«О священнике Данииле Сысоеве». Анна Сысоева, Тихон Сысоев

У нас в гостях были мать священника Даниила Сысоева, преподаватель закона Божия матушка Анна Сысоева и брат священника Даниила Сысоева Тихон Сысоев.

Матушка Анна и Тихон поделились своими воспоминаниями из детства отца Даниила и времени его служения. Наши гости рассказали о том, что отец Даниил мечтал быть мучеником, но считал себя недостойным принять этот венец. Также разговор шел о том, как после ухода отца Даниила в храме, где он служил, продолжается его дело.

---

А. Леонтьева 

– Добрый светлый вечер. Сегодня у нас в гостях матушка Анна, мать Даниила Сысоева, известного священника, погибшего ну ровно, почти ровно, десять лет назад, 20 ноября 2009 года. И Тихон Сысоев, младший брат отца Даниила, обозреватель журнала «Эксперт». Ну матушка Анна еще сказала, что она преподаватель Закона Божия. Добрый вечер. 

А. Сысоева 

– Добрый вечер. 

Т. Сысоев 

– Добрый вечер. 

А. Леонтьева 

– Дорогие, сегодня хотелось как-то поговорить о вашей семье, об отце Данииле. И, наверное, хочется начать с того, что в вашей семье выросло пятеро детей. Вот Тихон, когда мы начали говорить, он сказал, что у нас было очень религиозное детство. Что ты имел в виду? 

Т. Сысоев 

– Ну тотально религиозное детство. Ну я имел в виду, то что мы были постоянно...  

К. Мацан 

– Матушка Анна закатила глаза сейчас, – я рассказываю нашим слушателям. 

Т. Сысоев 

– Погружены, так сказать, с головой в религиозную православную культуру. Воспитывались на житиях святых, нам мама читала постоянно вечером, перед сном. Это постоянное хождение в храм, пребывание затем уже, да, школьное образование в папиной гимназии, да, православной классической гимназии «Радонеж», которая сейчас уже не православная и не классическая. Ну это сейчас она православная, но не классическая гимназия. И потом как бы был такой короткий период, может быть, 13–14 лет, когда, так сказать, возникла внутренняя, естественно, жесткая позиция по отношению к этим религиозным каким-то, да, делам, которые у нас были в семье. И вот какое-то возвращение, скажем, такое внутреннее к Церкви произошло благодаря общине, которую создал отец Даниил и благодаря храму, который он построил на «Кантемировской». А так, конечно, на протяжении всего детства мы все были очень глубоко погружены в православие, в посты. Я никогда не забуду эти трагические дни первые Великого поста, когда ты просыпаешься утром в понедельник и видишь, что телевизор на кухне закрыт простынкой, потому что не положено смотреть. Да, и это было действительно... Ну то есть как: ты засыпаешь, значит, в воскресенье вечером, перед Великим постом. И как бы, так сказать, последние два часа перед тем, как ложишься, ты старательно ешь скоромную еду и как-то вот напитываешься всем непостным. И наступает Великий пост. И, по личным воспоминаниям, это такой день, очень тяжелый. 

К. Мацан 

– Приятно слушать журналиста – вот умеет человек через две-три детали описать всю картину.  

А. Леонтьева 

– Да.  

К. Мацан 

– Давайте мы все-таки матушку Анну спросим: а вот религиозное детство детей, вы как это вспоминаете? Вы так же на это смотрите, как Тихон, или у вас со своей колокольни? 

А. Сысоева 

– Так печально что ли, вы хотите сказать?  

К. Мацан 

– Почему печально, иронично это было. 

А. Сысоева 

– Я смотрю на это как на великую радость, которую дал нам Бог, и им тоже дал Бог великую радость. Потому что религиозность наша, их детства и нашей семьи была основана, конечно, на любви к Богу, исключительно. Потому что ничего другого больше вообще не интересовало. Единственное, что меня, конечно, смущало, это после рождения очередного ребенка я говорила: ну все, сейчас в монастырь, потому что...  

А. Леонтьева 

– Вы собирались в монастырь после рождения? 

А. Сысоева 

– Да, после каждого ребенка я собиралась в монастырь. Ну а потом уже как-то все затухло, завяло. А по поводу возвращения Тихона к Церкви – он не сказал одну очень важную вещь, что его повел туда буквально за руку отец Даниил, как старший брат. До этого он практически с ним не общался, потому что Тихон родился с разницей же очень большой. Сколько было тебе тогда уже? Отец Даниил, он уже в семинарии учился, уже готовился жениться, когда родился Тихон. И он, конечно, его совсем не знал.  

Т. Сысоев 

– Нет, ну как, у меня было там пару воспоминаний... 

А. Сысоева 

– То есть он знал, конечно, но не общался с ним, как обычно в семье. Да, и вот когда это все случилось, он, как лучезарный ангел, пришел на помощь. Подхватил его и ввел его в алтарь, и был с ним, и очень много ему дал, я считаю, очень много. Вот такая добавка. 

Т. Сысоев 

– Да. И мы с ним даже в Израиль, кстати, успели съездить.  

А. Сысоева 

– Да. 

А. Леонтьева 

– В Иерусалим. 

А. Сысоева 

– Он дал нам этот вирус любви к Святой Земли – это Данилкино, конечно, нам подарок. И я с тех пор стараюсь всеми способами, когда могу, туда удрать. А так он нам все открыл там. 

А. Леонтьева 

– Матушка, поделитесь какими-то воспоминаниями вот из детства отца Даниила, вот каким он был ребенком? 

А. Сысоева 

– Вы знаете, после вот этих всех событий трагических или мистических, не знаю даже, как назвать, очень многие такие экзальтированные женщины или не экзальтированные, желающие спасения своих детей, спрашивали меня: скажите, как нужно воспитать ребенка, чтобы он стал таким, как отец Даниил? Я говорю: вы хотите, чтобы он стал мучеником? – первый вопрос, который я им задаю. Они уже останавливаются. А потом начинают спрашивать: ну просто, скажите, ну что вот он читал, что вы ему читали, что вы любили вместе, как вот вообще вы его таким сделали? Я ничего не делала, с ним ничего не делала. Я просто его любила очень. И мы вместе с ним, так получилось, что мы вместе пошли ко Христу. Он родился, вот ему, мы уже крестились, три с половиной года ему было, а его не давали крестить. Семья встала, просто с двух сторон встали на дыбы, сказали: мы у вас заберем ребенка, если вы поведете его... 

А. Леонтьева 

– Вы имеете в виду, ваши родители? 

Т. Сысоев 

– Моя мама, да, и родители отца Алексея, тогда еще Алексея просто. Времена-то были очень суровые, это был, смотрите, 76–77 год, да. И нам было сказано: посмеете его крестить – ну естественно, это было отдельно сказано, не при нем, все это говорилось отдельно. Ругались отдельно, кричали отдельно. И моя мама даже попыталась потом это сделать, лишить нас родительских прав. Ну это такое у нее просто уже, ничего не прошло, очень смешная история тоже. И мы уже крестились, мы уже ходили, так понемножку ходили в храм, конечно, только-только касались этого всего с мужем, а ему ничего не говорили. Вот ему три годика. Любимое чтение, он вообще был ужасный чтец, всегда, значит, в год уже вот такими ворохами книги листал, смотрел, впитывал – ну детские, любые. А в три года он стал смотреть только вот эти альбомы иконописи – Псковская иконопись, Новгородская иконопись. Ну мы-то художники, понятно, наши пути к Богу понятны: литература, ну как тогда все, да, Достоевский, иконы, сам воздух. Ну естественно, как сказал нам духовник, кто-то все-таки о вас молится в вашем роду, кто-то есть у вас. Мы потом их нашли, но это уже не относится к делу. И вот он стал смотреть эти альбомы. Это всеми днями он смотрит эти альбомы и смотрит на нас. И ни слова не говорит. Он не говорит: возьмите меня, отвезите меня, покажите мне церковь, храм, я тоже хочу – ничего не говорит. Просто смотрит на иконы потом на нас. То есть вот какой-то интересный такой призыв внутренний ребенка. Это, ну я такое один раз видела. И когда мы его крестили уже, а крестили мы его, в общем-то, довольно по серьезному уже обстоятельству. Я в тот год, последний уже, ну нашла хоть какой-то источник, откуда можно было хоть что-то получить от церкви – это ездила в Гребнево, к отцу Дмитрию Дудко. Там тогда еще община была, до его ареста. А ездила, там была библиотека, там отвечали на какие-то вопросы. И там я встретилась с одной монахиней, старого закала, старого призыва. И что-то мы разговорились, а Даниил тогда очень сильно заболел, вот эта его болезнь, с которой он всю жизнь потом расхлебывал, очень сильно заболел. И я ей пожаловалась, говорю: вот так болеет, так страшно прямо, говорю. Она говорит: ну ничего, причащайте его, ничего страшного, для ребенка это нормально. Я говорю: да он у нас некрещеный. И она так на меня посмотрела сурово, как древний пророк и сказала: ну ладно, тебе-то ад, а ему-то – мерзлая земля. И когда я представила своего, птичку эту худенькую, в мерзлой земле, я сказала: все, разговор окончен. И мы повели его крестить. Он был счастлив до невозможности. И он там, когда крестные у него, интересно, он говорит, знаете, что он мне говорил, когда мы его водили вокруг купели: Андрюшка, а ты не видишь, ангела идет вон? То есть он и тогда уже, крестился, он, конечно, был такой очень, ну нельзя сказать экзальтированный, очень чувствующий религиозную вот эту основу бытия. Очень чувствующий и любящий. И так получилось, что и мы практически воцерковлялись и он одновременно, по-серьезному. И я думаю, что для него это был подарок от Бога. Потому что, знаете, когда вот в такой вот ортодоксальной семье рождается ребенок, который потом говорит, что вот, меня всю жизнь там морили, постили там, заставляли... 

К. Мацан 

– Ну Тихон этого не сказал. 

А. Сысоева 

– Ну намекал иногда, в минуты жизни тяжелые он что-то такое мог сказать. Тут не было этого, тут он сам шел. 

К. Мацан 

– Мне интересно в этой связи Тихона спросить. Вот ты сказал, что после подросткового отдаления от Церкви возвращение было связано именно с общиной отца Даниила. А вот что такого он открыл о Христе и о вере, что заставило вернуться? То есть какую лакуну, ранее пустовавшую, пустующую он вот закрыл, восполнил для тебя, что тебя это снова к Церкви обратило? 

Т. Сысоев 

– Ну, мне кажется, просто все дело в том, что он был очень неформальный. Он как-то вроде бы, ну как вот на приходе всегда есть какая-то иерархия, и там тоже была эта иерархия, но она как присутствовала где-то на стороне, на обочине. А в основе лежал вот такой, почти исследовательский интерес к тому, что такое христианство, что такое Священное Писание, и как это все, в общем-то говоря, перенести из каких-то, да, формальных, не формальных точнее, как это перенести, скажем, вот с формы в жизнь. Да, и вот он это практиковал, и он это делал насколько вдохновляюще, что это, в общем, затрагивало всех. Понимаете, то есть, когда... 

К. Мацан 

– А например? 

Т. Сысоев 

– Ну например вот Великий пост, и отец Даниил, значит, вот там на первой неделе Великого поста начинаются обсуждения. Значит, так, друзья, кто из нас вот читал все Священное Писание от начала до конца? Ну кто-то там говорит, вот я прочитал. И те, кто прочитал, они чувствовали, вот отец Даниил говорил: вот я, например, читаю, стараюсь каждый Великий пост прочитать все, вот от начала до конца, от Бытия до Апокалипсиса. И когда ты это слышишь, ты понимаешь, что там вот как бы поддерживали дух, что нужно постоянно вчитываться и жить этим текстом – это с одной стороны. С другой стороны, вот отец Даниил, его проповеди, да, то есть они были универсальными. Потому что они воздействовали как на обычного человека, так и на человека, у которого есть какой-то бэкграунд, скажем так. Плюс ко всему этих проповедей могло быть за одну литургию там штуки четыре: то есть перед, после крещения, которое было перед литургией, после Евангелия, перед причастием и в самом конце. Причем перед причастием как это происходило, это происходило довольно часто спонтанно. Как бы положено в храме было – это им традиция была основана, что перед причастием читают не вот эти вот последования ко Святому Причащению, а последовательно книги Священного Писания. Вот какая-то Книга читается, выходит алтарник и читает. И когда отец Даниил краем уха слышал, что там читают, и он понимал, что ему есть что сказать на этот счет, он выходил... 

К. Мацан 

– А, кстати... 

Т. Сысоев 

– Да, и начинал где-то 10–15 минут что-то рассказывать по поводу этого отрывка: стоит обратить внимание на вот это, вот это и вот это. И вот эта вот неформальность, непосредственность, живость. В нем не было ничего наносного, но он какой-то все время игровой процесс пускал в ход, да, – все это, естественно, очаровывало и как-то магнетизировало, и ты начинал как-то совершенно по-другому относиться к тому, что, в общем-то, очень часто у нас затирается формальностями или тем, что стало скучно, да. Ну грубо говоря, православная жизнь, наверное, одна из самых страшных проблем – это рутина, в которую может превратиться жизнь верующего человека. А он эту рутину, он ее как бы эксплуатировал, с одной стороны, а с другой стороны, ее как-то все время как бы рассеивал. И это, конечно, очаровывало.  

К. Мацан 

– У нас в гостях сегодня матушка Анна Сысоева, мама отца Даниила Сысоева, и Тихон Сысоев, обозреватель журнала «Эксперт», брат младший брат отца Даниила. И мы говорим о семье Сысоевых, вот погружаемся в историю и в детали.  

А. Леонтьева 

– Матушка, а вот вы ходили в храм к отцу Даниилу, когда он уже стал священником? 

А. Сысоева 

– Ну иногда. Я была задействована очень на приходе Петра и Павла, я там воскресную школу вела как раз вот в этот период... 

Т. Сысоев 

– Оптинское подворье.  

А. Сысоева 

– Оптинское подворье, да, Петра и Павла. Потом гимназические классы у меня были. И духовник был, к которому нужно было ездить на другой конец Москвы. И поэтому туда я ездила на праздники – на Рождество, на Пасху.  

А. Леонтьева 

– Я знаете, может быть, немножко уйду от этой темы, но я хотела вернуться к такому моменту. Я помню, что мы с вами разговаривали и вы рассказали, вы же с отцом Алексеем Сысоевым, вы же были художниками, да, и вы говорите, воцерковлялись вот тоже вместе со старшим. Вот как это произошло, как вы из художников стали матушкой и батюшкой?  

А. Сысоева 

– Ну священниками просто так ведь не становятся. Я не хотела быть матушкой. Я недостойна, я должна быть последней монахиней в самом глухом монастыре и мыть полы там – всё, все мои желания. Но Бог судил по-другому. Но это, во-первых, контакт с духовником, с очень серьезным духовником. Сейчас уже, к сожалению, он умер. И это лаврская традиция, которая шла к нам через него, Свято-Троицкой Лавры нашей, сергиевская традиция. Сейчас, когда видишь, когда они уходят, старцы – Кирилл, Наум, вот наш батюшка, – понимаешь, что это такое было. Это вот один пример я сейчас приведу, чисто такой. Когда я приехала в Оптину, с Данилкой мы ездили, ему был лет 14, когда она еще была вся разрушена, там еще депо, трактора ездили, что-то там у них какое-то было училище, и мы туда пришли на место могилок старцев, там все было, заросло быльем, но так что-то где-то было намечено, что условно вот здесь Амвросий, условно вот тут Варсонофий и так далее. Но когда мы там остановились, было такое ощущение, что вот идет столп света от земли к небу, именно вот в этом конкретном месте. Это было настолько потрясающе. И когда я приехала туда уже после восстановления Оптиной, когда уже мощи были подняты, когда они были перенесены туда в храм или еще что-то, я поняла, что столпа уже там нет, что свет рассеивается, да, над всей Оптиной начинает как бы вот этот покров. Ну это вот то, что писал один журналист, по-моему, «Фомы» тоже, Александр, психолог который...  

К. Мацан 

– Ткаченко. 

А. Сысоева 

– Ткаченко, точно. Я у него прочитала, что это космонавты видели, летали и видели, свидетельство есть, что над Оптиной такой вот некий купол огненный. Так и в наше время. Я считаю, что мы были вот в этом столпе, огненном столпе. И когда потом уже Церковь стала возвращаться в мир, и стало как бы это рассеиваться, что тут уже начался особый труд, конечно. А мы тогда были как вот в ладони у Бога, в такой Его необычайной любви, конечно, и в молитве духовника. И вот как мы любили утром, в пять утра бежать на метро и ехать там в Лавру. Сейчас уже какие там силы, дай Бог до храма добежать. А тогда просто в огне в таком были мы все. Я считаю, что вот эти первые христиане, которые еще в те времена пришли, ну первые христиане уже нашего периода, скажем так, они счастливы очень, потому что вот читаешь их воспоминания и видишь: вот этот огонь, он ими всеми был чувствуем. 

А. Леонтьева 

– Вы имеете в виду, первые христиане – это когда стала возрождаться Церковь? 

А. Сысоева 

– Да, она стала возрождаться тайно ведь, тайно. Вот эта вот эпоха Огородникова, эпоха вот этих, ну старцев, только начинали ездить. Тогда Печоры только были, Псково-Печорский монастырь. Вот эти, те, которые сейчас написали, кто-то уже ушел из жизни. Вот такая писательница, Нина Павлова, она прекрасно описывает этот период первый тоже. И понимаешь: вот ну современное монашество, все игумены и игуменьи, они все оттуда. Они того призыва, еще до открытия вот этого всего. То есть они уже выковывались в таких вот серьезных кузницах. 

К. Мацан 

– Вот вы очень важную тему поднимаете. Мне однажды довелось делать интервью с одним очень таким многоопытным митрополитом. Когда я его спросил: а каких перемен вы ждете в Церкви? И он ответил такую вещь, очень неожиданную, казалось бы, для митрополита, он сказал: я хочу, чтобы православные перестали носиться со своей верой. Вот чтобы она была естественна, как воздух. Как у бабушек, которые не рефлексировали на темы того, как жить по-христиански. Они просто жили, для них это было настолько плотью и кровью, что... И это опыт, который совсем не похож на опыт того поколения, которое вы описываете – вот этого огня, вот этого прорыва к настоящему из ненастоящего. Вот что вы об этом думаете? Ведь сегодня тоже у многих, вот как раз мы говорим о семье, у детей, которые в церковных семьях воспитываются, тоже этого прорыва ну не то чтобы не случается, но они на другой стартовой позиции находятся. Им не нужно пробиваться из ненастоящего в настоящее, они уже в Церкви с детства. Вот где здесь больше, не знаю, плюсов и минусов, опасностей и преимуществ, как вам кажется? 

А. Сысоева 

– Ну как и везде, наверное, мы все ходим между Сциллой и Харибдой всю жизнь, все, и наши дети. Только я всегда всем говорю, что наши дети и те дети, которые ко мне сейчас приходят на занятия, они имеют уже то, что мы не имели. Вот я до сих пор чувствую вот эту пелену между мной и Богом, потому что в детстве я была лишена понятия Бога, это все равно чувствуется, вы сами знаете, наверное, те люди, которые сквозь это прошли, они пробиваются. Господь дает эту благодать, но как бы с прорывом таким, с особыми какими-то смирительными трудами. А эти дети, они все уж: есть Бог, – то есть есть дождик, вот снег падает, вот березка цветет, и Бог есть, – вот они в этом уже выросли. Это великий, конечно, запас, запал на будущее. Всяко было, конечно, всяко может быть. Может быть и посрамление, и поругание. Но тем не менее они от этого уже никуда не денутся. Вы знаете, что основные понятия у человека вкладываются до трех лет. Если это не вложено, то это потом очень большим трудом добывается. Поэтому наши дети, я считаю, что они счастливы, имея это. Другое дело, что он не находят собеседников – вот это беда.  

А. Леонтьева 

– Не находят собеседников. 

Т. Сысоев 

– Родители формально отталкивают, да: вот иди, читай, иди, молись. Сейчас же взрослые люди не находят собеседников вот на эту тему. Вот я говорю, что вот единственный в моей семье человек, с которым я могла беседовать на тему Бога – свободно, открыто – это Даниил был, конечно. Какое-то созвучие шло вот это. И он очень любил это говорить, и я очень любил, с ним это говорить, потому что с ним не стыдно было совсем.  

К. Мацан 

–Тихон, ты сказал, что несмотря на то, что большая разница в возрасте у тебя и у отца Даниила, есть яркие воспоминание о нем. Поделись, какие? 

Т. Сысоев 

– Ну вот одно яркое воспоминание было, когда мы вот в Израиле были. 

К. Мацан 

– Так. 

Т. Сысоев 

– Когда мы приехали на Мертвое море и там, значит, наверное, в эту полулегендарную пещеру Лота, и там, где этот столп находится – уж не знаю там, аутентично это, не аутентично. Но отец Даниил свято верил, что это то и есть как бы. И мы там, в общем, взяли же на прокат машинку, и как-то неудачно отец Даниил ее припарковал, и припарковал ее на камни, в общем. А там пустыня, тишина такая. Ну и там довольно зловеще вообще...  

А. Сысоева 

– Шаббат настает. Настает шаббат, все. 

Т. Сысоев 

– И воздух, вот. И мы встали там, значит, машину никуда не это, на камни, все. И, в общем, тогда отец Даниил просто начал, так сказать, в открытую молиться. Как он сказал? Папочка, помоги нам, да? Что-то такое он говорил. 

А. Сысоева 

– Можно, добавлю немножко. 

Т. Сысоев 

– Да. 

А. Сысоева 

– В общем, встали там, понятно почему. Там место такое мрачное, место очень мрачное, сама по себе пещера Лота, вонь идет от Мертвого моря. У нас какие-то внутренние раздоры начались. Ну не раздоры, кто-то требовал, что надо идти купаться в это Мертвое море там и так далее, кто-то еще что-то. В общем, с этими с таким неудовольствием в душе и с бурчанием мы забираемся в эту машину, отец Даниил берется за руль, и машина встает на камень. Мы говорим: всё. Там же вечер наступает моментально. И никого нет, и шаббат, то есть не дозвонишься ни до кого. Там до ближайшего поселка километров 20 точно, дорога пустынная абсолютно, да. И я говорю: ну что, ребята, надо молиться. И начинаю что-то бормотать: Богородица... Дети наши что-то подвизгивают, начинают бормотать. Там были Тихон и Настя, сестра, и дочка старшая, Устиночка, Данилкина, отца Даниила. И тут на наших глазах Данила выскакивает из машины, поднимает руки к небу и начинает кричать: «Па-по-чка!» Я превратилась в жену Лота, я остолбенела совершенно от этого крика к Богу. Самое интересное начинается дальше. Тут же буквально, через секунду, из-за угла выскакивает два мерседеса, белых таких. А может, не мерседеса, я не разбираюсь, такие шикарные. белые. Я говорю: ну вот и ангелы приехали. Выходят такие арабы, у них как раз рамадан был, они приехали... 

Т. Сысоев 

– Мусульмане помогли нам. 

А. Сысоева 

– Мусульмане. А они так радостно что-то щебечут, и выходят какие-то их, похожие на див таких, их жены прекрасные. Они так, посмеиваясь, улыбаясь, снимают, ставят все, снимают нас с камня. Тут из-за угла появляется маленькая машинка с русским каким-то туристом, тоже прискакал: эх, говорит, опоздал я, опоздал помочь. При этом, знаете, полная пустота такая вот, это там ни дороги, ничего нет, там камни такие. Место дикое. 

Т. Сысоев 

– Ну да, причем там можно замерзнуть, потому что по ночам-то там очень низкая температура. 

А. Сысоева 

– Ну развели бы костер.  

Т. Сысоев 

– Нет, это еще одно воспоминание. Вот я вспомнил по поводу того, как он конкретно относился очень к службе всегда. Точно, мне кажется, не слышал, ни одну легкомысленную литургию он не совершил. И я помню, когда вот на Рождество он когда совершал проскомидию, он меня подозвал к себе и сказал: вот, Тихон, вот сейчас Рождество и происходит. Ну потому что проскомидия, по сути дела, в нее как бы вшит... 

А. Сысоева 

– Пещера, да. 

Т. Сысоев 

– Сюжет самого Рождества Христова. И это, конечно, всегда как-то вот сбивало тебя с такого пассивного чтения литургического к какому-то активному, осмысленному. И вот еще одно воспоминание, конечно, как он переживал Страстную седмицу – вот Страстной четверг, чтение 12 Евангелий – это слезы на глазах неподдельные, это очень глубокое, очень искреннее, иногда даже юношеское, да, но вот оно какое-то было такое непосредственное, неформальное отношение к тому, что скрывается за текстом 12 Евангелий. И глубочайшее сопереживание вот тому трагическому, что происходит со Христом здесь и сейчас. Ну потому что в Церкви же, да, когда она служит, она говорит: днесь Христос сходит в ад, днесь Христос, да, распинается. Днесь – то есть здесь и сейчас. Литургия, она же не про то, что вот мы вспоминаем, что было когда-то, она говорит, что это происходит вот здесь, сейчас, на твоих глазах. Ты включаешься в этот процесс. И он это «днесь», он как-то его чувствовал и очень непосредственно воспроизводил. И нас как-то всех этим заражал.  

А. Леонтьева 

– Матушка, а вот я хотела еще спросить. Вот отец Даниил, он, конечно, ну вот эта его горячесть, о которой вы рассказываете, такая пламенность его веры, она еще приводила к тому, что он очень в жесткие вступал диспуты с другими религиями. И вот не было ли вам как-то, не отговаривали вы его что ли, не было ли вам боязно за него? Потому что он же шел с открытым забралом. 

А. Сысоева 

– Он не просто шел с открытым забралом, он там вот, это Бог меня миловал, и я много чего не знала. Когда я видела его диспуты с этими мусульманами, два вот эти знаменитых его диспута, я была совершенно потрясена. Он как агнец, как дитя – вот говорит, а на него такие львы – вот это пророк Даниил во рву львином был настоящий. И они так против него, они такие могучие, бородатые, и такая за ними чувствуется сила, мощь. А он так спокойно с ними говорит, и с такой какой-то, я бы сказала, даже с любовью. Действительно с любовью. Он так и говорил: я люблю их, и мне нужно им разъяснить, они сами не знают ничего. Потому что, он говорит, что огромная масса мусульман вообще не понимают, во что они веруют. Они не знают основ своей религии, о чем там можно с ними говорить. Мы сначала их научаем, с отцом Олегом Стеняевым, их религии, а потом уже говорим, выводы делаем уже из этого. Так что, конечно. Но его не остановить было, это вообще не остановить его. Он делал то, что нужно было, как он считал. 

К. Мацан 

– Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. У нас сегодня в гостях, я напомню, матушка Анна Сысоева, мама отца Даниила Сысоева. И младший брат отца Даниила, Тихон Сысоев, обозреватель журнала «Эксперт». Почти десять лет назад, чуть больше, 20 ноября 2009 года трагически погиб, мученически отец Даниил. И вот мы сегодня вспоминаем и его, и наши гости рассказывают нам о семье, в которой отец Даниил родился и рос. В студии Анна Леонтьева, я Константин Мацан. Буквально через минуту вернемся, не переключайтесь. 

А. Леонтьева 

– Сегодня мы говорим с семьей Даниила Сысоева, убиенного десять лет назад, 20 ноября 2009 года, с матушкой Анной, мамой, и братом Тихоном. Матушка, вот вы говорите, что вам было за него боязно. Но в то же время, когда мы с вами – простите, я так говорю об этом, но я знаю, что вы можете об этом говорить, – когда мы с вами разговаривали через какое-то время после похорон, вы сказали: такие были светлые люди на похоронах, так все любили отца Даниила, это так хорошо. Это для меня было, знаете, как вот, просто я вообще не понимала, что происходит, как же вы так можете говорить. Но это, видимо, ваша вера такая, которая вот, собственно, и ну подсказала вот эти светлые какие-то слова в этот момент.  

А. Сысоева 

– Ну его смерть – это ведь тоже проповедь. Это тоже проповедь, без сомнения. И могучая проповедь. Сколько он говорил о том, что он мечтал быть мучеником, но говорил, что я недостоин мученичества, это надо быть ангелом, святым здесь, на земле. И когда сейчас приезжаешь в день памяти в его храм, на эту панихиду первую, которая ночная панихида, собираются такие лица удивительные, просто вот я просто восхищаюсь ими – такой свет от них, такие юные, чистые. Даже старенькие – вот тоже юные. Поэтому ну нельзя нам, не положено нам скорбеть. И я, когда все это случилось, я от него напрямую получала ответы – через книги, которые, мы с ним всегда общались, и книги, обменивались книгами и советовали друг другу читать. И он мне через вот эти книги, которые мне надарил, он очень много дал мне ответов тогда. А потом есть такие у нас учителя, как Иоанн Златоуст, которые запрещают, запрещают вступать в ропот, то есть выяснять, почему и зачем. Это не наше дело, такова воля была Божия. И вопрос: принять – конечно, принять это очень тяжело все. Ну обычным человеческим естеством, естественно ты страдаешь. Тем более я действительно потеряла друга, такого реально самого близкого мне человека в этом мире, я его потеряла. Ну жизнь сама все ставит на свои места. Надо дальше жить было, значит. 

К. Мацан 

– Ну я не могу не спросить у вас об этом, особенно на фоне того, что вы рассказали и на фоне того, что вы сказали, когда у вас спрашивают, а как вот воспитать такого же, как отец Даниил, вы первым делом спрашиваете, хотите ли вы, чтобы ваш ребенок стал мучеником. Я думаю, что для большинства людей, которые оказались бы в вашей ситуации, вопрос об отношении к тем, кто совершил преступление, стоял бы очень остро. Трудно, наверное, себе представить, что не было бы ненависти к исполнителям и организаторам. А тем не менее можно предположить, что, учитывая глубину вашей духовной жизни, такое понятие как прощение для вас как бы не пустой звук. Вот что в вашем сердце по поводу этого всего происходит?  

А. Сысоева 

– Ну прощать – наверное, я и не прощаю, честно говорю, я просто это исключаю. Я просто думаю, что это его руками было совершено. Конечно, понятно, что кто-то стоит сзади, за этим несчастным наемным убийцей, понятно, что там что-то дальше идет. Но как вам сказать... Это не мое дело. Это не мое дело абсолютно. Мое дело с моими разобраться грехами и моими страстями. А прощать – кого прощать? Ну такова воля Божия была. И вот если бы была возможность, я бы вам прочитала эту цитату его, но у меня, к сожалению, нет с собой, о том как он говорит о смерти мученической, о том какая это великая радость, и какое это великое достояние и для Церкви, и для человека самого, и вообще для славы Божией. Он же всю жизнь жил, он жил, только вот желая соединиться с Богом во всем, у него вся жизнь была построена по библейским его основам. У него даже рождение первенца, именно вот должен был родиться мальчик, родилась девочка. Ну Бог наш – Бог ревнивый, это понятно, Бог сам выстраивает Свои отношения. А он мечтал о мальчике, потому что первородный сын должен был быть. У него во всем абсолютно, где ни коснешься, все проверялось библейским. А смерть мученическая за Христа – это же особый венец. Поэтому мои чувства в этой ситуации вообще не учитываются – прощаю я кого-то, не прощаю. У меня есть какие-то житейские, может быть, ну ворчалки в душе, какие-то житейские, ну разборки с этим миром. Но это значит переходить на разборку с Богом – ну это запрещено вообще напрочь. Надо сказать только: Твоя воля, Господи, и все.  

К. Мацан 

– Тихон, а ты как это чувствуешь? 

Т. Сысоев 

– Ну не знаю, у меня как-то с самого начала, тогда еще не было какого-то такого вот ясного чувства, что вот там какой-то конкретный есть убийца. Ну как, ну возникали какие-то зловещие образы этого субъекта, но нельзя было сказать, что ну да, как вот мама правильно сказала, что как-то ну во ты здесь не мыслишь в категориях: вот убили – не убили там, да, за что – ни за что, виновен – не виновен. Ну потому что это настолько сложная история, что ее даже сейчас как-то очень сложно для себя разжевать, хотя вот вроде десять лет прошло. Ясно было одно, что вот то что было, например, на отпевании, вот уже в Петра и Павла, когда туда пришло – не по циркуляру, не по регламенту, не по, так сказать, приказу, а просто по своей собственной воле, да, – весь храм, а там большой достаточно храм, был заполнен только духовенством, только один храм, ну то есть там человек 500, может, 600. И как-то ты, оказываешься в такой ситуации, где ты безальтернативно выпадаешь за пределы каких бы то ни было вот этих земных категорий. И когда вот его вносили, гроб в храм, и белое духовенство его встречало, было ощущение, конечно, такое, ну не мистическое, конечно, потому что слишком сложное слово, но какое-то, вот встреча с каким-то, с какой-то Пасхой. Но это, конечно, не Пасха вот такая вот, как торжество, да. Потому что и вообще вот я об этом довольно долго думал, то что у нас вот как-то так получается, что в Пасху как таковую, она воспринимается ну такое торжество – Царь, Победитель смерти – вот эти все атрибуты воспроизводятся постоянно, да, Христос как победитель смерти и так далее. И мне казалось всегда, что за всем, за вот этой вот торжественностью, которая, безусловно, как бы прилична этому празднику, утрачивается и глубочайшее трагическое наполнение этого праздника, да, что как бы Он ведь умер, да. И воскрес, и так как Он воскрес, это вообще уже невозможно никак описать, да. То есть как бы мне всегда казалось, мое личное мнение, что вот за реальной любовью Христа, Который умер за нас, утрачивается, да...  

К. Мацан 

– Теряется Страстная пятница. 

Т. Сысоев 

– Нет, даже не в Страстной пятнице дело, то есть как бы утрачивается вообще, остается только торжество. Мне вот это всегда было не очень понятно. Меня всегда как-то больше интересовало в Христе именно Его трагическое, да, вот дело, вот Его земная жизнь и вообще Его гефсиманское моление. И даже Его Воскресение, мне кажется, не отмечено той вот, тем маршем, который вот у нас часто как-то в сознании возникает, это не марш, это что-то другое. И вот подобные чувства я переживал, это мое субъективное восприятие. Подобные чувства вот у меня возникали и возникают, когда вспоминается смерть отца Даниила и его похороны. Да, поэтому как-то вот категория там вины – не вины, убийцы – не убийцы, они как-то все время оставались где-то фоном. Ну не знаю, это неинтересно, мне кажется. 

А. Леонтьева 

– Очень хорошо ты сказал. Скажи, пожалуйста, вот после ухода отца Даниила в его храме апостола Фомы, что происходит сейчас, как продолжается его дело, как живет его приход? 

Т. Сысоев 

– Ну вообще это сложный вопрос. Потому что, с одной стороны, конечно, его уход, мне кажется, приход был его в огромной опасности, он мог надломиться. Ну, потому что когда уходят такие люди, то как бы их не заменить. 

А. Леонтьева 

– Конечно. 

Т. Сысоев 

– Во многом, многое точнее было сохранено за счет очень мудрой ну политики, скажем так, в каком-то возвышенном смысле это слова, теперешнего настоятеля, который очень бережно отнесся к тому, что было по силам сохранить без отца Даниила. И храм как-то строится, большой храм, да, не тот, конечно, который отец Даниил задумывал, но только он, видимо, его и мог реализовать. А вот то есть есть какая-то жизнь, и есть опять вот, сохраняется эта неформальность, да, какая-то, сохраняется эта нотка живой жизни, ну скажем так. Потому что очень часто выхолощено на многих приходах это. Ну вот я когда я в «Фоме» работал, там об этом много слышал, и это такая головная боль, да, современного православия – выхолощенности, бюрократизированности, какой-то формальности, которая есть на приходах, то что на приходах люди друг от друга отчуждены и так далее. А есть еще отец Георгий Максимов, да, который занимается реально продолжением миссионерского дела отца Даниила за пределами, так сказать, нашей страны – где-то и в Таиланде, и на тихоокеанских рубежах, так сказать. Они строят там храмы, понимаете, они там, в общем, людей крестят, они переводят для них фрагменты Священного Писания, то есть они занимаются, практики. То есть отец Даниил все-таки был в первую очередь практик, не теоретик. И вот отец Георгий Максимов, да, вот реально практик, отец Олег Стеняев реально практик. И они как-то зарядились, и я не то чтобы очень много посвящен в то, чем они занимаются, ну так краем уха что-то слышу, что-то вижу, да, по Фейсбуку (деятельность организации запрещена в Российской Федерации), скажем так. И да, вот люди реально практикой занимаются, и это все работает. 

А. Леонтьева 

– Тихон, скажи, а вот что особенного в этом, в этих традициях что такого особенного было, что вы как бы стараетесь их сохранить на приходе? Просто неформальный какой-то подход, да? 

Т. Сысоев 

– Ну вот я говорю, самое главное, понимаете... 

А. Леонтьева 

– Попытка объединить людей, да? 

Т. Сысоев 

– Ну когда священник приходит в храм не просто для того, чтобы, так сказать, совершить необходимые действия, да, и уходит. А когда он вовлечен, когда происходит что-то помимо конкретного богослужения. Тогда, ну не знаю, то есть, понимаете, это огромная проблема, на мой взгляд, как мне кажется. Вот я тогда просто скажу мое впечатление на этот счет. Вот я когда приезжал в Оптину пустынь по последнему заданию для журнала «Фома», главный вопрос, который я задавал всем монахам, в том числе игумену, был вопрос: как вы здесь вообще вот так вот живете? Каждый день одно и то же, без выходных, без, так сказать, возможности куда-то уехать, полностью разорвав, ну практически полностью разорвав все социальные связи, контакты. И как бы да, вот ну если совсем по-простому: не скучно, не заедает рутина, да, вот это все одно и то же? Я же, например, как светский человек, могу поменять род деятельности, уехать в отпуск, не знаю там, встретиться с кем-то – ну то есть я могу как-то разнообразить свою жизнь и за счет этого избавиться от рутины. А вы не можете. Вы, так сказать, закованы. И, в общем, все, в основном, мой вопрос не понимали, это было показательно. То есть они часто говорили о том, что ну как бы скучно – да нет, что вы, нет, не скучно, совсем не скучно. И для меня все-таки, да, реальный вопрос, который меня интересовал всегда, и когда речь заходила прямо о аскетах древних, вот как они брали и уходили на всю жизнь в пустыню? Вот это все так каждый день и так далее. Как перенести... Вот люди приходят в храм, да, ну про себя могу сказать: вот ты чувствуешь, что ты в особом месте и что ты особенное чувствуешь. Но ведь потом, когда ты выходишь, спускаешься в метро и отправляешься куда-то, это же быстро довольно вот улетучивается. И как взять и распространить все то, что ты ощущаешь в какой-то короткий период в храме, на всю свою жизнь? Ведь это же наша задача, правильно, мы должны тотально мыслить. И, мне кажется, отец Даниил вот этой проблемой и занимался, и это то, что делает приход – вот когда религиозность становится тотальной. 

К. Мацан 

– Матушка Анна Сысоева, мама отца Даниила Сысоева, и Тихон Сысоев, младший брат отца Даниила Сысоева, сегодня с нами с вами в программе «Светлый вечер». Матушка, у вас был комментарий. 

А. Сысоева 

– Комментарий по поводу жизни прихода. Потому что Тихон немножко уже в стороне – у него дела, жизнь бурная. А я вижу и понимаю, почему приход сейчас один, я считаю, из лучших приходов Москвы. Не потому, что они там занимаются какой-то очень активной там миссионерской деятельностью. Есть у них там и миссионеры, есть молодежные у них есть какие-то, но некогда особо этим заниматься, потому что строительство, все деньги уходят на строительство, все силы на строительство, это очень серьезный процесс. Но тем не менее абсолютно живой приход, потому что отец Даниил там так и остался. И приходят к нему, приходят к нему, со всех концов мира приезжают. Все время кто-нибудь, приходишь в воскресенье – какой-нибудь очередной приехал откуда-нибудь из Америки или еще откуда-нибудь, все приходят, чтобы подышать этим воздухом. Он действительно там, он очень много дал вот этого потенциала. И люди приходят для того, чтобы потрогать: было такое? Было. Значит, можно дальше жить, значит можно дальше уже что-то делать в этом направлении, что-то совсем не скучное, что-то прекрасное. Когда он еще там занимался с ними, у него довольно маленький был приход тогда, но бабушки, которые были в этом приходе, они приходили на все библейские беседы, на все его беседы... 

К. Мацан 

– Огласительные. 

А. Сысоева 

– О догматике, огласительные беседы. И он потом говорил, когда ему предъявляли: ну что же, в конце концов, там 15 человек у тебя сидят каких-то бабушек, что ты перед ними там так много рассказываешь, такие серьезные богословские темы? Он говорит: как прекрасно, я потом иду и слышу, как они идут, между собой, бабушки старенькие, и говорят о тайнах Святой Троицы. То есть вот эта его любовь, она... 

К. Мацан 

– Как все-таки правильно: «омоусиос» или «омиусиос»? – говорят бабушки.  

Т. Сысоев 

– А мне вспомнилось сейчас буквально. В воскресенье, по-моему, это было. И вот причастие, он выходит с Чашей причащать. И потом возвращается обратно с Чашей, ставит Чашу на престол и в конце литургии очень расстроен. И в конце литургии говорит, я просто слышал, говорит: ну вот как так вот? В храме, говорит, там 200 человек, причастилось человек 60, а вот все остальные, что вот они? Типа, а вот если сегодня последний день, а если сегодня все закончится, а они без причастия? А зачем они на литургию вообще пришли тогда, если они не причащаются? И вот, понимаете, и причем он это говорил не менторским тоном, а как будто бы это его личная трагедия. И ты когда на это смотришь, ну вот первый раз посмотришь, думаешь: человек рисуется. А когда ты понимаешь, что это у него воспроизводится постоянно как бы, да, то ты понимаешь, что это он не рисуется, это ну вот так оно, это для него предельная реальность. Ну если ты на литургии и не причащаешься – зачем ты вообще пришел тогда? Потому что литургия – это общее дело. Если ты составляешь общее дело, ты становишься общим телом. А стать общим телом можно, если ты причастился. И он, вот я говорю, он неформально относился ко всему. Вот неформально, непосредственно. Я не знаю, у меня бедный язык, я не знаю, как еще выразить лучше. Но вообще с отцом Даниилом – лучше это, конечно, один раз увидеть, чем десять тысяч раз об этом рассказывать. В этом, кстати, еще добавить, огромная проблема вообще с наследием отца Даниила. Потому что в действительности многие довольно критично относились к части этого наследства. Но проблема просто в том, что, мне кажется, наследие отца Даниила, его невозможно оттащить от его личности. То есть если ты начинаешь смотреть какие-то конкретные выкладки, да, без понимания того, кто такой отец Даниил, кто он был в жизни, то какие-то вещи могут показаться странными. Не все, но какие-то, да, где-то он будто бы перебарщивает, где-то он задает какую-то радикальную нотку, да. Но если ты встраиваешь это в цельную его личность, то ты понимаешь, что все работает прекрасно. И в целом, он же никогда не давил, да, ты мог всегда с ним поспорить. Вот они с папой прекрасно спорили. Это было удивительный прекрасный спор. Причем папа его, конечно, пару раз погромил, ну папа у нас это вообще, так сказать, интеллектуал огромный. Но это было что-то настоящее, понимаете, была какая-то жизнь, как говорит отец Артемий Владимиров, да, была какая-то «озаринка». И это было как-то динамично, интересно. 

А. Леонтьева 

– Матушка, о чем вот спорили отец Алексей и отец Даниил? 

А. Сысоева 

– Ой, лучше не надо. 

Т. Сысоев 

– Я, к сожалению, не помню. 

А. Сысоева 

– Я туда не влезала. Там много всего, и политика – времена-то какие, – и война, и это, ну навряд ли они богословских тем каких-то спорили. 

Т. Сысоев 

– Обсуждали, я помню. 

К. Мацан 

– Как в фильме мушкетеры, да, – пару строчек из блаженного Августина. Да нет, просто на самом деле много вопросов, я думаю, чтобы не уводиться куда-то совсем, что выбрать. А мы сегодня всю программу говорим об отце Данииле – это естественно, это нормально. Знаете, когда у нас были в гостях люди с фамилией Флоренские – был внук священника Павла Флоренского, тоже Павел Флоренский, и праправнук, по-моему, да, Ань? 

А. Леонтьева 

– Да. 

К. Мацан 

– И я спросил: скажите, а вас вот не напрягает то, что вас все время воспринимают как бы как наследников великого человека? Вот не вас лично, а наследников. И любопытно, что старший Флоренский ответил: нет, меня мой дед не постыжает. А младший сказал, что, конечно, я стараюсь немножко абстрагироваться, потому что я сам себе должен как-то какую-то создать, ну я личность, да, а не просто праправнук. А вот мы сегодня говорим тоже про выдающегося человека. А вас не напрягает быть в тени великого? Вот я так как-то, очень прямо спрошу. 

А. Леонтьева 

– Может отвечать тот, кто хочет.  

К. Мацан 

– Да, и к матушке, и к Тихону. Матушка. 

А. Сысоева 

– Не знаю. Я не знаю. Я всем говорю, что Бог вот дал мне такую райскую птицу подержать и потом забрал, и она улетела. Вот и все, вся моя тень от нее. Я счастлива, когда его вспоминаю и счастлива, что он со мной все время. Я чувствую, он и помогает, и все вот есть, и есть дочка его, есть внуки у него уже, мои правнуки, Устиночка – то есть жизнь идет. И тень – никакой тени абсолютно. Я очень рада, что он был у меня. Мы когда приехали к нему на могилку, помню, был очень серьезный момент в жизни детей его, семьи его, очень страшный. И мы тогда с девочками, с подружками приехали туда, ну те, которые его любили, мы поклонились могилке и говорим: отец Даниил, мы так рады, что ты был с нами. Ну мы так рады, что мы тебя помним, что ты, нам Бог дал тебя и мы с тобой вместе были хоть какое-то время. Но сейчас помоги. Сейчас нужно, очень нужно помочь. И в этот же день все свершилось. 

К. Мацан 

– В хорошую сторону? 

А. Сысоева 

– Было принято заявление. Не будем говорить. 

К. Мацан 

– Тихон, а ты как это переживаешь? 

Т. Сысоев 

– Никак.  

К. Мацан 

– Тебе это даже более актуальный вопрос, чем для матушки. Все-таки ты младший брат. Вот есть старший брат, великий там, известный человек и так далее.  

Т. Сысоев 

– Да никогда не возникало таких проблем, ну то есть как-то... 

К. Мацан 

– Вот оно, смирение какое. 

Т. Сысоев 

– Да нет, я совсем не смиренный человек. 

А. Сысоева 

– Бывают неадекватные же люди, которые там ему говорили: ой... Помнишь, ты когда поступал в семинарию, у тебя был такой момент, какие-то к тебе приходили там странные люди и говорили: ой, ты же брат там... И вот он, конечно, пугался этого, потому что от него требовали... 

К. Мацан 

– Я не про сумасшедших говорю. 

А. Сысоева 

– Ну они не сумасшедшие, просто такие вот какие-то, ну странные люди. 

Т. Сысоев 

– Не знаю, то есть как, я дистанцировался от этой истории. Ну потому что это как-то, это совсем личное, да. А с другой стороны, как бы ну никогда не возникало у меня каких-то проблем насчет того, что там в тени – не в тени. Вот был такой интересный человек. Ну как вот, конечно, мне бы хотелось с ним сейчас пообщаться, есть много вопросов, которые я хотел бы с ним сейчас обсудить. Но, к сожалению, это невозможно. Ну вот ощущение в тени – не знаю. 

А. Сысоева 

– Он был очень светлый человек, а свет не дает тени. Да, он очень светлый человек был, правда, бурлящий, свежий. При этом болящий ужасно: у него без конца болела голова, у него там ломалась нога – это без конца у него шел поток болезней. Но он был очень светлый человек. И поэтому, конечно, его не хватает именно в этом смысле. Светлых людей вообще очень мало в этом мире. 

А. Леонтьева 

– В чистом виде. Светлых людей в чистом виде. Я вот, знаете, перед передачей испытывала очень смешанные чувства: то есть мне очень хотелось вас видеть, я очень люблю вашу семью, и в то же время я думала, ну не будет ли слишком тяжело и грустно говорить о убиенном отце Данииле. И когда вы пришли – такие веселые, оживленные, – я была немножко даже поражена, даже немножко поражена. То есть на самом деле беседа совсем не тяжелая. Мы говорим о радости, мы говорим о Пасхе. И для меня это очень утешительно. Потому что я очень люблю общаться с льдами, которые могут по-христиански, по-настоящему по-христиански относиться к потерям. Потому что я, наверное, вот не сразу этому научилась. Да, в моей семье тоже были потери очень тяжелые. Но самое сложное после этого, как я, наверное, уже говорила в каких-то интервью, это не задавать Богу таких очень резких вопросов. Вот как это делать?  

Т. Сысоев 

– Ну а как можно Богу задавать резкие вопросы? 

К. Мацан 

– Ну вот как: зачем Ты, почему Ты, за что Ты? 

Т. Сысоев 

– Ну что Он скажет? Ему как, помните, как-то у Экзюпери была очень яркая мысль в «Цитадели», в конце книги «Цитадель», когда он говорит, что Бог отвечает молчанием – это самый лучший Его ответ. В этом же и Бог как бы, в молчании. То есть мне-то кажется, что вообще, когда ты живешь в перспективе, что вот есть Бог как некоторый такой субъект, которому, так сказать, ты можешь адресовать свои жалобы – то это же так ты превращаешь Бога в какого-то обывателя. Ну не знаю, это же не инстанция какая-то. Это с одной стороны. С другой стороны, вот мы говорим: воля Божия. Мы же даже не знаем, что это такое, воля Божия. Потом воля Божия – значит, что Он этого хочет? Ну, наверное. А может быть и нет. Ну для нас это, у нас есть какой-то набор ориентиров, они очень довольно тусклые, эти ориентиры, да. А дальше начинается просто жизнь какая-то, начинаешь воспроизводить что-то, начинаешь о чем-то думать. Какие-то вещи приходят не сразу. Ну то есть это очень, мне кажется, это довольно абстрактный процесс, в нем нет никаких конвертных точек. А если бы они были, это было бы ужасно банально, понимаете. Ну то есть потому что Бог – ну это мое лично, потому что ну как бы вообще, что касается, да вообще лучше, мне кажется, реже вот упоминать имя Бога, потому что оно тоже, вот чем чаще мы что-то эксплуатируем, тем оно становится менее значимым, да. Вот есть вот эта вот реальность, как с ней быть? У нас какие-то маркеры, какие-то точки, какие-то маячки, но они настолько... Ну говорить, что в них есть что-то конкретное, да, это значит не понимать, с какой реальностью ты сталкиваешься. А эта реальность, она, ну как вот мистики средневековые христианские, они говорили, что Бог – это молчание. Бог познается в молчании. Вот предельное переживание Божественного – это молчание. 

А. Леонтьева 

– Матушка, скажите мне, а вот Тихон говорит, что Бог – это молчание. А вам? 

А. Сысоева 

– Не знаю. Бог – это такая бурлящая радость, бурлящий поток света и радости.  

А. Леонтьева 

– Вот мне такой образ, Тихон, больше нравится. 

А. Сысоева 

– Какое же это молчание? Молчание – это с нашей стороны, да. Действительно, да мы должны молча просто наслаждаться тем, что вот Он нам дает Свои метки и маячки, как сказал Тихон, да. А еще у Льюиса замечательно: задавать вопросы Богу иногда так же бессмысленно, как спрашивать, почему круг круглый, почему солнце желтое, да, почему квадрат квадратный. Почему? Вот так. Мы же его отдали, не в могилу положили-то, Данила, то, мы же его Богу отдали. И мы это точно знаем совершенно. И он стольким сейчас помогает. Вот я вам говорю, что ко мне приходят люди, начинают мне рассказывать, вот как он, что. Я вот даже уже стараюсь бегать от людей, потому что ну это все... Я говорю: пишите, собирайте, пожалуйста, пишите. 

А. Леонтьева 

– Потрясающе. Вы знаете, вот нашу передачу мы называем «Светлый вечер». Но сегодня количество света, которое от вас исходит и качество света, не знаю как это сказать лучше по-русски, оно ну для меня просто какое-то немыслимое.  

А. Сысоева 

– Бог есть свет, и в Нем никакой тьмы, – сказал Иоанн Богослов. Вот надо до этого дойти, это надо понять. Ну когда читаешь жития, например, наших новомучеников, тех, кто на Бутовском полигоне были расстреляны, – как они проживали эту жизнь, как они проживали этот ужас темницы, предательств и при этом оставались верными. Вот так. Вот это мужество. 

К. Мацан 

– Спасибо огромное за эту беседу. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» была матушка Анна Сысоева, мама отца Даниила Сысоева. И младший брат отца Даниила, Тихон Сысоев, обозреватель журнала «Эксперт». Спасибо за искренность, и глубину, и тот самый свет. 

А. Леонтьева 

– Спасибо огромное. 

Т. Сысоев 

– Спасибо. 

К. Мацан 

– В студии были Анна Леонтьева, я Константин Мацан. До свидания. 

А. Сысоева 

– До свидания.