У нас в гостях был архиепископ Пятигорский и Черкесский Феофилакт.
Мы говорили о стремлении людей к вере и церковной жизни и о том, как существуют православные приходы в Туркменистане.
Ведущие: Алексей Пичугин, Алла Митрофанова
А. Пичугин
— Здравствуйте, дорогие слушатели! В студии «Светлого радио» приветствуем вас мы: Алла Митрофанова —
А. Митрофанова
— Алексей Пичугин —
А. Пичугин
— Сегодня у нас в гостях архиепископ Пятигорский и Черкесский Феофилакт. Владыка, здравствуйте.
Архиепископ Феофилакт
— Здравствуйте, Алексей, Алла, здравствуйте, дорогие радиослушатели.
А. Пичугин
— Не так давно у нас прошёл Всемирный Русский Народный Собор, в этом году, причём ему исполнилось четверть века — 25 лет он уже собирается. Получается, что в середине девяностых годов он начинал свою работу, прошел через разные этапы своего становления, через разные этапы в истории нашей страны — последние 25 лет всё-таки очень много всего происходило, менялось. Ну, вот такое название: Всемирный Русский Народный Собор — вы были участником его вот в этой сессии, этого собрания. Расскажите о том, что это такое, для чего он нужен и собирается, всё-таки периодически в его работе принимают участие первые лица государства.
В этом году Президент выступал, и, соответственно, раз выступал Президент, то и вместе с ним приезжали министры и высшие чиновники… Вот такое название, оно иногда смущает — Всемирный Русский Народный Собор — даже каким-то таким несколько национализмом отдает, может быть. Вот для чего он нужен?
Архиепископ Феофилакт
— Ну, я хотел бы, прежде всего, рассказать о том, что собирался этот Собор исключительно как такая народная церковная инициатива. Первое его собрание, об этом рассказал, кстати сказать, вот на этом Соборе юбилейном Святейший Патриарх Кирилл, который стоял у истоков создания этого места народной дискуссии, открытой народной дискуссии. Первые собрания… это были люди, которые пришли на это собрание, разных совершенно профессий, но одинаково любящие свою Родину. Это была интеллигенция, это были ученые, священнослужители, писатели, люди, которые, особенно в те лихие девяностые годы, не просто искали выход из сложившегося глубочайшего политического, экономического кризиса в своей стране. Они говорили не просто о том, что надо сделать, они говорили о том, как такие же кризисы, с точки зрения истории, с точки зрения наших традиций, в нашей стране уже переживались. Я по-другому скажу, — то есть сам народный Собор вырабатывал, скорее, не новые формулы лекарства для врачевания появляющихся новых болезней, а, можно так сказать, заглядывал в самый, пожалуй, испытанный справочник лекарств — в историю. И вот те самые ополчения Минина и Пожарского, те самые народные движения, которые поднимались, вдохновляемые желанием сохранить свою культуру, желанием не отдать ее никому, желанием в этой культуре воспитывать своих детей и жить самим, делали то, что приводило наше Отечество к победе и к умирению. Темой Собора, в зависимости от времени его проведения, становились разные аспекты, — вот в этот раз Святейший Патриарх говорил о справедливости. Вообще, этой теме очень много посвящается в последнее время разного рода выступлений и дискуссий, потому что справедливость — это не только естественная потребность человека, так же, как мы испытываем любую другую потребность для того, чтобы существовать физически. Справедливость дает нам возможность существовать духовно, дает нам возможность существовать, если так можно сказать, по-человечески. И тема справедливости, в том числе связанная с отношением к людям, которые не имеют поддержки, как мы говорим сегодня — социально незащищенные слои населения. Бедные люди, люди, которые оказались в разных тяжёлых жизненных обстоятельствах или которых вогнали в эти обстоятельства экономические или политические события. И как таким людям помочь, что мы должны не только знать о таких людях, но и, самое главное, делать, чтобы эти люди не оказались не только на обочине жизни, а мы бы не стали виновниками в трагедии этих человеческих судеб. Народный Собор, хотя он и называется «всемирный русский», вы сказали об этом, но посвящен он не русским. Посвящен в чистом виде он сохранению того, что мы называем пространством русского мира. При этом я бы хотел подчеркнуть мысли Святейшего Патриарха, который говорит, что это пространство не исключает, а, наоборот, сохраняет и границы, и самобытное существование людей разных национальностей и религиозных традиций. Если посмотреть в зал Собора, можно видеть там представителей разных религиозных традиций.
А. Митрофанова
— Скажите, а реальные плоды работы Всемирного Русского Народного Собора за эти 25 лет можно увидеть или каким-то образом идентифицировать? Вот посмотреть, что вот такое вот явление — это результат деятельности Всемирного Русского Народного Собора. Вот вы про девяностые вспомнили и привели важнейшие примеры из нашей истории, связанные с народным ополчением Минина и Пожарского, и другие какие-то были в нашей истории примеры того, как мы умели мобилизоваться и объединяться. В девяностые годы сработало ли это? Вот этот пример конкретный, он помог?
Архиепископ Феофилакт
— Конечно, помог. Мы помним, если мы опять заглянем в собственную историю, вот этих, наверное, лет Перестройки или дикого развала, мы вспомним, что общество находилось на такой глубокой грани кризиса, что недалеко было до гражданского противостояния.
А. Пичугин
— В год создания Собора это было особенно…
Архиепископ Феофилакт
— Особенно. Москва помнит танки на брусчатке не только Красной площади, но и у Дома правительства. Москва помнит войска на своих улицах, не только в сороковых, когда защищались от захватчиков, но и в девяностые, когда происходила просто на глазах вот эта вот разваливающаяся волна негодования или надежд, но не собранных одной идеей, если так можно сказать. Да, все понимали, что дальше так нельзя жить, но что же дальше делать? Переступать через кровь, поливать всё кровью и через кровь растить новую историю? Но мы же понимали, что это трагедия. И вот тогда понятие общественной дискуссии или переговоров были поняты настолько высоко, что стали единственным инструментом, благодаря которому, вот эти разные противоборствующие партии которые появились, группы людей, в том числе стремящихся к власти, начали говорить друг с другом. Начали говорить не автоматические очереди из оружия, а начали говорить люди, и надо сказать, что в этих переговорных процессах не последнее место занимало и верующее сообщество. Мы ведь помним хорошо обращения Святейшего Патриарха Алексия покойного, которые тоже, кстати сказать, были выработаны на основах вот тех дискуссий, которые проходили тогда на Всемирном Русском Народном Соборе. Что делать? Что может стать новой национальной идеей?
А. Пичугин
— Кстати, в 93-м году Собор прошел в мае месяце, то есть буквально за 4 месяца до вот этих вот… даже за три с половиной месяца до этих знаменитых октябрьских событий 93-го года… да, и Белый дом, и всё на свете. Но, вот действительно, возвращаясь к мысли Аллы: если в девяностые годы, когда само понятие «русский народный» было достаточно расплывчатым, непопулярным и, пожалуй, практически невозможным в медийном поле; в наше время все сильно изменилось, и мы постоянно слышим о тех вещах, которые на том же Русском Народном Соборе говорили в девяностые годы, только слышим уже с федеральных каналов. Так какую роль он играет сейчас, для чего он всё-таки нужен?
Архиепископ Феофилакт
— Место, где можно поделиться своим переживанием, место, где можно поделиться своим видением развития современной истории, а самое главное — место, где можно, если так вот изобразить это образно, выразить себя. Вот я вспоминаю последнее заседание Собора, пленарное заседание, когда приехавшие участники, в том числе из других стран — вот, из Украины, — говорили о том, что: «Ну, я себя, — сказал этот замечательный ученый, — чувствую в России своим, чем где-либо еще, здесь больше я чувствую себя своим». И вот это ощущение чувствовать себя своим у себя дома, оно ведь заложено не только территориально или как-то исторически, оно заложено много глубже, проще говоря, мы понимаем друг друга, язык нашего общения одинаков. История одинакова, исторические пути, которыми прошли наши народы — тоже одинаковы. Мы практически шагали по этому пути вместе. И вот в этом смысле, конечно, объединительный Собор имеет очень колоссальное значение, он не принимает решений, если так можно сказать, он зажигает на горизонте огни фарватера, он показывает этими огнями самые опасные места и самые безопасные места. В какую область входить более чем опасно, и мы не должны нарушать это пространство, а в какой области, наоборот, можно безопасно сосуществовать. Именно поэтому к участию для Собора приглашаются люди разных, в том числе и религиозных традиций, и возможность на основе своего духовного опыта принимать одинаковые решения, относящиеся к сохранению своего культурного кодекса, хранения своего национального единства, вот этого чувства достоинства национального — это крайне важно. При этом сохраняя и свое индивидуальное, семейное, общинное, относящееся уже к твоей личной традиции. Я могу сказать, что, к примеру, у нас на Кавказе это особенно чувствуется, потому что чем глубже ты заезжаешь в какой-то аул или горное село, ты понимаешь с какого рода этот человек, но чем дальше ты от этого села, тем больше этот человек становится россиянином, а ещё чуть дальше становится русским. Потому что когда житель такого горного села приезжает в далекую Европу, то там он для европейского пространства — русский. А когда он сужается до точки своего рождения — он становится носителем своего национального языка, своей национальной культуры и религиозной культуры.
А. Митрофанова
— Владыка, а вы могли бы привести какой-то пример… ну, того, может быть, вопроса или проблемы или какой-то идеи, которую вы услышали как раз вот на Всемирном Русском Народном Соборе и для себя что-то поняли, может, что-то заново открыли, на что-то по-новому посмотрели? Вот ваш какой-то личный такой инсайд, простите за это слово, но вот какое-то ваше личное открытие, которое вы сделали именно благодаря работе этого общественного органа?
Архиепископ Феофилакт
— Вот мы очень часто говорим: «консолидировать силы». Само слово «консолидация» по-разному звучит и по-разному употребляется. Но вот для меня, наверное, откровение вот этого Собора. Это слово прозвучало с особой ясностью тогда, когда Святейший Патриарх говорил о том, что принцип церковной соборности и есть выражение нашей консолидации. И когда ты понимаешь, что соборность основана на очень важных вещах: умения услышать другого, умения попросить мнение другого, прислушиваться к этому мнению. Соборность, которая предполагает собой уважение к мнению людей старших, людей с большим жизненным опытом, когда это предполагает взгляд на сегодняшний день через призму уже принятых традиций, принятых норм. Вот тогда, такая консолидация, конечно, приносит свою определенную пользу. И когда мне говорят, что «давайте консолидироваться», — это не означает, что каждый придёт со своим, чтобы потом свое унести. Каждый придет со своим, чтобы потом это свое стало общим для всех — соборность таким образом и понимается. Мы не входим в плоскость религиозных учений, мы не входим в плоскость догматического богословия, если мы говорим о солидарности с людьми других религиозных традиций. Но мы говорим о том, что для нас является общими ценностями безусловными. Кстати, на этом Соборе очень яркое мне понравилось выступление Марии Ситтель, которая говорила о семье, и которая нашла очень интересный пример, за которым далеко не ходила. Она сама стала многодетной мамой — услышав вопрос о том, что она сделала для того, чтобы изменить демографическую ситуацию в стране, она стала, в общем-то, многодетной мамой и говорила о том, насколько, с одной стороны, ей непросто и тяжело воспитывать детей, но какой она счастливый человек. И донести это мнение до общества на своем личном примере, на мой взгляд, очень убедительно. Очень убедительно, когда перед тобой стоит человек, сумевший что-то изменить не во всей стране, а в своей семье.
А. Пичугин
— Архиепископ Пятигорский и Черкесский Феофилакт у нас в гостях в студии «Светлого радио». Вот мы начали программу с Всемирного Русского Народного Собора, вы ещё, владыка, управляете приходами в Туркменистане. Вам приходится достаточно часто туда ездить, судя по тому, что вы рассказывали в наших прошлых программах, и вам часто приходится общаться с людьми, которые проживают в достаточно интересном положении. Мы очень много слышим и знаем про наших соотечественников в Европе, в Америке, где угодно, но только не на пространстве бывшего Советского Союза — в тех местах, которые мы привыкли называть еще со школьных лет Средней Азией. Интересно, насколько эти люди сохранили вот эту внутреннюю связь с Россией, с традициями. Вам приходится с ними общаться и, наверное, вы очень хорошо видите и подмечаете какие-то вещи, которые нам совершенно неизвестны. Люди, которые там десятилетиями живут в условиях другой культуры, абсолютно другой культуры, как они сохраняют вот именно свою национальную идентичность?
Архиепископ Феофилакт
— Ну, знаете, надо сказать, наверное, о самой главной вещи: там живет уже не одно поколение таких людей. Если взять старшее поколение, то это люди, которые действительно родились и выросли в Советском Союзе, в большом государстве, в совсем другой системе координации, так можно сказать, другой плоскости. И в большинстве своем они сохранили не только тёплые воспоминания о том большом времени, когда все мы были одной большой семьей, когда были эти ударные стройки, когда мы восстанавливали в том числе город, после трагического землетрясения 48-го... и всё это, конечно, для этих людей, и сегодняшний Туркменистан, выглядит совершенно иначе, в отличие от молодого поколения: для них Россия — это страна, которая находится через границу, там через одно государство или через море. Для них Россия — это одна из стран, это не то, что они называют местом своего рождения или себя относят к России так, как старшее поколение — потому что родились в Советском Союзе, в этой большой стране, — а говорят о России уже совершенно другими категориями. Но говорят по-русски, хотя и с небольшим акцентом, но говорят по-русски. Вторая вещь, на которую я сразу обратил внимание, и она особо меня впечатлила: это какая-то глубокая внутренняя любовь к России, которая выражается в том, что это, как они говорят, их духовная родина, именно духовная. Это не просто пространство русского языка, а то, что роднит их с Россией.
А. Митрофанова
— А что они вкладывают в это понятие: «духовная родина»?
Архиепископ Феофилакт
— Святыня. Всё просто очень — святыня. Там нас поймут, там — как дома. Вот если они уезжают— я вот паломничал с духовенством, с членами семейств священников, с мирянами из Туркменистана по разным святым местам, мы были и в Святой земле и посещали Святую гору Афон, были в Греции — и там мы все одинаково себя чувствуем, если так можно сказать, в гостях. Но когда мы ехали через Россию, возвращались в Россию транзитом, вот сюда они приезжали уже в таком понимании, что это свое, это понятное им, они здесь могут быть поняты, правильно поняты — и это очень многое значит. Я никогда не чувствовал, наверное, так остро именно вот этого отношения, вот этого понимания места, которое ты называешь родным для себя — здесь тебя поймут, здесь тебя услышат. Хотя, конечно, ментальность разная, отношения разные, характеры разные, но в принципе могу сказать, что то же самое происходит и в России. Вот на Соборе, опять, кстати сказать, возвращаясь к Собору, об этом говорили… там один из докладчиков, размышлял о ментальности севера и юга, противостоянии севера и юга, и в каком-то глобальном смысле, но ведь и в России есть и север, и юг, и запад, и восток.
А. Пичугин
— А, он в глобальном смысле, международном…
Архиепископ Феофилакт
— Да, в международном смысле…
А. Пичугин
— А я сразу начал представлять Архангельскую область и Краснодарский край.
А. Митрофанова
— (Смеется.)
Архиепископ Феофилакт
— Представьте себе, есть что сравнить, есть чему удивиться и есть вещи, которые будут, если так сказать, разительно отличаться не только от говора, но и от манеры принятия решений, поступков, мотивации принятия поступков каких-то решений, они будут очень сильно отличаться.
А. Митрофанова
— Расскажите про Туркмению в этом смысле — вот какая там у людей мотивация в принятии решений поступков и, может быть, даже вы могли бы опытом каким-то своим поделиться: какие особенности, простите за этот штамп, национального сознания вам обязательно нужно иметь ввиду, когда вы ведете там свою проповедь? Вы ведь людям проповедуйте Христа, и апостолы когда это делали, они делали… вот апостол Павел для разной аудитории делал это по-разному. Вы это имеете ввиду, или, в принципе, вот разницы какой-то определенной нет?
Архиепископ Феофилакт
— Что можно, наверное, особо подчеркнуть — это уважение к местным традициям. Все прекрасно понимают, что я приехал из России, и я не являюсь носителем туркменской культуры, и никто не требует от меня этого. Но когда, в том числе в Туркменистане, видят людей, которые искренне с глубоким почтением, уважением относятся к культуре, какой бы она им не казалась… культура выпекать хлеб на улице, культура играть свадьбы в палатках, культура дарить друг другу ковры, культура на улице устраивать большой праздник и угощать всех соседей, гостей, кто проходит. И если ты к этой культуре относишься с глубоким уважением, и ты говоришь человеку обычные простые слова благодарности и какое-то восхищение этой культуре, то для восточного человека ты очень хороший, ты добрый гость, потому что ты можешь быть благодарным. Вот на Востоке это особым образом чувствуется. Конечно, есть свои особенности, не только связанные с языком, но и в религиозной культуре, но при этом надо сказать, что и у самих носителей туркменского этноса, и у самих туркмен, очень уважительное отношение и к другим национальностям, живущим на территории Туркменистана, в частности к русским. Был период после развала Советского Союза, когда эти отношения испытывали острое соприкосновение. Это было связано с распределением по тогдашним принципам должностей, полномочий, возможностей и так далее. Сейчас всё поменялось и совершенно изменилось отношение. Кстати сказать, в некоторых случаях это может быть не совсем радостно, но это так где-то изменилось и зеркально наоборот, но в любом случае они очень уважительно относятся к тебе как человеку, который выражает свою культуру и никто не заставит тебя говорить на туркменском, если ты не знаешь туркменского языка. С тобой попытаются поговорить на том языке, на котором понимают все и всё, хотя бы языке жестов. Уважительно относятся вот, когда ты идёшь в подряснике на улице, и я пользуюсь общественным транспортом там, и достаточно свободно появляюсь в общественном пространстве — реагируют на появление священника, да, это вызывает интерес…
А. Пичугин
— Тем более что они вряд ли вообще когда-либо видели священника, если речь идет не о русских общинах, а где-то на улице.
Архиепископ Феофилакт
— Ну да, на улице. Но хотя наше духовенство очень часто, и, в общем-то, совершенно свободно появляется в подрясниках в общественных каких-то местах, но это не так часто, потому что не так много священников на весь Туркменистан. 17 священнослужителей — это, наверное, не так много, но достаточно, чтобы всё равно где-то появляться, и к тебе всегда относятся с уважением. Нет такого, что ты чужой, ты не свой, во всяком случае, всегда вот мне в аэропорту уж точно говорят: «Добро пожаловать, рады вас приветствовать, милости просим».
А. Митрофанова
— Мне кажется, этому можно было бы поучиться у туркменов нам, потому что, когда мы видим что-то, что нам кажется неизвестным, непонятным, из другой культуры и так далее, мы далеко не всегда проявляем интерес, чаще у нас возникает страх, который блокирует интерес и любовь и уважение и вообще всё. И мы начинаем как-то даже порой агрессивно реагировать на проявление каких-то примеров из другой культуры в нашей жизни.
Архиепископ Феофилакт
— Совершенно верно, кстати, я хотел бы ещё напомнить, если говорить о Туркменистане, то в наших общинах, практически во всех общинах, существуют ещё и замечательные библиотеки, которые собраны из классической литературы, а также из книг людей — они оставляли в Туркменистане, уезжали в Россию, в какие-то другие страны. Ну и вот всё с тобой забрать не могут, особенно книги, и нередко они просто приносят их в храм и оставляют для церковных библиотек. При библиотеках, практически во всех наших общинах, есть такие свободные учителя русского языка, и я вам скажу, что с большим интересом на эти уроки приходят в том числе и туркмены и изучают язык. Хотя бы потому, что он нужен — если даже там не для дальнейшего обучения, что чаще всего востребовано в высших учебных заведениях, но хотя бы, чтобы понимать пространство современного искусства — кино, к примеру. Везде у каждого там спутниковое телевидение…
А. Митрофанова
— Пользуется спросом.
Архиепископ Феофилакт
— Конечно, и в том числе для жителей Туркменистана интереснее смотреть фильмы и понятней смотреть те же фильмы художественные на русском языке, чем на каком-то другом иностранном языке.
А. Пичугин
— Все мы родом из Советского Союза потому что.
Архиепископ Феофилакт
— Можно и так сказать, и для них русский более близок и понятлив. И это тоже наследство вот этого пространства, когда-то, некогда, большого государства, а теперь уже пространства государств, так или иначе исторически связанных друг с другом.
А. Пичугин
— У нас небольшой перерыв, и я напомню, что сегодня гость программы «Светлый вечер» архиепископ Пятигорский и Черкесский Феофилакт, который также управляет приходами Русской Православной Церкви в Туркмении. Алла Митрофанова и я, Алексей Пичугин, через минуту снова здесь.
А. Митрофанова
— Ещё раз добрый светлый вечер, дорогие слушатели. Алексей Пичугин и я, Алла Митрофанова. Напоминаю, что в гостях у нас архиепископ Пятигорский и Черкесский Феофилакт. И вы знаете, владыка, вы начали такие интересные вещи рассказывать про Туркмению — для меня совершенно неизвестный край…
Архиепископ Феофилакт
— Для многих.
А. Митрофанова
— Да, для многих…
Архиепископ Феофилакт
— А еще у нас есть замечательные праздники, которые празднуются на уровне церковных общин.
А. Митрофанова
— Да, вот рассказывайте, пожалуйста.
Архиепископ Феофилакт
— Например, День дыни.
А. Пичугин
— День дыни?
Архиепископ Феофилакт
— Да, вот есть такой национальный праздник для Туркменистана, потому что, вы знаете, что это один из, можно так сказать ,символов и предмет гордости Туркмении. Там действительно великолепные дыни. И вот празднуется День земледельцев, после сбора урожая дынь…
А. Митрофанова
— Дынный спас! (Смеется.)
Архиепископ Феофилакт
— Ну, можно и так сказать. В приходах наших общин в этот день совершаются молебны благодарственные, мы молимся с благодарностью Богу о даровании урожая, мы молимся о тех, кто трудится на этой изнывающей жаре в поле на бахче, освещаем дыни и этими дынями угощаем прихожан, которые в этот день приходят в храм.
А. Пичугин
— Это не наши «колхозницы» маленькие вот такие, это гигантские «торпеды».
А. Митрофанова
— Да, да, «торпеды» ароматные...
Архиепископ Феофилакт
— Это тоже ведь уважение к национальной культуре, это тоже уважение к национальной традиции, через вот такое сакральное отношение к тому, что является предметом труда, освящение труда молитвой, благодарности к людям труда. Наша Русская Церковь действительно заслуживает самое искреннее уважение, доброжелательность и еще, что подчеркну, пожалуй, самое главное для Туркменистана: Русская Православная Церковь — это не иностранная организация, это та общественная организация, которая является национальной неотъемлемой частью современной культуры Туркмении. Об этом сказано и в основном законе Туркменистана, об этом очень красноречиво в том числе говорится в разных музеях. Вот я недавно посещал новый очень-очень интересный замечательный музей, который был не так давно открыт, постоянно обновляются там экспонаты, где Христианству отводится большое пространство и говорится о христианской традиции на территории Туркменистана, о древних христианских святынях Туркменистана. Ну, и конечно же и о современном присутствии Русской Православной Церкви, которая является частью жизни для народа, для граждан Туркмении.
А. Пичугин
— А я тут про дыню прочитал, про День дыни — то, что он отмечается во второе воскресенье августа. С 1994 года — не такой уж и старый праздник, всего 25 лет будет, четверть века, на будущий год. И этот праздник отмечается не только в Туркмении, оттуда, из Туркменистана, он перекочевал ещё на Украину, и каждый год 16 июля в Одессе отмечается День дыни.
А. Митрофанова
— Прекрасно!
Архиепископ Феофилакт
— Ну, я этого не знал, но надо будет поделиться с Одесской епархией молебным пением на освещение дыни…
А. Митрофанова
— (Смеется.) А вы составили прямо молебное пение на освящение дыни?
Архиепископ Феофилакт
— Ну, есть молебное пение на освящение начатков урожая, плодов и, собственно говоря… но нужно рассказать об этом решении. Кстати сказать, это решение было поддержано в том числе Синодом Среднеазиатского митрополичьего округа, в который входит и пространство Туркменистана. Что, опять же, очень ярко перекликается с тем, о чем мы говорим сегодня — о соборности.
А. Митрофанова
— Вы знаете, но вот еще Русская Православная Церковь сейчас, во всяком случае в России, очень много социальной работы ведет. Работы, которая поддерживает огромное количество людей, и здесь, в нашей студии, бывают представители службы помощи «Милосердие», или мы созваниваемся с ними, они дают нам телефонные комментарии. Мы просто видим, как много всего делается, действительно, и для бездомных, и для стариков, которых некому поддержать, и для деток брошенных, или если, допустим, ребёнок заболел и так далее, для людей с ограниченными возможностями. То есть все самые незащищенные группы населения, те, кто больше всего страдает от каких-то… да даже перемен погоды, на самом деле. Потому что если человек живет на улице, если у него дома нет, то он напрямую зависит от того, раздобудет он где-то себе куртку или не раздобудет. А Церковь действительно заботится о них, они создают организации, службы, с очень такими горячими людьми, которые прямо всем сердцем проникаются, начинают этим людям помогать. Вот в Туркменистане в этом смысле, опять же, поскольку я, простите меня, я не знаю ничего о вашем регионе... Расскажите, удаётся ли что-то там такое организовывать, и есть ли в этом необходимость, потому что, может быть, там в принципе иначе устроена жизнь?
Архиепископ Феофилакт
— А вы знаете, необходимость человеком быть есть везде и всегда. Где есть человек — там есть и необходимость быть человеком рядом с таким человеком. Вот когда мы говорили о справедливости сегодня, видите, справедливость с церковнославянского — это не просто заметить несправедливость, сфотографировать и выложить в социальную сеть и написать: «Куда смотрят власти, ответственные люди, куда катится наше общество, да что же это за безобразие?» Справедливость — это не фотографировать, это остановиться рядом, это сходить через дорогу в магазин, принести хлеба, дать воды, просто спросить: «Может быть, у тебя есть дом, я могу тебе помочь добраться до дома?» Справедливость — это не пройти мимо. Вот это актуально для всех, и такое же чувство справедливости и в Туркменистане, вообще во всех общинах каждое воскресенье это уже стало неотъемлемой традицией — все вместе трапезничают. И не потому, что дома кушать нечего, а потому, что потрапезничать, покушать вместе с большой общиной — это почувствовать присутствие большой семьи. Ведь, честно сказать, много людей там совершенно одиноких, особенно старики и пожилые люди…
А. Пичугин
— Вы русских имеете ввиду?
Архиепископ Феофилакт
— Да, я имею в виду русских людей; дети выехали работать в другие регионы, в том числе в Россию, или учиться уехали. И вот, они остаются, взрослеют, стареют и остаются людьми без большой семьи, и для таких людей прийти в воскресенье в храм и потом на улице вместе с десятками и сотнями таких же, как они, просто выпить чаю, поесть ту же дыню или попробовать замечательного плова, — если это престольный праздник, то мы готовим, как правило, плов.
А. Митрофанова
— На всех?
Архиепископ Феофилакт
— На всех. Это не просто покушать, — это побыть в большой семье. Это у каждого, знаете, какое-то воспоминание не того, что было, а вот она — сегодняшняя реальная надежда. Это поддерживает людей, это вдохновляет людей, кроме того, конечно, оказание обычной помощи. Сегодня очень много людей обращаются: кому-то нужны лекарства, помочь с обследованием, с больницей, кому-то просто не хватает продуктов — и в каждой общине есть такие. Есть, можно сказать, и такие кассы взаимопомощи — хоть какое-то малейшее участие оказывается. И еще, знаете, вот особенно это в Туркмении заметил, когда приходят там люди, спрашивают, батюшке говорю настоятелю: «Отец, чем можем помочь»? — «Владыка, да я сейчас позвоню, у нас там есть в больнице начмед, — она там Мария Петровна, условно, — она ходит в наш храм, я хорошо ее знаю, сейчас переговорю с ней, где что можно найти, где что можно взять, она нам подскажет», —вот это тоже особо впечатляет.
А. Пичугин
— А вот не бывает такого пренебрежительного слегка отношения туркмен к нам, русским, русским, которые живут там? Вы говорите, что одинокие старики, чьи дети уехали. У туркмен, как я понимаю, такого практически не бывает — у них старики обязательно при детях или в каких-то других семьях…
Архиепископ Феофилакт
— Всё по-разному, вы знаете, всё по-разному. И тут нету какого-то вот однозначного: только так и не иначе, и по-разному относятся и к русским. Ну, вот нарочитого отношения я никогда не видел, хотя понятно, что когда человек приходит в ту же клинику, где на русском языке врач вряд ли сможет что-то сказать, или в каких-то маленьких больницах людей, свободно говорящих на русском языке, не так уж и много. Конечно, тут уже появляются проблемы, но проблемы другого рода, проблемы коммуникации.
А. Пичугин
— А православные туркмены есть?
Архиепископ Феофилакт
— Есть, и при этом, знаете, мне известны случаи, когда такое крещение принимают в том числе всей семьей, по-евангельски: «Крестился он и весь дом его». И такие случаи есть.
А. Митрофанова
— Ничего себе.
Архиепископ Феофилакт
— Есть и другие случаи: случаи такого решения одного человека и непонимание других людей, которое, как правило, выражается в том, что «ну, мы перестанем общаться». Но всё равно не теряется связь, и спустя какое-то время, я такие тоже примеры знаю, это общение начинает мало-помалу восстанавливаться.
А. Митрофанова
— А как приходят туркмены к Православию? Наверняка же к вам приходили люди со своими вопросами, чем-то интересовались, спрашивали. Это потребность, ну не знаю, может быть, чего-то в своей культуре не хватает, или потребность узнать именно христианского Бога, что это?
Архиепископ Феофилакт
— Это откровение Божье, это воля Божья. Вы знаете, сейчас я задумался над этим вопросом, вот ни в какие рамки именно в этом вопросе национальных традиций, от хватки или нехватки чего-либо, в этой традиции нету. Вот все те факты или случаи, которые происходили, все были связаны совершенно одним выбором — это вот такое откровение Божье о самом Себе. Вот так Бог открывает Себя человеку, и представьте себе, когда человек попадает в это пространство. Для некоторых ведь тоже есть определенный фактор — когда говорят о Русской Православной Церкви, некоторые относятся к этому как к этническому собранию, мол: ну что ты там к этим русским ходишь, что у тебя своих нет? И для них тоже прийти в пространство храма не так-то просто: тут русский не совсем хорошо знают, а здесь ещё и церковнославянский. Здесь вообще всё по-другому, и место женщины в храме, оно не так определено, как в той же исламской традиции. Женщин в храме видно и слышно, и общение внутри общины совершенно иным образом устраивается, и участие детей в том числе — всё это по-другому. И вы знаете, когда ты смотришь на этих людей и спрашиваешь: а что вот… никто не может так прямо сказать, что вот мне нравится там русская культура, или что-то ещё. Говорят, что вот это — моё. Я здесь нашла то, что сделало меня счастливым человеком. Это именно глубокий духовный поиск, а всё остальное потом просто, что называется, прилагается. Могу ещё вспомнить один интересный опыт: в этом году впервые мы переложили молитву «Отче наш» на туркменском языке на музыку. И специально для этой молитвы была написана музыка местными замечательными музыкантами, кстати, не относящимся к славянской культуре, где за мотив они взяли популярные национальные напевы. И вот на эти напевы был переложен текст молитвы «Отче наш» на туркменском языке. И когда в первый раз, впервые, мы в этом году его исполнили, среди прихожан немало было в том числе людей местной традиции национальной — они плакали от радости, что услышали молитву на своём родном языке,
которую пропели в храме, и они радовались. И для них это тоже было какое-то, знаете, такое совершенно ощутимое участие своего: это — наше, это — родное. Я по-другому скажу, чтобы как бы завершить, да, этот, может быть, такой долгий монолог, но почему я так подробно объясняю — чтобы в том числе нашим радиослушателям было это понятно. Это пространство своего, вот то, с чего мы начинали — там, где тебя понимают. Пусть даже ты говоришь на другом языке, у тебя другой цвет лица, другой разрез глаз, цвет волос, но тебя понимают.
А. Митрофанова
— Напомню, что в программе «Светлый вечер» на радио «Вера» сегодня архиепископ Пятигорский и Черкесский Феофилакт. То, что вы сейчас сказали про молитву «Отче наш», положенную на музыку, для меня лично пример действительно того, как Православная Церковь, не утрачивая своих каких-то основ и не нарушая никаких догматов, может адаптировать то самое дорогое, что у неё есть — свидетельство о Христе для любого человека, принадлежащего любой культуре; причем так, чтобы человек со своей культурой действительно при этом не расставался, чтобы ему не было дискомфортно, чтобы ему не приходилось в этом смысле себя форматировать. Да, работа души и работы сердца — это уже другое, но вот не ломать об колено чужую культуру для того, чтобы привести людей в Православную Церковь, и это, по-моему, замечательно. Хотя обычно ведь «Отче наш» — есть там один-два распева, которые традиционно употребляются, когда в храме звучит эта молитва. У вас, надо же…
Архиепископ Феофилакт
— И вот они теперь поют и на церковнославянском. И уже у нас в некоторых общинах, там, где есть хоры, где могут они это сделать, мы начинаем вводить такую традицию — молитву исполнять на двух языках: на церковнославянском (естественно, во время богослужения имеется ввиду) и на туркменском языке.
А. Митрофанова
— Замечательно! Я, вообще-то, не представляю, как «Отче наш» будет звучать под музыку, ещё и музыку, которая рождена в землях Туркмении… может быть, напоете, нет? Простите!
Архиепископ Феофилакт
— Навряд ли я вам напою (Смеется.). Ну, по-туркменски могу сказать «Христос Воскресе».
А. Пичугин
— Давайте.
Архиепископ Феофилакт
— Кстати, это тоже впервые, вот за эти наши последние годы… это уже 3 года, да, чуть больше — 4 года назад мы перевели на туркменский язык, начали использовать, вернее, приветствие на Пасху на туркменском языке, когда говорим «Христос Воскресе» и «Воистину Воскресе» тоже на туркменском языке. И теперь это звучит во всех храмах на Пасху — «Мессих дирельды!» («Messih direldi!»)
А. Пичугин
— А ответ?
Архиепископ Феофилакт
— «Хакыкатданам дирельды!» («Hakykatdanam direldi!»)
А. Пичугин
— «Мессих» — это Мессия получается…
Архиепископ Феофилакт
— Да, Мессия восстал из мертвых. «Хакыкатданам дирельды!» — «Действительно восстал из мертвых».
А. Митрофанова
— Вам, наверное, пришлось глубоко погрузиться в туркменскую культуру. Вам, наверное, может быть, язык пришлось начать учить, чтобы понимать вашу паству, выстраивать с ней диалог и проповедовать. Какие открытия вы сделали для себя, когда стали в эту культуру погружаться — вот те, которые лично вам оказались очень близкими сердцу, полезными, и может быть, даже в чём-то изменили вас?
Архиепископ Феофилакт
— У этих людей нет не своего. Вот они когда говорят... мы, допустим, посещаем древний Мерв, мы знаем, что на этой территории была древняя Мервская митрополия, что в раннем Христианстве там уже жили христиане.
А. Пичугин
— А где это, что это — еще раз?
Архиепископ Феофилакт
— Древний Мерв — современный город Мары в Туркменистане. И вы знаете, когда я впервые посещал его и общался с местными представителями ученого сообщества, с гидом, который нам рассказывал об этих постройках и прочее… человек говорил с таким восхищением, хотя он не является носителем христианской культуры сейчас, но он говорил с таким восхищением о том, что здесь вот наши предки туркмены, вот было так и так, это наше, это не чужое — это наше, которое навсегда останется нашим. Да, мы сейчас изменили себя в этом религиозном выборе, в политическом выборе — современная свободная страна, но это всё наше. Вот там нет вот этого, знаете, перечеркивания прошлого, вырывания страниц с корнем, корчевания памятников. Хотя памятников там хватает.
А. Митрофанова
— Мне кажется, это признак здоровой культуры. Вот это отношение, о котором вы говорите.
Архиепископ Феофилакт
— Вот это меня очень глубоко поразило, такое, знаете, трепетное отношение к своей истории и какая-то такая внутренняя глубокая гордость — да, это вот так вот жили наши предки. Это особо тронуло меня.
А. Пичугин
— Стал смотреть про древний Мерв. В третьем веке появляются христиане первые там и довольно быстро расселяются там, и руины храма остались, по крайней мере то, что учёные считают руинами храма, и огромный христианский некрополь того же времени…
Архиепископ Феофилакт
— Да, да, да…
А. Пичугин
— Это удивительно сейчас; мы, не представляя себе Туркменистан, представляя его, скорее, по новостным сводкам, довольно-таки по-своему представляя, вдруг узнаем, что на территории Туркмении была целая митрополия, Мервская митрополия.
А. Митрофанова
— Владыка, вы знаете, вы меня простите, я, может быть, вас замучила вопросами, которые такой, скорее, личный характер носят, но вместе с тем я смотрю на ваш титул — архиепископ Пятигорский и Черкесский — и понимаю, что вы… Ну, вот есть Туркменистан, о котором мы сейчас поговорили, а есть при этом Кавказ, о котором вы говорили здесь, в этой студии, когда прежде бывали у нас в гостях на радио «Вера» в «Светлом вечере». У меня в голове, знаете, такой разрыв шаблона, это же два абсолютно непохожих друг на друга региона — Кавказ и Туркмения. У вас в голове какой-то регистр переключается, как переход? — знаете, бывает человек, владеющий несколькими иностранными языками, переезжая из одной страны в другую, автоматически переходит на язык этой страны, то есть для него это естественно. Или вы, где бы вы ни были, вы прежде всего остаётесь архиепископом Русской Православной Церкви, а всё остальное тут уже — ну как сказать? — поправки такие на местах?
Архиепископ Феофилакт
— Знаете, ведь везде ты остаёшься тот же, но по-другому располагаешь себя или общаешься по-другому. Приведу пример: ты заходишь к себе домой, и здесь уже ты продолжаешь оставаться в том числе архиепископом, или руководителем, или ведущим на радио «Вера», голос которого слушают миллионы людей, но этот голос дома становится совсем другим для самых близких и самых родных. И ты же не меняешь тембр голоса, ты не начинаешь говорить о других вещах, ты так же продолжаешь говорить, просто по-другому тебя слушают или о другом с тобой говорят. Вот об одном со мной говорят — и я говорю на Кавказе; о другом я говорю — и со мной говорят в Туркменистане. Но везде есть одна и та же точка соприкосновения, так как я говорю о Христе, и всё посредством, через и благодаря, как причине всего, Христу, — то вот мы и говорим, но уже приводим разные примеры. Вот, чтобы как-то кому-то донести мысль какую-то, ты приведешь пример или придумаешь притчу с горным стадом, или с каким-нибудь лесом, или со снежными горами... в Туркмении, если ты скажешь о снежных горах и глубоких сугробах — тебя не поймут, там не все жители этой страны вообще и видели снег-то. В некоторых районах он вообще никогда не бывает — там уже другие примеры приводишь. Вот если ты говоришь о цветущей пшенице, приводишь примеры в России, на Кавказе, то там ты будешь говорить о том, чтобы вспомнить время, когда цветет колючка в пустыне.
А. Митрофанова
— Колючка?
А. Пичугин
— Говорят, это очень красиво.
Архиепископ Феофилакт
— Это необыкновенно красиво. Кстати, возвращаюсь к вашему, Алла, вопросу: что вы для себя открыли? Я именно в Туркменистане начал понимать наших гимнотворцев, которые говорят о посте, как о весне духовной. Апрель, март, как правило — начало поста — середина марта или где-то конец марта, апрель. Ну, вот немножко непонятно, что же там за весна духовная, особенно в Центральной полосе России, когда ещё сугробы лежат на улице.
А. Пичугин
— И приходится, ну не то чтобы придумывать, но так натянуто говорить, что это в первую очередь не о природе…
Архиепископ Феофилакт
— А ведь когда писали эти гимны гимнотворцы, они смотрели в окно своей келии — в это время реально цветет колючка. В это время вот эта мертвая пустыня, где всё, кажется, уже предписано к смерти, начинает цвести. Она реально оживает. Я сейчас говорю об этом, и у меня в глазах сейчас стоят эти картины, когда ты видишь громаднейшее поле песков в цветах; это впечатляет настолько глубоко, и ты как-то для себя думаешь: но если даже колючка цветет, неужели в тебе ничего из твоих колючек не вырастет? (Смеется.)
А. Митрофанова
— Вообще, это, по-моему, очень глубоко, прекрасно, и я бы даже сказала изящно — сравнение человеческой души с колючкой, но всё-таки цветущей…
А. Пичугин
— Ты просто не видела, как она цветет. Это действительно захватывающе!
А. Митрофанова
— Да, я не видела, подари мне колючку, пожалуйста! (Смеется.)
А. Пичугин
— Цветущую?
А. Митрофанова
— Да, конечно, цветущую, ну, или, может быть, ту, которая в скорости зацветет; я буду за ней ухаживать. Знаешь, мой супруг очень любит домашние цветы, и они у него произрастают вот пышным цветом. Я думаю, что, Лёш, под пальмой для колючки обязательно найдется место, тем более, если она надумает цвести. Но, вообще это очень неожиданно…эта метафора — глубокая...
А. Пичугин
— Владыка расскажет, где надо выкопать будет. (Смеется.)
А. Митрофанова
— Метафора же глубокая — цветущая колючка.
Архиепископ Феофилакт
— Вот, в том числе, кстати, вот это пространство, то, о чем мы в начале говорили, которое мы называем Средней Азией, оно помогает понимать и вот эти богослужебные тексты, настроения, понимать ещё глубже само понятие библеистики. Вот, когда Христос в пустыне молился, — трудно в Архангельской или Вологодской области представить себе молящегося человека в пустыне. Но это можно почувствовать в том же Туркменестане, я часто там еду на машине, пересекаешь эти Каракумы, можно остановиться, да и приходится останавливаться — какие-то там технические остановки. Выходишь, чуть-чуть отходишь от машины, и ты уже чувствуешь весь климат: и как можно в этой жаре молиться, и вообще о чем можно думать, кроме как не о своём спасении — оттуда спастись. А Христос молился о других, и ты уже совершенно по-другому, насколько это возможно, даже посредством такой физики, начинаешь понимать эти евангельские образы.
А. Митрофанова
— А как часто вы пересекаете Каракумы?
Архиепископ Феофилакт
— Ну, регулярно, когда летаю в Туркмению. У нас как-то в последнее время так принято, мне самому интересно посещать как можно больше сел, даже те, где нет наших общин, но всё равно там есть и православные люди, живут и русские люди, славяне, в том числе люди, которые являются христианами. Это не только русские, это и армяне, украинцы, они тоже все крещены в нашей Церкви, тоже все являются чадами Русской Православной Церкви там, в Туркменистане. Ну, и вот заезжаешь в эти общины небольшие, маленькие, собираемся где-то в кафе в каком-нибудь или в каком-то там ещё месте, где там разрешают собираться. Храма нет, но можно собраться; вот недавно мы там в музее в одном собирались. А кстати, там раньше был храм, сейчас музей находится. И есть возможность поговорить, пообщаться, но есть возможность вот эта — хотя бы пожить с ними. Вот это время, чтобы доехать к ним, пересечь это на той же... как и все, по дороге, через пустыню, с какими-то остановками, выходами, переживаниями. Ты лучше понимаешь людей, по-моему, ну так же, как и дома, так же, как и на Кавказе — точно так же.
А. Митрофанова
— Я могу сказать, что однажды была в Сахаре, и мы видели, как там живут бедуины и, глядя на этих людей, у меня были смешанные чувства восторга и недоумения. Недоумение по поводу того, как так можно жить, ведь здесь же практически ничего нет, хотя есть там даже мобильная связь.
А. Пичугин
— Спутниковые тарелки у них у всех там висят…
А. Митрофанова
— Спутниковые тарелки, солнечные батареи, да, то есть там очень существенные такие доказательства присутствия цивилизации всё-таки есть, но, конечно же, по сравнению с той комфортнейшей жизнью, которую ведем мы, их жизнь представляет собой в чистом виде аскезу, на мой взгляд. Им, чтобы добраться из пункта А в пункт Б — ну, сейчас там у многих есть велосипеды, но в общем…
А. Пичугин
— Там такие «Джипы» иногда стоят около их палаток...
А. Митрофанова
— Ну, они не всегда принадлежат владельцам этих палаток — тем, кто в них живет. Потому что «Джип» — это действительно очень удобный способ передвижения по Сахаре, но люди, которые живут внутри этих палаток, они, в полном смысле слова, нередко, в нашем представлении, за чертой бедности. Хотя сами они не унывают и находят возможность…
Архиепископ Феофилакт
— Вот вы сейчас сказали очень важную вещь, это же одно из откровений — действительно, там люди очень аскетичны. И они аскетичны не от того, что по-другому не хотят, а потому, что они вполне счастливы жить этой жизнью. Это тебе кажется, что нужно всё в них изменить, знаете, прийти и сделать их свободными
А. Митрофанова
— Это большая ошибка.
Архиепископ Феофилакт
— Это совершенно большая ошибка. Но люди вот в этой своей жизни совершенно свободны. Это их жизнь, и они не то, что другой жизни не хотят, они, конечно, могут посещать другие города, другие страны. Но потом так же совершенно спокойно возвращаются обратно к себе и не говорят, что у нас там хуже или лучше. Это мы, вот у нас очень часто звучит вот там: плохо, плохо, плохо. Я не знаю, надо просто благодарить за возможности Бога; ты живёшь в этом месте и делать всё, чтобы оставаться нормальным человеком. А потом ещё второй момент, для меня лично очень важный, я смотрю на этих людей, думаю: «Господи, — вот, я так иногда внутренне говорю, — ведь можно было бы намного как бы, ну, цивилизованней жить». Но почему я себе это не говорю, когда я смиряюсь со своими грехами? Почему я не говорю, что всё, хватит — надо всё это оставить в прошлом, теперь утром и вечером я читаю молитвы, и всё, и точка. Нет, я нахожу тысячу причин, что ну как-то у меня никак не получается. Ну почему я себя не могу исправить? Мне всё хочется подарить другим какую-то комфортность, а себя, свою жизнь духовную, комфортной, но не с точки зрения удобного кресла и горячего кофе, а совсем другого, я так и не делаю. Тут есть о чём не просто подумать, знаете, вот эти «всегдаведы» для меня такое большое откровение, прежде всего для себя самого — не о них, а откровение о самом себе.
А. Пичугин
— Спасибо большое за этот разговор! Архиепископ Пятигорский и Черкесский Феофилакт был в гостях у «Светлого радио». Алла Митрофанова —
А. Митрофанова
— Алексей Пичугин —
А. Пичугин
— Всего хорошего.
А. Митрофанова
— До свидания.
Архиепископ Феофилакт
— Спасибо большое за наше общение, я желаю всем вам помощи Божьей и надеюсь на наши встречи, до свидания!
А. Пичугин
— Спасибо!
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (08.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 5 зач., II, 22-36
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Есть ли в наше время люди, подобные апостолам? Или же это служение — атрибут исключительно древней Церкви? Ответ на этот вопрос содержится в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
22 Мужи Израильские! выслушайте слова сии: Иисуса Назорея, Мужа, засвидетельствованного вам от Бога силами и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, как и сами знаете,
23 Сего, по определенному совету и предведению Божию преданного, вы взяли и, пригвоздив руками беззаконных, убили;
24 но Бог воскресил Его, расторгнув узы смерти, потому что ей невозможно было удержать Его.
25 Ибо Давид говорит о Нем: видел я пред собою Господа всегда, ибо Он одесную меня, дабы я не поколебался.
26 Оттого возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой; даже и плоть моя упокоится в уповании,
27 ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тления.
28 Ты дал мне познать путь жизни, Ты исполнишь меня радостью пред лицем Твоим.
29 Мужи братия! да будет позволено с дерзновением сказать вам о праотце Давиде, что он и умер и погребен, и гроб его у нас до сего дня.
30 Будучи же пророком и зная, что Бог с клятвою обещал ему от плода чресл его воздвигнуть Христа во плоти и посадить на престоле его,
31 Он прежде сказал о воскресении Христа, что не оставлена душа Его в аде, и плоть Его не видела тления.
32 Сего Иисуса Бог воскресил, чему все мы свидетели.
33 Итак Он, быв вознесен десницею Божиею и приняв от Отца обетование Святаго Духа, излил то, что вы ныне видите и слышите.
34 Ибо Давид не восшел на небеса; но сам говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня,
35 доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих.
36 Итак твердо знай, весь дом Израилев, что Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли.
Книгу Деяний апостольских иногда называют Евангелием воскресения. С такой силой в ней делается акцент на том, что Иисус Христос действительно умер и восстал из мёртвых. Эта мысль выходит на первый план не столько благодаря многочисленным рассуждениям, сколько деяниям апостолов. Другими словами, если бы не было Пасхи Христовой, ученики Спасителя не смогли бы совершить тех дел, о которых говорится в книге. Они не пошли бы проповедовать Евангелие. Скорее всего они просто перестали бы существовать как группа. Разбежались бы. Каждый пошёл бы по жизни своей дорогой.
Вместо этого мы видим небывалый энтузиазм и воодушевление. Не слишком образованные, провинциальные, без всякой финансовой и административной поддержки, вопреки запретам сильных мира сего, не обращая внимание на угрозу потерять свободу, здоровье и саму жизнь, апостолы говорят о Христе. О том, что Он воскрес. Само по себе это действие — яркое свидетельство истины их слов. Это яркое свидетельство того, что их вера живая. Её подпитывает мощный источник. Сердце апостолов будто наполнено огнём, жар от которого чувствуют и они сами, и о окружающие. Это энергия божественной благодати. Она побуждает учеников говорить о Своём Учителе, а людей слушать их и принимать всё сказанное с доверием.
Бог устроил человеческое существо таким образом, что, если Божественная благодать наполняет наше сердце, её невозможно скрыть. Её невозможно спрятать от окружающих и сделать своим личным достоянием. Она жаждет излиться наружу — побуждает нас делиться этой радостью с другими. И этому позыву невозможно противиться. Даже если существует угроза физической расправы или смерти, сила Божия такова, что её невозможно удержать. Древний пророк Иеремия очень красноречиво свидетельствует об этом: «Ты влёк меня, Господи, — и я увлечён; Ты сильнее меня — и превозмог, и я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо мною... И подумал я: не буду я напоминать о Нём и не буду более говорить во имя Его; но было в сердце моём, как бы горящий огонь, заключённый в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог». Не мог пророк не говорить о Боге своим соплеменникам. Несмотря на то, что они смеялись над ним и гнали его. Как говорил Христос в Евангелии, «Никто, зажегши свечу, не ставит её в сокровенном месте, ни под сосудом, но [ставит её] на подсвечнике, чтобы входящие видели свет».
Важный духовный принцип следует из этого. Если мы Божии, если Его благодать живёт в нас, мы не можем не свидетельствовать о Нём. Это не означает, что мы должны с каждым встречным говорить о Боге, доказывая истинность христианства. Внешне наша жизнь может быть волне обычной. Работа, семья, бытовые обязанности. Однако если человек стремится, подобно апостолам, не просто говорить о Евангелии, но исполнять Его, жить им, искать волю Божию и служить своим ближним, даже самые привычные и рутинные дела, которые он совершает, преображаются. Господь наполняет каждую нашу мысль, каждое наше слово и поступок светом Своей благодати. И так делает нас живыми свидетелями и проповедниками Своего Небесного Царства.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Путь к священству». Иеромонах Давид (Кургузов)
У нас в студии был клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань иеромонах Давид Кургузов.
Наш гость рассказал о своем пути к вере и о том, как после работы программистом и эстрадным режиссером пришел к решению стать монахом и священником.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
Константин Мацан:
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником Святой Пасхи. Это «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. В студии приветствуем вас мы, Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— И я Константин Мацан. Добрый вечер. А в гостях у нас сегодня иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. Добрый вечер.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Здравствуйте.
Константин Мацан:
— Я вам, отец Давид, напомню и нашим слушателям, что в этой программе, которую мы по вторникам в восемь вечера с Кирой на волнах Радио ВЕРА ведем, мы говорим со священником о его пути к вере и в вере, о том, какая цепь событий привела к тому, что человек, мужчина, дерзает служить алтарю и видит это своим главным и единственным служением. Это всегда, как нам кажется, путь вопросов, путь поиска, иногда сомнений или преодоления каких-то сомнений. И, наверное, на этом пути есть не только вопросы, но и ответы. Какие размышления, какой опыт о Боге, о жизни, о церкви на этом пути возникал, это очень интересно. И нам представляется, что это может войти в резонанс с теми вопросами о жизни, которые есть у наших слушателей. А они разной степени церковности, кто-то уже ходит в церковь, кто-то, может быть, только присматривается к религиозной традиции со стороны. Вот об этом поговорим. Мы до начала нашей программы с вами начали уже о вашей биографии рассуждать, вы стали рассказывать. Там виражи крутые, достаточно сказать, что по первому образованию вы программист, а по второму — режиссер эстрады, вы закончили ГИТИС эстрадный факультет как режиссер. Если переход из программирования в творчество в принципе не такой уж редкий в нашей жизни, то ваш следующий переход после эстрадного факультета ГИТИСа через какие-то, видимо, этапы к священству и к монашеству — вот это уже вираж. Это уже само по себе интересно. Расскажите, как это получилось, каким путем вы в этом смысле шли, на какие важные, может быть, вехи и этапы этот путь для вас распадается.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, в конце обучения, это был четвертый-пятый курс, всего пять лет всего мы учились...
Константин Мацан:
— В ГИТИСе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Четыре года актера и пятый год режиссера. И на четвертом курсе как-то так сложилось, что я стал замечать явно, что Бог принимает личное участие в моей жизни. Встречались какие-то люди, появилась одна театральная постановка по христианским мотивам. Мой друг, тоже выпускник этого же факультета, Читрани Николай поставил с нами по книге «Школа для дураков» Саши Соколова спектакль, «Те, кто пришли» мы его назвали. Он длился четыре часа, три отделения, ни разу не уходишь со сцены, такой современный был спектакль. И там было очень много христианских смыслов, там были даже цитаты из апостола Павла. И уже стал, я помню, о чем-то задумываться и стал видеть, как совершенно из ниоткуда в моей жизни появляются люди точно, как мне нужно. Совершенно ясно я понимал, что это невозможно, я не мог бы это сделать сам по какому-то заказу. В очередной раз сел и крепко задумался, что, наверное, я бы хотел с Богом как-то познакомиться.
Константин Мацан:
— А до этого вы никакого отношения к религиозному мировоззрению не имели?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— До 27 лет я абсолютно трезво считал, что все священники это толстые негодяи на больших черных джипах, которые обирают народ, а церковь это какая-то организация по тому, как этот весь отъем денег у населения официально оформить.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас многие у радиоприемников стали прислушиваться особенно к дальнейшему ходу нашего разговора.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это была ясная формулировка, это был ни какой-то стереотип. Понятно, что, может быть, из интернета, но тем не менее. Некое воспитание, конечно, большей частью заложила мама. Когда я задумывался, я думал, что что-то, наверное, есть. Были какие-то маленькие попытки всяких практик, думал, читал какие-то книжки, может быть, больше про восточную религиозную традицию. Но когда уже сел и понял, что Бог лично принимает участие в моей жизни, я крепко задумался, и сложилось несколько важных вещей. Первое: мама все детство нас возила по Золотому Кольцу, хочешь — не хочешь два раза в год мы ехали во Владимир, Суздаль, Переславль-Залесский. Очень забавно, как она все время вспоминает: помнишь, когда тебе было два года... Я говорю: мама, это невозможно вспомнить, когда мне было два года. Видимо, это пространство храма, иконы. Мы раз в год обязательно ходили смотреть иконы Рублева в Третьяковскую галерею. Это было обязательно.
Кира Лаврентьева:
— Интересно.
Константин Мацан:
— То есть мама была человеком церковным?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она воцерковилась позже.
Кира Лаврентьева:
— Она была культурным человеком.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она все время искала, всю жизнь, и всю жизнь, что она живет в Москве, даже еще в Подмосковье когда жила, она ездила смотреть иконы Рублева. Это у нее была такая тяга, просто она была не оформлена, но этот культурный аспект вообще не был никаким препятствием. Когда я первый раз зашел в храм, чтобы в каком-то смысле молиться Богу, у меня не было какого-то препятствия от обстановки. Немножко стыдно было перекреститься по первой. А иконы, архитектура — совершенно никаких проблем. Потом эти христианские смыслы и спектакли. А потом я понимал, что я крещенный человек, в шесть лет меня крестили в 91-м году. Один из ста я был крещенных.
Константин Мацан:
— У меня та же история в том же году.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Храм Всех святых на Соколе, довольно известный храм, я помню, что мы с братом, ему было одиннадцать, мне шесть, вышли во время крещения, потому что ничего не понимали, идет совершенная не ясная процессия. И когда пришло время окунать в купель, бежали за нами на улицу, чтобы нас забрать. Это сыграло свою роль. И эти встречи. Еще была такая мысль, что Церковь на Руси существует тысячу лет и уже неоднократно ее пытались каким-то образом разрушить, то внешними, то внутренними силами. Я подумал, что, наверное, надо с Церковью познакомиться поближе. И первое, что я сделал, я начал поститься. Проходил Великий пост, и как человек высокоорганизованный, я решил согласно монастырскому календарю пройти этот пост. Открыл его записал, надел крестик, церемониально, заходя в какое-то кафе, спрашивал, есть ли у вас постное меню, пожалуйста. Когда увидел у какого-то моего собеседника крестик на шее, а он ел что-то непостное, я очень акцентировано делал ему замечание. Ужасное фарисейское поведение. Посередине поста даже умудрился попасть первый раз на богослужение, это была литургия Преждеосвященных Даров на Подворье Троице-Сергиевой лавры на Цветном бульваре, шесть часов, ничего не понятно, очень долго. Я то сидел, то стоял, то выходил, то еще что-то, но мне понравилось. Может быть, кстати, я понимал, что происходит что-то мне близкое. Я понимаю, что вообще богослужение в православной церкви выросло в чем-то из каких-то античных мистерий, в том числе. Мне понятна механика, как режиссеру.
Константин Мацан:
— А смотрите, важный момент. Вы так легко сказали, что в какой-то момент события стали легко происходить, все одно к другому как будто подходит, и это дает идею, мысль того, что Бог здесь действует. Но можно же все это и без Бога было бы проинтерпретировать. То есть была, видимо, настроенность сознания на то, чтобы, через идею Бога, через участие Бога это объяснить. Ведь это вовсе не обязательно. Или и в правду что-то заставляло вас подумать, поверить, что именно Бог, Личность здесь действует, что это не стечение обстоятельств? Или это чувствовалось как-то, что возникает кто-то новый в жизни, а не просто стечение событий?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— На тот момент я могу так вспомнить, мне кажется, я стал потихонечку встречаться с отдельными частями Евангельского учения. И их высота показалась мне совершенно невозможной и безличностной. Не может человек подставить другую щеку, исходя из каких-то будущих выгод. Я вот сейчас смирюсь, и вселенная мне пошлет...
Кира Лаврентьева:
— Вселенная.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Она же такая добрая, пошлет что-то, что мне поможет в жизни. То есть эта высота, которую я не встречал нигде и никогда, противоречила всему, что происходит вокруг. Как это вообще возможно? Зачем это делать? И я понимал, что это безличностно невозможно. Это только возможно в каком-то общении человека с Богом. Я тогда никак не мог его называть, даже боялся как-то обратиться. И этот первый пост я не обращался к Богу, вообще никак не молился, ничего не делал, даже не крестился — ничего. Я просто соблюдал определенные правила питания. Наверное, эта мысль была самая главная. Самое главное событие, которое произошло, которое вообще все перевернуло — это была Пасха.
Константин Мацан:
— После того первого поста.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно верно. Я все время жалею, что много людей приходят к Богу оттого, что у них произошла какая-то трагедия, болезнь, утрата близкого, что-то такое. Наверное, Бог видит мое малодушие и привел меня в церковь через радость. Не было никаких событий. Когда люди узнают, что я монах, священник, особенно раньше, когда я был чуть-чуть моложе, говорят: а что случилось? Все прекрасно. Я пришел на первую Пасху, подумал, что я постился, мне надо как-то завершить этот пост. Как-то. И решил, что надо сходить на ночную службу в храм. Это Благовещенский храм в Петровском парке покойного отца Дмитрия Смирнова. Я первый раз в жизни его тогда увидел. С точки зрения обычного человека это было ужасно, было душно, много людей, ходила какая-то бесноватая между людьми, заглядывала всем в глаза в широкой шляпе с белыми полями. Все плохо.
Кира Лаврентьева:
— Как режиссер вы все это, конечно, тонко заметили?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, конечно, я же смотрю, кто где движется, что делается. Это автоматически происходит, даже сейчас, может, даже к сожалению. Но в конце, даже в середине этого процесса, а во время службы отец Дмитрий вышел и что-то грозно с амвона всем говорил, я, к сожалению, не слышал, далеко очень стоял, но я вдруг понял одну мысль, самую главную, — я дома.
Кира Лаврентьева:
— Потрясающе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я даже хотел дерзнуть пойти причаститься Святых Христовых тайн, ничего не понимая, три раза вставал в очередь, складывал ручки на груди, пытался петь тропарь Пасхи, не понимая до конца, что там за слова, и три раза выходил, думая, что-то я не то делаю. И понял, что там истина, там Тот, с Кем я хочу быть, мне надо туда. И дальше этот процесс пошел как по маслу.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, мы еще раз поздравляем вас с праздником Светлого Христова Воскресения. Христос Воскресе! Сегодня у нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Как символично мы сегодня в нашем разговоре тоже подошли к Пасхе и к входу в лоно святой Церкви отца Давида, и это действительно чудо. Как дальше продолжался ваш путь? К причастию, как я понимаю, вы не подошли?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нет. Слава Богу, не дерзнул. Причем, там были знакомые мои люди, это было в районе, где я вырос практически. Метро Динамо, а я вырос на метро Аэропорт.
Кира Лаврентьева:
— Это где отец Дмитрий Смирнов покойный как раз был?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно, он самый. Самый ближайший храм это был для меня. Потом у меня встал вопрос, что делать дальше, он встал ребром. Я думал, все я понимаю, что дом здесь, что нам делать? Естественно, пошел разговор о том, как первый раз исповедоваться. Мой друг подсказал, есть такой священник отец Александр Борисов, он на протяжении лета, или может быть не только лета, вечером в пятницу принимает всех желающих, доступный батюшка, кто с вопросом, кто с исповедью. Так как, наверное, не было больше никаких вариантов, я в один из пятничных вечеров, предварительно что-то почитав, написав небольшой списочек, к нему пришел. Он совершенно не пытался никак меня вразумить, просто сказал: вот это надо читать. После этого была первая подготовка ко причастию. Наверное, я не могу сказать, что это было какое-то особое впечатление, потому что Пасха уже была до этого, потом это стало некой нормой. Причащаться я стал практически сразу каждое воскресенье, это стало чем-то совершенно необходимым в жизни. Без этого невозможно было жить.
Кира Лаврентьева:
— Как на все это ваше окружение отреагировало?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Так как человек, который быстро воцерковляется, пытается всех окружающих заставить заняться тем же самым, некоторые мои друзья хотели отвести меня к психиатру либо к какому-то такому специалисту, говоря, что ты в секте, все с тобой понятно, надо тебя лечить. Потому что ты начинаешь всем эту радость пытаться передать и говоришь достаточно резко. Ты же познал истину, надо всем ее донести. В той сфере, в которой я тогда работал, а это организация, режиссура мероприятий частных, больших, разных, это достаточно контрастно выглядело, везде ты начинаешь искать повод заявить что-то из того, что ты узнал.
Константин Мацан:
— Помиссионерствовать.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. И поэтому первый год прошел с боями. Мама моя, тогда еще не воцерковилась, она не очень приняла то, что происходило. Она через год-два воцерковилась и тогда...
Кира Лаврентьева:
— То есть вслед за вами.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, но я не повлиял никакими своими словами. Наверное, сам факт повлиял как-то на нее, что это произошло. И, наверное, она из-за этого задумалась, в разговоре это звучит так, по крайней мере. И потом постепенно сами собой стали шаги складываться. Естественно, когда молодой мужчина, тогда мне было 28 лет, встает вопрос о семинарии, наверное, ты сможешь стать священником. Практически все молодые мужчины или ребята, все такого возраста, скажем, старше восемнадцати, и, наверное, до пятидесяти, задают себе вопрос: наверное, ты сможешь стать священником. Потому что священников у нас нехватка в Русской Православной Церкви.
Константин Мацан:
— А этот вопрос для вас изнутри рос, или человек, попадая в окружение, молодой верующий...
Кира Лаврентьева:
— Горящий неофит.
Константин Мацан:
— Да, горящий, почему бы не в семинарию, не в священство. Сразу по умолчанию предполагается, а куда еще, только туда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это с двух сторон. С одной стороны, об этом говорят, а с другой стороны, появляется некая тяга к богослужению. Я практически сразу в себе это обнаружил, я очень быстро научился читать на церковно-славянском языке. Следующий пост меня потерпели мои, как назвать этих любезных людей — клирошане. Я-то не был, а они были, они давали мне читать псалтирь на Великий пост, но это было ужасно. Но они меня терпели пару недель, потом достаточно быстро стало все получаться. Тяга у меня точно сразу появилась, она до сих пор не остывает, это, наверное, это был один из поводов задуматься о монашестве серьезно. Эта тяга с одной стороны, непосредственно каким-то предметом, потому что хочется быть перед престолом Божиим, какое-то необъяснимое желание, хочется находиться внутри этого пространства, когда оно не наполнено ничем, кроме славословия Бога, молитв покаяния, спокойствием людей, их личной молитвой, соединенной с церковной. Все это, наверное, одно из лучших дел, которые по моей душе. Наверное. И плюс об этом говорят, напоминают тебе все время: ой, наверное, был бы хороший батюшка. И в этом ты находишься все время. Поэтому мысль сама собой появляется.
Кира Лаврентьева:
— Тут отец Давид, какая грань, у вас же очень хорошая профессия была. Вы же уже были состоявшимся человеком, вам не было ни 17, ни 18, вы не думали о выборе жизненного пути.
Константин Мацан:
— Даже не 19.
Кира Лаврентьева:
— Выбор жизненного пути, как некая проблема, вообще не стояла в вашей жизни на тот момент.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно.
Кира Лаврентьева:
— Поэтому вот тут-то и вся загвоздка, как вы отошли от такой хорошей успешной профессии, в которой вы были не последним человеком, как вы отошли от этого, полностью отказались? И мало того, что вы стали священником, вы же монахом стали — вот гвоздь нашего вопроса, нашей программы сегодняшней?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Кстати, как интересно, когда отказываешься от этой профессии, от жизни в Москве, достаточно сыто живешь, и приходишь в православную церковь, и вдруг твой стереотип, что все священники богатые, толстые негодяи на больших черных джипах...
Кира Лаврентьева:
— Развеивается моментально.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Абсолютно разбивается.
Кира Лаврентьева:
— Особенно, если по России поездить, посмотреть, как живут священники, с поминального стола питаясь, и собирая по копейке на ремонт храма.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Наверное, внутри работы произошел такой перелом. Так как режиссер эстрады и вся эта профессия подразумевает большое количество неоправданного праздненства, это постепенно стало так неинтересно. Я все время в этом что-то искал, я помню, что пытался наполнить смыслом какие-то эстрадные постановки, праздники. Но когда ты с начала октября по конец февраля какого-то года каждую неделю говоришь: с Новым 2013 годом! Или что-нибудь такое. А потом ты приходишь на литургию или открываешь Евангелие или молитвослов, и там какой-то смысл, а здесь он не очень находится. Наверное, это постепенно стало вытеснять, и я просто перестал понимать, что я делаю и зачем, и деньги перестали играть какую-то роль. Был какой-то страх, как же я откажусь от работы. Именно поэтому так получилось, что я оказался в Сызрани, потому что я не мог отказаться от работы. Московские духовные школы на заочное брали только либо уже священников, либо монашествующих. А я вроде и молодой, мог бы поучиться на очном, но я не стал, поэтому поехал учиться в Самару по знакомству. Наверное, нет такого красивого момента, что я отказался от всего. Просто мир стал терять свой смысл: а зачем? Зачем слушать вот эту музыку. Мне иногда попадается, что я слушал в студенчестве, думаю: зачем я вообще этим занимался? Все так неинтересно. На страницах Евангелия, внутри богослужебных текстов, в участии в социальных делах, в участии в каком-то чужом горе столько насыщенности, столько наполненности. Например, люди спросят: смотрите вы какой-нибудь сериал? У нас монастырь в городе, каждый Божий день к нам приходит какой-то человек с совершенно тупиковой ситуацией, полностью. Зачем мне какие-то выдуманные истории, если я постоянно нахожусь в том, что у людей такие проблемы.
Константин Мацан:
— Это как-то, по-моему, одного митрополита пригласили посмотреть филь Николая Досталя «Монах и бес» про жизнь монаха в монастыре, и митрополит ответил: да нет, я смотреть не пойду, я этот фильм и так каждый день смотрю у себя в монастыре просто по жизни — монах и бес.
Кира Лаврентьева:
— Так и есть. Мы, конечно, не будем спрашивать о тайнах внутреннего выбора, Промысла Божия.
Константин Мацан:
— Ну, а все-таки спросим.
Кира Лаврентьева:
— Прикровенная история. В нашей программе крайне сложно иногда эту черту соблюсти, не переборщить с вопросами. Отец Давид, этот выбор радикальный действительно осуществился потому, что кроме Христа и церкви вам перестало быть что-то интересным. Правильно я понимаю наш разговор?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это было бы смело так говорить.
Кира Лаврентьева:
— Зато это правда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Что насколько святоотеческим был выбор. Наверное, толчком был следующий эпизод. Почти когда мне исполнилось 30 лет, на тот момент я уже уехал из Москвы к другу священнику в Подмосковье, чтобы помогать ему восстанавливать приход, был там три года. Я уже учился в Самарской семинарии на заочном, ездил на учебу и все время задавал себе вопрос, надо как-то определиться, либо жениться, либо монашеский путь. Достаточно утомительно, появляется на приходе какая-нибудь молодая барышня в длинной юбке, глазки в пол, такая кроткая. Тогда я еще не знал, что, по святителю Василию Великому, миловидность обманчива, а красота суетна — эту истину надо юношам вешать над выходом из дома или из своей комнаты обязательно. Ты все время, раз в несколько месяцев ты влюбляешься или какие-то переживания романтические испытываешь. Мне это очень надоело, и я сказал: давайте этот вопрос как-то решать, надо понять, либо жениться, либо все-таки монашество.
Константин Мацан:
— Вы сказали это кому?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Священнику, у которого я был, который мне помог в Самарской семинарии, меня туда наставил, что мне надо туда. Он помог, сказал: хорошо, давайте решим тогда, что надо попробовать монашескую жизнь. Я же не был до этого ни разу в монастыре, не жил, не послушался. И меня отправили в Сызранский монастырь, месяц побыть, посмотреть, что как. И оказалось, что это опять что-то родное и опять же дома, и все замечательно. Не в смысле, что какой-то курорт. Ты самый последний человек, тебе надо со всем смиряться, вроде как ты образованный из Москвы, такой весь умный. Сызрань. А это дом. И это очень повлияло на выбор.
Константин Мацан:
— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в Сызрани. У микрофона Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, Христос Воскресе!
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Кира Лаврентьева:
— У нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Мы сегодня говорим о пути к священству и к монашеству отца Давида, и разговор этот необычайно интересен, как нам кажется.
Константин Мацан:
— Как мама среагировала на такое увлечение монашеством?
Кира Лаврентьева:
— Радикальное увлечение.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Я не ставил ее в известность, если честно.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Принимая иноческий постриг, я ее не предупредил. Я знал, что я не готов к этому разговору. На тот момент она уже была воцерковленным человеком, она вообще стала очень верующим человеком. Но я понимал, что для нее это очень тяжелое решение. Тем более представлял себе картину, что все, мы расстаемся навсегда. Сейчас я стараюсь ее достаточно часто навещать по разным поводам, то Рождественские чтения, то еще что-то. Поэтому она говорит потом, что я чувствовала, что что-то происходит, но разговор состоялся после. И это какая-то радость сквозь слезы, катарсис, выражаясь театральным языком. То есть она это полностью приняла сейчас, естественно, немножечко хвалится этим в среде своих друзей церковных, что вот у нее сын священник, монах. Но это был процесс. Когда был переход, она восприняла это с трудом, но с радостью.
Константин Мацан:
— А был момент, когда первые неофитские розовые очки спали и начались?.. Как сказал один мой знакомый священник про другого молодого на тот момент, только-только рукоположившегося священника, который по сорок минут исповедовал каждого к нему пришедшего. И опытный священник на это сказал: это пройдет, у него еще просто поповские будни не начались.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Я не помню этого момента. Я сейчас сравниваю с тем, что ты испытываешь в начале священства. Есть разные воззрения на то, что Бог дает какую-то излишнюю благодать, чтобы ты мог нестись, летать и все делать. Я думаю, что Господь очень доходчиво мне объяснил, что надо немножечко сбавить болезнь спины и поэтому нет никакой возможности исповедовать людей целыми сутками, надо себя немножко беречь, потому что можно потом и не встать. Я думаю, это такой технический у нас с Ним был разговор, Он знает, что я человек конкретный и мне надо конкретно объяснять: это делай, это не делай. И Он меня так вразумил, это, может быть, не духовный момент был, но, мне кажется, очень доходчиво.
Кира Лаврентьева:
— Кстати, отец Давид, в этом смысле сразу у меня вопрос возник один. Вы сказали, что вы вообще принимали решение о монашестве, я так понимаю, что это был ваш духовник, с человеком, который помогал вам устраиваться в Самарскую семинарию. Мы знаем, что есть несколько разных видов окормления, есть Лаврская традиция отца Кирилла Павлова, есть еще разные традиции, есть строгие, есть нестрогие. Вы так упомянули, что вы человек конкретный. Получается, что вам ближе конкретные благословения, конкретные указания? Или нет? Или вам скажут, делай, как делал отец Кирилл Павлов. Его спрашивают: батюшка, как мне поступить? А он говорит: а ты как хочешь поступить? Вашей душе, как ближе и как ближе вашей пастве, которая ходит к вам на исповедь? Какая традиция ближе вам в исповеди других людей? Что логично?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Думаю, что и мне и людям, которые считают, что я могу что-то посоветовать, все-таки надо давать свободу. Наверное, в этой конкретике, скорее, это мои личные отношения с Богом, не в смысле, что я требую от Него что-то конкретное.
Кира Лаврентьева:
— Я понимаю, о чем вы говорите.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Но этот разговор наш с Ним происходит через конкретные события. В течение жизни, когда я сейчас вспоминаю, что происходило, я понимаю, что все событийно.
Кира Лаврентьева:
— Все очень четко.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Режиссер, что поделать, профессиональная деформация. Но в разговоре с человеком нужно давать свободу. Когда я думал, что я хочу в монастырь, отец Иоанн Депутатов из Шатуры не говорил, что я выбираю тебе, благословляю, такого не было. Мы думали, даже был какой-то жребий, думали, в какой монастырь. Но как-то так случилось... Я помню, он меня сам спросил, вы мне доверяете, если я вам скажу, куда ехать? И мой был выбор, доверять, не доверять. Я мог сказать, что нет, я хочу в Оптину, там такие старцы, меня всему научат. Он меня спросил, я помню этот разговор: вы доверитесь моему выбору. Я сказал, что да, я доверюсь. И доверился. У нас почему-то такая есть школа, что должна быть какая-то инструкция, что священник это человек, который тебе дает пророчество, что не священник это человек, который эти пророчества должен воспринимать и выполнять. Это очень часто происходит.
Кира Лаврентьева:
— Знаете, отец Давид, все-таки тут традиция исихии, которая церкви нашей не чужда, стала основополагающей.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— В монашестве.
Кира Лаврентьева:
— Вспомним отца Иосифа Исихаста, у него настолько было все строго. Читаешь «Моя жизнь со старцем Иосифом» архимандрита Ефрема Катунакского, у тебя просто волосы встают дыбом. Но на самом деле ты видишь в этом тоже благодать, «дай кровь, прими дух», это тоже некоторая соль земли горстка его послушников. В итоге они разошлись по миру и основали множество монастырей, принесли огромный, сторичный плод за свое окормление строжайшее. То есть все-таки кому-то, возможно, это нужно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. Абсолютно. Но у каждого креста свой размер, нельзя взваливать на человека крест. Кому-то, например, нужно читать Иосифа Исихаста, а кому-то, например... Мы с друзьями-священниками сделали в телеграмме канал «Соборяне», и мы просто делимся кружочками, обсуждаем какие-то нас волнующие тему. Многие люди пишут, что мы слушаем ваших соборян и сами начинаем о чем-то думать. То есть человек должен думать, смысл пути исихаста не в том, что это обязательная дорожка, которая тебя гарантированно приведет.
Кира Лаврентьева:
— Приведет к спасению.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— А в том, что ты будешь смиряться. Ведь смирение не в том, что человек должен себя в рубище одеть. Самый простой путь смирения это семья, в этом послушании. В монастыре та же самая семья. Когда я приехал в монастырь, у меня был такой искус, наверное, редкий из опытов исихии, когда садишься в электричку Самара-Сызрань после сессии в семинарии и уезжаешь в Сызрань, как бы навсегда, вроде бы. Я садился в эту электричку, и мне внутренний голос, понятно, от кого, говорит: какая Сызрань, ты москвич, у тебя два высших образования, ты зарабатывал такие деньги, Сызрань. Я вцепился руками в сумки, просто вцепился, сел в эту электричку, и как только двери захлопнулись, все пропало. Всё, я спокойно поехал. Такой опыт тоже нужен. Но ты приезжаешь, ты с образованиями, а там монастырь провинциальный, и ты там последний человек, смиряйся, иначе ты просто без Бога ходишь там, нос подняв, что эти все ничего не знают, по-славянски толком не читают, что они там знают. Нет, будь добр смиряйся, если ты хочешь любить, смиряйся.
Кира Лаврентьева:
— Получается, что истинное смирение для монаха понятно, в монастыре, а для семейного человека, в семье. Вопрос усмирения собственной самости, о том, чтобы отойти от ветхого человека в общении с каким-то строгим или нестрогим духовником, для семейного человека не стоит. Правильно? При правильном подходе человек и сам от собственной самости освободится, если он будет служить ближнему своему. Так ли это?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не сам. Бог точно определяет человека.
Кира Лаврентьева:
— Конечно, все это с помощью Божией, естественно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У нас в монастыре сейчас четыре священника монаха, игумен и трое иеромонаха. Мы очень разные, один строгий, серьезный такой; один мягкий; один просто ничего не говорит на исповеди никому; один пытается добиться результата психологически. Мы очень разные.
Константин Мацан:
— А вы какой? Кто вы из этих трех?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не буду рассказывать. Мы меняемся периодически.
Константин Мацан:
— Ротация происходит.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И получается, что когда Великий пост или какой-то промежуток, человек решил, что ему надо попасть на исповедь, я вижу, как человек двигается, куда ему нужно, как Бог его двигает, я видел это много раз. Человек пришел... Мне сами говорили люди, что они пришли, знают, что вот этот строгий и не хотели к нему попадать, хотели к мягонькому, чтобы он по головке погладил и все простил. А так выходит, что к нему надо, как-то и не стояли туда, но что-то кто-то ушел, кто-то застрял, и надо к нему идти, и они идут и потом счастливы, говорят: это то, что мне было нужно. Это и было для меня самое главное открытие, что Бог не набор правил, не книга, Он Личность, Он с нами общается, Он с нами взаимодействует, ты только руку протяни. Я помню, как я сидел под Сикстинской капеллой в Риме и смотрел на эти нестыкующиеся пальцы Адама и Бога полчаса, потом только понял, что это и есть то место, когда человек выбирает Бога или грех. И это самая важная иллюстрация. Мой выбор, я выбираю, моя свобода, но я могу не выбрать. Если эту свободу отнять, то не имеет вообще ничего смысла. А приобретение этих качеств — путь, вы сказали все правильно, и в семье можно и на работе, и в армии, и где угодно, куда Бог тебя поставит. Если ты сам пришел, напросился на крест... Как детям, хороший фильм «Мой крест», напросил себе крест, ну, извини, пожалуйста, попробовал, лучше свой, какой у тебя есть. Самый желанный и любимый крест тот, который на тебе.
Константин Мацан:
— А то, что вы рассказали про искушение, когда какой-то голос, понятно, что не чувственный, не физический голос вы в себе слышали, а мысль приходит, куда я еду, у меня два высших образования, я состоявшийся человек — и Сызрань. Даже слово в этом контексте не привлекательное, какое-то провинциальное. Так можно почувствовать, понятно, что замечательный город и тут нет никаких иных коннотаций. А как определить, что этот голос не сверху, а снизу? Кто-то скажет, что это же здравый смысл?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У меня такой критерий выработался. Я не могу быть на первом месте. Как только мой внутренний голос или мои собственные мысли или то, что я делаю, является тем, где я на первом месте, это точно не от Бога. Потому что я не может быть первым, это невозможно.. Мы может быть вместе с Богом, а я невозможно. И Сызрань действительно замечательный город, прекрасные люди там.
Константин Мацан:
— Здесь никаких сомнений.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Особенный юмор, я убеждаюсь, что юмор это что-то Божественное. Полюности я шутил над тем, что Сызрань это в глубине глубинки.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас жители Сызрани не поняли, конечно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— С жителями Сызрани мы с большинством знакомы, у нас небольшой город, всего сто пятьдесят тысяч.
Константин Мацан:
— Есть города, у которых в самом названии есть что-то ироничное.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, да, да. Если вы помните, какое-то количество лет была Караганда из анекдота, потом еще что-то, а потом в начале, в середине нулевых по телевизору в КВН, если хотели про глубинку сказать, стали говорить Сызрань. Мы это подхватили. И о чудо, именно Сызрань стала тем городом, где я подвизаюсь. Это Божественно, это почти как жираф или гиппопотам, настолько же здорово и Божественно.
Константин Мацан:
— Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Помню, была на позднем советском телевидении программа «Веселые ребята», которую делал Андрей Кнышев. В тот момент везде гремела песня «Комарово», и авторы этой программы, как бы пародируя жанр соцопроса на улицах, подходили к какому-то человеку на улице, который, само собой разумеется, был актером, это не скрывалось, это была игра. И человек говорил: что из каждого утюга Комарово, Комарово, Комарово, что, нет других городов, я вот, например, из Сызрани. Я помню, что это название города меня тогда вдохновило, я тогда впервые его услышал и запомнил. Какие в этом смысле особенные искушения преодолевает священник и монах? Вы рассказали о первом искушении, ехать — не ехать, и мы заговорили о розовых очках, которые спадают. В чем вы сегодня не равны себе десять лет назад, как священник и христианин.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, одно из самых тяжелых искушений для священника и монаха это не вдаваться сильно в какие-то утешения.
Константин Мацан:
— Это как?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, например, я знаю, что я очень сластолюбив. У меня даже есть такая маленькая болезнь, если я открываю шоколадку и начинаю ее есть, следующее, что я помню, как я доедаю последний кусочек.
Кира Лаврентьева:
— О, точно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо не открывать шоколадку. Это для священника и монаха довольно тяжело, потому что народ у нас очень добрый. Сызрань — город, наполненный верующими людьми, которые хотят подбодрить и сладкое приносят, каноны у нас наполнены сладостями, и сладкое в доступе. Если его даже чуть-чуть каждый день есть — это катастрофа, это достаточно тяжело. Хочется как-то утешиться, ты наслушался за день чужих проблем, включился в какие-то всем сердцем, в какие-то не всем сердцем. Потом...
Константин Мацан:
— Эндорфины нужны.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нужны не эндорфины, а дофамин, который лучше, да?
Кира Лаврентьева:
— Там целая система.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наоборот дофамин это легкий, который шоколадки, а эндорфин это занятия спортом, еще что-то, которые лучше.
Кира Лаврентьева:
— Они вырабатывают серотонин, гормон счастья.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо себя понуждать каждый день не скатываться в это простое утешение. Оно может быть и разным для церковных людей и это легко: побольше поспать, с кем-то побольше поговорить, поболтать. Постоянно ты с этим сталкиваешься, потому что хочется облегчить вроде, а на самом деле это иллюзии. Каждодневный труд, сизифов труд, наверное, одно из самых сложных искушений. Как отец Дмитрий Смирнов, мой очень горячо любимый человек, мы с ним немножко были знакомы, говорил, что из ста людей тебя услышат двое, ты увидишь это собственными глазами. Почему многие священник перестают так активно проповедовать, проводить длинные беседы? Потому что действительно из ста человек тебя услышат только двое. За пять лет огласительных бесед, последний год я не так интенсивно их веду, а четыре года я вел в монастыре огласительные беседы. Монастырь у нас один в городе, крестим мы треть людей в городе. Соответственно, я посчитал, за четыре года я побеседовал на огласительных беседах где-то с тремя с половиной — четырьмя тысячами людей. Как вы думаете, сколько из них я еще видел в храме?
Кира Лаврентьева:
— Ну да.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— По пальцам рук, ног, чуть больше, то есть меньше одного процента. Руки могут опуститься, и все время приходится себе напоминать, что ты делаешь это не для того, чтобы у тебя показатели росли, а потому что Бог тебе сказал это делать. Он сказал: делай, ты можешь говорить, говори, можешь молиться, молись, делай. Не важно, что будет дальше. Это для священника, наверное, самое сложное испытание.
Константин Мацан:
— Мне кажется это вообще универсальный рецепт для любой деятельности по жизни. Делай дело Божие, а Бог сделает твое дело. Кто-то об этом тоже часто говорит, что надо прилагать усилие, делать свое дело, а результаты, количество просмотров и прослушиваний оставить Богу.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, если ты на себя трезво взглянешь... Я знаю, что я человек тщеславный, потому что в ГИТИСе это все разрослось, это профессиональная болезнь актерствующих и творческих людей.
Константин Мацан:
— И режиссерствующих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И режиссерствующих и поющих.
Кира Лаврентьева:
— И говорящих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я через день на неделе слышу: а, отец Давид, какой у вас голос замечательный. Могу на службе что-то такое спеть из Византийского, мы перешли как раз. Если ты понимаешь, что ты тщеславный, то ты понимаешь, что Бог, любя тебя, не пошлет смотреть на твой результат, потому что ты его примешь на свой счет: я провожу огласительные беседы, храм наполнился, я молодец. Зачем это? Поэтому, видя свои недостатки, ты понимаешь, как Бог действует. Вроде как простые слова, звучит слишком просто, но это очень помогает, каждый раз взбадриваться, что Бог работает, и ты работай.
Кира Лаврентьева:
— Это очень интересно. Правда. Отец Давид, а есть ли такой момент, когда люди приходят в монастырь и хотят поговорить с вами, не как со священником, которому нужно приносить по сути свои грехи, может быть, спрашивать каких-то духовных советов, а на часы пытаются развести с вами психологическую беседу, по сути дела, бесплотную совершенно, как мне кажется. И что вы советуете в таких случаях другим священникам, может быть? И что бы вы посоветовали молодым священникам, семинаристам? Тут же тоже две крайности. Одна это младостарчество, когда нам кажется, что мы вообще все знаем, синдром молодого специалиста, как говорит Костя, исповедь на сорок минут. Ты с любовью ко всем, тебе кажется, что именно ты сейчас послан этим людям, чтобы наставить их на путь истинный. Это потрясающее, наверное, тоже состояние. А другая крайность, когда кажется, я вообще ничего хорошего тут сказать не могу, я буду молчать, прости, благослови, иди, больше не греши. Где здесь грань преломления? Знаю еще, что некоторые духовники и священники на исповеди, когда совсем не знают, что нужно человеку, что ему посоветовать, что сказать, просто стоят и за него молятся. И как показывает их практика, это самое эффективное средство коммуникации с человеком, между духовником и человеком на исповеди.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Доброе слово серебро, а молчание золото однозначно. Святой человек сказал. Промолчать всегда хорошо, лучше даже промолчать. Я поначалу, когда был молодым священником, ой, стыдно даже как, пытался все всем объяснить, второй неофитский был период. А потом я понял такую вещь, что человек из разговора с тобой вынесет, скорее всего, одну мысль. Да, не факт, что тебе нужно ее только сказать и больше ничего не говорить, так только такие подвижники духа, как в будущем, скорее всего, канонизированный Иоанн (Крестьянкин) тоже так делал, как его называли «скорый поезд со всеми остановками». Он всем говорил одну вещь и всё. Сравнивать нельзя и поэтому больше приходится что-то говорить. Очень важно, мне кажется, любому священнику понимать, что Бог через него действует. У меня был такой случай. Когда я вспоминаю его, убеждаюсь, что мои слова Бог в ушах другого человека исправит на нужные, если я не буду при этом пытаться повлиять на мир. У меня знакомая, я из общения с ней знаю, что она очень чувствительна на запахи, очень сильно. В каком-то разговоре несколько лет назад она мне стала жаловаться, что вот, я никак не могу выйти замуж, в этом то не так, в этом сё не так. Я тогда, еще будучи обычным мирянином, сказал ей: если тебе Бог пошлет такого жениха, в котором все будет как надо, как ты мечтала, но у него будут ужасно пахнуть ноги, пойдешь ты за него замуж или нет? И она задумалась. Проходит три года, и она мне пишет, тогда я уже стал священником: отец Давид, я так тебе благодарна, помнишь, мы с тобой говорили, что если мне Бог пошлет жениха, а у него все будет прекрасно, только у него будут кривые зубы, смогу ли я выйти за него замуж? Так вот я решилась, и он за месяц до свадьбы пошел и все зубы переделал, спасибо тебе. Я точно помню, что я говорил про один недостаток, она точно помнит, что я говорил про другой. Вот так. Смысловых слов в нашем мире два: Христос Воскресе. Все остальное это комментарии. В этих комментариях, мне кажется, Господь способен нас немножечко подправить.
Константин Мацан:
— Как-то была на Радио ВЕРА и не раз в программе замечательная психолог, заслуженная, очень опытная учитель и педагог Татьяна Воробьева. Всегда с потрясающими советами. Из последнего общения с ней я запомнил, она подсказывала родителям, как общаться с детьми, и мне кажется, это универсальный совет вообще для общения с людьми. Она говорит: не говорите долго, мысль свою выскажите кратко, дети долго не слушают, не воспринимают и не запомнят. Сказал два слова, повторил и забыл. Не повторяй еще раз, не разжевывай, не комментируй, без подробностей. Это может остаться где-то в сердце, в памяти, в душе. Это первое. А второе, что все обязательно с любовью. Начинать любой разговор с ребенком, как я ее услышал: слушай, что я тебе сейчас скажу, потому что я тебя люблю и я хочу, чтобы тебе было лучше, удобнее, благо. Эту мысль можно выразить разными словами, но главное, чтобы посыл был, а дальше коротко свою мысль. И всё, отстаньте от ребенка. Мне показалось, что это универсальный совет для общения со всеми людьми.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И детей точно приобнять надо при этом, сто процентов. В воскресной школе, у меня миссия такая, я ее руководитель, но я понимаю, что я прихожу туда для того, чтобы их обнять и послушать, это самое главное. Остальное само собой получается, разговоры и какие-то важные истины. Но это самое главное.
Константин Мацан:
— Последний вопрос, время наше подходит к концу, но очень интересно спросить. Вы как режиссер какое-то особое измерение богослужения видите? Потому что складывается ощущение, что человек, который ставил на сцене спектакли, потом и Богослужение созерцает как действие, но священнодействие, и видит, грубо говоря, в том некий архетип для любого театра вообще, но все-таки священный архетип.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Поначалу, когда воцерковлялся, я немножко все делил, само таинство меня очень сильно вдохновляло. Евхаристия стала важнейшим элементом жизни, но при этом все было немножко отдельно. Я расстраивался из-за того, когда священник ошибался в богослужении, делал даже замечания, такой был ретивый. А потом со временем это стало единым целым. Безусловно, есть вечернее богослужение, есть литургия, есть великопостное богослужение, но это стало каким-то единым и неделимым. Вроде можно выделить отдельно, есть иконы, есть текст, есть пение, есть возглас, есть ответ народа, лик, который сейчас заменяет хор. Но оно стало совершенно неделимым, единым целым. Мы же с вами знаем, что богослужение на земле совершается непрерывно, целый день. А спектакль, постановка, фильм имеет начало и конец, драматургия, развитие, потом схождение. В богослужении, если его понимать, если в нем немножко разбираться, если это твоя форма общения с Богом в том числе, она тебе близка, то нет начала и конец. Оно прерывается на время для того, чтобы мы могли не сойти с ума, и чтобы ноги наши выжили, мы могли на них стоять. Всё. А остальное всё непрерывно, единое целое.
Константин Мацан:
— Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу. Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в замечательном городе Сызрани был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона была Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Христос Воскресе!
Кира Лаврентьева и Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Константин Мацан:
— До новых встреч на волнах Радио ВЕРА.
Все выпуски программы Светлый вечер