Притча о блудном сыне, притча о сеятеле, притча о талантах… Евангельские притчи, произнесенные Христом, давно вошли в ткань культуры. Можно ни разу не прочитать Евангелие, но невозможно не знать выражение «закапать талант в землю».

И, наверное, сколько будут изучать Евангелие, столько будут ставить вопрос: почему Христос говорил притчами? Почему прибегал к такому способу общаться с учениками и доносить свое послание? Конечно, на этот вопрос не может быть одного-единственного ответа — как невозможно одной законченной мыслью охватить целостность Евангелия. Традиционно здесь принято упоминать, что образный язык притчи — удобная форма, чтобы сделать сказанное запоминающимся и через метафоры облегчить понимание.

Всё так. Но в очередной раз встретившись с текстом Христовых притч, я неожиданно набрел на еще одну мысль.

В выборе притчи как жанра — принципиальное уважение Бога к человеческой свободе. В отличие, например, от просветителя-энциклопедиста, который пишет трактат. Вот с трактатом — по задумке —спорить бессмысленно. Сам жанр предполагает, что автор готов всем всё о предмете объяснить. Именно всем и именно всё. А читатель — пассивный получатель информации. Его дело — внимать и впитывать. И более того: тот, кто никогда предметом даже не интересовался, должен, прочитав лишь заголовок, устыдиться и увидеть, что автор не взялся бы за тему, не касайся она напрямую всякого смертного.

И совсем иное — жанр притчи. Метафора — всегда приглашение читателя к со-творчеству. Приглашение — не воспринять послание как завершенную формулу, которая самой своей завершенностью отводит читателю место пассивного получателя информации. Приглашение — включиться, вовлечься и лично до-осмыслить услышанное. А на такое приглашение откликнется только тот, кто сам захочет. В случае Христовых притч —захочет идти к Богу.

Притча — самый деликатный способ поделиться своим посланием. Того, кто вовсе далек от желания что-либо воспринимать, притча не потревожит. Бог подчеркнуто ценит нашу свободу.