«Памяти Ксении Александровны Семеновой». Ксения Коваленок

В нашей студии была главный врач медицинского центра «Милосердие» при Марфо-Мариинской обители Ксения Ковалёнок.

Разговор шел об истории создания медицинского центра в обители, о том, какую роль в этом сыграла известный врач Ксения Александровна Семенова, а также о выставке, посвященной памяти этой удивительной женщине, которая первая в Советском Союзе занялась лечением и реабилитацией детей с ДЦП.

---

К. Мацан 

– «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья. В студии Марина Борисова...  

А. Митрофанова 

– Константин Мацан. 

К. Мацан 

– Добрый вечер. У нас сегодня в гостях Ксения Коваленок, главный врач Марфо-Мариинского медицинского центра «Милосердие». Добрый вечер. 

К. Коваленок 

– Здравствуйте. 

К. Мацан 

– Поговорим мы о человеке сегодня, которого в медицинском мире, безусловно, знают и очень хорошо знают – как выдающегося врача, и ученого, и человека с огромным сердцем... 

А. Митрофанова 

– И филантропа. 

К. Мацан 

– Филантропа. А скажем так, для широкой публики мы расскажем, что Ксения Александровна Семенова – это человек, до которого в нашей медицине российской практически не занимались или вообще не занимались лечением ДЦП. То есть именно с ней связан тот процесс, который сегодня мы наблюдаем, что детей с этим диагнозом лечат, о них заботятся, они проходят курсы реабилитации, и им уделяется внимание. И то что мы сегодня об этом говорим – прямой результат работы Ксении Семеновой, которой исполняется 100 лет, 10 августа исполнилось 100 лет с ее рождения. И в этой связи в Марфо-Мариинской обители милосердия открыта выставка, посвященная этому великому человеку. Выставка эта продлится до 10 сентября, и мы всех, пользуясь случаем, приглашаем. А вот что это был за человек и чем ее наследие, безусловно, важно, живет сегодня, мы поговорим. 

А. Митрофанова 

– А вы знаете, Ксения, я сначала хотела бы обозначить какие-то вводные, самые важные. Если я правильно понимаю, ну фактически до последнего дня жизни Ксения Александровна – а в 2017 году, когда она скончалась, ей, получается, было 98 лет... 

К. Коваленок 

– Да. 

А. Митрофанова 

– То есть фактически до последнего дня жизни она принимала участие в деятельности Марфо-Мариинской обители, вела свои медицинские приемы, вела своих пациентов. А как это возможно? 

К. Коваленок 

– Ну приемы она вела, на самом деле, не до самого конца. Да, она приемы вела несколько лет, когда центр только отрылся, первых там три-четыре года. Центр существует с 2010 года, то есть лицензию мы получили в 2009-м, а прием детей начали с 2010 года. И вот тогда Ксения Александровна очень активно там принимала участие. 

А. Митрофанова 

– То есть ей было 90 на тот момент, 91 год. 

К. Коваленок 

– Да где-то так. И она была на самом деле удивительно активным человеком, хочу сказать. То есть ни в коем случае даже не показывала, что ей что-то там со здоровьем у нее плохо, или что-то мешает, или ей трудно вот как-то добираться до нас, или трудно прием вести. Ни в коем случае никогда этого не было видно. Только когда мы уже близко познакомились достаточно, я стала бывать у нее дома, я поняла, что это, знаете, такая как вот сосредоточенность: то есть ей надо было собраться с силами, взять палку, выпрямить спину, и вот она пошла. Как артист выходит на сцену, знаете, а потом падает после того, когда занавес закрывается – также делала она. То есть это было удивительно. Потому что она приходила домой, просто падала практически без чувств действительно. Но она держала марку вот действительно до последнего. Вот просто до последнего. Приемы перестала вести по той причине, что уже со зрением был очень плохо у нее на самом деле. И это ее очень сильно огорчало, конечно, она пыталась даже лечить глаза, но как-то все не очень получалось у нее. 

А. Митрофанова 

– Ну в 98 лет это, в общем-то, не удивительно.  

К. Коваленок 

– Да, и поэтому она занималась больше научной работой. То есть она в это время сидела дома, занималась научной работой. И мало того, она еще готовила открытие, еще один центр, который, к сожалению, еще не открылся, но вот она до последнего занималась, ходила по кабинетам, добивалась того, чтобы открыли еще один центр реабилитации. А с нами она общалась в основном, то есть мы к ней приезжали домой, обсуждали какие-то вопросы нашего учреждения, привозили к ней для знакомства тех людей, которых мы новых там, допустим, брали в учреждение. Вот наша заведующая, когда сменилась, мы к ней привозили, обсуждали. Она ее собеседовала, можно сказать, там общалась с ней. То есть это, конечно, было до последнего. И вот совершенно светлая голова, и думающий человек, вот удивительно, конечно. Мне кажется, оттого что она никогда не думала о себе больше, то есть ее голова и мысли всегда были заняты другими людьми, и поэтому она не позволяла себе расслабляться, там как-то заболевать, там забывать что-то. Конечно, удивительно было с ней общаться. 

К. Мацан 

– А могли бы вы для нас прояснить, скажем так, контекст эпохи и контекст ее деятельности. Вот до нее что, в СССР не лечили диагноз ДЦП, что с детьми тогда происходило? 

К. Коваленок 

– Считалось что это дети психически больные, они были в психиатрических клиниках, находились. А обычно от них отказывались родители, они находились или в интернатах или в психиатрических больницах. Собственно в такой больнице Ксения Александровна и увидела такого ребенка. Она никогда их раньше не видела. На улицах они не ходили, инвалидов тогда у нас в СССР не было – соответственно либо они в закрытых учреждениях находились, либо в психиатрических клиниках, которые тоже были достаточно закрытыми.  

А. Митрофанова 

– Но тут, извините, надо поправку все-таки, на ветер сделать. Инвалидов в СССР не было – они были, конечно, как и в любой стране, во все времена... 

К. Коваленок 

– Ну так считалось. 

К. Мацан 

– Официально считалось, что их нет. 

А. Митрофанова 

– Просто их изолировали из общественной жизни. Они не должны были выходить на улицу, попадаться на глаза... 

К. Коваленок 

– Ну вот их никто не видел. 

А. Митрофанова 

– Да, потому что таким образом они портили, ну как сказать, наносили урон, видимо, я не знаю, престижу... 

К. Мацан 

– Облику успешного, радостного, счастливого советского государства.  

А. Митрофанова 

– Счастливого советского настоящего. 

К. Мацан 

– А это было еще до войны, да? 

К. Коваленок 

– Нет, это уже было после войны, в Симферополе, когда они с мужем там, ее мужа пригласили работать на кафедру в Симферополь, а он был психиатром как раз, да. И вот когда он работал там, на этой кафедре, она там ему тоже помогала, тоже работала вместе с ним. В стационаре она увидела маму этого ребенка, с ребенком на руках, которая пыталась его кормить. Она держала его руки и пыталась как-то покормить такого ребенка. Глаза этой мамы, и вообще в принципе то, что вот она увидела, это зрелище для нее, просто очень сильно ее потрясло. Она сказала, что она не могла пройти мимо, конечно, к ней подошла, стала разговаривать, поняла весь ужас положения, то есть да, ребенка считали психически больным, потому что он не мог говорить, не мог двигаться, и это такой был изолированный от общества, соответственно. Но мама-то его очень любила. Вот эта материнская любовь, и Ксения Александровна в принципе очень тоже любила детей, всегда хотела иметь много детей, но так жизнь сложилась, что она не имела, она имела детей, в основном, а своих клиниках и поэтому она к ним относилась, как к родным практически детям. И эта боль передалась ей, и она сказала, что вот просто схватилась за этого ребенка и сказала: дайте, я буду им заниматься. 

К. Мацан 

– Как невролог. 

К. Коваленок 

– Ну как невролог, как врач именно заниматься, разобраться вообще, что это такое. Она хотела понять прежде всего, что это за болезнь такая. Потому что в глазах этого ребенка она увидела интеллект, то есть она поняла, что он не психически больной, что какая-то другая тут причина того, что вот он обездвижен и не может говорить. И она стала очень прицельно, прямо действительно с научной точки зрения разбираться с этим заболеванием. А когда она уже переехала в Москву, она смогла вот на кафедре Сербского, опять же только институт Сербского согласился заниматься, отдать там часть кафедры своей, да, для того чтобы Семенова могла, как научный сотрудник, разбирать это заболевание. И вот маленькая кафедра и 68-я больница детская, вот оттуда началось такое развитие и занятие с этими детьми. 

А. Митрофанова 

– Это какое время, какой период? 

К. Коваленок 

– Это все уже 50-е где-то годы. А уже только в 80-х открылась больница, к сожалению, так достаточно... 

А. Митрофанова 

– Профильная. 

К. Коваленок 

– Профильная, ее такое детище, стационар огромный, который, она просто там жила и спала в этой на этой стройке. Она сделала уникальную вещь – больница, которую она построила, вообще ни в какие рамки тогда больничные... То есть она сделала огромные коридоры, она выбивала каждый сантиметр для этого здания практически. Потому что нужны были коридоры, чтобы разъехались коляски, нужны были бассейны для разных возрастов детей. И она все вот это смогла реализовать в советские годы, когда на это не выделялись деньги, когда вообще никто ну как бы об инвалидах так не думал. Потому что это инвалиды, и все говорили: зачем на них тратить такие деньги? зачем им такая больница? И Ксения Александровна просто вот билась-билась и все-таки добилась до того, что выделили. Мало того, ей выделили валюту на закупку оборудования, что в то время было вообще тоже нонсенс.  

А. Митрофанова 

– Это в 80-е? 

К. Коваленок 

– Да, это уже после вот Олимпиады уже, когда нужно было открывать уже учреждение, а Косыгин подписал бумагу на выдачу ей валюты. Все были в шоке, потому что на самом деле до нее никому этого не удавалось сделать. И она как раз рассказывала, что когда она с этой бумажкой зашла, стала говорить, а когда вышла уже с подписанным документом, просто потеряла сознание. Потому что на самом деле это было очень страшно, и вообще она думала, что, конечно же, навряд ли кто-то что-то подпишет. И от такого стресса она просто потеряла даже сознание, от того что ей это просто удалось сделать вообще.  

А. Митрофанова 

– Ну а она, вы говорите, что у нее со здоровьем было хорошо, потому что она не циклилась на себе и все время... 

К. Коваленок 

– Нет, со здоровьем у нее было как раз очень плохо. На самом деле она туберкулезом болела еще с блокады, то есть еще со времен... 

А. Митрофанова 

– Господи, помилуй! 

К. Коваленок 

– Да, когда она пережила блокаду Ленинграда, там вот она уже заболела туберкулезом, и уже на фронт она ушла с туберкулезом на самом деле. Ну если говорить с самого начала, то действительно Ксения Александровна вот с 4-го курса института, получается, жила в блокадном Ленинграде. Всех мальчиков, она сказала, тогда посадили на пароход и отправили на фронт. Но корабль этот прямо взорвали на их глазах – девочки стояли на пристани, провожали. И все эти мальчики-студенты погибли, к сожалению. Девочки, оставшиеся в Ленинграде, должны были ходить по квартирам как врачи, осматривать там детей и взрослых, какие-то ставить заключения как раз о том, если умирали люди какие-то. И эти ужасы, конечно, она тоже рассказывала. Даже не знаю, стоит ли пересказывать все это, потому что, конечно, страшно. И все преступления, которые даже с нашей точки зрения как преступлении тогда считались, она конечно, тоже оправдывала тем, что пережить голод это очень страшно. То есть вообще мало кто может его действительно пережить безболезненно для сознания. То есть там люди в помешательстве делали какие-то страшные вещи. И ну как бы она, как врач, всегда их защищала при всем при этом, то есть не доносила там, не говорила никому, властям.  

А. Митрофанова 

– Ну скажем так, не дай Бог кому-нибудь оказаться на их месте и попытаться понять или что-то вот, знаете, как-то иначе поступать в такой ситуации, чтобы вот проверить просто себя на прочность. 

К. Коваленок 

– Ну да. 

А. Митрофанова 

– Это не дай Бог. Это понятно. 

К. Коваленок 

– Ну во время блокады у нее мало того, получается, мама уже сидела в тюрьме, она была репрессирована. Родители у нее были оба докторами, то есть и мама и папа были врачи. А брат сидел в тюрьме, правда, по такому хулиганскому какому-то, совсем такому делу небольшому. А маму посадили уже по статье 58-й, как врага народа. И собственно говоря, из-за этого в блокадном Ленинграде их должны были выслать, когда как раз очищали город от неблагополучных, так скажем, людей, неблагонадежных. Ее обязали прийти на вокзал и чтобы с целью их отправить в какой-то лагерь. А она, папа у нее уже тогда болел тяжело, не ходил, то есть она взяла его, взгромоздила на санки и кое-как, за три дня, кажется, она говорила, добралась до вокзала. Потому что если она бы опоздала, их просто пришли бы и расстреляли, ну там просто зачистка была тогда города. И она, такая худенькая, маленькая девочка, больная, обессиленная практически, да, дотащила своего папу до этого вокзала. Она рассчитала, сколько ей придется идти, и вот как-то за несколько дней она как-то до него дошла. И потом уже в вагоне она...  

А. Митрофанова 

– А где она ночевала? Нет, не ночевала. 

К. Коваленок 

– Ну знаете, я как подробности уже сейчас так вот опять же просто по ее воспоминаниям. Я вот помню, что она очень долго шла, может быть, ей это казалось, что несколько дней. А ей казалось, что она шла очень долго, что она прямо очень долго шла. Она, конечно, может быть, так точно даже не может сказать деревню, в которую потом их привезли. То есть она какие-то вещи забывала, оттого что ну сложно все запомнить в таком состоянии, да, в тяжелом. Наверное, ей казалось, что это было очень долго. Может быть, это было близко, не знаю. Но она сказала, что она шла очень долго. И действительно с передышками, потому что везти папу ей было очень тяжело, на этих санках тащить. Потом ее сделали старшей по вагону, в который их загрузили, и она ежедневно там на станциях выносила трупы из этого вагона, опять же умерших уже людей.  

А. Митрофанова 

– А это сколько ей лет-то в этот момент? 

К. Коваленок 

– Она только окончила 4-й курс института, 20 там с небольшим где-то, 21 кажется. Потому что в 24 она уже была на фронте. И, в общем, в результате ее спасло опять же чудо какое-то. Потому что на какой-то из пересыльных станций, когда папе совсем стало плохо, она поняла, что он просто не доедет до лагеря. Она попросила дрожащим голосом у военного, который держал их документы у себя там, да. То есть она подошла к нему и сказала: папа умирает, пожалуйста, отпустите. Мы уедем, и больше нас никогда не найдете. И это человек (она опять же говорила, что ей все время попадались какие-то удивительные люди на пути), что этот человек, рискуя своей жизнью, он говорит: у меня нет руки, ноги, я с фронта пришел. Смотрел на эту девочку там, на доктора, и сказал: ладно, пускай меня там расстреляют, но я тебя отпускаю. Он отдал документы, и она с папой опять же, потихонечку его увезла в другую совсем сторону, ну то есть в глухую какую-то деревню. Название, по-моему, даже не помнила этой деревни. И там чудом их нашла потом мама, которая уже как раз, ее выпустили из тюрьмы. И она тогда после этого смогла уехать на фронт. Но до этого, правда, она еще поработала в концлагере врачом. Совсем, правда, недолго. Потому что ну ее заставили опять там поработать, надо же было подписывать бумаги... 

К. Мацан 

– Ну в советском лагере. 

К. Коваленок 

– В советском, ну там где были да, ГУЛАГ какой-то очередной там, где как раз нужно было подписывать заключенным бумаги о выходе на работу. Она сказала, был мороз 50 градусов, я на них посмотрела, на этих заключенных, поняла, что это просто на смерть их послать. И она отказалась подписывать эти бумажки. И ей там, конечно, говорят: вообще вы понимаете, что вы делаете? Вас просто, вы сейчас к ним же сядете, туда же. И она говорит, я тогда просто заплакала от бессилия. Ну они, видно, посмотрели на нее, что такая маленькая, худенькая, рыдает. Ну как-то не знаю, ну может быть, сжалились, сложно сказать, и отправили на фронт. В общем, короче, она в 42-м году, получается, уже поехала на фронт, строить «вошебойки» – это такие вагоны, в которых обрабатывалась от вшей одежда. Такие были пункты, где обработка шла этой одежды. И она уже с этих пунктов потом ее перевели врачом на Украинский фронт. И там уже, на Украинском фронте, она уже как врач делала очень сложные операции, начала делать. То есть сначала была ассистентом, а потом была уже нейрохирургом. Тоже рассказывала, конечно, удивительные вещи. Там, собственно, познакомилась со своим мужем, психиатром. И познакомились тоже очень интересно. Вот война там, ужасы, там кровь, в общем, боль. Была весна. Она говорит, я захожу в там в кабинет, и сидит мужчина, который нюхает сирень. И она говорит, вдруг я подумала, что неужели еще есть в этом ужасе, в этом кошмаре еще один человек, который тоже любит сирень? Потому что она тоже очень сирень любила. И это ее так впечатлило, что вот они как бы после этого поженились практически очень быстро. С тех пор она стала Семеновой. И уже как бы очень, действительно, он очень ее поддерживал. Такой был замечательный человек, очень добрый и который терпел все что там, все какие-то невзгоды. М ним было очень удобно жить: суп есть – суп ест. Очень был неприхотливый муж такой у нее. 

К. Мацан 

– Ксения Коваленок, главный врач Марфо-Мариинского медицинского центра «Милосердие», сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». Мы говорим о выдающемся враче, и филантропе, и человеке огромного сердца, Ксении Александровне Семеновой, благодаря которой в нашей стране начали и продолжают заниматься помощью медицинской людям с ДЦП. 

А. Митрофанова 

– Ксения, а вот Ксения Александровна фактически современница ведь другого выдающегося врача, святители Луки Войно-Ясенецкого. Они были знакомы? Или она, может быть, что-то слышала о нем? 

К. Коваленок 

– Нет, она ничего не рассказывала о нем, они не пересекались. Видно, разная деятельность была. Потому что все-таки она не хирург, она была невролог и работала больше с психиатрией в это время, в других стационарах совсем. 

А. Митрофанова 

– Просто вы сказали, что она на фронте делала сложные операции, и у меня первая ассоциация, которая возникает, это...  

К. Коваленок 

– Ну если бы они пересеклись на фронте, наверное, они бы, конечно, подружились, я думаю. Потому что она действительно очень такой светлый человек была, ее там за это и ценили. И опять же она добивалась там очень много для больных, для раненых. И по этой причине, я думаю, у нее нет наград, потому что она все время лезла напролом, ругалась, ну не ругалась, а требовала там, может быть, от командования каких-то поблажек. И ее, конечно, там терпели, в лагерь не посылали, опять же, может быть, потому что врачей мало было. Ну и наград ей собственно на фронте, к сожалению, никаких не вручили. 

А. Митрофанова 

– Ну ее награды ее потом нашли. У нее же есть, например, орден от Святейшего Патриарха Алексия, если я правильно помню, да? 

К. Коваленок 

– Да. 

А. Митрофанова 

– Это дорогого стоит. То есть ну да, во время войны... 

К. Коваленок 

– Ну странно, что не наградили. Человек, понятно, что опять же у нее репрессированы родители были, то есть и она сама была, собственно... 

А. Митрофанова 

– Она дочь врагов народа.  

К. Коваленок 

– Она сама была осуждена и должна была в лагерь попасть вместе с папой. Поэтому, конечно, то что она просто была жива, вообще это было чудо, то что она не была в лагере, это уже была награда, конечно. 

А. Митрофанова 

– Я же так понимаю, что из лагеря ее же мобилизовали. Именно это в каком-то смысле и спасло ее...  

К. Коваленок 

– Ну да. 

А. Митрофанова 

– Великая Отечественная война парадоксально совершенно, немыслимым образом, стала для нее спасением от смерти в советском концлагере. 

К. Коваленок 

– Ну да так получилось. Ну наверное, такие люди, как она, все-таки Господь устраивает их судьбу, так чтобы они, наверное, могли помогать другим, имели такую возможность, как-то Господь так устраивает. 

К. Мацан 

– А расскажите еще о ее достижениях научных. Вот вы до эфира упомянули то что она изобрела – сейчас очень, как я понял, скажу грубо, – ну костюм... 

К. Коваленок 

– Нагрузочный, да. 

К. Мацан 

– Для реабилитации. 

К. Коваленок 

– Она его не изобрела, она его переняла, так скажем. 

А. Митрофанова 

– И адаптировала. 

К. Коваленок 

– И адаптировала. 

К. Мацан 

– Вы так сказали, это всем известно. На самом деле, я думаю, широкому слушателю вообще и мне это, допустим, тоже до программы не было известно. 

К. Коваленок 

– Да, она совершенно случайно узнала как бы об этом костюме космонавтов. То есть космонавты возвращались из космоса обездвиженные практически, потому что там не было нагрузки земного притяжения. И тогда вот ученые...  

А. Митрофанова 

– Там атрофия мышц наступает, естественно.  

К. Коваленок 

– И ученые разработали такой костюм для них, с нагрузочными такими резинками, которые нагружают мышцы. И Ксения Александровна увидела и просто подумала, она говорит, я вообще как бы прямо ну просто попробовала его. Она говорит, ей дали на руки этот костюм, и она просто попробовала. 

А. Митрофанова 

– Костюм «Пингвин» называется. 

К. Коваленок 

– Да, он назывался, ну и сейчас, наверное, так называется, костюм «Пингвина» действительно. Она его опробовала, и когда увидела что есть результат, то есть научные сотрудники все время записывали данные там, и действительно увидела результат совершенно явный, то что там человек, который его носил, он действительно стал ходить. И это прямо ее поразило, и она тут же стала заниматься разработкой уже для детей всего этого, этого костюма нагрузочного. Там немножко модифицировали они его, сейчас называется «Адели» костюм, и сейчас там уже еще несколько типов есть, то есть костюмов сейчас уже много разных подвидов. Но изначально, конечно, это была идея Ксении Александровны – забрать его и приспособить для детей. И это известная вещь во всем мире, то есть теперь пользуются этими нагрузочными костюмами с разными названиями – «Гравитон», «Гравистат», вот «Адели». И, в общем, несколько названий еще есть. 

А. Митрофанова 

– То есть это эффективная получилась терапия.  

К. Коваленок 

– Эффективная методика нагрузки мышц, да. Вот сейчас до сих пор во многих центрах это все применяется. 

А. Митрофанова 

– Ну опять же мы с вами до эфира немного об этом поговорили, но хочется чтобы и слушатели наши тоже узнали. Ксения Александровна, она, ну простите, вот на такой абсолютный Гагарин, да, совершивший прорыв? Либо, скажем, там где-нибудь в Европе или в Америке параллельно велись разработки в помощь деткам с ДЦП, и каким образом это все сочетается? 

К. Коваленок 

– Ну как медик она вообще единственная, кто сделал соединение всего. В ее больнице соединились все специалисты на самом деле, такой комплексный подход получился. Потому что она поняла, что у детей проблема с речью, проблема с движением, проблема там с едой может быть. То есть она объединила в одном учреждении не объединяемые какие-то вещи: и медицину, и педагогику, и психологию, и психиатрию, ну и все, и логопедию. То есть у нее в учреждении работали специалисты, вообще не медики даже. И вот это, я считаю, уникальная вещь, конечно, совершенно. Потому что соединить в одном медицинском учреждении немедицинских даже сотрудников – вот это была вообще уникальная такая задача какая-то. И всех вместе она их обучала, она рассказывала им с научной точки зрения, что такой ДЦП. Ни один логопед просто так не допускался до работы с детьми, пока он не изучит все методы там, все подходы к этим детям. И такого в принципе больше нигде не было точно. Потому что за рубежом есть, конечно же, методы, естественно, тоже реабилитации там, и физические терапевты, есть методы, опять же там после войны там, Бобаты семья, тоже создавала систему свою реабилитации детей. И вообще несколько там, понятно, что во всех странах таких прогрессивных, и в Европе этим занимались. Но занимались как бы узкой каждой темой, кто что мог. То есть инструктора ЛФК, они пытались как бы вот именно – ну физические терапевты на Западе, там не инструкторы ЛФК, а физические терапевты – люди, которые занимаются движением, они занимались узко движением, например, то есть они изучали двигательные какие-то функции детей. А здесь, получается, у Ксении Александровны в центре сочеталось все: там и педагогика, и вот двигательная активность, и всякие медицинские методы там, то есть все вот в одном месте, в общем, было. И в этом, конечно, была уникальность. И бассейн у нее, и костюмы вот эти все она применяла. 

А. Митрофанова 

– А больница, она по сей день существует и функционирует? 

К. Коваленок 

– Да, сейчас больница называется Научно-практический центр, и в принципе она до сих пор существует. Ну единственное, что в 90-е годы было время такое разрухи серьезной у нас в стране, это коснулось медицины очень серьезно. Ксения Александровна перестала там быть руководителем. И она пришла в такое запустение, конечно, больница. Не знаю, сколько понадобится времени, чтобы нашлись люди, которые действительно по-настоящему сейчас сделают ее опять прорывной, допустим, да, и на таком же уровне, на каком в 80-е эта больница была тогда у нас в мировом сообществе. 

К. Мацан 

– А что привело Ксению Александровну в Марфо-Мариинскую обитель милосердия, вот к созданию центра, которым вы сейчас руководите? 

К. Коваленок 

– Ну вот именно в то время как раз вот кроме больницы ничего не было, реабилитацией мало кто занимался действительно там, в 2010 году центров практически государственных не было. И у Ксении Александровны все ее методики остались и там ученики были, и она все думала, где бы еще применить это. То есть она пыталась распространить какие-то свои знания, все что у нее еще есть, накопленное. И таким образом, вот когда освободилось здание после реконструкции Марфо-Мариинской обители, было принято решение, что в этом здании будет медицинское учреждение какое-то, которое сейчас необходимо. Дальше, в принципе Елизавета Федоровна создавала там то что необходимо людям, то чего нету, может быть, да, так же и здесь, то есть по этому принципу пошли. Центров реабилитации тогда не было, решили сделать такой центр реабилитации. И Ксения Александровна лично создавала его, то есть она прямо своих учеников туда привезла. Они оснащение выбирали, они там и она всех, каждого собеседовала, каждого там логопеда, всех специалистов, заведующая была ее ученица, там врач-невролог у нас тоже ученик Ксении Александровны. И она лично вела приемы там детей сама тоже. И плюс она добилась финансирования, что тоже немаловажно на самом деле. Потому что она как бы еще через Департамент соцзащиты, да, вот добилась софинансирования на это учреждение. 

К. Мацан 

– Ксения Коваленок, главный врач Марфо-Мариинского медицинского центра «Милосердие», сегодня проводит с нами «Светлый вечер». Мы говорим о выдающемся враче Ксении Семеновой, чье 100-летие отмечаем мы в эти дни, 10 августа ей исполнилось 100 лет. И была открыта выставка в Марфо-Мариинской обители, посвященная памяти Ксении Семеновой. Выставка продлится, напомню, до 10 сентября в Марфо-Мариинской обители милосердия. А мы продолжим разговор после небольшой паузы. 

А. Митрофанова 

– Еще раз добрый «Светлый вечер», дорогие слушатели. Константин Мацан, я Алла Митрофанова. И напоминаю, что в гостях у нас сегодня Ксения Коваленок, главный врач Марфо-Мариинского медицинского центра «Милосердие». И мы говорим об удивительном человеке, враче, женщине, которая совершила, наверное, один из грандиознейших прорывов в медицине – не только в Советском Союзе, но и вообще во всем мире она стала первой, кто системно начал подходить к лечению детей с церебральным параличом. И вот до начала 80-х годов, когда собственно она начала свои разработки, методики активно внедрять, такого комплексного подхода не было. А в СССР детки с таким диагнозом, их не лечили, их путь был в психоневрологические интернаты. Ну либо же родители оставались один на один со своей бедой, если им хватало мужества и вот любви такой, да, чтобы нет-нет мы ребенка не отдадим, он будет с нами. Но, конечно же, когда у ребенка такие сложности, медицинская помощь здесь необходима. Вот до начала 80-х годов, получается, у родителей такой поддержки не было. А потом она появилась в лице Ксении Александровны Семеновой и ее революционных разработок. И вообще, конечно, это удивительно. Потому что и к тому моменту, вот если так посчитать, сколько ей лет, она, получается, 1919 года рождения, то есть она уже не юная барышня, а при этом сил у нее хватает на то, чтобы не только пробить эту больницу, да, добиться финансирования, вот внедрить все эти системы, но и вести еще активнейший прием пациентов и воспитывать своих учеников. То есть тех последователей, которые тоже принимают участие в реабилитации таких детей. Вот это все как? 

К. Коваленок 

– Ну вот сила в немощи совершается, наверное, это прямо про нее. Потому что она действительно была худенькая, болеющая туберкулезом, у нее легкое оперированное было, и ранена на войне. И вот этот вроде бы очень хрупкий, такой маленький человек вот смог добиться такого. Наверное, потому что только любовью это все совершается, не какими-то... Ну единственное, что она говорила, здесь звания, может быть, помогают. Она профессором стала исключительно для того, чтобы можно было открывать двери каких-то чиновников, может быть, добиваться там каких-то вещей. И мне сказала на собеседовании первичном, когда я только пришла в это учреждение, в наше, Марфо-Мариинский медицинский центр. На собеседовании она сказала: вот теперь очень хорошо, Ксенечка, вы будете здесь работать. Значит, вы должны стать неврологом и профессором, я вам помогу. Ну а я на самом деле, конечно, была в шоке. Потому что я педиатр по образованию, и так круто свою жизнь не хотела менять, совсем уж прям. 

К. Мацан 

– Но поменяли? 

К. Коваленок 

– Ну как бы да, я, конечно, главный врач, но все-таки я не врач, я не занимаюсь прямо сама лично детьми, просто я руковожу и больше занимаюсь паллиативной службой. Потому что я педиатр по образованию. Но я как бы, конечно, за это время очень много всего увидела, услышала, я, понятно, принимаю активное участие во всем, что у нас происходит. Но Ксения Александровна прям вот так как бы сказала, причем так настойчиво. Но на этом собеседовании присутствовал владыка Пантелеимон, который пригласил меня опять же на эту работу. Посмотрел на меня, говорит: нет, не надо ей профессором быть, пускай она так пока поработает. И Ксения Александровна, вот что самое меня тоже поразило, послушалась. То есть прямо как-то очень сразу так сказала: ну хорошо, ладно там, ну посмотрим, как у вас будет. Но это тяжело будет, очень тяжело, без званий будет тяжело. 

А. Митрофанова 

– Интересно. Обычно люди с такой силой духа, им сложно слушаться. 

К. Коваленок 

– Ой, она как раз очень была в этом плане, да, удивительный человек, ну я говорю, потому что очень любящий, наверное. И конечно, она очень уважала вот и владыку, и матушку очень нашу любила, и вообще людей таких духовных, она как-то, для нее это был какой-то прямо такой тоже мир удивительный. Она в нем мало была, потому что советское время, понятное дело, там Церкви, в общем-то, не было. Только когда она была маленькая, бабушка водила в храм, и после этого, конечно, очень долго безверие какое-то было, существовало. Но любовь она все это время хранила в себе. И такие люди любящие, они, конечно, не могут остаться без храма, в любом возрасте, наверное, придут. И вот она в конце жизни, конечно, уже была таким все-таки очень верующим человеком, регулярно исповедовалась. Причем все равно не прощала себе грехи. Она говорила каждый раз, что вот почему я исповедуюсь, а грехи простить себе не могу, да что же такое, не могу простить и все. То есть себя она мало прощала, но зато прощала всех вокруг на самом деле. Никогда не видела ни в ком никаких вот каких-то плохих черт. Даже если видела, то прощала сразу. Потому что сколько мы ей говорили: Ксения Александровна, ну вами пользуются, ну посмотрите, ну это такой мошенник, зачем вы с ним общаетесь? Она говорит: ну да, ну вы знаете, но он такой несчастный. И после этого у нас все аргументы наши пропадали, и мы говорили: ну как же... Ну она говорит: вот он такой несчастный, мне его жалко, я все равно буду ему помогать. Все равно буду делать то, что меня просят, насколько могу. В общем, удивительная такая конечно способность, это врожденное что-то такое, то есть помощь людям врожденная у нее была. И понятно, что когда потом уже она к вере пришла, ей, конечно, стало легче и понятней, может быть, этот мир более понятный стал. И она понимала, что она пойдет отсюда в другой мир, где ее ждут ее близкие замечательные люди, которых она тоже очень любит. И поэтому и уход был такой тоже тихий, спокойный как-то и светлый. И даже сейчас, в принципе, мы с ней общаемся как-то, то есть все равно какая-то связь остается. 

К. Мацан 

– Как раз хотел спросить: а как ее присутствие ощущается теперь, когда ее нет, в работе центра? Какие традиции хранятся, вот ей заложенные, в каких ситуациях вы вспоминаете: вот она бы сделала так, я тоже так сделаю. 

К. Коваленок 

– Ну вот я все время пытаюсь как бы, да, пытаюсь, конечно, насколько это получается, брать с нее пример. Потому что как раз вот не отказывать, да, ну по крайней мере, что-то сделать для этой семьи, разобраться очень подробно в каждом случае. То есть не просто там отказать, даже если мы что-то не можем сам помочь, но куда-то направить, помочь чем-то другим. Если мы не можем помочь своей работой, да, то чем-то еще помочь семье. Это то что вот как раз она делала. Ну плюс она всем, на самом деле, на приеме раздавала свой личный телефон. Ну это, конечно, тоже было удивительно, но она сидела и всем подряд раздавала его. Я говорю: Ксения Александровна, ну как же вы потом с ними вообще, они же все вам звонят? Она говорит: ну да, мне звонят, ну если они звонят, значит, им нужно, как же я могу запретить им звонить. И если даже я с ними просто поговорю, ну может быть... Ну она как бы, у нее звание, конечно, было, она была все-таки заслуженный такой деятель РСФСР, профессор, у нее были какие-то связи, и она ими очень активно пользовалась для помощи другим людям. Никогда себе, а всегда зато другим. Она могла действительно, причем она не то что просила как-то, она просила даже интересно. То есть она звонила, говорила: вы знаете, такой несчастный ребенок, так нужно помочь. И никто на самом деле не мог ей отказать после этих слов, потому что она вот так сострадательно вот это все рассказывала, что не нужно было там даже как-то заставлять человека там как-то помочь.  

А. Митрофанова 

– Ну просто еще, я понимаю, на том конце провода люди знали, кто это говорит. 

К. Коваленок 

– Ну да знали, конечно. 

А. Митрофанова 

– Какой судьбы, какого масштаба человек, и что она сама делает. То есть она же, как сказать, она имеет полное право вот так вот напрямую позвонить запросто и походатайствовать о ком-то. Потому что она сама столько всего делает, что вопросов к ней нет никаких. То есть это не иждивенчество, не что-то там такое, это подвиг, и тебя фактически в этот момент, если тебе звонят с такой просьбой, тебя приглашают стать соучастником такого же подвига. 

К. Коваленок 

– Ну да, ну мало кто отказывал, я думаю, что скорее всего вообще никто не отказывал, когда она звонила. И все пытались как-то действительно все ее просьбы удовлетворить. Потому что понимали, что если уж Ксения Александровна просит, то нельзя отказать, как-то это прямо ну невозможно было действительно. Она очень сострадательно это делала. 

А. Митрофанова 

– А можно я вот вернусь к ее родителям. Вы сказали про папу, она его фактически из ну такого смертного вагона... 

К. Коваленок 

– Спасла. 

А. Митрофанова 

– Вытащила и увезла в глухую деревню. А как дальше сложилась его судьба? 

К. Коваленок 

– Ну вот они с мамой жили в этой деревушке там дальше как-то, до конца. Потом в Питер переехали, когда она уже... 

А. Митрофанова 

– Это где-то все-таки не очень далеко было от Ленинграда? 

К. Коваленок 

– Нет, это все-таки уже Север какой-то. 

А. Митрофанова 

– Они уже успели выехать. 

К. Коваленок 

– Да нет, это пересыльные вот эти деревни. Она, конечно, пешком, насколько смогла, от станции пересыльной ушла с папой, ну насколько она смогла уйти далеко. Ну в общем, насколько смогла, вот она говорит, настолько мы ушли, в какую-то деревню они добрались. И в этой деревне уже мама их отыскала, и там они уже с папой оставались, когда она ушла на фронт. Вот еще удивительная история про ее квартиру. Потому что в Питере у них была очень хорошая квартира большая. И когда они вернулись с мужем назад после войны, они вошли в свою квартиру и увидели, что там живут люди. И она не стала их, не стала им даже говорить, что это их квартира, они просто развернулись и ушли. Единственное, что там дворник сохранил картины и кресло там папино, да, как память какую-то, вот она забрала их из этой квартиры. Больше, собственно, она ничего оттуда не взяла и вообще оставила эту квартиру чужим совершенно людям. 

А. Митрофанова 

– А где же жили они? 

К. Коваленок 

– А вот они по углам скитались как-то, да, вот то есть у них, получается, жилья долго не было своего. И потом только, да у нее в Москве сейчас, даже несмотря на то, что она профессор и знаменитый человек, у нее была маленькая двухкомнатная квартирка, совершенно малогабаритная, абсолютно такая вот, совеем крошечная. И она к себе ничего, никогда у нее там никакой обстановки шикарной не было. У нее были старые, из питерской квартиры привезенные картины, вот это кресло старое стояло. В принципе ничего такого, там старая мебель какая-то, никогда шикарно она не жила. У нее не было машины, там да, она не знала языков, кстати, тоже, такой интересный момент. В общем, очень скромный человек, конечно, по отношению к себе. И плюс она очень любила животных. У нее всегда был открыт балкон, на который прилетали голуби и вороны, она их кормила. И у нее всегда дома были собачки еще. А голуби и вороны, она говорит, вороны вообще очень удивительные, умные существа. Они прямо даже, если она вдруг забывала покрошить хлеб, они прилетали в ее спальню, там где она спала, и стучали ей, потому что она забыла. 

К. Мацан 

– Потому что время обеда. 

К. Коваленок 

– Да, время обеда. И она на самом деле очень серьезно к этому относилась. Я всегда думаю, Ксения Александровна, ну как, то есть что у нее дети, взрослые, животные, как-то вот она всех любила, ее хватало на всех каким-то образом, вообще удивительно. Ну она не помогала кому-то одному, она просто помогала всем, кому нужно вокруг, вот неважно, с кем что случалось, она просто мимо пройти не могла вообще. Она все время останавливалась и помогала. Даже дворнику в своей там квартире, вот сейчас, когда она последнее время жила там, например, у нее какие-то люди, она что-то всех знала каким-то образом. Вот он нечастный, они сюда приехали работать, денег у них нет, я сейчас попрошу, чтобы он мне починил кресло. Я говорю: Ксения Александровна, это дорогое кресло, его нужно реставрировать, как он починит? Ну ничего, ему же денежки нужны, а я ему за это заплачу. Он кое-как приколотил там какую-то доску к этому креслу Ксении Александровне, она заплатила ему денег. 

К. Мацан 

– Потрясающе. 

К. Коваленок 

– За реставрацию. Я говорю: Ксения Александровна, это просто конечно... Ну он такой несчастный, ему деньги нужны. А здесь они так мало дворниками получают с женой. 

А. Митрофанова 

– Ну это правда, кстати.  

К. Коваленок 

– То есть она вообще знаете, мимо пройти, вот неважно, кто это, вот просто если она знала, что он рядом, и ему нужна помощь, она придумает, как ему помочь так, чтобы еще и он ей не был должен. 

К. Мацан 

– Знаете, я от одного священника такую мысль слышал, что самые тяжелые соседи – это святые. Потому что рядом с ними сразу чувствуешь себя каким-то недостойным, и тебе неуютно рядом с этим примером, на себя смотреть как-то очень непривлекательно. А вот вы ничего такого не переживали вот рядом с человеком святой жизни? 

К. Коваленок 

– Нет, конечно, у меня так не получается, к сожалению. То есть я вспоминаю о ней регулярно, да, там когда что-то случается, и ну стараюсь, конечно, как могу. Но я просто другой человек. Но есть пример. Когда есть пример... Мне вообще повезло в жизни, у меня таких несколько примеров, действительно святой жизни людей. Причем это имена были такие вот женщины, как раз которые после революции, старенькие бабушки, они уже все ушли из жизни, но я с ними общалась. Вот последней была Ксения Александровна. Конечно, когда ты просто с ними рядом, ну это самая лучшая школа, конечно. Тебе не нужно, чтобы тебе что-то рассказывали, учили тебя жизни. Ты просто, когда с ними рядом живешь, рядом находишься, ты волей-неволей сам что-то перенимаешь от них, то есть как бы меняешься все равно чуть-чуть.  

К. Мацан 

– А чему главному она научила? 

К. Коваленок 

– Ну состраданию такому какому-то, небезразличию хотя бы, чтобы не быть безразличным все равно. Ну я даже если вот там, может быть, по каким-то там своим заморочкам, внутренним проблемам не могу так открыто помогать, но я не могу пройти спокойно мимо, вот спокойно точно пройти не могу. То есть я все равно буду переживать за этого человека или за эту ситуацию какую-то. То есть у меня спокойствия такого внутреннего нет. И это, конечно, благодаря вот людям, с которыми я была знакома, которые так жили действительно. 

А. Митрофанова 

– А вам это жить не мешает? 

К. Коваленок 

– Нет, ну как это может мешать жить? Это и есть жизнь на самом деле. Ну как, мы же состоим как раз из наших чувств каких-то, переживаний, и это собственно и есть жизнь. Потому что что еще такое жизнь? Это проявление любви какой-то, это когда тебя любят, наверное, вот это самое счастье и есть. Ну даже если ты помочь не можешь, но сострадаешь, мне кажется, это помогает как-то измениться. И Господь, по крайней мере, даже если не другие люди, то Сам Господь, Он устраивает твою жизнь таким образом, что ну как-то она лучше, чем должна была быть, наверное, все-таки складывается. 

А. Митрофанова 

– А вы знаете, у меня еще вопрос в связи с ее семьей. Вы так кратко сказали о муже. Достаточно в принципе, чтобы понять, что он за человек, что он был невероятно терпеливый и... 

К. Коваленок 

– Добрый очень. 

А. Митрофанова 

– Добрый, да, и нетребовательный к себе. 

К. Коваленок 

– Да, совсем. 

А. Митрофанова 

– А как все-таки складывалась их жизнь, насколько вам это известно? Если у жены в семье все время какие-то задачи на стороне: тому помочь, этого спасти, там кого-то еще вытянуть, здесь поучаствовать – вот этот бесконечный альтруизм и отдавание себя во внешнюю жизнь... 

К. Коваленок 

– Ну они так вместе жили. На самом деле он был точно таким же, как я поняла из рассказов Ксении Александровны. Он был совершенно замечательный, добрый, точно такой же человек, поэтому они понимали друг друга. Вот, может быть, с той сирени, они одинаково на нее отреагировали, наверное, они потом по жизни одинаково и воспринимали все. То есть в принципе не было противоречий внутри семьи, что надо что-то отдать. Как вот с этой квартирой ленинградской – ну развернулись и ушли. Вот в принципе они как-то одинаково мир видели. Это большое счастье иметь рядом с собой такого человека, который тебя понимает. Так хорошо понимает и живет так же. Поэтому они, конечно, удивительно дополняли друг друга и они любили очень сильно друг друга, то есть до конца, то есть никаких там Ксения Александровна даже не помнит... Ну даже когда его уже не было, она его любила все равно. Все время фотография его была. Она о нем часто вспоминала и говорила, какой он любящий, как ей тяжело без него, конечно же. 

А. Митрофанова 

– А когда он ушел, сколько ей было лет? 

К. Коваленок 

– Я сейчас вот не помню, честно говоря, дату, ну достаточно рано все-таки, и муж, и сын, к сожалению, тоже у нее там погиб достаточно рано, и она осталась одна как-то. И ей было тяжело, если бы не ее вот эта вот как раз работа и вот эта ее забота о людях. И которые о ней потом начали заботиться, когда ей уже это понадобилось. Опять же Господь так развернул ситуацию, что когда ей уже было совсем тяжело, она на самом деле не могла принять, что она немощный человек совершенно, но появилась Марфо-Мариинская обитель, в которой были сестры, игуменья Елизавета. И она ее просто как дочь полюбила, нашу игуменью, и та просто заботилась о ней так, как ни одна дочка родная бы, наверное, не позаботилась, может быть, даже. И то что ее у нас отпевали, и то что она подарила обители свою икону, которая семейная у них была, святителя Николая, такая передавалась из поколения в поколение, и некоторые вещи там, да, оставила в обители, то есть это говорит о том, что ей было очень важно в конце жизни вот участие Церкви, наверное, участие таких людей верующих. Ну Господь и привел к ней каким-то образом вот таким удивительным образом через наш медицинский центр. Через ее работу, можно сказать, через ее деятельность она пришла и к вере, и в монастырь в наш. И дальше, конечно, уже сестры вот действительно ну достаточно так заботились о ее жизни, просто о комфорте, как-то еду ей приносили. И она не осталась одна в одиночестве в конце. Несмотря на то, что, казалось бы, близкие люди, там как бы, да, их уже не было практически. Но были внучки, конечно, но внучки все далеко, у всех своя жизнь. А то что не было сына рядом, это, конечно, ее заменила такая дочка, игуменья Елизавета. 

К. Мацан 

– Ксения Коваленок, главный врач Марфо-Мариинского медицинского центра «Милосердие», сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». И мы, напомню, говорим о выдающемся враче, Ксении Александровне Семеновой, благодаря которой в нашей стране после войны начали заботиться и медицински изучать такой диагноз как ДЦП, и появились программы реабилитации этих детей. И то что мы сегодня вообще говорим и видим, то что таких детишек в больницах окормляют, им помогают, это все результат, прямой результат работы и, можно сказать, подвига и служения Ксении Александровны Семеновой. Я напомню, что 100 лет ей исполнилось 10 августа, она родилась в 1919 году. И до 10 сентября в Марфо-Мариинской обители продлится выставка, посвященная 100-летию Ксении Александровны Семеновой. Кстати, вот есть, видимо, такое любопытное сближение символическое: она принадлежит к роду Марты́новских (правильно ударение ставлю?) А к этому же роду принадлежит Мария Ивановна Мартыновская, первая жена художника Михаила Нестерова, который расписывал храм знаменитый в Марфо-Мариинской обители, где Ксения Александровна свои последние годы трудилась и вплоть почти до последнего дня принимала детишек. А что на выставке будет, вернее не будет, а что на ней есть? 

К. Коваленок 

– Ну на выставке как раз рассказывается о жизни ее и ее работе. И там есть личные вещи Ксении Александровны, ее такая палка знаменитая, с которой она последнее время все время ходила, ее награды, ну и в основном как бы ее воспоминания. Там еще транслируется фильм, который из двух частей состоит, и такой хороший фильм был снят в Марфо-Мариинской обители, он был снят, когда она только туда пришла работать. Вот вообще о ней очень мало чего-то снималось, но как-то... 

А. Митрофанова 

– Гоша Куценко же хотел снять фильм. 

К. Коваленок 

– Ну вот не успел, да, к сожалению. Очень много было дел, как он сказал. 

К. Мацан 

– А Гоша Куценко был ее соседом по лестничной клетке. 

К. Коваленок 

– Да, какое время они жили вместе, и вечерами, он говорил, было такое время безработное как раз. Ну с одной стороны, для актера это ужас, а с другой стороны, у него была возможность ежедневно с ней общаться. И он вел записи, то есть он прямо на диктофон записывал эти беседы. И она, конечно, для него была таким тоже, очень родным человеком. И вот эти беседы, которые он записал, он обещал, в принципе, издать. Потому что не успел фильм снять, к сожалению. А там уже как раз началась работа, и очень много работы всякой, и не сложилось. Но вот эти беседы, он сказал, что они удивительные, что по ним можно прямо сериал снимать. Может, когда-нибудь снимет, не знаю, уже художественный фильм, не документальный. Но хотя бы вот выложить то, что она ему рассказала. Она, в принципе, была не против, достаточно доверительно общалась с ним. Надеюсь что вот в журнале «Жизнь ДЦП» будут выходить эти вот статьи с ее вот этим беседами. 

А. Митрофанова 

– Дай Бог ему сил, конечно, и времени, чтобы успел сделать...  

К. Коваленок 

– Ну да, чтобы времени хватило. 

А. Митрофанова 

– Это же потрясающе интересно. Вообще интересней, чем судьба такая, такого человека... 

К. Мацан 

– Судьба человека. 

А. Митрофанова 

– Мне кажется, ничего быть не может. Господь великий режиссер. Круче, чем Он, мы все равно не придумаем. 

К. Коваленок 

– Да, не придумаешь. 

А. Митрофанова 

– Нам даже в голову это не придет. А просто проследить вот эти кульбиты человеческой жизни, и когда человек все-таки пытается себя как-то соотносить с этим вертикальным измерением.... 

К. Коваленок 

– Там очень много рассказов, да, то есть война полжизни, очень много, что она говорила, это блокада опять же. То есть эти вещи, которые даже мало где в кино мы видели, то что она рассказывала. Вот какие-то удивительные фрагменты там из ее такой вот жизни. Если получится это все издать, это будет, конечно, здорово. Потому что, к сожалению, я не вела записей таких диктофонных, поэтому я только по памяти могу какие-то вещи вспоминать там небольшие. Но удивительные какие-то были, правда, вот ощущение того, что ты побывал даже, вот она рассказывает, побывал там. И конечно, передается вот этот какой-то дух даже нашего народа в то время, ее дух такой тоже, как все это можно было пережить, вообще непонятно, на самом деле. Вот нам, конечно, непонятно, как можно было это пережить – и голод, и холод, и войну, и разруху. И при этом остаться человеком. Человеком любящим, оправдывающим какие-то вещи страшные совершенно. 

А. Митрофанова 

– Вот это и есть самое удивительное, мне кажется. 

К. Коваленок 

– Ну да. 

А. Митрофанова 

– Потому что иногда вот эти сложности бытовые, они нас могут так расщепить на части, что вот эта внутренняя цельность, потом потребуется еще годы, чтобы ее каким-то образом восстановить и сознательной работы. А у нее вот это человеческое вещество, оно какого-то такого качества (простите за такой немножечко приземленный язык), что не поддавалось расщеплению. Никакие, видимо, никакая коррозия, ничего этого с ней не происходило.  

К. Коваленок 

– Вот не забывайте ради чего. Нам все время надо помнить, ради чего все это, в принципе, делается. Потому что ради любви имеет смысл, конечно, да. Не ради какого-то там достижений великих научных открытий, не ради того что там какую-то награду получить, не ради того чтобы денег заработать, не ради того чтобы стать известным. Вообще не ради этого совершенно. Понимаете, когда вот просто по любви, то и Господь очень сильно помогает. И поэтому даже такой немощный один человек, да, мог свернуть такую глыбу. Потому что в советское время, пройдя все вот эти испытания жизненные, то есть получить денег на эту больницу, сделать и вообще все вот это вот – это, конечно, удивительно. То есть и дети-инвалиды, кем в то время действительно никто не занимался, получили самую, может быть, такую грандиозную больницу в Москве, и с удивительным персоналом, который подбирался Ксенией Александровной. Вот с кем она была строга единственно, это с врачами, наверное, очень сильно строга. И, может быть, на кого-то она даже очень строго как бы на всех конференциях себя вела. Как рассказывали ее ученики, которые с ней работали, что это было очень страшно, если она вдруг посмотрит, или что-то такое вот скажет, и все, конечно, там очень тряслись и боялись. Она не выносила, когда люди относились халатно к этой работе, когда они не сострадали этим родителям и детям. То есть это вот прямо для нее было жестко, это жесткое было правило. Во всем остальном она была очень мягкая, пушистая, такая, знаете, как бы очень любящий человек. И о сотрудниках заботилась тех, кого она ценила, кто отдавал себя на работе, она старались им помогать удивительным образом. Знаете она узнавала, мне тут рассказывали ее ученики, она узнавала про их какие-то там ну какие-то семейные вещи, про какие-то неприятности и помогала всячески. То есть прямо подходила, говорила: вот сейчас у тебя такое сложное время, может, тебе сейчас денег нужно? И давала денег или там что-то вот, то есть знала про каждого сотрудника, про какие-то неприятности дома там, что-то случается там, да, у людей. Вот она старалась всячески им еще помогать, то есть при всем при этом. И не только детям, а вообще всем, кто вокруг нее. И они, конечно, это очень ценили. Поэтому ее строгость, она была справедливая, и они совершенно спокойно переносили все ее какие-то строгие замечания, может быть, потому что знали, что она это делает любя, в общем-то.  

А. Митрофанова 

– Вы сказали про большую больницу, тогда, в советское время, в начале 80-х, которую Ксения Александровна пробила. А в Марфо-Мариинской обители сейчас центр реабилитационный совсем небольшой. 

К. Коваленок 

– Ну да. 

А. Митрофанова 

– Это сознательный ваш ход или это в силу отсутствия средств на что-то более масштабное? 

К. Коваленок 

– Ну я думаю, что это хорошо, что маленький. Потому что, честно говоря, маленьким учреждением проще руководить. У Ксении Александровны были масштабы Российской Федерации, конечно, ей важно было, чтобы очень много детей попало туда, в эту больницу, могли попасть, поэтому она создавала масштабное такое учреждение. Но понятно, что дети реабилитироваться должны рядом с домом, в маленьких учреждениях, и должен быть очень такой индивидуальный точечный подход. И сотрудники должны как бы, если делаешь какое-то большое учреждение, то сложно отследить всю эту работу действительно.  

А. Митрофанова 

– То есть уже сейчас немножко другое время. Сейчас уже не нужен такого масштаба центр большой. 

К. Коваленок 

– Ну не то что, просто время изменилась действительно, во-вторых, все-таки появилось много центров сейчас. Это не одно теперь учреждение, достаточно большое количество, много частных учреждений. В то время вообще частных в принципе не было, а государственных тоже именно центров реабилитации в принципе не существовало. Была только одна больница, поэтому она должна была быть большой, для того чтобы вся Россия могла туда приехать и полечиться. И у Ксении Александровны были замашки такие, именно на лечение детей с ДЦП. То есть она хотела в своем учреждении с помощью науки добиться того, чтобы ДЦП в принципе не существовало, поэтому у них были задачи такие тогда, другого масштаба. А когда ей было уже, конечно, 90 с лишним лет, она понимала, что она уже не успеет этого, наверное, сделать как научный человек, да, там она, скорее всего, не откроет такое какое-то лекарство или не сделает какое-то научное открытие по этому поводу. Поэтому она уже обратила внимание больше на реабилитацию действительно. То есть она понимала, что сейчас им помочь можно только вот этим, и нужно их открывать много-много, центров. Она, собственно говоря, не только наш открыла, она действительно открывала их много. И вот до последней минуты жизни пыталась открыть еще один центр, то есть она еще вот ходила по кабинетам, добивалась открытия еще одного учреждения. И у нее там была другая уже задача. То есть она уже не как научный, может быть, человек, она, конечно, там думала последние дни, наукой пыталась все равно заниматься до последнего, но знала, что не успеет, наверное, и старалась открыть как можно больше учреждений. Но даже в нашем маленьком центре все-таки 450 детей проходят ежегодно там курс реабилитации, это тоже немало. И если таких центров, там сколько Ксения Александровна их открыла, каждый принимает столько детей, то это очень масштабно, в принципе, получается. Потом она не только в Москве это делала, она делала по всей России, ездила по всем вообще там городам и весям. И даже вот еще в 93 года последний раз она, например, в Чечне была тоже. То есть она разъезжала...  

А. Митрофанова 

– И открыла там центр? 

К. Коваленок 

– Ну она пыталась, да, она везде, где она приезжала, она пыталась свою идею вот эту продвигать и с врачами общаться. Здесь же очень важно, чтобы появились люди, которым это надо. Учеников ее на всех не хватит, конечно, поэтому ей было важно кого-то еще зажечь этой идеей, чтобы кто-то еще начал этим заниматься. И вот она ездила, рассказывала, объясняла, читала лекции – то есть вот это ее была задача еще такая, просветительская, можно сказать. 

К. Мацан 

– Вот я сейчас думаю, есть такая знаменитая чеканная фраза у святого Луки Войно-Ясенецкого: светя другим, сгораю сам, – такая формула, переданная нам святым, как некая формула служения, слова человека, посвятившего себя другим. Но то что вы рассказываете про Ксению Александровну Семенову, удивительным образом эту формулу дополняет тем, что человек, который стремится, светя другим, сгорать самому, на самом деле не сгорает. Он горит и не сгорает. Вот сгорает, наверное, тот, кто никому не помогает и закукливается в себе, вот он быстро сгорает. А рассказ ваш про Ксению Семенову показывает, что вот это такая неопалимая купина. И вот до 98 лет продолжать помогать детям и людям, вообще окружающим, можно только тогда, когда вот хочешь сгореть ради них. Но не сгоришь тогда. 

К. Коваленок 

– Ну это свет любви какой-то, да. Она на самом деле просто несла этот свет, и она не могла по-другому. Ну вот она светящийся такой человек была. И сбить ее было с этого, конечно, ничто ее как бы не удручало, ничего ее в уныние не вгоняло, что меня тоже поражало, конечно. Не выгорала она как-то, да, несмотря на то, что неприятности всякие были в ее жизни, очень много достаточно их. Даже не сказать неприятности, а вообще ужасы даже, честно говоря, в ее жизни были. И она, несмотря на все это, все равно находила какие-то светлые вещи. И всегда говорила: мне попадались очень хорошие люди в жизни, очень хорошие люди. Я говорила: ну как же вот, Ксения Александровна, вас же вот сослали, вас же это... Она говорит: ну смотрите, видите, меня здесь отпустили, здесь мне помогли, здесь меня там... То есть при всем при этом она все равно видела хорошее во всем плохом, что с ней случилось, она умудрялась находить и хорошие какие-то стороны. И каждое: а вот на войне встретила любимого человека, а вот это вот еще что-то произошло. И вот все равно всегда оправдывала все, что было вокруг нее.  

К. Мацан 

– Вот, видимо, неслучайно говорят, что счастье и благодарность это синонимы. Спасибо огромное за эту беседу. Я напомню, что мы сегодня говорили про выдающегося врача, человека, филантропа, ученого, Ксению Александровну Семенову, благодаря которой в нашей стране сегодня существует система реабилитации детишек с детским церебральным параличом, до нее такой системы не существовало. Ей исполнилось 100 лет 10 августа. И до 10 сентября в Марфо-Мариинской обители милосердия продолжится выставка, посвященная этому великому человеку. А с нами сегодня в гостях в «Светлом вечере» была Ксения Коваленок, главный врач Марфо-Мариинского медицинского центра «Милосердие». И мы прощаемся. Алла Митрофанова, я Константин Мацан. До свидания. 

А. Митрофанова 

– До свидания. 

К. Коваленок 

– До свидания. Всего доброго.