что я стал замечать явно, что Бог принимает личное участие в моей жизни. Встречались какие-то люди, появилась одна театральная постановка по христианским мотивам. Мой друг, тоже выпускник этого же факультета, Читрани Николай поставил с нами по книге «Школа для дураков» Саши Соколова спектакль, «Те, кто пришли» мы его назвали. Он длился четыре часа, три отделения, ни разу не уходишь со сцены, такой современный был спектакль. И там было очень много христианских смыслов, там были даже цитаты из апостола Павла. И уже стал, я помню, о чем-то задумываться и стал видеть, как совершенно из ниоткуда в моей жизни появляются люди точно, как мне нужно. Совершенно ясно я понимал, что это невозможно, я не мог бы это сделать сам по какому-то заказу. В очередной раз сел и крепко задумался, что, наверное, я бы хотел с Богом как-то познакомиться.
Константин Мацан:
— А до этого вы никакого отношения к религиозному мировоззрению не имели?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— До 27 лет я абсолютно трезво считал, что все священники это толстые негодяи на больших черных джипах, которые обирают народ, а церковь это какая-то организация по тому, как этот весь отъем денег у населения официально оформить.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас многие у радиоприемников стали прислушиваться особенно к дальнейшему ходу нашего разговора.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это была ясная формулировка, это был ни какой-то стереотип. Понятно, что, может быть, из интернета, но тем не менее. Некое воспитание, конечно, большей частью заложила мама. Когда я задумывался, я думал, что что-то, наверное, есть. Были какие-то маленькие попытки всяких практик, думал, читал какие-то книжки, может быть, больше про восточную религиозную традицию. Но когда уже сел и понял, что Бог лично принимает участие в моей жизни, я крепко задумался, и сложилось несколько важных вещей. Первое: мама все детство нас возила по Золотому Кольцу, хочешь — не хочешь два раза в год мы ехали во Владимир, Суздаль, Переславль-Залесский. Очень забавно, как она все время вспоминает: помнишь, когда тебе было два года... Я говорю: мама, это невозможно вспомнить, когда мне было два года. Видимо, это пространство храма, иконы. Мы раз в год обязательно ходили смотреть иконы Рублева в Третьяковскую галерею. Это было обязательно.
Кира Лаврентьева:
— Интересно.
Константин Мацан:
— То есть мама была человеком церковным?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она воцерковилась позже.
Кира Лаврентьева:
— Она была культурным человеком.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она все время искала, всю жизнь, и всю жизнь, что она живет в Москве, даже еще в Подмосковье когда жила, она ездила смотреть иконы Рублева. Это у нее была такая тяга, просто она была не оформлена, но этот культурный аспект вообще не был никаким препятствием. Когда я первый раз зашел в храм, чтобы в каком-то смысле молиться Богу, у меня не было какого-то препятствия от обстановки. Немножко стыдно было перекреститься по первой. А иконы, архитектура — совершенно никаких проблем. Потом эти христианские смыслы и спектакли. А потом я понимал, что я крещенный человек, в шесть лет меня крестили в 91-м году. Один из ста я был крещенных.
Константин Мацан:
— У меня та же история в том же году.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Храм Всех святых на Соколе, довольно известный храм, я помню, что мы с братом, ему было одиннадцать, мне шесть, вышли во время крещения, потому что ничего не понимали, идет совершенная не ясная процессия. И когда пришло время окунать в купель, бежали за нами на улицу, чтобы нас забрать. Это сыграло свою роль. И эти встречи. Еще была такая мысль, что Церковь на Руси существует тысячу лет и уже неоднократно ее пытались каким-то образом разрушить, то внешними, то внутренними силами. Я подумал, что, наверное, надо с Церковью познакомиться поближе. И первое, что я сделал, я начал поститься. Проходил Великий пост, и как человек высокоорганизованный, я решил согласно монастырскому календарю пройти этот пост. Открыл его записал, надел крестик, церемониально, заходя в какое-то кафе, спрашивал, есть ли у вас постное меню, пожалуйста. Когда увидел у какого-то моего собеседника крестик на шее, а он ел что-то непостное, я очень акцентировано делал ему замечание. Ужасное фарисейское поведение. Посередине поста даже умудрился попасть первый раз на богослужение, это была литургия Преждеосвященных Даров на Подворье Троице-Сергиевой лавры на Цветном бульваре, шесть часов, ничего не понятно, очень долго. Я то сидел, то стоял, то выходил, то еще что-то, но мне понравилось. Может быть, кстати, я понимал, что происходит что-то мне близкое. Я понимаю, что вообще богослужение в православной церкви выросло в чем-то из каких-то античных мистерий, в том числе. Мне понятна механика, как режиссеру.
Константин Мацан:
— А смотрите, важный момент. Вы так легко сказали, что в какой-то момент события стали легко происходить, все одно к другому как будто подходит, и это дает идею, мысль того, что Бог здесь действует. Но можно же все это и без Бога было бы проинтерпретировать. То есть была, видимо, настроенность сознания на то, чтобы, через идею Бога, через участие Бога это объяснить. Ведь это вовсе не обязательно. Или и в правду что-то заставляло вас подумать, поверить, что именно Бог, Личность здесь действует, что это не стечение обстоятельств? Или это чувствовалось как-то, что возникает кто-то новый в жизни, а не просто стечение событий?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— На тот момент я могу так вспомнить, мне кажется, я стал потихонечку встречаться с отдельными частями Евангельского учения. И их высота показалась мне совершенно невозможной и безличностной. Не может человек подставить другую щеку, исходя из каких-то будущих выгод. Я вот сейчас смирюсь, и вселенная мне пошлет...
Кира Лаврентьева:
— Вселенная.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Она же такая добрая, пошлет что-то, что мне поможет в жизни. То есть эта высота, которую я не встречал нигде и никогда, противоречила всему, что происходит вокруг. Как это вообще возможно? Зачем это делать? И я понимал, что это безличностно невозможно. Это только возможно в каком-то общении человека с Богом. Я тогда никак не мог его называть, даже боялся как-то обратиться. И этот первый пост я не обращался к Богу, вообще никак не молился, ничего не делал, даже не крестился — ничего. Я просто соблюдал определенные правила питания. Наверное, эта мысль была самая главная. Самое главное событие, которое произошло, которое вообще все перевернуло — это была Пасха.
Константин Мацан:
— После того первого поста.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно верно. Я все время жалею, что много людей приходят к Богу оттого, что у них произошла какая-то трагедия, болезнь, утрата близкого, что-то такое. Наверное, Бог видит мое малодушие и привел меня в церковь через радость. Не было никаких событий. Когда люди узнают, что я монах, священник, особенно раньше, когда я был чуть-чуть моложе, говорят: а что случилось? Все прекрасно. Я пришел на первую Пасху, подумал, что я постился, мне надо как-то завершить этот пост. Как-то. И решил, что надо сходить на ночную службу в храм. Это Благовещенский храм в Петровском парке покойного отца Дмитрия Смирнова. Я первый раз в жизни его тогда увидел. С точки зрения обычного человека это было ужасно, было душно, много людей, ходила какая-то бесноватая между людьми, заглядывала всем в глаза в широкой шляпе с белыми полями. Все плохо.
Кира Лаврентьева:
— Как режиссер вы все это, конечно, тонко заметили?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, конечно, я же смотрю, кто где движется, что делается. Это автоматически происходит, даже сейчас, может, даже к сожалению. Но в конце, даже в середине этого процесса, а во время службы отец Дмитрий вышел и что-то грозно с амвона всем говорил, я, к сожалению, не слышал, далеко очень стоял, но я вдруг понял одну мысль, самую главную, — я дома.
Кира Лаврентьева:
— Потрясающе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я даже хотел дерзнуть пойти причаститься Святых Христовых тайн, ничего не понимая, три раза вставал в очередь, складывал ручки на груди, пытался петь тропарь Пасхи, не понимая до конца, что там за слова, и три раза выходил, думая, что-то я не то делаю. И понял, что там истина, там Тот, с Кем я хочу быть, мне надо туда. И дальше этот процесс пошел как по маслу.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, мы еще раз поздравляем вас с праздником Светлого Христова Воскресения. Христос Воскресе! Сегодня у нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Как символично мы сегодня в нашем разговоре тоже подошли к Пасхе и к входу в лоно святой Церкви отца Давида, и это действительно чудо. Как дальше продолжался ваш путь? К причастию, как я понимаю, вы не подошли?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нет. Слава Богу, не дерзнул. Причем, там были знакомые мои люди, это было в районе, где я вырос практически. Метро Динамо, а я вырос на метро Аэропорт.
Кира Лаврентьева:
— Это где отец Дмитрий Смирнов покойный как раз был?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно, он самый. Самый ближайший храм это был для меня. Потом у меня встал вопрос, что делать дальше, он встал ребром. Я думал, все я понимаю, что дом здесь, что нам делать? Естественно, пошел разговор о том, как первый раз исповедоваться. Мой друг подсказал, есть такой священник отец Александр Борисов, он на протяжении лета, или может быть не только лета, вечером в пятницу принимает всех желающих, доступный батюшка, кто с вопросом, кто с исповедью. Так как, наверное, не было больше никаких вариантов, я в один из пятничных вечеров, предварительно что-то почитав, написав небольшой списочек, к нему пришел. Он совершенно не пытался никак меня вразумить, просто сказал: вот это надо читать. После этого была первая подготовка ко причастию. Наверное, я не могу сказать, что это было какое-то особое впечатление, потому что Пасха уже была до этого, потом это стало некой нормой. Причащаться я стал практически сразу каждое воскресенье, это стало чем-то совершенно необходимым в жизни. Без этого невозможно было жить.
Кира Лаврентьева:
— Как на все это ваше окружение отреагировало?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Так как человек, который быстро воцерковляется, пытается всех окружающих заставить заняться тем же самым, некоторые мои друзья хотели отвести меня к психиатру либо к какому-то такому специалисту, говоря, что ты в секте, все с тобой понятно, надо тебя лечить. Потому что ты начинаешь всем эту радость пытаться передать и говоришь достаточно резко. Ты же познал истину, надо всем ее донести. В той сфере, в которой я тогда работал, а это организация, режиссура мероприятий частных, больших, разных, это достаточно контрастно выглядело, везде ты начинаешь искать повод заявить что-то из того, что ты узнал.
Константин Мацан:
— Помиссионерствовать.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. И поэтому первый год прошел с боями. Мама моя, тогда еще не воцерковилась, она не очень приняла то, что происходило. Она через год-два воцерковилась и тогда...
Кира Лаврентьева:
— То есть вслед за вами.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, но я не повлиял никакими своими словами. Наверное, сам факт повлиял как-то на нее, что это произошло. И, наверное, она из-за этого задумалась, в разговоре это звучит так, по крайней мере. И потом постепенно сами собой стали шаги складываться. Естественно, когда молодой мужчина, тогда мне было 28 лет, встает вопрос о семинарии, наверное, ты сможешь стать священником. Практически все молодые мужчины или ребята, все такого возраста, скажем, старше восемнадцати, и, наверное, до пятидесяти, задают себе вопрос: наверное, ты сможешь стать священником. Потому что священников у нас нехватка в Русской Православной Церкви.
Константин Мацан:
— А этот вопрос для вас изнутри рос, или человек, попадая в окружение, молодой верующий...
Кира Лаврентьева:
— Горящий неофит.
Константин Мацан:
— Да, горящий, почему бы не в семинарию, не в священство. Сразу по умолчанию предполагается, а куда еще, только туда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это с двух сторон. С одной стороны, об этом говорят, а с другой стороны, появляется некая тяга к богослужению. Я практически сразу в себе это обнаружил, я очень быстро научился читать на церковно-славянском языке. Следующий пост меня потерпели мои, как назвать этих любезных людей — клирошане. Я-то не был, а они были, они давали мне читать псалтирь на Великий пост, но это было ужасно. Но они меня терпели пару недель, потом достаточно быстро стало все получаться. Тяга у меня точно сразу появилась, она до сих пор не остывает, это, наверное, это был один из поводов задуматься о монашестве серьезно. Эта тяга с одной стороны, непосредственно каким-то предметом, потому что хочется быть перед престолом Божиим, какое-то необъяснимое желание, хочется находиться внутри этого пространства, когда оно не наполнено ничем, кроме славословия Бога, молитв покаяния, спокойствием людей, их личной молитвой, соединенной с церковной. Все это, наверное, одно из лучших дел, которые по моей душе. Наверное. И плюс об этом говорят, напоминают тебе все время: ой, наверное, был бы хороший батюшка. И в этом ты находишься все время. Поэтому мысль сама собой появляется.
Кира Лаврентьева:
— Тут отец Давид, какая грань, у вас же очень хорошая профессия была. Вы же уже были состоявшимся человеком, вам не было ни 17, ни 18, вы не думали о выборе жизненного пути.
Константин Мацан:
— Даже не 19.
Кира Лаврентьева:
— Выбор жизненного пути, как некая проблема, вообще не стояла в вашей жизни на тот момент.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно.
Кира Лаврентьева:
— Поэтому вот тут-то и вся загвоздка, как вы отошли от такой хорошей успешной профессии, в которой вы были не последним человеком, как вы отошли от этого, полностью отказались? И мало того, что вы стали священником, вы же монахом стали — вот гвоздь нашего вопроса, нашей программы сегодняшней?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Кстати, как интересно, когда отказываешься от этой профессии, от жизни в Москве, достаточно сыто живешь, и приходишь в православную церковь, и вдруг твой стереотип, что все священники богатые, толстые негодяи на больших черных джипах...
Кира Лаврентьева:
— Развеивается моментально.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Абсолютно разбивается.
Кира Лаврентьева:
— Особенно, если по России поездить, посмотреть, как живут священники, с поминального стола питаясь, и собирая по копейке на ремонт храма.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Наверное, внутри работы произошел такой перелом. Так как режиссер эстрады и вся эта профессия подразумевает большое количество неоправданного праздненства, это постепенно стало так неинтересно. Я все время в этом что-то искал, я помню, что пытался наполнить смыслом какие-то эстрадные постановки, праздники. Но когда ты с начала октября по конец февраля какого-то года каждую неделю говоришь: с Новым 2013 годом! Или что-нибудь такое. А потом ты приходишь на литургию или открываешь Евангелие или молитвослов, и там какой-то смысл, а здесь он не очень находится. Наверное, это постепенно стало вытеснять, и я просто перестал понимать, что я делаю и зачем, и деньги перестали играть какую-то роль. Был какой-то страх, как же я откажусь от работы. Именно поэтому так получилось, что я оказался в Сызрани, потому что я не мог отказаться от работы. Московские духовные школы на заочное брали только либо уже священников, либо монашествующих. А я вроде и молодой, мог бы поучиться на очном, но я не стал, поэтому поехал учиться в Самару по знакомству. Наверное, нет такого красивого момента, что я отказался от всего. Просто мир стал терять свой смысл: а зачем? Зачем слушать вот эту музыку. Мне иногда попадается, что я слушал в студенчестве, думаю: зачем я вообще этим занимался? Все так неинтересно. На страницах Евангелия, внутри богослужебных текстов, в участии в социальных делах, в участии в каком-то чужом горе столько насыщенности, столько наполненности. Например, люди спросят: смотрите вы какой-нибудь сериал? У нас монастырь в городе, каждый Божий день к нам приходит какой-то человек с совершенно тупиковой ситуацией, полностью. Зачем мне какие-то выдуманные истории, если я постоянно нахожусь в том, что у людей такие проблемы.
Константин Мацан:
— Это как-то, по-моему, одного митрополита пригласили посмотреть филь Николая Досталя «Монах и бес» про жизнь монаха в монастыре, и митрополит ответил: да нет, я смотреть не пойду, я этот фильм и так каждый день смотрю у себя в монастыре просто по жизни — монах и бес.
Кира Лаврентьева:
— Так и есть. Мы, конечно, не будем спрашивать о тайнах внутреннего выбора, Промысла Божия.
Константин Мацан:
— Ну, а все-таки спросим.
Кира Лаврентьева:
— Прикровенная история. В нашей программе крайне сложно иногда эту черту соблюсти, не переборщить с вопросами. Отец Давид, этот выбор радикальный действительно осуществился потому, что кроме Христа и церкви вам перестало быть что-то интересным. Правильно я понимаю наш разговор?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это было бы смело так говорить.
Кира Лаврентьева:
— Зато это правда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Что насколько святоотеческим был выбор. Наверное, толчком был следующий эпизод. Почти когда мне исполнилось 30 лет, на тот момент я уже уехал из Москвы к другу священнику в Подмосковье, чтобы помогать ему восстанавливать приход, был там три года. Я уже учился в Самарской семинарии на заочном, ездил на учебу и все время задавал себе вопрос, надо как-то определиться, либо жениться, либо монашеский путь. Достаточно утомительно, появляется на приходе какая-нибудь молодая барышня в длинной юбке, глазки в пол, такая кроткая. Тогда я еще не знал, что, по святителю Василию Великому, миловидность обманчива, а красота суетна — эту истину надо юношам вешать над выходом из дома или из своей комнаты обязательно. Ты все время, раз в несколько месяцев ты влюбляешься или какие-то переживания романтические испытываешь. Мне это очень надоело, и я сказал: давайте этот вопрос как-то решать, надо понять, либо жениться, либо все-таки монашество.
Константин Мацан:
— Вы сказали это кому?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Священнику, у которого я был, который мне помог в Самарской семинарии, меня туда наставил, что мне надо туда. Он помог, сказал: хорошо, давайте решим тогда, что надо попробовать монашескую жизнь. Я же не был до этого ни разу в монастыре, не жил, не послушался. И меня отправили в Сызранский монастырь, месяц побыть, посмотреть, что как. И оказалось, что это опять что-то родное и опять же дома, и все замечательно. Не в смысле, что какой-то курорт. Ты самый последний человек, тебе надо со всем смиряться, вроде как ты образованный из Москвы, такой весь умный. Сызрань. А это дом. И это очень повлияло на выбор.
Константин Мацан:
— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в Сызрани. У микрофона Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, Христос Воскресе!
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Кира Лаврентьева:
— У нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Мы сегодня говорим о пути к священству и к монашеству отца Давида, и разговор этот необычайно интересен, как нам кажется.
Константин Мацан:
— Как мама среагировала на такое увлечение монашеством?
Кира Лаврентьева:
— Радикальное увлечение.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Я не ставил ее в известность, если честно.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Принимая иноческий постриг, я ее не предупредил. Я знал, что я не готов к этому разговору. На тот момент она уже была воцерковленным человеком, она вообще стала очень верующим человеком. Но я понимал, что для нее это очень тяжелое решение. Тем более представлял себе картину, что все, мы расстаемся навсегда. Сейчас я стараюсь ее достаточно часто навещать по разным поводам, то Рождественские чтения, то еще что-то. Поэтому она говорит потом, что я чувствовала, что что-то происходит, но разговор состоялся после. И это какая-то радость сквозь слезы, катарсис, выражаясь театральным языком. То есть она это полностью приняла сейчас, естественно, немножечко хвалится этим в среде своих друзей церковных, что вот у нее сын священник, монах. Но это был процесс. Когда был переход, она восприняла это с трудом, но с радостью.
Константин Мацан:
— А был момент, когда первые неофитские розовые очки спали и начались?.. Как сказал один мой знакомый священник про другого молодого на тот момент, только-только рукоположившегося священника, который по сорок минут исповедовал каждого к нему пришедшего. И опытный священник на это сказал: это пройдет, у него еще просто поповские будни не начались.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Я не помню этого момента. Я сейчас сравниваю с тем, что ты испытываешь в начале священства. Есть разные воззрения на то, что Бог дает какую-то излишнюю благодать, чтобы ты мог нестись, летать и все делать. Я думаю, что Господь очень доходчиво мне объяснил, что надо немножечко сбавить болезнь спины и поэтому нет никакой возможности исповедовать людей целыми сутками, надо себя немножко беречь, потому что можно потом и не встать. Я думаю, это такой технический у нас с Ним был разговор, Он знает, что я человек конкретный и мне надо конкретно объяснять: это делай, это не делай. И Он меня так вразумил, это, может быть, не духовный момент был, но, мне кажется, очень доходчиво.
Кира Лаврентьева:
— Кстати, отец Давид, в этом смысле сразу у меня вопрос возник один. Вы сказали, что вы вообще принимали решение о монашестве, я так понимаю, что это был ваш духовник, с человеком, который помогал вам устраиваться в Самарскую семинарию. Мы знаем, что есть несколько разных видов окормления, есть Лаврская традиция отца Кирилла Павлова, есть еще разные традиции, есть строгие, есть нестрогие. Вы так упомянули, что вы человек конкретный. Получается, что вам ближе конкретные благословения, конкретные указания? Или нет? Или вам скажут, делай, как делал отец Кирилл Павлов. Его спрашивают: батюшка, как мне поступить? А он говорит: а ты как хочешь поступить? Вашей душе, как ближе и как ближе вашей пастве, которая ходит к вам на исповедь? Какая традиция ближе вам в исповеди других людей? Что логично?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Думаю, что и мне и людям, которые считают, что я могу что-то посоветовать, все-таки надо давать свободу. Наверное, в этой конкретике, скорее, это мои личные отношения с Богом, не в смысле, что я требую от Него что-то конкретное.
Кира Лаврентьева:
— Я понимаю, о чем вы говорите.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Но этот разговор наш с Ним происходит через конкретные события. В течение жизни, когда я сейчас вспоминаю, что происходило, я понимаю, что все событийно.
Кира Лаврентьева:
— Все очень четко.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Режиссер, что поделать, профессиональная деформация. Но в разговоре с человеком нужно давать свободу. Когда я думал, что я хочу в монастырь, отец Иоанн Депутатов из Шатуры не говорил, что я выбираю тебе, благословляю, такого не было. Мы думали, даже был какой-то жребий, думали, в какой монастырь. Но как-то так случилось... Я помню, он меня сам спросил, вы мне доверяете, если я вам скажу, куда ехать? И мой был выбор, доверять, не доверять. Я мог сказать, что нет, я хочу в Оптину, там такие старцы, меня всему научат. Он меня спросил, я помню этот разговор: вы доверитесь моему выбору. Я сказал, что да, я доверюсь. И доверился. У нас почему-то такая есть школа, что должна быть какая-то инструкция, что священник это человек, который тебе дает пророчество, что не священник это человек, который эти пророчества должен воспринимать и выполнять. Это очень часто происходит.
Кира Лаврентьева:
— Знаете, отец Давид, все-таки тут традиция исихии, которая церкви нашей не чужда, стала основополагающей.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— В монашестве.
Кира Лаврентьева:
— Вспомним отца Иосифа Исихаста, у него настолько было все строго. Читаешь «Моя жизнь со старцем Иосифом» архимандрита Ефрема Катунакского, у тебя просто волосы встают дыбом. Но на самом деле ты видишь в этом тоже благодать, «дай кровь, прими дух», это тоже некоторая соль земли горстка его послушников. В итоге они разошлись по миру и основали множество монастырей, принесли огромный, сторичный плод за свое окормление строжайшее. То есть все-таки кому-то, возможно, это нужно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. Абсолютно. Но у каждого креста свой размер, нельзя взваливать на человека крест. Кому-то, например, нужно читать Иосифа Исихаста, а кому-то, например... Мы с друзьями-священниками сделали в телеграмме канал «Соборяне», и мы просто делимся кружочками, обсуждаем какие-то нас волнующие тему. Многие люди пишут, что мы слушаем ваших соборян и сами начинаем о чем-то думать. То есть человек должен думать, смысл пути исихаста не в том, что это обязательная дорожка, которая тебя гарантированно приведет.
Кира Лаврентьева:
— Приведет к спасению.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— А в том, что ты будешь смиряться. Ведь смирение не в том, что человек должен себя в рубище одеть. Самый простой путь смирения это семья, в этом послушании. В монастыре та же самая семья. Когда я приехал в монастырь, у меня был такой искус, наверное, редкий из опытов исихии, когда садишься в электричку Самара-Сызрань после сессии в семинарии и уезжаешь в Сызрань, как бы навсегда, вроде бы. Я садился в эту электричку, и мне внутренний голос, понятно, от кого, говорит: какая Сызрань, ты москвич, у тебя два высших образования, ты зарабатывал такие деньги, Сызрань. Я вцепился руками в сумки, просто вцепился, сел в эту электричку, и как только двери захлопнулись, все пропало. Всё, я спокойно поехал. Такой опыт тоже нужен. Но ты приезжаешь, ты с образованиями, а там монастырь провинциальный, и ты там последний человек, смиряйся, иначе ты просто без Бога ходишь там, нос подняв, что эти все ничего не знают, по-славянски толком не читают, что они там знают. Нет, будь добр смиряйся, если ты хочешь любить, смиряйся.
Кира Лаврентьева:
— Получается, что истинное смирение для монаха понятно, в монастыре, а для семейного человека, в семье. Вопрос усмирения собственной самости, о том, чтобы отойти от ветхого человека в общении с каким-то строгим или нестрогим духовником, для семейного человека не стоит. Правильно? При правильном подходе человек и сам от собственной самости освободится, если он будет служить ближнему своему. Так ли это?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не сам. Бог точно определяет человека.
Кира Лаврентьева:
— Конечно, все это с помощью Божией, естественно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У нас в монастыре сейчас четыре священника монаха, игумен и трое иеромонаха. Мы очень разные, один строгий, серьезный такой; один мягкий; один просто ничего не говорит на исповеди никому; один пытается добиться результата психологически. Мы очень разные.
Константин Мацан:
— А вы какой? Кто вы из этих трех?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не буду рассказывать. Мы меняемся периодически.
Константин Мацан:
— Ротация происходит.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И получается, что когда Великий пост или какой-то промежуток, человек решил, что ему надо попасть на исповедь, я вижу, как человек двигается, куда ему нужно, как Бог его двигает, я видел это много раз. Человек пришел... Мне сами говорили люди, что они пришли, знают, что вот этот строгий и не хотели к нему попадать, хотели к мягонькому, чтобы он по головке погладил и все простил. А так выходит, что к нему надо, как-то и не стояли туда, но что-то кто-то ушел, кто-то застрял, и надо к нему идти, и они идут и потом счастливы, говорят: это то, что мне было нужно. Это и было для меня самое главное открытие, что Бог не набор правил, не книга, Он Личность, Он с нами общается, Он с нами взаимодействует, ты только руку протяни. Я помню, как я сидел под Сикстинской капеллой в Риме и смотрел на эти нестыкующиеся пальцы Адама и Бога полчаса, потом только понял, что это и есть то место, когда человек выбирает Бога или грех. И это самая важная иллюстрация. Мой выбор, я выбираю, моя свобода, но я могу не выбрать. Если эту свободу отнять, то не имеет вообще ничего смысла. А приобретение этих качеств — путь, вы сказали все правильно, и в семье можно и на работе, и в армии, и где угодно, куда Бог тебя поставит. Если ты сам пришел, напросился на крест... Как детям, хороший фильм «Мой крест», напросил себе крест, ну, извини, пожалуйста, попробовал, лучше свой, какой у тебя есть. Самый желанный и любимый крест тот, который на тебе.
Константин Мацан:
— А то, что вы рассказали про искушение, когда какой-то голос, понятно, что не чувственный, не физический голос вы в себе слышали, а мысль приходит, куда я еду, у меня два высших образования, я состоявшийся человек — и Сызрань. Даже слово в этом контексте не привлекательное, какое-то провинциальное. Так можно почувствовать, понятно, что замечательный город и тут нет никаких иных коннотаций. А как определить, что этот голос не сверху, а снизу? Кто-то скажет, что это же здравый смысл?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У меня такой критерий выработался. Я не могу быть на первом месте. Как только мой внутренний голос или мои собственные мысли или то, что я делаю, является тем, где я на первом месте, это точно не от Бога. Потому что я не может быть первым, это невозможно.. Мы может быть вместе с Богом, а я невозможно. И Сызрань действительно замечательный город, прекрасные люди там.
Константин Мацан:
— Здесь никаких сомнений.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Особенный юмор, я убеждаюсь, что юмор это что-то Божественное. Полюности я шутил над тем, что Сызрань это в глубине глубинки.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас жители Сызрани не поняли, конечно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— С жителями Сызрани мы с большинством знакомы, у нас небольшой город, всего сто пятьдесят тысяч.
Константин Мацан:
— Есть города, у которых в самом названии есть что-то ироничное.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, да, да. Если вы помните, какое-то количество лет была Караганда из анекдота, потом еще что-то, а потом в начале, в середине нулевых по телевизору в КВН, если хотели про глубинку сказать, стали говорить Сызрань. Мы это подхватили. И о чудо, именно Сызрань стала тем городом, где я подвизаюсь. Это Божественно, это почти как жираф или гиппопотам, настолько же здорово и Божественно.
Константин Мацан:
— Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Помню, была на позднем советском телевидении программа «Веселые ребята», которую делал Андрей Кнышев. В тот момент везде гремела песня «Комарово», и авторы этой программы, как бы пародируя жанр соцопроса на улицах, подходили к какому-то человеку на улице, который, само собой разумеется, был актером, это не скрывалось, это была игра. И человек говорил: что из каждого утюга Комарово, Комарово, Комарово, что, нет других городов, я вот, например, из Сызрани. Я помню, что это название города меня тогда вдохновило, я тогда впервые его услышал и запомнил. Какие в этом смысле особенные искушения преодолевает священник и монах? Вы рассказали о первом искушении, ехать — не ехать, и мы заговорили о розовых очках, которые спадают. В чем вы сегодня не равны себе десять лет назад, как священник и христианин.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, одно из самых тяжелых искушений для священника и монаха это не вдаваться сильно в какие-то утешения.
Константин Мацан:
— Это как?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, например, я знаю, что я очень сластолюбив. У меня даже есть такая маленькая болезнь, если я открываю шоколадку и начинаю ее есть, следующее, что я помню, как я доедаю последний кусочек.
Кира Лаврентьева:
— О, точно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо не открывать шоколадку. Это для священника и монаха довольно тяжело, потому что народ у нас очень добрый. Сызрань — город, наполненный верующими людьми, которые хотят подбодрить и сладкое приносят, каноны у нас наполнены сладостями, и сладкое в доступе. Если его даже чуть-чуть каждый день есть — это катастрофа, это достаточно тяжело. Хочется как-то утешиться, ты наслушался за день чужих проблем, включился в какие-то всем сердцем, в какие-то не всем сердцем. Потом...
Константин Мацан:
— Эндорфины нужны.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нужны не эндорфины, а дофамин, который лучше, да?
Кира Лаврентьева:
— Там целая система.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наоборот дофамин это легкий, который шоколадки, а эндорфин это занятия спортом, еще что-то, которые лучше.
Кира Лаврентьева:
— Они вырабатывают серотонин, гормон счастья.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо себя понуждать каждый день не скатываться в это простое утешение. Оно может быть и разным для церковных людей и это легко: побольше поспать, с кем-то побольше поговорить, поболтать. Постоянно ты с этим сталкиваешься, потому что хочется облегчить вроде, а на самом деле это иллюзии. Каждодневный труд, сизифов труд, наверное, одно из самых сложных искушений. Как отец Дмитрий Смирнов, мой очень горячо любимый человек, мы с ним немножко были знакомы, говорил, что из ста людей тебя услышат двое, ты увидишь это собственными глазами. Почему многие священник перестают так активно проповедовать, проводить длинные беседы? Потому что действительно из ста человек тебя услышат только двое. За пять лет огласительных бесед, последний год я не так интенсивно их веду, а четыре года я вел в монастыре огласительные беседы. Монастырь у нас один в городе, крестим мы треть людей в городе. Соответственно, я посчитал, за четыре года я побеседовал на огласительных беседах где-то с тремя с половиной — четырьмя тысячами людей. Как вы думаете, сколько из них я еще видел в храме?
Кира Лаврентьева:
— Ну да.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— По пальцам рук, ног, чуть больше, то есть меньше одного процента. Руки могут опуститься, и все время приходится себе напоминать, что ты делаешь это не для того, чтобы у тебя показатели росли, а потому что Бог тебе сказал это делать. Он сказал: делай, ты можешь говорить, говори, можешь молиться, молись, делай. Не важно, что будет дальше. Это для священника, наверное, самое сложное испытание.
Константин Мацан:
— Мне кажется это вообще универсальный рецепт для любой деятельности по жизни. Делай дело Божие, а Бог сделает твое дело. Кто-то об этом тоже часто говорит, что надо прилагать усилие, делать свое дело, а результаты, количество просмотров и прослушиваний оставить Богу.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, если ты на себя трезво взглянешь... Я знаю, что я человек тщеславный, потому что в ГИТИСе это все разрослось, это профессиональная болезнь актерствующих и творческих людей.
Константин Мацан:
— И режиссерствующих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И режиссерствующих и поющих.
Кира Лаврентьева:
— И говорящих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я через день на неделе слышу: а, отец Давид, какой у вас голос замечательный. Могу на службе что-то такое спеть из Византийского, мы перешли как раз. Если ты понимаешь, что ты тщеславный, то ты понимаешь, что Бог, любя тебя, не пошлет смотреть на твой результат, потому что ты его примешь на свой счет: я провожу огласительные беседы, храм наполнился, я молодец. Зачем это? Поэтому, видя свои недостатки, ты понимаешь, как Бог действует. Вроде как простые слова, звучит слишком просто, но это очень помогает, каждый раз взбадриваться, что Бог работает, и ты работай.
Кира Лаврентьева:
— Это очень интересно. Правда. Отец Давид, а есть ли такой момент, когда люди приходят в монастырь и хотят поговорить с вами, не как со священником, которому нужно приносить по сути свои грехи, может быть, спрашивать каких-то духовных советов, а на часы пытаются развести с вами психологическую беседу, по сути дела, бесплотную совершенно, как мне кажется. И что вы советуете в таких случаях другим священникам, может быть? И что бы вы посоветовали молодым священникам, семинаристам? Тут же тоже две крайности. Одна это младостарчество, когда нам кажется, что мы вообще все знаем, синдром молодого специалиста, как говорит Костя, исповедь на сорок минут. Ты с любовью ко всем, тебе кажется, что именно ты сейчас послан этим людям, чтобы наставить их на путь истинный. Это потрясающее, наверное, тоже состояние. А другая крайность, когда кажется, я вообще ничего хорошего тут сказать не могу, я буду молчать, прости, благослови, иди, больше не греши. Где здесь грань преломления? Знаю еще, что некоторые духовники и священники на исповеди, когда совсем не знают, что нужно человеку, что ему посоветовать, что сказать, просто стоят и за него молятся. И как показывает их практика, это самое эффективное средство коммуникации с человеком, между духовником и человеком на исповеди.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Доброе слово серебро, а молчание золото однозначно. Святой человек сказал. Промолчать всегда хорошо, лучше даже промолчать. Я поначалу, когда был молодым священником, ой, стыдно даже как, пытался все всем объяснить, второй неофитский был период. А потом я понял такую вещь, что человек из разговора с тобой вынесет, скорее всего, одну мысль. Да, не факт, что тебе нужно ее только сказать и больше ничего не говорить, так только такие подвижники духа, как в будущем, скорее всего, канонизированный Иоанн (Крестьянкин) тоже так делал, как его называли «скорый поезд со всеми остановками». Он всем говорил одну вещь и всё. Сравнивать нельзя и поэтому больше приходится что-то говорить. Очень важно, мне кажется, любому священнику понимать, что Бог через него действует. У меня был такой случай. Когда я вспоминаю его, убеждаюсь, что мои слова Бог в ушах другого человека исправит на нужные, если я не буду при этом пытаться повлиять на мир. У меня знакомая, я из общения с ней знаю, что она очень чувствительна на запахи, очень сильно. В каком-то разговоре несколько лет назад она мне стала жаловаться, что вот, я никак не могу выйти замуж, в этом то не так, в этом сё не так. Я тогда, еще будучи обычным мирянином, сказал ей: если тебе Бог пошлет такого жениха, в котором все будет как надо, как ты мечтала, но у него будут ужасно пахнуть ноги, пойдешь ты за него замуж или нет? И она задумалась. Проходит три года, и она мне пишет, тогда я уже стал священником: отец Давид, я так тебе благодарна, помнишь, мы с тобой говорили, что если мне Бог пошлет жениха, а у него все будет прекрасно, только у него будут кривые зубы, смогу ли я выйти за него замуж? Так вот я решилась, и он за месяц до свадьбы пошел и все зубы переделал, спасибо тебе. Я точно помню, что я говорил про один недостаток, она точно помнит, что я говорил про другой. Вот так. Смысловых слов в нашем мире два: Христос Воскресе. Все остальное это комментарии. В этих комментариях, мне кажется, Господь способен нас немножечко подправить.
Константин Мацан:
— Как-то была на Радио ВЕРА и не раз в программе замечательная психолог, заслуженная, очень опытная учитель и педагог Татьяна Воробьева. Всегда с потрясающими советами. Из последнего общения с ней я запомнил, она подсказывала родителям, как общаться с детьми, и мне кажется, это универсальный совет вообще для общения с людьми. Она говорит: не говорите долго, мысль свою выскажите кратко, дети долго не слушают, не воспринимают и не запомнят. Сказал два слова, повторил и забыл. Не повторяй еще раз, не разжевывай, не комментируй, без подробностей. Это может остаться где-то в сердце, в памяти, в душе. Это первое. А второе, что все обязательно с любовью. Начинать любой разговор с ребенком, как я ее услышал: слушай, что я тебе сейчас скажу, потому что я тебя люблю и я хочу, чтобы тебе было лучше, удобнее, благо. Эту мысль можно выразить разными словами, но главное, чтобы посыл был, а дальше коротко свою мысль. И всё, отстаньте от ребенка. Мне показалось, что это универсальный совет для общения со всеми людьми.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И детей точно приобнять надо при этом, сто процентов. В воскресной школе, у меня миссия такая, я ее руководитель, но я понимаю, что я прихожу туда для того, чтобы их обнять и послушать, это самое главное. Остальное само собой получается, разговоры и какие-то важные истины. Но это самое главное.
Константин Мацан:
— Последний вопрос, время наше подходит к концу, но очень интересно спросить. Вы как режиссер какое-то особое измерение богослужения видите? Потому что складывается ощущение, что человек, который ставил на сцене спектакли, потом и Богослужение созерцает как действие, но священнодействие, и видит, грубо говоря, в том некий архетип для любого театра вообще, но все-таки священный архетип.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Поначалу, когда воцерковлялся, я немножко все делил, само таинство меня очень сильно вдохновляло. Евхаристия стала важнейшим элементом жизни, но при этом все было немножко отдельно. Я расстраивался из-за того, когда священник ошибался в богослужении, делал даже замечания, такой был ретивый. А потом со временем это стало единым целым. Безусловно, есть вечернее богослужение, есть литургия, есть великопостное богослужение, но это стало каким-то единым и неделимым. Вроде можно выделить отдельно, есть иконы, есть текст, есть пение, есть возглас, есть ответ народа, лик, который сейчас заменяет хор. Но оно стало совершенно неделимым, единым целым. Мы же с вами знаем, что богослужение на земле совершается непрерывно, целый день. А спектакль, постановка, фильм имеет начало и конец, драматургия, развитие, потом схождение. В богослужении, если его понимать, если в нем немножко разбираться, если это твоя форма общения с Богом в том числе, она тебе близка, то нет начала и конец. Оно прерывается на время для того, чтобы мы могли не сойти с ума, и чтобы ноги наши выжили, мы могли на них стоять. Всё. А остальное всё непрерывно, единое целое.
Константин Мацан:
— Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу. Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в замечательном городе Сызрани был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона была Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Христос Воскресе!
Кира Лаврентьева и Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Константин Мацан:
— До новых встреч на волнах Радио ВЕРА.
Все выпуски программы Светлый вечер