«Разговор с детьми о будущем». Татьяна Воробьева

У нас в гостях была Заслуженный учитель России, психолог высшей категории Татьяна Воробьева.

Мы говорили о том, как отвечать на непростые вопросы детей о будущем и о том, стоит ли нацеливать подрастающее поколение на успешность.

Ведущие: Константин Мацан, Анна Леонтьева, Алла Митрофанова

---

---

А. Леонтьева

— Добрый светлый вечер. Сегодня с вами Анна Леонтьева.

К. Мацан

— И Константин Мацан. Добрый вечер.

К. Мацан

— Сегодня у нас в гостях Татьяна Владимировна Воробьева, наш любимый герой, заслуженный учитель России, психолог высшей категории. Добрый вечер.

Т. Воробьева

— Добрый вечер. Добрый вечер, Константин. Добрый вечер, Анна. Добрый вечер.

А. Леонтьева

— Сегодня, Татьяночка, хотелось с вами поговорить на следующую тему. Сейчас дети очень часто задают мне всякие вопросы про будущее, про то, какое оно у них будет, и я вспоминаю свои 90-е. Вот сейчас мои дети, они такого же возраста как я была в 90-е — мне было там 23–24 и так далее, и я как раз их нарожала, что называется, всех троих. И они говорят: вот помнишь, какие были страшные 90-е. И действительно, да, я читаю, что 90-е были страшные, я помню, как не было еды в магазинах, я помню, как я терла какую-то морковку, и мне из Швейцарии друзья прислали какие-то орешки, и у меня был такой салат — из морковки с орешками. Но я также помню, что это было время, когда я встретила своего мужа, когда мы рожали детей, были счастливы, путешествовали, заработали какие-то первые свои деньги. Поэтому я не могу им ответить, что для меня 90-е были очень страшными годами. Хотя да, было много всего такого, «такого» — как дети говорят. Вот сейчас я немножко прихожу пока в смущение, я вот 90-е прожила, потом еще много-много прожила. А сейчас, поскольку действительно у многих людей ощущение, что будущее очень неясное, очень тревожное, и я пока не знаю нужных слов для своих детей, чтобы сказать им: вот будет так. Я просто говорю: ну поверьте, все будет хорошо. Ну наверное, это звучит очень неубедительно.

Т. Воробьева

— Нет, почему, надежда всегда убедительна, хотя бы потому что в надежде — мы даем действительно надежду, — это тишина, это мир, это упование, что будущее есть. Поэтому само слово «будет все хорошо», оно не просто оптимистично, оно правильное слово, оно по тональности правильное. Погрузить детскую душу в тревогу, в неуверенность и прочее — это разрушить душу. Ребенок не может быть таким устойчивым, как мы с вами, стрессоустойчивым — нет. В этом, с одной стороны, его и проблемы, с другой стороны, его спасение. Дети очень адаптивны, они, так сказать, принимают быстро горе и принимают быстро радость — в этом их спасение. Если бы они доживали со своими переживаниями до нашего возраста, они не дожили бы, они просто не дожили бы. Это великое действительно чудо детской психологии, детской психики — ее неустойчивость, ее, так сказать, лабильность — есть такой термин, и в этом спасительное. Потому что помните, как мы переживаем все боли, страхи — мы вязнем подчас в них, и нам трудно отойти — от помыслов отойти, от ситуативности отойти, она всегда у нас не просто ситуативна, а она у нас прогрессивно вверх идет и так далее. И такие мы абракадабры себе рисуем, что сами из этого выйти не можем. У ребенка, к счастью, такого нет, поэтому дети, конечно, оптимистичны. Сказать ребенку, что будет все плохо впереди — это ни о чем не сказать. В его, так сказать, эмоционально-аффективном опыте абстрактного чувства «все плохо» нет. Нет, он не знает. Потому что он живет с мамой, с папой, они решат проблемы, он все равно живет под нашей защитой родительской, где наши проблемы, родительские — действительно его обеспечить тем, скажем, духом здоровья, именно духом здоровья, в котором он будет купаться. Поэтому о чем бы мы сегодня стали бы говорить, что ждет наших детей дальше. Однажды я была приглашена для консультации, скажем, в достаточно высокую организацию, и я позвонила своей подруге — человек, которого я очень уважаю, мы прошли с ней огромный путь вместе, мы создали много проектов светских для образования, которые работают сегодня и сейчас, которые заявлены. И я говорю: ты знаешь, я бы хотела, чтобы ты со мной поехала, вот ты знаешь, такая-то тема. И она говорит: ты знаешь, сейчас будет педсовет — она возглавляет огромный образовательный холдинг в Москве, — и тема очень хорошая: воспитать успешного человека. Я говорю: что? Успешный человек? Это подрубить на корню всех нас и наших детей. Что такое успешность? Это всегда дух соревнования, это всегда дух самодостаточности, самоуверенности, самонадеянности. Это самое опасное, что можно сегодня вселить в наше воспитание, тем более общественное воспитание, то есть государственное, где это стоит на государственном уровне заявка. Это ты мне говоришь? Я не узнаю. Я, конечно, просто возмутилась и так далее. Но дело не в этом. Тем не менее, задев меня за живое, что неправильная целевая установка, ведь целевая установка поставлена не директором, нет, она поставлена, соответственно, народным образованием. Потому что, когда я сказала, она говорит: ты понимаешь, я ни одного слова не могу сказать от себя. От себя мы должны сказать все равно, что же мы должны воспитать сегодня в наших детях. И все равно я буду говорить только об одном: мы должны воспитать у детей значимость их родителей, значимость — что отец самый главный по ответственности, и что скажет отец, то и надо делать, мама — это святыня. И всегда, стоя в дилемме, как поступить, ребенок должен опереться, конечно, на заповеди, конечно. Но много ли мы знаем деток, опирающихся на заповеди в момент экстрима? Да нет, конечно, — всё, зациклило. А на что он всегда может опереться? То что всегда присутствует не просто перед глазами, перед ушами, перед наставлением — это отец и мама. Что сказал бы отец в этой ситуации и что будет с моей мамой? Мы должны стать значимыми. Вторая позиция, которую надо было бы сегодня действительно — это значимость наших детей для нас. Иногда мы настолько погружены в ситуацию — заработать кусок хлеба и так далее, создать, там дача, там то-то, и мы все выкладываемся там. И нам на нашу ребятню остается очень маленький кусочек времени: привет, пока, как дела, нормально, — мы даже можем пересчитать количество слов, обращенных к ребенку. Ну подожди, сейчас мне в ванную, в душ, там подожди, мне звонят — это все можно просчитать, это минимум нашего общения. Это ведь не только минимум нашего общения, это минимум нашего словаря, вот о котором мы только что сейчас с Константином чуть-чуть поговорили. Это минимум нашего словаря. «Как дела? — Нормально. — Ну пока. — Пока». Всё. Это не диалог, это даже не кусок диалога. Это вот мы говорим собаке: подойди ко мне, сидеть около меня, рядом, пошли. Ну это приблизительно то же самое, ну это команда для животного, у которого нет первой сигнальной системы, нет речи. И то животное нас понимает гораздо больше, глубже, и дает нам больше отдачи — лаской, эмоциями и благодарностью своей. Но ведь это мы действительно невольно, родители, в суете мятущиеся, мы немножко оставляем своих детей за бортом значимости их для нас. Я ведь очень много консультирую. И я могу сказать: вот эта проблема, она красным криком кричит. Недавно на консультацию пришел мальчика — хороший мальчишка, однозначно. А ведь он пришел со смущением, что он хочет уйти от родителей в детский дом. Это не первый случай, почему я об этом сейчас заговорила. А почему? Его не понимают. Но ведь для того, чтобы понять, надо услышать. А чтобы услышать — надо глаза поставить на ребенка, потому что слышим мы глазами — запомните это правило. Нам надо видеть лицо ребенка, нам надо видеть всё — как он пришел как он встал, как он сел — у него на лице все написано. Вот нам надо это увидеть. Почему в психологии пантомимический рисунок — это то, как вы вошли, ваше тело в пространстве, — он является очень огромным по информативности и надежности. Вы сразу же видите, кто перед вами, еще не в полной мере, но уже наметка, и очень четкая наметка, абсолютно, так сказать, тобой просматривается. А здесь нам некогда посмотреть на своего ребенка, некогда, мы заняты, мы трудились для него. Мы же для него трудились, мы же для него зарабатывали блага эти и возможность хоккеем заниматься, футболом заниматься, мы все делали для него. Вот кроме самого главного — найти те драгоценные минуты, когда я, сын, тебя вижу, я тебя слышу. Да, я готов с тобой поговорить, я все отложу, рассказывай, что у тебя, как у тебя. Не принимать слова «нормально». Не принимать его как за лексическую норму общения. Я всегда говорю: что? Нормально только анализы мочи. И то очень условно, зависит от того, в чем ваше состояние.

К. Мацан

— И то не всегда.

Т. Воробьева

— И то не всегда, совершенно верно. И то не всегда валидны и надежны, они будут зависеть от вашего эмоционального статуса, от вашего состояния, от очень многих субъективных и объективных факторов. Так вот именно вторая позиция — это стать родителем, для родителей значимыми чтобы детки стали. Значимыми дети должны стать. Не только наша внешняя опека, не только наше обеспечение вот этой так называемой «успешности» в кавычках, чтобы успешно учился — надо учить и надо то-то. Мы все в суете, и в этой суете нет самого главного — общения, значимости твоего ребенка, значимость для меня — для отца, для мамы. Это огромная беда. Третья позиция, которой точно у нас не хватает. Если я спрошу, задам вопрос: а для чего пришел ребенок в этот мир? Вот мы так его ждем, мы так его ждем, ой, чтобы вот услышать, как пахнет шейка ребенка — все это прекрасно. Но эта шейка перестала пахнуть молоком, а стала пахнуть совершенно другим и так далее. Вот уже и парфюм противный пошел и так далее, уже щека щетинистая морщинистая и так далее. Для чего он пришел? Для чего мы его так ждали? Стакан воды подать? Совсем не значит, что это обязательно. Нет, для чего? Он пришел служить. Это самое главное понятие, которое мы должны сегодня дать нашим детям и себе. Не ублажаем детей, а воспитываем детей в отдаче. Когда родитель станет немощным и когда он уже действительно станет зависим от нравственной позиции нашего ребенка, это он должен сказать: отец, я вылечу тебя. Мамочка, я куплю все, что тебе надо, ты только скажи заранее. Мы поедем с тобой вместе и так далее. Да, служить немощам уже другой возрастной категории, родителям. Второе служение, на которое он пришел сюда — это служение своей семье. Стать во главу угла своей семьи, знать, куда я поведу своих детей. Жене уметь как воспитать ребенка. Муж дает задачу, жена — воспитатель, она воспитывает, она решает, она реализует эту задачу. А все это называется служением родине. Вот понимаете, нет больших слов, но только из этого получается служение родине. Защищать я буду родину, где есть отец, мама, братья, сестры — это непререкаемая позиция значимости, которая никогда не уменьшается.

А. Леонтьева

— Напомню радиослушателям, что у нас в гостях Татьяна Владимировна Воробьева, заслуженный учитель России, психолог высшей категории.

Т. Воробьева

— Вот вернемся все-таки к тому, что я хочу особенно акцентировать. Это так немодно, это так режет нам слух, удивительно. Нам гораздо меньше режет слух успешность, воспитание успешности, чем воспитание гражданства, гражданина, человека, который действительно пришел в мир служить родителям, своей семье и родине. По тем талантам, которые даны, по рождению детей, по воспитанию детей. Это ведь неважно, чем он будет служить. Уже воспитывая детей, он служит родине, он уже дает то, что дает для родины, не только для себя. Нам дети даны взаймы, — это не мои слова, это святитель Николай Сербский сказал о том, что дети даны нам взаймы, мы должны это понять. Они нам взаймы, чтобы мы максимально сделали все то, что привьет ребенку действительно к пониманию Бога на земле, пониманию пятой заповеди о почитании своих родителей и любви к родине. Не делай ближнему, что не хочешь делать себе. Какая хорошая шпаргалка и простая, какая уместная. Поэтому всегда подставляй ее. Забыл, как поступить, не подумал, что бы сказал отец, что будет с мамой. Ну так вспомни простую шпаргалку — это ведь опять из заповедей Божиих: возлюби ближнего, как самого себя. А как возлюбить ближнего? Не делай другому, чего не хочешь, чтобы сделали тебе. Всем понятно, правда? С позиции даже нашего человеческого эгоцентризма. Я не хочу, чтобы со мной так разговаривали — и я так не буду. Вот эти простые правила, они действительно краеугольные. И в знаменателе мы должны воспитывать гражданина, гражданина с понятием — не надо бояться этих понятий — родина. Не надо, этого недопустимо бояться. Сейчас, когда я просматривала ТикТок, которого я никогда не любила смотреть, потому что мат-перемат стоит, это что-то страшное и мерзкое просто бывает. Но тем не менее это сейчас там включены патриотические песни и так далее, но как их мало. И они повторяются все время одни и те же. Мы что, оскудели, нам нечего сказать о родине? Нам нечего сказать о родине, мы боимся этого слова. Буквально вчера рассорились мальчишки. И рассорились, и позвонила, и мне говорят: вот они поссорились, разодрались. Я говорю: дайте мне, пожалуйста, первого, а потом второго. Я говорю: вы знаете, что вы сейчас делаете? Вот вы какие вы чувства испытываете — ненависти. Брат к брату испытывает ненависть. Как вы думаете, что такое чувства? Это энергии, в церковнославянском это дух. Какого цвета ваша энергия? Черная она, с ненавистью. Ну вы знаете, если вам папа еще не объяснил законы, что энергия не исчезает, она преобразуется. Во что преобразовалась сейчас ваша энергия? В еще сгусток злобы, который вы подали наверх. Вы дали сгусток злобы. Вот идите и подумайте, что вы должны сделать. Во-первых, помириться. Во-вторых, подумать. Сейчас трудно, родине трудно. А вы злобу вверх отдаете. Не чувство заботы, любви, переживания, добрых чувств: как помочь, что мы можем сделать и так далее. Это опять слова, не просто слова, звучащие как бы фаната, это сущность простоты и ясности, которую мы должны, родители, исповедать, что вся злоба, которую мы генерируем в условиях своей семьи, она никуда не исчезает, она потом к нам бумерангом, только в несколько раз увеличившись, вернется черной тучей. Поэтому сегодня я бы сказала всем семьям: во-первых, храните свои семьи, всеми силами храните свои семьи. Постарайтесь понять, только вдовство, наверное, действительно определяет возможность второй семьи. Семья один раз создается. Никогда чужая женщина не станет мамой, она станет мачехой. Никогда чужой отец не станет отцом, он станет отчимом. Это совсем разные слова. Мне бы хотелось вам всем сказать, вы видели глаза мальчишек, я не принесла письмо мальчишки из детского дома, который пишет своему отцу, которого он никогда не видел, никогда не знал. Об этом попросила его мама: Татьяна Владимировна, он вдруг заговорил о своем отце. Поговорите с ним. Я дождалась момента, я говорю: иди ко мне, мы с тобой давай сейчас поговорим. Расскажи мне о своем папе. А я его никогда не видел, а я его никогда не знал. А что ты хочешь? Ты хочешь, мы ему напишем письмо. И мы написали письмо. Писал его только он, я только смотрела. Он так внимательно писал, исправлял все грамматические ошибки. И как же звучало письмо, первые строчки письма. «Папа, это я, твой сын Дима. Ты знаешь, как я вырос? Пап, я так много умею: я играю на аккордеоне, я играю в шахматы. Папа, а еще я учусь в гимназии и учусь хорошо. Пап, я очень хочу тебя увидеть. Ты ведь меня не знаешь, и я тебя не знаю. А я хочу тебя узнать. Я, твой сын, Дмитрий». Это письмо читать нельзя спокойно. Я не знаю, что с папой, как папа. Но мне хочется сказать всем: берегите семью в ее отцовстве, в ее материнстве неповторимом, однажды Богом данном. Берегите семью. Вот что сейчас бы я хотела ответить на ваш вопрос. Не про 90-е годы, а про будущее. Будущее будет зависеть от того, куда семья повернет. Будем хаять, будем ругать, будем вот эту вот создавать ситуацию неуверенности, страха. Оставьте, пожалуйста, это, памятуйте о золотом возрасте детства — оно гибче нас, оно чище нас, оно лучше, оно перспективнее. Оно гораздо более щедрое, действительно, на надежду, а мы пессимисты.

А. Леонтьева

— Я можно, вот пока мы не ушли от темы вот этой вот, тиктокеров, да, и прочих вот таких быстрых видосиков. Ведь на наших детей идет воздействие не просто вот которое мы хотим. И у нас, мы были в гостях у одного священника, не знаю, хочет он или не хочет, чтобы я его называла, он сказал замечательную вещь, что сейчас направление мысли — первый раз цивилизация становится детской. То есть все смотрят очень быстрые видео, и мысль развивается так: картинка — лозунг — мнение. То есть вот все что очень многие дети получают — это уже какое-то готовое мнение: картинка — лозунг — мнение.

Т. Воробьева

— Ну это психологически абсолютно четкий психологический акт, однозначно, потому что здесь отсутствует мышление. Зрительное восприятие и все, мыслей здесь, рассуждений нет. Это серьезные вещи, они отчасти свойственны суггестии, то есть гипнозу. Это своего рода гипнотический сеанс, который только идет через зрительные, через наши глаза и все. Поэтому эти вещи очень серьезны. Еще что хотела сказать. Действительно нам сегодня подчас удобнее самим — я опять говорю, исходя из того, что я знаю. Помните, я вам задавала вопрос однажды, что первично, знание или мышление? Знание. Поэтому всегда опираюсь на те знания, которые я получаю в процессе наблюдений, в процессе консультативной огромной практики. И могу сказать: ребенку надо выйти, вот мы просмотрели ребенка и надо, чтобы родители отошли. Что делает мама? Она дает ему телефон: иди, займись. Мы невольно, мы давно-давно заполнили эту паузу не собой. А между тем, чтобы надо было сделать матери? Посмотреть на ребенка и сказать: мне нужно сейчас две минуты очень важного для меня сообщения, и я прошу тебя: помоги мне, поэтому выйди и подожди. Первая эмоционально-волевая установка — послужить матери, потому что она говорит, это для меня важно, это для меня значимо. Но нам даже это некогда сказать. Нам проще дать телефон — иди. Это вот это наша беда. Мы заменяем общение с собой суррогатом, суррогатом телефона. Вот сейчас он там займется, он не будет нам мешать. Он уже помешал. Потому что я не могу принять эту позицию, она неверная, она в корне неверная. Еще раз подчеркиваю для родителей: ищите время. Не количество часов определяет значимость вашего общения, а качество вашего общения — его глубина, его искренность, его простота, его понимание. Да, не всегда надо торопиться задавать вопрос. Иногда надо дождаться, когда ребенок тебе этот вопрос задаст. Но ведь это опять та самая проблема, с которой мы сталкиваемся: а нам они не задают вопросы. Они не задают. Они или влезли в телефон — ответы на вопросы там. Однажды я слышу такое слово от маленького ребенка, страшное слово: «аборт». Откуда ты знаешь такое слово? Откуда ты его знаешь? Нет, это не так называется. Это называется убийство. И никаких медицинских терминов здесь быть не может. Это убийство человека человеком и надо говорить, а он уже знает это слово. Он не понимает всю глубину, всю сущность ужаса, но это слово он спокойно произносит. Но опять, где мы, родители? А почему мы не остановили, а почему мы жестко не сказали: нет, это убийство. Это убийство подобного тебе, это убийство. То есть мы пропускаем сами важнейшие вехи того, что говорят наши дети и содержание того, что они говорят, какими словами они это говорят. Мы этого не слышим, мы не успеваем, мы не видим. Это ведь опять мы, и в результате что получаем? Мы получаем бездушных детей. Мы получаем ребенка, который ради полученного гаджета или не полученного идет, бросает об пол стакан и кричит: я все здесь разобью! Я разобью здесь, все если мне не дадут мой телефон. Все, это не просто агрессия. Это уже агрессия в пограничном состоянии, очень страшном понимании агрессии — гетероагрессия. Это когда берется автомат и стреляется. Но мы же это опять продуцируем, это же не просто так появляется, это не просто вот этот вопль: я сейчас разобью все здесь, в доме, и так далее, и потом все здесь — я говорю так, как есть — чтобы вы здесь все подохли. Это ребенок говорит. В присутствии своей мамы, которая сделала все, чтобы ты появился на свет. А где святость, где отношение святости к матери? К отцу, к матери, которая выносила тебя, родила тебя, стояла над тобой, когда ты болел, когда ты есть хотел, когда то ножки у тебя, то ручки у тебя, то у тебя животик. Сколько времени посвятила мать тебе, чтобы ты сегодня стал умным, красивым, чтобы ты мог гаджетом пользоваться, как букварем, он для тебя открыт как книга читаемая и так далее. Это все заслуга была тех, кто тебе дал эту жизнь. Господь дал тебе душу живую и дал тебе возможность жить в бессмертии, дал тебе свободную волю, дал тебе разумный ум, дал тебе совесть и стыд. А все остальное — это принадлежность мамы отца. Все лучшее, все святое, все талантливое в них — это от родителей, это от рода, из рода идущего, это тебе дали за так. И ты готов разорить, убить, такие слова сказать матери. А почему же это опять происходит? Одна позиция: поселив гаджет, поселив телевизор, мы открыли сопряженно-отраженную позицию: мы показываем, как там, где-то в жуткой там якобы Америке, это факт — берет автомат и стреляет в своих одноклассников, берет автомат и стреляет в учителя. Мы даем пример вот этого, гетероагрессии, и мы даем нашем ребенку, не объясняя ему, что это агрессия, что это ненормально. Он посмотрел, он увидел. Мы даем женские образы, бегающие с пистолетами. Женщина не должна с пистолетами бегать. Не должна, это не ее прерогатива. Защищать дом — это прерогатива отца, мужа. Но ни в коем случае не женщины. Ее прерогатива — воспитывать, врачевать, обихаживать, действительно быть той самой подушкой для слез, для искренности, быть другом, быть тем, кто покрывает, защищает, вразумляет, наставляет — это все то, что делает семью семьей, это мамочка. Отец — это глава по ответственности, а мамочка — это все, что ты имеешь. Это мама. Почему этого нет? А вот телевизор охотно показали. А через некоторое время, поверьте мне, он возьмет и начнет стрелять. Иначе мы же дали этот пример. Мы же так много стали рассказывать об этом насилии, что это насилие стало просто для нас абсолютно сопряженно-отраженным элементом нашего поведения, нашей психологи, нашей жизни. Агрессия не появляется, вот эта страшная агрессия, она просто так не появляется. Сначала словесная агрессия идет, сначала идет агрессия слов. Но у нас здесь тоже диапазон. Грязные слова идут просто, ну просто они идут. Не потому, что у меня пуританское воспитание, потому что мне режет это слух. Я не могу воспринимать эту грязь, я не могу слышать, как сквернословят с экрана, мне неприятно.

К. Мацан

— Дорогие друзья, это все-таки «Светлый вечер» у нас, несмотря ни на что, радио «Вера». И он будет светлым во второй части программы, вернее он будет еще более светлым. Мы вот поставили проблему, сейчас будем ее решать вместе с Татьяной Воробьевой, нашим сегодняшним гостем, заслуженным учителем России, психологом высшей категории. В студии Анна Леонтьева, я Константин Мацан. Не переключайтесь, мы скоро вернемся.

А. Леонтьева

— Сегодня у нас всеми любимая Татьяна Владимировна Воробьева, заслуженный учитель России, психолог высшей категории. С вами Анна Леонтьева и мой дорогой коллега, Константин Мацан. Давайте вот развивать дальше нашу острую тему.

К. Мацан

— Я вот половину программы молчал, потому что в меня очень, как сегодня говорят молодые люди, попало, зацепило то, что вы сказали в самом начале о том, что задача воспитать успешного человека — это недопустимая задача, неправильно поставленная. А почему я так к этому внимательно отнесся, потому что я почти уверен, что людей моего поколения, моих ровесников — мне сейчас 35 лет, примерно так и воспитывали, и это витало в воздухе. Вот Аня начала сегодняшнюю программу с разговора про 90-е. Я в 90-е был маленьким и в школу пошел, и я помню, это не только вот мой опыт, это опыт многих моих именно ровесников, что родители, оглушенные этой новой реальностью, тем самым голодом, о котором Аня говорила, действительно заботясь о детях и обо мне заботясь, пытались дать понять, что вот надо в жизни очень хорошо устроиться. Должна быть работа, которая тебя прокормит, нужно уметь в этом смысле действительно найти свое место, быть успешным. Даже я такие слышал в разных разговорах формулы: «выгодно себя продать» в высоком смысле слова, как это говорится, то есть вот именно быть успешным в этом смысле, как бы реализоваться, чтобы вот были деньги, чтобы, если что-то случилось, у тебя есть подушка безопасности. Вот того самого слова «служение», о котором вы говорите, там не было. И я сейчас подчеркну: я это говорю ни в коем случае не в упрек поколению родителей.

Т. Воробьева

— Я поняла.

К. Мацан

— Это было в их поколении в той степени, даже, может быть, небольшой, в которой это было, проявление заботы, чтобы вот детей тот ужас, который нас, взрослых, коснулся, чтобы их не коснулся, чтобы они были обеспечены и гарантированы от проблем. За это родителям, за эту любовь, честь и хвала. Но вот это атмосфера общественная была такая, насколько я могу судить, и как я вспоминаю по каким-то отрывочным воспоминаниям, что вот именно вот такой культ успешности, самореализации, он воспитывался. И то, что вы сейчас говорите, очень попадает в самое сердце. Потому что вот сейчас как раз таки, вот в эти дни, когда, по слову Шекспира в переводе Пастернака, «порвалась дней связующая нить». А по-английски, в оригинале у Шекспира, время выпало из сустава — the time is out of joint — вывихнулось, оно свихнулось. И ты смотришь на всю прошедшую жизнь как на что-то вот уже прошлое и так, как раньше, не будет. И в каком-то смысле нужно все это оставить сзади и к чему-то новому идти. И вот вы сейчас говорите, неправильно воспитывать успешного человека. А может быть, я всю жизнь прожил в неправильной парадигме? Задаю я вопрос себе. Может быть, я всю жизнь не так расставлял акценты? И сейчас начать что-то новое и смело посмотреть в будущее на самом деле страшно. Потому что ну что же я, вот как бы 35 лет, как бы все, просто вычеркнул, они были не туда, надо с чистого листа начинать? Это всегда трудно. Вот я даже сейчас не столько какой-то вопрос конкретный задаю...

Т. Воробьева

— Я поняла, это рассуждения.

К. Мацан

— Сколько с вами, с психологом, делюсь вот такой мгновенной реакцией. Вот что вы скажете?

Т. Воробьева

— Я скажу о том, что тем не менее родители воспитывали вас правильно. Тем не менее, когда они говорили, что должно учиться и так далее, чтобы занять место под солнцем, не просто место под солнцем, они говорили для чего, правда? Они ведь всегда говорили, для чего, почему ты должен учиться. А если просто-напросто в это «для чего» поставить двоеточие и конкретизировать — для ответственности, и для того, чтобы дать, надо иметь. А чтобы иметь, надо заработать. Учеба — это та же самая работа. Поэтому, вот когда есть такая фразеологическая фраза: ты учишься для себя. Нет, ты учишься для того, чтобы отдать — отдать родителям, отдать детям, отдать семье. Вас так и научили, вы так и живете. Ваши родители, как раз те нравственные позиции они знали. Как бы их тогда ни разламывали, но они все равно были очень стойкими, потому что мы понимали, что мы несем ответ за родителей, мы несем ответ за своих детей. И мы должны учиться и так далее. Поэтому это я, если вы были молодыми, то я уже была зрелым человеком в 90-е годы, действительно работала очень много и всегда очень любила свою работу, именно потому, что... Нет, она была всегда по-нищенски оплачиваемая работа, но удивительнейшим образом за все то, что я делала, я получала персональные оклады по Москве. То есть удивительным образом...

К. Мацан

— А что это такое?

А. Леонтьева

— Ты не ставишь, тебя берут на зарплату сто рублей, а за то, что ты делаешь — проекты и так далее, тебе официально прибавляют зарплату. Я получала самую высокую зарплату, тогда должности психологов еще не было, как педагог и так далее в Доме ребенка, проект по реабилитации детей с органическими поражениями ЦНС, и мне присваивается в виде награды персональный оклад по Москве. И в моей жизни так всегда было. То есть никогда я не ставила работу деньги во главе угла. Вот то что сейчас вы, Константин, говорите, мы все-таки на радио «Вера» и все-таки не будем забывать, что это радио «Вера». Наверное, прожив вот жизнь и действительно открыв свою дверь, я не могу сказать, что меня хоть когда-то Господь бросил со счетов и мне не хватало средств. У меня не было роскоши, у меня не было там каких-то богатств, но у меня всегда был кусок хлеба, и он был всегда Богом мне предоставлен. То есть я никогда об этом ну не то что не заботилась. Я вспоминаю, когда делает выбор мой сын: мама, я пойду работать не ради денег, я пойду работать ради служения. Это да, наверное, отчасти это наши слова, нашей семьи и так далее. Совершенно верно, что ставим во главу угла. А вот о том, что родители меняют свою парадигму. Нет, Костя, вы же понимаете, у вас семья и вы ради семьи трудитесь. Я просто хочу сказать, что мы должны немножко успешность перевести в другую немного грань, не ту, которая сегодняшнему времени характерна, где успешность понимается: бизнес, машина и так далее — внешний эффект, внешний лоск, внешнее поведение и так далее. Вот от этой успешности бегом бежать и кричать. Эта успешность — это безуспешность нашего будущего. Когда в основе стоит эго — для меня, про меня, и чтобы я, а не во имя — ради моих родных, ради родителей, ради своей семьи рад я буду работать, я буду служить. Очень важно потому вот эту парадигму поменять на другое слово, на «служение». Да, учись, но ты учишься не для себя, нет, ты учишься для меня и для своих будущих детей, и для своей семьи. Когда ты будешь выбирать супругу, она спросит: а кто вы, что, чем ты занимаешься? Что ты скажешь? А я ничего не делал, а я бросил, я ушел, я вот такой. Поверь, мало кто захочет вот за такого «крутого» пойти и свою жизнь ему доверить. Поэтому все ты делаешь сейчас во имя служения, во имя того, что ты действительно будешь иметь в своей жизни. Поэтому мы поменяем первое: позицию успешного для себя мы поменяем успешность для того, чтобы отдать. Разве не так сделали ваши родители, они сказали: закончи музыкалку, тебе это пригодится, тебе это будет очень нужно. И я всегда это говорю: Господь дал каждому из нас талант. Обязательно дал. И очень много сегодня детей приходящих, имеющих очень хорошие художественные задатки. Да, это еще не талант, до таланта надо просто поработать очень много, чтобы они перешли в способности, а потом и так далее. Но вот удивительно, я об этом не раз говорила, потому что как психолог я это отмечаю. И я это всегда для себя вопрос задаю: почему? И понимаю, что это непросто. Вот в наше такое тревожное время, в наше неспокойное время во всех смыслах, оно не было еще спокойным таким, чтобы мы действительно могли выдохнуть, у нас то один год, то другой год, то еще что-то и так далее. И вот чтобы была возможность вынести из сердца человека то тяжелое, мрачное, серое, что делает его мрачным, серым, угрюмым, нелюбящим, нелюбимым, не умеющим любить — Он дал ему таланты. Когда человек может петь, и он поет — он уже другой. Однажды я увидела маленькое видео одной женщины — она танцевала. Какая грация, какая четкость, все соответствовало музыке, настроению, и я понимала, что этот человек сейчас счастлив. Может быть, она включила музыку, потому что, может быть, на душе было грустно, но она стала танцевать. И в этом это такой выход, это то, что называется катарсисом — выход, освободиться от того тяжелого, мрачного, неуверенного, тревожного, что вокруг нас, мы сами это сеем и не умеем от этого отходить. Вот поэтому, наверное, и дал Господь сегодня, вложил в души наших детей, так много способных и одаренных детей. Кто-то может прекрасно действительно творить, создавать, у него какие-то необыкновенные конструктивные, какие-то креативные способности, у другого слух, он может играть. Другой может просто создать, сел, написал свою картину, просто цветовые мазки. Я однажды смотрела работу ребенка, он приехал с моря. Там были какие-то конфликты, и он нарисовал заходящее солнце в море и штрихи, черные штрихи. Но ведь это был выход, это был выход, когда на заходящее солнце я вытащил все свое вот то, что внутри меня беспокоило, я это сделал прямыми четкими штрихами. И вот она картина. И ведь кто-то посмотрел и понял эту картину, и кому-то тоже стало очень хорошо. И кто-то тоже сказал: и я так же. Вот солнце заходит — яркость такая, красота такая. И вот они штрихи — это то, что из меня ушло. Как много сегодня дано детям вот этих задатков. Ведь если посмотреть, это не то что каждый второй, это неправильно, нет здесь процентов, я терпеть этого не могу. Здесь у каждого ребенка они имеют место быть. Почему я всегда говорю: обязательно музыке, живописи, если есть, пробуйте все — пойдет, не пойдет, — вы пробуйте, вы, родители, вы для него пробуйте. Вы ему создаете вот ту самую подушку безопасности, в которую он может уйти. Может быть, работа не так устроит, может, потому что не всегда работа, к сожалению, сегодня отвечает твоей предназначенности, открыть свою дверь очень непросто. Это великая милость Божия, когда ты открыл свою дверь и на всю жизнь. И ты купаешься в своей работе до дней последних донца. Это просто, это только благодарить Бога можно. Но Он дал каждому из нас дверь выхода. И наша задача опять для тебя, не для успешности, а для твоего счастья, для мира души, для тишины, чтобы ты мог уйти, чтобы ты мог другим помочь. Вот сейчас Костя прочитал цитату. Совершенно верно, иногда мы погружается в стихи:

Мне грустно на тебя смотреть,

Какая боль, какая жалость!

Знать, только ивовая медь

Нам в сентябре с тобой осталась.

Настроение? Настроение, правда. И ты прочитал, это твое настроение, оно тебе созвучно.

Вино не только друг. Вино-мудрец.

С ним разнотолкам, ересям конец!

Вино-алхимик: превращает разом

В пыль золотую...

В общем, здесь я сейчас забыла, сбилась, это неважно. Важно то, что когда ты глазами выхватываешь стихи, и тебе это созвучно, и тебе легко. И ты приняла, и: вот надо же, и я так думаю.

Омочив слезами садик,

Сел щенок на битый задик.

Дети начинают смеяться. Всего лишь навсего строчки Маяковского. Поэтому это все нужно. Это тоже только не для успешности, а для мира в душе, для мира души, для умения себя выразить. Важнейший момент. Поэтому воспитываем детей, видя все их грани. Не для успеха, я для того, чтобы человек состоялся как творение Божие в любви, в терпении, в умении думать, мыслить, другого видеть и замечать. И вот, в связи с этим, я очень хочу сказать для меня очень важные слова, с которыми я сталкиваюсь постоянно, слова преобразуя в действие. Мы сказали, для чего ребенок пришел — чтобы служить. Но чтобы служить, и мы с этого начали, мы должны стать для него значимыми, чтобы он захотел нам служить. Нельзя заставить служить человеку, которого ты не любишь, не уважаешь и так далее. Невозможно. Мы хотим стать значимыми. Но значимыми мы можем стать лишь тогда, когда нас увидели, заметили, поняли, что мы проживаем, как мы это проживаем и показали нам свою значимость в заботе о нас, в тревоге о нас. Вот это самые главное, вот это успех действительно семейного воспитания, это успех в жизни ребенка, потому что он научился быть чутким. Он научился — это мы его научили, он сам не научится. Никогда этому нельзя самому, это сопряженно-отраженно: показали пример — научили, не показали — не научили.

К. Мацан

— Татьяна Владимировна Воробьева, заслуженный учитель России, психолог высшей категории, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер».

А. Леонтьева

— Татьяночка, вот на одной из программ с вами я выяснила, я рассказывала, что я спорю о религии со своим младшим сыном, и всегда у меня больше аргументов, чем у него, просто потому что их больше. Но вы сказали, что о религии спорить, о вере...

Т. Воробьева

— О вере.

А. Леонтьева

— О вере, да, религия — такое слово какое-то...

Т. Воробьева

— Нет, это не слово. Это религии и так далее, их много, религий.

А. Леонтьева

— О вере спорить не нужно.

Т. Воробьева

— Это не я сказала, это апостол Павел.

А. Леонтьева

— Да, ну вот выяснила я это через вас. А сейчас вот очень часто бывает, что в одной семье разные взгляды вот на нашу ситуацию, на вот эту вот, там что делать, кто виноват и так далее. Вот надо ли спорить со своими детьми...

Т. Воробьева

— Нет, не надо, спорить не надо. Все дело в том, что в спорах не рождается истина — это опять не мои слова, это евангельские слова. Истина не рождается в спорах, в спорах рождаются свары. Вот как написано, вот так оно и рождается. Свары. Мы расходимся неудовлетворенные, нет победителей, все побежденные, все ушли в смятении, в недовольстве, что не нашли аргументов. Мы дома уже разошлись по разные стороны баррикад. А что же тогда говорить про общество, общество — это же мы. Поэтому никаких споров. Здесь всегда надо услышать точку зрения и, если возможно, то промолчать. Почему промолчать? Потому что, когда мы начинаем цепляться, желая свою правду, мы видим, что мы получаем контраргументы, а в этих контраргументах... Вот знаете, почему мы говорим, что о вере не спорят. А вдруг в этом контраргументе будет сказано такое, за что придется платить потом. Вот почему о Боге не спорят, потому что человек, желая утвердиться там в своей правоте, он начинает подчас нести хульные слова: да вот там и там да, я никогда... И столько белиберды. Сразу хочется сказать: все, закрыли рот. Потому что, а вдруг... Словом спасемся и от слова погибнем. Помним всегда эти слова. Слово — это сильнейшее оружие. Неслучайно в Евангелии сказаны простые слова: маленький уд спрятан за зубами, но всем телом руководит, миром всем движет язык. Всего лишь язык. И человек, который обуздал свой язык, он считается, что он святой. Поэтому споров быть не должно. Если вас спросят, вот на поставленный вопрос должен быть ваш ответ. На поставленный вопрос. Вот ты думаешь — я говорю только так, как я думаю, ни в коей мере не вступая ни в какую конфронтацию о верности, неверности. Это мое мнение. Может быть, оно, так сказать, убогое, может быть, оно маленькое, может быть, оно несовершенное. Может быть. Но оно мое. Поэтому вот спросили — я ответила, не больше. Не продолжать дебатов. Это ведь опять мы вернемся к православию — это цепляться с бесами, а вы их не переговорите. Бес настолько умен и хитер, это был лучший, денница — это было лучшее создание Господа, по его уму он выше нас, он знает все про нас, он знает все абсолютно. Но только Господь не дает ему силы нами управлять. А в спорах нами управляет он. Там уже нет любви. В споре — там нет любви, там все в антитезе врагов и недоброжелателей.

А. Леонтьева

— А Татьяночка Владимировна, ну вот я более конкретно спрошу, если еще успеем. Я вот навестила, например, младшего сына — он уже довольно большой мальчик, ему 22 года, но мне кажется, что он говорит... Ну то есть я говорю: как дела? Все очень плохо. Ну все плохо. И мне кажется, что он говорит, ну я извиняюсь, какую-то ахинею. Ну потому, что он чего-то наслушался, да. И мне кажется, что это неправильно. Я начинаю говорить: нет, это на самом деле... Ну то есть что мне ему говорить? Просто промолчать?

Т. Воробьева

— Нет, не просто промолчать. А что значит: все плохо? Ты заболел? Тебе дали инвалидность? Тебя лишили работы?

А. Леонтьева

— «Мир сошел с ума», — говорят мне.

Т. Воробьева

— Это его сложности. Ты отвечаешь за весь мир? Нет, не надо за весь мир отвечать. В этом мире ты еще. Ты ведь не сошел с ума? Значит, весь мир не сошел с ума.

К. Мацан

— Уже не весь мир.

Т. Воробьева

— Не весь мир, конечно, совершенно. Поверните человека априори к тому, что ты имеешь в реале. Вот и все. Весь мир — не надо. Ты-то в здравом разуме? Слава Богу.

К. Мацан

— А вот можно я прямо вот в эту тему спрошу. И причем вот я ставлю, Ань, на место твоего собеседника самого себя. Вот это ощущение, что да, вообще-то весь мир сошел с ума, все плохо, все серьезно, как раньше, уже не будет... И вот весь этот комплекс ощущений, я думаю, нашим слушателям прекрасно сейчас многим знакомый, я тоже его в себе чувствую, с одной стороны. А с другой стороны, задаю себе же вопрос, очень конкретный: а нет ли в этом вот, прямым текстом, гордыни и самолюбования? Какой я неравнодушный, я переживаю момент истории. По мне, маленькому человеку, кирзовым сапогом идет сейчас мировая, значит, катастрофа. И я такой значительный в этом своем переживании. Вот что вы об этом думаете?

Т. Воробьева

— А я скажу вот в ответ Косте, его искренности. А я скажу, а я не переживаю ничего. А я проживаю только как человек, любящий людей, как человек, у которого сыновья и внуки, мальчики, как человек, сын которого прошел очень тяжелые испытания, я проживаю только одно: сделать все, чтобы этого поскорее не было. И от меня идет только такая энергия: встанем, давайте помолимся о родине, о мире, о вере православной. Нет у меня ни гордыни, ни тщеславия. Нет у меня этих мыслей. Я благодарю Бога, что у меня их нет. Потому что по нам проходили столько сапогами и 90-е годы, и другие годы. И беды столько проходило, что, наверное, действительно мы становимся гибкими, какими-то гибкими. И поэтому, может быть, я в силу своей примитивности не понимаю глубины... А я не хочу ее понимать, заметьте. А у меня действительно дух мир, дух любви, и дух, желание быть с Богом. И еще желание, чтобы в мире был мир. Без больших слов, чтобы мальчишки наши не воевали, чтобы наши сыновья не шли в армию, чтобы наши внуки не попали в действующую армию, ни в какую, ни в одну, ни в другую. Мое чувство только такое. И что от меня исходит? От меня исходит тишина. Ведь когда мы говорим, помните, я сказала: слово. Слово — это серьезная вещь. Мы говорим: больше к прежнему мы не вернемся. А что за патетика? Мы не вернемся, совершенно верно, Вы не вернетесь даже к завтрашней вашей обуви, поставленной около вашей там, в прихожей, она будет уже другая — она будет подсохшая, она будет уже другая, она будет вычищенная, она уже не вчерашняя, которую вы оставили. Мы назад не вернемся, все что было, оно прошло, его повернуть нельзя. Уроки из этого вынести можно и нужно. Это называется опытом, совершенно. Захотим мы этим опытом воспользоваться или нет — это опять наша свободная воля. Дальше. Что с нами будет? А нам это не принадлежит. Мы через минуты не знаем, что с нами будет. Это наша дерзость. Не принадлежит нам. Нам принадлежит вот только сегодня, только сейчас, вот эта секунда, вот эта минута, она принадлежит нам. Поэтому задавать эти патетические позиции — это сотрясать воздух, это облака безводные, больше сказать нельзя. Поэтому вот эта фразеологическая позиция, а ведь она имеет духовную основу. И в ней даже не гордыня, гордыня человека, гражданина так или иначе. Поэтому так вот, например, Костя это оценил. А по сути, здесь уныние, безнадежность, неверие. Блажен, кто верует, тепло ему на свете. Вот этим все сказано. Этим сказано все. Есть у вас дома и хлеб есть, и одеты, обуты. Сколько это будет? Будет столько, сколько будет. Я всегда говорю: если мне это надо прожить, значит, мне, Татьяне Воробьевой, мне это надо прожить. Нет у Бога ошибок. И случайностей у Бога нет. Поэтому я всегда говорю: руки вдоль тела, твори, Господи, волю твою. И поверьте, в семье вот не будет такого состояния. Не будет той серой энергии, которую мы посылаем. Не должны мы это посылать. Не должны. Мы разрушаем себя. Вот сейчас пойдет психосоматика, она пойдет косить. Сейчас пойдут желудочно-кишечные заболевания, психастенические заболевания пойдут просто шквалом. Психастеники сейчас просто закричат. Сейчас мы кричим на всяком: нужна психологическая служба, нужна... у нас прямо как «Аве Мария» психологическая служба, все решит. Нет. Решать будете каждый, вы сами. Каждый, вы сами будете решать, как вам думать, как вам жить, как поступать, что вы сеете, что вы продуцируете в сердцах своих ближних. Прежде всего в сердцах своих ближних. Панику, неуверенность, страх. Однажды, много лет назад, в эти 90-е годы я проводила одну из своих проективных методик — обследование как раз по социальной устойчивости деток. Это были детки 6–7 лет. И как многие дети отвечали на вопрос: я так боюсь голода — 90-е годы, мы все это знаем. Я боюсь, что не будет денег. Это маленькие дети говорили, у них был страх, у них, которые, по сути своей, этого не должны понимать. Потому что у них есть мы, которые кусок хлеба, но принесли нашим детям. Это отвечало практически более 50% детей, это были дети 6–7 лет, то есть детки понимающие. Откуда? Когда я потом выступала на собрании перед родителями: что мы посеяли в сердцах детей? Мы дали им радость, ту детскую радость, которая безоблачная, которая дана на такой короткий кусочек времени детства? Мы дали? Нет, мы ее отобрали. Мы отобрали паникой, мы отобрали страхом, что маленький ребенок больше всего боится голода. Вот тогда-то, я вот сейчас не принесла, надо было вам просто прочитать — он боится умереть от голода, потому что в семье на кухне мы об этом бесконечно говорили. Талоны, вспомните, тогда была талонная система и так далее. Но мы же все выжили, мы все выжили. Удивительно, мы меньше болели и так далее и тому подобное. Мы были меньше паникерами. Там, где в семье не создавалась вот эта ситуация безнадежная... Кто умер от голода? Вот мне всегда хочется сказать: поднимите руку, кто умер от голода...

К. Мацан

— Кого нет, поднять руку.

Т. Воробьева

— Да, вот кто, поверьте, аудитория будет молчать, потому что они все живы. Те, кто умер, их нет в аудитории. Поэтому хочется сказать: кто оказался раздетым и разутым? Мы вязали из одеял, мы перешивали из старых брюк юбки себе и так далее, но мы вышли из положения. А это ведь были годы, самые красивые годы жизни — расцвета, зрелости и так далее, и хотелось каких-то... Но кто был несчастлив? Да счастливы были тем, что не было зла другого. Выжили, и дети выросли. И детей воспитали, и дети получили воспитание.

К. Мацан

— Ну вот, дорогие наши радиослушатели, для вас хорошая новость: раз вы нас слушаете — сейчас, в эту секунду вы живы.

Т. Воробьева

— Да, да, мы живы. Совершенно верно. Поэтому, когда идет паническое состояние: весь мир сошел с ума! — ты в здравом разуме. Ты уже, значит, весь мир уже не сошел с ума. А самое главное — ты живой, ты можешь себя осознать, что ты не сумасшедший — это уже плюс. Далее. Ты испытываешь лютый голод? Ты грызешь... нет, ты не грызешь локти, ногти. Нет, так ты, оказывается, и не психопат, ты и психически здоровый человек. Далее. Твой разум, что он может продуцировать, чем ты займешься? Ага, он может планировать деятельность, ты остаешься «хомо сапиенс» — человек разумный. Ты посмотри, сколько у тебя много есть. Более того, ты можешь переживать, твои чувства остаются с тобой, они не замерли в булыжнике, нет. Ты чувствуешь, ты страдаешь, ты переживаешь, ты любишь, ты мечтаешь — ты остался человеком. А коль ты остался человеком, то все человеческое не чуждо. Только одно чуждо — паника и страх. Это не человеческое качество, неслучайно говорят: страшиться надо только Бога, мерзость творить перед Богом. А все остальное — от лукавого, это он сеет. А лукавый — клевета, ложь — это его имя, если мы переведем, кто такой сатана и прочее — это отец лжи. Поэтому ты не просто, ты еще и Божий человек. А все страхи и страхования, они не болезнь психическая, они болезнь души, болезнь духовная.

К. Мацан

— Вот мне как-то очень важно, что вы сказали, что вот то состояние, которое сегодня, я думаю, многие в той или иной степени переживают, это состояние такой тревоги, беспокойства, это состояние уныния. А я вот тут как-то как раз постом взялся перечитать что-то из Игнатия (Брянчанинова), вот его знаменитое распределение страстей и добродетелей, и как-то только сейчас подумал, что ведь добродетель, противоположная унынию — это трезвение.

Т. Воробьева

— Конечно.

К. Мацан

— А если трезвение, то состояние уныния — это состояние нетрезвое, такое опьяненное состояние.

Т. Воробьева

— Абсолютно правильно.

К. Мацан

— То есть мы сейчас немножко пьяные в этом смысле.

Т. Воробьева

— Одурманенные.

К. Мацан

— А в этом состоянии одурманенности невозможно ни понять, ни верное решение принять, ни здраво оценить, что происходит. Я очень вам благодарен за наш сегодняшний разговор, что мы вот вышли немножко из состояния одурманенности и опьянения ближе к трезвению. Спасибо большое.

Т. Воробьева

— А я еще больше скажу, что только вот, знаете, когда я писала на телефоне, каждый из нас пишет свой маленький, так сказать, девиз, я написала девиз, тот, который мне очень близок, которым я стараюсь жить: только в тишине души можно прийти к пониманию того, что происходит.

К. Мацан

— Аминь.

А. Леонтьева

— Я думаю, что да, я думаю, что мы тоже, очень важная для меня мысль, давайте будем тишиной для наших близких, и тогда мы проживем этот период гораздо более спокойно.

Т. Воробьева

— Хорошие слова.

А. Леонтьева

— Спасибо, Татьяна.

К. Мацан

— И давайте молиться о мире и о всех пострадавших, страдающих.

Т. Воробьева

— Обязательно.

К. Мацан

— Обо всех, по кому сейчас ситуация проходит, об всех, кому намного тяжелее, чем нам сейчас, сидящим в студии радио «Вера». Давайте молиться.

Т. Воробьева

— Вот поэтому просто это надо понять. Я всегда говорю: ну положи поклончик — спина не отвалится. Господи, сохрани веру православную, народы православные. Сохрани нас всех и помоги всем тем, кто там, кто ранен, кто умирает, кто в страхе, кто в болезни, кто неуверенности, кто в потерянности, кто в страданиях. Вот за всех. Просто перечислить ведь каждый может? Каждый может.

К. Мацан

— Спасибо огромное. Татьяна Владимировна Воробьева, заслуженный учитель России, психолог высшей категории, была сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» на радио «Вера». В студии была Анна Леонтьева и, я Константин Мацан. До свидания.

А. Леонтьева

— До свидания.

Т. Воробьева

— До свидания. Спасибо за встречу.