«Народная религиозность в советские годы». Людмила Горюшкина, Надежда Белякова, Елена Воронцова

У нас в гостях были кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института всеобщей истории Российской академии наук Надежда Белякова, старший научный сотрудник межкафедральной археографической лаборатории исторического факультета МГУ, кандидат философских наук Елена Воронцова, и старший преподаватель исторического факультета МГУ Людмила Горюшкина.

Разговор шел о народных религиозных традициях, сохранявшихся в России в советские годы.

Ведущий: Алексей Пичугин

---

Алексей Пичугин:

— Дорогие слушатели, здравствуйте. «Светлый вечер» на «Светлом радио». Меня зовут Алексей Пичугин. Я рад вас приветствовать. И с удовольствием представляю наших гостей. Сегодня четверг, и как всегда в это время вы слушаете нашу совместную программу «Светлого радио» и музея и исследовательского центра «Советский Союз: вера и люди». Сегодня с нами в студии нет Ксении Толоконниковой, директора музея, в скором времени она к нам вернется. Но я с удовольствием представляю тех людей, которые вместе со мной в студии. Это Надежда Белякова, старший научный сотрудник института всеобщей истории Академии наук, кандидат исторических наук. Добрый вечер.

Надежда Белякова:

— Добрый вечер.

Алексей Пичугин:

— Елена Воронцова, кандидат философских наук, старший научный сотрудник межкафедральной археографической лаборатории исторического факультета Московского университета. Здравствуйте.

Елена Воронцова:

— Здравствуйте.

Алексей Пичугин:

— Людмила Горюшкина, старший преподаватель исторического факультета Московского университета. Добрый вечер.

Людмила Горюшкина:

— Добрый вечер.

Алексей Пичугин:

— Мы сегодня будем говорить про деревенскую религиозную советскую повседневность, это очень интересный разговор, мы достаточно долго к нему шли. И так все совпало, что сегодня у нас в гостях люди, которые этим много лет занимаются. Мы плохо себе представляем религиозную советскую повседневность, особенно те вещи, которые связаны с материальной культурой, поскольку почему-то в публичном пространстве об этом катастрофически мало говорится. Наверное, гости нашей программы со мной не согласятся, поскольку это входит непосредственно в их профессиональную сферу интересов, но я понимаю, нас слушает огромное количество людей, которые вообще с историей не связаны, но для них эти сюжеты очень интересны. Сейчас едет человек с работы вечером, нас слушает, он никогда историей не интересовался дальше курса школьной программы. У нас есть уникальная возможность рассказать ему какие-то очень интересные удивительные вещи и примеры, которые ни один школьный учебник не передаст, и таким образом или заинтересовать или хотя бы рассказать, что это было и есть у нас. Для того чтобы с чего-то начать, для какой-то затравки. Почему вы этим заинтересовались? Чем важна повседневность советская религиозная для нас сейчас? Елена?

Елена Воронцова:

— Мы к этой теме пришли не совсем прямым путем, сложным путем. Все началось с нашего знакомства с архивами. В современных архивах, не только московских, осело много любопытных материалов, которые освещают разные стороны вот этой повседневности, в том числе и деревенской повседневности. И об этом не многие знают, но экспедиции, прямая экспедиционная, не только этнографическая, но и социологическая и религиоведческая работа велась и в советское время тоже. Волею судеб я оказалась в отделе рукописей РКБ, бывшая Ленинка.

Алексей Пичугин:

— Это Российская государственная библиотека, тут тоже надо пояснять, наверное.

Елена Воронцова:

— Да. Где часть архива советского весьма известного исследователя религиоведа Клебанова. Помимо всего прочего там есть материалы 1959 года, когда он от института истории Академии наук отправился в экспедицию со своей большой исследовательской группой, они довольно долго, несколько месяцев работали в Тамбовской области. Они выбрали неспроста 59-й год, как раз всякие распоряжения власти об усилении атеистической работы и пропаганды.

Алексей Пичугин:

— Начинается Хрущевская кампания.

Елена Воронцова:

— Да. И чтобы на научном уровне проанализировать имеющуюся ситуацию и предложить какие-то пути по эффективности этой атеистической работы, была достаточно большая и серьезная экспедиция отправлена. И в этих материалах отложилось очень много интересных вещей. Первой мыслью нашей было посмотреть, а как сейчас? Вообще говоря, мы поехали первый раз в 18-м году, очень слабо себе представляя современную ситуацию в регионе.

Алексей Пичугин:

— Поехали в Тамбовскую область? По следам Клебанова?

Елена Воронцова:

— Да. Мы так это и назвали: «По следам Клебанова». Хотя опыт экспедиционный был у нас у всех довольно большой, но мы работали совершенно в других регионах. Более того, часть народа работала со старообрядческими сообществами, и православную деревенскую среду мы представляли себе не вполне хорошо. Пока мы знакомились с этим архивным материалом, оказалось, что есть и другие, и это совершенно неспроста. Такая устойчивая формулировка, с которой наверняка многие сталкивались, так называемые «старые русские секты».

Алексей Пичугин:

— Надо пояснять.

Елена Воронцова:

— Это такие движения, которые возникают в 18-м веке именно на территории России и которые оказываются в серьезном противоречии с официальной Синодальной Церковью и в общем испытывают гонения в связи с этим. Они очень разные взгляды высказывают и отчасти взгляды отражены в тех названиях, которые они получили: молокане, субботники, хлысты, постники и другие группы. Большинство этих групп возникает именно в Тамбовской области. Как таковых старообрядцев там особо-то и не было. А вот таких стихийных народных движений, поисков чистой веры, как они это видят, таких народных богословов оказывается много именно там. И эти движения не исчезают, продолжают существовать и в 19-м веке, несмотря на всякие братства миссионерские, и каким-то образом сохраняются и в 20-м веке. И вот эта экспедиция Клебанова — в том числе посмотреть на секты. Но по итогам написанной книги оказывается, что самыми радикальными, самыми твердолобыми и ужасными с его точки зрения являются не сектанты, а православные христиане, так называемые истинно православные христиане или представители Истинной православной церкви.

Алексей Пичугин:

— Которых он застал, наверное, гораздо больше, чем застали в 18-м году вы?

Елена Воронцова:

— Конечно.

Алексей Пичугин:

— Вы застали кого-то?

Елена Воронцова:

— Там такая штука. В той книге говорится о том, что, конечно, 59-й год это уже упадок, и отдельные религиозные пережитки хотя и сохраняются, но мы видим, что все идет на спад. Местный исследователь и ученик Клебанова подхватывает инициативу, и в 60 — начале 70-х годов он там проводит тоже свои исследования, выходит знаменитая в узких кругах книжка Демьянова «Истинно православное христианство», именно первые материалы в Тамбовской области он собирал. Клебанов делает поправку: мы думали, что все уже в 59-м году заглохнет, но это не так, но уже в книжке 77-го года Демьянова говорится, что теперь-то уж точно мы видим, что практически ничего не осталось. Мы с этой мыслью и ехали, что ничего не осталось, но может быть, кто-то что-нибудь помнит или что-нибудь слышал. Но, конечно, ситуация оказалась не такой плоской, как мы рассчитывали, религиозная жизнь разная, разнообразная, мы ее застали. Наверное, поэтому мы к этому сюжету деревенских святынь и пришли. В итоге сделали такой большой проект при поддержке Фонда развития Православного Свято-Тихоновского университета, провели уже немало полей и надеемся продолжить и дальше.

Алексей Пичугин:

— Надежда?

Надежда Белякова:

— Мой путь к Тамбовским сюжетам и вообще к изучению религиозной повседневности верующих был немного другой. Я шла не от советского религиоведения, а я историк, и моя диссертация была посвящена эволюции отношений власти и христианских деноминаций в западных республиках Советского Союза после 1975 года.

Алексей Пичугин:

— Почему именно после 75-го?

Надежда Белякова:

— Хельсинские соглашения, которые сильно поменяли и религиозную политику внутри СССР. И каким образом в Украине и Белоруссии, Прибалтийских республиках эта трансформация происходила до распада Союза, я и показывала. Собственно, тогда на протяжении шести лет, которые я писала диссертацию, я поработала и в Центральных и в региональных архивах, которые показывали все разнообразие и очень огромный массив материалов, который при этом ограничивал и лишал субъектности самих верующих. И эта потребность услышать про самих верующих, про их религиозную жизнь, их мотивацию, что их толкало в условиях атеистического проекта быть меньшинством инакомыслящим, как они выживали, и услышать их голоса, отказаться от доминирующей оптики позиции государства, пускай она тоже была не однородна. Она была представлена и чиновниками Совета по делам религий, и представителями органов государственной безопасности, и представителями МИД, и прессой. А где собственно, сами-то, о ком говорят? Это развернуло мой фокус исследований, и последние годы я плотно подхожу к истории религиозной повседневности. И так получилось, что, собирая материалы устной истории, я оказалась в Тамбовском регионе. Это было в 14-м году. И как раз фонд уполномоченного по Тамбовской области показал возможность вычленения по крайней мере необычных персонажей, которые попадали в поле его видимости. Опять же мы должны понимать, что далеко не все попадали в зону интереса и внимания уполномоченного. Однако дальше эти фигуры можно было как-то раскручивать. И я, например, к материалам экспедиции Клебанова подошла не из фондов Российской государственной библиотеки, а сначала я увидела фонд экспедиции, который хранился в институте Российской истории.

Алексей Пичугин:

— А можно уточнить? Уполномоченные, и вообще, насколько я понимаю, исследователи религиозной жизни в Советском Союзе, особенно в 50-60-70-е годы все, что происходило, чаще всего как раз ссылаются на фонд уполномоченных. При всем при этом, уполномоченные, действительно, даже если бы очень хотели коснуться каких-то движений истинно православных христиан, к примеру, не могли в полном объеме это сделать, поскольку уполномоченные тоже действовали в рамках какого-то законодательства. А люди, которые жили такой повседневной религиозной жизнью, но при этом не относили себя к какому-то устойчивому институту и в юридическом поле не присутствовали, и соответственно, коммуникация была очень сильно затруднена, ее как бы и не было.

Надежда Белякова:

— Коммуникация в тех условиях и при тех функциях, которые возлагались на уполномоченных и их аппараты в советский период, это вообще разговор особый. Что касается истинно православных христиан, их особенность была в том, что они никогда не регистрировались. А вопрос о том, насколько аппарат уполномоченных и Совет по делам религий занимается незарегистрированными религиозными объединениями, был дискуссионный. Уполномоченный, Совет по делам религиозных культов пытались повесить курирование незарегистрированных религиозных объединений, то есть находящихся за границами легальности на органы государственной безопасности, стараясь отстраниться. Но тем не менее, они должны были собирать отчетность, что-то рапортовать и каким-то образом панораму религиозной жизни в регионе представлять. Понятно, что, во-первых, тут такая ловушка оказывалась. С одной стороны, ты должен рапортовать и описывать религиозную повседневность, но как уже Елена сказала, ты обязан рассказывать, что религия это пережиток, который отмирает, вот отомрет, и вообще все идет к тому. Но поскольку аппарат существует, и чиновники зарплату получают, им есть над чем работать, и они рассказывают, что в религиозной жизни такие-то, такие-то процессы, и они их активно контролируют и участвуют. Эта оптика часто затуманивает, и исследователь попадает в ловушку. Если он дальше тех материалов, которые созданы в фонде уполномоченных, не смотрит — а материалы органов государственной безопасности нам в массе своей, естественно, не доступны — то он и видит и фокусирует свою оптику сквозь призму этого аппарата, который был сам втиснут в достаточно жесткое прокрустово ложе тех условий, в которых он существовал. Потому что внутри на региональном уровне уполномоченный был сам между молотом и наковальней. Между местными органами власти, которые не заинтересованы были, чтобы у них религиозная жизнь шла и продолжалась на идеологическом уровне, а с другой стороны, им нужно было нормализовывать повседневность, чтобы жизнь шла, им повышения конфликтности, например, внутри среды тоже не было нужно. Вот в таких удивительных сложнейших условиях экспедиция Клебанова сделала бурю в стакане воды и была на региональном уровне воспринята тоже не однозначно.

Алексей Пичугин:

— Я напомню, что в гостях у «Светлого радио» сегодня Елена Воронцова, старший научный сотрудник межкафедральной археографической лаборатории исторического факультета МГУ. Людмила Горюшкина, старший преподаватель исторического факультета МГУ. Надежда Белякова, старший научный сотрудник института всеобщей истории Российской академии наук. А бурю в стакане воды экспедиция Клебанова наделала почему и где? Что произошло?

Надежда Белякова:

— Чтобы не монополизировать время, может быть, об этом расскажет Лена. Но я скажу сейчас, в чем уникальны были материалы, которые они привезли в первый раз, по первым результатам. И что поразило мое воображение в архиве института Российской истории. Мы, наконец-то, там видим опыт полевой работы людей, которые приехали вместе с Клебановым. Это часто молодые исследовательницы, которые меня, например, интересовали — Комиссарова-Лягушина. И еще была одна дама, аспирантка, которая потом так и ушла, не стала защищаться. Которые пошли, например, что меня интересовало, работать в поле евангельских христиан-баптистов, где они собирали и описывали свои впечатления, ощущения от контактов, собирали какие-то свидетельства. И это соприкосновение на низовом уровне, на уровне личного общения было совершенно поразительным. А насчет того, в каком контексте и как экспедиция Клебанова взаимодействовала с местными властями, может быть, Лена может побольше рассказать.

Елена Воронцова:

— Там была такая история, что в этом регионе к 59-му году уже случилась огромная экспедиция просто этнографов. И под руководством Кушнера уже была выпущена книжка про село Вирятино. Благодаря этой книге, этой работе, три года работали этнографы, с регионом уже были налажены контакты. Но если смотреть книгу про село Вирятино, то там всего одна строчка где-то есть, что некоторые пережитки религиозные у некоторых необразованных старушек еще есть, и все. А у Клебанова тот богатый материал, который они собрали, во-первых, демонстрирует, что с религиозностью там все очень пышно. Во-вторых, они пытаются те методы, которые в европейской науке, в том числе, к тому моменту активно используется, каким-то образом тоже применять: это и интервью, и наблюдения. И какой-то там был эпизод, о котором пишет Олеко Хун в своей статье и много кто еще, Катя Миронова тоже про это писала. Видимо, они не всегда говорили о том, что они исследователи.

Алексей Пичугин:

— Представлялись просто...

Елена Воронцова:

— Видимо, они периодически претворялись такими неофитами и получали огромную поддержку у старшего поколения, которое конечно хотело, чтобы к ним шла молодежь. Но в любом случае разгром на обсуждении итогов экспедиции, видимо, случился. И после двух полей Клебанова отстранили от руководства, третья экспедиция была уже не с ним, а потом вообще все эти экспедиции свернули.

Надежда Белякова:

— Дело в том, что самим вызовом была история, что исследователи приходят и беседуют с верующими, теми маргиналами, которых лишают голоса, которых запирают в психушки. К ним приходят люди из столицы, приходят к ним на богослужения, садятся, слушают, между прочим записывают их проповеди, или, как Клебанов, делабт интервью с рядом молчальников, которых местная власть предпочла бы молча упрятать в психушки. А здесь эти люди приобретают субъектность, причем, в том числе и в глазах самих исследователей. Их позиция заслуживает того, чтобы быть представленной в науке. Мне кажется, что эта история тоже была вызовом. Потому что для советских этнографов село Вирятино это образцовое советское социалистическое село.

Алексей Пичугин:

— Большое, как и все села Черноземья.

Надежда Белякова:

— Успешное. А дальше там оказывается...

Елена Воронцова:

— Там была веселая история с этим Вирятино. Дали задачу, такая была установка сверху показать новый колхозный быт. Где его искать? В Воронежской области, конечно. Но когда поискали, оказалось, что с образцовостью большие проблемы.

Елена Воронцова:

— В итоге после долгих поисков в Вирятино отправились в успешный колхоз и все такое. Но тут надо понимать, что 53-55 годы, это годы когда одного из главных неформальных лидеров в этом населенном пункте упекли в очередной раз в психушку по надуманному делу вместе с ее последователями.

Алексей Пичугин:

— А почему, сама фактура интересна?

Елена Воронцова:

— Тут как раз интереснее рассказать об этой героине и вообще о тех людях, которые во многом определяли религиозную жизнь этой территории.

Надежда Белякова:

— Этого села, которое не было замечено этнографической экспедицией, приехавшей туда за три года до Клебанова, за пять.

Елена Воронцова:

— Да. Эта территория, в которой не только почитали святыни дореволюционные, но и это та местность, где эти святыни возникали уже в 20-м веке, уже в советский период. У нас есть записи рассказа о явленных источниках, помимо тех, которые уже почитались. Есть многочисленные рассказы, как в 50-е годы неподалеку от Вирятино на Мамонтовом озере чтимом тысячи человек приходили, их пытались как-то сдерживать, ограничивать и так далее. Но главное, что есть лидеры неформальные, к которым люди шли за советом, к которым люди шли за утешением или даже за благословением на какие-то подвиги.

Алексей Пичугин:

— А что важно, в Вирятино на момент экспедиции Клебанова был ли действующий приход или рядом где-то?

Елена Воронцова:

— Во всем районе действовала одна церковь в Александровке, и это не очень близко. Поэтому главными узлами религиозности оказывались такие люди, либо те, кто уже претерпел гонения и вернулся, таких было немало, либо так называемые юродивые. И это как раз один из фокусов нашего исследования.

Алексей Пичугин:

— Это очень интересно, да.

Елена Воронцова:

— Собственно, так она и известна, Настенька Вирятинская. Это человек, который во многом определял религиозную картину этой местности и соседних деревень, ее не стало в начале 60-х. А в 50-е годы о ней не могли не знать. О ней знали реально все, относились очень по-разному, но для большинства верующих это была, как они это формулировали и это во все интервью фиксируется, столп от земли до неба. Несмотря на то, что в советской оптике это был человек больной.

Алексей Пичугин:

— И вот именно ее неоднократно упекали в психушку?

Елена Воронцова:

— Да. Только сначала это было лечение в обычной... В советское же время была карательная психиатрия, и как бы просто психиатрия. Сначала она находилась на лечении в обычной психиатрической больнице, а буквально за месяц до приезда экспедиции Кушнера было очень громкое по местным меркам дело, по которому уже находящуюся на лечении Настю, отправили в самую страшную Казанскую психиатрическую лечебницу.

Алексей Пичугин:

— Сколько ей лет на тот момент было?

Елена Воронцова:

— К тому моменту ей еще не было шестидесяти.

Алексей Пичугин:

— А, ну...

Елена Воронцова:

— Там есть расхождение по поводу даты ее рождения, но условно где-то 1902-1903.

Алексей Пичугин:

— История ее жизни известна?

Елена Воронцова:

— Да. По поводу Насти, во-первых, местные жители очень много занимались этим вопросом. Даже самодельная книжка ее, как бы житие, можно так сказать, издано. И мы в своем сборнике, который недавно вышел, попытались собрать все, что нам было доступно, связанное с ее жизнью. Это была деревенская девушка из не слишком зажиточной семьи, которая нормально развивалась, и даже, кажется, был жених. Но в период гражданской войны, защищая своих коней, она получила видимо какую-то психологическую, скорей, травму.

Алексей Пичугин:

— Слушайте, а я эту историю знаю. Не помню, откуда, но вы рассказываете, я эту историю хорошо знаю.

Елена Воронцова:

— У нас общие смыслы возникают. После этого она становится, по словам многих, тяжелобольным человеком. Но замечают, что то, что она говорит, имеет какой-то смысл. И ее мама берется толковать это. Но сначала родители предпринимают целый ряд попыток ее излечить. Среди прочего они едут к старцу Прохору, которому к тому моменту сильно за сто лет по легенде, и вроде бы он им говорит, что лечить ее не надо, я умру, а она будет таким столпом от земли до неба. Вроде бы, это его цитата. После этого к Насте начинают идти люди. В основном это разовые походы, чтобы получить совет или исцеление. Но в войну это явление становится массовым, это место паломничества. И практически у всех местных жителей, вне зависимости их религиозности или полного равнодушия, истории про Настю есть.

Алексей Пичугин:

— Я вспомнил, стал смотреть, откуда я могу про нее помнить, в нашей программе, одной из первых на радио «Вера», ты про нее рассказывала.

Надежда Белякова:

— Конечно, а как иначе.

Елена Воронцова:

— Да, это было про нее, точно. И получается, что среди таких очень важных фигур была сама эта Настя, которая, судя по всему, имела духовных чад, они сами это так интерпретируют. Для них она давала благословение на разного рода подвиги. Она предсказывала им гонения и говорила, что для спасения лучше отправиться в тюрьму, чем оставаться здесь и соглашаться на все то, что безбожная власть им предлагает. Действительно, этот период 50-х годов интересен тем, сто там было аж два судебных процесса. Первый в 52-м году, после которого несколько десятков человек изолированы. Вроде бы чистое прекрасное село исследуют этнографы, и потом второй процесс, совпавший примерно с экспедицией Клебанова, когда снова и саму Настю и целый ряд ее духовных чад изолируют. А потом еще в начале 60-х опять был громкий процесс, и изрядное количество верующих отправились в Красноярский край.

Алексей Пичугин:

— Мы вернемся к нашей программе буквально через минуту. Я напомню, что сегодня мы говорим о деревенской советской религиозной повседневности. Программа наша совместная с музеем и исследовательским центром «Советский Союз: вера и люди». И сегодня здесь в это студии Елена Воронцова, старший научный сотрудник межкафедральной археографической лаборатории исторического факультета МГУ. Надежда Белякова, старший научный сотрудник института всеобщей истории Российской академии наук. Людмила Горюшкина, старший преподаватель истфака МГУ. Я Алексей Пичугин. Через минуту мы снова вернемся.

Алексей Пичугин:

— Возвращаемся в студию «Светлого радио». Напомню, что программа наша совместная сегодня с музеем и исследовательским центром «Советский Союз: вера и люди». У нас, к сожалению, сегодня нет Ксении Толоконниковой, директора музея. Вместе с нами здесь в этой студии Надежда Белякова, старший научный сотрудник института всеобщей истории Российской академии наук. Елена Воронцова, старший научный сотрудник межкафедральной археографической лаборатории исторического факультета Московского университета. И Людмила Горюшкина, старший преподаватель исторического факультета МГУ. Мы говорим о деревенской религиозной повседневности в советское время. Людмила, вы много, я так понимаю, тоже ездили в полевые экспедиции, исследовали в первую очередь Тамбовскую область, в Вирятино, о котором мы говорили сейчас. Что для вас, может быть, совпадало или не совпадало с вашими ожиданиями, но было достаточно неожиданным, когда вы приехали в первый раз, может быть, не в первый раз на эти полевые исследования. Почему я об этом спрашиваю? Я думаю, что для наших слушателей это достаточно интересный вопрос, поскольку мы эту повседневность деревенскую вообще себе плохо представляем. И когда мы выезжаем, для нас это какой-то набор стереотипов. Когда мы погружаемся в эту жизнь, мы понимаем, что не просто разрушается набор стереотипов, но и добавляются какие-то очень важные смысловые вещи?

Людмила Горюшкина:

— Так получилось, что мои полевые материалы связаны с Воронежской областью, и потом я присоединилась к проекту Елены в Тамбовской области. Для меня вопросы, с которыми я пришла к изучению, были связаны с тем, что много обычных сторон жизни оказываются в тени. Какие-то вещи, которые не то что удивляют, но так получилось, что мне были знакомы и ожидаемы с детства, воспринимаются как что-то очень необычное, приписываемое маргинальным течениям, а они всеобщие. Духовные стихи, которые распространены и сохраняются не только старообрядцами, известно гораздо шире, и у православных, у православных это традиции. Что было интересно, уже в поле Тамбовском и Воронежском, это то, как сохранялась и поддерживалась религиозная жизнь в советских условиях. И в первую очередь, для меня это были вопросы с праздниками и с общественным богослужением. Лена упоминала Мамонтова. Несмотря на запрет, несмотря на все сложности, это были ежегодные строго календарно приуроченные крестные ходы.

Елена Воронцова:

— Весенний Никола.

Людмила Горюшкина:

— На праздник, с целым рядом действий, с повериями, с определенными ритуалами. В соседних областях точно так же сохранялись крестные ходы к чтимым святыням или к местам, где когда-то были эти святыни, сейчас уже утрачены. Была интересна организация, может быть, уходящего в тень, но именно быта с материальной составляющей. Все крестились, следовательно, каким-то образом изготавливали и распространяли крестики, иконки, иконы-благословения, переписывали книги в условиях, когда их невозможно было печатать, переписывались от руки, распространялись и богослужебные книги, и стихи, сейчас попадаются прекрасные тетрадочки со стихами. Сохранение праздников, которые у нас, может быть, ассоциируются с детскими вещами, те же прекрасные рождественские христославы, притом, что они очень разные в соседних областях, очень разные в Воронежской, Тамбовской. И, несмотря на все запреты и сложности, это сохранялось, это поддерживалось, наши собеседники об этом помнят, многие из них даже участвовали в этом. Мой интерес был в бытовом сохранении, может быть, очень обычных вещей, но в необычных условиях.

Алексей Пичугин:

— Мне, знаете, что очень интересно? Вы сказали еще в начале программы, что когда вы приехали в Тамбовскую область по следам Клебановской экспедиции, вы думали, что вы уже ничего не застанете из традиций, которые были описаны и которые уже в советское время считались уходящими. Но реальность оказалась несколько иной. Какой она оказалась?

Елена Воронцова:

— Оказалось, что в отличие от целого ряда других регионов, здесь живут люди, и живут люди достаточно давно. Это потомственные жители, которые сохраняют традиции и представления этой местности. И среди прочего для них православный календарь, как был основой для разметки их повседневности, так и остается. Первое впечатление, для нас это было неожиданно, это не во всех регионах есть, традиция на Крещение мелом крест рисовать на двери, очень многие дома как бы были размечены этими крестами. И мы даже вполушутку-полусерьез решили, а давайте стучаться в те дома, где есть кресты. И в одном из таких домов мы встретили одного из наших ключевых респондентов, который на всякий случай спросил у нас Символ веры, чтобы быть уверенным, что с нами можно, вообще говоря, вступать в серьезные беседы. В итоге, то, что мы увидели, это, во-первых, людей, которые хорошо помнят тот период, о котором мы читали в архивах 50-60-х. Во-вторых, некоторых людей, которые являются наследниками, последователями тех практик, которые тогда существовали. И наконец, целый ряд людей, которые сами не являются частью тех сообществ, которые нас увлекли, но хорошо помнят о них и с какими-то негативными коннотациями могут об этом рассказать. Там такой термин молчуны, молчальники. Это специфический местный феномен, который обычно связывают с фигурой Насти Вирятинской, хотя возможно, это не совсем так. Идея, что Серафим Саровский брал обет молчания, и мы в такой сложной ситуации советских гонений оказались и тоже должны с властью не разговаривать вообще. И действительно, это было достаточно большое сообщество, которое главным образом подвергалось гонениям, но об этих людях нарративы сохраняются до сих пор. Когда спрашиваешь, кто такие молчуны, обязательно что-то расскажут. Но с другой стороны, стало интересно разобраться, что это было за люди, каким образом они выживали, какие между ними были отношения. Благодаря тому, что мы ездим многократно, с некоторыми конкретными персонажами мы теперь как бы знакомы через тех, кто о них помнит.

Алексей Пичугин:

— А были ли какие-то наследники, даже не наследники, были ли какие-то люди, которые в полной мере продолжали жить этой традицией? Давайте проще. Если ты православный христианин, как они сами себя называли, и которые продолжают жить и существовать в рамках этой традиции?

Елена Воронцова:

— Я думаю, да, можно так сказать. Для нас удивлением было, что мы обо всем говорили в прошедшем времени, и когда мы спрашивали, мы говорили, как было. И тут выяснилось, что у этой самой Насти Вирятинской была ученица Любушка, которая сознательно пребывала в сумасшедшем доме, это был ее крест. Для нас было потрясением, что она дожила аж до двухтысячных годов, и к ней поток людей постоянно ехал в Тамбов.

Алексей Пичугин:

— Уже потом в двухтысячные годы она не жила в сумасшедшем доме?

Людмила Горюшкина:

— В том-то и дело, что мы даже говорили с ее лечащим врачом, которая говорила, что когда вся советская система развалилась, ей многие, в том числе сама эта врач, предлагали: теперь уже не надо тебе здесь находиться. Она сказала: это мой крест, и я со своего креста не сойду. Она там и умерла, но была похоронена верующими неподалеку от Вирятино в другом населенном пункте.

Алексей Пичугин:

— А как это все соседствует с обычными православными приходами? Я так понимаю, что теперь в Вирятино есть храм, священник?

Елена Воронцова:

— Храм есть в Сосновке, это совсем рядом, и есть священник. В день поминовения Насти, 8 марта, священник служит панихиду, собирается много людей, они готовят поминальную трапезу, угощение. Но при этом часть сообщества приходит в другой день. Те, кто не готов участвовать в этой части.

Людмила Горюшкина:

— Здесь надо еще сказать, что такое деление: православные такие, православные такие — отчасти это, может быть, где-то это деление, которое есть в головах и жизни наших собеседников, а где-то это наше деление. Потому что очень многие из наших собеседников, наверное, очень удивились бы, если бы мы попытались их в лоб спросить, в лоб разделить.

Елена Воронцова:

— Самоидентификация не у всех такая есть.

Людмила Горюшкина:

— Потому что здесь все-таки деление не догматическое, оно на бытовом уровне.

Алексей Пичугин:

— Оно бытовое, социальное и в некотором роде политическое, очень важное замечание, да.

Людмила Горюшкина:

— Здесь не про то, что мы не пойдем, потому что мы не пойдем в храм, или мы не присоединимся, а это больше вопрос традиций. Если говорить о связи с приходами, еще одна важная тема для изучения, для обсуждения. Для изучения, потому что церковная жизнь сохранялась в советский период, когда большинство храмов было закрыто, соответственно, в этих условиях нужно было поддерживать, насколько это возможно, традиционный привычный образ жизни. А где-то приходская жизнь вернулась, а где-то она не вернулась, приходская жизнь со священником или без. Священника-то может быть и нет годами, а коллектив, по сути приход, все еще есть, и есть сообщество, которое соответствует этому приходу. Где-то сложилось заново, выстроились эти отношения уже с участием батюшки. Где-то не сложилось по очень разным причинам. Здесь я бы аккуратнее обозначала, потому что многие из наших собеседников удивились бы, если бы мы попытались их...

Надежда Белякова:

— Меня поразило в материалах вашего интервью обилие фиксированного отношения, когда они описывают каких-то своих мастеров или людей из прошлого, рассказывая про религиозную жизнь, они отмечали, как одну из характеристик, что они не ходили в храм. Это никак не оценочная, это ничего не означает, но такая реальность религиозной жизни в разных пространствах.

Людмила Горюшкина:

— Но здесь то, о чем вы говорите, это преимущественно касается 20-го еще века. Не современной ситуации, когда храм открылся, а 20-го века. Там где это подчеркивается, как правило, это связано с очень личными опасениями: мы не ходим в храм, потому что там попы красные. Это внутреннее подозрение, что конкретно эти священники связаны с...

Алексей Пичугин:

— Я с этим столкнулся в Суздальском районе, то ли Суздальский район или скорей даже Гаврилово-Посадский район Ивановской области, они там соединяются возле Суздаля рядом. Я ехал по дороге между этими районами, бабушка голосовала рядом с Суздалем, я ее подвозил до села, она всю дорогу молилась: Пресвятая Богородица, спаси нас; Владычица, помилуй нас. Всю дорогу ехала сзади крестилась. Я довожу ее до дома в небольшом селе, она показывает. Я говорю: Бабушка, куда же вы ездили — Да в церкву я ездила. — Так вот же у вас церковь, замечательная церковь, настоятель хороший отец Владимир, знаю. — Туда вот. Про красных попов я услышал, что это никакая не церковь, а вот в Суздале. Ну, Суздаль, понятно, что это достаточно известный центр катакомбных общин автономной церкви. Но бабушке на тот момент лет девяносто, наверное, ее уже нет в живых давно, и я понимаю, что она наверняка познакомилась с Валентином (Русанцовым) не то чтобы, когда он перешел в автономную церковь, а она возможно, носитель какой-то другой традиции, которая тоже здесь бытовала. Вот это все Суздальское движение катакомбников тоже не на пустом месте возникло. Туда конечно, приезжали люди из разных уголков Советского Союза в 90-е, но какое-то местное движение тоже, видимо, существовало. Тем более что это от Суздаля километров 20-30.

Людмила Горюшкина:

— Здесь отчасти связано, может быть, с какими-то движениями, но то, что мне почувствовалось в ответах собеседников, часто это вопрос личного доверия к конкретному человеку. Не вообще доверия ко всем или не ко всем, а часто это вопрос личного доверия конкретного респондента конкретному...

Надежда Белякова:

— ...священнику, конкретному приходу. Это какие-то еще локальные отношения.

Людмила Горюшкина:

— Есть и конституциональные вещи, а это очень личные отношения, которые в таких сообществах играют не последнюю, скажем, роль.

Алексей Пичугин:

— Напомню, что в гостях у «Светлого радио» сегодня Елена Воронцова, старший научный сотрудник межкафедральной археографической лаборатории исторического факультета МГУ, Людмила Горюшкина, старший преподаватель истфака МГУ, Надежда Белякова, старший научный сотрудник института всеобщей истории Российской академии наук. Мы говорим о деревенской советской религиозной повседневности. Помимо Тамбовской области есть ли еще какие-то регионы, которые охвачены вашим исследованием? Тамбовская, Воронежская Людмила сказала. А помимо южных областей?

Елена Воронцова:

— Если говорить об этом исследовании деревенских святынь, крестьянской повседневности, то это главным образом Тамбовская область. Но Воронежская и Липецкая логически к ней примыкают.

Алексей Пичугин:

— Ну, и все, что вокруг.

Елена Воронцова:

— Да.

Алексей Пичугин:

— А другие направления? Если мы от Москвы идем на Север, на Восток, на Запад?

Елена Воронцова:

— Если мы говорим о таком специфическом явлении, как катакомбное движение, то центров было довольно много. В Кировской области был достаточно крупный центр. Как показывает опыт, лучше хорошо, многократно побеседовать с одним респондентом, который тебе уже доверяет и готов показать тебе письма, книги, фотографии, что-то рассказать, чем по верхам снимать пенки и поверхностно что-то делать. В любом случае, выезд предполагает, что ты находишься в регионе какое-то продолжительное время, устанавливаешь контакты, а потом к этим контактам возвращаешься. Поэтому пока у нас только Центральное Черноземье, да.

Алексей Пичугин:

— А если мы говорим про традиции, насколько все, о чем мы говорим, действительно возникало в 20-30-е годы или это наследие более раннего периода?

Елена Воронцова:

— Я твердо уверена, что каких-то принципиальных новоделов в регионе нет. Есть традиция, глубоко укорененная в русской духовности — почитание юродивых. Тут как раз поразительно, что эти юродивые продолжают возникать. Потому что нарративы о каких-то особых людях с дарами в 19-м веке много. Вроде этого должно бы быть достаточно, чтобы дальше продолжать. Но тут интересна фиксация новых лидеров. Причем, это не только Настенька, не только Любушка. Вот Федор Титовский, пару деревень, недалеко оттуда еще одна такая фигура. И видимо, их больше, чем дальше мы будем с этим разбираться. Или молитвенные практики, которые могут быть не только со священником. Обедницу, вообще говоря, может же любой верующий читать. Это тоже не прямым образом результат советского вторжения в религиозность.

Алексей Пичугин:

— Тут очень интересно, кстати, насколько это не результат советского вторжения. Предположим какие-то богослужения, которые мирским чином совершались в советские годы, совершались потому, что не было живого священника, или был очень далеко, и выходили из положения.

Елена Воронцова:

— Есть ощущение, что это не всегда так. И есть книга Веры Шевцовой, где она довольно подробно рассказывает о Севере, о ситуации с часовнями. Очень большое значение придавалось коллективной молитве, и при этом присутствие священника не было обязательным. Сами такие практики коллективных собраний или, скажем, беседы на религиозные темы — это то, что уже существовало к моменту революции. Активность верующих, внеприходские ативности все были. Обход полей в связи с отсутствием дождя фиксируется по архивным источникам, он совершался без священников тоже. Отпевание священником здорово, хорошо, но были читалки и раньше. Или вот практика...

Надежда Белякова:

— Чернички.

Елена Воронцова:

— ...которая меня очень увлекает, практика так называемой чернички — монашество в миру женское — в 18-м веке фиксируется, в 19-м веке фиксируется и в 20-м веке продолжает существовать. Хотя не все, кого называют черничками, это девицы в нашем регионе.

Алексей Пичугин:

— Были и замужние?

Елена Воронцова:

— Например, вдовы, которым больше тридцати лет, вдова тоже могла так именоваться. Но в принципе те, кто глубоко укоренен в традиции, четко говорят: такая и такая были девицами, поэтому мы их хоронили по особому, например, гроб должны были нести тоже девицы на полотенцах.

Алексей Пичугин:

— Но видите, это интересная очень история, которая, опять же, нам очень плохо известна массово. У нас в 90-е годы в общем сознании людей, которые приходили в церковь или как-то себя с ней ассоциировали, нам рассказали, что были эти сообщества, были люди, которые мирским чином что-то совершали, ну, просто потому, что таковы были исторические условия, не было священника, священник появился, и все стало по-другому. Но как всегда реальность гораздо сложнее. Я помню, Мурманский нынешний митрополит Митрофан рассказывал, что до своего архиерейства, он был долго достаточно благочинным и настоятелем храма в большом северном селе поморском. Его очень долго не воспринимали. А до него его предшественника вообще никак не принимали, потому что были женщины, которые совершали обряды, и к священнику вообще никто не спешил идти. Он рассказывал, как он долго притирался. И уже, наверное, на излете своего служения в этих краях незадолго до своей кончины к нему пришла местная женщина, которая совершала большинство обрядов, в том числе и таинств, и передала ему свои полномочия, в том числе передала тетрадки, где она записывал имена людей, какие-то чинопоследования в достаточно измененном виде. Но вот она как бы ему передала это наследство. Я не исключаю того, что происходило это не только потому, что не было священника, но и когда были священники, а последнего в 37-м году забрали, тоже нечто подобное там происходило.

Елена Воронцова:

— Да, пожалуй. Так и есть, очень интересная история про очень почитаемую монахиню Ксению.

Алексей Пичугин:

— Это где?

Елена Воронцова:

— Неподалеку от Вирятино Мамонтово озеро, и там было женское сообщество, возникшее буквально незадолго до революции, можно сказать монастырчик. Насельниц разгоняли, самых рьяных репрессировали, и после срока одна из них, Ксения, продолжала там жить. И ее не стало уже в начале двухтысячных, в очень преклонных летах. Она была очень авторитетна, многие виделись лично, она принимала всегда незнакомых людей. Ее авторитетные высказывания о политике, о церкви цитируются активно в регионе. Когда было принято решение восстановить монастырь, к ней приехали представители Русской Православной Церкви, и она высказала сомнение в том, что она готова это поддержать. И это аргумент в этой сложной ситуации с тем, как относиться к современности. Тут надо сказать еще, что эти люди не были замкнуты на своей Тамбовской области. Как я уже сказала, огромное количество людей в результате репрессий оказались, скажем, в Красноярском крае. А там были другие сосланные из других районов. В итоге много контактов и связей установилось именно тогда, и потом они с этими новыми знаниями, книгами и представлениями вернулись в регион и таким образом, например, там такое необычное движение гл...ев возникло, о котором в принципе некоторое количество исследователей пишут и которое местные однозначно воспринимают как ересь.

Алексей Пичугин:

— Впроброс там все показано и очень скомкано, но мне очень нравится, и не однократно про этот фильм говорили «Конец света», снятый в 61-м году в Ярославской области в селе Пречистое. Что интересно там два персонажа-антагониста. Положительный персонаж это священник, первая роль в кино Станислава Любшина, молодой священник, который приезжает и восстанавливает церковь, дело для Хрущевской кампании невиданное. Там прямо сказано Ярославская область, Пречистое, храм, который теперь восстановлен. А тогда он только закрылся, он был закрыт в ходе Хрущевской кампании. И вот священник отец Михаил, очень положительный персонаж, молодой, с амвона читает бабушкам лекции о природе электричества, рассказывает им, что это не Илия пророк катается в колеснице, и поэтому там гром и молния происходят. Им очень не нравится: вот, тоже мне, в церковь я пришла, а мне тут будут рассказывать... И антагонист, к которому они все ходят, некий сектант, который долгое время, это уже в конце фильма выясняется, отсутствовал в селе, понятно, что он во время раскулачивания куда-то делся, потом появился уже в 60-е годы, старенький. Он собирает эту секту, но где-то он эту традицию почерпнул. Фильм это явно не показывает, но для зрителей фильма это должна быть достаточно понятная картина, которая тогда имела широкое распространение. Что меня в этом фильме заинтересовало, что среднестатистический зритель 61-го года должен был себе примерно представлять религиозную картину повседневности деревенской. Кстати, там массовка из тех самых крестьянок и хор в храме поет из крестьянок, которые пели там два года назад в еще незакрытом храме. И этим всем фильм удивительный.

Елена Воронцова:

— Да, таких примеров удачных, чтобы был как исторический источник, агитационных немало. Издавались небольшие брошюрки, 50-60-е, которые в рамках борьбы с религией давали как бы картинку того, как выглядит ситуация с верующими. Конечно, это был специфический взгляд, но мы как историки все равно может что-то оттуда почерпнуть. С уверенностью можно сказать, что почитание источников было очень мощное.

Алексей Пичугин:

— О, да.

Елена Воронцова:

— И на источниках собирались верующие по праздникам. И те, кто искал в том числе, телесного исцеления, туда шли. И мы фиксировали прекрасные рассказы о бесноватых и об их излечении либо на могилах у каких-то чтимых местных почитаемых людей, либо на источниках. И совершенно прекрасная была история одной старушки, которая говорит, что они были девчонками совсем, и монахини сидели отчитывали какого-то ребенка бесноватого, не своим голосом ребенок сказал, что я сейчас выйду, вот в этого атеиста выйду, который не крестится. И мужчина, который присутствовал и при этом не крестился, убежал стремительно с места событий.

Алексей Пичугин:

— Спасибо вам большое. Будем заканчивать уже нашу программу. Я напомню, что говорили мы сегодня о советской деревенской религиозной повседневности. У нас в гостях были Елена Воронцова, старший научный сотрудник межкафедральной археографической лаборатории исторического факультета Московского государственного университета. Людмила Горюшкина, старший преподаватель истфака МГУ. Надежда Белякова, старший научный сотрудник института всеобщей истории Российской академии наук. Спасибо большое. Надеюсь, мы этот разговор еще продолжим как-нибудь. Наша программа была совместная с музеем и исследовательским центром «Советский Союз: вера и люди». Прощаемся. Я Алексей Пичугин. Всего доброго. До встречи.

Елена Воронцова:

— До свидания.

Людмила Горюшкина:

— До свидания.

Надежда Белякова:

— Всего доброго.