«Красота православного богослужения». Светлый вечер с Яном Осиным - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

«Красота православного богослужения». Светлый вечер с Яном Осиным

* Поделиться

Ян Осин.
Фото:commons.wikimedia.org

У нас в гостях был певец, композитор, заслуженный артист России Ян Осин.

Наш гость рассказал о пении в церковном хоре, о чтении на богослужении и о том, как чувствовать и понимать красоту и глубину церковного богослужения.


К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья. В студии Константин Мацан. Я приветствую, в нашей программе сегодня в гостях Ян Осин — заслуженный артист России. Добрый вечер, Ян.

Ян Осин

— Добрый вечер, Константин, и слушатели.

К. Мацан

— Ян — певец, бас-баритон. Вы у нас уже не в первый раз в студии, это очень хорошо. Я помню, что в первую нашу беседу вы с моими коллегами говорили в большей степени о вашем сценическом опыте, о вашем сценическом пути. А сегодня я бы хотел обратиться к теме другой, но тоже очень важной для вашей биографии, может быть, даже в чем-то парадоксальной. Состоявшийся академический и эстрадный исполнитель, вы еще и церковный служитель, не путать со священнослужителем.

Ян Осин

— Конечно, это разные слова.

К. Мацан

— Мирянин, церковный служитель, который участвует в богослужении, в вашем случае — как чтец и певец на клиросе.

Ян Осин

— Да, это такое послушание, которое благословлено очень давно. Тут, видите, какая штука, тут немножко наоборот: сначала я состоялся как певчий и чтец, а потом уже моя карьера развивалась еще и в направлении академического пения, эстрадного и каких-то других аспектов.

К. Мацан

— Это очень интересно. Как это вышло?

Ян Осин

— Знаете, Федор Иванович Шаляпин говорил, что все наши певцы (он имел в виду певцов своего времени) вышли из клироса церковного. За сто лет, которые прошли со времени Федора Ивановича, в общем-то, ситуация сильно не поменялась: все равно все ребята, которые учатся в консерватории, в Академии Гнесиных, которую я когда-то заканчивал, они все равно так или иначе (академические вокалисты в первую очередь) поют в храмах на клиросе. Потому что это и хорошая школа, это опыт. Не у всех есть возможность сразу выступать в Большом зале консерватории или даже Рахманиновском, а вот в храме — во-первых, ты имеешь возможность поработать с хорошими мастерами. Как правило, в большинстве храмов, я сейчас про московские говорю, но и приходы, которые в регионах находятся... То есть в кафедральном соборе, естественно, лучший хор города, поэтому там собраны лучшие певцы, лучшие вокалисты, кто-то поет соло, то есть есть у кого учиться. Есть определенные традиции, которые ты впитываешь и которые ты потом в своем творчестве претворяешь и начинаешь им следовать. Так и со мной произошло. То есть кафедральный собор, в который я попал в юном возрасте, в 16 лет, когда я сознательно принял крещение, и мой крестный, священник, он был ключарем тогда, он мне сказал: «Давай, Ваня, на клирос». И вот с той поры, с 89-90 года, получилось так, что я начал осваивать премудрости церковного пения и параллельно церковного чтения. А потом уже академическая карьера. Потому что слышат, что хороший солист — один-два раза услышали, пригласили еще в какой-то коллектив, в симфонический оркестр, еще куда-то, на концерт. И потом так получилось, что я закончил Академию Гнесиных, и в Москву переехал, именно по сольной карьере двигаясь.

К. Мацан

— Тут открывается целое поле для таких вопросов, связанных с богослужениями именно со стороны человека, который, предположим, неглубоко погружен в церковную жизнь. Просто заходит в храм время от времени, например, на большие праздники, или он идет, у него сегодня настроение зайти в церковь, там какая-то служба идет. Он попадает в совершенно особенный мир — мир другого языка, мир особой музыки, при этом очень красивой. И к этому надо как-то подойти, как-то подступиться. Вы начали говорить о том, что очень многие профессиональные вокалисты поют в церковных хорах. И действительно, очень красивые богослужения получаются. Но с другой стороны, от священников иногда можно услышать такой скепсис в отношении того, что человек приходит в храм послушать Литургию. Вот есть даже такое выражение «вы отслушали Литургию». То есть не поучаствовали в ней, не помолились вместе со всеми, а отслушали, прикоснулись к красоте. С одной стороны, хорошо, что к красоте прикоснулись, это тоже приятно и важно. С другой стороны, это, может быть, не до конца погружение в службу. Как вы эту проблему видите?

Ян Осин

— Это мне напоминает известное произведение Михаила Булгакова, когда профессор Преображенский ездил в оперный театр к конкретному месту в «Аиде» — послушать хор. Я знаю такие случаи. Поскольку я сам пою в храме на Ваганьковском кладбище, естественно, на богослужения приходят не только прихожане, но и те, кто пришли по требным надобностям. И конечно, этих людей сразу видно, потому что у них блуждает взгляд, они не сосредоточены. В принципе, самое богослужение очень красиво, включает в себя столько элементов, которые сначала не осознаешь, но ты так или иначе ими проникаешься. Это же не только богослужебная музыка, это не только красивые голоса на клиросе, это еще и элемент, если по-светски выразиться, театральности — великий вход, когда диакон или священник кадит храм, есть элементы движения. То есть это большой пласт не только духовности, но и культуры, которая внешне во всем этом проявляется. Конечно, когда в первый раз ты попадаешь, особенно если это праздничное богослужение, патриаршая служба или архиерейская, где очень много священников присутствует, и движения эти красивые — ты это сразу замечаешь. И человек, который неравнодушен к культуре, к искусству, наверное, ему это проще воспринимать, чем человеку скептическому, который думает... Знаете, как у нас сейчас в либеральном обществе — вот, попы на «мерседесах», что они тут ходят в красивых золотых одеждах, наверное, это какие-то нетрудовые доходы. А на самом деле, Церковь была тем местом, куда человечество старалось принести всё самое лучшее. Поэты — свои молитвы, как Иоанн Дамаскин, память которого недавно праздновалась. Или Святитель Николай, который проповедовал свой добротой, милостью и заботой о людях, привлекал огромное количество людей в храм, и они понимали, что если там такие подвижники служат, то это не просто так. И конечно же, когда человек в это погружается, если он потратит хотя бы немного времени для того, чтобы не просто прикоснуться, а изучить. Как, например, если изучил алфавит иностранного языка, а слов читать не научился — каков смысл этого действия? Ну да, стало приятно на душе. Многие говорят: «Мы ходим то в православный храм, то в католический — послушать орган». Послушать орган — понятно, что это огромный пласт культуры и музыки. У меня, например, в начале двухтысячных годов был даже большой сольный концерт в Домском соборе с органом, где я пел западноевропейскую классическую духовную музыку: Моцарт, Франк, Сен-Санс. Это тоже очень красиво, это тоже, конечно, можно послушать. Но, говоря относительно православного богослужения, хотелось бы, чтобы люди приходили не просто посмотреть и послушать, а все-таки, чтобы они погружались. И конечно, язык богослужения должен этому способствовать, потому что процентов 80 слов церковнославянского языка даже современному человеку знакомы и понятны. Понятно, что есть исключения, где-то слова меняли свое значение, и при переводах значение несколько менялось. Но все равно, если ты внимательно слушаешь, и при этом чтец хороший, и священник говорит внятно и понятно, и клирос поет не торопливо, а с достоинством и величественно, — то, конечно, это производит хорошее впечатление, и человеку легче войти в этот круг, погрузиться в красоту, понять и почувствовать ее. И стать не просто захожанином, а уже прихожанином.

К. Мацан

— А как этого достичь? Как достичь того, чтобы всё в храме понятно звучало? Ведь это и вправду проблема. При этом я не думаю, что она очень многих отталкивает от храма или становится препятствием. Человек, которому интересно, все равно будет присутствовать, приходить и слушать. Или хотя бы слушать, я уже не говорю о том, что тот, кому хочется молиться, и так будет молиться. Но вопрос всегда стоит — чтобы и чтец, и диакон, и священник читали внятно и понятно, чтобы было не только сердцу, но и уму, в этом смысле. Насколько я знаю, у вас есть целое пособие — «Практическое пособие по церковному пению»...

Ян Осин

— Чтению.

К. Мацан

— Да, по чтению. Это важная поправка, простите. Что это такое?

Ян Осин

— Знаете, поскольку я уже четверть века занимаюсь церковным чтением, и начинал свой путь с очень хороших примеров. Например, в Псково-Печерском монастыре, который, как известно, никогда не закрывался, даже в очень сложные годы хрущевских гонений монастырь не закрыли. И те старцы и те монахи, которые подвизались там до того, как я туда в первый раз приехал, они, конечно, те традиции помнили. Те священники, которые служили в Псковском кафедральном соборе, там тоже традиция была очень хорошая, и наставники были очень грамотные и толковые — они сумели как-то подсказать, что в принципе это не очень сложно. И даже мой духовник, отец Олег, я помню, как он распечатал Шестопсалмие еще на допотопном ксероксе, который полкомнаты занимал. Он мне сказал: «Ваня, ты просто читай, дома тренируйся, следи внимательно за ударениями. Потом я послушаю — раз, другой, третий, поправлю какие-то ошибки. То есть ты наработай этот навык постепенно». Конечно, когда ты в первый раз открываешь церковную книгу и видишь там буквы незнакомые... Точнее, они в большинстве случаев знакомые, и в русском языке они есть, и в греческом, буква «омега», например, в геометрии используется, и другие буквы. То есть они не вызывают испуга, но когда тебе нужно что-то читать, тут, конечно, у людей может возникнуть проблема. В принципе, я не вижу сложностей в том, чтобы потратить немного времени на изучение как самого языка, хотя бы немного, так и богослужения. В моей юности было мало литературы, которая рассказывала о богослужении, каких-то пояснений — мы гонялись за такими книгами, ездили, искали их и собирали, потому что мы хотели узнать. Если человек хочет, то он сделает эти шаги. Мы же учим иностранные языки. Я не говорю уж про европейские: английский, немецкий, французский, которые нам на слух понятны, потому что сейчас мир очень интерактивный стал. Сейчас все, кто пользуется интернетом, английский худо-бедно должны знать. Сейчас люди учат китайский, арабский языки, которые ничего общего с нашей западноевропейской культурой не имеют. Там совершенно другие звуки, совершенно всё по-другому, в китайском нет букв, там иероглифы — закорючки, которые надо просто учить. А в церковнославянском, я повторюсь, процентов 80 слов нам понятны. И даже если священника в алтаре не очень разборчиво слышно, ты все равно на слух можешь это воспринимать, тебе это знакомо. Есть такая проблема — вот вы говорили о том, что должно быть понятно — очень много разговоров велось о том, что давайте переведем богослужение на современный русский язык. Служат же в Западной Церкви на немецком, на французском...

К. Мацан

— Сербы служат на современном сербском.

Ян Осин

— В Греции тоже был перевод древнегреческий и новогреческий, так называемый. Опыт той же Западной Церкви подсказал, что когда перевод с латинского языка был сделан на языки конфессиональные: в Германии — на немецкий, в Англии — на английский, то людей больше в храмах не стало. Наоборот. Потерялась какая-то сакральность, которая присутствует при богослужении, когда ты слушаешь пусть и не вполне тебе знакомый текст, но который тебя возвышает. Потому что, услышав в храме русский язык, — мы его и так слышим во времени проповеди. Священник же не на церковнославянском языке говорит, он говорит на современном русском, объясняя Евангелие, которое читалось сегодня за богослужением, или, говоря проповедь относительно праздника, или святого, чья память сегодня празднуется. Мы все равно это слушаем по-русски, и понимаем. Но, делая более мирским язык богослужения, мы вряд ли привлечем больше людей в храмы, потому что, повторюсь, эта сакральность несколько теряется. Я знаю случаи, и все знают, когда часть возгласов произносят по-русски — мне это не очень близко, скажу честно. У меня был один случай (я не буду говорить, в каком храме, это было не в Москве), я читал один Апостол на русском языке. Скажу честно, было настолько непривычное и неприятное ощущение мне самому: читать знакомый текст, который я знаю практически наизусть, читать его по-русски. Было такое ощущение, что я стою голый, да простят меня наши слушатели, от этого некомфортного состояния внутри русского языка. Потому что он не такой красивый, он не такой богатый, там более простые понятия...

К. Мацан

— Кто-то скажет: «Может, это дело привычки?» — кто-то, такой скептик.

Ян Осин

— Конечно, отчасти дело в привычке. Я двадцать с лишним лет читаю по-славянски, и для меня эти слова привычны и понятны. Но все равно. В том Апостоле, который я читал, там не было таких сложных, глубоких богословских терминов, которые требовали однозначного перевода на современный русский язык. В конце концов, я знаю массу примеров, когда на приходах настоятели, озабоченные тем, чтобы прихожане понимали богослужение, и в частности, чтение Апостола и Евангелия, они просто заранее, в субботу, например, если речь идет о Всенощном бдении воскресном, перед Литургией раздают людям листочки. Они, приходя домой, читают на церковнославянском текст, потом читают русский перевод — чтобы понимать, о чем будет чтение на Литургии. Это совершенно не огромные затраты, они не существенные. Но людям становится гораздо более понятно. Понятно, что речь идет о тех приходах, где большинство прихожан люди молодые, неофиты. Там, где приход уже сложившийся, где ты видишь по людям... Конечно, возраст не является критерием, что человек идеально понимает церковнославянский язык, но все-таки. Понимаете, здесь есть такой момент — в церковнославянском языке и в богослужении — чем больше человек приходит на богослужение, чем чаще он присутствует, тем больше он понимает. Потому что этот язык воспринимается больше не умом, а сердцем. Я не знаю, как это объяснить. Но многие святые, и многие переводчики так это объясняли.

К. Мацан

— Ваше «Пособие по церковному чтению». Давайте расскажем, тем, кто заинтересовался. Это диск с двумя прилагающими книжками.

Ян Осин

— Даже так: это два тома. Первый том был сделан, опираясь на мой опыт чтения в храме — тех фрагментов, которые самые распространенные: Шестопсалмие, о котором я уже говорил, фрагменты канона, часы (первый, третий, шестой, девятый), это некоторые редко исполняемые в храме фрагменты, как например, припевы на паремиях перед крупными двунадесятыми праздниками — на Рождество, на Богоявление, — которые надо пропевать...

К. Мацан

— Чтобы сейчас каждый термин не пояснять, скажем, что это просто разные части богослужения.

Ян Осин

— Да, это части богослужения, в которых чтец на клиросе должен не просто хорошо ориентироваться, но должен уметь их исполнить. Я помню, когда меня первый раз попросили эти припевы на паремиях, о которых я говорил, прочитать. Хорошо, что я отказался — я как-то внутренне не был готов. Когда я их услышал, я бы точно с первого раза не смог бы воспроизвести эту мелодию, она была мне незнакома. А опытный чтец должен разбираться в этом во всем. Данное пособие помогает тем, кто делает первые шаги на клиросе, привыкнуть к темпоритму богослужения, привыкнуть к церковнославянскому языку. Даже формат буклета максимально приближен к Часослову, самой популярной книге на клиросе — в нем все основные чтения напечатаны. Даже размер шрифта и двухцветность черно-красная, — она оттуда. И люди мне говорили, даже некоторые священники, которые много лет в Церкви, и иеромонахи говорили, что у себя находили ошибки. Потому что, знаете, замыливается иногда — когда ты часто читаешь, то ты можешь не обратить внимание. А если ты со вниманием подойдешь, ты можешь обратить...

К. Мацан

— А можете ли вы это рекомендовать не только тем, кто поет в церковном хоре, а вообще любому интересующемуся, кто хочет прикоснуться к богослужению чуть плотнее, чуть глубже разобраться в нем? Для них это может быть полезно? Обычным людям, скажем так.

Ян Осин

— Я бы рекомендовал. Даже по той простой причине, что если они видят, что это сделал мирской человек, не имеющий никакого церковного сана, то может быть, им проще воспринимать эту неангажированность. Хотя понятно, что я не могу не быть ангажированным — я хочу эти традиции церковного чтения сохранить хотя бы в своей жизни, и по возможности передать их тем людям, которые этим же интересуются. Я помню, как мы в детстве слушали пластинки Константина Васильевича Розова, великого архидиакона, как он читал. Понятно, что не у каждого есть такой глубокий бас и такие возможности. Но все равно, даже попытка такого подражания, в хорошем смысле, этому стилю, она все равно сама по себе позитивна. А второй том — для людей, которые, может быть, в церкви на клиросе не готовы читать, но утренние и вечерние молитвы они читают ежедневно, и привыкнуть к их звучанию было бы полезно.

К. Мацан

— Ян Осин, заслуженный артист России, сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». Вы упомянули большое количество разных частей Литургии: стихиры, паремии... Слова звучат, может быть, стороннему человеку непонятные. Действительно, наше богослужение очень сложно составляется, там очень много разных частей: от того, в какой день оно происходит, кому посвящен храм, какое число, какой день недели и так далее. Это целый «тетрис» — как собрать богослужение.

Ян Осин

— Для этого есть Устав.

К. Мацан

— Да, есть люди, знающие литургику прекрасно, которые этим занимаются. И в разных богословских учебных заведениях, в семинариях годами это проходят, семестрами изучают эту литургику. То есть человеку со стороны в этом разобраться возможно. Как мы сказали, кто хочет, тот разберется. Но на самом деле, конечно, это очень сложная, очень многослойная, очень богатая система, к которой просто так не подступишься. И возникает вопрос: а может, и не надо тогда? Ходить в храм, слушать, что понимаешь. Что не понял — ну, не понял, так не понял. Я помню, как на заре моего собственного воцерковления, один мой знакомый, начавший тоже воцерковляться, мне сказал: «В храме же не самое главное всё понимать. Главное — сердцем прикоснуться к тому, что происходит». И отчасти это верно.

Ян Осин

— Но лишь отчасти.

К. Мацан

— Что вы об этом думаете?

Ян Осин

— У чтеца, если говорить о практическом применении тех навыков — я от них перейду к общему вопросу, — у него на Литургии не так много задач. Потому что, как правило, если диаконов достаточно на богослужении, то даже и Апостол читает диакон, на архиерейской службе, по крайней мере. Вот на Всенощном бдении — там да, там очень много фрагментов, но они, как правило, неизменяемые. Есть части Всенощного бдения, которые из службы в службу, неважно, воскресный это день или будничный — их надо петь, читать, и последовательность их более или менее понятна. То есть, например, если говорить про церковное пение, то это восемь гласов, у каждого гласа два напева есть: тропарный и стихирный. Человек, который несколько месяцев поет на клиросе, он выучивает их исподволь, потому что он постоянно их поет.

К. Мацан

— То есть человек, который просто регулярно приходит в храм, он со временем начинает ориентироваться в том, что там происходит, просто потому, что он слушает это часто.

Ян Осин

— Конечно. Мы же часто можем наблюдать, как прихожане подпевают какие-то фрагменты богослужения, а не только «Отче наш» и «Верую», которые они должны знать. Они уже какие-то распространенные напевы знают. «Честнейшую Херувим» на Всенощном бдении, когда диакон кадит храм, очень часто, глядя на прихожан, можно увидеть, как они подпевают. Слова знакомые и мелодия знакомая — почему бы нет? И вот, возвращаясь к тому вашему знакомому, который говорит, что не важно всё понимать, а сердцем прикоснуться — просто это первый шаг. Это так же, как в примере с алфавитом — вы выучили буквы, их сколько-то... Кстати, их в церковнославянском языке — специалисты не могут сойтись на точном количестве букв, их можно по-разному считать. Вот если ты выучил буквы, а читать не научился, то соответственно, ты на этом языке говорить не можешь. А зачем ты тогда учишь английский язык? Ну да: эй, би, си, ди и так далее. А дальше что? Ни одной вывески, оказавшись за рубежом, ты не прочитаешь. Какую-то статью, которая тебя интересует в интернете, ты прочитать не можешь — тебе надо какой-то гугл-переводчик включать. То есть это бессмысленная задача. Можно просто прийти в консерваторию, послушать «Всенощное бдение» Сергея Васильевича Рахманинова в исполнении какого-нибудь прославленного коллектива. Но это не богослужение, потому что музыка духовная, оторванная от Церкви, она становится просто концертной. Да, красиво, да, умилительно, да, трогает сердце, но ты в нее так не погружаешься, и нет той полноты ощущений, которую ты должен, как православный человек, испытывать, когда ты стоишь в храме и слушаешь это во время богослужения. Поэтому я очень люблю, когда в дни памяти наших великих композиторов, того же Чеснокова или Рахманинова, их произведения исполняются в храме. Это совершенно другие ощущения. И, кстати, мы не так давно говорили о том, что известные исполнители пели на клиросе. Даже в советское время — Иван Семенович Козловский пел на клиросе, и никто ему не мог запретить, потому что он открыто исповедовал свою веру таким образом. И даже Сталин никак не препятствовал этому. Хотя, казалось бы, в стране антирелигиозная пропаганда и так далее. То есть всё зависит от индивидуальных возможностей, от каких-то особенностей. И я думаю, всё можно решить. Даже в конце 80-х, когда было непросто, я знаю многих людей, кто пел в церкви — и их не выгоняли с работы, из институтов и так далее.

К. Мацан

— Это нас подводит к очень серьезной теме, даже в чем-то философской в каком-то смысле: вообще о роли красоты музыки, художества церковного, архитектуры, облачений священников, всего того, что называют «византийскими одеждами Церкви». Казалось бы, наш мозг стремится всегда всё разделять, препарировать и анализировать. Вот, в центре есть основная и основополагающая вещь: в центре Христос — Ему надо молиться, к Нему обращаться в сердце. И может показаться, что эту простую вещь Церковь обрамила огромным количеством этих «одежд», красивых «ларцов» — вот «ларец» архитектуры, вот «ларец» богослужений: вот этот обряд, вот так выходят, так подходят, так поднимают, так благословляют, так поют, так ты должен себя вести... То есть как будто мы красивую жемчужину поместили в ларец. Может быть, он и не нужен? Может быть, он не обязательный? Или все-таки, то, что мы говорим о красоте, неотделимо от нашей веры и нашей молитвы? И мы должны увидеть богослужение именно как целостность, как целостность обращения к Богу во всем: и органами слуха — музыкой; и органами зрения — красота икон и архитектуры; и даже обонянием — запах ладана — это всё один единый процесс молитвы. Что вы об этом думаете?

Ян Осин

— Да, это вовлечение практически всех органов чувств человека. И я хочу вспомнить, как святой равноапостольный князь Владимир, когда еще не был таковым, слушал доклады своих послов о разных верах, когда он принимал решение, можно сказать, за всю Русь. И когда те, кто побывал в Византии, в Константинополе сказали, что «мы даже не знали, где мы находимся — на земле или на небе? Потому что всё, что нас окружало, было необычно». Было, как бы сейчас современные люди сказали, было круто. Это действительно круто, потому что тебя окружает, правильно вы говорите, архитектура. Храм отличается по архитектуре от любого другого мирского строения, его видно всегда издалека — золотые купола, крест, устремленность вверх, он всегда выше окружающих строений. Когда ты попадаешь внутрь — запах ладана, иконостас, позолоченный или не позолоченный, даже неважно, огромное количество икон, золото или не золото тоже неважно, мозаики... Это всё вместе, огромный комплекс этого всего, который все твои органы чувств задействует. И когда ты это видишь, если ты человек внимательный и неравнодушен к культуре, ты не можешь этим не пропитаться. Это действует на тебя в любом случае. Понятно, что центр средоточия всего — Христос. И никто не заменяет Христа этим огромным наличием «византийских одежд». Язык Церкви символичен. Была же ересь иконоборчества, когда решили: а зачем символы? Давайте без символов. Но это очень помогает людям, потому что когда они видят Образ... Они поклоняются-то не деревянной поверхности или краскам, они думают о первоисточнике — Христос ли это, или Богородица, или святые, которые нам помогают в молитве нашей ко Господу. То есть это огромный комплекс, который задействует человека. И если человек внимательно ко всему этому относится, не равнодушно, не просто зашел на пять минут, свечку поставил и убежал, то конечно, он вовлекается, вовлекается очень сильно.

К. Мацан

— При этом человек может возразить вам: вот есть маленький деревенский храмик, там бедненький иконостас, раньше было, что просто из напечатанных на бумажке иконок, один старенький священник, одна бабушка вместе с ним поет. Ни о какой красоте богослужения там речи не идет. Там просто идет эта сердечная молитва, как-то она обрамляется всеми обрядовыми вещами, но явно это не то, что видели послы князя Владимира в Константинополе. Получается, что можно и без «одежд» обойтись?

Ян Осин

— Знаете, никакого противопоставления я в этих двух примерах не вижу. Я сам очень люблю эти старенькие, небольшие деревенские храмы. И в них тоже проходила моя церковная юность. И, приезжая к отцу Николаю Гурьянову на остров Залит, мы не видели там огромного иконостаса семиярусного, паникадил светящихся. У него там обычные свечечки горели, даже в паникадиле под потолком свечи обычные зажигали, даже не восковые, а парафиновые, какие были по бедности нашей в 90-е годы. Но свет, который от батюшки исходил, его приверженность нашим традиционным устоям православного богослужения, его внимательное отношение к службе — как он согласовывал на клиросе... Там пело 4-5 бабушек, вот я приезжал — и мы таким небольшим клиросом пели что-то наизусть, что-то по каким-то старым рукописным нотам. Батюшка очень внимательно читал, он очень любил сам читать, и поэтому для меня было очень важно у него эти традиции тоже перенимать. Сделает ли он замечание, правильно или неправильно, как по размеренности, по темпоритму — это очень большое значение имеет. И те люди, которые к нему приезжали, они, конечно же, приезжали не за этими ризами золотыми, которых у него и не было, а за теми «ризами души», которые он распространял на всех людей, приезжавших к нему. И иногда, не зная их, видя их в первый раз, он давал им очень точные жизненные советы. У меня был такой период, когда я внутренне сомневался: ну что они, приезжают, спрашивают, какой им дом покупать, какую квартиру. Неужели у вас нет желания более важных советов от такого источника благодати почерпнуть? А потом до меня дошло, что для людей зачастую очень важно, чтобы мирская жизнь была налажена, тогда легче думать о духовном. Был известный случай, по-моему, про Ивана Васильевича Грозного речь шла — когда блаженный Василий сказал: «На службе было два человека: я молился и ты молился, но ты не всегда, очень часто отвлекался умом». То есть когда человек думает о чем-то мирском во время богослужения, ему это тоже мешает. Когда какие-то тревоги, тяготы житейские, понятно, мы приходим в храм, чтобы нас Господь успокоил — эта атмосфера по-хорошему действует, даже если человек на пять минут зашел. Но все равно совет, данный вовремя нужному человеку — он решил какой-то его вопрос, человек потом придет в храм, свечку поставит, помолится. Потом придет еще раз, может, покрестится, а может, венчается. То есть это такая цепочка, которая невидима нашему глазу, но эта логика, высший Промысл, Божественное попечение обо всех нас — все равно выстраивается. Иногда противоречиво. Но это всё было, я всё это видел своими глазами. Поэтому никакого противопоставления я не вижу. Деревенские храмы прекрасны по-своему, потому что они тоже сохранили этот дух: простенький иконостас, или иконы на бумажке — это не имеет значения.

К. Мацан

— То, что вы рассказываете про отца Николая Гурьянова, это очень интересно. То есть человек, даже не собираясь у себя в храме создавать огромный хор и торжественные богослужения проводить, все равно следовал тем же самым канонам и тем же самым установочным вещам, воспроизведя в миниатюре то же самое, что происходит в любом кафедральном соборе.

Ян Осин

— По мере сил. Нет хора из двадцати человек, есть две-три бабушки — вот они и поют.

К. Мацан

— Значит, это касается не внешнего обряда, а именно сути веры, глубины богослужения.

Ян Осин

— Конечно, конечно.

К. Мацан

— А каково вам было петь с пятью бабушками? Приехал артист, профессиональный певец...

Ян Осин

— Тогда я еще не был артистом, мне было лет 19-20, я был достаточно юным, я только первые годы в Церкви находился. Мне, во-первых, всё было очень интересно. Конечно, мы не приезжали на батюшку посмотреть. Живя рядом с ним (от острова до Пскова полчаса: зимой на машине по льду, летом на катере), мы приезжали прикоснуться к этой традиции, получить какие-то советы. И я даже помню — мой хороший друг, он давно священник, он мне рассказывал эту ситуацию, я об этом забыл. В очередной приезд — все стоят в очереди к батюшке пообщаться, батюшка маслицем помазывает всех, и каждый ему вопросы какие-то задает, кто-то просит его помолиться. И я тоже тогда попросил: «Батюшка, помолитесь, чтобы я получше пел». А мой друг рядом стоит и про себя думает: «А чего-то это Ян просит? Он и так хорошо поет, куда ему еще лучше?» (Смеется.) То есть это тоже жизненные ситуации, они такие простые, бесхитростные. Они говорят о чистоте сердца православного человека. Он как бы хочет прикоснуться, как та женщина прикоснулась ко Христу, веря, что сейчас что-то хорошее с ней произойдет. И так оно и случалось, и так оно и случается до сих пор. Когда мы приходим в храм, мы все равно чуда ждем. Тот же Святитель Николай, чья память совершается в эти дни, его же на Западе считают Санта Клаусом — это такой святой, который им приносит подарки к Рождеству. И это соединение светских и духовных традиций — это хорошо. Я считаю, это очень правильно прикосновение к этим традициям. Кто-то с детства это помнит, кто-то на какое-то время выпадает из традиции, а потом возвращается, вспоминая, что в детстве вот так было — это же хорошо. Эта нитка, которая нас связывает, она может прерваться, а может причудливые узоры в своей биографии начертать, но все равно она — единое целое.

К. Мацан

— У нас сегодня в программе «Светлый вечер» Ян Осин — певец, заслуженный артист России, Мы говорим о красоте православного богослужения с Яном, и не только как с академическим и эстрадным исполнителем, но и как с церковным чтецом и певцом, то есть церковнослужителем (не путать со священнослужителем). Ян не священник, Ян мирянин, который участвует в богослужении — как чтец и певец. В студии также Константин Мацан. Мы прервемся, и вернемся к вам буквально через минуту.

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, дорогие друзья. У нас сегодня в гостях Ян Осин — певец, бас-баритон, заслуженный артист России. Я бы вот о чем хотел сейчас вас спросить: есть сценическая деятельность, как я сказал, эстрадная и академическая. И артист на сцене должен как-то себя подать: быть артистом, быть ярким, так или иначе самопрезентоваться. И надо полагать, участие в богослужении и пении — это совсем другой опыт. Нужно встать перед алтарем, если ты читаешь какую-то часть богослужения как чтец, или если ты на клиросе поешь, условно говоря, нужно в противоположную фазу уйти: смириться, как-то себя забыть, умалить, сделать меньше и избавиться от этой артистичности, от несения себя. Вот как вы это переживаете? Существует ли какой-то момент перехода, кризиса или ломки при переходе от одной деятельности к другой?

Ян Осин

— Поскольку эта деятельность не происходит одновременно, то есть я не могу одновременно стоять на сцене Кремлевского Дворца съездов и тут же петь на клиросе — конечно, переключение происходит. Но для меня нет в этом проблемы, потому что церковь — это место, где свое «я» выпячивать не надо. И на клиросе в первую очередь очень важен ансамбль. В большинстве храмов, насколько я знаю, сейчас хор очень небольшой, 4-6 человек. Счастливчики, кто поет в двойном квартете, когда 8 человек и два певца на каждый голос. Это большая редкость, и поэтому нужно уметь строить ансамбль. Поэтому, если каждый будет выпячивать себя, как вы говорите, показывать свой артистизм, то ансамбля как раз и не будет. И мой опыт пения — в первых церковных коллективах, где было очень много ярких солистов, но большинство из них умело этот ансамбль создавать, — мне помогал. Ты, конечно, слышал, находясь в храме: ага, этот на месте, этот тоже поет, — но они не «торчали», говоря музыкальным языком, они складывали единый хор. И это было, конечно, очень красиво. Но так и должно быть, собственно говоря. На сцене же, поскольку мой репертуар в основном патриотический в первую очередь, там тоже нет никакого смысла себя показывать. Видимо, меня так и не научили самопрезентоваться, потому что я вырос на хороших примерах: Марк Бернес, Владимир Трошин, Клавдия Шульженко. Я не помню, чтобы про них было много «желтой» литературы в то время, да и тогда вообще ее не было как таковой, и каких-то скандалов, с ними связанных. Понятно, что у них были свои судьбы, были сложности, были в семейной жизни проблемы, но это не выносилось широко. И мы на них смотрели как на очень достойных представителей своего жанра. Потому мы на них и равнялись. Федор Иванович Шаляпин, у которого в жизни тоже хватало сложностей и проблем, как он сам про себя говорил: «Будучи простой вятский крестьянин, стою рядом с английской королевой». То есть вот так подняться из самых низов, из крестьянства, до вершин мирового исполнительского искусства, на которого до сих пор, спустя 100 лет после его кончины, все басы и баритоны, и тенора так или иначе равняются. И являть своим примером в творчестве такой эталон стиля, вкуса, отношения к своему творчеству — а он был очень многогранный человек. Он не только певец, он был и хорошим художником, он скульптором был, сохранились его работы. В этом можно убедиться, он делал мастерские зарисовки, самошаржи на себя. Это такой хороший пример мультифункционального артиста. И внешние его достоинства: стать — его появление на сцене производило ошеломительное впечатление. Есть даже свидетельства о том, что, по-моему, в Ковент-Гарден он пел Бориса Годунова на русском языке. И на генеральной репетиции он был без костюма, без известного костюма Бориса Годунова, а просто в обычной своей мирской одежде. Но, когда он, находясь в образе, посмотрел в дальний угол сцены и сказал: «Что это там, в углу, колышется?» — все журналисты вскочили и туда повернулись. Они решили, что кто-то туда зашел. То есть они, не зная языка, поняли, что он несет, его месседж, как говорят современные люди (нехорошее слово). Просто этот посыл. Вот я считаю — это эталон в искусстве. А вот показать себя... Помните, известная фраза Станиславского: «Надо любить не себя в искусстве, а искусство в себе». В церкви, кстати, это тоже очень важно для церковного чтеца. Потому что есть такая не болезнь, но, скажем так, тяготение своего кумира — того, кому ты так или иначе подражаешь — пытаться воплощать его в своей жизни. Но не все из нас отцы Андреи Мазуры, и конечно, читать Евангелие и Апостолов в его манере не каждый может. Иногда это даже карикатурно может выглядеть, потому что, не обладая таким диапазоном и глубиной голоса, это выглядит простовато. А у него, конечно, в эпоху его расцвета, это производило впечатление. Конечно, голос мощный, подача, эта стать — когда он на кафедре стоит в камилавке, в очках... Евангелие выносят. Всё это очень красиво, но подражать этому не нужно. И по-моему, в церковном чтении, на мой взгляд, это первая заповедь — читать ровно, обезличенно практически, почти по-монастырски. Конечно, в зависимости от храма. В монастырях чтение на клиросе более монодийное, там практически не бывает опевов, там практически все на одной нотке. А в кафедральных храмах или на приходских клиросах — там более мелодическое чтение. Если священник неравнодушен к такому аспекту как церковное чтение, а он не может быть равнодушен, если он настоятель своего храма, то он, конечно, подскажет любому чтецу, кого он благословил этим заниматься, как сделать так, чтобы было и красиво и понятно, доступно людям, чтобы это не было излишне театрально или, наоборот, излишне монотонно. Здесь есть какие-то грани. Опять же, Федор Иванович говорил, что в искусстве всё держится на чуть-чуть. Вот это «чуть-чуть» может зачастую завалить всю твою работу. Вроде ты хотел как лучше, а получилось не очень. Поэтому лучше держаться золотой середины, и тогда не будет диспропорции между твоим «я» — я такой артист, я такой известный, смотрите, как я сейчас прочитаю. На самом деле, нет. В моей жизни бывали такие ситуации, когда я ошибки совершал. Я думал: ну вот сейчас я врежу. А там — раз, и какой-то косячок случился. И ты думаешь: ну вот, ну как же так?! Поэтому не нужно тут никакой театральности, и не нужно себя выпячивать.

К. Мацан

— У этого выпячивания есть еще один аспект. Не только: какой я прекрасный, посмотрите. Нам всем это свойственно, не только певцам на клиросе, но и любому человеку, наверное. Выступать на сцене — это посылать сигнал вовне, вот туда, в зал. А когда вы читаете в храме — вы же молитесь. Это, наоборот, действие, направленное внутрь — это другой посыл, другое направление. А все равно нужно интонировать, петь, озвучивать, красиво звучать. Это какой-то особенный опыт, получается?

Ян Осин

— Знаете, мне кажется, что для церковного чтеца и певчего наличие слуха и голоса — это необходимое условие. Я вспоминаю шутку Марка Наумовича Бернеса, когда он говорил, что из трех необходимых качеств для певца: наличие слуха, голоса и желания петь — у него было только третье. На самом деле, конечно, это не так, все мы помним «С чего начинается Родина» или «Сережка с Малой Бронной и Витька с Моховой» — когда с первых же слов у тебя всё сжималось, и ты понимал, что это такое, что он будет петь. И не только потому, что песня знакомая, но и отношение к песенному материалу было такое глубокое. Я помню, как мне Владимир Трошин рассказывал случай, связанный с песней «Москвичи». «На одном из концертов Марк Наумович ко мне подошел, говорит: „Володенька, я хочу вам показать песню, я работаю над песней, вот послушайте“. И он начал напевать: „В полях за Вислой сонной лежат в земле сырой...“ — его голосом, практически разговорным». И Владимир Трошин говорит: «У меня аж слезы потекли, я его спрашиваю: «А почему вы ее не поете на концертах?» — «Нет, подождите. Я три месяца работаю, я еще не докопался, я хочу еще поглубже». То есть вот какое было отношение к обычной, казалось бы, песне, пусть она патриотическая, песня о Родине, но это просто эстрадная песня. Какое же отношение должно быть к церковной музыке еще более глубокое, потому что мы поем не просто о чем-то отвлеченном или о том, что нас тревожит — мы поем Богу и о Боге. И люди, которые пришли в храм, должны это понимать. Не нашу театральность, не наше самолюбование голосом, его возможностями, безграничными октавами, диапазоном или мощностью его — никакой необходимости этой мощи нет. Я не люблю, есть такие люди, они любят показать, как я могу: сейчас стекла вылетят. А какой смысл, если бабушки уже начинают уши затыкать, потому что им очень громко. Надо соизмерять свои возможности и объем храма: если это кафедральный собор, то, пожалуйста. Но, опять же, ты приди в Храм Христа Спасителя, прочитай там без микрофона так, чтобы стекла лопнули, я посмотрю, как ты будешь пыжиться. Практически нереально.

К. Мацан

— Ян Осин — заслуженный артист России, сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». Сегодня часто в церковной среде дискутируется вопрос, это относится к любому, вне зависимости от степени церковности, кто ходит в храм, что хоры должны быть непрофессиональными, прихожане сами должны петь. Профессиональный хор, который поет, это не нонсенс, конечно, не новаторство, но петь должны сами люди. Это полезно, это правильно и с духовной точки зрения, и со всех остальных. Что вы об этом думаете?

Ян Осин

— Сложно сразу сказать. В каждом деле должны быть профессионалы. Я ни в коем случае не против приходских хоров, есть удачный опыт, когда собираются люди, но люди подготовленные, которые имеют возможность репетировать, то, что мы называем спевками. Потому что, если клирос поет кто в лес, кто по дрова, — думаю, такие примеры каждый из нас слышал много, потому даже во время «Верую» и «Отче наш» есть солисты, которые поют свои тональности в своем темпе, с любой громкостью, лишь бы меня было слышно. Если вот так, то лучше не надо — пусть лучше профессионалы поют. Пусть их будет немного, четыре человека, шесть, но все-таки, чтобы это было профессионально, достойно и красиво. Потому что церковь — это то место, в которое мы приносим всё самое лучшее, и свои таланты в том числе, которые нам Господь Бог даровал, мы их можем там реализовать в полной мере, опять же не выпячивая свое «я». Потому что если богослужение в церкви идет тяп-ляп, то о какой красоте мы говорим? Какое впечатление на любого человека, который впервые зашел в храм, это произведет? Какая-то какофония, несогласованность действий, священник говорит возглас, когда еще клирос не допел, или клирос начинает петь, когда еще диакон не сказал прошение ектении. Тогда возникает не антифонное пение, как это было в Древней Церкви, и сейчас это приветствуется — когда два клироса поют попеременно, создавая еще большее возвышенное отношение к этим гимнам богослужебным, к музыке этой, — а когда идет какофония, противоестественная для человеческого уха. Поэтому я считаю, что во всем нужна мера. Я ни в коем случае не против приходского пения, если оно подготовлено заранее.

К. Мацан

— Говорят, — я не знаю, вы с этим согласитесь или опровергнете, — что клиросные искушения самые сильные. То есть человек стоит на клиросе в церковном хоре, поет — ему нужно следить за текстом, за пением, за исполнением, за интонацией, смотреть на регента (дирижера). И, казалось бы, где здесь в душе останется место для молитвы? Где эта сосредоточенность, внутреннее какое-то делание и так далее. И я думаю, что в этом смысле это вопрос, касающийся любого прихожанина, который так же может с текстом следить за богослужением, чтобы всё понимать, как вы сказали вначале, точно следовать за службой; чтобы было не так, что ты просто слушаешь, а ты понимаешь слова. И вроде только голова работает, а сердце как будто не подключено, потому что всё внимание на текст, на слова. Как вы эту проблему видите?

Ян Осин

— Знаете, у меня был такой период, да он и сейчас, наверное, не прошел. Например, когда я на гастролях бываю, в том городе, куда я приезжаю с концертом или по какой-то другой надобности, естественно, я в храм прихожу, и мне, будучи четверть века на клиросе, мне непривычно быть простым прихожанином. Потому что я уже в этом темпоритме живу, и иногда я вместе с клиросом готов запеть, и я осекаюсь: что же я делаю — я помешаю людям, они будут озираться и смотреть. Это разделение полномочий, я бы сказал так. Что касается искушений — да, на клиросе, конечно, искушений много, потому что кому много дано, с того много и спрашивается. Ошибка одного певца из большого коллектива в 20-30-40 человек может стоить ошибки всего хора. Ошибся, слово не то начал петь, и всё. Другое дело, что с опытом уже приходит синхронизация, то есть ты уже не смотришь на руку регента, ты уже периферическим зрением ее видишь, видишь тот темп, в котором будешь петь произведение, ты знаешь эту музыку, потому что пел ее уже не один десяток лет, и поэтому она тебе знакома. Но все равно наизусть петь ничего нельзя — ни петь, ни читать. Это самая частая ошибка. Я встречался со случаями, когда буквально на спор: священник говорил, что я сейчас пойду и Шестопсалмие на спор прочитаю. Буквально на втором или третьем псалме выходили к нему с книжечкой, потому что он уже такого налепил... Это очень большое искушение. Это одна из первейших заповедей в церкви — ничего не делать наизусть. Казалось бы, священник уже служит много лет, он знает все прошения, все возгласы, диакон тоже, но всегда, обратите внимание, все диаконы и священники выходят, обязательно держа в руках Служебник. Глупо попадать в ситуацию, когда ты какое-то знакомое слово просто забыл. Зачем? — чтобы тебе прихожане подсказывали ектению? И поскольку я много раз такие ситуации видел, я в своей жизни не допускаю чтения наизусть, и «Отче наш» даже наизусть не читаю, за редким исключением, когда это неожиданно, это на панихиде бывает. Но все равно для меня это небольшой стресс. У меня во всех подрясниках есть заранее приготовленная небольшая бумажка, на которой я напечатал «Трисвятое», «Отче наш», чтобы ни в коем случае не перепутать, потому что ты выглядишь глупо, когда в «Отче наш» ты забыл какое-то слово. Чтобы избежать этих искушений нужна просто практика, нужен опыт. Из года в год он улучшается, увеличивается, и ты умудряешься, не отвлекаясь от музыки, еще подумать о богослужении. Сами эти тексты, тексты гимнов, которые были нашими Святыми отцами написаны, просто даже глядя на них глазами, ты уже погружаешься в атмосферу. И конечно, это очень сильно помогает, когда ты их знаешь наизусть (ты видишь первое слово, и ты уже дальше знаешь, что в этой стихире будет, потому что она тебе хорошо знакома), но все равно ты поешь по нотам вместе со всеми. И это создает хороший ансамбль церковный, если все люди относятся так внимательно к богослужению, то это производит хорошее впечатление — клирос спетый, что называется, то есть люди спелись.

К. Мацан

— У митрополита Антония Сурожского есть такая потрясающая история, если не ошибаюсь, про диакона, который был на тот момент старше самого владыки Антония. Они с ним как-то служили однажды, видимо, чтеца не было, всё читал диакон. И, как рассказывает владыка Антоний, он все тексты читал с такой бешеной скоростью, что просто ничего невозможно было вставить, услышать, понять, просто как из пулемета было всё прочитано. И после богослужения владыка Антоний этому диакону сказал: «Вы сегодня у нас украли службу, вы так быстро всё читали, что невозможно было сердцем к этому подключиться». На что диакон ответил: «Понимаете, я эти тексты читаю всю жизнь, меня в детстве отдали в монастырь, и я с тех пор всю жизнь эти тексты читаю. Как только я слышу малейшее начало любого из них, у меня сразу сердце раскрывается, согревается, и я уже не могу остановиться. То есть я уже настолько в них внутри своей плотью, своим существом, что даже при такой скорости я их проживаю целиком». И тогда владыка Антоний понял, что был не прав, порицая этого диакона, что просто у него было более глубокое проникновение и соприкосновение с этими текстами. Но мы, надо полагать, очень далеко от этого диакона отстоим. И вопрос, который может возникнуть у каждого обычного человека, не певца, а человека, который регулярно ходит на службы и слышит одно и то же, одно и то же, одно и то же. С одной стороны, это хорошо для запоминания. С другой стороны, может рано или поздно возникнуть вопрос: а как каждый раз участвовать в этом сердцем? Как каждый раз не допускать такого формализма, еще раз, еще раз и еще раз в произнесении тех же самых текстов и молитв?

Ян Осин

— Случай с этим диаконом отчасти показателен, потому что в церковной жизни всё очень индивидуально. Но, опять же, индивидуально по отношению к тому человеку, о котором идет речь. Если мы говорим о богослужении, то это уже соборная молитва — и ты должен своим темпом не нарушать темпоритм, а вливаться в его течение. Понятно, что где-то читается быстро, где-то помедленнее. В монастырях вообще устав такой, что Всенощная может идти 4-5 часов, это нормально, потому что это монастырский устав. Понятно, что на приходе, где прихожан пять человек и двое на клиросе, четыре часа никто не выдержит. Что же касается продолжения, я скажу так — каждый год бывает Новый год. Я думаю, что ни у кого из наших слушателей нет такого ощущения — ну вот, опять Новый год. Все равно это подготовка, это покупка подарков, предвкушение праздника. Или день рождения — он же каждый год, и ты все равно его ждешь. Казалось бы, ну, сколько тебе уже лет, что ты его ждешь? Стал на год старше. Но все равно это предвкушение праздника. Так и здесь. Во-первых, я скажу так: очень сложно всё запомнить наизусть, потому что огромный корпус богослужебных текстов. Одних Миней, если только по месяцам посчитать, 12 томов, плюс Октоих, Четыредесятница, где особое богослужение, — огромное количество текстов. Псалтирь — я знаю, что есть люди, которые знают ее наизусть, то есть все псалмы знают наизусть, но это единицы, большинство людей, конечно, не знают. Гласы — их восемь, плюс в каждом два распева. То есть это очень быстро выучить не получится. Поэтому все равно есть ощущение новизны. С другой стороны, приходя в храм и услышав знакомое песнопение, твое сердце сразу открывается: а, вот знакомое, я его знаю. Для меня тоже в этом проблемы нет. Наоборот, это очень хорошо. Это такая цикличность, которая твой опыт увеличивает.

К. Мацан

— Мне кажется, ключевое слово у вас прозвучало — сердце. Потому что мы используем такие слова как церковное чтение, церковное пение. Их легко воспринять как некий процесс: вот читают, поют, это некие формы обрядовые, формы совершения богослужения, какие-то «одежды византийские». На самом деле, за всем за этим — за словом «пение», за словом «чтение» — стоит молитва, настоящая молитва, а значит, работа сердца. Наверное, когда эта работа сердца происходит, тогда все проблемы сами собой снимаются и вокруг этой работы всё и организуется.

Ян Осин

— Я сейчас вспомнил рассказ, по-моему, его озвучил Фазиль Ирзабеков — о том, как в раннем детстве, в Азербайджане, по-моему, он был на похоронах. Как называется у мусульман — мулла?.. он читал Коран на арабском языке. И Фазиль говорит, что он стоял рядышком, заглянул в его тетрадочку, а там арабские слова были написаны по-русски. — «И я тогда не понял. А когда повзрослел, то у какого-то деятеля ислама спросил. И он ответил, что для них арабский язык, язык Корана, настолько священен, что даже к его звучанию мы относимся очень возвышенно». Для нас, для меня лично вот точно так же старославянский язык. Его значение не только в том, чтобы до нас донести понятие о Боге. Понятно, что Кирилл и Мефодий не с нуля этот язык изобрели, они частично адаптировали тот язык, который был у славянских племен на наших территориях, частично заимствования из греческого языка есть. Но он сам по себе настолько возвышен, что просто поднимает от земли. Недаром же наши великие писатели и поэты, Пушкин гениально владел русским языком, создатель литературного языка. Читаешь его стихи, «Пророк» — что, он не мог использовать современные аналоги в русском языке? Нет, не мог. Потому что для сути его стихотворения русского языка было недостаточно. И то, что мы называем архаизмом, как в современных словарях пишут арх., архаизм, для него это не было архаизмом. Он глубоко знал и церковнославянский язык, и он понимал, что ничто не заменит. Я помню проповедь владыки Владимира (Котлярова), когда он еще был митрополитом Псковским. Он сказал: «Вот смотрите, три простых слова: „Радуйся, Невесто Неневестная“ — в акафисте Божией Матери. Простому православному русскому крестьянину эти слова переводить не нужно. Если мы хотим современному человеку объяснить, что такое „Радуйся, Невесто Неневестная“, мы должны целую лекцию написать на нескольких страницах: о земной жизни Богородицы, о пророчествах, о воплощении Спасителя, о Рождестве Христовом, о том, что было дальше, о Его Крестной смерти... То есть это даже за один час не расскажешь человеку, незнакомому с христианством. А для нас, для православных людей, три слова, которые говорят об этом всё: „Радуйся, Невесто Неневестная“. И писатели, которые были после Пушкина, — Лесков — как он мастерски владел этими словами. Как он описывал ситуации из жизни и священников, и архиереев, и простых мирян — всё равно через призму церковной жизни, не просто так. Даже взять уже упоминавшегося Михаила Афанасьевича Булгакова. Я думаю, что большинство наших слушателей знают, что известный фильм „Иван Васильевич меняет профессию“ снят по мотивам повести Михаила Булгакова. Как он там очень мягко относится к церковнославянскому языку...

К. Мацан

— Только не повесть, а пьеса. Даже две пьесы, из которых фильм сложился.

Ян Осин

— Все помнят „Паки, паки...“, » иже Херувимы«, «житие мое...» Несмотря на то, что с юмором показан персонаж Пуговкина, но ведь там же не издевательски это показано. Михаил Афанасьевич показал, что он сам это с детства знает, он это любит. Но, видя этого актера, который был героем этого фильма, — он мечется, пытается что-то вспомнить, и никак ему не вспомнить, а ведь это даже и в нем было. То есть это такое доброе отношение, как мне кажется. Ведь недаром архиереи, которых Сталин вызвал перед Собором в 1943-м году, насколько я помню, когда он спросил: «А что же у вас с кадрами так плохо?» И, по-моему, митрополит Сергий ему сказал: «Так ведь бывает так: учишь, учишь человека в семинарии, а из него получается не священник, а генералиссимус». (Смеется.)

К. Мацан

— Спасибо огромное за эту беседу. Я напомню, что сегодня у нас в гостях был заслуженный артист России, певец, бас-баритон Ян Осин. Еще раз вас благодарю. Ждем вас снова в студии, темы наши с вами не заканчиваются.

Ян Осин

— Спасибо. Надеюсь, до новых встреч.

К. Мацан

— В студии также был Константин Мацан. До свидания.

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем