«Православный Свято-Софийский социальный дом». Дора Туманян, Мария Кругленко

У нас в гостях были представители Свято-Софийского социального дома: психолог, координатор волонтеров Дора Туманян и руководитель театральной студии Мария Кругленко.

Мы говорили о том, какую поддержку оказывает Свято-Софийский социальный дом детям и взрослым с особенностями развития, не имеющим собственной семьи.

Ведущие программы: Тутта Ларсен и пресс-секретарь Синодального отдела по благотворительности Василий Рулинский.

---

Все выпуски программы Делатели

• 3 июля. О кротости и смирении Христа 
• 3 июля. О превозношении 
• 3 июля. О самоотверженном труде Маргариты Рудомино

---

В. Рулинский

— Добрый день, это программа «Делатели» на радио «Вера», мы говорим с людьми, которые вдохновлены верой и совершают добрые дела. В студии Тутта Ларсен...

Т. Ларсен

— И Василий Рулинский.

В. Рулинский

— И у нас в гостях представители Свято-Софийского социального дома православной службы «Милосердие», Дора Туманян...

Д. Туманян

— Здравствуйте.

В. Рулинский

— И Маша Кругленко.

М. Кругленко

— Привет.

В. Рулинский

— Это замечательный проект, я когда про него впервые узнал, это был, по моему, 2015, мне кажется, даже ещё раньше, по-моему, год 2013 или 14-й, тогда владыка Пантелеимон мне сказал: «У Патриарха есть идея — сделать такой центр для детей, у которых очень тяжёлая инвалидность и их вот в семью сложно будет устроить, и нужно какое-то такое церковное учреждение для них сделать», и тогда эта идея казалась едва осуществимой, но потом появилась возможность это сделать, и Света Емельянова, которая у нас была таким координатором в одном из интернатов государственных, поняла, что надо забирать детей из самой тяжёлой группы, куда ходила и сделать для них настоящую жизнь, тогда это казалось невозможным, потому что никогда, по-моему, вот в истории вообще России подобного не было, чтобы из государственного интерната, где тяжёлые, очень тяжёлые дети, самое тяжёлое отделение, дети не говорящие, и на них фактически система поставила крест, а они получают нормальную возможность жить и переходят в не государственное учреждение, и вот это желание сделать для детей настоящую жизнь, вот оно как-то проникнуто вообще изначально этим стремлением сделать этот Домик. Как получилось, чем сейчас живёт Домик, сегодня уже прошло по-моему, семь лет, как Домик живёт сейчас? Что такое настоящая жизнь для тех детей, которым, казалось бы, ну вот система уже фактически поставила на них крест, как это выглядит сейчас?

Д. Туманян

— Надо сказать, что изначально все начиналось с того, что никто не понимал, что будет происходить, когда забирали детей и думали изначально, что это будет детский дом, но другой, альтернативный, не государственный, принципиально другой, потому что хотелось дать им другую жизнь, настоящую жизнь, человеческую, а не вот эту, в закрытой системе, поэтому изначально идея была просто их оттуда вытащить и дать им другую жизнь. Постепенно идеи какие-то нарастали, другие развивались и привели к тому, что на данный момент мы не детский дом, а социальный, поэтому у нас могут жить не только дети, но и взрослые с нарушениями развития.

В. Рулинский

— Я так понимаю, что просто часть детей выросла и для того, чтобы они тоже могли оставаться в учреждении и не уходить в интернат психоневрологический, поэтому переделали устав?

Д. Туманян

— Да, все верно у нас вот старшей девочке, Ольге Степановой в первый год уже должно было исполниться 18 лет и ради неё всю систему и переименовали именно в социальный дом, с юридической точки зрения поменяли, и Оля смогла остаться после 18-ти, и после неё остальные дети тоже, и в принципе вообще детский дом этот существует именно благодаря Оле Степановой, потому что Света Бабинцева, она вдохновилась ею, чтобы изменить именно для неё жизнь, потому что она понимала, что ей очень в государственном детском доме, именно ей было более всего тяжело, и она привлекала внимание к себе, потому что ей приходилось уезжать долго в психиатрические лечебницы для того, чтобы её каким-то образом приводили, у неё было просто очень много аутоагрессии, по отношению к себе она очень была агрессивна, поэтому как-то ее привязывали, чтобы она себе не навредила, и вот сестры милосердия очень много сил тратили на то, чтобы убрать вот эти её проявления и когда получалось каким-то образом успокоить её, приходило время отправлять её в эти психиатрические больницы, и она оттуда возвращалась с откатом, с тем, с чего начинали изначально, поэтому Света поняла, что вообще надо менять изначально жизнь для неё, потому что уже приближались 18 лет и её должны были отправить уже в ПНИ, а ПНИ это намного сложнее, тяжелее, чем просто детский дом, и она скорее всего там бы просто не выжила, и её это смотивировало.

Т. Ларсен

— А какие сейчас дети оказываются в этом доме и взрослые, кто они вообще, откуда они берутся там? И по какому принципу именно их вы под своё крыло забираете?

Д. Туманян

— Дело в том, что их вот как бы забрали один раз и тех, кого забрали, тех забрали.

В. Рулинский

— У вас 23, по-моему, ребёнка было?

Д. Туманян

— 21 ребёнок был изначально, но естественно, помещение у нас не резиновое, оно не может растянуться.

Т. Ларсен

— То есть семь лет это такая одна большая семья?

Д. Туманян

— Но у нас все-таки есть исключения, связанные с тем, что у нас усыновляли детей, за это время усыновили семерых...

В. Рулинский

— Но это казалось фактически невозможным, потому что эти дети очень тяжёлые, так вот по сути своей, как часто бывает, вот есть приёмные родители, кандидаты, они хотят девочку, желательно, белобрысую, чтобы там три годика, бантик и все такое, а именно с нарушениями, причём с серьёзными нарушениями — это вообще фантастика.

Д. Туманян

— Да, это действительно оказалось невозможным но надо отметить, что чаще всего забирали либо сотрудники, либо это были волонтёры, которые изначально к нам ходили, некоторые даже с государственного детского дома ходили, и есть те, кто до сих пор ходит с детского дома государственного — волонтёры, они просто перебрались к нам вместе с детьми, и вот волонтёры, они каким-то образом привязывались, или сотрудники и забирали, но это не обязательные условия, есть те, кто просто пришли и забрали детей, такое тоже было.

Т. Ларсен

— И значит, на это место вы можете взять...

Д. Туманян

-... на это место брали кого-то ещё. Сейчас просто немного уже поменялась опять вся история, потому что детский дом развивается вместе с детьми, вместе с их потребностями, вместе с их нуждами и получается, что сейчас часть детей живёт в квартирах сопровождаемого проживания, это новый проект, который пытается развивать Домик, а часть детей, которые более тяжёлые, они остались в детском доме, точнее в социальном доме, и они там живут дальше.

Т. Ларсен

— Я можно, как обычно, сыграю тупого, плохого полицейского и задам дебильный вопрос, но, может быть, он и не дебильный, потому что мне лично тоже интересно узнать на него ответ, как бы, может быть, цинично он не звучал: вы говорите о том, что одной из задач создания Свято-Софийского Домика было ваше желание изменить жизнь детей. С другой стороны, вы говорите, что это очень тяжёлые дети — а они вообще способны понять, что эта жизнь меняется? То есть: что есть какая-то разница, потому что мы все знаем один известный кейс, когда очень тяжёлый ребёнок был взят один известным человеком домой и там такие были баталии на этот счёт, что типа: «вы его забрали там, где за ним уход правильный, где вся система выстроена для этих детей, а вы его, значит, забрали, вы его с собой везде таскаете, у него стресс, вы вообще не можете обеспечить ему достойный уход» и так далее, и тому подобное, то есть это, конечно, очень такие большие крайности, но тем не менее вот с девочкой, с которой началась история мне понятно, но ведь, наверное, есть дети, которые, с точки зрения обывателя, им вообще все равно, где они находятся, потому что они, может быть, настолько глубоко травмированные, у них такая глубокая инвалидность, что они вообще не очень понимают, чувствуют и так далее?

Д. Туманян

— На первый взгляд может показаться так, но на самом деле мы тоже сами не знали, на что мы способны, на что способны дети, когда их забирали, но мой опыт тоже показывает, что на самом деле это не так, они очень хорошо все чувствуют и понимают, даже самые тяжёлые дети, у которых даже нет и умственной способности, очень сильно ослаблены двигательные способности, но даже по ним есть реакция. Конечно, в детских домах государственных уход, они могут говорить о том, что у нас уход, потому что они там по расписанию приходят, меняют им памперс, по расписанию наливают еду в рот, по расписанию их высаживают из кроватки теперь, потому что такое правило появилось —гулять, они их не водили, по крайней мере тогда, потому что там две нянечки и там тридцать детей в одном помещении, их гулять ну никак не выведешь, то есть максимальный уход — да, они это делают, действительно, лекарства нужные вовремя дают, вкалывают и так далее. Но у нас же про человеческий фактор все-таки вопрос, потому что они все-таки не животные и не растения, которые надо поливать время от времени, чтобы они росли, мы все люди и всем нам нужно, чтобы у нас были какие-то эмоциональные отношения с другими людьми и вот отсутствие этих эмоциональных отношений тоже дает свой негативный эффект на тех же самых детях, которые в государственных детских домах, и вот, как показывает пример с Олей, эта аутоагрессия — это чаще всего именно когда нет эмоциональной какой-то связи, потому что Оля ещё творческий человек, как мы увидели, у неё начали раскрываться её творческие способности художественные, она сейчас ходит в художественную школу, и даже её педагог отмечает, насколько у неё есть чувство формы, цвета, насколько она такой уникальный человек, если она сама по себе человек, ещё и творческий человек, который ограничен в каком-то пространстве и на её человеческие реакции никто не реагировал в принципе, как и на реакции других людей, когда дети кричат, орут, призывают взрослых, и они идут, как-то реагируют — дети чувствуют, что они нужны, что они есть, что их желания реализуются, то в детских домах этого не происходит, они очень быстро понимают, что не реализуются, есть ещё вот такой термин как «выученная беспомощность», когда ты просто уже перестаёшь реагировать на все, что происходит вокруг, ты перестаёшь вообще свои чувства каким-то образом не то что анализировать, а просто в принципе их проявлять, потому что на них не будет никакой реакции, и тогда появляется как раз-таки очень много негативных реакций, аутоагрессии и так далее. И когда детей оттуда привезли, у них было очень много подобного рода реакций, не только у Оли, был мальчик, который боялся почему-то холодного душа, плевался на всех...

В. Рулинский

— Какой-то, может быть, опыт у него был негативный?

Д. Туманян

— Да, мы так и не поняли, с чем, как был связан этот опыт, но у него была уникальная возможность, такая выработанная: он мог просто вчерашний обед из себя исторгнуть прямо точечно в кого-то, то есть меткость отработана у него была...

Т. Ларсен

— Такой дракон.

Д. Туманян

— Да, но это было единственное, чем он мог управлять своей жизни, вот и именно своей перистальтикой и вот метаться в людей и веселиться хотя бы на этой почве.

В. Рулинский

— Но это тоже эмоциональная реакция своего рода.

Д. Туманян

— Ну конечно, он тоже очень такой эмоциональный мальчик, как оказалось, он очень умный, вот понимаете, когда мы их привезли, они не ходили, ничего не умели на самом деле, и тут они начали учиться действительно...

В. Рулинский

— Да, это фантастика, там был такой факт: через несколько месяцев после того, как приехали дети — все пошли в школу, а до этого они считались необучаемыми, я вот это до сих пор как-то даже осознать не могу, я понимаю, что школа специализированная, да, окей, но тем не менее.

Т. Ларсен

— То есть, грубо говоря, они все вступили в более-менее адекватную коммуникацию с окружающим миром?

Д. Туманян

— Да, в социальную коммуникацию. На самом деле нам очень повезло, что именно в 16-м году издали такой закон, что дети с множественными нарушениями тоже имеют право на образование, то есть до этого они считались необучаемыми на государственном уровне, хотя они так сформулировали закон, что типа образование должны получать все, но они говорили: ну, у нас просто программы на них не было, а тут у нас наконец-то появилась на них программа, СИПР, это специальная индивидуальная программа развития, и вот наконец-то с 16-го года эти дети могут обучаться, но это тяжёлый вопрос, потому что там ещё учителей к этому надо готовить, потому что учить таких детей никто не умеет, вот на дефектологов когда учат, их учат абсолютно по другой программе, там учат для детей с более такими простыми нарушениями, умственной отсталостью, но не настолько серьёзной, а вот для таких тяжёлых детей учителей в принципе в тот момент по крайней мере точно не было.

В. Рулинский

— Это программа «Делатели» на радио «Вера», мы сейчас говорим про Свято-Софийский социальный дом православной службы «Милосердие», если у вас есть желание поддержать проект, то это можно сделать с помощью смс, отправив на короткий номер 34 34 слово «домик», поставить пробел, написать сумму, например: домик пробел 300. Дора, вопрос образования для таких детей, ну все-таки если дети, это вопрос обывателя, я думаю, что он часто может возникать: а как им, если они не могут говорить даже, изъясняться, большинство детей, я так понимаю, в Домике, как образование-то вести, как можно чему-то научить?

Д. Туманян

— Ну, на то как раз и существует эта специальная индивидуальная программа, потому что она подбирается под каждого ребёнка и там есть альтернативные формы коммуникации, самое главное, что нужно для таких детей — это коммуникация, если даже у них нет вербальной коммуникации, то это должны быть хотя бы жесты, карточки или какие-то объёмные формы, потому что именно с коммуникацией мы начинаем понимать, что нужно человеку, он сможет хоть каким-то образом выражать свои внутренние желания: «это хочу», «это не хочу», «мне плохо», «я себя плохо чувствую» или: «мне хорошо», то есть какая-то коммуникация нужна любому человеку для того, чтобы ему помочь в первую очередь, поэтому мы, кстати, именно вот этим и занялись с нашими детьми, что начали их обучать альтернативной коммуникации, в нашем случае это макато́н — жестовый язык такой упрощённый, вообще это англичане придумали макатон, вот у нас ЦЛП — Центр лечебной педагогики эту идею начал развивать и учить наших педагогов и детей вот этим жестам и, знаете, удивительно, что тоже дети начали это брать, в начале тоже в это не верили, но все, что мы ни начинали делать, всегда делается с такой опаской, что, наверное, не сработает.

В. Рулинский

— Система говорила, что нет, эти ребята слишком блаженные, не получится у них, да?

Д. Туманян

— Да, но так получается, что на самом деле многие взяли, но там есть такой нюанс, что на момент поступления в детский дом дети были от пяти до семнадцати лет, и те, которые были постарше, им явно было тяжелее брать новое, то есть они уже как-то немного такие более закостенелые в этом плане были, поэтому те, которые были помладше, они жесты взяли быстрее и лучше, хотя старшие тоже взяли, просто медленнее и меньше запас у них вот этих слов помещается, но те, кто смогли, взяли жесты, а те, кто не смогли, это те, которые тяжёлые дети все-таки, лежачие и у них проблемы с мышцами, там спастика, у кого-то ещё что-то, у кого-то просто нарушение зрения, он вообще в принципе ничего не трогает, потому что он шестнадцать лет жил, где-то там в углу сидел, и тут его пытаются вытащить в мир, это тоже очень сложно, вот для них существует другой язык — это объёмные карты, но, как показывает практика, чаще всего воспитатели и близкие какие-то люди для наших детей, они их уже понимают просто по взгляду по звуку...

В. Рулинский

— Наверное, родной человек уже понимает.

Д. Туманян

— Да, можно понять, что им, хорошо или плохо. Иногда вот вы слышите, допустим, как у нас в адаптации кто-то кричит и думаешь: вот им плохо, наверное, говорят: да нет, радуется, у неё все хорошо, иногда степень крика тоже может отличаться и обыватель может просто не понять, что человек радуется, даже по Кирюше, который у нас маленький, из младшей группы мальчик, например, для меня абсолютно очевидно, когда он радуется, вот он кричит от радости, это просто для меня максимально очевидно, а люди вокруг могут спрашивать: ему что, плохо? Думаю: но он же даже улыбается.

Т. Ларсен

— А кто эти волшебные педагоги, откуда они берутся, те люди, которые работают?

В. Рулинский

— Да, потому что вот сейчас прозвучала очень важная мысль, что закостеневшие в своём подходе, часто вот именно в системе готовят специалистов, которые свои воззрения старой школы как-то пытаются перенести, я знаю, что директор детского дома Светлана, как раз набирая сотрудников, исходит из принципа, что лучше, чтобы они никак не были связаны с системой подготовки официальной, которая есть у нас, вот логопеды, дефектологи, она понимает, что здесь подход именно совсем другой, какой-то прорыв системы, прорыв этого подхода обычного, который есть в государственных учреждениях, вот это как происходит, набор этих сотрудников, где они берутся?

Д. Туманян

— На самом деле, можно сказать, случайно, люди, которые каким-то образом решили, что хотят помогать именно Домику, которых кто-то направил, они пришли, это достаточно случайный подбор людей и подход к детям, я бы сказала, тоже был случайный, интуитивный, но был, конечно, Центр лечебной педагогики, который нас направлял в первое время, давал советы, как действовать, как с детьми взаимодействовать, но очень много было именно интуитивного, человеческого.

Т. Ларсен

— Слушайте, но там же все равно нужны какие-то компетенции элементарные, даже там как кормить ребёнка, который сам не глотает и так далее.

Д. Туманян

— Естественно, да, именно в этом смысле нам Центр лечебной педагогики очень много помогал в первое время, он нам помогал и с тяжёлыми детьми как взаимодействовать, как кормить, у него даже методички специальные есть по уходу за тяжёлыми детьми, со всем этим нас ознакомили, мы это все знаем, но дальше есть ещё педагогический такой момент, который постепенно каким-то образом нарастает сверху, и тут уже про человеческий фактор: у нас практически у каждого ребенка есть близкий взрослый...

Т. Ларсен

— Как тьютор?

Д. Туманян

— Это не просто как тьютор, это именно близкий взрослый, значимый, он подбирался случайно, таким образом, что это либо волонтёр, либо сотрудник, который взаимодействовал с этим ребёнком, и получилось, что у него как-то лучше всего получилось наладить контакт и так получается, что практически у каждого ребёнка там есть такой взрослый, и он находил к нему как раз подход, и он занимался его воспитанием, социализацией, это тоже возникло так стихийно, скажем так, что вот этот близкий взрослый появился, но мы поняли, что это очень важный момент, чтобы этот человек был, потому что с ним связывается этот эмоциональный контакт, и через него происходит взаимодействие с внешним миром.

В. Рулинский

— Ну да, в государственном учреждении получается: вот ребёнок, он видит перед собой постоянно сменяющихся воспитателей и сотрудников, которые просто приходят на смену и уходят вечером, они просто поработали и ушли, и ночная смена, и так далее, и у них не получается вот этой эмоциональной связи ни с кем, они не могут никому довериться в полноте, поэтому возникают вот эти все истории с агрессией.

Д. Туманян

— У нас тоже сменный график и тоже люди приходят и уходят, но дело в том, что когда есть вот этот близкий взрослый, ребёнок знает, мы их учим тоже пониманию времени года, расписанию календаря и так далее, этому мы тоже научились со временем, и они знают, что, например, в понедельник будет вот этот человек близкий, или в среду, и он ждёт этих дней. Когда они ещё даже не понимали дней недели, было очень удивительно за ними наблюдать, например, вот близкий взрослый Архипа приезжал по средам, и в какой-то день она не смогла приехать — он горевал, это было очень заметно, мы понимали, что он горюет, каким-то образом он чувствовал, что она должна была в этот день недели приехать, и она не приехала, и мы его утешали, что она приедет.

В. Рулинский

— Я так понимаю, что как раз из близких взрослых часто и получаются родители приёмные, не часто, но есть такие примеры, да?

Д. Туманян

— Не обязательно, но чаще всего да.

В. Рулинский

— Вот Валя с Глебом, по-моему, эту историю расскажите.

Д. Туманян

— Это как раз тоже было с близким взрослым, но Валя начала ходить к Глебу ещё в обычном государственном детском доме и вместе с ним перебралась в Домик, и устроилась к нам работать для того, чтобы быть с ним рядом подольше, и она несколько лет была тем самым действительно близким взрослым Глеба, и при этом она ещё работала, то есть она тоже посменно приезжала, уезжала, она не забирала его в тот момент постоянно к себе, но работала, и через какое-то время она действительно уже была готова забрать его и забрала.

Т. Ларсен

— Маша, я хочу, чтобы вы тоже подключились к беседе, потому что вы как раз тот удивительный человек, который пришёл в Свято-Софийский детский дом, вы не дефектолог, не логопед, не психолог, вы вообще человек из мира театра, вы работали с Кирой Муратовой, и вдруг вы оказались театральным наставником детей с тяжёлыми нарушениями в Свято-Софийском детском доме, как вы вообще оказались в этом супе? (смеются)

М. Кругленко

— Очень неожиданно. Я в Москву приехала два года назад, совсем недавно, и сразу там и оказалась помощником воспитателя, до этого там работал уже, по моему, два или три года Андрей, мой друг из Одессы, я так узнала о Свято-Софийском Домике, вернее, не о Домике, Андрей какие-то эпизоды мне рассказывал Андрей, и он как-то рассказал одну историю про девочку, а я не знала, что такое альтернативная коммуникация, я не знала, что такое — такие ребята, потому что я крайне редко с ними встречалась, единственное, я когда ещё в Одессе жила, я занималась около шести лет, ходила в интернат для слепых детей № 93, он очень крутой, на самом деле, очень классный, с чудесными педагогами, то есть все дети семейные, просто они приезжают туда как в специнтернат и уезжают на каникулы. И мы занимались с ними постановками, с подростками и совсем с малышами, это было супер-круто, но они интеллектуально сохранные, и как они учат текст, вот, актёрам нужно учиться от таких ребят, потому что все чудесно, все понимают, все акценты делают. И потом, когда Андрей мне рассказал немножко о Домике и как-то говорит, ну, он работал как раз в группе, где я работаю сейчас, но у нас более старшие дети, а у Андрея группа, где самые маленькие, до этого он работал тоже в старшей. И он рассказывал, что приходил в гости к младшим и одна девочка, когда он пришёл впервые, они стали как-то сближаться, Ната зовут девочку, он говорит, пришёл то ли на Пасху или что, и она показала «праздник», и вот, когда он приходил, она всегда показывала этот жест «праздник», и я думаю: как удивительно, как это трогательно, когда тебя человек встречает, и ты вдруг говоришь: «праздник», и больше ничего не надо, в одном слове — всё, сделало твой день, и я мечтала об этом, чтобы кто-то видел меня и говорил: «праздник». (смеются) . Потом я захотела поступать во ВГИК, приехала в Москву и как-то так случилось, ну так все сошлось: решила завязать с театром в Одессе, в силу разных обстоятельств, и думаю: надо поучиться, потому что что-то я такая вся самобытная, вот решила сделать театр такой самобытный, альтернативный, вот мы его создали, около 10 лет он существовал в Одессе, а потом все закончилось, и думаю: надо поучиться, пришло время учёбы, и параллельно, естественно, нужно было где-то искать работу, и как раз требовались сотрудники в Свято-Софийский дом, я пришла помощником воспитателя, потихоньку мы начали заниматься рукоделием, так как я занимаюсь кожаными всякими штуками, изделиями. А когда только это был стажировочный период, во-первых, было первое впечатление о Домике: я пришла и так все как-то привычно...

Т. Ларсен

— Да ладно?

М. Кругленко

— Да! Хотя опыта работы с такими ребятами не было, все очень привычно.

Т. Ларсен

— И ничего не напугало, не смутило, да?

М. Кругленко

— Вот нет, наоборот, и потом было около трех месяцев эйфории, то есть Господь дал силы, и ты просто пребываешь в какой-то эйфории от всего и думаешь: ну вообще. А девушка, которая была на смене в тот день, когда я пришла, там меня укусили, еще что-то со мной сделали, и она думала, что я не приду на следующий день, а я просто ждала, когда же следующая стажировка, когда Светлана Михайловна скажет. И в общем, все три месяца это было счастье, а потом уже ты почувствовала, что тебе нужно работать...

Т. Ларсен

— Над собой?

М. Кругленко

— Над собой естественно, над собой — это вообще туши свет, потому что ты понял, какой ты недобрый, ты вообще о себе был лучшего мнения, а тут просто я не знаю, что делать.

В. Рулинский

— Ещё надо сказать, что Светлана Михайловна, вот которая сейчас прозвучала — это директор детского дома Светлана Емельянова, сейчас Бабинцева уже, когда вышла замуж, она актриса театра и кино и у неё тоже был опыт, в театре она играла, и я так понимаю, что на этой почве как-то вы нашли общий язык, да?

М. Кругленко

— Вы знаете, вообще не нашли. Я говорю сначала: «Слушайте, ну ваши занимаются как-то театром?» Она так: «Нет, скорее к нам приезжает театр, показывает что-то там детское», то есть эта тема вообще не развилась никак. И где-то прошло, наверное, шесть месяцев от моей работы, я поняла, что у меня как бы такое выгорание, но это не было выгоранием, это было просто немножко такое странное внутри ощущение, думаю: ну, у меня тоска, тоска по искусству. Пришла я к владыке впервые, к нашему владыченьке, говорю: «Вот что делать? Хочу заниматься все-таки театром, своей деятельностью, которая была там». Он говорит: «Машенька, ну тут же такие прекрасные детки у нас, занимайся театром». Я так опешила, думаю...

Т. Ларсен

— ... что так можно было?

М. Кругленко

— Да, то есть ты уже знаешь детей, вот как Дора сказала, что вот когда только пришёл, ты не знаешь вообще, что они понимают, что они не понимают, и, конечно же, здесь очень круто, что есть замечательные взрослые, я помню диалог вот этой же девочки, с чего начался для меня Домик, диалог с её близким взрослым, и они как-то выясняли внизу отношения, то есть Ната там то ли ударила, в общем, как-то себя повела не очень хорошо, и тут с ней разговаривает этот ее близкий взрослый, и я понимаю, что она просто нормально разговаривает с человеком, и она нормально слушает и нормально отвечает, и все нормально, вообще как со мной, и вот это было очень круто, и как Андрей общается с ребятами, вот это была лучшая школа. Естественно, ты потом идёшь учиться и вот лекции по макатону у нас были, и дополнительная всякая литература, это в процессе, но на самом деле, когда ты только приходишь, очень сложно, когда ты такой, нулевой, с одной стороны, а с другой стороны, в тебе нет вот этих штампов.

В. Рулинский

— Это программа «Делатели» на радио «Вера», мы говорим о Свято-Софийском социальном доме православной службы Милосердие«, если у вас есть желание поддержать Домик, это можно сделать с помощью смс по номеру 3434, нужно написать слово «домик», поставить пробел и написать сумму, например: домик пробел 300. Мы вернёмся после короткой паузы.

Т. Ларсен

— Вы слушаете программу «Делатели» на радио «Вера», в студии Василий Рулинский...

В. Рулинский

— И Тутта Ларсен.

Т. Ларсен

— У нас в гостях две прекрасные девушки из Свято-Софийского социального дома православной службы «Милосердие», психолог, координатор волонтёров Дора Туманян и руководитель театральной студии в Домике Мария Кругленко. Маш, расскажи, что вообще представляет собой театр в Домике сейчас, что это за театральная студия и какие альтернативные способы не только коммуникации, но и театрального искусства, наверное, тебе пришлось изобретать.

М. Кругленко

Да, «театральная студия» немножко громко звучит, было два опыта, один опыт был рождественский, второй опыт был не рождественский. В общем, первый рождественский, когда ты просто попытался понять, как это все... Существует, конечно, много театров, мы знаем, и театр «Круг», и У́псала-Цирк, который занимается с такими с ребятами, и вообще их много.

Т. Ларсен

— «Театр Простодушных» есть.

М. Кругленко

— Да. Но здесь в любом случае мы отталкиваемся от наших ребят и от их интересов, и вот, когда мы делали первую рождественскую историю, я пыталась брать: ну, драматургия у тебя есть, вот у тебя есть сверхзадача, все как надо, но это все не работает, и там шёл такой закадровый текст, мы добавили театр теней, что-то детям было интересно, но в общем-то история не получилась, то есть мне не нравится, думаю: ну, не то. И второй спектакль мы уже поставили, в основу вложили игру, дети все любят играть, наши дети тоже любят играть, и каждый номер ребёнка: вот Тоша любит играть в мяч, и вот его номер «Звери в ковчеге», это по мотивам рассказа Марианны Дюбюк, такой есть рассказ у неё замечательный, и мы его адаптировали, сделали его такой пьесой, получилось очень замечательно. Вот нас пригласили сейчас, мы даже не гастролировали, но играли на площадке, владыка нас пригласил к себе, делали такую выездную постановку, и как они все собрались! Там же все по-другому, ну раз прорепетировали, в общем это сложно для обычных актёров на другой площадке это все — это было супер вообще! Взрослые включились, дети включились полностью, и никто не выпадает. И бывает, вот чем мне нравится: ты не ожидаешь сам, что будет, например, когда ты избавляешься в театре от штампов, от наигрыша там: так, ты вот не туда ударение, здесь вообще ничего этого, это все непредсказуемо, и вот в этом весь класс, что оно вообще...

В. Рулинский

— Такое ощущение, что это прямой эфир.

М. Кругленко

— Да, вот Ната вдруг начала посреди действия плакать, потому что ей что-то там не понравилось, а её номер через три номера, и тут Оля, вот про Олю говорила Дора сегодня, она не захотела до этого сажать цветочки, она цветочки должна была, ну и ты автор, ты это все обыгрываешь прямо здесь и сейчас, и ты говоришь или близкий взрослый говорит: «Оль, ну давай посадим, ну хоть один», она такая: «Ну да, хорошо», идёт сажать эти цветочки, я говорю: «А почему же Наточка плачет? Потому что она захотела цветочек!», вот вне действия, и она начинает радоваться, ей вручают этот цветочек, и вот здесь чуть-чуть все поменялось, но это же круто, все абсолютно непредсказуемо. И вот сейчас, на последнем, 30 сентября у нас были именины Домика, праздник Веры, Надежды, Любви и Софии, матушки их, и там Миша, у него был дебют, он играл черепаху, и вдруг он показывает этот фантастический номер, акробатический трюк черепаха наша показывает, и он захотел без конца залазить на турник, без конца, и ты, конечно, берёшь его просто на плечи, он очень любит на плечи цепляться, знаешь, что он любит, и всё, уже на плечах с ним ходишь, и это все происходит вот так, и это же круто. И тут важно рассчитать, чтобы дети не устали, главное, чтобы им было интересно, когда им интересно, они включены полностью в действие, здесь не учитывать их интересы просто у тебя нет вариантов, так что ты, как режиссёр, драматург, ты все это должен учитывать и это такая задача твоих всех навыков.

Т. Ларсен

— Слушайте, ну вот то, что вы говорите, и то, как вы это рассказываете, мне кажется, что это вообще всем детям необходимо, абсолютно каждому ребёнку, независимо от того, есть у него какие-то особенности развития или это абсолютно нормальный обычный ребёнок, очень нужна такая степень вовлечённости взрослого в его жизнь, способность к импровизации, к тому, чтобы быть таким чутким, таким внимательным и так безусловно ребёнка любить, это не каждый, даже не в каждой условно счастливой семье можно похвастаться такой атмосферой. А что дальше с ними, когда они вырастают?

Д. Туманян

— Они пока что на пути своего вырастания, скажем так.

Т. Ларсен

— Ну Оля-то уже взрослая.

Д. Туманян

— Оля взрослая, да, и она сейчас пытается как-то самореализоваться как личность, как взрослый человек. Но естественно, что трудоустройство для наших детей, для очень тяжёлых, это, конечно, вопрос все-таки проблемный, очень тяжело трудоустраиваться даже тем, у кого сохранный интеллект, а тут у нас дети с умственной отсталостью серьёзной, поэтому они пока как-то развивают свои навыки как Оля, например, свои творческие навыки, но она ходит ещё, вроде занимается и другими вещами именно прикладного характера, где с деревом они работают, у Тевкина, есть мастерская специальная — «Артель блаженных», и она там делает всякие изделия из дерева, и они продают это, у них есть отдельный свой магазинчик, ларёк, и они что-то с этого получают, сами дети, и это здорово, что есть такая возможность. Может, в перспективе каким-то образом получится у Оли на свои картины найти своих почитателей.

В. Рулинский

— А вот квартиры сопровождаемого проживания — это фактически возможность такой, более-менее самостоятельной жизни для таких детей, которые стали уже взрослыми, сколько сейчас там живёт детей, в смысле уже после 18 лет, выпускников?

Д. Туманян

— Их четверо, просто сейчас процесс усыновления идёт кого-то из ребят, можно сказать, что да, наверное, четверо на данный момент.

В. Рулинский

— Объясни, пожалуйста, сопровождаемое проживание, я думаю, не каждому это понятно, вот человек, например, после детского дома у него фактически два пути: он может попасть в государственный психоневрологический интернат и это, конечно, страшно, там еще, может быть, плюс-минус в Москве это более-менее условия, а в целом в регионах это все мрак, а если говорить про другой путь — это путь сопровождаемого проживания, такие проекты, как вот Домик, только для взрослых, что это такое — сопровождаемое проживание? Просто опиши, чтобы как-то представить.

Д. Туманян

— Это действительно альтернативный такой путь развития для людей с нарушениями развития, потому что вот как происходит в обычных государственных детских домах, там же люди лишены дееспособности, а раз лишены, значит, квартира им не полагается, они должны жить под опекой кого-то всю свою жизнь и получается, что их просто помещают в закрытую систему, в которой они должны доживать свой век, и у них нет возможности ни развиваться, ни чувствовать себя полноценными членами общества, они даже там не подозревают, что есть какое-то общество, в котором они могут быть вот этими членами этого общества, что-то там делать, они просто заперты, как в тюрьме, для меня, честно говоря, такая ассоциация: просто тюрьма для детей.

В. Рулинский

— Это психоневрологический интернат.

Д. Туманян

— Да, потому что они оттуда не могут выйти. Конечно, может кто-то прийти, допустим, сказать: вот я хочу этого ребёнка в театр повести, но каким-то образом это должно оформиться бюрократически, там это тоже не просто и куда-то ребёнка вывести, привести обратно.

Т. Ларсен

— Но самое главное, что у этих людей вообще нет никакой свободы выбора, никакого личного пространства и они просто даже не подозревают о том, что имеют на это право.

Д. Туманян

— Действительно, да, и было бы справедливо, чтобы у этих детей, людей была такая же возможность, как и у нас с вами, жить частью внутри общества, и вот получается, что квартира сопровождаемого проживания именно об этом, у них появляется шанс жить посреди нас с вами, ходить в те же самые магазины, школы, хотя школа у нас и так есть, но из обычного детского дома в школу не повезут, у них там внутри своя какая-то образовательная система, а тут ты можешь ездить в школу, с кем-то взаимодействовать, общаться, у тебя есть друзья, может быть, есть недруги, есть те, кого ты любишь и кого ты не любишь, есть магазины, куда ты любишь ходить, есть еда, которую ты не любишь есть и ты её не будешь покупать, и её тебе не будут готовить, а в том же самом детском доме тебя даже никто спрашивать не будет, тебе просто её там вылили, всё, пошли дальше жить, а тут у тебя есть выбор, как вы сказали: есть возможность просто жить, просто жить и заниматься тем, что тебе нравится, если даже не говорить про перспективу найти себя, самореализоваться именно как специалист, но у тебя хотя бы будет возможность жить, как все и это большой плюс.

В. Рулинский

— А сопровождаемое, я так понимаю, это имеется ввиду, что будет специалист постоянно там присутствовать?

Д. Туманян

— Да, конечно, так как дети все-таки непростые, необычные, естественно, они не смогут жить полностью самостоятельно и нужен человек, который будет их сопровождать, и сколько времени в течение суток этот человек будет сопровождать, уже зависит от возможностей этого ребёнка, с кем-то кто-то будет постоянно днём и ночью, а с кем-то кто-то будет просто приезжать днём, а ночью уезжать, потому что им все-таки нужна такая направляющая помощь, они там учатся сами готовить, учатся сами убирать и нужен человек, который, если они что-то забыли, подскажет, направит. В магазин, например, тот же самый ходить вроде бы просто, но для них это пока тяжело, пока они адаптируются, пока они поймут, где там что-то брать, где оплачивать, каким образом оплачивать, отдельно вести свой бюджет, для всего этого нужен наставник, ассистент, который будет им в этом помогать.

Т. Ларсен

— Но я правильно понимаю, что у вас есть дети, которые нуждаются 24 часа в сутки все равно в уходе и в сопровождении, которые никогда не смогут хоть как-то адаптироваться к жизни в социуме, даже не самостоятельно, которые вот просто лежат, они сами не едят и может быть, даже не видят, а может быть, не слышат, но даже им требуется какое-то личное пространство и какая-то свобода, я не знаю, там выбора в жизни?

Д. Туманян

— Да, конечно, и мы им тоже даём эту свободу выбора, этот выбор может казаться простым, но мы им даём выбор между: что им сегодня надеть или что им сегодня съесть, даже самые тяжелые дети, у них тоже есть предпочтения, они не двигаются практически, их кормят, а они могут сказать, что «я вот это не буду есть, а вот это буду», и воспитатель это поймёт. Но естественно, в квартирах им будет тяжелее, вот именно таким лежачим детям, и может быть, даже лучше, чтобы это был дом, потому что в доме все-таки ты выезжаешь сразу на территорию погулять, там инфраструктура как-то более подготовленная для них. Но у них есть своё пространство, у них есть свои спальни, у них есть место, где они едят, где готовят, где отдыхают, то есть пространство достаточно подготовлено, и естественно, они по-своему встраиваются в социум, они тоже встраиваются, но по-своему, у них есть своё время, когда они ездят в школу, вот даже тяжёлые дети, лежачие у нас ездят в школу, и есть у них своя школа, свои педагоги и есть какие-то люди, с которыми они каким-то образом взаимодействуют, не речью, не через жесты, но есть своего рода другое взаимодействие, они же видят, что какой-то другой человек с ними. С ними тоже ездят по разным инфраструктурам социальным, скажем так, знакомят со всем этим, несмотря на то что они самостоятельно не смогут воспользоваться многим из того, чему их учат, но все равно у нас есть такая внутренняя установка, что это необходимо всем.

В. Рулинский

— Вот я знаю, есть замечательный такой проект в Ленинградской области, в деревне Раздолье — дом сопровождаемого проживания, его организовала замечательная Мария Островская, я надеюсь, что она как-нибудь придёт к нам тоже в гости сюда, это директор «Перспектив» петербургских, очень известная такая организация, которая помогает инвалидам с начала 90-х годов, и для неё это тоже проект всей жизни: деревянный дом, два этажа, очень уютно, и они взяли, предложили ребятам из интерната государственного туда переехать всем, кто хочет, ребята-волонтёры из «Перспектив» ходили в государственный ПНИ и предложили вот переехать, не все захотели, но кто захотел, вот сейчас там живут, это около десяти человек, тоже сопровождаемое проживание, там рядом дом священника, который тоже к ним приходит и с ними занимается, это замечательный такой уют, радость, тепло вот такое, ну представляете себе: деревянный дом, они там действительно сами выбирают, что кушать, они ходят в магазин, они ходят в храм, они там ведут активную такую жизнь, меня это тоже очень сильно так поразило, как получается это сделать. Квартира, сопровождаемого проживания Домика здесь, в Москве, ну вот то, что я знаю, «Квартал Луи» Марии Львовой-Беловой, замечательный проект тоже сопровождаемого проживания «Новые берега», замечательной деревни, мы тоже надеемся, что Мария придёт к нам. Но в целом-то все равно мы понимаем, что да, это Православная Церковь участвует в этих проектах в большинстве своём, есть ещё в Пскове, но в общем-то это и всё, плюс-минус, мы можем ещё, может быть, на пальцах одной руки назвать эти учреждения на всю большую страну, при том, что у нас там сколько — 100 000 таких детей, если не больше, и взрослых, их больше 100 000 в интернатах, и всё, получается, альтернативы-то фактически нет. Вот сейчас родители детей с инвалидностью, которые несут крест ухода за ребёнком и создание для них нормальной настоящей жизни — да, с тяжёлыми нарушениями, они понимают, что их век не бесконечен, и что дальше? Альтернатива тяжёлая, тяжёлая такая история, когда они понимают, с чем столкнётся их ребёнок, попасть в психоневрологический интернат — это тяжело осознать для своего ребёнка, и что делать-то? Получается, таких Домиков, таких квартир сопровождаемого проживания, их должно быть больше, что в этом направлении делается, что вы думаете, как здесь спасти ситуацию?

Д. Туманян

— Это такой на самом деле сложный вопрос, но, как владыка говорит: чтобы что-то работало, нужен один человек инициативный, чтобы это сделал, то есть нужен кто-то, кто осмелится просто сделать. Естественно, я думаю, что Света Бабинцева, она, может, хотела бы всем помочь, но она тоже ограничена своими ресурсами, она не может все охватить, мне самой тоже было бы страшно брать на себя такую ответственность, груз, хотя я понимаю, что я бы тоже хотела помочь многим, но опять-таки нужен человек, который просто возьмёт на себя. Если говорить вообще про государственную систему, мне кажется, это настолько сложно, чтобы система поменялась, вот была же реформа, как раз наш Домик, вот мы смогли забрать детей по сути именно в период, когда был какой-то кризис в этой системе, тут 15-й год, тогда были скандалы в детских домах, может быть, вот вы помните, были какие-то истории...

В. Рулинский

— В психоневрологических интернатах, по-моему.

Д. Туманян

— Да, и вот эти истории, я думаю, способствовали тому, что нам дали возможность, как какой-то альтернативе существовать, и они тогда начали задумываться о том, чтобы поменять систему, что-то внутри, и я знаю, что они как бы сократили количество детей в одном помещении, потому что тогда было около 20 детей, 25 там...

В. Рулинский

— Сократили нормы, да?

Д. Туманян

— Да, они просто сократили количество детей в помещении, и их ещё начали тут высаживать на какую-то отдельную территорию, то есть до этого их вообще даже не высаживали куда-то, а теперь они импровизировали какую-то игровую вроде как, и туда просто детей высаживают, то есть это для них шаг вперёд, но чтобы всю систему поменять, это же практически очень сложно.

Т. Ларсен

— Ну да, у нас и здоровые дети в детских домах тоже, в общем, не самым благополучным образом воспитываются и выходят в мир потом не самыми адаптированными взрослыми, мягко говоря.

В. Рулинский

— Я думаю, надо в эту студию пригласить представителей Минтруда и соцзащиты России, я с ним поговорю, нам надо, чтобы он пришёл, дал ответ.

Т. Ларсен

— К ответу?

В. Рулинский

— Да.

В. Рулинский

— Это программа «Делатели» на радио «Вера», мы говорим про Свято-Софийский социальный дом, если у вас есть желание поддержать Домик, можно это сделать с помощью смс, отправить смс на короткий номер 3434, написать слово «домик», поставить пробел и написать сумму, например: домик пробел 300.

Т. Ларсен

— Свято-Софийский дом живёт на пожертвования исключительно?

Д. Туманян

— Да, он живёт на пожертвования, есть, конечно, какая-то часть, которую оплачивает государство за детей, то есть они должны что-то им отдавать, какое-то пособие, но это занимает какую-то малую часть нашего бюджета, насколько мне известно, и большая часть нашего бюджета — это пожертвования, это либо какие-то компании, которые на самом деле очень сильно сократились в связи с последними событиями и с пандемией, все тяжелее и тяжелее как-то всем, и у нас сокращается количество организаций, которые нам помогали, и мы по большей части существуем благодаря личным пожертвованиям людей, которые подписались на какие-то ежемесячные суммы.

В. Рулинский

— Да, это можно сделать на сайте Домика, там какая-то есть форма, куда можно зайти, да?

Д. Туманян

— Да, можно, наш сайт domik.today называется, там можно зайти, во-первых, познакомиться вообще с нашим Домиком, с нашими детьми, там все наши дети, есть истории каждого ребёнка с фотографиями, с видео и там есть у нас раздел с проектами, где вы заходите и смотрите, на что у нас сейчас идёт сбор: на медицину, на изделия, которые, кстати говоря, Маша с детьми делает очень много изделий из кожи, можно приобрести, вот из керамики дети делают что-то тоже там отдельно, можно выбрать на свой вкус и желание проект, которому вы хотите помочь.

В. Рулинский

— Но я так понимаю, что волонтёров вы тоже ждёте в Домике, потому что мне кажется, что многие начинали с волонтерства, потом стали сотрудниками, да?

Д. Туманян

— Да, у нас часть сотрудников действительно были до этого волонтёрами, не сказать, что прямо все, но волонтёров мы действительно ждём, это особое тоже такое служение, вот люди приходят вроде толпами, все очень хотят помогать, но в процессе многие понимают что это не их, что им тяжело, по разным причинам, очень многие просто отпочковываются, к сожалению, поэтому нужны люди, которые окажутся вдруг на своём месте, окажутся тем самым близким эмоциональным взрослым для кого-то из наших детей.

В. Рулинский

— Дора, ну вот этим человеком, который оказался на своём месте в своё время были вы, очень хочется про вас немножко узнать, про Машу-то мы поняли, что это замечательный человек творческий из Одессы, с Кирой Муратовой работала Маша, а вот Дора про себя как-то ничего не рассказала, хочется что-то узнать, я так понимаю, что был путь журналистики, в «РБК», маркетинг, много всего, как в итоге в Домик-то дорога привела?

Д. Туманян

-Вообще по образованию я психолог, но так получилось, что я действительно очень много пробовала разного, потому что психология мне была очень интересна, но хочу ли быть психологом или нет, я, конечно, в тот момент не думала, то есть меня наука больше интересовала, чем просто взаимодействие с людьми, с детьми и с не нормой уж тем более я тогда даже и не помышляла, поэтому очень много пробовала разного, но в итоге в какой-то момент я просто пришла к тому, что мне нужна психология, я хочу именно психологией заниматься, внутреннее было ощущение, что все остальное не моё, и вот, как всегда бывает, случайно, я просто попала на один иноческий постриг в Марфо-Мариинской обители, и там владыка постригал, естественно...

В. Рулинский

— Владыка Пантелеимон, да?

Д. Туманян

— Да.

В. Рулинский

— Я напомню, что это создатель фактически Свято-Софийского Домика и всех других проектов службы «Милосердие» здесь, в Москве и руководитель Синодального отдела по благотворительности.

Д. Туманян

— Да и, кстати, там постриги закрыты, туда попасть практически невозможно, туда только попадают самые близкие какие-то люди или кто к владыке записался на исповедь, и его чада, скажем так, потому что чтобы к владыке попасть на исповедь, это надо ещё как-то записаться. И так получилось, что моя подруга тоже хотела постригаться, и она там была среди сестёр, и попросила за меня, я там оказалась так вот случайно, и во время исповеди с владыкой, он мне просто предложил поработать именно в Свято-Софийском социальном доме, но я думаю, что это было связано с тем, что передо мной на исповеди была Света Бабинцева как раз в тот момент, и, видимо, как-то сошлись пазлы, и владыка такое предложил мне и Свету позвал, и нас как-то свёл, и мы потом уже встречались, общались, у меня была своя стажировка, свои какие-то первые впечатления. В отличии от Маши, я, кстати, не сразу поняла, что это именно то самое место, точнее, не то что не то самое место, вообще надо сказать, что я пришла в первый год, когда возник детский дом...

В. Рулинский

— Я помню, Света рассказывала, что несколько ночей, вообще приходилось ночевать там, в Домике, настолько все было непредсказуемо.

Д. Туманян

— Да, первый год я там тоже ночевала, честно говоря, постоянно и дети, конечно, тогда были вообще другие, они действительно, были такие немного Маугли, дети-Маугли.

В. Рулинский

— Ну, только что из системы государственной.

Д. Туманян

— Да, вы можете себе представить, что социализация их обошла полностью стороной, чтобы вы понимали, социализация — громкое слово, оно включает в себя какие-то очень примитивные вещи, например, как держать ложку...

Т. Ларсен

— Навыки самообслуживания элементарные какие-то, да?

Д. Туманян

— Да, просто ложкой кушать, они же не умели, там же просто еду им выливают обычно в рот и все, а тут им надо ложкой, и они в первое время эти тарелки швыряли, ложки кидали...

В. Рулинский

— Весело у вас там было.

Д. Туманян

— Это было, конечно, в каком-то смысле «весело», их надо было вообще всему учить, и чтобы они с пола не ели, тогда было реально «весело», все в трапезной внизу кушали в то время и это был тоже балаган, потому что дети очень разные, и кто-то постоянно кричит, орёт, кто-то очень плохо реагирует, когда слышит, как кто-то кричит...

Т. Ларсен

— Слушай, это же железные нервы надо, как вам удавалось вообще себя сохранить, своё здоровье психическое в этом во всем?

Д. Туманян

— Наверное, изначально мне вот с нервами повезло, я так полагаю, мне просто с этим повезло. (смеется)

Т. Ларсен

— Я просто представляю, вот у меня трое детей, даже если меня у Ваня, младший там начинает бегать по дому, орать, свистеть в свисток, я десять минут только могу потерпеть, а тут их 23 человека.

Д. Туманян

— Да, конечно в конце дня ты выжатый лимон. У меня есть история моей первой стажировки, сначала проходит стажировка три дня, меня отправили как раз в группу к старшим, и они должны были что-то печь, они там месили, тесто, и они месят тесто и вот слюни, сопли, все в это тесто, конечно, для меня это непривычно, я, хоть и психолог, но таких картин не наблюдала, они месят тесто, потом они делают кексики, они прекрасно пахнут, но они начинают нас угощать этими кексиками, и я смотрю на этот кексик, думаю: неужели все будут это есть? И все едят, и я понимаю, что мне тоже надо есть. (общий смех) Знаете, такая инициация просто.

В. Рулинский

— Стажировку прошла. (смеются)

Д. Туманян

— Да, и я тогда съела, я запомнила. Стажировку я прошла, но просто тогда вакансий не было, и вдруг мне звонят и говорят, что срочно нужно отвезти Кирюшу в больницу на ночное обследование, а Кирюша у нас мальчик-аутист, очень тяжёлый мальчик, это как раз из тех, кто постоянно кричит и на самом деле я сейчас не понимаю, как вообще они на это пошли, что абсолютно незнакомому человеку дали, ну не то что незнакомому, я была оформлена, ну, в смысле того, что человека не обкатанного, не знающего, но я сейчас уже знаю, что тогда просто вот некуда было деться с этой ситуацией, потому что вообще никого не было, кто бы мог поехать, вообще никого. И вот меня, такого новенького человека, который только пришёл, отправляют с Кирюшей, который, надо сказать, впоследствии стал моим подопечным, я стала именно близким этого человека, потому что так получилось, что мне стало интересно, как ему помочь, потому что он все время кричит и все на него не обращают внимания: «да это он всегда кричит, да нормально», я думала: нет, ну надо что-то с этим делать, меня он заинтересовал. А в тот момент, когда мы поехали, я помню, ему ставят эти электроды...

Т. Ларсен

— А вы были за рулём?

Д. Туманян

— Нет, мы такси вызвали, естественно, нет.

Т. Ларсен

— У таксиста отдельный стресс случился тогда.

Д. Туманян

— У таксистов это отдельные вообще истории, как таксисты все это переживают. И в общем, ему надевают эти электроды, и он орёт, а я понимаю, что все нормально, он сейчас успокоится, я помню, что я была спокойна абсолютно, а врач был в панике, он такой: «что делать?!» и вопросы мне задает какие-то личные, связанные с мальчиком, а я его ещё не знаю, и я звоню воспитателю, постоянно с ним консультируюсь, какие у него там особенности, врач просто рвёт на себе волосы, он был в шоке, я думаю: чего он вообще психует, все нормально, сейчас он успокоится. Потом он реально успокоился, заснул, в итоге мы надели эти электроды, все обследование провели, вот был у меня такой первый опыт, именно рабочий, настоящий рабочий опыт, связанный с Кириллом, который в дальнейшем стал именно моим подопечным.

Т. Ларсен

— Вам удалось найти ключик к его постоянному крику?

Д. Туманян

— Я считаю, что да, на какое-то время точно, сейчас у него пубертат такой, у него новая волна, скажем так, пошла, а в тот момент да, я все-таки нашла к нему подход, потому что он не ел, так как у него аутизм, у него есть зацикленность на каких-то вещах, он, например, ел только белую еду, но все думали, что он ест только белую еду, то есть каши, где основной признак — белый, но я поняла, что на самом деле он ест не белую, а сладкую, и я ему начала добавлять в разную пищу сахар, и он начал все есть, и постепенно мы перешли к тому, что он начал есть все, был просто такой период, что из-за того, что он ел только вот эту кашу, он истощился очень сильно, он был очень слаб и надо было срочно что-то делать, и получается, что просто он начал есть, это был уже плюс. Вот на данный момент он уже сам одевается, может сам помыться, может, это звучит обычно, но чтобы вы понимали: очень тяжёлый аутист с умственной отсталостью, он отказывался вообще что-либо делать, ни одеваться, ни кушать, сейчас он это может, слава Богу.

Т. Ларсен

— Любовь творит чудеса.

В. Рулинский

— Это точно. Замечательный проект Свято-Софийский Домик, я, конечно, просто в восторге от Светы, от её замечательных сотрудников, вот честно, мне кажется, Православная Церковь в лице таких людей действительно свидетельствует миру о подлинном таком служении Христовом. Вот сегодня звучали слова про то, что случайно произошло то-то, случайно это, мне кажется, хорошо Паскаль в свое время сказал, что «случай — это псевдоним, под которым Бог действует в мире». Действительно, Господь как-то нас так сводит, даёт нам возможность послужить Ему в лице вот этих детей фактически и, конечно, ваш, Маша, Дора, пример, он многих, мне кажется, должен вдохновить на то, чтобы как-то вот относиться ко всему, что происходит с подлинной любовью и таким вот Христовым взглядом на мир.

Т. Ларсен

— Ну и у наших слушателей, безусловно, есть возможность присоединиться к этому доброму делу самым простым возможным способом.

В. Рулинский

— Да, можно перевести смс на номер 3434 со словом «домик», поставить пробел, написать сумму, например: домик пробел 300. Это была программа «Делатели», мы говорили о Свято-Софийском православном доме службы «Милосердие» с Дорой Туманян и Марией Кругленко. В студии были Тутта Ларсен и Василий Рулинский, до новых встреч на радио «Вера».