Поделиться
Мы беседовали с настоятелем храма Святых Новомучеников и исповедников Российских в Бутове протоиереем Кириллом Каледой.
Отец Кирилл рассказал о своем пути к вере и священству, и о том как на этот путь и на его жизнь в целом повлиял его дед — канонизированный в лике святых священномученик Владимир Амбарцумов. Разговор шел о том, какие уроки и какой опыт прохождения испытаний, которые могут быть применимы нами и в настоящее непростое время пандемии, оставили нам новомученики. Наш собеседник поделился, что в пастырском служении для него самое сложное — это зажечь искру в сердцах прихожан.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья. С вами на связи моя коллега Кира Лаврентьева —
К. Лаврентьева
— Добрый вечер.
К. Мацан
— Я — Константин Мацан. Я напомню, что эту программу, как и все программы последних недель на радио «Вера», мы записываем не в студии светлого радио, а дистанционно. И сегодня с нами на связи протоиерей Кирилл Каледа, настоятель храма Новомучеников и Исповедников Российских в Бутове. Добрый вечер.
Прот. Кирилл Каледа
— Добрый вечер. Христос Воскресе!
К. Лаврентьева
— Воистину Воскресе!
К. Мацан
— Воистину Воскресе! Отец Кирилл, я напомню нашим радиослушателям и вам тоже уточню, что в этой программе, которую мы с Кирой ведём, мы беседуем со священником о его пути к вере и к священству. Нам кажется, что такой в чём-то биографический разговор, когда человек размышляет о своём пути, о тех вопросах, которые возникали на этом пути, и в итоге о том, что привело человека к священству, может быть актуален и полезен для всех людей, которые задумываются о своей вере. Потому что через вопросы проходят все, и, наверное, какие-то ответы у нас могут быть общими в каких-то ситуациях. Вот я бы с чего начал: вы — сын священника, это известно. Ваш папа — отец Глеб Каледа, и ваш брат священник — отец Иоанн Каледа, и ваша сестра, матушка Иулиания в монашестве, тоже духовное лицо. И на этом фоне, если не знать деталей вашей биографии, может показаться, что очень логично было для вас, вполне естественно, тоже быть священником — такая семейная общая линия. Но наверняка это чересчур большое упрощение, и ваш путь к священству — это всё-таки путь, с вопросами и так далее. Вот прав я или нет, что нельзя так сильно упрощать?
Прот. Кирилл Каледа
— Да, конечно, вы правы. Потому что несмотря на то, что я в третьем поколении священник — дедушка, папа моей мамы, был тоже священником, — но, в общем-то, мы не относимся к традиционному российскому духовенству, к духовному сословию. Потому что и дедушка тоже пришёл к священству очень сложным путём. Он вообще был не русским человеком по крови: наполовину армянином, наполовину немцем, был воспитан в лютеранстве. И уже в зрелом возрасте, когда ему было больше 30 лет, он принял православие и стал православным священником — это было в конце 20-х годов. А потом он пострадал — несколько раз был арестован. И папин путь к священству тоже был, как многие, наверное, знают из радиослушателей, что мой отец был учёным, доктором наук и большую часть своей жизни посвятил геологии, был достаточно известным в научной среде. Но в 1972 году он тайно принял священство и в течение 18 лет совершал богослужения в нашей московской квартире у себя в кабинете, практически каждое воскресенье он совершал Божественную литургию. И наш путь, путь мой, путь брата, путь сестры матушки Иулиании, в чём-то тоже был похож на путь дедушки, на путь папы: мы тоже получили образование. Я по светской специальности так же, как папа, геолог, и в течение достаточно длительного времени, 15 лет, я работал в Академии наук. И только в зрелом возрасте, мне было почти 40 лет, я принял священство — это был действительно путь. И если говорить обо мне конкретно, то, да, конечно, мы были воспитаны... если вы говорили в самом начале о том, что ваш путь к вере. У меня, можно сказать, не было этого пути, потому что я был, слава Богу, благодаря своим родителям, с детства воспитан в вере православной, был воспитан в Церкви, и я этого пути не было. Хотя, конечно, на каком-то этапе, когда я взрослел, возникали какие-то вопросы, на которые приходилось искать какие-то ответы.
К. Мацан
— А что это были за вопросы?
Прот. Кирилл Каледа
— Вопросы, наверное, как у всех людей: вообще насколько всё это так или не так, — я имею в виду в отношении к Богу. Может быть, эти вопросы вполне естественны для человека. Я очень благодарен Господу, что Он на моём жизненном пути дал мне встретиться, и не просто встретиться, а быть рядом с теми людьми, которые действительно несли веру через жизнь.
К. Мацан
— Кто это был, например? Кто повлиял больше всех, помимо отца, само собой?
Прот. Кирилл Каледа
— Это целый ряд людей, целый ряд друзей моего дедушки, священномученика Владимира. Это старшие друзья моих родителей, которые прошли через те испытания, через которые проходила Русская Церковь в XX столетии. И эти люди были удивительно живые, и несмотря на те испытания, которые они пережили, они были очень светлыми. Это меня до сих пор просто удивляет и потрясает — как, пройдя через такие испытания, они действительно были светлыми людьми. И вот когда возникали какие-то вопросы — я, может быть, чуть попозже о некоторых и расскажу, — и когда у меня возникали какие-то вопросы, я вдруг вспоминал вот этих людей. Это были живые примеры стояния в вере. И какие-то эти вопросы рациональные сами собой отпадали, потому что был прямой пример. И такой яркий пример, о котором я уже говорил, в том числе, наверное, и в радиоэфирах, и в других каких-то передачах: Господь дал мне общаться, когда я был мальчиком, с такой монахиней Магдалиной. Мы её звали тётей Таней — по светскому имени. Она жила в Сергиевом Посаде, который тогда назывался Загорском, есть там такой дальний переезд в сторону Черниговского скита, район Сергиева Посада — Красюковка. Вот там был домик, который когда-то в 20-х годах по благословению старца Георгия (Лаврова), Даниловского старца, ныне прославленного в лике святых, был куплен для его духовных детей. И вот там жила такая община, и среди этой общины была как раз тётя Таня, простая деревенская женщина. Она родилась, кажется, где-то в Тамбовской губернии, но была глубоко верующей, прислуживала в храме. В конце 20-х годов её арестовали, дали 10 лет и отправили в лагерь в Читинской области — строить вторые пути Транссиба. И вот когда она туда приехала, несмотря на то, что она не была, как мы с вами, городской, изнеженной и так далее, а была воспитана в деревне, в селе, привыкшая к тяжёлому физическому труду, она поняла, что 10 лет она там не выживет, она погибнет. И она пошла молиться. И это, можно сказать, почти как анекдот, но если бы я не знал её, не знал бы... она жила при как бы её наставнице — была такая монахиня Михаила (Шитова), она тоже свидетельствовала об этом. Она пошла молиться, и стала молиться так: «Святитель Николай, я ведь 10 лет не смогу понести, вот я у тебя работала в храме, — она действительно убиралась в храме святителя Николая, — вот два с половиной года твоих. И ты, Илия Пророк, я у тебя тоже в храме работала, два с половиной года твоих. Матерь Божия, Тебе деваться некуда, два с половиной года бери на Себя. А два с половиной года я отсижу». Ровно, день в день, как исполнилось два с половиной года, она освободилась, ей дали освобождение.
К. Мацан
— Потрясающе.
К. Лаврентьева
— Отец Кирилл, а что это? Это дерзновение такое? Ведь далеко не каждый человек может так обратиться к святым, к Пресвятой Богородице.
Прот. Кирилл Каледа
— У неё была такая детская вера. Причём она была почти безграмотным человеком. И мы к ней приходили, вообще в этот дом приходили — там жил отец Тихон (Пелих), ещё там несколько человек жило. Мы приходили в основном к тёте Тане и к матушке Михаиле в их комнатку. Мы когда ездили в Сергиев Посад, к ним туда заходили. Они нас встречали, поили чаем, и это не были какие-то назидательные беседы, что пришёл мальчик или молодой человек и надо его чему-то научить. Да нет, ничего этого не было, они просто радовались, что пришёл мальчик — я приходил с сёстрами, со старшей сестрой, которая теперь матушка Серафима, с младшей, матушкой Иулианией. Мы приходили, они нас радостно встречали, угощали каким-то чаем с каким-то самым простым вареньем, с каким-то самым простым печеньем или конфетками, какими-то карамельками. Ну да, что-то спросят, естественно, как мы живём, как родители живут. Да, может быть, где-то очень настороженно, деликатно что-то нам скажут об отношении к Богу, об отношении к вере. Но это было настолько деликатно, это не было никаких нравоучений, но образ их жизни был перед глазами — это было свидетельство. Кстати говоря, у них в комнатке хранилась льняная епитрахиль отца Георгия (Лаврова). Когда его арестовали в Калуге, то его приговорили к расстрелу. И вот ночью, когда, по идее, должны были его и его сокамарников расстрелять, его охранник выпустил в коридор — он попросил помолиться. И отец Георгий плакал, и от его слёз краска на епитрахили расплылась. И ему явился один умерший человек, которому он помог, купец. Он ещё до революции причастил одного купца, который разорился, умирал от какой-то болезни, и отец Георгий его причастил. И вот когда он умер, отец Георгий послал какое-то своё духовное чадо, чтобы имущество этого купца было продано таким образом, чтобы всё-таки семье что-то досталось. И действительно семья была спасена. И вот этот человек ему явился и сказал, что их сегодня не расстреляют. И действительно отца Георгия и его сокамерников отправили в Москву, потом перепутали вагоны, и они благодаря этому остались живы.
К. Лаврентьева
— В этом часе в гостях у «Светлого вечера» протоиерей Кирилл Каледа, настоятель храма во имя святых Новомучеников и Исповедников Российских на Бутовском полигоне. С вами мой коллега Константин Мацан, я — Кира Лаврентьева.
К. Мацан
— Отец Кирилл, вы уже упомянули и я не могу вас не спросить о священномученике Владимире Амбарцумове. Не у каждого есть такой опыт — быть потомком человека, канонизированного Русской Православной Церковью, вообще Православной Церковью. Насколько это, если угодно, влияет на вас, на вашу веру, на ваше проживание христианства в жизни? С одной стороны, это ваш родственник, и он был канонизирован, скажем так, при вашей жизни, то есть это было одно из событий вашей биографии — канонизация дедушки. А с другой стороны, получается, что в роду есть святой.
Прот. Кирилл Каледа
— Знаете, вообще память о дедушке в семье хранилась свято. Как я уже сказал, дедушка — это папа мамы. Но папа мой хорошо знал деда и первую исповедь, первым духовником моего папы был именно дедушка Володя. И мы с детства, причём учтите, что это период хрущёвских гонений, когда всё это было вполне серьёзно, и мы не знали обстоятельств смерти дедушки. Родители, конечно, очень хотели знать какие-то обстоятельства смерти. И мы в детстве молились о том, чтобы узнать, как умер дедушка Володя. Я прекрасно это помню — там краткое совсем молитвенное правило было: «Царю Небесный», «Отче наш», «Богородице» — и потом несколько таких прошений актуальных, в том числе: «Господи, дай, чтобы мы узнали, как умер дедушка Володя». И образ деда в нашей семье всегда был окружён ореолом святости. И когда родители принимали решение, в честь кого посвятить храм домашний, — естественно там освящения не было, просто святой водой был окроплён кабинет, как владыка благословил папу, но тем не менее вот престольный праздник когда праздновать. И родители приняли решение, что храм должен быть в честь всех святых, в земле Российской просиявших. Потому что в тот момент никому в голову не могло прийти, что при нашей жизни будут прославлены новомученики. Но осознание того, что подвиг деда и тех, кто с ним пострадал, — это подвиг мученический, и, соответственно, они у Господа там, у престола, находятся, как и древние мученики, и эти святые, тогда непрославленные, входят в Собор святых, в земле Русской просиявших, тогда — всех святых, в земле Российской просиявших, как называли. И поэтому храм и был посвящён в честь всех святых, в земле Российской просиявших, в том числе и как бы в честь деда. Нам в голову не приходило, что дедушка может быть прославлен в лике святых, хотя мы понимали его святость. И когда стали собираться материалы по канонизации... но мы вообще материалы о жизни дедушки собирали, я ездил к его друзьям, которые в 70-х годах ещё были живы, какие-то их воспоминания мы собирали, ещё что-то там по возможности собирали. И мы приняли решение о том, что мы не будем сами обращаться в комиссию по канонизации, потому что это, мягко говоря, не этично, но если к нам обратятся, то мы те материалы, которые у нас есть, передадим. Что, собственно говоря, и произошло: к нам обратились, и мы передали туда те материалы, которые у нас были, в том числе копии следственного дела в тот момент у нас уже были и так далее. Но вообще прославление дедушки было, конечно, очень сложным, я бы сказал, для нашей семьи. Вообще мы узнали о том, что дедушка расстрелян, только в 1989 году. Причём так получилось, что мы подали заявление в КГБ с просьбой уточнить обстоятельства смерти деда. До этого была выдана справка, что он, якобы, умер во время войны от болезни почек — как это всем писалось. Это была просто инструкция такая, что о тех, кто был расстрелян в период большого террора, не сообщать родственникам, что они были расстреляны, а сообщать о том, что они умерли в лагерях от разных болезней. И вот в 89-м году мы подали такое заявление, я как раз подавал. Меня пригласили на Лубянку — это было 3 ноября 1989 года, на следующий день после памяти великомученика Артемия. А кто-то из друзей деда, когда дедушку арестовали, сказал маме: «Молись о том, чтобы узнать, что с папой, великомученику Артемию». И мама всегда молилась ему. И вот мама тоже помолилась, и на следующий день меня пригласили на Лубянку. И мне сказали о том, что 3 ноября 1937 года дедушка был осуждён к высшей мере наказания и 5 ноября он был расстрелян. Я вышел после этого на улицу — ну, Лубянка, всем нам знакомая, по ней троллейбусы идут, машины едут, идёт какой-то народ, народу много. Я понимаю, что со мной что-то происходит, но я не понимаю, что со мной. И вдруг я осознал, что я пережил смерть близкого мне человека.
К. Лаврентьева
— Заново.
Прот. Кирилл Каледа
— Не заново пережил, то есть это вот реально — как будто сейчас у меня умер близкий человек, мой родственник. Причём парадокс именно в том, что я никогда его не знал, никогда его не видел и всю свою жизнь знал, что он давно умер. Но я пережил его смерть. И потом, когда уже 2000-й год настал, то дедушка был прославлен на Соборе 2000 года, 20 августа. А 24 июля, в день памяти святой равноапостольной Ольги, в автомобильной катастрофе погиб мой старший брат вместе с женой, если так говорить по-человечески, то совершенно нелепо: в них врезалась фура, водитель которой просто заснул за рулём. Причём Сергей был назван Сергеем по обету мамы. Когда в 1932 году дедушку арестовали, мама, которая тогда была девочкой, ей было 11 лет, жила как раз в том самом домике, где жила тётя Таня, о которой я вспоминал в начале нашей беседы. И вот в праздник Троицы мама собиралась в храм. Естественно, Троице-Сергиева лавра была закрыта, какой-то храм действовал — вот она собралась в храм и пошла на луг, чтобы собрать цветы и отнести в храм. И когда она собирала цветы, то она дала обет (она молилась преподобному), что если дедушку освободят и у неё когда-нибудь будет сын, то она назовёт сына в честь преподобного Сергия. Дедушка вернулся на летнего преподобного, поэтому, естественно, старший сын в семье был Сергием. И вот он гибнет, и чуть меньше, чем через месяц, дедушку прославляют в лике святых. Вот ощущение того, что... как передать, что мы пережили во время прославления — другими словами, как воскресение, наверное, назвать нельзя. При том, что это была действительно боль по расставанию с братом. Сергей и здесь, в Бутово, вместе с супругой Анной активно принимал участие в строительстве деревянного храма. И мы вообще были с ними близки, и он был действительно по-настоящему старшим братом — он как-то о нас всех заботился как старший. И поэтому расставание с ним было тяжело. И вот это всё вместе.
К. Мацан
— Спасибо огромное за эти слова. После них трудно что-то говорить, мы поэтому вернёмся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, что сегодня в «Светлом вечере» с нами и с вами протоиерей Кирилл Каледа, настоятель храма Новомучеников и Исповедников Российских на Бутовском полигоне. С вами в студии Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
К. Лаврентьева
— Ещё раз здравствуйте, уважаемые радиослушатели. «Светлый вечер» вновь приветствует вас. В этом часе с нами протоиерей Кирилл Каледа, настоятель храма во имя святых Новомучеников и Исповедников Российских на Бутовском полигоне. С вами мой коллега Константин Мацан и я, Кира Лаврентьева. Отец Кирилл, первая часть нашей программы совершенно потрясла нас с Костей. Спасибо вам огромное за то, что вы настолько искренне и подробно рассказали и про своего старшего брата, и про дедушку, и про вот эти совершенно удивительные, чудесные истории вашей семьи. И очень робко и аккуратно, но хочется спросить: среди двух тысяч канонизированных новомучеников Российских, понятно, что их было намного-намного больше, есть ваши ближайшие родные — дедушка. Насколько жива связь с ним сейчас, когда... Понятно, что вы рассказали, что день канонизации был для вас Пасхой. А вот сейчас уже со дня канонизации прошло около 20 лет. Насколько жива связь с ним сейчас? Обращаетесь ли вы к нему в трудных жизненных ситуациях? Прошу меня простить за этот вопрос. Наверняка ведь спрашивали вас об этом. Есть ли какие-то чудеса внутрисемейные?
Прот. Кирилл Каледа
— Во-первых, конечно, я прекрасно понимаю, что именно дедушка меня привёл в Бутово. И что я на этом месте служу, совершаю своё служение — это, конечно, дедушка меня привёл.
К. Лаврентьева
— Это само по себе чудо.
Прот. Кирилл Каледа
— Да. Тут у меня никаких вопросов нет. Но вместе с тем у нас, у внуков дедушки, всё-таки отношение к нему совсем иное, чем отношение к другим святым. Да, мы прекрасно понимаем, что он — святой. И вместе с тем он — дедушка. Да, естественно, в каких-то жизненных обстоятельствах я беру службе дедушке, она, слава Богу, составлена, иногда канон почитаю, иногда так, какие-то стихиры, обращусь к нему. Но чаще всего всё-таки вот это обращение — я бы сказал, что даже, может быть, и не молитва, а, может быть, просто общение — оно какое-то другое, потому как, как с дедушкой. Причём я был удивлён чуть больше года назад... вот то, что я сейчас сказал, сформулировалось относительно давно. И где-то года полтора тому назад я зашёл на сайт храма, где служил мой старший двоюродный брат отец Алексей Амбарцумов, сейчас уже покойный, и ему задали тоже такой же вопрос. И он ответил практически теми же словами, как вот я сейчас сказал. Да, мы понимаем, что дедушка святой, но он — дедушка. И поэтому с ним какие-то другие совсем отношения. Естественно, когда я вхожу в храм, то я всегда стараюсь подойти к иконе дедушки, приложиться, естественно, всегда поминаю на Проскомидии и где-то, когда положено... Причём когда мы служим... мы даже 5 ноября несколько человек... у нас в Бутове 5 ноября... это день мученической кончины дедушки, и мы литургически, богослужебно священномученика Владимира не выделяем из других — он один из тех, кто в этот день пострадал. Да, матушка, сестра, она устроила придел в честь священномученика Владимира в одном из храмов монастыря — там служится служба престольному празднику, именно священномученику Владимиру служится служба. А мы служим тому Собору новомученников, который в этот день пострадал. Но тем не менее, конечно, когда я служу, то я про себя к дедушке обращаюсь. Но повторяю, что это не так, как я молюсь преподобному Сергию или преподобному Серафиму.
К. Мацан
— Отец Кирилл, а вот вы сказали, что дедушка привёл вас в Бутово. Поскольку мы в этой программе говорим о пути к священству, насколько под этим можно понимать, что в какой-то степени дедушка привёл вас и к священству? Вот то, с чего мы начали — всё равно человек, даже если он растёт в семье священника, в верующей семье, принимает для себя решение, что он дерзает хотеть служить у алтаря, преподавать людям Таинства, а не только быть верующим мирянином. Вот каким был путь именно к этому решению о рукоположении?
Прот. Кирилл Каледа
— Он был действительно длинный. Естественно, в детстве, как многие церковные дети, которые ходят в храм, в какие-то моменты, поражаясь красоте богослужения, у меня возникали мысли, что хорошо бы быть батюшкой или диаконом. У нас в Обыденном храме был такой протодиакон отец Борис, нам, детям, он всегда очень нравился. И я тоже думал, чтобы быть, как отец Борис, хотя у меня музыкальных данных таких нет, поэтому я не смог быть, как он. Он действительно был очень музыкальным человеком, очень красиво служил отец Борис — Царство ему Небесное. Но потом, в общем-то, когда я заканчивал школу, то у меня не было особых вопросов, я действительно принял решение, что я буду заниматься наукой, буду заниматься геологией, наукой или практикой — на тот момент это ещё не было определено. Я вполне осознано шёл в университет, предполагая, что моя жизнь на длительный период будет связана с геологией, что, собственно говоря, и оказалось. Но когда я учился на третьем курсе, Господь меня сподобил попасть к отцу Тавриону (Батозскому), такому старцу. Он тоже исповедник, который жил в тот момент, в 70-х годах, под Ригой в пустыньке Рижского женского монастыря — он там духовником был. И я ему задал этот вопрос — что, может быть, мне бросить университет, пойти служить в армию и потом пойти в семинарию. На что он мне ответил, что, нет, ты окончи учёбу, поработай, определишься и потом тогда решишь. И, в общем, я по этому пути шёл. Даже была как-то ситуация, что мы с папой были у митрополита Ярославского Иоанна (Вендланда), который папу рукоположил. И владыка Иоанн так осторожно сказал, что у Глеба Александровича такая хорошая семья, только вот как-то странно, что никто из детей не священник. И он вынудил меня сказать, что отец Таврион благословил мне такой путь. И владыка Иоанн спокойно сказал: «Тогда действуем по плану Тавриона». И действительно я, слава Богу, занимался геологией, я очень благодарен Господу за то, что Он мне дал этот опыт, потому что это и опыт общения с самыми разнообразными людьми. Я работал в Академии наук, мне приходилось общаться с действительно очень известными учёными, действительно интеллигентными людьми. А с другой стороны, когда в экспедиции ездишь, там самые простые люди, рабочие, где-то такая даже и грубость и так далее и тому подобное. Мне приходилось и в Сибири работать, и на Северо-Востоке, в Корякии, в Казахстане, два раза участвовал в рейсах научно-исследовательского судна, два раза обошёл вокруг Европы, работал на Кипре, в Сирии. Так что я много действительно увидел, благодаря этой своей профессии. С другой стороны, геология очень разнообразна, действительно нужно иметь навыки разведения костра под проливным дождём, а с другой стороны, знать основы физ-химии и уметь работать на электронном микроскопе. Но тем не менее в начале 90-х годов я как-то так, хотя внешне у меня всё складывалось замечательно. Это сейчас у нас был период, когда мы свободно ездили за границу, а тогда для этого были очень ограниченные возможности. Я в течение 50 дней работал на Кипре — это не только замечательное место для отдыха, но и очень интересный геологический объект. Всё было замечательно, я заработал какие-то деньги, даже машину купил, по тем временам очень замечательную — мне многие завидовали. Но у меня была такая неудовлетворённость какая-то внутренняя, причём головой-то я понимал, что всё замечательно, и мне многие завидуют, а внутренне была какая-то совершенно неудовлетворённость, я понимал, что занимаюсь чем-то не тем. И вот в этот момент стало открываться то, что стало открываться. И вот в 1994 году оказалось открытым Бутово. Я, вообще, наверное, со старших школьных лет очень интересовался историей Церкви XX века, по возможности читал в самиздате какие-то материалы, какие-то свидетельства об этом. И у меня было общение с целым рядом людей, которые прошли через это испытание, в том числе был такой замечательный отец Василий Евдокимов, который сподобился, когда он ещё был иподиаконом, у митрополита Петра Крутицкого держать посох на его последней службе перед арестом. И он был несколько раз арестован, второй раз был арестован по одному делу с отцом Павлом Флоренским, духовный сын отца Сергия Мечёва, близкий собеседник владыки Афанасия (Сахарова) и так далее. Вот я имел счастье с ним общаться. И вот эта тема... даже не скажу, что это тема — это что-то иное, но вот жизнь новомучеников мне была очень близка. И поэтому когда открылось Бутово, то я принял активное участие в создании общины, которая здесь создалась. Меня избрали председателем приходского совета, старостой этой общины. Священника у нас не было, хотя в составе общины у нас был отец Андрей Лоргус — у него прадедушка расстрелян в Бутово. Но он в другом храме служил и сразу дал понять, что членом общины он готов быть, но приходить сюда служить он не готов. И через какое-то время священноначалие, владыка Арсений, мне предложил принять сан. Он приезжал как-то на полигон, служил в какой-то памятный день панихиды, а потом, когда мы уходили с полигона, он мне говорит: «Что ты в пиджаке-то всё ходишь? Не пора ли тебе менять одежду?» Теперь я в пиджаке хожу очень редко.
К. Мацан
— Отец Кирилл, поскольку вы настоятель храма на Бутовском полигоне, конечно, и вы сами сейчас заговорили о новомучениках, невозможно об этом с вами в принципе не говорить. Есть ещё одна тема сегодняшняя, такая очень острая, болезненная для нас для всех — это тема коронавируса, эпидемии, карантина, самоизоляции, всего вот этого спектра новых реалий, в которых мы сегодня живём. И хочется с вами об этом тоже немножко поговорить, в том ключе, что нередко сегодня звучат слова, в которых сопоставляются вот те гонения, испытания, которые проходили новомученики, и сегодняшние, когда люди вынуждены находиться в самоизоляции, когда храмы хоть и не закрыты, но в них ограничен доступ для прихожан. И, с одной стороны, уже многажды прозвучала мысль, что по меньшей мере наивно, а, скорее, кощунственно сравнивать те испытания и наши. С другой стороны, люди моего возраста, например, в принципе таких больших испытаний, жизненных катаклизмов не переживали до сих пор. И, может быть, вот эта текущая ситуация с эпидемией — самое такое большое испытание, которое в жизни выпадало именно как испытание общее, общественное, такое — в масштабах страны и мира. И в этом смысле, за неимением того, с чем можно сравнивать, да, это некий тяжёлый период, который тоже ставит вопрос об укреплении в вере, о том, как через него проходить и так далее. Вот что вы об этом думаете? Уместно ли само сопоставление текущей ситуации с испытаниями новомучеников? И в какой степени мы вообще можем их опыт здесь для себя на пользу принимать? И как к ним обращаться, на что в их опыте смотреть, чтобы себя укреплять?
Прот. Кирилл Каледа
— Конечно, наверное, можно с чем-то сравнивать, потому что действительно есть определённые ограничения, есть ограничения какой-то внешней свободы, к которой мы привыкли — перемещений и так далее и тому подобное. Возникает вопрос: а как всё это будет дальше? Но знаете, сравнение с тем, что пережило старшее поколение, наверное, может быть подобным тому, как пережили наши с вами отцы, деды Великую Отечественную войну и как пережили их современники в Швеции. Я сколько-то лет назад побывал в Швеции, мне там одна наша русская женщина рассказала о том, как шведы вспоминают период войны: «Да, это было тяжёлое время: хорошего кофе не было», — вот так вот. Вот примерно то же самое у нас сейчас: вот хорошего кофе нет. В сравнении с тем, что пережили вот тогда во время периода гонений. Вместе с тем нам действительно есть чему поучиться в наших условиях у старшего поколения. Ведь они, несмотря на то, что не имели возможность посещать храмы — храмы были закрыты, и за это можно было действительно серьёзно пострадать, а не просто штраф, хотя в те времена штрафы тоже применялись, как известно, но гораздо серьёзней, — то они молились. Для меня удивительным был рассказ владыки Иоанна (Вендланда), о котором я уже вспоминал. Во время войны... он был геологом тоже по светской специальности и работал на каком-то геологическом разрезе в Средней Азии. И он туда пригласил своего духовника — отца Гурия (Егорова), который потом стал епископом. Отец Гурий после войны открывал Троице-Сергиеву лавру. Он вообще сам был из братии Александро-Невской лавры, после войны он открыл Троице-Сергиеву лавру, а потом он был митрополитом Минским, Ленинградским. И скончался он после смерти священноисповедника владыки Луки — он был крымским архиереем и скончался в Крыму. И он был духовным отцом владыки Иоанна, тогда он был архимандритом. Отец Иоанн тогда уже был тайным священником, пригласил его к себе. И вот они жили в какой-то узбекской сакле, какой-то домик у них был глинобитный. И они в подвале этого дома организовали себе храм. И отец Гурий был оформлен у отца Иоанна как рабочий. Соответственно, они каждый день ходили в маршрут по горам, собирали материал, который потом надо было обрабатывать дома. Я прекрасно понимаю, поскольку у меня есть этот опыт геологической работы, насколько это физически непросто. Но помимо этого они в этом храме совершали полный круг суточного богослужения. И владыка Иоанн, будучи уже старцем, когда он мне это рассказывал, за плечами у которого было и руководство нашим экзархатом в Америке и так далее, он говорил, что это было самое счастливое время в его жизни. Физически как они это выносили — я просто не понимаю. А мы что? Мы сейчас пребываем в суете, всё время бросаемся к каким-то средствам массовой информации, либо к нашему компьютеру, либо к нашему гаджету, чтобы узнать, сколько там где-то заболело и кто там, на другом конце света или Европы, предложит нам, как с этой коронавирусной инфекцией бороться. Себя настраиваем на то, что это всё страшно, и время уходит впустую. Очень замечательно недавно владыка Тихон Псковский сказал о том, что а мы вообще молимся сейчас, мы не упускаем время, которое нам дано? Нас посадили дома — мы используем это время для молитвы?
К. Мацан
— Ответ честный будет нелицеприятным.
Прот. Кирилл Каледа
— Да, нелицеприятным. И вот я вспоминаю: к нам приезжал
как-то, служил владыка Серафим, бывший Белоцерковский, он живёт в Москве,
настоятель одного из храмов на Яузе — я сейчас не помню, как называется. Как-то
он служил по благословению Святейшего Патриарха и сказал такую удивительную
фразу: «Вот мы все переживаем, что Москва вся в пробках стоит. И сидим в машине
в пробке, переживаем, ругаемся, дёргаемся и так далее. А вот представьте, что
мы, вместо того, чтобы ругаться, переживать, что мы куда-то опаздываем, эти два
часа, которые провели в пробке, помолились бы? Чтобы у нас тогда был за город?
А мы ругаемся».
К. Мацан
— Я предлагаю всем, кто сейчас едет в пробке, к этому прислушаться.
К. Мацан
— Протоиерей Кирилл Каледа, настоятель храма Новомучеников и Исповедников Российских на Бутовском полигоне, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер».
К. Лаврентьева
— Отец Кирилл, что было самое сложное и что самое сложное сейчас в вашем пастырском служении?
Прот. Кирилл Каледа
— Трудный вопрос. Конечно, самое трудное — это не строительство храма, не создание этого мемориала, хотя, конечно, было положено много трудов, сил и нервов каких-то чисто по-человечески, в конце концов. Но самое, наверное, сложное — это работа с прихожанами, потому что, к великому сожалению, я, наверное, не могу им тоже дать какого-то должного примера, который мне, например, дали те люди, о которых я вспоминал. Но вот зажечь какую-то искру в их сердцах оказывается трудно. При том, что я не хочу сказать, что... есть совершенно удивительные люди у нас на приходе. И иногда приходят совершенно даже не церковные люди, невоцерковлённые, которым просто поражаешься. Вот я вспоминаю: ко мне пришли два молодых человека из соседнего посёлка. Я их знаю, поскольку я живу на приходе, я езжу мимо этого посёлка или хожу, дочка у меня училась в этом посёлке в школе, они у меня на глазах как бы были. Ну, парни, которые могут выпить, могут покурить, могут где-то подраться и так далее. Женились, пришли и плачут, они в буквальном смысле плакали о том, что их жёны не хотят иметь детей. Я был поражён этим ребятам. И, наверное, каких-то других примеров можно тоже привести. Вместе с тем у нас нет и я как бы не могу передать той живой какой-то веры, ощущения близости Бога — то, что было у старшего поколения. Вспоминаю, меня Господь один раз сподобил пообщаться с отцом Адрианом из Псково-Печерского монастыря.
К. Лаврентьева
— Покойным.
Прот. Кирилл Каледа
— Да, покойным — Царство ему Небесное. Мы с ним беседовали в маленькой часовне на горке — маленькая совсем она. Сидели мы на чурбачках, и вот огромный образ Спасителя у стены стоял. И мы говорили об опыте отца Адриана изгнания бесов. И он сказал, как-то другими словами, но смысл именно такой: «Мне, чтобы изгнать беса, нужно чувствовать Господа рядом с собой — вот как эта икона». И он протянул руку к иконе, а рука не дотянулась до иконы сантиметров 30-50. И это ощущение того, что отец Адриан чувствует Бога вот так рядом, знаете, меня и моего товарища, с которым мы беседовали, мы просто вообще к этим чурбачкам, на которых мы сидели, прилипли.
К. Мацан
— Отец Кирилл, а это чувство близости Бога, о котором вы говорите, его
возможно, если угодно, достичь какими-то усилиями, каким-то своим деланием? Или
когда вы говорите о том, что у нашего поколения — ну, у вашего поколения, у
нашего с Кирой поколения — этого меньше, значительно, наверное, меньше, чем у
более старшего поколения, вы имеете в виду, что с этим надо смириться и с этим
ничего не поделаешь?
Прот. Кирилл Каледа
— Да нет. С одной стороны, конечно, не поделаешь, потому что это чувство — это дар Божий, вспомним преподобного Силуана Афонского. Но, с другой стороны, ведь Силуан Афонский и отец Адриан трудились всю жизнь, чтобы достичь вот такой близости к Богу. А трудимся ли мы? Я в первую очередь обращаюсь к себе.
К. Лаврентьева
— Отец Кирилл, много лет назад волею Божию я попала в ваш храм на клирос на
Литургию, петь Литургию одной из певчих. Это был один единственный раз, и тогда
меня совершенно потрясли фотографии новомучеников притворе храма до и после
допроса: какой человек был до того, как с ним поговорит следователь, и каким он
становился после — там очень большая и очень трагическая разница и во взгляде,
и во внешности, и всё это не поддаётся никакому описанию. И тогда я ужаснулась
и подумала: «Господи, не дай нам такого пережить и не дай нам такого
претерпеть, потому что мы настолько слабы, что мы и миллионной части не
вытерпим!». И сейчас, когда запахло жаренным очень издалека, все люди — ну, не
все, я не буду говорить за всех, я говорю за себя, — временами пребывают в
некоторой тревоге и растерянности. Правильно ли я понимаю, что это для нас
сейчас шанс научиться наконец идти к Богу по воде, доверять Богу, полностью Ему
вверяться? И если это так действительно есть, а, наверное, это так
действительно есть, и без разных сложностей мировых, без разных кризисов и
вирусов человек должен научиться вверять себя Богу, если это так и есть, как
достичь этого мирянину, запуганному тревогами и разного рода страхами о
будущем, неизвестностью, как научиться этому на практике? Если можно так
выразиться — довольно топорно, но по-другому, наверное, и не скажешь.
Прот. Кирилл Каледа
— Действительно, вы тут подняли вопрос о доверии Богу. Вот нам не хватает совершенно очевидно доверия Богу. А как этого достичь? Один сотрудник наш, который у нас работает, убирает храм, своеобразный такой раб Божий, вот он недавно сказал удивительную фразу: «Мы молимся о том, чтобы этот вирус нас миновал, чтобы выздоровели те, кто болеет, ещё что-то такое. А благодарим мы Господа за то, что Он дал нам это испытание?» А ведь центральная наша служба — Евхаристия, Благодарение. Да, бывает иногда трудно сказать: «Да будет воля Твоя», — но это надо научиться делать.
К. Лаврентьева
— А если это очень страшно делать? Ведь воля может быть очень разной, не всегда
же может быть хорошо. Мы же говорим «да будет воля Твоя», а сами думаем:
«Пожалуйста, исполни мою волю».
Прот. Кирилл Каледа
— Но ведь Господь наш Иисус Христос в Гефсиманском саду тоже молил о том, что, если возможно, да минует Его чаша сия. Но вместе с тем Он говорил: «Но да будет не Моя воля, а Твоя». И это, наверное, естественно. И мы знаем из житий новомучеников, что очень многие из них страшились этой участи. Не надо думать, что все так легко, как владыка Вениамин Петроградский, пошли на смерть — для них многих это было трудно, но тем не менее они собрались и пошли. Несмотря на свой страх, как бы доверили себя Богу. Трудно, да, но, видимо, только так.
К. Мацан
— На этой оптимистической ноте мы нашу сегодняшнюю беседу будем завершать.
А я не иронизирую, когда говорю, что она оптимистическая, потому что мы
заканчиваем, если угодно, призывом к благодарности Богу за всё, что происходит.
И до тех пор, пока пандемия, коронавирус, самоизоляция не закончились, у нас
есть ещё время поблагодарить Бога за всё происходящее. И может быть, к себе
самим этот вопрос о молитве, о том, использовали ли я время, мне отведённое на
карантине, для молитвы, обратить. И как говорят в таких случаях, надежда
умирает предпоследней, последним умирает чувство юмора. Отец Кирилл, спасибо
огромное за эту беседу. Напомню, что сегодня с нами и с вами в «Светлом вечере»
был на связи дистанционно протоиерей Кирилл Каледа, настоятель храма Новомучеников
и Исповедников Российских на Бутовском полигоне. С вами также были Кира
Лаврентьева и Константин Мацан. Спасибо, до свидания. Христос Воскресе!
Прот. Кирилл Каледа
— Воистину Воскресе! Храни нас всех Господь Бог!
К. Лаврентьева
— Христос Воскресе, батюшка! Всего вам доброго и до свидания. Спасибо огромное
за этот глубокий разговор. Огромное спасибо и низкий поклон.
