«Важная исповедь» - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

«Важная исповедь»

* Поделиться

В этом выпуске своими важными воспоминаниями, связанными с исповедью, поделились ведущие радио ВЕРА Константин Мацан, Анна Леонтьева и Кира Лаврентьева, а также наш гость — клирик храма Николая Чудотворца в Отрадном священник Николай Бабкин.

Ведущий: Константин Мацан


Константин Мацан:

— Добрый вечер, дорогие друзья, это «Светлые истории» на радио «Вера», как из названия нашей программы следует, мы в этом часе делимся светлыми историями из жизни. В нашей студии священник Николай Бабкин, добрый вечер!

Священник Николай Бабкин:

— Привет!

Константин Мацан:

— И дорогие мои коллеги в роли рассказчиков историй сегодня Кира Лаврентьева.

Кира Лаврентьева:

— Добрый вечер!

Константин Мацан:

— И Анна Леонтьева.

Анна Леонтьева:

— Добрый вечер!

Константин Мацан:

— Впервые, по-моему, таким составом в студии собираемся, очень здорово. И наша сегодняшняя тема, с одной стороны, ставит вопрос: можно ли об этом рассказывать светлые истории? Потому что мы хотим поговорить об исповеди, о Таинстве покаяния, о том, как человек, который свой путь в Церкви проходит, не может не соприкоснуться с Таинством покаяния, что вот так обычно называется исповедью. С другой стороны, наверное, тот, кто этим путём идёт, и тот, кто с исповедью соприкасался, для него не звучит парадоксально, что это светлые истории, что это что-то, что ведёт тебя к радости, к надежде, к полноте и чистоте в сердце, и поэтому к Свету. Вот светлые истории об исповеди, мы об этом ближайший час будем говорить. Аня, ну кому как не тебе, писателю, автору двух нашумевших книг, открыть наш сегодняшний вечер историй?

Анна Леонтьева:

— Да, ну давайте так и сделаем. Дело в том, что я, наверное, старше тут всех присутствующих, и в церковь я пришла в девяностых годах. И конечно, у нас принимали исповедь, вот мы ходили в храм Святой Троицы в Останкино, Святой Живоначальной Троицы, и там было подворье Оптиной Пустыни. Батюшки, которые принимали у нас исповедь, это были такие красивые, молодые, образованные монахи. Им было страшно, страшно неудобно, доставать вот всё из этого пакетика, раскладывать, вот такое было ощущение, и из этих монахов я, вернее, это был мой муж, который назначил нам духовного отца, наш отец Даниил до сих пор мой духовный отец. Походив к нему на несколько исповедей, я услышала от него: Аня, а вы зачем эту бумажку-то рвёте и выбрасываете? Вы все равно одно и тоже носите. Это было очень грустно. Но самая запомнившаяся мне исповедь, она случилась много позже, у меня уже было трое детей, я такая пришла, я уже знала, как, чего, как исповедоваться, и пришла к совершенно незнакомому мне священнику. Вот мой муж сказал: он очень крутой, я пришла к этому священнику, я не буду его называть, потому что, может быть, он не хочет публичности, и начала привычно все это вытаскивать из пакетика, который, хочется так завязать узелочком и выбросить.

Константин Мацан:

— А что ты вытаскивала? Бумажки?

Анна Леонтьева:

— Нет, я так образно говорю, вытаскивала из пакетика вот свои такие типа того: творожок съела, накричала на мужа, ну Таинство исповеди здесь не нарушается.

Константин Мацан:

— Да мы все это знаем. За собой.

Священник Николай Бабкин:

— Мы все ели творожок.

Кира Лаврентьева:

— И кричали на мужа

Константин Мацан:

— Ну кроме меня.

Анна Леонтьева:

— Отец Александр вдруг неожиданно мне говорит: а зачем мне вот это всё, вот этот мусор весь, зачем? Я говорю: а что? Он говорит: а что вам Бог хорошего сделал? Я отвечаю: всё хорошее мне сделал Бог. Он говорит: вот видите, вы даже ничего сказать-то не можете, вот идите думайте, причаститесь, но думайте. И в этот день он сказал такую проповедь, он говорит: дорогие прихожане, за что вы благодарны Богу? За что вы себя любите? Он-то вас любит. Вот домашнее задание: идите, говорит, и думайте. У меня такое ощущение, что после этой исповеди я всю жизнь хожу и об этом думаю, потому что действительно очень много видишь в себе плохого, но очень мало, за что можно себя полюбить, а полюбить себя, видимо, надо, я думаю, что отец Александр тогда говорил о благодарности, которая перекрывает всё, что мы натворили. И к этому же отцу Александру я пришла несколько лет спустя. Я была в совершенно разбитом состоянии, я потеряла мужа, он погиб, я была, говоря русским языком, невминьку. Я начала отцу Александру, почему-то мне захотелось опять к нему пойти, и там что-то ему рассказывала, что я это не так делаю и вдова я никакая. И тут отец Александр сказал мне следующую вещь, я просто думаю, что, может быть, это будет кому-то полезно. Полезно же ключевое слово у нас. Он сказал: знаешь (это тоже не тайна исповеди), но этот совет мне очень понравился, он говорит: будь красавицей, и дети твои будут красавцами. Вот как-то так очень мужественно сказал. И после этого я как-то расправила плечи, я поняла, что да я красавица вообще, не в смысле что я красавица, да? А в смысле...

Кира Лаврентьева:

— И в этом смысле тоже.

Константин Мацан:

— Это безусловно.

Анна Леонтьева:

— Вот, и бывает исповедь, ведь батюшки они же разные, они же тоже люди, и человек, который пришел в церковь, он идёт к любому батюшке, а по сути, это ни что иное как каскадёрство. Потому что иногда исповедь может, конечно, очень прибить человека, а иногда какой-то батюшка просто скажет тебе после исповеди: помоги, Господи, и ты отходишь, и у тебя вырастают крылья, и ты понимаешь, и ты плачешь, это такое облегчение. Поэтому, я думаю, что нужно очень внимательно относиться кому ты исповедуешься, хотя, казалось бы, это тоже таинство.

Константин Мацан:

— Меня в свое время поразило одно интервью, которое я делал с отцом Георгием Бреевым, светлая память, Царство ему Небесное, выдающийся пастырь и авторитетнейший духовник, меня поразило, он рассказывал, говорил в этом интервью, что вот приходит человек на исповедь с тетрадкой грехов, вот с тетрадкой прям, он все выписал, я ему говорю, рассказывает отец Георгий, знаете, исповедь — это не бухгалтерия, и церковь — это не бухгалтерия. Вся ваша тетрадка, все ваши грехи, такие страшные, ужасные, которые вы там написали, это для Бога, как горсть песка на пляже, на берегу океана, то есть там волна прошла и всё, нет этой тетрадки. Мне так этот образ запомнился. Отец Николай, вот я пока не к вашей истории перехожу, я просто хочу, чтобы вы отреагировали, к вам тоже, наверное, приходят люди с этими метафорическими пакетиками или записочками, которые можно заламинировать, в принципе, и носить на каждую исповедь, одно и тоже рассказывать.

Священник Николай Бабкин:

— Я встану на сторону Ани, потому что люди на исповеди очень переживают, волнуются, а когда у тебя перед глазами листик бумаги, тебе проще сосредоточиться на том, что ты хочешь сказать. Потому что человек приходит на исповедь не просто отчитаться о проделанной работе в кавычках, а он хочет донести до Бога свое сообщение, и он понимает, что священник — это поручитель за него, свидетель его покаяния. То есть для него это важный, священный момент, поэтому ему хочется не растеряться, не потеряться, бабушки иногда просят порвать бумажку.

Кира Лаврентьева:

— Это красиво, это просто красиво.

Священник Николай Бабкин:

— Я смущался раньше, в молодости, и даже отказывался, признаюсь вам, раз мы про исповедь говорим, я вам раскаюсь, я отказывал иногда людям это делать. А сейчас, когда меня просят, я рву, потому что я понимаю, что для человека это символический момент, он понимает, что он как бы возобновляет завет с Богом. Для меня это именно так — ты возобновляешь завет с Богом, ты нагрешил, ты сотворил ошибки, пусть даже одни и те же, но ты возобновляешь завет с Богом, тем что ты раскаиваешься, обращаешься ко Христу. Для тебя даже это символическое разрывание бумаги тоже важный момент, особенно если ты к этому привык, если это бабушка, которой 20 лет вот эту бумажечку рвали, для неё это очень важно, чтобы ты именно это и сделал. Я думаю, что священник не переломится, если порвет бумажечку, я надеюсь, что отцы, которые меня слышат, простят меня за мою категоричность, но я считаю, что ничего такого в бумажечках и в разрывании их критичного нет, если для человека это искренние глубокие моменты и он действительно живёт искренней христианской жизнью.

Кира Лаврентьева:

— Вот вы говорите, отец Николай, а я знаете, о чем вспоминала? Вот мы говорим об исповеди, которую мы приносим из раза в раз одну и ту же, мы говорим бумажках, мы говорим о самобичевании, мы говорим о выцеживании комара, но тут так колоссально важно иметь трезвый ум. Вот знаете, как святые отцы говорят, что у Бога надо просить трезвый ум. То есть, с одной стороны, не заниматься каким-то непонятным самобичеванием, самоедством, которое с покаянием вообще ничего общего не имеет. И ты каешься в мшелоимстве, как сказал один батюшка, а в итоге ешь своих близких, твои близкие уже не знают куда от тебя деться, а ты из раза в раз каешься в мшелоимстве, например, потому что ты вычитал этот грех в книге «В помощь кающимся». И вот тут такой важный момент, потому что ведь надо говорить на исповеди, что у тебя болит в данный момент, это крайне важно, мне кажется, потому что ведь есть практика, например, вообще не исповедоваться в некоторых церквях. И просто подходить к Причастию, а к Исповеди подходить раз в полгода. Но, мне кажется, это другая крайность.

Анна Леонтьева:

— Ну это греческая.

Кира Лаврентьева:

— Ну вот мы йогурты любим писать, Анечка сказала про себя, я про себя тоже такое припоминаю, а с другой стороны, не исповедаться вообще — это вообще ещё одна крайность, к которой тоже стремиться нельзя.

Священник Николай Бабкин:

— Но это тоже христианская традиция, я не скажу, что это только греческая.

Кира Лаврентьева:

— Она христианская, редко исповедоваться.

Священник Николай Бабкин:

— Вообще выстроить какие-то временные ограничения, любые, даже раз в месяц, это уже чисто наша русская тема, хотя в некоторых церквях такая история тоже присутствует. Вот Константин, видимо, хочет рассказать более глубже. На тему исповеди.

Константин Мацан:

— Это «Светлые истории» на радио «Вера», мы сегодня все глубже и глубже будем входить в тему исповеди, вот как раз сейчас, чтобы погрузиться в более глубокий уровень, отец Николай, я вам хочу дать слово, не знаю, будете ли вы упоминать творожки, йогурты и другие молочные изделия.

Священник Николай Бабкин:

— Ко мне иногда с телефоном приходят.

Константин Мацан:

— А вы потом не разбиваете его, телефон?

Священник Николай Бабкин:

— Я предлагал, но люди отказываются почему-то.

Кира Лаврентьева:

— А потом удаляют просто заметку, зачем разбивать телефон?

Константин Мацан:

— Нет уж, символический момент, так уж символический.

Священник Николай Бабкин:

— Только не забудь потом зайти в удаленные, там тоже удали. Чтоб муж не нашел, да?

Константин Мацан:

— Хорошо, отче, мы вас слушаем.

Священник Николай Бабкин:

— Вообще очень стыдно и больно всегда смотреть на себя со стороны, это, наверное, всегда отвратительное зрелище, когда ты встречаешь свой антипод. То есть человека, который по характеру, по психотипу очень близок тебе, но вы с ним абсолютно диаметрально противоположны по убеждениям, по взглядам, по жизни, мало того, он ещё и атеист. У меня как-то была такая встреча.

Константин Мацан:

— А почему вы на меня так посмотрели?

Священник Николай Бабкин:

— Ну не знаю, пропустим дальше, так. Почему Константин решил, что я думаю, что он атеист? Я искренне считаю тебя верующим человеком. Может быть, потому что ты вёл «Не верю».

Кира Лаврентьева:

— Программа «Не верю» не прошла даром.

Священник Николай Бабкин:

— И у нас было много замечательных передач с Константином, он всегда умел замечательно направлять разговор в нужное тему.

Константин Мацан:

— Вот я сейчас направляю к теме исповеди.

Священник Николай Бабкин:

— К теме исповеди, вот я сейчас почему вспомнил вот этот антипод, потому что он был философом профессиональным причём с кандидатским образованием, но при этом атеистом. Убеждённым, даже не агностиком, а именно атеистом, не скажу, что воинствующим, но для меня атеизм, это ныне уже именно состояние богоотступничества намеренное, то есть упорное, вызванное рядом причин. И когда мне было гораздо меньше лет чем сейчас, я ещё учился в семинарии, готовился стать священником, у меня был тяжелый период в жизни, когда я глубоко изучал творения западных философов, таких как Кант, Шле́йермахера и прочих товарищей, погружался в недра философских знаний, и в этих глубоких недрах ада я вдруг обнаружил сильное сомнение в тех ценностях, в которых я привык не сомневаться. Мы же привыкаем в чем-то не сомневаться, ну, например, с детства ты ходишь в храм, и с детства понимаешь, что так правильно, и ты знаешь, что сомнение — это грех, и ты даже мысли себе не допускаешь о том, что тебе можно сомневаться. Ты привык даже на исповедь приходить рассказывать только хорошее. Ну что значит хорошее? Либо назвать побольше грехов, чтобы батюшка не задавал дополнительных вопросов.

Кира Лаврентьева:

— Прибегать ко всяким хитростям.

Священник Николай Бабкин:

— Да, прибегать ко всяким хитростям. Просто рассказать про какие-то пакости, но глубоко не пробираясь в собственное подсознание, глубины своей души, то есть ты всегда стараешься как бы спрятаться даже от Бога. Поэтому ты максимально можешь даже при этом называть какие-то ужасные грехи, специально даже, изображая как можно более отвратительными. И я тогда, до этого я увлекался монашеской традицией, и так получилось, что это совпало с увлечением философией, моя исповедь случилось перед Пасхой. Это был, наверное, самый мрачный Великий пост в моей жизни. Он просто был во аде. Потому что я все пытался найти какие-то ответы в своей голове, в разуме, но моя критика собственного разума, она не приводила ни к какому конечному итогу, результату. А пока ты молод и юн, тебе хочется ответов прямо сейчас сразу и вполне себе конкретных, без воды. Я их не находил. На Пасху я просто побежал в храм к своему духовнику, который, конечно, был в ужасе. Ну представьте, Великая суббота, у человека предпасхальное настроение, он тебя знает, давно знает, что ты монашескими идеями увлекаешься, может быть, даже постриг примешь. И тут ты приходишь и начинаешь говорить о своем неверии, о своих сильных сомнениях в Боге, вот это я сейчас сглаживаю, то, что я говорил ему, я прям чувствовал, что у него волосы на голове шевелятся, в этот момент. Но надо отдать ему должное, он не осудил, вообще ни разу, не упрекнул, а наоборот, утешил, принял меня таким какой я есть, и сказал, что это самые главные, важные слова в твоей жизни. Сейчас ты по-настоящему открыл перед Богом все грехи, которые терзают твою душу, пусть не сразу, пусть ты очень долго издевался над собой, все это в своей голове переваривая, как в котелке, думая, что там всё-таки что-то сварится. В итоге это бормотуха она начала гнить, вонять, и ты наконец с ней пришел. И хоть она выглядит отвратительно, но что есть в котелке, то есть. И после исповеди я почувствовал, что котелок мой стал легче. Наверное, я никогда в своей жизни так громко не пел «Христос Воскресе». Это был мой опыт исповеди, о деталях, конечно, страшно говорить, но, когда сегодня я встречаю человека, который не верит в Бога, я всегда вспоминаю самого себя. Мне тогда помогли философы-экзистенциалисты в каком-то смысле, я воспринял их в христианском ключе, в том смысле, что я понял: обращение должно быть вторичным, то есть ты должен обратиться к Богу самостоятельно и принять веру самостоятельно. Потому что это необходимый этап взросления. И я понял, что я просто его не прошел, вот именно этапа взросления своей веры, поэтому где-то затормозился в детстве.

Константин Мацан:

— Ну вы из священнической семьи, то есть для вас это вера была естественна. Нужно было её потерять, чтобы снова её обрести, если грубо сказать.

Священник Николай Бабкин:

— Я не скажу, что я её потерял, а я просто боролся с этим религиозным чувством в душе, и удивительно, что те же самые философы, я даже из них извлекал христианский смысл глубокий. Там игнорируя беседы с духовником, и в них я натыкался на какие-то истины, на какие-то семена логоса, у Шле́йермахера там про религиозные чувства, у философов-экзистенциалистов ответ на этот вопрос, моё обращение заново происходило. Я уверен, что этот экзистенциальный кризис его переживает каждый верующий, может быть, не столь ярко как я, но мы все переживаем вот эти этапы, когда наша вера слабеет и хиреет. Просто не все как я пытаются найти какую-то философскую базу для оправдания, а я именно тогда и пытался это сделать, создать вот эту иллюзию. Может быть, это и породило ряд философских концепций свое время, я рад, что я не пошёл по этому пути. Господь уберёг.

Константин Мацан:

— Ваша история, она меня чем цепляет, она, на самом деле, про исповедь намного больше, чем даже может со стороны показаться. Потому что ведь что любопытно, вот я сейчас вас слушаю, первый раз эту историю слышу, я на что внимание обращаю, что человек сомневаясь в Боге, так или иначе в какой-то степени, идёт к нему на исповедь. То есть, в принципе, это нелогично. Если вера утеряна, ну либо это сила привычки, я не знаю, что это у вас, или всё-таки на какой-то на самой последней глубине вера и знание такое вот нерациональное знание, а какое-то опытные, что Бог есть, и все вопросы можно решать только с ним напрямую, вот в Таинстве покаяния? Как это было? Что это за опыт?

Священник Николай Бабкин:

— Я понял, что я просто себя ненавижу и поэтому к Богу не иду, и когда я это понял, меня просто Бог потащил за собой. Просто потащил. То есть Христа я не видел глазами, да, но я ясно осознавал, что Он здесь. Как в знаменитом рассказе отца Сергия Булгакова, кажется, если я не ошибаюсь, когда он читал отрывок Евангелия по Иоанну и там почувствовал, что Христос находится рядом с ним на чердаке. Отец Сергий Булгаков, по-моему, это был.

Кира Лаврентьева:

— Это и у владыки Антония такое было тоже.

Константин Мацан:

— То, что вы рассказываете, это очень похоже на владыку Антония Сурожского.

Священник Николай Бабкин:

— Да, Антоний Сурожский. Да, да, да.

Константин Мацан:

— Под впечатлением лекции и встречи с отцом Сергеем Булгаковым, он читал Евангелие от Марка.

Священник Николай Бабкин:

— Вот да, да, поэтому. Может быть, нечто подобное, то есть я слышал про эту историю, я вернее, об этом более подробно потом услышал, может быть, в семинарии про неё рассказывали, но я как-то на ней внимания не заострял, но примерно тоже самое произошло тогда и со мной. Тоже была просто семинарская комната, семинарское общежитие, и я с Евангелием в руках.

Константин Мацан:

— Вы имеете ввиду в момент этого кризиса?

Священник Николай Бабкин:

— Да, дремучими мыслями пытаюсь найти поддержку в Боге. И когда я понимаю, что Бог начинает меня избавлять от ненависти к себе, что Он зовёт меня, что Он прям здесь сейчас, вот ради этого чувства стоит жить. К сожалению, эти моменты они переживались потом лишь несколько раз, при хиротонии, когда я женился, то есть в какие-то важные моменты в жизни Христос всегда был рядом. Помните, как в той притче, когда человек умирает и говорит: Господи, где же Ты был в самые сложные моменты моей жизни? И показывают ему следы на песке. Ну, в самый сложный момент жизни Тебя рядом нет. Господь ему отвечает: Я же тебя на руках нёс, это Мои следы.

Константин Мацан:

— Там нужно напомнить, тем кто эту историю не знает, чтобы было понятно, человеку показывают карту, и там две пары следов есть, вот мои, вот Твои, Господи, а в какие-то самые трудные моменты там только одна пара следов. И человек говорит: это же мои следы, где же Ты был в эти самые трудные моменты? И Господь говорит ему: «Нет, это мои следы, Я в этот момент нёс тебя на руках, ты не касался земли в эти самые трудные моменты».

Кира Лаврентьева:

— Очень сильная притча.

Священник Николай Бабкин:

— Да, да. Вот Константин лучше меня рассказал эту историю. Ну что-то подобное.

Константин Мацан:

— Ну общими усилиями.

Анна Леонтьева:

— Да, я хотела спросить отца Николая, потому что я начала с рассказа про исповедь, является ли тогда, из-за того, что вы говорите, у меня такой радостный вывод, что исповедь помогает человеку полюбить самого себя? Что является необходимым условием любви к ближнему?

Священник Николай Бабкин:

— Да, да. Чувство никчёмности, ненависти к себе, оно, скорее всего, вызвано страхом и беспомощностью перед этим миром. Когда ты понимаешь, что в этом мире есть Вседержитель Господь, этот страх исчезает, боящийся не совершенен в любви.

Кира Лаврентьева:

— А как человек, который глубоко изучал тему аскетики и монашества, вот эта история с тем чтобы человек время от времени всё-таки чувствовал себя коробкой с гвоздями, она вообще имеет место быть? Ведь это хорошее, здоровое чувство, прийти к тому, что ты особо ничего без Бога из себя не представляешь?

Священник Николай Бабкин:

— Самоукорение, оно называется, то есть когда ты, вот мы каждый вечер читаем исповедание грехов повседневное, и там ты тоже в чем-то себя укоряешь, что совершил за день, но обычно механически читаем, я обычно предлагаю, ну больше самому себе, вместо этой механической молитвы с перечислением грехов просто сказать, чем ты сам за день согрешил. Это очень помогает, потому что вера — это всё-таки доверие, в первую очередь, Богу, когда ты перестаешь ему доверять, вера начинает трещать по швам, когда доверие возвращается, и вера возвращается.

Кира Лаврентьева:

— Вот это очень хороший совет, по-моему.

Константин Мацан:

— Потрясающие истории мы сегодня слушаем об исповеди, покаянии, о том к какому свету это ведёт. Это «Светлые истории» на радио «Вера», в нашей студии сегодня много участников: это Священник Николай Бабкин, Кира Лаврентьева, Анна Леонтьева, я Константин Мацан, мы скоро вернёмся, не переключайтесь.

Константин Мацан:

— «Светлые истории» на радио «Вера» рассказываем мы, ещё раз здравствуйте, дорогие друзья, с нами сегодня в студии священник Николай Бабкин, и мои дорогие коллеги Кира Лаврентьева, Анна Леонтьева и я Константин Мацан, наша тема сегодня, это исповедь, истории об исповеди, и они уже у нас в первой части программы прозвучали, и смешные, и грустные, и ироничные, и очень серьезные, на разрыв аорты, и чтобы посмеяться про творожки и йогурты, но вот услышали мы одну историю от Ани, потом от отца Николая, теперь снова перейдём к истории от прекрасной половины человечества — Кира?

Кира Лаврентьева:

— Вот я слушаю так внимательно, Анечку слушала, отца Николая, Костя, ты ещё пока туз из рукава не вытащил, но я буду с нетерпением ждать, что ты расскажешь. Но знаете, о чем я думаю? Вспоминаю себя в детстве. Было мне года 3-4, когда я прихожу на «Светлые истории», мне почему-то хочется в тот период вернуться, это был такой первый светлый период в моей жизни.

Константин Мацан:

— Нам интересно.

Кира Лаврентьева:

— Я вспоминаю ощущение греха. Никто мне не читал никакие морали.

Анна Леонтьева:

— В 3-4 года?

Кира Лаврентьева:

— Три, четыре, может быть, пять лет. Вот этот вот возраст, когда человек более-менее начинает сознательно себя ощущать.

Константин Мацан:

— Кира с юности была подвижницей просто.

Кира Лаврентьева:

— Ну вот это не надо слушать. Мы с Костей крепко дружим, он знает всю мою истинную подноготную. Мы встретились с тобой в более тёмные времена моей биографии. И в общем то, что хочу сказать, не было никаких моралей, которые читались мне, что вот за это Боженька накажет, а за это Боженька не накажет. Ну, может быть, какие-то понятия о добре и зле, о грехе они как-то вкладывались в мою детскую голову, но не было такого чёткого судьи, который бы надо мной стоял и следил за тем, что я делаю. И я прекрасно помню тот моменты, когда я делала что-то не то, прям сильно не то. И вплоть до того, чтобы там взять чужую игрушку. С одной стороны, ты очень рад очень рад, что ты наконец-то её заполучил, потому что там мальчик был из очень обеспеченной семьи, я бы наверное, никогда не позволила себе, моя мама в тот момент не могла позволить себе купить мне эту игрушку. А я о ней мечтала. Я думала, я возьму на вечерок её поиграть, он потеряет, а я завтра верну. И вы знаете, я так её взяла, как может взять чужую вещь маленький ребёнок? Он её так берет, и все видели, что он взял, и видели его родители, и он, и как-то все к этому очень тактично отнесли, я это уже сейчас понимаю. Никто меня не стал ни отчитывать, ни делать какие-то замечания. Но я помню этот ужас, который я пережила. Ужас этой грязи, которая внезапно оказалась у тебя внутри, как я с этой грязью спала, и как мне было потом глубоко отвратительно, вот понимаете, когда ты прикасаешься к чему-то, что тебя ломает, и понимаете, это вот один грех, один. Я поняла, насколько сильно он меня повредил. И это было для меня таким серьезным опытом внутренним, конечно, это не помогло мне очиститься от грехов впоследствии. Но знаете, вот мы сегодня как раз вспоминали об этом, пошла я на исповедь уже в лет шесть, такая первая исповедь. Был какой-то большой праздник — Рождество или Пасха — вы понимаете, сколько народу, деревенский маленький храм, душно, батюшка уставший. И вот мы пришли с родителями, пришли с родителями, а читать я рано научилась, года в три, и естественно, годам к шести я уже очень серьезные вещи читала, и тут мне попалась книга «В помощь кающимся», брошюрка такая. На беду она мне попалась. Я запомнила этот страх греха и думаю, надо на всякий случай из неё что-нибудь переписать. Я на всякий случай там такого понаписала.

Константин Мацан:

— Главное, чтобы родители не нашли.

Кира Лаврентьева:

— Нет, они стояли и удивлялись, откуда у меня такая большая бумага, что я делала, что за тёмный двойник у нашей дочери? Бедный батюшка, он даже не стал это слушать, понял, что какая-то очень ревностная девочка, подошла с явным каким-то перекосом в сторону самоукорения, он говорит: Кира, сейчас вообще не об этом, ты, вообще, чем согрешила? Я говорю ему: ну как же? Вот. Там очень серьезные грехи, я даже не понимала до конца смысла некоторых. Мы даже смеялись про блуд, но я не помню, писала ли я про блуд, зная мою тревожную совесть, возможно я и написала «блуд», потому что я думала, что блуд, это просто даже по улице гулять без присмотра.

Константин Мацан:

— Заблудилась на улице, понимаете?

Кира Лаврентьева:

— А спросить стесняешься. И как бы вот как смогла, так и смогла. К чему я все это рассказываю? С одной стороны, грех он действительно очень сильно ранит душу, и вот когда много-много таких вот маленьких: ты тут себя простил, то себе простил, а, Господь меня любит, вот есть эта тенденция сейчас, там что-то забыл, там не сказал, а главное, любовь, а главное, что Бог меня любит. И вот так по чуть-чуть, по чуть-чуть, копишь, копишь, копишь, то себе простил, там себя простил, там себе спустил, и в конце концов, у тебя накапливается такая помойка внутри, что ты просто начинаешь унывать. А от чего понять не можешь. Вот мы про йогурты смеялись, конечно, может быть, не надо говорить про йогурты, если у тебя там, извините, ты наносишь серьезные обиды своему ближнему и это не считаешь грехом, а йогурты считаешь — это, понятно, перекосов не должно быть таких, но и прощать себя постоянно во всём, потому что Бог меня любит, я вот скажу самое главное, а вот всё остальное все это чушь, зачем батюшкино время отнимать, может быть, иногда, не каждый раз, но иногда какую-то греховную тенденцию, которая у тебя есть, её саму называть, не йогурт, а позволяю себе регулярно что-то лишнее, пока Боженька не видит, это ведь тоже такой момент, который очень загрязняет душу. То есть, с одной стороны, не уходить в невроз самоукорения, самобичевания, потому что это действительно невроз, и в нём я тоже была, и во взрослом возрасте была, и когда я подошла в один прекрасный момент в таком вот как раз состоянии к этому прекраснейшему священнику, он слушал, слушал, а потом мне говорит, это тоже действительно не тайна исповеди, это же важный совет. Он ведь может кому-то очень сильно помочь. Он на меня посмотрел и говорит: слушай, совершенно очевидно, что ты такая вот какая есть. Ты, конечно, огонь и это видно, и мы все тебя за это очень любим, и вы знаете, это для меня было просто как обухом по голове. Я такая: чтоооо? И он говорит: вот, пожалуйста, прекрати из себя делать какую-то непонятную женщину лепить постоянно, прекрати этим заниматься. И для меня это было совершенно... это был какой-то переворот, такие простые слова, совершенно очевидные, которые... я могла бы и сама до них допереть, но в тот момент они для меня стали просто спасительным якорем. Я до сих пор не понимаю, вот я рассказываю, не понимаю, можно ли рассказывать или нет?

Священник Николай Бабкин:

— Можно, можно, ты же свою рассказываешь, а не чужую.

Кира Лаврентьева:

— Ну да, короче, на самом деле, это важно, это важный момент. Тут должна быть какая-то золотая середина, между тем чтобы понимать, что Бог тебя любит, и тебя никто не будет бить мухобойкой с неба за то, что ты делаешь какие-то незначительные проступки. С другой стороны, спускать себе всё подряд, это тоже очень чревато последствиями. Такая история.

Анна Леонтьева:

— Можно я, вот когда ты рассказывала про детство свое, я вспомнила, у меня ну дети же тоже были православными, ходили на исповедь, было дело, и дочка была как раз в периоде 4 — 5 лет и у неё началась клептомания. Она стала все красть. Причём бескорыстно, какие-то вещи, такие духи, потом передаривала их дочери водителя...

Кира Лаврентьева:

— Робин Гуд?

Анна Леонтьевна:

— Каких-то кукол, все это куда-то уходило на сторону, но я не знала, что делать. Потому что обличать её явно в краже я не могла, и я как-то выжидательно смотрела, что это будет. И в один прекрасный день она так сидела с косичками, а потом упала мне на грудь и сказала: мама, я так крала, так крала, и она впервые так хорошо сказала букву Р.

Константин Мацан:

— Вот ради чего все это было.

Кира Лаврентьева:

— От напряжения, от напряжения.

Анна Леонтьева:

— Ну вот такая просто иллюстрация детская.

Константин Мацан:

— Отец Николай, вот Кира рассказала потрясающую вещь, как священник двумя простыми словами поставил, что называется, все на свои места, совет был духовный или общий психологический? Вообще есть для вас сегодня такая тема, что на исповедь приходят просто выговориться, и может быть, это тоже имеет какое-то духовное значение?

Священник Николай Бабкин:

— Да, да, очень часто.

Кира Лаврентьева:

— Устало сказал отец Николай.

Священник Николай Бабкин:

— По большому счёту, пытаются разрешить свои личные проблемы.

Кира Лаврентьева:

— Психологические.

Священник Николай Бабкин:

— Семейные проблемы, иногда рассказывают чужие грехи.

Кира Лаврентьева:

— Часто.

Константин Мацан:

— Это очень удобно, можно тогда и другому их простить, этому не обязательно ходить на исповедь.

Священник Николай Бабкин:

— Тогда, я думаю, что лучше вот перед исповедью прийти к батюшке, побеседовать, потом уже, когда ты собрался, ты можешь уже исповедоваться. Очень часто человек погружается в мир религии, потому что испытывает сильное недоверие перед окружающим миром. Это чувство тревожности оно просто съедает его полностью, и он стремится навести порядок через подчинение. По формуле: если я уступлю, мне не причинят зла. Если я буду соблюдать все религиозные обряды, ритуалы, если я буду называть все грехи на исповеди, мне зла никто не причинит, я могу быть спокоен. Поэтому очень многие люди погружаются с головой в религию, но причина здесь страх и недоверие к окружающему миру. Если ещё глубже копать, то эти страхи всегда обусловлены какими-то забытыми грехами, которые человек в глубине души прячет, а выставляет напоказ он только список каких-то внешних, но туда, в сердце, он никого не пускает. Даже сам туда не заглядывает, потому что страшно. Поэтому, как Кира сказала, там образуется помойка. Или как в моем случае котелок, когда там начинает что-то вариться, это ещё хуже, потому что ты ещё и огонька поддаешь, что бы что-то из этого красивое получилось и пахло приятно.

Кира Лаврентьева:

— Вот сразу видно, отец Николай, что у вас матушка психолог, вы так глубоко копаете: вот это отсюда, а вот это отсюда. Вы прямо оба такие психотерапевты.

Священник Николай Бабкин:

— Ну на самом деле, то многое, что говорят психологи, и у святых отцов есть, то есть просто там это более систематизировано, и звучит в современных понятиях и терминах, которые близки современному человеку, поэтому кажется, что психология чем-то лучше. Но мы не должны отставать, и все равно любой священник, он тоже оказывает некую психологическую помощь, даже тем что просто выслушивает, и даже если молодой и неопытный, он может просто выслушать, приободрить человека, успокоить, это может тоже оказать хотя бы временный, но эффект, который поможет человеку. Но нужно не забывать, что священник, конечно, не психолог. Бывают священники психологи, но, когда он священник, он именно тайносовершитель, он имеет власть вязать и решить, и поэтому его задача помочь человеку докопаться.

Константин Мацан:

У меня вот такая короткая полуистория и вопрос. Я помню, мы как-то были в одном монастыре в очень крупном и известном. Я пошёл на раннюю службу, там было очень много народу, у мощей известного святого, почитаемого в этом монастыре. И не было где яблоку упасть в храме, это ранняя служба, 5 утра или 6 утра, при этом Причастие пролетело за 5 секунд, потому что причастников было очень мало. Людей на службе гигантское количество, а причастников мало. Причём видно было, что люди эти не монахи, они такие же прихожане, как и я. Паломники, кто приехал в известный монастырь. Я так этому удивился, а мне потом моя супруга говорит: ты себе не представляешь, какое количество людей отсеивается необходимостью исповеди. То есть люди приходят на службу годами, но они не могут приступить к таинству Причастия, потому что они не могут приступить к таинству Исповеди. И пугает многих, ну это я просто уже размышляю, такое представление, что вот я священнику, человеку буду что-то о себе рассказывать, а потом вечерком священники соберутся за чашкой чая и будут так: а у меня сегодня вот такая-то была раба Божья, вот она знаешь, что сказала? То есть люди как будто бы не очень верят, что для священника тайна исповеди, это как... Ну как кто-то из святых говорил, что если перед мирянином, который исповедуется, лежит Евангелие и Крест, то перед священником должен лежать нож. Если он кому-то тайну исповеди раскроет, то лучше пусть он себе язык отрежет. Отец Николай, вот как вы это переживаете?

Кира Лаврентьева:

— Знаешь, Костя, после твоего вопроса я думаю, отец Николай очень остро это будет переживать.

Священник Николай Бабкин:

— Я искренне удивлён, что люди убеждены, что на исповеди рассказывают что-то очень смешное, и мы потом вечером собираемся с отцами и это все обсуждаем.

Константин Мацан:

— Ну стыдное, может быть, не смешное.

Священник Николай Бабкин:

— Стыдно быть не должно, потому что за 2000 лет новых грехов не придумали, и если ты не грешил каннибализмом, то, скорее всего, батюшку ты удивить не сможешь. При всём желании. Стыдно, у всех одни и те же грехи. Абсолютно. Наоборот священник любой радуется, когда ему честно и искренне рассказывает о грехах, как врач, которому не врут о симптомах. Священник тоже радуется, когда ему честно и искренне говорят, и он тоже пытается искренне помочь.

Константин Мацан:

— Кира, ты хотела нам песню поставить.

Кира Лаврентьева:

— На самом деле, песню я хотела поставить, так как моя история была про детскую исповедь, про такой наивный чистый подход к исповеданию своих грехов, пусть это будет хорошая добрая песня «Аллилуйя» из рок-оперы «Юнона и Авось», по-моему, Рыбников там композитор, если я не ошибаюсь.

Константин Мацан:

— Да, композитор Алексей Рыбников, слова Андрея Вознесенского. «Аллилуйя любви».

Константин Мацан:

— «Светлые истории» на радио «Вера» мы сегодня рассказываем, Аня хотела взять слово.

Анна Леонтьева:

— Да, я хотела тоже такую историю и вопрос к отцу Николаю. Дело в том, что мы жили очень рядом с храмом Живоначальной Троицы в Останкино, в то время, когда мы воцерковлялись, я помню, отец Даниил должен был прийти после службы к нам домой просто попить чай, и младший сын ждал его очень сильно, потому что ему подарили какую-то чудесную книжку, и там были насекомые, если наденешь очки, то они становились как настоящие.

Священник Николай Бабкин:

— 3D

Анна Леонтьева:

— 3 D, да. И это было очень страшно. И Коля так ждал, что сейчас отец Даниил наденет эти очки и страшно испугается этих насекомых. И отец Даниил пришел такой уставший, а исповедь у нас длилась прямо до ночи, то есть монахи исповедовали сколько было народу. И он пришел около 11 часов уже и сел. Коля надел на него эти очки и говорит: смотрите, батюшка! Отец Даниил такой полистал эту книжечку, а Коля очень разочарованно говорит: неужели вам не страшно? А он говорит: Коленька, я вот исповедь до 11 часов принимал, мне уже ничего не страшно. И в этой связи у меня вопрос к отцу Николаю.

Константин Мацан:

— Батюшка, вам страшно?

Анна Леонтьева:

— Есть ли такие моменты, вот простите, это, может быть, неприличный вопрос от жёлтой прессы, но есть ли такие моменты, когда вам становится неприятен человек, который вам исповедуется?

Кира Лаврентьева:

— Ну, мне кажется, да, хотя и не меня спрашивают.

Священник Николай Бабкин:

— Ну было бы ложью сказать, что нет, потому что у любого человека есть чувства. Бывает неприятен не сам человек, а его видение мира, как он это всё объясняет, потому что часто люди на исповеди они не просто в грехах раскаиваются, они пытаются дать им какое-то теоретическое, духовное объяснение. Скорее всего, меня чаще всего как духовника, мне становится неприятно, неприятно потому, что я понимаю, что сейчас будет очень долгая лекция, скорее всего, потом я себя останавливаю, понимая, что её все равно никто не услышит и не поймёт. И надо просто поговорить и иногда в двух-трёх словах сказать то, что поможет человеку. Несколько моментов у меня было тогда, когда люди начинали плакать от раскаяния, после того, что я сказал, я, к сожалению, не помню, что я говорил в эти моменты. В тот момент, когда ты испытываешь неприязнь, главное, помолиться, попросить, чтобы Бог помог тебе найти нужные слова, не те, которые ты хочешь сказать, они даже правильные эти слова, а те, которые ему нужно услышать, вот это сложнее всего из своего сердца достать. Смириться самому, опуститься на уровень кающегося и сказать ему то, что он должен услышать, а не то, что ты хочешь ему сказать. То есть пока ты стоишь на исповеди и говоришь то, что ты хочешь говорить, ты людям капаешь на мозги, но это моё личное впечатление.

Анна Леонтьева:

— Но это очень хороший, на самом деле, ответ, потому что, очень многие люди боятся именно этого, что они сейчас скажут, и батюшке станет противно.

Кира Лаврентьева:

— Оооо, да как ты вообще посмела прийти?

Священник Николай Бабкин:

— Нет, батюшка тоже очень тяжело переживает, это тоже духовная работа — исповедь для священника — это тоже тяжелая духовная работа, справиться с эмоциями, чувствами, почему некоторые жалуются на грубость духовников, например? Не все справляются, представляете, если он 3 часа исповедовал, он через себя столько пропустил, и тут пришла какая-нибудь дама, которая является для него таким триггером, она просто собрала все его триггеры, все больные места этого батюшки и вывалила прям на него. И он тут, бабах, взорвался. То есть терпение батюшки тоже не ангельское, оно тоже приходит концу.

Константин Мацан:

— Как одна моя знакомая рассказывала, она тоже воцерковляться начала, собирается в храм, и ей мама говорит, ты уж всего-то батюшке не рассказывай на исповеди. Пожалей человека.

Анна Леонтьева:

— Я можно ещё скажу? Потому что мне тоже кажется полезно. То, что отец Николай сказал про неисповеданные грехи, я слышала в лекции одной замечательной матушки Триандофиловой, она прям целую лекцию читает о том, как бороться с паническими атаками и тревогами. Это болезнь — бич нашего времени, и она называет главные причины панических атак — это недораскаянные грехи. Представляете?

Священник Николай Бабкин:

— Она пользуется психологической терминологией, просто подменяет её духовными терминами, на самом деле. Потому что забытые грехи — это вытесненное чувство враждебности, сильной тревожности, говоря языком психологии.

Кира Лаврентьева:

— Отец Николай, вы меня пугаете.

Константин Мацан:

— Друзья, это «Светлые истории» на радио «Вера», давайте я вам расскажу свою историю, надеюсь, что она будет светлой, хотя у меня к ней есть маленький эпиграф. Я помню свою первую исповедь, она для меня до сих пор очень важна, может быть, даже определяющими оказались слова, которые мне священник сказал, это была первая сознательная исповедь. Самая первая была в каком-то очень глубоком детстве, она была эпизодична, каким-то образом мы, нецерковная семья, попали в храм, и там священник, видимо, я к нему просто подошел, а он воспринял, что это исповедь и накрыл меня епитрахилью. Тогда я этого слова даже не знал, но это было совершенно эпизодом. А потом сознательная исповедь была, когда я сознательно пришел к вере, это были атеистические годы, и священник на исповеди сказал мне, отпуская, две вещи, что невозможно войти в церковь Иваном-дураком, а выйти сразу Иваном-царевичем. Это путь, которым нужно идти, Иван царевич будет где-то ближе к концу, если будет. А второе, что он сказал важное, такое напутствие мне дал, что церковь не будет только сегментом, в твоей жизни, что вот есть работа, семья, путешествия, а тут ещё и Церковь иногда по выходным, то есть Церковь — это не сегмент, а это то, чем жизнь определяется, что дает жизни её силы, её токи, её соки, её наполнение. Что Церковь не есть что-то дополнительное к жизни, а есть сама жизнь. И это очень важно. Ну вот история моя не столько про меня, вернее, я в ней не действующее лицо, а я был в ней наблюдателем, но она стала для меня очень важной мировоззренчески. История про одну мою знакомую, которая, как и я, никакого религиозного воспитания в детстве не получала, была из семьи нецерковной, потом мы познакомились, уже когда учились в институте, и она примерно в то же время, что и я начала постепенно воцерковляться. Крестилась, начала в это погружаться, но какого-то глубокого погружения не произошло, так, было знакомство, было преступление к таинствам исповеди и причастия и неоднократное, но как-то потом жизнь, что называется, закрутила. Молодые годы, поиск себя, вот мы сегодня много про поиск себя говорим, это как раз про поиск себя. В итоге, как это сегодня бывает у молодых людей, в поисках себя человек решил поменять себе имя, вот не фамилию, когда женщина замуж выходит, а имя. В паспорте. То есть предположим, ее звали Маша, Мария, а имя она себе решила взять очень необычное, вообще несуществующее в русском языке, такое, я не знаю, типа Эшли, что-то американское, такой вот она странная, она называла себя Эшли, почему Эшли? Непонятно. Почему-то. Может быть, Хемингуэя начиталась, «Праздник, который всегда с тобой», там героиню звали Эшли. И вот она нас, друзей начала тренировать, чтобы мы называли её по-новому. То есть первые месяцы она ещё откликалась на свое обычное имя, с каким она была рождена и крещена, а потом: «Маша!» «Я не Маша, я Эшли». И вот это было первые месяца три, но мы очень долго привыкали. И потом она вообще перестала на свое имя откликаться, потом она поменяла это имя в паспорте, стала человеком с другим именем. И тут, конечно, нужно понимать, что я тогда этого так не формулировал, но сейчас мне понятно, что имя в человеке — это не просто звук, это не просто вот тебе начертали чернилами в паспорте, это есть нечто метафизическое, не случайно же мы молимся святым нашим тёзкам, у нас есть небесный покровитель, в имени есть и судьба, и личность, это не нужно преувеличивать, наверное, при смене имени человек вовсе не перерождается, но что-то важное происходит в личности. То есть поменять имя, это поменять своё какое-то место в бытии. Самоидентичность, по сути, пытаться искусственно свою личность поменять. Не ты себе эту личность дал, тебе личность Бог дал, и имя тебе дали родители и Бог дал тебе имя, и это то имя, по которому тебя Бог знает, по которому за тебя молятся, которое пишут в записках, которое ты называешь, приступая к таинству Евхаристии, это что-то очень важное. И вот так жила моя знакомая с этим своим новым именем, пока жизнь не закрутила в очередной раз. Тут важно, что сказался прошлый опыт церковной жизни, и она поняла, что нужно возвращаться в Церковь, и вот по выражению Андрея Платонова, писателя: жить главной жизнью, он это не про церковь говорил, но мне выражение нравится: жить главной жизнью. Что вот главная жизнь, она в церкви течёт, и оттуда какой-то источник сил будет приходить. Она позвонила мне, мы встретились, она хотела, чтобы я в какой-то храм хороший её пристроил, что называется, отвёл. Я её повёл к своему духовнику. И дальше самое интересное, потому что получилось так, что мы стоим на исповедь, я на регулярную исповедь, она впервые за много-много лет. И конечно, тут есть такой пикантный момент, что я стоял прямо за ней, и я честно, я не слушал, и не мог слышать, что она говорила на исповеди, но в какой-то момент, я понимаю, что сейчас её священник на накроет епитрахилью...

Кира Лаврентьева:

— И спросит, как её зовут.

Константин Мацан:

— Да. Как её зовут. И я как бы не смотрю, но я не могу не слышать, что происходит, я очень близко стою, и накрывает священник её епитрахилью, то есть он сначала накрыл, потом спросил, читает разрешительную молитву и доходит до слов до имени, раба Божья и: так как вас зовут? И дальше происходит невероятное она так: Эш..., привычка говорить свое имя сработала, но она его не договорила, я посмотрела, она плечи даже как-то расправила, вдохнула и громко, четко сказала: «Мария» и исповедалась, потом причастилась, и в этот момент по мне побежали мурашки, потому что это имя, с которым тебя знает Бог, и Бог тебе, человеку, тебя самого возвращает если ты себя потерял. Вот мы про это сегодня говорим всю программу. Что нет другого места для обретения себя, кроме Церкви, кроме исповеди, кроме таинств. Вот даже имя там твоё единственное, по которому тебя знает Бог, по которому тебя Бог из всех остальных людей мире выделяет, и знает одного тебя. И для история, потрясающая про то, как Бог и Церковь возвращают человеку его личность, если вдруг эта личность оказалась потеряна в каком бы ты ни было смысле, вот путём к этому обретению себя заново оказалось именно таинство исповеди.

Кира Лаврентьева:

— Класс.

Константин Мацан:

— И завершая нашу сегодняшнюю встречу, как-то я давно ещё до программы задумал попросить поставить песню Бориса Гребенщикова, и там есть слова «если бы я мог выбирать себя, я снова бы стал собой». Ну когда я задумывал эту песню поставить, я ещё не знал, что парадоксальным образом тема о вере, исповеди как о поиске и обретении себя окажется вне моего плана сегодня магистральный. Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу, это были «Светлые истории» на радио «Вера», священник Николай Бабкин, мои дорогие коллеги Кира Лаврентьева, Анна Леонтьева были сегодня в студии светлого радио. Меня зовут Константин Мацан, мы с вами прощаемся, до новых встреч в программе «Светлые истории», которая у нас будет через неделю, ну и слушаем БГ песня «Инженер». До свидания.

Кира Лаврентьева:

— До свидания.

Анна Леонтьева:

— До свидания.

Священник Николай Бабкин:

— Пока-пока.

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем