«Рождественские традиции». Николай Бреев

У нас в гостях был директор издательства «Никея» Николай Бреев.

Мы говорили о рождественских традициях в детстве Николая и в настоящее время. Николай рассказал, как показать ребенку красоту православия без какого-либо давления и в максимально естественных для ребенка условиях. Также разговор шел о книгах, которые Николай советует читать с детьми на рождественских праздниках. Наш гость поделился, что для него самое большое чудо — это чудо любви в семье.

А. Леонтьева

- Добрый светлый вечер, сегодня с вами Анна Леонтьева.

К. Мацан

- И Константин Мацан, добрый вечер.

А. Леонтьева

- Сегодня у нас в гостях Николай Бреев – директор издательского дома «Никея», добрый вечер.

Н. Бреев

- Всем доброго вечера.

А. Леонтьева

- Сегодня мы, как водится, будем говорить о семье, Николай мало того, что отец четверых детей, он еще из семьи священника – отца Георгия Бреева, в храм которого я с удовольствием хожу, когда получается. И хотелось бы, может быть, начать с этого конца тебя опрашивать. Скажи пожалуйста, в твоей семье – семье батюшки и матушки были какие-то рождественские традиции?

Н. Бреев

- Священническая семья всегда отличается тем, что батюшка максимально настроен на службу, и Рождество входит в священнические дома особым образом, через служение отцов, через их такой молитвенный уже, радостный настрой, потому что когда говоришь со священниками и спрашиваешь, какие самые таки значимые для них праздники и вообще времена года? Они отвечают: Пасха и Рождество. И вот эта рождественская радость взрослых, какая-то наивная, искренняя, взрослые, такие бородатые мужчины уже в возрасте, мягко улыбаются, на улице падает снег, и ты тоже включаешься в это, как ребенок. Ну конечно, в это время обычно 6-го числа отцов-священников уже дома нет и ты каким-то образом, как ребенок, ждешь начала вечернего богослужения, готовишься с мамой вместе и дальше, в общем, идешь в храм, и все это, конечно, окутано такой радостью, которая передается через это все настроение.

К. Мацан

- Как раз вот об этом хотел спросить, о радости мы еще поговорим, а вот Аня начала про то, что традиции Рождества в семье священника - у меня такое ощущение, что когда мы говорим «традиции Рождества», мы воображаем себя – мирян, вот у нас праздник, мы приготовим подарки, мы придем вечером или в ночь на службу, проведем в храме два-три часа, и все, а у священника, условно говоря «мероприятие» на носу, служба рождественская – это работа, там столько надо всего подготовить и столько богослужебной нагрузки и организационной нагрузки, особенно если крупный приход и настоятель, там, по-моему, праздника – это вот в нашем светском, мирском понимании, не остается.

А. Леонтьева

- Так ли это?

К. Мацан

- Так ли это? Что вы об этом думаете?

Н. Бреев

- Не знаю, у меня всегда было ощущение этого праздника. Конечно, есть определенные какие-то задачи организационные, слава Богу, священник не один на приходе и миряне – это тоже часть прихода и не меньше, чем священство, вот это тоже такое есть разделение, что есть священник, как служащий, а есть миряне, которые наблюдатели, если она на приходе есть, то, конечно, нельзя это, может быть, в полной мере назвать проблемой, но есть какое-то отклонение от понимания того, что есть церковь Христова и, конечно, на приходе здорово, идеально, когда прихожане разделяют вместе с настоятелем и заботы, и радость, и организационные какие-то проблемы, на большом приходе это может быть сложно. Вот у нас в Царицыно на приходе, в котором я провел все свое детство в храме в честь иконы Божией Матери Живоносный источник, достаточно большой приход и там, соответственно, такой был очень сплоченный костяк прихожан, которые разделяли вот эти хлопоты, поэтому батюшка мог положиться и такую распределенную ответственность…

А. Леонтьева

- А какие хлопоты, Николай, о чем хлопотали?

Н. Бреев

- На приходе много чего есть, это и подготовка храма, уборка и украшение, и, собственно, подготовка богослужебных всяких предметов, подготовка книг, клирос по-своему готовится, помню спевки вот эти: ты идешь, в домике приходском хор спевается (от слова «спеть», уже после новогодних праздников надо пояснять) и сквозь пургу прорываются рождественские слова. В общем, подготовка идет на всех фронтах. У детей своя подготовка, у нас на приходе была замечательная воскресная школа, была группа, где готовился и детьми, и взрослыми большой-большой такой спектакль, действо, все традиционно: волхвы, звезда, младенец, все как надо, но для детей это все заново, это что-то такое. В общем, детские впечатления такие, приятные, конечно, не знаю, как там было взрослым, но отвечая, Кость, на твой вопрос, не видел я, чтобы была какая-то напряженность на лице, нет.

А. Леонтьева

- А вот когда ты перечисляешь: приготовления, приготовления, приготовления храма, богослужебных книг, хора, я все жду, когда ты дойдешь до приготовления рождественского гуся, но ты, видимо, как-то вот высоко помнишь, не касаются эти воспоминания плотских утех.

Н. Бреев

- Понимаешь, опять же, в семьях священников все проходит на приходе и, по сути, та же трапеза рождественская, не на всех приходах это есть, но у нас в Царицыно была такая традиция, когда практически весь приход после службы не расходился, не разбредался по домам, а все после ночной службы шли в трапезную и там, соответственно, отмечали, поэтому гусь был там и из семейной традиции он перекочевал уже в традицию общеприходскую. Если брать мою семью, то да, мы пытаемся эту традицию продолжать, иногда гусь, иногда утка, если ты об этом, конечно, я понимаю, что пост, уже хочется сказать ему гуд бай.

К. Мацан

- Меня однажды настоятель нашего храма попросил устроить для детей на Рождество маленькое представление, чтобы волхвы пришли прямо в храм, поговорили с детьми, принесли подарки под елку, детям подарили. И мне предстояло найти костюмы волхвов, так как никто не знает, как они выглядели, ну, есть какие-то представления о том, что так они должны были, мудрецы с Востока, выглядеть. Я искал, есть такие просто сайты костюмных агентств для карнавалов, там сайты карнавальных костюмов, я нашел костюмы волхвов в разделе «восточный карнавал», вот то, что мне было нужно - такие длинные робы, кафтаны, вот восточный карнавал. Я подумал, что в каком-то высоком смысле наша церковь восточная, у нас такое восточное действо происходит, а для мира мы – восточный карнавал.

Н. Бреев

- На самом деле, для ребенка, конечно, воцерковленного, который с самого детства в церкви то, что происходит на службе – все это естественно, как ты сказал – карнавал. Если так посмотреть, то можно и на священнические одежды сказать, особенно это в атеистическую пору было распространено: карнавал, там кадилом машут. Ну нет, тут, конечно, отличалось, здесь, понятно, богослужение, а вот здесь, мы, дети, играем сценки какие-то.

А. Леонтьева

- Если уж все начали рассказывать, то я тоже хочу рассказать, что у меня тоже был один очень запоминающийся эпизод на Рождество: мой муж должен был играть Деда Мороза, он все равно был Дед Мороз в храме, потому что все привыкли к Деду Морозу. Ему дали очень красивый костюм, в котором его невозможно было узнать, только эти глазки блестели сквозь седые бороды, он был очень величественным, и мы очень просили наших детей никак не показывать знания, что это не Дед Мороз, а папа – это было первое такое напряжение, а второе было, что храм был в очень богатом месте – Барвихе и дети приезжали туда на «Майбахах» и мы очень переживали, что они какие-то особенные дети, выросшие в особых условиях и что они стишки Деду Морозу читать не будут, еще и за бороду, может быть, подергают. В общем, мы очень волновались и когда Олег пришел в этом во всем, в своих бородах и сказал таким срывающимся, зычным голосом: «Ну что, детушки, почитаете стишки Деду Морозу?» - Все эти, в общем, такие, действительно, немножко особенные дети, они стали сразу самыми обыкновенными детьми, они в каком-то диком восторге, чтобы посидеть на коленке у Деда Мороза, получить какой-то очень смешной подарок они читали эти стихи и нам это очень запомнилось, потому что дети в какой-то момент становятся все одинаковыми и всем нужно чудо какое-то.

Н. Бреев

- Как и взрослые.

А. Леонтьева

- Как и взрослые, наверное, да.

Н. Бреев

- Я поэтому и говорю, что когда, не знаю, видели ли наши слушатели и вы, друзья, видели или нет, в интернете гуляет несколько видео, где священники в пасхальную, правда, ночь, просто настолько ярко эмоционируют, прыгают просто с кадилом, кричат: Христос Воскресе! И так далее.

А. Леонтьева

- Греческие, по-моему, да?

Н. Бреев

- Нет, наши тоже, если кого интересует, то посмотрите. И ты смотришь и думаешь: вот действительно какая-то детская чистота внутренняя, которая проявляется и, мне кажется, что праздник Рождества сам по себе является таким максимальным выражением вот этой детскости, чистоты, непорочности, искренности наших желаний, нашей любви и, как всегда, когда рождается новый человек в мир, эти чувства проявляются и у родителей, и у тех, кто соприкасается с этим чудом, насколько неестественно выглядит, когда рождаются дети, ненужные родителям или дети там, где их не ждут, насколько наше сердце чувствует, что это недостойно человеческого достоинства, насколько это неправильно. Вот Рождество в этом плане такой праздник, который открывает в каждом из нас возможность вернуться в это райское, детское состояние, мне кажется.

К. Мацан

- Вот смотри, мы начали с того, что ты из священнической семьи, наверняка с самого детства был сначала приносим, потом приводим на службы, я почему об этом вспомнил: мне очень запомнилось в книжке воспоминаний Сергея Фуделя, он вспоминает тоже свое раннее детство, он тоже из семьи священника, его папа – известный в то время московский протоиерей Иосиф Фудель, и вот в этой книге воспоминаний Сергей Иосифович вспоминает и вот такие слова пишет тоже про какую-то из служб праздничных, а может быть, не праздничных, но монастырских, но не суть, а важна сама эмоция детская, которая осталась, вот что он пишет: «Я помню, что ночные службы я наполовину спал, но помню, как в эти сны вдруг врывались голоса поющих, я открывал глаза, видел огни, рядом стоящего отца и радостно убеждался, что я в той же крепкой ладье, что моего сна никто не заметил, что меня и спящего они, эти голоса поющих, унесут с собой», вот так трогательно сказано. Коля, а у тебя было что-то похожее, это про тебя?

Н. Бреев

- Да, если про сон, то конечно, да, что-то похожее, действительно, тебя в какой-то момент служба уже начинает убаюкивать, отключать.

К. Мацан

- Здесь именно вот это ощущение того, что «мне, маленькому, я могу поспать, никто меня не поругает, но я чувствую, что я все равно с Богом, даже в этом сне, даже в этих голосах» - меня это так трогает, я не знаю.

Н. Бреев

- На самом деле, тоже такой важный опыт, я не раз, по-моему, говорил о том, что если родители хотят ребенку каким-то образом показать красоту православия, красоту христианства и то нет лучшего приема, чем просто дать ребенку жить, как ему живется на богослужении, не говорить ему, что надо вот стоять, что нужно не ходить или не спать, а просто жить, потому что для ребенка это максимально естественно, у него внутренних таких задач: вот надо, у него нет опыта греха, нет опыта какого-то ощущения внутренних барьеров, недостоинства, он открыт, как младенец, который лежит в яслях и он открыт этому миру, и Христос приносит себя миру, так и маленькие дети до определенного возраста, понятно, что уже начинается взросление, но здесь действительно для ребенка нам, взрослым важно дать детям нашим быть максимально естественными. Это сейчас такая хорошая, как мне кажется, традиция во многих московских храмах, когда родители идут с детьми на рождественскую службу, а дальше просто сваливают куртки на пол, если дети хотят спать – они там спят и уверяю вас, это тоже богослужение своеобразное, потому что то, о чем Сергей Фудель пишет, о чем ты говоришь – вот это пребывание вместе, где взрослые в молитвах своим сердцем соединяются с Богом и как бы вот это детское соучастие – оно может проистекать таким вот образом: я сплю, а вот так хорошо: я открываю глаза, а рядом мама с папой, они радостные, они молятся, они, соответственно, находятся в общении с Богом, друг с другом и Христос посреди них и ребенок это чувствует.

К. Мацан

- Ты классно сказал, что это не просто их богослужение, то есть и для них тоже богослужение, а это то, что они служат Богу, в том числе, как ни парадоксально, своим детским наивным сном, присутствием просто здесь, спят перед Богом, вот.

Н. Бреев

- Вот, а когда ты можешь спать, по-хорошему? Когда у тебя нет страхов, когда ты не боишься, доверяешь, соответственно, если ты боишься и не доверяешь, тогда тебя начинают отстраивать, говорят: стой прямо иначе Бог разгневается или еще что-то, это, конечно, мне кажется, какой-то опыт травмирующий.

К. Мацан

- Не наш метод.

К. Мацан

- Николай Бреев – директор издательского дома «Никея» сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер».

А. Леонтьева

- Слушайте, а я внесу такую, по-моему, я уже об этом кого-то спрашивала из героев, но я внесу опять такую темную ноту в светлый вечер: я как раз очень переживала, когда увидела в храме, как бабушка очень яростно отстраивает там мальчика и компостирует его в углу и я не знала, что мне сделать, честно говоря, ведь в чужую семью невозможно вмешаться, мальчик плакал, он был очень напуган и там он как-то не так стоял в храме. Ты бы вмешался, Николай, на моем месте? Я просто реально не знала, что делать, чуть не плакала.

Н. Бреев

- Ты знаешь, я, наверное, вмешался бы, не факт, что это было бы хорошо. У меня были пара таких случаев, обычно у меня сердце вскипает, такое знаешь: аааа, это не совсем правильная реакция, потому что в ответ на какой-то твой вскипевший праведный гнев: «вот надо же так» и ты начинаешь влезать - к сожалению, до человека ты не можешь донести доброту, чистоту и любовь, если ты сам действуешь по-другому, вот этот праведный гнев, он превращает твою какую-то добрую интенцию, добрую какую-то установку, что так нельзя, еще что-то, он все это превращает в противоположность, ты начинаешь уже какую-то агрессию привносить со стороны. Как в этой ситуации быть – не знаю, мне кажется, очень сложно, потому что если особенно там бабушка и я за собой замечаю, что чем старше, тем тяжелее отказаться от собственных каких-то убеждений и собственных устоев и как это сделать? Говорят – с любовью. А ты у меня спрашиваешь, как. Кость, как, как ты думаешь?

А. Леонтьева

- Ведущих опрашивают, представляешь? Дожили.

К. Мацан

- Сегодня мы поменялись местами.

А. Леонтьева

- Наконец-то нам задают вопросы, Костя!

Н. Бреев

- В этот предрождественский вечер случилось чудо, и гость спросил у своего ведущего.

К. Мацан

- Я бы промолчал.

А. Леонтьева

- Я тоже так сделала, поплакала в углу.

К. Мацан

- Я вспоминаю вот эти слова, которые каждый раз атрибутирую то одному, то другому святому, что столько раз я жалел о том, что что-то сказал и ни разу не пожалел о том, что промолчал.

А. Леонтьева

- Какие вы мудрые.

Н. Бреев

- Я бы поспорил со святым.

К. Мацан

- Давай.

Н. Бреев

- Потому что я грешный, мне же можно. У меня много раз бывало, что я жалел, что я промолчал, очень много раз.

К. Мацан

- Ну, например?

Н. Бреев

- Последний раз у нас, мы живем за городом, прямо буквально несколько дней назад, улочки в поселочке небольшие, улочки маленькие, там дети играют - женщина на машине пронеслась, я ее должен был остановить и сказать: аккуратней, в следующий раз ребенка собьете. Это же тоже по-своему что-то похожее, когда бабушка ругает своего внука, она тоже в чем-то его сбивает, можно сказать. Здесь немножко, понимаешь, другой градус: там едет машина, ты говоришь: «стоп», а там в храме и там у человека, особенно бабушки, уже модус святости, то есть она пришла в место, где уже она как бы служит Богу, получается, она в этом своем статусе менее восприимчива, как ни странно, нежели чем это было просто на улице – тоже достаточно интересный такой парадокс: когда мы в храме, мы зачастую отстраиваем границы гораздо более жестче, нежели чем на улице, если тебя толкнут на улице или толкнут в храме зачастую есть разница, потому что: «Как, в храме Божием вы толкаетесь!» А на улице – ну просто переход, тебя толкнули.

К. Мацан

- Не знаю, ты очень острый пример приводишь и мне кажется, что он очень рельефный, потому что все-таки мы вправе, на мой взгляд, разделять вопрос физической безопасности, когда ты выступаешь от лица вот именно какого-то такого правопорядка: не сбить ребенка на машине, при этом, в принципе, в этой ситуации ты указываешь человеку на нарушение правила и это вопрос безопасности, который точно нужно очертить, а вот когда мы входим в межличностные отношения с бабушкой в храме и с ее внуком, я тут вижу совсем другое, тут, во-первых, уже некое такое самовозвышение: «я-то знаю, как правильно нужно, не осуждать, не обличать, давать ребенку свободу, а вы не знаете», то есть я лучше вас знаю – это во-первых, а во-вторых, все-таки с ситуацией с бабушкой и внуком в храме намного, мне кажется, тяжелее делить отношение к этой бабушке лично, вот некоей просто объективной правдой, за которую ты борешься, очень тонкая грань и вот там, где эту грань боязно перейти я предпочитаю промолчать, промолчать до тех пор, когда уже нельзя не сказать, ну вот совсем уже нельзя, тогда да. Но где это «нельзя» заканчивается и начинается после которого уже можно черта – это какой-то каждый раз такой поиск интуитивный.

Н. Бреев

- Это задача духовной полиции.

К. Мацан

- «Полиция нравов» была, а это такая полиция духа.

А. Леонтьева

- Очень мудро. Николай, в каком возрасте, ты спал на этих прекрасных куртках, наверное, также, как и все…

Н. Бреев

- В каком возрасте ты проснулся?

А. Леонтьева

- Да, в каком возрасте ты проснулся? Правильно сформулировал вопрос. Вот когда ты уже сознательно решил, что это Рождество, ведь этот праздник – он такой просто праздник в детстве, ну просто здорово, что взрослые там молятся, свечи горят, потом гусь.

Н. Бреев

- Не знаю вообще, мне кажется, до сих пор спим в какой-то мере.

А. Леонтьева

- Тоже хорошо ответил.

Н. Бреев

- На самом деле, наоборот, в Рождество хорошо бы заснуть разумом, потому что это не рациональная вещь, как мне кажется, не рациональный праздник, то есть умом его познать сложновато, то есть здесь скорее нужно войти в эту детскость, которая тебя чисто интуитивно ведет, эта детская радость, ты не сможешь ее обосновать и сказать, что «я проснулся, я просветлел и теперь я знаю пять благородных истин или шесть, или десять». Поэтому не знаю, вот такого рационального осмысления самого праздника Рождества – оно было дано и богословские какие-то конструкции, и объяснения о том, что боговоплощение, что теперь Бог с нами, что Он проживает с нами нашу жизнь и так далее. Да, у нас очень интересная книжка вышла недавно: «Иисус глазами простой веры» учителя митрополита Антония Сурожского – отца Льва Жилле. И там в первой же главе он комментирует родословную Иисуса Христа, которая дается в Евангелии, и он говорит: «В этой родословной эти люди, среди них были и преступники, и грешники, и прелюбодеи, и убийцы и прочее, и у них родился, на этом древе родился Спаситель. Также и Он рождается в моей душе рождается среди грехов и проходит, если я следую за Ним, то я, соответственно, вхожу в полноту Его», вот мне это тоже очень близко такое восприятие праздника Рождества, если говорить о богословском таком смысле, то есть есть отвлеченное, что вот вообще, в принципе, родился Спаситель мира, а если личностно, то родился мой Спаситель, то есть моя дверь, мой путь, которым я могу следовать.

К. Мацан

- К этому разговору вернемся после небольшой паузы, напомню, сегодня с нами и с вами в «Светлом вечере» Николай Бреев – директор издательского дома «Никея». В студии Анна Леонтьева, я Константин Мацан, не переключайтесь.

А. Леонтьева

- Сегодня мы говорим о рождественских традициях, о семье, о Рождестве с Николаем Бреевым – директором издательского дома «Никея». Николай, а чудо, которое в детстве ты воспринял, ты как-то передаешь его своим детям? Вот какие чудеса устраиваете вы для своих детей на Рождество?

Н. Бреев

- Чудеса…

А. Леонтьева

- Если устраиваете, конечно.

Н. Бреев

- Да, творим чудеса. Нет, на самом деле, самое большое чудо – это чудо любви в семье и подойти к празднику в мире, в любви и опять же, входить в эту детскость этого праздника, эту нерациональную радость, мне кажется, это самое важное, вообще я такой приверженец концепции не воспитания…

А. Леонтьева

- Концепция не воспитания – записано, сейчас будем расспрашивать.

Н. Бреев

- Да, концепция не воспитания детей, потому что все это не имеет смысла, если ты не воспитываешь сам себя, в первую очередь не воспитываешь сам себя, ну и когда ты сам живешь, когда ты сам проживаешь, когда праздник для тебя имеет какое-то значение личностное и ты сам его празднуешь, сам, взрослый, ты празднуешь, а не ради детей, ты празднуешь его, потому что это твой праздник, а не потому что это детский праздник, тогда все естественно. У нас есть небольшие традиции, я бы не сказал, что у нас какой-то в этом плане заповедник традиций и многое что-то можно почерпнуть, но у нас пару лет мы делаем такой семейный концерт небольшой, когда дети готовятся, каждый, что может: стишок, песенка, все, что угодно, рисунок, ну и, соответственно, перед семьей такое прямо выступление. Два года назад мы даже сделали спектакль целый, прямо даже приглашали актера, который с нами занимался, и мы ставили его, в общем, достаточно был интересный опыт, мне кажется, важный. И понятно: рождественский стол, украшение дома, подарки, кстати, тоже дарятся не на Новый год, а на Рождество, дети иногда возмущаются и говорят: ну как же так, что-то какой-то дед Мороз у нас слишком православный.

К. Мацан

- Прямо так и говорят? Или думают?

Н. Бреев

- Ну примерно, думают.

А. Леонтьева

- Громко думают.

Н. Бреева

- Какие-то такие мелочи. Интересное тоже такое наблюдение, вот мы живем за городом в поселке и у нас люди с удовольствием просто отмечают праздник хэллоуин, просто с удовольствием, дети ходят по домам, собирают эти конфетки и так далее, просто полная кутерьма происходит в этот день, наши не участвуют, но практически все дети участвуют в такой альтернативе святкам, по сути, да? И странно, на Рождество тоже попробовали сделать эту традицию общепоселковую - откликнулось очень мало людей, для меня это какой-то парадокс: то есть традиция святок, хождения по домам, колядования, понятно, что в городе это практически невозможно, потому что это другая среда, это квартиры и так далее, но за городом у нас очень сложно приживается такая традиция утерянная и в нынешних реалиях тоже почему-то сложно приживается, как ни странно, хотя ее хотелось бы, конечно, тоже возобновлять там, где есть возможность.

А. Леонтьева

- Слушайте, поскольку нам дали немножко слово, такое настроение предпраздничное, ведущие разболтались, то я тоже помню: вот мы пытались колядовать, в Переделкино мы жили, соседей всех в принципе знали, они люди серьезные, там журналисты, писатели и мы с мужем закупили просто какие-то приятные мелочи, какие-то кру́жки и приходили, и накануне прямо поздравляли, вручали, правда, стихов не читали, ну такой был очень лайт вариант колядования – и все соседи были в ужасном шоке, они очень удивлялись, говорили: «Что я должен сделать, за что это все, почему?» То есть действительно это было как-то неестественно воспринималось и мы, наверное, больше потом так не делали.

Н. Бреев

- Мне кажется, городская среда это разрушила, потому что действительно, мы в квартирах, как в маленьких крепостях своих, мы приходим туда, сбрасываем с себя весь груз, как бы: «фууух, все, здесь нет города, здесь нет других, здесь есть я, условно говоря, моя семья» и, может быть, вот это вот естественное для 19-го века, для сельской местности, хотя в городе это тоже делалось, но опять же, кстати, интересно посмотреть, делалось ли это домами, тем, кто владел – купцы или дворяне, у которых был свой дом, вот они могли друг к другу ходить, а вот квартиранты, интересно, ходили, участвовали или нет? Мне кажется, что тоже нет, и вот этот какой-то психологизм закрытости, в городе он есть, он присутствует, у меня, это было уже в подростковом возрасте после службы и праздничной трапезы, потом, соответственно, домой, и вот я уже подростком, ездил сам, один и мне так было грустно: мы были на приходе вместе, мы праздновали, потом я один еду на утреннем метро в квартиру и как будто от праздника общности, единения все разбредаются по своим каким-то уголкам и праздник как будто бы: пшшшш, подсдувается немножко, вот есть в этом что-то такое, недаром в христианстве важный элемент – это общение, это община, это двое или трое, если мы говорим, что семья – малая церковь, есть еще и большая церковь – это общение с семьями и общение друг с другом, это важно.

К. Мацан

- А вот ты сказал, что дети у вас не участвуют в гуляниях на хэллоуин, например, они не участвуют – вы их не пускаете или они сами не хотят? Это же очень большая такая педагогическая тема открывается о том, что родители церковные часто ставят своих детей в ситуацию, когда нужно быть немножко белой вороной: вот все празднуют, а я не буду, это какая-то тоже такая педагогическая задача – объяснить, а как это, почему это важно, почему важно иногда не быть со всеми, если все вокруг вот это делают?

Н. Бреев

- Ты знаешь, ну у нас так остро вопрос не стоит, потому что мы учимся в православной школе и в школе эти традиции не поддерживаются новые, это только на уровне поселка, там это не так сильно над детьми довлеет, поэтому такой проблематики нет. Старшие просто уже переросли, им неинтересно, а младшие – им хочется, им интересно. Вообще сам праздник, безусловно, все мы знаем, что он имеет христианские корни, просто в последнее время он, конечно, превратился, особенно у нас, в России, превратился просто в какой-то треш, извините за слово, правда, на самом деле, то есть оторван от своих каких-то религиозных мотивов, потому что этот праздник праздновался перед Днем всех святых и, соответственно, вечером вот так вот немножко попровоцировав нечистую силу, а, кстати, в таинстве крещения мы ее тоже провоцируем и в какой-то степени, когда мы говорим: «Отрекаемся от тебя, сатана» и священник говорит: «дунь и плюнь три раза на нее», по сути это что-то вроде: «а я тебя не боюсь, а я тебя не боюсь» в отношении нечистой силы, а утром шли на мессу и, соответственно, это какая-то была полународная воцерковленная традиция, как у нас масленица, но дальше она разрешалась вполне себе таким христианскими богослужениями, то у нас сейчас, конечно, это праздник – это просто такое развлечение, ну есть вот сейчас ужастики…

К. Мацан

- А вот дети, которым хочется поучаствовать, вы им что говорите? Им же не объяснишь пока всей богословской подоплеки происходящего.

Н. Бреев

- Своим мы говорим, что: знаешь, у нас нет такой традиции, это, может быть, и весело, но зачем надевать на себя эти страшные образы, маски? Но на самом деле ответа нет такого, чтобы ребенка это устроило, это все наши взрослые конструкции, для ребенка это не совсем понятно и здесь единственное спасает, что если ребенок в каком-то единении с родителями, то он просто доверяет. Если ему хочется противиться родителям, то для него хороший повод сказать: «Ах, вы так считаете, а я по-другому, потому что я не чувствую с вами общности, мне хочется от вас отстроиться». В подростковом возрасте сейчас, мне кажется, такой проблемы меньше, потому что это все больше выродилось у нас в России в праздник для мелкоты, если так говорить, я смотрю, там подростки практически не участвуют, мне кажется, у них много других поводов каждый день поиграть с этой нечистой силой, к сожалению, в этом нынешнем мире. Давайте, может быть, к Рождеству вернемся.

К. Мацан

- Да-да, я не планировал праздники другие обсуждать, хотелось просто поразмышлять и спасибо тебе, что об этом говоришь именно, мы же о семье говорим и о воспитании детей.

Н. Бреев

- Правда, решений нет и здесь, наверное, какой-то предстоит путь верующим родителям-христианам, мы вообще в какой-то степени будем первопроходцами во многом в ближайшие 10-20 лет

К. Мацан

- Звучит оптимистично.

Н. Бреев

- Кого-то воодушевляет, кого-то пугает, но во всяком случае мне очень близок такой менталитет первопроходца – это всегда интересно.

А. Леонтьева

- Ну, первопроходца – это, наверное, можно сказать о человеке, который вырос в неверующей семье, уверовал и воспитывает детей.

Н. Бреева

- Да не только, послушай, моя семья верующая, получается, во втором поколении, а мои дети – третье поколение, потому что папа мой родился в атеистической семье, о каких мы вообще в принципе можем говорить традициях, если это два колена или три колена, максимум это мои дети? У нас традиция была разрушена, у нас все на корню практически было выкорчевано, все это было выкинуто.

А. Леонтьева

- А у тебя лично, когда ты стал подростком, были какие-то вопросы вообще к родителям по поводу того, что они слишком строгие, православные, по поводу того, что не хочу ходить в церковь, было такое?

Н. Бреев

- Ну, когда мне не хотелось – я не ходил.

А. Леонтьева

- Непротивление, да?

Н. Бреев

- Да, какого-то противления не было, потому что, собственно, никто и не говорил: давай, ходи надо, просто умри, но иди. Не знаю, плюсы или минусы, плюсы в том, что у меня не было расцерковления, минусы, может быть, тоже из этого какие-то есть, но минусы никогда не видишь в себе. А как, может быть, ты расскажешь тоже про Рождество в твоей семье?

А. Леонтьева

- У меня я думаю, что мне нечего такого вот прямо удивительного рассказать, единственное, была всегда проблема разделения Нового года и Рождества, потому что два раза дарить детям подарки было крайне разорительно, а один раз дарить, когда всем дарят – на Новый год, было обидно.

К. Мацан

- Не по-православному.

А. Леонтьева

- Да, обидно, понимаешь, и поэтому бабушкам с дедушками была отведена функция дарителей на Новый год, а мы с мужем – дарители на Рождество. Но я очень хорошо помню момент, когда дети стали понимать, что то, что под елкой лежит, принес не святитель Николай, а вообще родители купили – вот это я помню, был какой-то, очень разочаровывающий такой момент, они до этого прямо очень так, на день Святителя Николая тоже я помню, что эти ботиночки, которые выставлялись на подоконник – они становились все больше, больше и больше, один раз мы с мужем пришли и поняли, что один ботиночек уже достиг 43-го размера, а все же стоит 19-го числа. А так я помню свое детство и все эти ощущения чуда – они же к Рождеству не относились, они относились к Новому году, Новый год, когда никаких походов в храм, но зато вот предвкушение, что взрослые все сядут за стол, видимо, даже такая соборность, она тоже была очень радостная, да?

Н. Бреев

- Да, конечно, безусловно, мне кажется, дети живут вместе с родителями и радуются вместе с ними и все радости и горести с ними разделяют, это, мне кажется, такое, самое важное.

А. Леонтьева

- А вот сейчас у вас есть такая традиция – собираться приходом после службы рождественской, вот как ты в детстве переживал?

Н. Бреев

- Знаешь, это связано, наверное, с какой-то поколенческой сменой, потому что до какого-то определенного возраста я активно участвовал в жизни прихода и когда появилась своя семья – стало меньше возможностей, фокус больше на детей, на наш какой-то круг, сейчас я практически не участвую, такой вот момент.

К. Мацан

- Николай Бреев, директор издательского дома «Никея» сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер», с которым мы говорим о наступающем Рождестве, с которым, дорогие друзья, скоро будем все друг друга поздравлять.

Н. Бреев

- В предвкушении.

А. Леонтьева

- Я еще вспомнила, что был какой-то период, когда мы очень строго постились, в начале нашего православия в 90-е мы очень строго постились и были страшно голодные накануне Рождества и, в общем, довольно такие, злющие, у вас такого не было?

Н. Бреев

- Ну вообще традиция такая до первой звезды поститься и целый день не вкушать ничего – она у моих родителей была, просто другое дело, что к детям, ко мне это не так было применимо, поэтому когда я мог, тогда, соответственно, не ел, собственно, самое важное здесь делать это из любви, самое важное, чтобы этот день был прожит без еды, без вкушения этой еды не в каком-то там зажиме страшном: «я вот сейчас не съем, я буду святой» или еще что-то, а какой-то правильный настрой, вектор взгляда на пост – она, видимо, моих родителей тоже спасала, поэтому я не помню их злющими.

А. Леонтьева

- Да-да, у меня главное слово было злющие, а не голодные.

К. Мацан

- Мне тут недавно в руки попалась, ну как недавно, может, год назад попалась книга, не издательства «Никея»...

Н. Бреев

- Как же так-то…

К. Мацан

- Вот у меня есть другие книги дома, к сожалению, - которая называлась «Рождественские рассказы русских писателей для детей» и там был, в том числе, рассказ Федора Михайловича Достоевского «Мальчик у Христа на елке», я очень плохо помнил содержание, помнил, что, конечно, достоевщина там есть, но я как-то воспылал педагогическим таким запалом, чтобы ребенка просветить, познакомить с классикой и думаю: давай-ка мы с тобой прочитаем или я тебе вслух прочитаю рассказ, на что жена сказала: «Ты что, с ума сошел? – Да ладно, сейчас почитаем, все нормально» и мы начали читать. Я, читая рассказ, входя во всю ту проблематику, всю ту боль и просто смерть, страдания и тот нерв, который Достоевский в каждом своем слове передает, я все больше и больше оседал, но отступать было некогда, надо было читать дальше, меня поразила реакция ребенка, которому было тогда пять лет, при том, что в начале чтения, когда я предложил ему эту книжку почитать он сказал: «Не хочу, давай что-нибудь, что мы обычно читаем: про машинки, про что-то еще», я говорю: «Ну давай это, а потом другое тоже почитаем твое» и меня поразила его реакция: он не отвлекся ни на секунду, вот с первой строчки слова языком Достоевского ребенок включился, он не закрывал глаза, не ужасался и не плакал, он просто слушал, причем не было картинок в этой книге, он просто слушал, не отрываясь, не дыша. Мы закончили чтение, я последнее слово прочитал, книжку закрыл, он выдохнул, и мы продолжили жить, как раньше, но этот вот этот язык Достоевского цепляет абсолютно сразу и не отпускает, я в этом убедился на собственном примере.

А. Леонтьева

- Потрясающий рассказ, Кость.

К. Мацан

- Я, собственно, почему так долго подвожу к тому: что, Коля, у вас в издательстве выходит о Рождестве, к Рождеству?

Н. Бреев

- Ты знаешь, у нас очень большой ассортимент и так исторически сложилось, что даже удивительно, что этот сборник не наш, у нас есть похожий сборник рождественских рассказов для детей и у нас замечательный просто наш редактор Татьяна Стрыгина, которая у основания нашего издательства стоит, она и интеллектуально начитанный человек, и удивительно светлый человек, она автор-составитель всех этих наших сборников и их очень много, они разные, есть сборники классических авторов…

А. Леонтьева

- Они очень красивые еще, должна сказать.

Н. Бреев

- …да-да, всем известные произведения, есть новые имена, которые были утеряны или дореволюционные, или совсем новые, современные авторы. У нас сейчас на данный момент порядка двенадцати разных сборников есть, собранные по настроению: таинственные, трогательные, счастливые и удивительная заслуга Тани, нашего редактора в том, что они подобраны практически без повторов и в этом плане выбор большой и у нас есть линейка для чтения взрослым, взрослыми для взрослых, есть детские книжки, здесь надо посмотреть на нашем сайте и выбор очень большой. Есть известные, меня зацепило из последних трогательный рассказ «Звездоглазка» Топелиуса – финского писателя такого, по сути, классика, финская сказка, тоже похожая, как ты говоришь, на достоевщину - грустная, печальная в чем-то история, но ты знаешь, я понял со временем, что это не некое нагнетание, как мы зачастую, взрослые, воспринимаем: и так в мире много всего, вот в новостной ленте случилось это, случилось то, кто-то умер, кто-то разбился и так далее и здесь еще такая «чернуха» для ребенка. Во-первых, надо сказать, что в этой чернухе есть модус любви, то есть сочувствие и сострадание со стороны автора - то, чего нет в нашей новостной ленте, то, чего категорически не хватает вообще нам всем, когда мы относимся к новостной ленте просто как к некоей сухой статистике, а не сопереживаем и не сочувствуем, если мы вдруг столкнулись с этим фактором для ребенка это очень большая школа любви – такие рассказы, как бы они, может быть, не тяжелы, есть такое мнение, что они травмируют, но если говорить про прививки, то это прививка доброты и сочувствия, наверное, то, что ребенку необходимо и правильно прочитанная, без иронии, без такого, знаете, такого злого реализма, что «знаешь, так вот бывает, жизнь несправедлива» или еще что-то, нет, конечно, не об этом речь идет, это не социальная «агитка», это именно умение взглянуть на страшную сложную ситуацию глазами сочувствия, сопереживания, сострадания.

К. Мацан

- Ну вот мне кажется, ты очень точно говоришь, потому что я это слово произнес: «достоевщина» - это вот по моим ощущениям то, что видим мы, взрослые, только эту гримасу боли и страдания и это достоевщина, но это не Достоевский, вот Достоевский – это когда про Христа, то есть Достоевский больше достоевщины, и мне кажется, что даже та история, которую я рассказал про своего сына – это как раз про то, что ребенок-то слышит Достоевского, это мы, взрослые, можем его отсечь и только достоевщину оставить, а ребенок читает и слышит про Христа и в этом смысле подлинно читает Достоевского и его все, что там про боль – оно в абсолютно неразрывном единстве дано со Христом, с искуплением, с преодолением, в итоге с каким-то высшим смыслом, который ребенок интуитивно считывает и поэтому не пугается, вот мне кажется, про это.

А. Леонтьева

- Какой-то удивительный поворот приобрел разговор, потому что мы говорим на Светлом вечере накануне светлого праздника о том, что детям нужно читать достаточно и драматичные книги, именно в Рождество хочется отсеять и прочитать им что-нибудь такое светленькое, чтобы все с хорошим концом.

Н. Бреев

- Мне кажется, можно и то, и то.

А. Леонтьева

- Потому что я, например, была очень поражена, когда дети очень долго мои, они учились в православной гимназии и они не очень любили читать в начальных классах, я посмотрела список книг, которые они должны прочитать и среди них очень много было таких, слезоточивых книг, и когда я подсунула детям Брэдбери, Джека Лондона, то они сразу полюбили читать, это был переломный момент.

Н. Бреев

- Да, здесь нужно балансировать, потому что, действительно, жить в таком напряжении, мы сами почему такие рамки отстраиваем, потому что невозможно сопереживать в моменте всегда и постоянно, особенно находясь в миру. Мы знаем из житий наших святых и отшельников, что они сопереживали и сочувствовали всему миру и молились и скорбели за боль и страдания всего мира, но отстраненно это все-таки можно. Если ты начнешь, откроешь ленту новостную и начнешь глубоко сопереживать каждой ситуации – конечно, это просто такая ситуация, достаточно сложная и здесь умение балансировать, то есть, конечно, иметь этот модус сочувствия и сострадания, не подходить цинично ко всему, что происходит вокруг, с одной стороны, а с другой стороны, конечно, невозможно падать глубоко в каждую ситуацию, но там, где ситуация приходит в твой дом не в виде ленты, а виде конкретного человека и конкретного случая – здесь этот модус любви, наверное, должен превращаться для нас, христиан уже в дела любви непосредственные и уже в глубокое сопереживание и сочувствие через действие, это, мне кажется, очень важно, потому что почитывать драматические рассказы можно, но также можно, почитывая, проходить мимо какой-то реальности, которая требует твоего действия, твоего ответа, по себе тоже знаю и то, что укоряет совесть и то, что могло быть пропущено тобою, когда это ломилось в тебя, в твою жизнь, твою реальность – это какой-то был стук Божий, а это осталось только на уровне эмоций: «ох, бедненький» и пошел дальше пить кофе.

А. Леонтьева

- Ты помнишь такие эпизоды, когда нужно было действительно действовать?

Н. Бреев

- Да, конечно-конечно. Это то, что, наверное, такой самой болью и горечью отдается в сердце и учишься только со временем быть более открытым и более действенным в этих моментах, как раз вот это балансирование, чтобы понять, когда я должен вторгнуться в ситуацию и войти в нее и поучаствовать, когда я, как ты говоришь: в храме, бабушка мучает внука, а я прохожу мимо – вот это балансирование, действительно, оно требует какого-то, наверное, и опыта, и наученности от Бога тоже какой-то.

А. Леонтьева

- Слушайте, а вот очень часто в Рождество у людей даже неверующих, ну просто хороших людей возникают мысли: вот чего бы такое хорошее можно сделать на Рождество? Вот как вы думаете, мудрые мужчины, мои собеседники, что можно сделать на Рождество такого, чтобы на душе потом было хорошо?

К. Мацан

- Сайт Милосердие.ру открыть и там и в Рождество и не в Рождество, я почему-то верю, что если у человека прямо сейчас есть потребность что-то хорошее совершить, то Господь непременно откликнется каким-то конкретным предложением, вот здесь и сейчас, не заставит себя, мне кажется, ждать, поэтому надо только захотеть

Н. Бреев

- Здесь только могу добавить, что опасно откупаться от потребности действовать и помогать по каким-то праздникам и здесь, если говорить о совете, который будет и тем, кто хочет просто на Рождество что-то доброе сделать и этот совет мне же самому сейчас даю: это сесть и просто на год вперед посмотреть, что я могу не один раз в год делать, а что я могу, как я могу включиться в ситуацию, требующую моей помощи, может, среди моих близких, которых я не очень люблю, может, среди дальних, но которых я знаю, может, если такой нет, видимой ситуации вблизи меня, это действительно может быть участие в каких-то других делах милосердия, но это, как мне кажется, один из таких столпов традиции, которую нам необходимо возрождать ради себя, ради общества и ради детей, которые тоже будут смотреть и учиться. Раньше была традиция десятины, сейчас я знаю людей, которые зачастую жертвуют, наоборот, десять процентов себе оставляют от заработка, остальное все раздают, есть люди, которые действиями помогают, волонтерством, это, конечно, в преддверии Рождества, вот этого чуда воплощения Богочеловека, который всю свою жизнь отдал, не десять процентов, не десятину Он отдал и даже не девяносто, Он сто процентов себя отдал, Он нам такой поставил максимум и, соответственно, христианство, о котором мы говорим, есть принадлежность к его клану, к его образу жизни и действованию и, соответственно, этот вопрос, Аня, который ты задала, ты, правда, задала вопрос: а что делать неверующему, но я плавно перетек на себя, как верующего – вот это, мне кажется, очень важно, важный компонент.

А. Леонтьева

- Очень хорошо ответил, спасибо.

К. Мацан

- Вот на такой деятельной ноте, на разговоре о каком-то деятельном добре…

А. Леонтьева

- В течение следующего года, а не только Рождества.

К. Мацан

-Да, деятельном добре, которое, наверное, неразрывно в этом смысле сути праздника Рождества мы наш сегодняшний разговор заканчиваем и всех с наступающим праздником поздравляем, и кто собирается – может уже собираться в храм, наверное, выезжать скоро надо будет.

А. Леонтьева

- Уже восемь часов.

К. Мацан

- Да-да-да, пора уже, пора. Тем, кто не собирался – может быть, начать собираться, например, и встретить праздник, встретить рождающегося Христа с открытым сердцем.

А. Леонтьева

- В радости и желательно со всей семьей, если есть. С наступающим вас праздником, дорогие!

Н. Бреев

- Да, с наступающим, любите жизнь, потому что Рождество – это праздник жизни и относитесь к ней, как к великому дару и благодарите Бога не только в этот праздник, но и, в общем, всегда, когда, как бы нам было непросто.

К. Мацан

- Спасибо огромное, в этом «Светлом вечере» сегодня с нами и с вами был Николай Бреев, директор издательского дома «Никея», в студии также были Анна Леонтьева, я Константин Мацан, до свидания.

А. Леонтьева

- До свидания.

Н. Бреев

- До свидания.

Другие программы

Радио ВЕРА из России на Кипре

Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (08.05.2024)

Скачать

Читать полностью

Другие программы

Апостольские чтения

Деяния святых апостолов

Скачать

Деян., 5 зач., II, 22-36

Комментирует священник Дмитрий Барицкий.

Есть ли в наше время люди, подобные апостолам? Или же это служение — атрибут исключительно древней Церкви? Ответ на этот вопрос содержится в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.

Глава 2.

²²Мужи Израильские! выслушайте слова сии: Иисуса Назорея, Мужа, засвидетельствованного вам от Бога силами и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, как и сами знаете,

²³Сего, по определенному совету и предведению Божию преданного, вы взяли и, пригвоздив руками беззаконных, убили;

²⁴но Бог воскресил Его, расторгнув узы смерти, потому что ей невозможно было удержать Его.

²⁵Ибо Давид говорит о Нем: видел я пред собою Господа всегда, ибо Он одесную меня, дабы я не поколебался.

²⁶Оттого возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой; даже и плоть моя упокоится в уповании,

²⁷ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тления.

²⁸Ты дал мне познать путь жизни, Ты исполнишь меня радостью пред лицем Твоим.

²⁹Мужи братия! да будет позволено с дерзновением сказать вам о праотце Давиде, что он и умер и погребен, и гроб его у нас до сего дня.

³⁰Будучи же пророком и зная, что Бог с клятвою обещал ему от плода чресл его воздвигнуть Христа во плоти и посадить на престоле его,

³¹Он прежде сказал о воскресении Христа, что не оставлена душа Его в аде, и плоть Его не видела тления.

³²Сего Иисуса Бог воскресил, чему все мы свидетели.

³³Итак Он, быв вознесен десницею Божиею и приняв от Отца обетование Святаго Духа, излил то, что вы ныне видите и слышите.

³⁴Ибо Давид не восшел на небеса; но сам говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня,

³⁵доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих.

³⁶Итак твердо знай, весь дом Израилев, что Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли.

Книгу Деяний апостольских иногда называют Евангелием воскресения. С такой силой в ней делается акцент на том, что Иисус Христос действительно умер и восстал из мёртвых. Эта мысль выходит на первый план не столько благодаря многочисленным рассуждениям, сколько деяниям апостолов. Другими словами, если бы не было Пасхи Христовой, ученики Спасителя не смогли бы совершить тех дел, о которых говорится в книге. Они не пошли бы проповедовать Евангелие. Скорее всего они просто перестали бы существовать как группа. Разбежались бы. Каждый пошёл бы по жизни своей дорогой.

Вместо этого мы видим небывалый энтузиазм и воодушевление. Не слишком образованные, провинциальные, без всякой финансовой и административной поддержки, вопреки запретам сильных мира сего, не обращая внимание на угрозу потерять свободу, здоровье и саму жизнь, апостолы говорят о Христе. О том, что Он воскрес. Само по себе это действие — яркое свидетельство истины их слов. Это яркое свидетельство того, что их вера живая. Её подпитывает мощный источник. Сердце апостолов будто наполнено огнём, жар от которого чувствуют и они сами, и о окружающие. Это энергия божественной благодати. Она побуждает учеников говорить о Своём Учителе, а людей слушать их и принимать всё сказанное с доверием.

Бог устроил человеческое существо таким образом, что, если Божественная благодать наполняет наше сердце, её невозможно скрыть. Её невозможно спрятать от окружающих и сделать своим личным достоянием. Она жаждет излиться наружу — побуждает нас делиться этой радостью с другими. И этому позыву невозможно противиться. Даже если существует угроза физической расправы или смерти, сила Божия такова, что её невозможно удержать. Древний пророк Иеремия очень красноречиво свидетельствует об этом: «Ты влёк меня, Господи, — и я увлечён; Ты сильнее меня — и превозмог, и я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо мною... И подумал я: не буду я напоминать о Нём и не буду более говорить во имя Его; но было в сердце моём, как бы горящий огонь, заключённый в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог». Не мог пророк не говорить о Боге своим соплеменникам. Несмотря на то, что они смеялись над ним и гнали его. Как говорил Христос в Евангелии, «Никто, зажегши свечу, не ставит её в сокровенном месте, ни под сосудом, но [ставит её] на подсвечнике, чтобы входящие видели свет».

Важный духовный принцип следует из этого. Если мы Божии, если Его благодать живёт в нас, мы не можем не свидетельствовать о Нём. Это не означает, что мы должны с каждым встречным говорить о Боге, доказывая истинность христианства. Внешне наша жизнь может быть волне обычной. Работа, семья, бытовые обязанности. Однако если человек стремится, подобно апостолам, не просто говорить о Евангелии, но исполнять Его, жить им, искать волю Божию и служить своим ближним, даже самые привычные и рутинные дела, которые он совершает, преображаются. Господь наполняет каждую нашу мысль, каждое наше слово и поступок светом Своей благодати. И так делает нас живыми свидетелями и проповедниками Своего Небесного Царства.

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов

Читать полностью

Другие программы

Светлый вечер

«Путь к священству». Иеромонах Давид (Кургузов)

Скачать

У нас в студии был клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань иеромонах Давид Кургузов.

Наш гость рассказал о своем пути к вере и о том, как после работы программистом и эстрадным режиссером пришел к решению стать монахом и священником.

Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.

Константин Мацан:

— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником Святой Пасхи. Это «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. В студии приветствуем вас мы, Кира Лаврентьева.

Кира Лаврентьева:

— Добрый вечер.

Константин Мацан:

— И я Константин Мацан. Добрый вечер. А в гостях у нас сегодня иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. Добрый вечер.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Здравствуйте.

Константин Мацан:

— Я вам, отец Давид, напомню и нашим слушателям, что в этой программе, которую мы по вторникам в восемь вечера с Кирой на волнах Радио ВЕРА ведем, мы говорим со священником о его пути к вере и в вере, о том, какая цепь событий привела к тому, что человек, мужчина, дерзает служить алтарю и видит это своим главным и единственным служением. Это всегда, как нам кажется, путь вопросов, путь поиска, иногда сомнений или преодоления каких-то сомнений. И, наверное, на этом пути есть не только вопросы, но и ответы. Какие размышления, какой опыт о Боге, о жизни, о церкви на этом пути возникал, это очень интересно. И нам представляется, что это может войти в резонанс с теми вопросами о жизни, которые есть у наших слушателей. А они разной степени церковности, кто-то уже ходит в церковь, кто-то, может быть, только присматривается к религиозной традиции со стороны. Вот об этом поговорим. Мы до начала нашей программы с вами начали уже о вашей биографии рассуждать, вы стали рассказывать. Там виражи крутые, достаточно сказать, что по первому образованию вы программист, а по второму — режиссер эстрады, вы закончили ГИТИС эстрадный факультет как режиссер. Если переход из программирования в творчество в принципе не такой уж редкий в нашей жизни, то ваш следующий переход после эстрадного факультета ГИТИСа через какие-то, видимо, этапы к священству и к монашеству — вот это уже вираж. Это уже само по себе интересно. Расскажите, как это получилось, каким путем вы в этом смысле шли, на какие важные, может быть, вехи и этапы этот путь для вас распадается.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Наверное, в конце обучения, это был четвертый-пятый курс, всего пять лет всего мы учились...

Константин Мацан:

— В ГИТИСе.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Да. Четыре года актера и пятый год режиссера. И на четвертом курсе как-то так сложилось, что я стал замечать явно, что Бог принимает личное участие в моей жизни. Встречались какие-то люди, появилась одна театральная постановка по христианским мотивам. Мой друг, тоже выпускник этого же факультета, Читрани Николай поставил с нами по книге «Школа для дураков» Саши Соколова спектакль, «Те, кто пришли» мы его назвали. Он длился четыре часа, три отделения, ни разу не уходишь со сцены, такой современный был спектакль. И там было очень много христианских смыслов, там были даже цитаты из апостола Павла. И уже стал, я помню, о чем-то задумываться и стал видеть, как совершенно из ниоткуда в моей жизни появляются люди точно, как мне нужно. Совершенно ясно я понимал, что это невозможно, я не мог бы это сделать сам по какому-то заказу. В очередной раз сел и крепко задумался, что, наверное, я бы хотел с Богом как-то познакомиться.

Константин Мацан:

— А до этого вы никакого отношения к религиозному мировоззрению не имели?

Иеромонах Давид (Кургузов):

— До 27 лет я абсолютно трезво считал, что все священники это толстые негодяи на больших черных джипах, которые обирают народ, а церковь это какая-то организация по тому, как этот весь отъем денег у населения официально оформить.

Кира Лаврентьева:

— Сейчас многие у радиоприемников стали прислушиваться особенно к дальнейшему ходу нашего разговора.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Это была ясная формулировка, это был ни какой-то стереотип. Понятно, что, может быть, из интернета, но тем не менее. Некое воспитание, конечно, большей частью заложила мама. Когда я задумывался, я думал, что что-то, наверное, есть. Были какие-то маленькие попытки всяких практик, думал, читал какие-то книжки, может быть, больше про восточную религиозную традицию. Но когда уже сел и понял, что Бог лично принимает участие в моей жизни, я крепко задумался, и сложилось несколько важных вещей. Первое: мама все детство нас возила по Золотому Кольцу, хочешь — не хочешь два раза в год мы ехали во Владимир, Суздаль, Переславль-Залесский. Очень забавно, как она все время вспоминает: помнишь, когда тебе было два года... Я говорю: мама, это невозможно вспомнить, когда мне было два года. Видимо, это пространство храма, иконы. Мы раз в год обязательно ходили смотреть иконы Рублева в Третьяковскую галерею. Это было обязательно.

Кира Лаврентьева:

— Интересно.

Константин Мацан:

— То есть мама была человеком церковным?

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Она воцерковилась позже.

Кира Лаврентьева:

— Она была культурным человеком.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Она все время искала, всю жизнь, и всю жизнь, что она живет в Москве, даже еще в Подмосковье когда жила, она ездила смотреть иконы Рублева. Это у нее была такая тяга, просто она была не оформлена, но этот культурный аспект вообще не был никаким препятствием. Когда я первый раз зашел в храм, чтобы в каком-то смысле молиться Богу, у меня не было какого-то препятствия от обстановки. Немножко стыдно было перекреститься по первой. А иконы, архитектура — совершенно никаких проблем. Потом эти христианские смыслы и спектакли. А потом я понимал, что я крещенный человек, в шесть лет меня крестили в 91-м году. Один из ста я был крещенных.

Константин Мацан:

— У меня та же история в том же году.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Храм Всех святых на Соколе, довольно известный храм, я помню, что мы с братом, ему было одиннадцать, мне шесть, вышли во время крещения, потому что ничего не понимали, идет совершенная не ясная процессия. И когда пришло время окунать в купель, бежали за нами на улицу, чтобы нас забрать. Это сыграло свою роль. И эти встречи. Еще была такая мысль, что Церковь на Руси существует тысячу лет и уже неоднократно ее пытались каким-то образом разрушить, то внешними, то внутренними силами. Я подумал, что, наверное, надо с Церковью познакомиться поближе. И первое, что я сделал, я начал поститься. Проходил Великий пост, и как человек высокоорганизованный, я решил согласно монастырскому календарю пройти этот пост. Открыл его записал, надел крестик, церемониально, заходя в какое-то кафе, спрашивал, есть ли у вас постное меню, пожалуйста. Когда увидел у какого-то моего собеседника крестик на шее, а он ел что-то непостное, я очень акцентировано делал ему замечание. Ужасное фарисейское поведение. Посередине поста даже умудрился попасть первый раз на богослужение, это была литургия Преждеосвященных Даров на Подворье Троице-Сергиевой лавры на Цветном бульваре, шесть часов, ничего не понятно, очень долго. Я то сидел, то стоял, то выходил, то еще что-то, но мне понравилось. Может быть, кстати, я понимал, что происходит что-то мне близкое. Я понимаю, что вообще богослужение в православной церкви выросло в чем-то из каких-то античных мистерий, в том числе. Мне понятна механика, как режиссеру.

Константин Мацан:

— А смотрите, важный момент. Вы так легко сказали, что в какой-то момент события стали легко происходить, все одно к другому как будто подходит, и это дает идею, мысль того, что Бог здесь действует. Но можно же все это и без Бога было бы проинтерпретировать. То есть была, видимо, настроенность сознания на то, чтобы, через идею Бога, через участие Бога это объяснить. Ведь это вовсе не обязательно. Или и в правду что-то заставляло вас подумать, поверить, что именно Бог, Личность здесь действует, что это не стечение обстоятельств? Или это чувствовалось как-то, что возникает кто-то новый в жизни, а не просто стечение событий?

Иеромонах Давид (Кургузов):

— На тот момент я могу так вспомнить, мне кажется, я стал потихонечку встречаться с отдельными частями Евангельского учения. И их высота показалась мне совершенно невозможной и безличностной. Не может человек подставить другую щеку, исходя из каких-то будущих выгод. Я вот сейчас смирюсь, и вселенная мне пошлет...

Кира Лаврентьева:

— Вселенная.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Да. Она же такая добрая, пошлет что-то, что мне поможет в жизни. То есть эта высота, которую я не встречал нигде и никогда, противоречила всему, что происходит вокруг. Как это вообще возможно? Зачем это делать? И я понимал, что это безличностно невозможно. Это только возможно в каком-то общении человека с Богом. Я тогда никак не мог его называть, даже боялся как-то обратиться. И этот первый пост я не обращался к Богу, вообще никак не молился, ничего не делал, даже не крестился — ничего. Я просто соблюдал определенные правила питания. Наверное, эта мысль была самая главная. Самое главное событие, которое произошло, которое вообще все перевернуло — это была Пасха.

Константин Мацан:

— После того первого поста.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Совершенно верно. Я все время жалею, что много людей приходят к Богу оттого, что у них произошла какая-то трагедия, болезнь, утрата близкого, что-то такое. Наверное, Бог видит мое малодушие и привел меня в церковь через радость. Не было никаких событий. Когда люди узнают, что я монах, священник, особенно раньше, когда я был чуть-чуть моложе, говорят: а что случилось? Все прекрасно. Я пришел на первую Пасху, подумал, что я постился, мне надо как-то завершить этот пост. Как-то. И решил, что надо сходить на ночную службу в храм. Это Благовещенский храм в Петровском парке покойного отца Дмитрия Смирнова. Я первый раз в жизни его тогда увидел. С точки зрения обычного человека это было ужасно, было душно, много людей, ходила какая-то бесноватая между людьми, заглядывала всем в глаза в широкой шляпе с белыми полями. Все плохо.

Кира Лаврентьева:

— Как режиссер вы все это, конечно, тонко заметили?

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Ну, конечно, я же смотрю, кто где движется, что делается. Это автоматически происходит, даже сейчас, может, даже к сожалению. Но в конце, даже в середине этого процесса, а во время службы отец Дмитрий вышел и что-то грозно с амвона всем говорил, я, к сожалению, не слышал, далеко очень стоял, но я вдруг понял одну мысль, самую главную, — я дома.

Кира Лаврентьева:

— Потрясающе.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— И я даже хотел дерзнуть пойти причаститься Святых Христовых тайн, ничего не понимая, три раза вставал в очередь, складывал ручки на груди, пытался петь тропарь Пасхи, не понимая до конца, что там за слова, и три раза выходил, думая, что-то я не то делаю. И понял, что там истина, там Тот, с Кем я хочу быть, мне надо туда. И дальше этот процесс пошел как по маслу.

Кира Лаврентьева:

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, мы еще раз поздравляем вас с праздником Светлого Христова Воскресения. Христос Воскресе! Сегодня у нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Как символично мы сегодня в нашем разговоре тоже подошли к Пасхе и к входу в лоно святой Церкви отца Давида, и это действительно чудо. Как дальше продолжался ваш путь? К причастию, как я понимаю, вы не подошли?

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Нет. Слава Богу, не дерзнул. Причем, там были знакомые мои люди, это было в районе, где я вырос практически. Метро Динамо, а я вырос на метро Аэропорт.

Кира Лаврентьева:

— Это где отец Дмитрий Смирнов покойный как раз был?

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Конечно, он самый. Самый ближайший храм это был для меня. Потом у меня встал вопрос, что делать дальше, он встал ребром. Я думал, все я понимаю, что дом здесь, что нам делать? Естественно, пошел разговор о том, как первый раз исповедоваться. Мой друг подсказал, есть такой священник отец Александр Борисов, он на протяжении лета, или может быть не только лета, вечером в пятницу принимает всех желающих, доступный батюшка, кто с вопросом, кто с исповедью. Так как, наверное, не было больше никаких вариантов, я в один из пятничных вечеров, предварительно что-то почитав, написав небольшой списочек, к нему пришел. Он совершенно не пытался никак меня вразумить, просто сказал: вот это надо читать. После этого была первая подготовка ко причастию. Наверное, я не могу сказать, что это было какое-то особое впечатление, потому что Пасха уже была до этого, потом это стало некой нормой. Причащаться я стал практически сразу каждое воскресенье, это стало чем-то совершенно необходимым в жизни. Без этого невозможно было жить.

Кира Лаврентьева:

— Как на все это ваше окружение отреагировало?

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Так как человек, который быстро воцерковляется, пытается всех окружающих заставить заняться тем же самым, некоторые мои друзья хотели отвести меня к психиатру либо к какому-то такому специалисту, говоря, что ты в секте, все с тобой понятно, надо тебя лечить. Потому что ты начинаешь всем эту радость пытаться передать и говоришь достаточно резко. Ты же познал истину, надо всем ее донести. В той сфере, в которой я тогда работал, а это организация, режиссура мероприятий частных, больших, разных, это достаточно контрастно выглядело, везде ты начинаешь искать повод заявить что-то из того, что ты узнал.

Константин Мацан:

— Помиссионерствовать.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Конечно. И поэтому первый год прошел с боями. Мама моя, тогда еще не воцерковилась, она не очень приняла то, что происходило. Она через год-два воцерковилась и тогда...

Кира Лаврентьева:

— То есть вслед за вами.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Да, но я не повлиял никакими своими словами. Наверное, сам факт повлиял как-то на нее, что это произошло. И, наверное, она из-за этого задумалась, в разговоре это звучит так, по крайней мере. И потом постепенно сами собой стали шаги складываться. Естественно, когда молодой мужчина, тогда мне было 28 лет, встает вопрос о семинарии, наверное, ты сможешь стать священником. Практически все молодые мужчины или ребята, все такого возраста, скажем, старше восемнадцати, и, наверное, до пятидесяти, задают себе вопрос: наверное, ты сможешь стать священником. Потому что священников у нас нехватка в Русской Православной Церкви.

Константин Мацан:

— А этот вопрос для вас изнутри рос, или человек, попадая в окружение, молодой верующий...

Кира Лаврентьева:

— Горящий неофит.

Константин Мацан:

— Да, горящий, почему бы не в семинарию, не в священство. Сразу по умолчанию предполагается, а куда еще, только туда.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Это с двух сторон. С одной стороны, об этом говорят, а с другой стороны, появляется некая тяга к богослужению. Я практически сразу в себе это обнаружил, я очень быстро научился читать на церковно-славянском языке. Следующий пост меня потерпели мои, как назвать этих любезных людей — клирошане. Я-то не был, а они были, они давали мне читать псалтирь на Великий пост, но это было ужасно. Но они меня терпели пару недель, потом достаточно быстро стало все получаться. Тяга у меня точно сразу появилась, она до сих пор не остывает, это, наверное, это был один из поводов задуматься о монашестве серьезно. Эта тяга с одной стороны, непосредственно каким-то предметом, потому что хочется быть перед престолом Божиим, какое-то необъяснимое желание, хочется находиться внутри этого пространства, когда оно не наполнено ничем, кроме славословия Бога, молитв покаяния, спокойствием людей, их личной молитвой, соединенной с церковной. Все это, наверное, одно из лучших дел, которые по моей душе. Наверное. И плюс об этом говорят, напоминают тебе все время: ой, наверное, был бы хороший батюшка. И в этом ты находишься все время. Поэтому мысль сама собой появляется.

Кира Лаврентьева:

— Тут отец Давид, какая грань, у вас же очень хорошая профессия была. Вы же уже были состоявшимся человеком, вам не было ни 17, ни 18, вы не думали о выборе жизненного пути.

Константин Мацан:

— Даже не 19.

Кира Лаврентьева:

— Выбор жизненного пути, как некая проблема, вообще не стояла в вашей жизни на тот момент.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Совершенно.

Кира Лаврентьева:

— Поэтому вот тут-то и вся загвоздка, как вы отошли от такой хорошей успешной профессии, в которой вы были не последним человеком, как вы отошли от этого, полностью отказались? И мало того, что вы стали священником, вы же монахом стали — вот гвоздь нашего вопроса, нашей программы сегодняшней?

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Кстати, как интересно, когда отказываешься от этой профессии, от жизни в Москве, достаточно сыто живешь, и приходишь в православную церковь, и вдруг твой стереотип, что все священники богатые, толстые негодяи на больших черных джипах...

Кира Лаврентьева:

— Развеивается моментально.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Абсолютно разбивается.

Кира Лаврентьева:

— Особенно, если по России поездить, посмотреть, как живут священники, с поминального стола питаясь, и собирая по копейке на ремонт храма.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Да. Наверное, внутри работы произошел такой перелом. Так как режиссер эстрады и вся эта профессия подразумевает большое количество неоправданного праздненства, это постепенно стало так неинтересно. Я все время в этом что-то искал, я помню, что пытался наполнить смыслом какие-то эстрадные постановки, праздники. Но когда ты с начала октября по конец февраля какого-то года каждую неделю говоришь: с Новым 2013 годом! Или что-нибудь такое. А потом ты приходишь на литургию или открываешь Евангелие или молитвослов, и там какой-то смысл, а здесь он не очень находится. Наверное, это постепенно стало вытеснять, и я просто перестал понимать, что я делаю и зачем, и деньги перестали играть какую-то роль. Был какой-то страх, как же я откажусь от работы. Именно поэтому так получилось, что я оказался в Сызрани, потому что я не мог отказаться от работы. Московские духовные школы на заочное брали только либо уже священников, либо монашествующих. А я вроде и молодой, мог бы поучиться на очном, но я не стал, поэтому поехал учиться в Самару по знакомству. Наверное, нет такого красивого момента, что я отказался от всего. Просто мир стал терять свой смысл: а зачем? Зачем слушать вот эту музыку. Мне иногда попадается, что я слушал в студенчестве, думаю: зачем я вообще этим занимался? Все так неинтересно. На страницах Евангелия, внутри богослужебных текстов, в участии в социальных делах, в участии в каком-то чужом горе столько насыщенности, столько наполненности. Например, люди спросят: смотрите вы какой-нибудь сериал? У нас монастырь в городе, каждый Божий день к нам приходит какой-то человек с совершенно тупиковой ситуацией, полностью. Зачем мне какие-то выдуманные истории, если я постоянно нахожусь в том, что у людей такие проблемы.

Константин Мацан:

— Это как-то, по-моему, одного митрополита пригласили посмотреть филь Николая Досталя «Монах и бес» про жизнь монаха в монастыре, и митрополит ответил: да нет, я смотреть не пойду, я этот фильм и так каждый день смотрю у себя в монастыре просто по жизни — монах и бес.

Кира Лаврентьева:

— Так и есть. Мы, конечно, не будем спрашивать о тайнах внутреннего выбора, Промысла Божия.

Константин Мацан:

— Ну, а все-таки спросим.

Кира Лаврентьева:

— Прикровенная история. В нашей программе крайне сложно иногда эту черту соблюсти, не переборщить с вопросами. Отец Давид, этот выбор радикальный действительно осуществился потому, что кроме Христа и церкви вам перестало быть что-то интересным. Правильно я понимаю наш разговор?

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Это было бы смело так говорить.

Кира Лаврентьева:

— Зато это правда.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Что насколько святоотеческим был выбор. Наверное, толчком был следующий эпизод. Почти когда мне исполнилось 30 лет, на тот момент я уже уехал из Москвы к другу священнику в Подмосковье, чтобы помогать ему восстанавливать приход, был там три года. Я уже учился в Самарской семинарии на заочном, ездил на учебу и все время задавал себе вопрос, надо как-то определиться, либо жениться, либо монашеский путь. Достаточно утомительно, появляется на приходе какая-нибудь молодая барышня в длинной юбке, глазки в пол, такая кроткая. Тогда я еще не знал, что, по святителю Василию Великому, миловидность обманчива, а красота суетна — эту истину надо юношам вешать над выходом из дома или из своей комнаты обязательно. Ты все время, раз в несколько месяцев ты влюбляешься или какие-то переживания романтические испытываешь. Мне это очень надоело, и я сказал: давайте этот вопрос как-то решать, надо понять, либо жениться, либо все-таки монашество.

Константин Мацан:

— Вы сказали это кому?

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Священнику, у которого я был, который мне помог в Самарской семинарии, меня туда наставил, что мне надо туда. Он помог, сказал: хорошо, давайте решим тогда, что надо попробовать монашескую жизнь. Я же не был до этого ни разу в монастыре, не жил, не послушался. И меня отправили в Сызранский монастырь, месяц побыть, посмотреть, что как. И оказалось, что это опять что-то родное и опять же дома, и все замечательно. Не в смысле, что какой-то курорт. Ты самый последний человек, тебе надо со всем смиряться, вроде как ты образованный из Москвы, такой весь умный. Сызрань. А это дом. И это очень повлияло на выбор.

Константин Мацан:

— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в Сызрани. У микрофона Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.

Кира Лаврентьева:

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, Христос Воскресе!

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Воистину Воскресе!

Кира Лаврентьева:

— У нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Мы сегодня говорим о пути к священству и к монашеству отца Давида, и разговор этот необычайно интересен, как нам кажется.

Константин Мацан:

— Как мама среагировала на такое увлечение монашеством?

Кира Лаврентьева:

— Радикальное увлечение.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Я не ставил ее в известность, если честно.

Константин Мацан:

— Серьезно?

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Принимая иноческий постриг, я ее не предупредил. Я знал, что я не готов к этому разговору. На тот момент она уже была воцерковленным человеком, она вообще стала очень верующим человеком. Но я понимал, что для нее это очень тяжелое решение. Тем более представлял себе картину, что все, мы расстаемся навсегда. Сейчас я стараюсь ее достаточно часто навещать по разным поводам, то Рождественские чтения, то еще что-то. Поэтому она говорит потом, что я чувствовала, что что-то происходит, но разговор состоялся после. И это какая-то радость сквозь слезы, катарсис, выражаясь театральным языком. То есть она это полностью приняла сейчас, естественно, немножечко хвалится этим в среде своих друзей церковных, что вот у нее сын священник, монах. Но это был процесс. Когда был переход, она восприняла это с трудом, но с радостью.

Константин Мацан:

— А был момент, когда первые неофитские розовые очки спали и начались?.. Как сказал один мой знакомый священник про другого молодого на тот момент, только-только рукоположившегося священника, который по сорок минут исповедовал каждого к нему пришедшего. И опытный священник на это сказал: это пройдет, у него еще просто поповские будни не начались.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Да. Я не помню этого момента. Я сейчас сравниваю с тем, что ты испытываешь в начале священства. Есть разные воззрения на то, что Бог дает какую-то излишнюю благодать, чтобы ты мог нестись, летать и все делать. Я думаю, что Господь очень доходчиво мне объяснил, что надо немножечко сбавить болезнь спины и поэтому нет никакой возможности исповедовать людей целыми сутками, надо себя немножко беречь, потому что можно потом и не встать. Я думаю, это такой технический у нас с Ним был разговор, Он знает, что я человек конкретный и мне надо конкретно объяснять: это делай, это не делай. И Он меня так вразумил, это, может быть, не духовный момент был, но, мне кажется, очень доходчиво.

Кира Лаврентьева:

— Кстати, отец Давид, в этом смысле сразу у меня вопрос возник один. Вы сказали, что вы вообще принимали решение о монашестве, я так понимаю, что это был ваш духовник, с человеком, который помогал вам устраиваться в Самарскую семинарию. Мы знаем, что есть несколько разных видов окормления, есть Лаврская традиция отца Кирилла Павлова, есть еще разные традиции, есть строгие, есть нестрогие. Вы так упомянули, что вы человек конкретный. Получается, что вам ближе конкретные благословения, конкретные указания? Или нет? Или вам скажут, делай, как делал отец Кирилл Павлов. Его спрашивают: батюшка, как мне поступить? А он говорит: а ты как хочешь поступить? Вашей душе, как ближе и как ближе вашей пастве, которая ходит к вам на исповедь? Какая традиция ближе вам в исповеди других людей? Что логично?

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Думаю, что и мне и людям, которые считают, что я могу что-то посоветовать, все-таки надо давать свободу. Наверное, в этой конкретике, скорее, это мои личные отношения с Богом, не в смысле, что я требую от Него что-то конкретное.

Кира Лаврентьева:

— Я понимаю, о чем вы говорите.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Но этот разговор наш с Ним происходит через конкретные события. В течение жизни, когда я сейчас вспоминаю, что происходило, я понимаю, что все событийно.

Кира Лаврентьева:

— Все очень четко.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Режиссер, что поделать, профессиональная деформация. Но в разговоре с человеком нужно давать свободу. Когда я думал, что я хочу в монастырь, отец Иоанн Депутатов из Шатуры не говорил, что я выбираю тебе, благословляю, такого не было. Мы думали, даже был какой-то жребий, думали, в какой монастырь. Но как-то так случилось... Я помню, он меня сам спросил, вы мне доверяете, если я вам скажу, куда ехать? И мой был выбор, доверять, не доверять. Я мог сказать, что нет, я хочу в Оптину, там такие старцы, меня всему научат. Он меня спросил, я помню этот разговор: вы доверитесь моему выбору. Я сказал, что да, я доверюсь. И доверился. У нас почему-то такая есть школа, что должна быть какая-то инструкция, что священник это человек, который тебе дает пророчество, что не священник это человек, который эти пророчества должен воспринимать и выполнять. Это очень часто происходит.

Кира Лаврентьева:

— Знаете, отец Давид, все-таки тут традиция исихии, которая церкви нашей не чужда, стала основополагающей.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— В монашестве.

Кира Лаврентьева:

— Вспомним отца Иосифа Исихаста, у него настолько было все строго. Читаешь «Моя жизнь со старцем Иосифом» архимандрита Ефрема Катунакского, у тебя просто волосы встают дыбом. Но на самом деле ты видишь в этом тоже благодать, «дай кровь, прими дух», это тоже некоторая соль земли горстка его послушников. В итоге они разошлись по миру и основали множество монастырей, принесли огромный, сторичный плод за свое окормление строжайшее. То есть все-таки кому-то, возможно, это нужно.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Конечно. Абсолютно. Но у каждого креста свой размер, нельзя взваливать на человека крест. Кому-то, например, нужно читать Иосифа Исихаста, а кому-то, например... Мы с друзьями-священниками сделали в телеграмме канал «Соборяне», и мы просто делимся кружочками, обсуждаем какие-то нас волнующие тему. Многие люди пишут, что мы слушаем ваших соборян и сами начинаем о чем-то думать. То есть человек должен думать, смысл пути исихаста не в том, что это обязательная дорожка, которая тебя гарантированно приведет.

Кира Лаврентьева:

— Приведет к спасению.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— А в том, что ты будешь смиряться. Ведь смирение не в том, что человек должен себя в рубище одеть. Самый простой путь смирения это семья, в этом послушании. В монастыре та же самая семья. Когда я приехал в монастырь, у меня был такой искус, наверное, редкий из опытов исихии, когда садишься в электричку Самара-Сызрань после сессии в семинарии и уезжаешь в Сызрань, как бы навсегда, вроде бы. Я садился в эту электричку, и мне внутренний голос, понятно, от кого, говорит: какая Сызрань, ты москвич, у тебя два высших образования, ты зарабатывал такие деньги, Сызрань. Я вцепился руками в сумки, просто вцепился, сел в эту электричку, и как только двери захлопнулись, все пропало. Всё, я спокойно поехал. Такой опыт тоже нужен. Но ты приезжаешь, ты с образованиями, а там монастырь провинциальный, и ты там последний человек, смиряйся, иначе ты просто без Бога ходишь там, нос подняв, что эти все ничего не знают, по-славянски толком не читают, что они там знают. Нет, будь добр смиряйся, если ты хочешь любить, смиряйся.

Кира Лаврентьева:

— Получается, что истинное смирение для монаха понятно, в монастыре, а для семейного человека, в семье. Вопрос усмирения собственной самости, о том, чтобы отойти от ветхого человека в общении с каким-то строгим или нестрогим духовником, для семейного человека не стоит. Правильно? При правильном подходе человек и сам от собственной самости освободится, если он будет служить ближнему своему. Так ли это?

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Не сам. Бог точно определяет человека.

Кира Лаврентьева:

— Конечно, все это с помощью Божией, естественно.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— У нас в монастыре сейчас четыре священника монаха, игумен и трое иеромонаха. Мы очень разные, один строгий, серьезный такой; один мягкий; один просто ничего не говорит на исповеди никому; один пытается добиться результата психологически. Мы очень разные.

Константин Мацан:

— А вы какой? Кто вы из этих трех?

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Не буду рассказывать. Мы меняемся периодически.

Константин Мацан:

— Ротация происходит.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— И получается, что когда Великий пост или какой-то промежуток, человек решил, что ему надо попасть на исповедь, я вижу, как человек двигается, куда ему нужно, как Бог его двигает, я видел это много раз. Человек пришел... Мне сами говорили люди, что они пришли, знают, что вот этот строгий и не хотели к нему попадать, хотели к мягонькому, чтобы он по головке погладил и все простил. А так выходит, что к нему надо, как-то и не стояли туда, но что-то кто-то ушел, кто-то застрял, и надо к нему идти, и они идут и потом счастливы, говорят: это то, что мне было нужно. Это и было для меня самое главное открытие, что Бог не набор правил, не книга, Он Личность, Он с нами общается, Он с нами взаимодействует, ты только руку протяни. Я помню, как я сидел под Сикстинской капеллой в Риме и смотрел на эти нестыкующиеся пальцы Адама и Бога полчаса, потом только понял, что это и есть то место, когда человек выбирает Бога или грех. И это самая важная иллюстрация. Мой выбор, я выбираю, моя свобода, но я могу не выбрать. Если эту свободу отнять, то не имеет вообще ничего смысла. А приобретение этих качеств — путь, вы сказали все правильно, и в семье можно и на работе, и в армии, и где угодно, куда Бог тебя поставит. Если ты сам пришел, напросился на крест... Как детям, хороший фильм «Мой крест», напросил себе крест, ну, извини, пожалуйста, попробовал, лучше свой, какой у тебя есть. Самый желанный и любимый крест тот, который на тебе.

Константин Мацан:

— А то, что вы рассказали про искушение, когда какой-то голос, понятно, что не чувственный, не физический голос вы в себе слышали, а мысль приходит, куда я еду, у меня два высших образования, я состоявшийся человек — и Сызрань. Даже слово в этом контексте не привлекательное, какое-то провинциальное. Так можно почувствовать, понятно, что замечательный город и тут нет никаких иных коннотаций. А как определить, что этот голос не сверху, а снизу? Кто-то скажет, что это же здравый смысл?

Иеромонах Давид (Кургузов):

— У меня такой критерий выработался. Я не могу быть на первом месте. Как только мой внутренний голос или мои собственные мысли или то, что я делаю, является тем, где я на первом месте, это точно не от Бога. Потому что я не может быть первым, это невозможно.. Мы может быть вместе с Богом, а я невозможно. И Сызрань действительно замечательный город, прекрасные люди там.

Константин Мацан:

— Здесь никаких сомнений.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Особенный юмор, я убеждаюсь, что юмор это что-то Божественное. Полюности я шутил над тем, что Сызрань это в глубине глубинки.

Константин Мацан:

— Серьезно?

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Конечно.

Кира Лаврентьева:

— Сейчас жители Сызрани не поняли, конечно.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— С жителями Сызрани мы с большинством знакомы, у нас небольшой город, всего сто пятьдесят тысяч.

Константин Мацан:

— Есть города, у которых в самом названии есть что-то ироничное.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Ну, да, да. Если вы помните, какое-то количество лет была Караганда из анекдота, потом еще что-то, а потом в начале, в середине нулевых по телевизору в КВН, если хотели про глубинку сказать, стали говорить Сызрань. Мы это подхватили. И о чудо, именно Сызрань стала тем городом, где я подвизаюсь. Это Божественно, это почти как жираф или гиппопотам, настолько же здорово и Божественно.

Константин Мацан:

— Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Помню, была на позднем советском телевидении программа «Веселые ребята», которую делал Андрей Кнышев. В тот момент везде гремела песня «Комарово», и авторы этой программы, как бы пародируя жанр соцопроса на улицах, подходили к какому-то человеку на улице, который, само собой разумеется, был актером, это не скрывалось, это была игра. И человек говорил: что из каждого утюга Комарово, Комарово, Комарово, что, нет других городов, я вот, например, из Сызрани. Я помню, что это название города меня тогда вдохновило, я тогда впервые его услышал и запомнил. Какие в этом смысле особенные искушения преодолевает священник и монах? Вы рассказали о первом искушении, ехать — не ехать, и мы заговорили о розовых очках, которые спадают. В чем вы сегодня не равны себе десять лет назад, как священник и христианин.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Наверное, одно из самых тяжелых искушений для священника и монаха это не вдаваться сильно в какие-то утешения.

Константин Мацан:

— Это как?

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Ну, например, я знаю, что я очень сластолюбив. У меня даже есть такая маленькая болезнь, если я открываю шоколадку и начинаю ее есть, следующее, что я помню, как я доедаю последний кусочек.

Кира Лаврентьева:

— О, точно.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— И поэтому надо не открывать шоколадку. Это для священника и монаха довольно тяжело, потому что народ у нас очень добрый. Сызрань — город, наполненный верующими людьми, которые хотят подбодрить и сладкое приносят, каноны у нас наполнены сладостями, и сладкое в доступе. Если его даже чуть-чуть каждый день есть — это катастрофа, это достаточно тяжело. Хочется как-то утешиться, ты наслушался за день чужих проблем, включился в какие-то всем сердцем, в какие-то не всем сердцем. Потом...

Константин Мацан:

— Эндорфины нужны.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Нужны не эндорфины, а дофамин, который лучше, да?

Кира Лаврентьева:

— Там целая система.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Наоборот дофамин это легкий, который шоколадки, а эндорфин это занятия спортом, еще что-то, которые лучше.

Кира Лаврентьева:

— Они вырабатывают серотонин, гормон счастья.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— И поэтому надо себя понуждать каждый день не скатываться в это простое утешение. Оно может быть и разным для церковных людей и это легко: побольше поспать, с кем-то побольше поговорить, поболтать. Постоянно ты с этим сталкиваешься, потому что хочется облегчить вроде, а на самом деле это иллюзии. Каждодневный труд, сизифов труд, наверное, одно из самых сложных искушений. Как отец Дмитрий Смирнов, мой очень горячо любимый человек, мы с ним немножко были знакомы, говорил, что из ста людей тебя услышат двое, ты увидишь это собственными глазами. Почему многие священник перестают так активно проповедовать, проводить длинные беседы? Потому что действительно из ста человек тебя услышат только двое. За пять лет огласительных бесед, последний год я не так интенсивно их веду, а четыре года я вел в монастыре огласительные беседы. Монастырь у нас один в городе, крестим мы треть людей в городе. Соответственно, я посчитал, за четыре года я побеседовал на огласительных беседах где-то с тремя с половиной — четырьмя тысячами людей. Как вы думаете, сколько из них я еще видел в храме?

Кира Лаврентьева:

— Ну да.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— По пальцам рук, ног, чуть больше, то есть меньше одного процента. Руки могут опуститься, и все время приходится себе напоминать, что ты делаешь это не для того, чтобы у тебя показатели росли, а потому что Бог тебе сказал это делать. Он сказал: делай, ты можешь говорить, говори, можешь молиться, молись, делай. Не важно, что будет дальше. Это для священника, наверное, самое сложное испытание.

Константин Мацан:

— Мне кажется это вообще универсальный рецепт для любой деятельности по жизни. Делай дело Божие, а Бог сделает твое дело. Кто-то об этом тоже часто говорит, что надо прилагать усилие, делать свое дело, а результаты, количество просмотров и прослушиваний оставить Богу.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Да, если ты на себя трезво взглянешь... Я знаю, что я человек тщеславный, потому что в ГИТИСе это все разрослось, это профессиональная болезнь актерствующих и творческих людей.

Константин Мацан:

— И режиссерствующих.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— И режиссерствующих и поющих.

Кира Лаврентьева:

— И говорящих.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— И я через день на неделе слышу: а, отец Давид, какой у вас голос замечательный. Могу на службе что-то такое спеть из Византийского, мы перешли как раз. Если ты понимаешь, что ты тщеславный, то ты понимаешь, что Бог, любя тебя, не пошлет смотреть на твой результат, потому что ты его примешь на свой счет: я провожу огласительные беседы, храм наполнился, я молодец. Зачем это? Поэтому, видя свои недостатки, ты понимаешь, как Бог действует. Вроде как простые слова, звучит слишком просто, но это очень помогает, каждый раз взбадриваться, что Бог работает, и ты работай.

Кира Лаврентьева:

— Это очень интересно. Правда. Отец Давид, а есть ли такой момент, когда люди приходят в монастырь и хотят поговорить с вами, не как со священником, которому нужно приносить по сути свои грехи, может быть, спрашивать каких-то духовных советов, а на часы пытаются развести с вами психологическую беседу, по сути дела, бесплотную совершенно, как мне кажется. И что вы советуете в таких случаях другим священникам, может быть? И что бы вы посоветовали молодым священникам, семинаристам? Тут же тоже две крайности. Одна это младостарчество, когда нам кажется, что мы вообще все знаем, синдром молодого специалиста, как говорит Костя, исповедь на сорок минут. Ты с любовью ко всем, тебе кажется, что именно ты сейчас послан этим людям, чтобы наставить их на путь истинный. Это потрясающее, наверное, тоже состояние. А другая крайность, когда кажется, я вообще ничего хорошего тут сказать не могу, я буду молчать, прости, благослови, иди, больше не греши. Где здесь грань преломления? Знаю еще, что некоторые духовники и священники на исповеди, когда совсем не знают, что нужно человеку, что ему посоветовать, что сказать, просто стоят и за него молятся. И как показывает их практика, это самое эффективное средство коммуникации с человеком, между духовником и человеком на исповеди.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Доброе слово серебро, а молчание золото однозначно. Святой человек сказал. Промолчать всегда хорошо, лучше даже промолчать. Я поначалу, когда был молодым священником, ой, стыдно даже как, пытался все всем объяснить, второй неофитский был период. А потом я понял такую вещь, что человек из разговора с тобой вынесет, скорее всего, одну мысль. Да, не факт, что тебе нужно ее только сказать и больше ничего не говорить, так только такие подвижники духа, как в будущем, скорее всего, канонизированный Иоанн (Крестьянкин) тоже так делал, как его называли «скорый поезд со всеми остановками». Он всем говорил одну вещь и всё. Сравнивать нельзя и поэтому больше приходится что-то говорить. Очень важно, мне кажется, любому священнику понимать, что Бог через него действует. У меня был такой случай. Когда я вспоминаю его, убеждаюсь, что мои слова Бог в ушах другого человека исправит на нужные, если я не буду при этом пытаться повлиять на мир. У меня знакомая, я из общения с ней знаю, что она очень чувствительна на запахи, очень сильно. В каком-то разговоре несколько лет назад она мне стала жаловаться, что вот, я никак не могу выйти замуж, в этом то не так, в этом сё не так. Я тогда, еще будучи обычным мирянином, сказал ей: если тебе Бог пошлет такого жениха, в котором все будет как надо, как ты мечтала, но у него будут ужасно пахнуть ноги, пойдешь ты за него замуж или нет? И она задумалась. Проходит три года, и она мне пишет, тогда я уже стал священником: отец Давид, я так тебе благодарна, помнишь, мы с тобой говорили, что если мне Бог пошлет жениха, а у него все будет прекрасно, только у него будут кривые зубы, смогу ли я выйти за него замуж? Так вот я решилась, и он за месяц до свадьбы пошел и все зубы переделал, спасибо тебе. Я точно помню, что я говорил про один недостаток, она точно помнит, что я говорил про другой. Вот так. Смысловых слов в нашем мире два: Христос Воскресе. Все остальное это комментарии. В этих комментариях, мне кажется, Господь способен нас немножечко подправить.

Константин Мацан:

— Как-то была на Радио ВЕРА и не раз в программе замечательная психолог, заслуженная, очень опытная учитель и педагог Татьяна Воробьева. Всегда с потрясающими советами. Из последнего общения с ней я запомнил, она подсказывала родителям, как общаться с детьми, и мне кажется, это универсальный совет вообще для общения с людьми. Она говорит: не говорите долго, мысль свою выскажите кратко, дети долго не слушают, не воспринимают и не запомнят. Сказал два слова, повторил и забыл. Не повторяй еще раз, не разжевывай, не комментируй, без подробностей. Это может остаться где-то в сердце, в памяти, в душе. Это первое. А второе, что все обязательно с любовью. Начинать любой разговор с ребенком, как я ее услышал: слушай, что я тебе сейчас скажу, потому что я тебя люблю и я хочу, чтобы тебе было лучше, удобнее, благо. Эту мысль можно выразить разными словами, но главное, чтобы посыл был, а дальше коротко свою мысль. И всё, отстаньте от ребенка. Мне показалось, что это универсальный совет для общения со всеми людьми.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— И детей точно приобнять надо при этом, сто процентов. В воскресной школе, у меня миссия такая, я ее руководитель, но я понимаю, что я прихожу туда для того, чтобы их обнять и послушать, это самое главное. Остальное само собой получается, разговоры и какие-то важные истины. Но это самое главное.

Константин Мацан:

— Последний вопрос, время наше подходит к концу, но очень интересно спросить. Вы как режиссер какое-то особое измерение богослужения видите? Потому что складывается ощущение, что человек, который ставил на сцене спектакли, потом и Богослужение созерцает как действие, но священнодействие, и видит, грубо говоря, в том некий архетип для любого театра вообще, но все-таки священный архетип.

Иеромонах Давид (Кургузов):

— Поначалу, когда воцерковлялся, я немножко все делил, само таинство меня очень сильно вдохновляло. Евхаристия стала важнейшим элементом жизни, но при этом все было немножко отдельно. Я расстраивался из-за того, когда священник ошибался в богослужении, делал даже замечания, такой был ретивый. А потом со временем это стало единым целым. Безусловно, есть вечернее богослужение, есть литургия, есть великопостное богослужение, но это стало каким-то единым и неделимым. Вроде можно выделить отдельно, есть иконы, есть текст, есть пение, есть возглас, есть ответ народа, лик, который сейчас заменяет хор. Но оно стало совершенно неделимым, единым целым. Мы же с вами знаем, что богослужение на земле совершается непрерывно, целый день. А спектакль, постановка, фильм имеет начало и конец, драматургия, развитие, потом схождение. В богослужении, если его понимать, если в нем немножко разбираться, если это твоя форма общения с Богом в том числе, она тебе близка, то нет начала и конец. Оно прерывается на время для того, чтобы мы могли не сойти с ума, и чтобы ноги наши выжили, мы могли на них стоять. Всё. А остальное всё непрерывно, единое целое.

Константин Мацан:

— Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу. Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в замечательном городе Сызрани был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона была Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Христос Воскресе!

Кира Лаврентьева и Иеромонах Давид (Кургузов):

— Воистину Воскресе!

Константин Мацан:

— До новых встреч на волнах Радио ВЕРА.

Все выпуски программы Светлый вечер

Читать полностью