«Пасхальная радость»

В этом выпуске своими историями, связанными со светлой Пасхальной радостью делились Константин Мацан, Кира Лаврентьева, Александр Ананьев и наш гость клирик Крестовоздвиженского храма в Митине священник Константин Кокора.

Ведущие: Константин Мацан, Александр Ананьев, Кира Лаврентьева

---

К. Мацан:

— Христос Воскресе, дорогие друзья!

А. Ананьев:

— Воистину Воскресе!

К. Лаврентьева:

— Воистину Воскресе!

о. Константин:

— Воистину Воскресе!

К. Мацан:

— Раздался дружный хор из трёх последовательных голосов. Здравствуйте, дорогие друзья!

А. Ананьев:

— Добрый вечер!

К. Мацан:

— С праздником Пасхи поздравляем мы вас в этой студии Светлого радио этим вечером, Светлый понедельник, делимся пасхальными светлыми-светлыми историями, они сегодня вдвойне светлые, потому что пасхальные. Будем сегодня много радоваться, шутить, смеяться.

К. Лаврентьева:

— Славить Христа.

К. Мацан:

— Славить Христа, всё это включается вот в это прославление. С нами сегодня священник Константин Кокора, клирик храма Воздвижения Креста Господня в Митине. Добрый вечер!

о. Константин:

— Добрый вечер, дорогие друзья!

К. Мацан:

— И мои дорогие коллеги — Кира Лаврентьева.

К. Лаврентьева:

— Здравствуйте!

К. Мацан:

— И Александр Ананьев.

А. Ананьев:

— Добрый вечер! Слушайте, отец Константин, мы же с вами буквально недавно Великим постом, говоря о Великой субботе, когда мы обсуждали вот это состояние — «да молчит всякая плоть», я ещё от вас услышал слова, которые меня, помню, тогда потрясли, вы сказали: «Так же жить должен каждый христианин каждый день». И вот сейчас Константин сказал, что мы должны радоваться, веселиться, рассказывать друг другу забавные истории, а меня так «поднакрыло», думаю: погодите, а может быть, надо жить так же, как и в Великую субботу, а?

о. Константин:

— Наоборот, теперь наоборот. суббота прошла, воскресенье наступило, Пасха, поэтому радуемся.

А. Ананьев:

— Ну, хорошо.

К. Мацан:

— ...сказал отец Константин очень радостно, весело. (смеется)

К. Лаврентьева:

— Ну, в Великую субботу уже идёт такое начало радости, уже тихая радость, уже вся природа, она в таком предвкушении Пасхи уже храм в белых облачениях, то есть это уже совершенно другая история.

К. Мацан:

— А у меня ощущение такое: неделю назад мы в этой студии рассказывали светлые истории, связанные со Страстной Седмицей, и вот начиналась программа словами вроде бы теми же самыми: «Здравствуйте, дорогие друзья, «Светлые истории...», так как-то было, может, немножко неловко — светлые истории в Страстную Седмицу, и потребовалось несколько слов, чтобы сказать, что вот ещё всё равно идёт Страстная, но уже где-то там на горизонте, мы помним памятью прошлых лет, что будет Пасха, и чуть-чуть, постепенно огонёк этого света уже загорается, и вот он! Как хорошо, что дошли, фух, Пасха.

К. Лаврентьева:

— Я тут хотела один комментарий зачитать, если вы, дорогие друзья, не против.

А. Ананьев:

— Ну, хотела ты прочитать шесть, но пять не прошли цензуру.

К. Лаврентьева:

— Цензуру, это правда. Мы сидели перед программой и, в общем, выбирали комментарии, вот таких, знаете, поддержки, любви, тепла от вас очень много, очень добрых, хвалебных, действительно, комментариев, их изобилие, мы к ним привыкли, расслабились, но, слава Богу, есть комментарии критические, которые не дают нам как бы вздохнуть спокойно. Вот «Снежинка-снежинка» пишет нам следующие слова: «Вот в наших „Светлых историях“ женщины выглядят гораздо беднее, перебивают, порой не улавливают суть повествования собеседника, умничают, а в итоге выглядят порой очень не очень». Ну, это так, ложечка дегтя.

К. Мацан

— Спасибо, дорогая Снежинка-снежинка, за комментарии о том, как выглядят наши прекрасные женщины. (смеется)

К. Лаврентьева:

— В общем, я, знаете, что хотела сказать: вы нас, пожалуйста, простите. Есть такой грех за нами, многословия, пустословия, эмоции, всё это есть. Простите нас, пожалуйста, но мы очень стараемся. Христос воскресе!

К. Мацан

— Воистину Воскресе Христос! Но я хочу вступиться за наших женщин, они самые прекрасные, самые красивые, самые умные, лучше всех понимают суть беседы, никогда не перебивают, всегда вставляют только нужные комментарии, только в самом нужном месте, и всегда по делу.

К. Лаврентьева:

— Сразу видно, что Костя двенадцать лет женат.

А. Ананьев:

— А если вы вспомните о том, что «Светлые истории» существуют не только в аудиоформате, но и в видеоформате, в чём вы можете убедиться в нашей группе во «Вконтакте» и в прочих социальных сетях, вы обязательно увидите, в каком небесно-синем, прекрасном, крайне элегантном костюме сегодня Кира Лаврентьева.

К. Лаврентьева:

— Спасибо.

К. Мацан:

— Отец Константин, ну, мы тут уже много говорим, нам иногда тоже присылают комментарии, что ведущие слишком много говорят, не дадут гостю слово вставить, поэтому я с чистой совестью, с пасхальной радостью предлагаю вам открыть наши сегодняшние «Светлые истории», к тому же я подозреваю, что у священника светлых пасхальных историй, связанных со Светлой седмицей, с событиями Пасхи, само собой, именно об этом мы в сегодняшнем выпуске «Светлых историй» говорим, у вас предостаточно.

о. Константин:

— Вот как раз наоборот.

К. Мацан

— Ну вот, началось.

о. Константин:

— Вот всё не то. Смотрите, у меня конкретной какой-то истории нет, но я хотел бы поделиться таким наблюдением: из года в год, причём, знаете, это ощущение усиливается по мере возрастания служения перед престолом — перед постом мы все приходим или не приходим и говорим Богу, что мы готовы там чем-то поступиться, мы готовы пойти на жертвы, мы готовы не есть, не пить, не спать, молиться, читать и проповедовать и так далее, мы заряжаемся перед постом, мы начинаем что-то делать, пытаться изменить, в конце концов, в середине поста мы понимаем, что ничего не получается, то есть те же самые люди приходят, говорят: «Я всё ем, всё пью, ничего не читаю, всё смотрю, и со всеми поссорился» и так далее. Но меня ещё вот какая сторона удивляет: именно в пост (я не знаю, как у вас, так же или нет) начинаются такие вещи, которые ты вообще контролировать не можешь? nо есть, например, от какого-нибудь близкого соработника или верующего вдруг так прилетит тебе по голове.//

К. Лаврентьева:

— Такие истории случаются только в Великий пост.

о. Константин:

— Только в Великий пост. Ещё, казалось бы, какая разница, почему это в другое время не совершилось, или, наоборот, от неверующих вдруг прилетает, потому что, ну, казалось бы, они-то неверующие, для них нет никакого поста, и для них вообще эти события совершенно неважны, и вдруг ты понимаешь, что человек вообще поменялся очень резко. Ты вдруг начинаешь себя вести, как какой-то человек, в котором вдруг бурьяном начинают прорастать какие-то мысли, чувства, недобрые желания, всё это, конечно, связано с усталостью, недосыпом, недоедением, тайноядением и всем-всем прочим, но как интересно, что вот сама Пасха, как это происходит, наверное, это чудо — вот она ставит какой-то предел всему этому злу, которое творится вокруг, в тебе и вообще в мире. Вот как это объяснить, когда наступает эта пасхальная служба, и ты, казалось бы, на пределе, вот мы сейчас говорим о радости, а на самом деле вот к концу этой недели у священников, наверное, особенно — у них сил вообще нет, и ты именно в этот день начинаешь чувствовать, что если бы не Господь, ты бы просто не выдержал, то есть физических твоих и эмоциональных сил просто не хватило бы, чтобы, как через фильтр, прошли через тебя вот эти вот люди, которые в огромном количестве приходили на исповеди, на какие-то беседы, задавали вопросы, провоцировали тебя, пытались от тебя что-то получить и так далее, тебя просто не хватило, ты бы уже вот лопнул вообще. И вдруг эта Пасха наступает, и ты понимаешь, что вот эти поражения — это не победы, пост — это всегда поражение, это здорово, кстати. Я всем прихожанам говорю: слава Богу, что у вас не получается. Почему? Потому что если бы получилось, мы бы сразу с вами думали: ну, все, ну, какая там Мария Египетская, какой там Макарий Египетский или кто-то, здесь вот московские «святители» и «святительши», которые там уже не едят, не пьют и никого не осуждают. И вдруг Христос, приходя вот в эту Пасху, он начинает в тебе возобновлять, что ли, или воскрешать вот тот образ, который как раз бы хотел в себе видеть. Ты с ним боролся-боролся, пытался как-то вот не быть таким злым, не быть таким обидчивым или лицемерным, и вдруг Христос приходит, и вот как бы с доски все это, знаете, как учителя, я помню, в детстве, там все стирают просто, и все, чистая доска, и ты радуешься тому, что она такая чистая, потому что все вот эти каляки-маляки твои, что ты ел, что ты пил, к чему стремился, они вообще на самом деле не так важны, потому что если есть, Кому все это ты приносишь, к чьим ногам ты все это принес. Поэтому конкретной истории у меня нет, но есть вот это вот мироощущение такое, что Христос своей Пасхой не просто Сам что-то делает вдали от нас, как мы в прошлый раз говорили о нисхождении в ад или о Его Воскресении, когда-то это произошло, а он именно во мне начинает что-то воскрешать, то есть во мне вдруг вот по окончании вот этого 49-дневного марафона строжайшего вдруг начинает вот что-то прорастать, и ты понимаешь, что если бы не Он, наверное, все было бы гораздо хуже, и ты бы вот в этом аду, в который Он сошел в предыдущий день, там бы и остался, можно сказать, морально, нравственно или этически. Вот, поэтому слава Ему, что это событие не просто исторического масштаба, это не просто воскресение из мертвых, которое когда-то будет, это вот сейчас я воскрес, это сейчас Он мне дает шанс, вот как-то передохнуть, каким-то образом восстановить силы, вздохнуть, как мы сейчас перед программой все вздыхаем, говорим: «ну всё, да, вот с Богом», потому что именно в пост ты ощущаешь свою вот какую-то ничтожность, ты понимаешь, что на самом деле ты вообще ни на что не способен, и это время как раз не просто таких, как я сказал, побед, а время от поражения к поражению движения, вот. Как вам?

К. Лаврентьева:

— Какая глубина и правда.

К. Мацан:

— Какая светлая не история у вас получилась. (смеются) Вообще, мне кажется, что, с одной стороны, очень просто и приятно рассказывать историю про светлое время пасхальных дней, с другой стороны, едва ли не каждая история так или иначе у нас про это, потому что мы все живём в вере, которая освящена светом Пасхи, и если Христос не Воскрес, то тщетна наша проповедь, наша вера, и работа Радио ВЕРА тоже тщетна, если Христос не Воскрес, а так как наша работа не тщетна, то мы верим, что Христос Воскрес, дорогие друзья, ну и не только поэтому, конечно.

К. Лаврентьева:

— Наоборот: так как Христос воскрес, работа наша не тщетна.

К. Мацан:

— И так тоже правильно. А вот вы сказали про Великую Субботу — с одной стороны, действительно, день тишины, с другой стороны, вы же, как священник, вы весь день бегаете, освящаете всё, как это вообще сочетается?

о. Константин:

— Да никак не сочетается абсолютно, это несочетаемые вещи, которые именно в Церкви могут быть сочетаемы, то есть мы знаем, что это неправильно, и все это подтверждают, но ничего с этим сделать не можем. Так, как и многие феномены в нашей церковной действительности оцениваются отрицательно, и все говорят: ну мы не можем это сделать, потому что сила инерции такова, потому что уже люди не поймут, ну и много всяких других причин.

К. Лаврентьева:

— Традиции.

о. Константин:

— Традиции, просто не хочется или: ну так было, заведено кто ты такой, чтобы что-то менять.

К. Лаврентьева:

— Ну, потому что, может быть, какой-то человек вообще впервые пришел в храм Великую субботу освятить свой кулич, понимаете? И его может это так потрясти, что он больше вообще не уйдет из церкви.

о. Константин:

— У меня, кстати, был такой случай, помните, в коронавирусный период мы не освящали куличи, это была единственная суббота, на моей памяти, когда мы не освящали куличи.

А. Ананьев:

— Мы получили инструкцию, как освятить куличи своими руками.

К. Лаврентьева:

— Я помню.

о. Константин:

— Да, да, да.

К. Лаврентьева:

— И у нас, значит, простите, у нас родственник освятил куличи, яйца, ну и там не стало всё храниться вечность, как обычно хранятся освященные яйца, так что не знаю.

о. Константин:

— А я уходил из храма, и идет мужчина, нагруженный буквально этими куличами, видимо, жена его, так предполагаю, сопроводила всем, у него здесь, здесь корзинка, корзинка в зубах, и он с таким радостным видом говорит: «Батюшка, сейчас вы мне всё это освятите!» И я тоже с радостным видом говорю: «Нет, именно в этот год я ничего не освящаю!» И он такой: «Почему, что случилось, как так?» Я говорю: «Ну, понимаете...», вот начинаю ему объяснять эту инструкцию как раз, то, что сейчас коронавирус, и вижу вселенскую скорбь в его глазах, а зато я радостно говорю: «А когда вы последний раз причащались?» Он говорит: «Я не причащаюсь. Жена причащается». И пошел дальше. То есть, видимо, миссия была не выполнена, предполагается, помните, как в одном мультике: он возвращается домой без дров, и жена его, значит, начинает там скалкой бить...

А. Ананьев

— «Уж послала, так послала!..»

К. Мацан

— А кто-нибудь был на Пасху на Святой Земле?

К. Лаврентьева:

— Вот я хотела рассказать историю про Пасху на Святой Земле, но я там не была. (общий смех) Я сижу и горюю об этом, какая бы яркая была история! Причем комментарий, кстати, один был очень такой интересный, нашла его недавно под нашими «Светлыми историями», написано: «История Киры, конечно, сомнительная. Не то, что я ей не верю — я переживаю, что другие не поверят», поэтому я с тех пор еще более тщательно отношусь к тому, что я говорю в рамках этих историй.

К. Мацан

— «Светлые истории» мы сегодня рассказываем на Радио ВЕРА, я полагаю, что Кира придумала гениальную форму для вообще обрамления любой истории на Радио ВЕРА: «Я хотел бы рассказать историю о том, как я Пасху встречал на Луне, но не могу, потому что этого со мной не происходило».

А. Ананьев:

— «Но если бы это произошло, это было бы так...»

К. Мацан

— Кира, ну раз уж ты взяла в руки микрофон, то тебе и «карты», опять же, в руки.

К. Лаврентьева:

— Какие-то не очень благочестивые сравнения.

К. Мацан

— Пасха — всё возможно.

К. Лаврентьева:

-Ну, смотрите, раз отец Константин начал такую тему, ну, на самом деле, не «раз», а выбрала я эту историю еще до начала нашей программы, естественно, но отец Константин подтвердил правильность моих намерений. Мы уже говорили об этом и не раз, и в формате «Светлого вечера» на Радио ВЕРА, и в формате «Светлых историй» — ковидная Пасха. У каждого человека, я думаю, верующего на эту тему, очень много трагичных и радостных моментов, которые он мог бы рассказать, поделиться, открыть душу. Каждый, наверное, поймет, что это была за Пасха, мы будем еще, я надеюсь, Господь даст нам еще время, и мы сможем это еще рассказать нашим детям, а дети нашим, внукам, и, в общем, это будет, знаете, так передаваться из поколения в поколение, я надеюсь, что да, что это будет просто то, что мы со светом в душе вспоминаем. Значит, как это было у нас: мы приехали на дачу к родителям за город, ну, потому что и так-то самоизоляция, то есть там было довольно это все не просто... Или нет — мы жили там, к счастью, тогда, вот, и это нас вообще спасло, потому что мы были на свежем воздухе, и это было огромное облегчение. На самом деле, представляю, как людям, которые в городах, это трудно слушать, но хорошо, что это все позади. И, значит, но мы не могли пропустить пасхальное богослужение. Не могли, понимаете? Несмотря на то что не пускали в храм, хотя можно было пройти, но дети были маленькие, мы не стали сильно как-то упорствовать в этом вопросе, духовник сказал: «Все, сиди дома, кума, и не переживай ни о чем», в общем, или «переживай, но дома». И мы поняли, что детям-то нужна тайна, нужна Пасха. И вот представьте себе... Саша, я должна видеть твои глаза, потому что когда ты на меня не смотришь во время светлых историй, я переживаю (смеется), не с подозрением, а с радостью. И вот, значит, вышли, мы, представьте себе, ночь...

А. Ананьев:

— Ты мне напомнила мою учительницу по литературе — «Я не поняла, Александру не интересно то, что я рассказываю?»

К. Мацан:

— Саша сидел спокойно, занимался своими делами, никому не мешал. Нет! Кире нужно внимание мужское!

К. Мацан:

— Я тебя внимательно слушаю, кстати.

К. Лаврентьева:

-Да, спасибо.

К. Мацан:

— И отец Константин тоже, вот два Константина тебя слушают.

К. Лаврентьева:

-Да, надеюсь, слушатели простят мой смех, это потому что Пасха.

К. Мацан:

— Очень приятный смех.

К. Лаврентьева

— Значит, смотрите: и выходим мы на улицу, звонят колокола, конечно, звонят все равно, где-то вот вдали, в Троицком храме, недалеко от нашего дома. Мы надеваем одежду на полуспящих детей, они все такие заморенные, уставшие, какие-то вообще совершенно... Даем им в руки каждому этот фонарик, выходим. А у нас во дворе... Ну, представьте, весна, еще, по-моему, холодная была Пасха. Грязь непролазная, какой-то бетон, какие-то доски с гвоздями, маленькая тропинка, какие-то ухабы, ямы, кирпичи, в общем, все, что можно себе представить, когда ты думаешь о стройке, было тогда вокруг нашего домика. Мы уходим. Темно, естественно, фонарей тоже никаких, единственное, что освещает наш путь — это их фонарики. А у нас еще на участке жили рабочие, мусульмане, и они уже спали к тому времени. И мы начинаем, в общем, сначала очень тихо петь, и это было просто чудо...

К. Мацан

— ...и рабочие заволновались...

К. Лаврентьева:

— Нет, ну, всякое, я думаю, они видели за этот период, но такого! Мы выходим, маленькие плетутся по этим ухабам, кто-то запинается, кто-то падает, встает, эти фонарики, и мы поем: «Христос Воскресе из мертвых...», идем вокруг дома, и рабочие высыпают из своих бытовок, просто высыпают, у них такие тоже были большие бытовки, почти дома стояли на этих участках, и начинают на нас вот так смотреть, и это было настолько ярко! У кого-то на руки там пролился воск, но он терпит ради Христа — «я буду терпеть ради Пасхи», все в красном воске, одежда в красном воске. Значит, они падают, встают, поют, кто-то плачет, что у него потухла свеча, мы ему опять зажигаем эту свечу... И, вы знаете, и в этом было столько тайны, и эта Пасха, когда мы три раза ходили вот по такому непростому пути, она очень много передавала о том странном времени, которое началось, и еще все никак не закончится — ухабистое, сложное, непростое, но в этом во всем есть Христос, понимаете? В этом во всем есть Христос, и в боли и в скорби, в болезни, и даже в смерти, простите, это был тот самый год, когда умер мой папа, о чем я много рассказывала — Виктор Ефимович, это был тот самый год и впечатления эти были очень яркие, и день рождения у меня был на Пасху, это был тот самый год, 19 апреля мне исполнилось 30 лет и это было тогда для меня просто, понимаете, каким-то поворотным моментом, когда сошлось все: и глубокая внутренняя скорбь, и сильнейшая внутренняя радость, что несмотря на то, что мы не в храме, несмотря на то, что мы не можем сейчас славить Христа привычным нам способом, мы все равно с Ним, понимаете, ближе Него никого нет, и Пасха, она продолжается, она продолжает жить в нашем сердце, она продолжает гореть, гореть вот этим тихим пасхальным пламенем и это было очень ценно. На ту Пасху к нам приехал Костя и играл мелодию на фортепиано из «Амели», и это было тоже потрясающее впечатление от этой Пасхи, потому что я вслед за ним подобрала эту мелодию из кинофильма «Амели», Ян Тирсен, по-моему, композитор, и я утешалась ей весь этот период сложный для меня потом переживания всех этих скорбных событий, я утешалась тем, что играла эту мелодию. Я понимала, что Костя, как добрый вестник, пришел тогда в Пасху к нам в дом и принёс такую пасхальную радость вместе со своим семейством. Спасибо, Костя, может быть, ты даже уже не помнишь этого.

К. Мацан:

— Нет, я помню, было видео, его сняли, я потом его пересматривал, как я замечательно играл на твоём прекрасном фортепиано мелодию из «Амели».

К. Лаврентьева:

-Да, это было прекрасно.

К. Мацан:

— Вообще, тот год, конечно, да, он был такой особенный, и мы даже, помню, уже в рамках «Светлых историй» вспоминали, и я эту историю из своей жизни вспоминал, вот того года, вы шли, Кир, с детьми, вокруг дома, да, вашего? По посёлку вы шли вокруг дома, а мы с детьми также шли вокруг нашего дома, но 9-тажного и 13-ти подъездного, то есть по району, под этим длинным рядом окон шли, я помню, нес дочку на плечах, а сын шёл со свечками, с такими закрытыми, и мы шли, и как-то громко, ночью пели «Христос Воскресе из мертвых», и для детей это была тоже такая особенная радость, потому что когда бы их ещё ночью выпустили на прогулку по районам, а дома накрыли какой-то стол, и после этого сразу пришли, и вот у детей бывает такое, что в Новый год родители разрешают не ложиться долго, и дети собираются всю ночь, всю ночь тусить, ну и тусят аж до 12-15. А тут то же самое, но только весной, на Пасху можно было тоже не ложиться всю ночь, потому что Пасха — праздник, и тоже примерно до 12-20 тусили дети, так что год был особенный, да

А. Ананьев:

— Вообще, как удивительно, какие-то очень важные моменты в жизни ассоциируются с какими-то самыми непредсказуемыми мелодиями или ощущениями, или вкусами, или запахами, вот Кирочке сейчас вспомнилась мелодия из «Амели», сыгранная Костей, а мне вспомнилась боль в указательном пальце.

К. Мацан:

— Ты так на фортепиано играл активно?

А. Ананьев:

— Нет. Мы с Алечкой пошли на первую Пасху в храм великомученицы Татьяны в центре Москвы при МГУ, это была моя первая Пасха, я был в таком восторге от вот этого крестного хода, от вот этого хора, который поёт, от этих возгласов на входе в храм. Для меня это было такое чудо, и я помню, я озирался на машины, которые там стояли и ждали пока перекрытие снимут, потому что там же перекрывают в центре, чтобы этот крестный ход прошёл. И Алечка мне ещё говорит: «Саш, всё нормально, только крышку на свечке не трогай, она горячая! Она горячая!»

К. Мацан:

— Все проходят через эту инициацию.

К. Лаврентьева:

-Это как язык в детстве к железу прислонить.

А. Ананьев:

— Она мне предупреждала, да. И, конечно же, в какой-то момент я её открываю, кладу и говорю: «ауч!» И потом у меня всю службу болел палец, и это была какая то детская радость, вот у меня с тех пор вот это ощущение, отдающееся в спине почему-то вот этой вот боли, оно было радостное.

К. Мацан

— Наблюдая за тем, как мы с вами — я сейчас обращаюсь к Саше и Кире — смеёмся как лошади, я понимаю, почему зрители пишут, что мы не даём сказать слово гостям.

о. Константин:

— «Что-то он не смеётся», да?

К. Мацан

— Нет, отец Константин тоже смеётся. Как в вас отзывается всё услышанное?

о. Константин:

— Мне кажется, вот этот опыт, который у Киры был, он вообще уникальный, потому что когда мы к чему-то привыкаем, будь то Пасха, Рождество, любые наши какие-то богослужебные вот такие вещи, они не запоминаются. Как только что-то выходит из нормального состояния, мы это воспринимаем, с одной стороны, как вызов, с другой стороны, мне кажется, вот как раз это именно на всю жизнь и останется. Недавно с сыном, прямо на днях буквально, освящали поликлинику. Я всегда отказывался освящать такие вот большие здания...

К. Лаврентьева:

— Почему?

о. Константин:

— Ну, у меня был опыт — пиццерию попросили освятить, ну, потому что я не вижу смысла освещать пиццерию, говорю: мне кажется, там никаких религиозных собраний у вас не будет, ну, по крайней мере, я надеюсь, поэтому давайте, просто помолитесь. А всё-таки здесь как-то я согласился, вышли мы оттуда в 11-м часу ночи, то есть он давно должен был уже спать, шесть этажей. Я говорю: «Филипп, когда бы ещё такое вообще в твоей жизни было?» И в моей, наверное, жизни уже, наверное не будет. Поэтому вот эти пасхальные вещи, когда мы не можем попасть в храм, но мы всё равно со Христом, мне кажется, они предельно важны, потому что так было в древности, то есть люди не могли вот собираться, например, вместе, но они семейно продолжали это праздновать. В тот год, я помню, мы причащали и на улицах, и в лесу, я помню, исповедовал.

К. Мацан:

— В лесу?

о. Константин:

— В лесу, прямо в лесу. Два часа.

К. Мацан:

— А почему в лесу?

о. Константин:

— А потому что мы нигде не могли сесть или там пойти. Она соседка, и мы пошли прямо в соседний лес, шли, шли, прямо, она исповедовалась. Одну из прихожанок, я помню, на улице случайно встретил, она говорит: «Отец Константин, можно причаститься?» А у меня как раз Дары, мы с ней сели прямо вот на улице, чуть ли не около магазина, все ходят, смотрят, не поймут, в чём дело, что вообще происходит, но это было здорово, потому что ты выходишь за рамки вот этой, так скажем, «нормальности», и христианство превращается в миссию, потому что остальные все это видят, и люди, вот как ты сказал про этих мусульман, то есть для них это тоже не просто: «ну ладно, храм закрыт, придётся нам спать», а вы вышли, вы показали, вы осуществили, это, мне кажется, потрясающе.

К. Мацан:

— Мы вернёмся к этим светлым историям после небольшой паузы. Я напомню, сегодня, этим светлым пасхальным днём в студии Радио ВЕРА священник Константин Кокора, клирик храма Воздвижения креста Господня в Митине, моя дорогая коллега Кира Лаврентьева, Александр Ананьев и я, Константин Мацан, не переключайтесь.

К. Мацан

— «Светлые истории» на Радио ВЕРА продолжаем мы рассказывать этим светлым пасхальным вечером, и сегодня, конечно же, они посвящены Пасхе, Светлой седмице, всему самому радостному, и мы сегодня поэтому много шутим, смеемся и веселимся, ну так как-то по-доброму, мне кажется, веселимся. Дорогие друзья, если вам кажется, что мы где-то или я лично где-то перегибаю палку, то простите, пожалуйста, всё только от того, что хорошее настроение, вот и всё. Ну что, у нас сегодня в студии, я напоминаю, священник Константин Кокора, клирик Храма Воздвижения Креста Господня в Митине, мои дорогие коллеги Кира Лаврентьева, Александр Ананьев и я, Константин Мацан, и светлые истории, светлые наблюдения мы сегодня рассказываем и делимся всем самым прекрасным. Саша.

А. Ананьев:

— У меня сегодня будет неожиданная история, которая, как всегда, промыслительно и непредсказуемо, переплелась с мелодией из «Амели», сыгранной Костей на пианино в доме у Кирочки. Я вот сейчас предлагаю вам, друзья, так в голове её включить немножко, потому что она подойдёт для этой истории. А как хорошие фильмы бывает, знаете, рассказывают о какой-то одной истории, а потом режиссёр переносит нас с другого угла зрения и пересказывает эту историю сначала, но просто под другим углом, и она смотрится совершенно иначе. Я вот расскажу эту историю с двух углов, с одного и с другого, и эта история называется, если бы у неё было название, примерно так: «История, рассказанная Таней в кабаке на Монмартре поздним апрельским вечером».

К. Лаврентьева:

— Всё-таки Париж.

А. Ананьев:

— Конечно! Это были те времена, когда можно было купить билет вот по щелчку пальцев, относительно недорого, и вот тем же вечером улететь в Париж. А Париж, знаете, это такой довольно странный город, неспроста психологи даже придумали термин такого заболевания психического, который называется «Парижский синдром». «Парижский синдром» пошёл от японцев, которые, начитавшись о Париже и насмотревшись этих прекрасных чёрно-белых парижских фильмов и надышавшись ароматами парижских духов, они приезжают в Париж, видят всю эту грязь, полное несоответствие того представления, которое у них есть, тому, как реально обстоят дела, и они ходят по этому Парижу два-три дня, смотрят, ужасаются, потом идут в отель, начинают пить и болеть, потому что это вообще не тот Париж, который они так хотели и в который они приехали. Вот, и это называется «Парижский синдром».

К. Лаврентьева:

— Тебе это знакомо, Костя?

К. Мацан:

— У меня нет., у меня прямо противоположный «Парижский синдром», я потом про него расскажу.

А. Ананьев:

— Обязательно. У меня, наверное, не столько «Парижский синдром», сколько у меня всегда уходит время на то, чтобы найти общий язык с городом. Есть города, с которыми ты сразу как-то находишь общий язык, с Питером, например, я никак не могу найти общий язык. Я всё время туда приезжаю, и мне холодно-холодно-холодно, неприятно, грязно, как-то суетно, огромные проспекты, провода на крыше, объявления непристойного характера на каждом столбе и на каждой стене, но вот в последний мой приезд туда мы познакомились с замечательными людьми, с архитектурной фабрикой-мастерской «Керамархс», с людьми, которые создают прекрасные совершенно вещи, и вот мне в первый раз там стало тепло. И вот моя знакомая Таня рассказала историю того, как она подружилась с Парижем. История невероятная, при этом очень простая, ну, по крайней мере, под одним из углов. Она говорит: ей долгие-долгие годы... ещё раз подчеркну: эту историю, она рассказала мне в ту пору, когда я ещё был «трэвел-журналистом», и мы просто часто ездили с инспекцией по разным отелям, и вот вечером в Париже...

К. Мацан:

— Ты был трэвел-журналистом? А этого я не знал.

К. Лаврентьева:

— Но на самом деле это шок, Саша.

А. Ананьев:

— Было-было-было. Было. Вот, и...

К. Лаврентьева:

— Вот откуда ты так научился вкусно рассказывать о разных странах.

А. Ананьев:

— Она говорит: «Я долгое время не могла подружиться с Парижем, я была здесь восемь или девять раз, и всё мимо, всё не так, всё чужой какой-то город, я не могла понять вообще душу этого города, мне всегда здесь было неуютно, как-то суетно и с недоумением слушала какие-то восторженные рассказы о Париже, и пыталась найти этот Париж, но всё не могла. И тут однажды, в апреле, переживая страшную личную драму, мне было настолько плохо, что я поняла, что я просто не могу находиться в Москве физически, мне надо бежать, сломя голову и задыхаясь от горя». Это была личная драма, связанная с расставаниями, с предательством, ну, всё как всегда, всё как у всех. И она берёт в пятницу билет в Париж, в субботу вылетает в Париж, вечером в субботу она тихо заселяется в отель где-то между аббатством Сен-Дени и стадионом Стад-де-Франс, вот в любимом восемнадцатом округе. Ночью растерянно ходит в темноте по Парижу, потом ложится спать в этом отеле, а утром встаёт и идёт, она говорит: «Там есть такая центральная площадь, там храм наверху, ступеньки вот так вот спускаются вниз, и было как-то вот пасмурно и как-то тяжело так. И я села, на этих ступеньках сижу, и мне стало так жалко себя, стало так грустно, что я на этих ступеньках взяла и разрыдалась просто по-бабски, расплакалась. И дальше произошла невероятная штука, которая вот по щелчку пальцев помогла мне подружиться с Парижем: вдруг раздвигаются облака, луч света, в лучших традициях сценической постановки, и едет велосипедист — пожилой дядька, с бородой, в беретке, с шарфом, такой классический француз-парижанин лет шестидесяти. Он едет на велосипеде, и буквально за ним следует этот луч света, луч солнца, который пробился через тучу. И он, значит, дзынькнув этим велосипедным звонком, останавливается возле меня, смотрит на меня сверху вниз, опустив одну ногу с велосипеда, и говорит: «Девушка, а почему вы плачете?» Я вытираю сопли, вытираю слезы, и вдруг неожиданно, ну, вместо того, чтобы сказать ему, как это обычно мы в Москве говорим: «Мужчина, езжайте, а! Не ваше дело!» Она говорит: «Я тут неожиданно говорю ему, как есть». Я говорю: «Мне плохо, я совсем одна. Мне очень одиноко, у меня никого нет». На что этот прекрасный велосипедист поправляет свою беретку, улыбается и говорит: «Как это никого нет? У вас есть Париж!» Садится на велосипед и уезжает.

К. Лаврентьева:

— Потрясающе, да? Я думала, он скажет: «У вас есть я».

А. Ананьев:

— Так вот, внимание, это вот история, рассказанная под одним из углов, а вот теперь другая сторона, причем мне эту историю моя Танечка рассказала где-то лет 10 назад, пару лет назад я ее услышал, знаешь, вот я ее слушал 8 лет, и через 8 лет я ее услышал.

К. Мацан:

— Неужели от этого дядечки?

А. Ананьев:

— Нет.

К. Мацан:

-Было бы красиво.

А. Ананьев:

— Просто что произошло-то на самом деле? Для кого-то это был парижский старичок с небольшой бородой, с береткой, который что-то сказал и уехал. Апрель. Воскресенье. Париж. Луч света. За спиной храм в районе Сан-Дени, это базилика Сан-Дени. По описаниям очень похоже, ступеньки те же самые, все остальное то же самое. В базилике Сан-Дени покоятся мощь святого Дионисия, покровителя Парижа, так, на секундочку. И по описаниям ее — пожилой дядька с небольшой бородой, с береткой, с озорными глазами, и вот с этой фразой: «Как это никого нет? У вас есть... Париж». Дело в том, что Господь, Он же не пытается говорить с тобой на птичьем языке, который тебе не понятен, ну хоть чтобы ты его понял, да? А барышня, вот эта вот Таня, она абсолютно не ассоциирует себя ни с христианством, ни с Церковью, возможно, она крещена, мы этого не знаем, это остается за скобками, но Господу важна и она. И Он бы мог сказать ей: «Как это у тебя никого нет? У тебя есть Христос, у тебя есть Господь, Который тебя любит». Вот если бы старик сказал ей это, она бы сказала: «До свидания, мужчина». Но он подобрал другие слова, понятные ей. Он улыбнулся ей, посмотрел, сказал: «Как это никого нет? У тебя есть ...Париж». С этого мгновения она полюбила Париж. А вот теперь самое удивительное: моя Таня не говорит на французском, она не знает французского. И когда я спросил: «А как вы поняли-то друг друга?» Она сказала: «Ну, как то поняли». Вот как такое возможно?

К. Лаврентьева:

— Может, это все-таки святой был?

А. Ананьев

— Ну, определенно. Святой Дионисий, покровитель Парижа, базилика Сан-Дени, луч света, какие могут быть ещё варианты? Нет, конечно, если вы считаете, что это просто старик на велосипеде в Париже, для вас так оно и будет.

К. Лаврентьева:

— Потрясающе! Это ж надо...

К. Мацан:

— В этой истории очень круто именно эта деталь про велосипед и шарфик, потому что мы, православные, в общем-то, нас не удивишь историями про то, что в какой-то очень нужный момент появляется седой старичок и тебя выводит из леса, спасает от автомобильной аварии и так далее, но как-то всегда, видимо, в контексте, в котором мы находимся, этот старичок интуитивно напоминает Серафима Саровского, Сергея Радонежского, такой вот старичок...

К. Лаврентьева:

— ...понятный нам.

К. Мацан:

— А тут что меня в этой истории твоей поражает, вот ты о чём-то сказал — что Господь говорит с нами каждый раз на том языке, который сейчас уместен. Вообще-то, Господь не повторяется, и в том, что это вдруг даже как будто выбивается из наших шаблонов и ожиданий — это в каком-то смысле, скорее, признак того, что точно Господь говорит, потому что всегда вот Он на шаг впереди нас по определению и это так здорово, что вот так святой Дионисий является на этом велосипеде с этим шарфиком. Это такое правдоподобие подаёт эта история! Вот я сам говорю, понимаю, что говорю парадокс, но именно эта неправдоподобность явления святого придаёт этой истории правдоподобие.

А. Ананьев:

— Я не уверен, но у меня нет документально подтверждённых свидетельств, посадочных талонов там и всего остального, что это произошло именно в пасхальное воскресенье, но я почему-то верю в то, что это именно пасхальная история абсолютная.

К. Мацан:

— Апрель вообще очень парижский" месяц. Я помню, первый раз в жизни в Париже я был тоже в апреле, это вот весна уже начавшаяся такая, а там уже расцветшая и это что-то очень особенное, хотя, конечно, наши слушатели сейчас, наверное, нас порицают за то, как вкусно мы рассказываем о прекрасном парижском апреле.

К. Лаврентьева:

— Очень сложно, наверное, сейчас это слушать.

А. Ананьев:

— Да, на самом деле, неважно где, эта история могла произойти и в Сочи, и в Суздале, причём с огромной вероятностью она могла произойти в Суздале.

К. Лаврентьева:

— И происходила, да.

А. Ананьев:

— Мне тут кто-то из знакомых присылает сейчас, вот именно сейчас, фотографии из Кинешмы, говорят, это просто какая-то сказка здесь. Я абсолютно уверен в том, что если ты вот в каком-то состоянии отчаяния, безнадёги, поиска и веры в то, что ты найдёшь выход, поедешь в любой город и просто заплачешь где бы то ни было, Господь придёт, погладит по голове и скажет: «Подожди, ну, ты же не один».

К. Мацан:

— Отец Константин, а что вы об этом думаете?

о. Константин:

— Меня больше всего зацепила такая деталь, что она сказала правду. Мне кажется, если бы не было вот этого перекрестья, если бы она сказала: «всё-всё, хорошо, езжайте дальше», вот не было бы этой фразы. То есть, когда мы правдивы, когда мы честны, когда мы такие, какие мы есть перед Богом, перед святыми, перед другими людьми, перед собой — наверное, вот тогда это взаимодействие вот в этой простоте и обнаруживается. Помните, как Лука и Клеопа идут в Эммаус, и к ним присоединяется Спаситель Воскресший, они Его вообще не узнают, они говорят-говорят, там какой-то диалог, Он говорит: «Ну ладно, типа, Я пойду». Они говорят: «Нет, нет, нет, давай, говорят, Ты с нами вот преломи хлеб», вот это узнавание, когда вот они такие, какие есть, Он мог бы сказать: «слушайте, ладно, настолько такие вы, конечно, тугодумы, вы вообще ничего не понимаете, Я пошёл», он их всё равно как-то вот на свой уровень подтягивает. Ещё мне вспомнилась история с Нафанаилом, помните, когда Филипп говорит: «Нафанаил, иди, посмотри, там Мессия». И Нафанаил приходит, и Господь ему говорит одну фразу: «Я тебя видел под смоковницей», то есть, казалось бы, при чём здесь это? Это какое-то вообще неважное какое-то событие в жизни, зачем вот это в Евангелии отражать? А для него, для конкретного человека, это был переворот, и он сразу говорит: «Господь и Бог мой». Мне кажется, вот Господь рассыпает, знаете, как блёстки вот по нашей дороге, вот такие знаки Своего присутствия, и если мы вот решимся на это, если мы скажем себе: да, вот мне сейчас плохо, я не вижу смысла, потому что я думаю, Нафанаил там так и говорил под этой смоковницей что-то похожее: «Где Ты? Где вообще смысл жизни? Зачем дальше жить? Где тебя встретить?» и так далее, тогда вот Он сможет как-то нам помочь.

К. Мацан

— «Светлые истории» мы сегодня рассказываем на Радио ВЕРА, в этот светлый пасхальный вечер мы вспоминаем всё самое лучшее и приятное, что было связано с Пасхой, со Светлой седмицей, с этим переживанием радости, которая, уж в пасхальные дни так точно — основное чувство, я надеюсь, у христиан, которое хочется чувствовать и которые хочется переживать. Я вот так подумал, что, действительно, с одной стороны, любая история, рассказанная о радости веры — это история про Пасху, с другой стороны, трудно рассказать историю вот точно про Пасху, потому что они, вроде как, все о ней. У меня вот какой-то целый калейдоскоп разных наблюдений, как разные знакомые делились своими ощущениями и случаями на Пасху, я вот, например, помню, мне очень запомнилось, в одном интервью мой учитель — Юрий Павлович Вяземский, профессор МГИМО, которого наши слушатели, наверное, знают ещё и как ведущего программы «Умники и умницы», рассказывал о своей одной из первых Пасох, это было много лет назад, и это было не в России, а где-то за границей. Он, будучи уже человеком, пришедшим к вере осознанно, они с супругой были где-то за границей, кажется, в Европе вот в эти весенние дни, и пошли на Пасху в храм православный, может быть, это был храм Русской Зарубежной Церкви или приход Московского Патриархата за границей, это неважно, и когда на Пасху крестный ход пошёл вокруг храма, как это всегда бывает, кому-то нужно было остаться в храме, чтобы открыть изнутри дверь, когда процессия с крестным ходом придёт и постучится в эти врата, которые будут символизировать то, что камень от гроба отвален и там нет тела Христа, Он Воскрес. И вот кому-то нужно было остаться, и попросили Юрия Павловича остаться в храме, чтобы эту дверь открыть. И он остался, и тут, конечно, нужно знать Юрия Павловича, который писатель, который творческий, глубоко мыслящий человек и философ, который переживает свои, ну, не фантазии, а свои возможные миры как реальные, потому что он писатель. И вот он так, даже несколько стесняясь, об этом рассказывает, говорит, что «во мне была такая вот мысль, такое некое ощущение, что я в этот момент немножко в роли того ангела, который отваливает от гроба этот камень», это, конечно, фантазия, это не богословское утверждение, но вот человек так переживает свою первую Пасху, я подумал: как это, допустим, не похоже на то, что я привык чувствовать, ты же обычно привык идти в этом крестном ходе, а тут человек своей историей как будто с другого ракурса смотрит на ту же самую Пасху, и вот ещё одно переживание этой пасхальной радости, вот действительно оказаться в пустом гробе, где нет Христа, потому что Он воскрес, ну, вот так об этом пофантазировать — как интересно, какой необычный взгляд! Или другую я историю вспоминаю, вот нам очень добрая знакомая рассказывала такое переживание, я, правда, сейчас уже даже сомневаюсь, точно ли это было прямо связано с пасхальными днями, но почему я об этом вспомнил — чувство очень пасхальное. У неё умер папа, которого она очень любила, с которым она была в очень близких отношениях, и, по-моему, всё-таки это было вокруг пасхальных дней, и она делилась своими ощущениями, что где-то вот там рядом с Пасхой его похоронили, и на Пасху она настолько глубоко пережила, что смерти нет... И она рассказывает, что она вот вернулась с пасхальной службы, я это очень хорошо запомнил, как она рассказывала, говорит: «... и я сидела дома и читала молитвослов, потому что больше ничего делать даже не хотелось, вот никакое другое чтение, ничто другое сейчас не могло соответствовать тому уровню какого-то душевного запроса, который был тогда», и потом она уже, видимо, утром или днём вышла на улицу, и она рассказывала, что «мне хотелось вот к каждому подойти и говорить «смерти нет, смерти нет, и я это чувствую, переживаю так же реально, как то, что я сейчас вас вижу», вот это было настоящее пасхальное ощущение, и для неё это было связано с тем, что папа, отошедший ко Господу, не оставил её, он не брошен в бытии, он не вычеркнут из списков мироздания, он у Бога, и смерти нет, и это вот настоящее пасхальное ощущение, которое не ограничилось, в случае этой моей доброй знакомой, пределами храма или богослужения, а перетекло в жизнь и стало той самой пасхальной радостью, которая не отнимается, такая глубокая-глубокая. Я причём всё время вспоминаю вот эту историю, когда думаю о том, что такое переживание Пасхи, вот это реальное переживание, что смерти нет.

А. Ананьев:

— Сидеть дома и читать молитвослов — очень созвучное переживание тому, что мы не так давно с Алечкой обсуждали, моей женой, пожалуй, что впервые в этом году, ну или по крайней мере со временем у тебя появляется вот эта потребность на Пасху, вот под конец Страстной седмицы и на Пасху — быть дома, а не уезжать куда-то, где, как тебе кажется, тебя «поднакроет» сильнее и будет ярче, и отчётливее, и запомнится лучше, не туда, где тебя что-то развлечёт или отвлечёт, а туда, где тебя ничто не развлечёт и ничто не отвлечёт, именно вот дома, наш там любимый храм святителя Николая на Трёх Горах, куда мы можем добраться при выключенном свете, с завязанными глазами на ощупь, потому что мы знаем дорогу туда как не знаю что, именно вот эта потребность остаться дома со своими, в своём — это очень новое для меня ощущение, очень непривычное, может быть, это связано с тем, что весь мир как-то сейчас дрожит, трещит по швам и рассыпается, и всё, что было привычным и незыблемым, оказывается, в общем, уже в прошлом и недостижимом, может быть, в этом дело, а может быть, дело в том, что ты просто вырос, слэш-состарился, и тебе просто так привычней как-то.

К. Мацан:

— Я вот очень понимаю, о чём ты говоришь, хотя смотрю на это чуть-чуть с другой стороны, в том смысле, что я очень радуюсь, вот у нас в храме есть — это, конечно, я думаю, во многих храмах — эта замечательная традиция разговления после Пасхи, прямо здесь вот разбить яички одно об другое, съесть кусок кулича, запить чаем после длинной ночной службы, и это всё так здорово! Но я помню службы, дни пасхальные, когда вот мне этого не удавалось по каким-то причинам, и я после службы пасхальной просто ехал домой и ложился спать, и — Боже мой, вот какое это было счастье, вот эту вот радость тихую, пасхальную, на самом деле, внутри ликующую, вот как в ценном сосуде нести и не расплескать, и с ней дожить до утра, и в этом же состоянии, таком не тронутом ни шумом, ни суетой проснуться, и вот там, не знаю, выйти на кухню, встретить родных детей, и они, допустим, не были на ночной службе, ещё маленькие, они дома...И это вот, я вспоминаю, но это, конечно, такой пример сейчас, лихая параллель, но я помню, что где-то в одной книге прочитал, меня поразило, как говорят, что вот святые некоторые, они, когда причащались просто в обычный день, на обычной Литургии, многие из них, ну, не многие, кого-то из них можно было видеть бежащим сквозь толпу к себе в келью, чтобы ни с кем не говорить, ни о чём не общаться, вот эту радость донести и вот с ней побыть наедине. Я то, что ни разу не святой, тут даже было бы наивно эту оговорку делать, но мне кажется, какой-то отблеск мне понятен того, что хочется иногда вот этой уединённости пасхальной, и это ещё один штрих к тому, что мы говорим о пасхальной радости, которая бурная, которая ликующая, через край переливающаяся, и в той словесной избыточности, которая сегодня в программе из меня льётся, это тоже чувствуется, наверное, но есть и иной её аспект, вот этого нахождения с самим собой, и, конечно, на самом деле, не с самим собой, а с Богом, со Христом, Который вот в эту ночь, в этот день как-то каждому приоткрывается по-особенному, как-то обнимает, по голове гладит, и вот так не хочется с этим расставаться. Но вот как-то не случайно, как говорит твоя супруга, Саша: «Господь -великий режиссёр», и ты заговорил о Париже, у меня нет истории прекрасной, ещё одной парижской, но я не могу молчать, что-то называется, в этой ситуации, потому что у меня как раз-таки «парижского синдрома» нет вообще, я не могу сказать, что там было прямо десятки раз, но каждый раз, когда я оказывался в Париже, это было внутреннее ликование, этот город совершенно вот мною любимый, может, потому что в институте французский учил по семь пар в неделю.

А. Ананьев:

— Ты просто не очаровывался Парижем заочно, поэтому не разочаровывался лично.

К. Мацан:

— Знаешь, наоборот, я едва ли не каждый год перечитываю книжку Эрнеста Хемингуэя «Праздник, который всегда с тобой», о его юности в Париже, и как бы ни менялся с тех пор Париж, который сегодня уже совсем не Париж 20-х Хемингуэя, я всё равно приезжаю в этот Париж, в свой, в тот, по которому гулял Хемингуэй, и ничто меня в этом не разубедит, то есть я туда езжу. Знаешь, это была такая история, рассказывала нынешний министр культуры Ольга Любимова в одном интервью про её дедушку, который знаменитый переводчик «Дон Кихота» Сервантеса и Метерлинка — Николай Любимов, который никогда не бывал во франкоговорящих странах в жизни, потому что это был советский период его жизни, и когда он уже был, в общем-то, в возрасте, к нему пришли, сказали, что вот «Николай Михайлович, (по-моему, Михайлович он) мы хотели бы вам устроить поездку в Париж», и он, который ни разу не был в этой загранице, но перевёл десятки книг на французском языке, сказал: «Знаете, я не поеду, я там уже был, я там всё знаю». Вот, и последнее: книга Хемингуэя про Париж, называется «Праздник, который всегда с тобой», это прекраснейший русский перевод английского «Immovable feast», дословно «передвижной праздник», это английское выражение, которое касается праздников, таких как Пасха, которые в календаре двигаются. В английском оригинале у Хемингуэя название пасхальное — «Immovable feast». Так вот, дорогие друзья, мы заканчиваем наши «Светлые истории», и я хочу сказать, что Пасха — это праздник, который всегда с тобой.

К. Лаврентьева:

— У Кости Мацана есть замечательная книга, которая называется «Праздники, которые всегда с тобой», и на самом деле она невероятно согревающая. Это ни в коем случае не реклама, не лесть не подхалимаж, а искренняя, сердечная рекомендация, дорогие друзья, это действительно какое-то счастье читать Костины наблюдения, связанные с его Пасхами, поэтому обязательно читайте, покупайте и наслаждайтесь. Христос Воскресе!

К. Мацан:

— Воистину Воскресе! Сегодня в студии Светлого радио с вами были священник Константин Кокора, клирик храма Воздвижения Креста Господня в Митине, мои дорогие коллеги — Александр Ананьев и Кира Лаврентьева, я, Константин Мацан, со светлым праздником Пасхи мы вас поздравляем, Праздник праздников, Торжество торжеств, Праздник, который всегда с тобой, всегда с вами, дай Бог нам эту пасхальную радость подольше в сердце беречь. «Светлые истории» на Радио ВЕРА были сегодня с вами, мы обязательно продолжим делиться самыми светлыми историями через неделю в понедельник, также в шесть вечера на волнах Радио ВЕРА. Нас можно не только слушать, но и смотреть в аккаунте Радио ВЕРА во «Вконтакте». До свидания, дорогие друзья, Христос Воскресе!

Ведущие и гость вместе:

— Воистину Воскресе!

---

Все выпуски программы Светлые истории

• «Приход к вере и изменения в жизни в лучшую сторону»
• «Без Бога ни до порога»
• «История Савла»