«Духовные смыслы в современном мире». Иеромонах Геннадий (Войтишко)

В программе «Светлый вечер» обсуждалась проблема утраты духовных смыслов в современном мире. Гостем выпуска стал иеромонах Геннадий (Войтишко), руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации. Беседа затронула важность христианских заповедей как ориентиров, помогающих человеку найти внутреннюю опору. Отец Геннадий отметил, что вера — это не реконструкция прошлого, а живая реальность, которая должна быть актуальной для каждого здесь и сейчас.

«Христианство — это не факультатив, а основа жизни, которая наполняет её смыслом и качеством», — подчёркивает он. Важным аспектом духовной жизни гость назвал личные отношения с Богом: «Без этих отношений христианская жизнь превращается в рутину, которая неизбежно теряет смысл».

Беседа раскрыла пути возвращения к истинным ценностям, делая акцент на необходимости осознанного подхода к Евангелию. Был поднят и важный вопрос духовного воспитания молодёжи. Отец Геннадий говорил о необходимости не просто транслировать евангельские истины, но делать это с деликатностью и пониманием: «Если мы хотим, чтобы люди увидели живую силу Евангелия, мы должны говорить с любовью, бережно очищая смысл от накопившихся предрассудков».

В завершение программы прозвучал призыв к каждому слушателю задуматься о том, как христианство может наполнить его жизнь смыслом и качеством, помочь преодолеть трудности и открыть путь к истинной радости. Выпуск вдохновил на размышления о том, как вера, любовь и осознанность могут стать опорой в повседневной жизни.

---

М. Борисова

— «Светлый вечер» Радио ВЕРА. Здравствуйте, дорогие друзья. В студии Марина Борисова. И сегодня этот час «Светлого вечера» с нами проведёт иеромонах Геннадий (Войтишко), руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации. Здравствуйте, отец Геннадий.

Иером. Геннадий (Войтишко)

— Добрый вечер. Добрый, светлый вечер.

М. Борисова

— Очень хочется поговорить про что-нибудь доброе и светлое.

Иером. Геннадий (Войтишко)

— Давайте.

М. Борисова

— Не всегда получается — какие-то мысли ползают в голове, не всегда добрые.

Иером. Геннадий (Войтишко)

— Но всё равно давайте про светлое.

М. Борисова

— На самом деле меня на тему сегодняшнего разговора навело перечитывание статей Сергея Сергеевича Аверинцева. Иногда бывает у меня такая домашняя забава. Вот у него была такая статья под названием «Моя ностальгия». Он её ещё в конце 90-х годов написал. Иногда кажется, что вот эти строки написаны буквально сегодня вечером. Я позволю себе довольно пространную цитату, просто чтобы нашим радиослушателям было понятно, что, собственно, мы собрались обсуждать. Сергей Сергеевич писал: «Ушло время, когда всё в мире что-то значило или, в худшем случае, хотя бы хотело, пыталось, должно было значить. Всё было значимо — и злодеи, и герои, и пафос, и сопротивление пафосу. О, если бы всё это нынче хотя бы осмеивалось, с пониманием пародировалось, принципиально, обдуманно отвергалось. Но нет, сегодня дело обстоит совсем иначе. Значительность просто улетучилась из жизни. Самое страшное и, во всяком случае, самое странное — даже не то, что льётся кровь в результате локальных войн или индивидуальных террористических актов, а то, что кровопролитие ничего не значит и обходится, по сути дела, без значимой мотивации. Ученикам Христа велено было бодрствовать. Конечно, бывает и другое, злое бодрствование — бодрствование врагов. И Анна, и Каиафа и, разумеется, Иуда не спали в Гефсиманскую ночь, в отличие от Петра, Иакова и Иоанна. В предыдущую эпоху было очень много такого бодрствования. Но всё-таки было и бодрствование верных — хотя бы не совсем полное, не достигающее должной меры, но было. Сейчас мерещится, что все кругом погружены в сон и уж подавно не ждут Судного дня. Что же, мы в точности предупреждены, что Сын Человеческий придёт в один из тех часов, когда Его меньше всего ожидают». Вот о том, куда эта значимость или куда эти смыслы, которые должны, по идее, наполнять нашу жизнь, улетучились, хотелось бы поговорить. И особенно поразмышлять: можно ли их вернуть, и каким образом?

Иером. Геннадий (Войтишко)

— Ох-ох, конечно, хотелось бы про светлое, доброе, вечное.

М. Борисова

— Но мы как раз про доброе и вечное и хотим поговорить.

Иером. Геннадий (Войтишко)

— Такой хороший и при этом трудный заход со стороны Сергея Сергеевича. Вы знаете, одна из первых, скажем так, бросающихся в глаза в первом приближении проблем, которая обозначена этим текстом — то, что все вещи, которые что-то значат, имеют некий вкус, некий интерес и ценность, вдруг превращаются в безвкусное что-то, бесцветное, неинтересное, не становящееся предметом удивления. И самое трагичное, наверное, в этом всём, что это не только предметы, явления, события, а сам человек и для других, и для самого себя превращается в нечто эдакое. Удивление, восхищение, соответственно, дальше и благодарность за это как-то размываются, теряются. И, собственно говоря, это очень похоже на впадание в некий такой, наверное, летаргический сон, когда всё такое никакое, пенопластовое. Знаете, ещё у меня такая ассоциация живая, может быть — это очень похоже на комнату, обитую не пропускающим звука материалом, как в сумасшедшем доме. Кричи, не кричи, стучи, не стучи, бейся, не бейся, всё равно бесполезно — звук не отражается. Кстати, знаете, вот есть такие специальные акустические комнаты, которые не отражают звук. И человек может тронуться, находясь там достаточное время.
Вот отсутствие каких бы то ни было отзвуков, отсветов, теней, светов человека может сводить с ума, то есть превращать его не то чтобы не в человека, но лишать его вот этой самости, осознанности какой-то. Сейчас все же при этом говорят про осознанность. Вот к какой розетке ухо ни приложи, все говорят про осознанность, ещё про какие-то коуч-слова. Но этого всё меньше и меньше — осознанности: кто ты, зачем ты? А между прочим, кстати, ещё тоже моментик такой: осознание самого себя — то, что называется на богословском языке «логосность» — одно из важнейших свойств образа Божия в человеке. Бог Себя знает, Бог Себя осознаёт. И это свойство есть единственно у кого ещё? — у человека. Собачка, другое животное, обезьянка могут смотреть на себя в зеркало и не узнавать самого себя. Иногда так происходит с человеком — он не узнаёт самого себя, но он всё равно себя хоть как-то, но осознаёт. Но вот эта потерянность, неосознанность, размытость, растворённость — это катастрофа. Не хочется всё, наверное, выдавать сразу в первом таком тезисе, но есть ещё одна такая, для меня схожая метафора, нужная, мне кажется, здесь. Даже нет, это будет не метафора.
Одна из таких серьёзных философских систем, которая, мне кажется, достаточно неплохо понимающая проблему и боль человека — буддизм. В ней вообще нет категории Бога. Она говорит о предельной идеи лишения от всех страданий через растворение в неком явлении под названием «нирвана». Это растворение, превращение человека — с моей колокольни опять, так я это понимаю, так это услышал — в некое безличное существование, в котором ты не чувствуешь боли. И для меня это апофеоз сатанизма, который направлен на то, чтобы лишить человека вот этого своего личностного бытия, осознанности и осознания, логосности и понимания, видения, чувствования отсветов, граней, звуков и так далее. Вот про всё это в совокупности коротким достаточно абзацем Сергей Сергеевич, как мне думается, в первом приближении сказал. И самое трагичное заключается в этом тезисе, что этот процесс, как мне думается, в современном нашем и не нашем обществе идёт только по нарастающей.

М. Борисова

— Вообще-то, показателем интенсивности этого процесса для меня стала наша в последнее время расхожая фраза «извините за пафос». Если подумать, какой смысл скрывается в этих словах, то для меня это апофеоз абсурда. Потому что если вынуть из нашей жизни пафос, останется нечто аморфное, бесформенное и, главное, абсолютно никому не нужное.

Иером. Геннадий (Войтишко)

— Так и есть.

М. Борисова

— Всё Священное Писание — это пафос. Как можно вынуть пафос из слов любого пророка? Представьте себе Иоанна Крестителя, который говорит без пафоса. И кто придёт к нему на Иордан, если этого пафоса не будет? Да никто никогда даже просто не услышит.

Иером. Геннадий (Войтишко)

— Я тоже это замечаю, но при этом, опять же в защиту, наверное: во-первых, многие не понимают объёма содержания этого понятия. Второе: вы знаете, к сильным звукам можно привыкнуть и даже не обращать на это внимание. Даже к отбойному молотку, который постоянно долбит и регулярно. Можно привыкнуть к грохоту литейного цеха. Можно привыкнуть, в том числе, и к громким, ярким словам тоже, когда это постоянно и нон-стоп. А если это ещё не подкреплено содержанием, то пафос превращается в пошлость нередко. Более того, с другого конца скажу: пошлость пытается оправдаться пафосом.

М. Борисова

— Но это мы все проходили, по крайней мере старшее поколение. Мы выросли в эпоху великих плакатов и неоновых надписей на больших домах «слава КПСС».

Иером. Геннадий (Войтишко)

— «Мир, труд, май».

М. Борисова

— Да. В отместку в школьные годы мы дразнили мальчиков по имени Слава.

Иером. Геннадий (Войтишко)

— Есть даже такая сейчас музыкальная группа, по-моему, или артист.

М. Борисова

— Но это всегда проходил под рубрикой «ложный пафос». Никто не отвергал необходимость пафоса как такового. Как вы будете без пафоса объясняться в любви?

Иером. Геннадий (Войтишко)

— О да, монотонная речь вообще, в целом, я вам скажу, даже в церковном чтении неуместна. Там всё равно есть паузы и интонации.

М. Борисова

— Хотя многие утверждают, что необходимость монотонного чтения вызвана тем, что это настраивает на молитвенный лад.

Иером. Геннадий (Войтишко)

— Ну хорошо.

М. Борисова

— Правда, мой любимый — Царство ему Небесное — владыка Питирим (Нечаев) всегда читал с выражением.

Иером. Геннадий (Войтишко)

— Ну, конечно.

М. Борисова

— Иеромонах Геннадий (Войтишко), руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации, проводит с нами сегодня этот «Светлый вечер». И мы говорим о смыслах — это наша любимая тема. Отец Геннадий, вам кажется, что это процесс, который невозможно перенаправить хотя бы, хотя бы поменять его вектор? Ну хотя бы его сдвинуть на ложные смыслы, чтобы не ложные оставались значимыми для нас.

Иером. Геннадий (Войтишко)

— А знаете, эта история-то не первый год. Она фактически от появления первых людей в Эдемском саду. Размытие смыслов, подмена содержания понятий, называние белого чёрным, чёрного белым — правда, это история из Эдемского сада. И она будет продолжаться до последнего момента, пока не наступит Второе славное пришествие Господа нашего Иисуса Христа и Его суда над всем этим миром, и над нами в частности. Для того, чтобы человека дезориентировать, его сбить с курса, дьявол предпринимает массу разных вещей. Ведь, опять же, вопрос следующий: есть ли у человека курс? Если у него нет курса, тогда и никакая навигация вообще не нужна. У того, у кого нет курса, нет и попутного ветра. Соответственно, тебе и не нужны лоцманские карты и навигационный маячки. А если у тебя есть курс, тогда тебе требуется вспоможение, чтобы в этом житейском океане не потеряться и не разбиться о рифы. И тебе этими рифами будут выступать, в том числе, подмена понятий, размытие содержаний, такой, опять же, пафос необходимости не обращать внимания на то или иное явление, потому что времена поменялись, и это уже не современно и так далее. И всё это будет предлагаться для того, чтобы человек человека просто разбить. Потому что человек дьяволу живым не нужен. И будет ли эта история нарастать? Да, в какой-то степени будет. И об этом говорит Священное Писание, которое свидетельствует о нарастающем числе беззакония в последние времена. Хотя эти последние времена уже 2000 лет длятся, но тем не менее. Вы посмотрите на простые вещи: мужчина, женщина, семья. Такие базовые, казалось бы, понятные всем всегда (беру в кавычках «всем всегда») понятия. Вдруг оказывается, что всё не так: мальчик вроде бы не мальчик, а девочка вроде бы не девочка, семья вроде бы не семья. То же самое и про более сложные вещи, связанные с ответом на вопрос «кто ты есть на самом деле?».

Можно ли с этим что-то сделать? Да можно и нужно. Первое: просто называть вещи своими именами. А для этого нужно мужество. А вот с этим напряжёнка. С другой стороны, это мужество, отстаивание правды и правды Божией, прежде всего, не должно быть хамством, не должно быть оплеухой людям. И это мужество вполне себе может быть кротким и спокойным, без революционного угара. Называть белое белым, чёрное чёрным — это нормально, и мы к этому призваны. Бог даёт нам ориентиры, в конечном итоге, в Своих заповедях. Другой вопрос, знают ли люди заповеди, знают ли люди эти ориентиры? Даже православные, даже те, кто именуют себя православными. И я честно скажу, что с этим есть напряжёнка. Я часто прошу людей перечислить заповеди от начала до конца. Я уж не прошу там преамбулу: «Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един», — речь о заповедях. Если ты не знаешь заповеди, то дальше в чём ты будешь ориентироваться? Если мы говорим про христианский, извините за слово, дискурс. Поэтому надо заниматься детьми, в том числе. И, кстати, в этой же преамбуле перед заповедями звучат такие слова: «И говори об этом в доме твоём, и ложась и вставая, и детям твоим». А так мы это делаем — ложась и вставая, и детям?

М. Борисова

— Если мы всё-таки говорим о церковных людях, о нашей жизни церковной, или хотя бы о людях, которые стремятся к ней так или иначе приобщиться или узнать, какова она на вкус, то, наверное, имеет смысл поразмышлять: почему же у нас исчезают эти смыслы внутри Церкви?Почему они, как сейчас говорят, замыливаются? И что происходит с нами, с церковными людьми, когда самое главное в нашей жизни становится как бы через запятую? Хотя оно не может быть через запятую. Вот я, слава Богу, много десятилетий хожу в храм Илии пророка Обыдинского в Москве. И ты, когда входишь в храм, первое, что видишь, это огромную икону, написанную святителем Серафимом (Чичаговым), уже в период гонений — стоящий в хитоне босой Христос с распростёртыми руками. И как-то вот с первого раза, когда я в этот храм вошла, было ощущение, что это толчок такой. Вот тебя какая-то воздушная струя как будто ткнула, чтобы ты проснулся. И это действует, несмотря на то, что я эту икону вижу уже в течение сорока с лишним лет. Вот каких триггеров, как сейчас говорят, не хватает нам в нашей церковной жизни и в нашем сознании, чтобы оживить смыслы, казалось бы, нам вполне понятные, которые мы когда-то вычитали, в которые мы поверили и которые для нас превращаются в нечто, повторяемое через запятую?

Иером. Геннадий (Войтишко)

— Ох, и вопрос-то серьёзный, ой-ой-ой. Знаете, я думаю, что попытаться найти ответ на него можно лишь в применении к каждому отдельно взятому человеку, задав ему вопрос: что с тобой происходит? И опять же, вот мы говорили даже в этой студии, один из моих любимейших вопросов: а какие у тебя отношения с Господом и Богом и Спасителем нашим Иисусом Христом? И это, пожалуйста, не про обрядовую рамку: сколько раз ты ходишь в храм, сколько раз ты читаешь акафист, причащаешься или постишься. Ты можешь описать свои отношения с другими людьми — мужем, женой, матерью, детьми — вот в этих же категориях, или, скажем так, в этой же логике. Опиши, что у тебя в отношениях с Тем Самым, Кто, по идее, должен быть значимее и любимее всей твоей жизни. И если это так — а это не всегда так, прям совсем не так, — то что можно с этим сделать? И хочешь ли ты вообще что-либо поменять? Наверное, одна из таких трагедий современной церковной жизни заключается в том, что для огромного числа людей, опять же, мы об этом тоже говорили в этой студии, жизнь с Богом — это такой факультатив на религиозную тему. Вот замечательно читать книжки, ходить в музеи, в спортзал, дышать воздухом, гулять по улицам. И вот где-то так же хорошо, наверное, помимо ежегодного чекапа в поликлиники, ещё хорошо бы ходить с какой-то плюс-минус нормальной регулярностью в церковь. И это такая, знаете, бытовая рутина, которая свойственна... спортзал — рутина? Да, рутина — прикольно, классно, замечательно. Замечательно в музей сходить — насытиться духовностью, как некоторые говорят. Но если сказать резковато, Бог выходит из такой позиции. Мне кажется, если человек зависает в подобном факультативе отношений с Богом, то Бог из этого факультатива выходит — там Бога нет, там Он не остаётся. И человек теряет самое главное (но уж, во всяком случае, то самое главное, что есть в христианстве) — это личное отношение с личностным Богом. Если отношения с Богом — это религиозный факультатив, то рано или поздно он сдуется, как воздушный шарик после долгого праздника.

М. Борисова

— Ну, как констатация печального диагноза, Владимир Романович Легойда как-то вспомнил в разговоре, что у него в «Парсуне» был священник — 30 лет служения. И, отвечая на один из вопросов ведущего, он посетовал, что за 30 лет, только два человека (подчёркиваю: два человека) на исповеди обратились к нему с вопросом: а что делать мне, чтобы наследовать Царство Небесное?

Иером. Геннадий (Войтишко)

— Ой, да, это трагедия. Ну вот об этом мы и призваны говорить.

М. Борисова

— Иеромонах Геннадий (Войтишко), руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации, проводит с нами сегодня этот «Светлый вечер». В студии Марина Борисова. Мы ненадолго прервёмся и вернёмся к вам буквально через минуту, не переключайтесь.

М. Борисова

— «Светлый вечер» Радио ВЕРА продолжается. Ещё раз здравствуйте, дорогие друзья. В студии Марина Борисова и наш сегодняшний гость — иеромонах Геннадий (Войтишко), руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации. И мы говорим на очень сложную и очень важную для нас всех, я думаю, тему: как не потерять главный смысл нашей жизни?

Иером. Геннадий (Войтишко)

— Вы знаете, вспоминая этого священника, которого вы привели в разговоре с Владимиром Романовичем Легойдой, мне пришло на ум два таких тезиса. Иногда они, наверное, могут казаться похожими на статусы во «ВКонтакте». Но первое: если ты сам не горишь, то ты никого и не зажжёшь. А второе: сырым брёвнам не нужна твоя спичка. И эти две вещи, такие, может быть, контрастные между собой, всё-таки стоит иметь в виду. Почему угасает священник? Почему он не горит? Хотя, казалось бы, что уж священник-то обязан. Но обязан-то он обязан, а по факту бывает, что и не случилось. Вы знаете, для меня личной болью является то, что — то, что я наблюдаю в широком таком нашем поле церковном — священник сейчас в меньшей степени священник. Служение харизматичное съедается служением административным. Священник больше превращается в некого, повторюсь, администратора, специалиста по фандрайзингу, по сбору пожертвований, прораба, администратора и прочие какие-то вот такие служения, которые вообще к священству не имеют никакого отношения. Вообще — от слова «совсем». И замотанность в этом уводит человека, его, может быть, лучшие силы от того главного, на что он был, и здорово было бы, если бы он сохранялся, призван к служению — служению у Престола и людям, в конкретном таком пастырском душепопечении. Всеми административными вещами, конечно же, могут заниматься и другие люди. Это вот первая история.

К сожалению, священник сейчас часто и чаще — говорю это не без боли в сердце — становится больше администратором, нежели пастырем. И поэтому он угасает. Знаете, когда ты лишаешься исподволь, а может быть, осознано, смысла, ради которого ты пришёл в священство, если ты пришёл вот на служение Евхаристии и служение человеку в его пастырском душепопечении, служение молитвы, если это всё подминается суетой иной, то, конечно, священник гаснет. Второй тезис — по поводу сырых брёвен. Для того, чтобы донести человеку важность этих личных отношений с Богом, нужно проделать очень-очень большую работу, засучив рукава. Очень серьёзную работу, повторюсь. И это происходит не за год, может быть, и даже не за два, но это такой системный, долгосрочный процесс возделывания этой деляночки. Так вот берёшь и мотыжишь — и от рассвета и до заката. Но если эта мотыга у тебя выпадает из рук, потому что ты загружен административкой то, конечно же, никакие сырые брёвна не перестанут быть сырыми.

М. Борисова

— Я вас слушаю и думаю: вот интересно, сырые брёвна, попадая в какое-то помещение, где много сухих брёвен, могут быстрее высохнуть?

Иером. Геннадий (Войтишко)

— Либо другие напитаются этой влагой и сами покроются плесенью. Всё может быть по-разному. Конечно, добрые нравы развращаются дурными компаниями. И, с другой стороны, с преподобным преподобным станешь. Всё и так работает, и так работает. Знаете, конечно, сама по себе церковная среда в идеале должна быть благоприятной для спасения человека, для оживления его, для воскрешения, для того, чтобы весь тот мох, который на нём собрался, был смятён. Но может быть всё совершенно и не так. Знаете, всё это автоматически не происходит. Для того, чтобы среда церковная, в данном случае конкретная приходская среда, стала благоприятной, над ней нужно тоже потрудиться. И это не только и даже не столько про стены, про методики, учебно-методические комплекты, организацию быта и прочих всех вещей. Это про человечность общения, если хотите. Вот даже на этом уровне — про человечность взаимоотношений между людьми. И в это тоже надо вкладываться, вообще, в отношения надо вкладываться. А если у тебя на это нет сил? Тогда ничего и не получится. Поэтому благоприятная среда Церкви, да, с одной стороны, работает, она, в идеале, меняет человека. И хорошо, когда есть уже такая среда, укоренённая в традицию. Потому что ну вот храм Илии Обыденного — даже само наименование храма сразу у тебя воскрешает в сознании какой-то особый аромат этой традиции, которую вряд ли можно так вот перечеркнуть. Хотя большевики, наверное, как раз-таки против этого и поднимали руку, в том числе.

М. Борисова

— Но ведь человек, приходя в храм, даже если он крещён был детстве, но наступает же какой-то период, когда он сознательно ищет для себя и пытается заново открыть, может быть, то, что ему открывали когда-то. Мы же перечитываем классические русские романы в преклонном возрасте.

Иером. Геннадий (Войтишко)

— Мы — да, а кто-то — нет.

М. Борисова

— Ну, это один из вариантов. И я полагаю, что люди, которые в детстве вместе с родителями ходили по воскресеньям в храм, через какой-то период, может быть, отторжения, может быть, охлаждения всё равно рано или поздно начинают уже собственную дорогу в храм вытаптывать. Но что мешает этому сознательному поиску окончиться нахождением того самого источника, который подсушит дрова? Мы же приходили в советские времена в Церковь, где ничего было нельзя, где нельзя было проповедь говорить. О каком окормлении можно было тогда говорить, когда за это можно было вместе со священником оказаться за решеткой? Но при этом всё это присутствовало, и мы этого хотели, и мы это находили.

Иером. Геннадий (Войтишко)

— Вот — всё это было для вас важным и актуальным. Как только то или иное событие, явление вашей жизни перестаёт быть актуальным, то есть отвечающим в моменте, здесь и сейчас, про ваше насущное, в том числе и открывающее перспективу жизни как таковой, вот это само собой у человека отмирает. Как только религиозная жизнь в человеке, сначала взыскуемая, вдруг превращается в неактуальное, она отпадает, она отмирает. И вот, с одной стороны, без человека, самого его усилия вернуть эту актуальность, ничего сделать невозможно. А с другой стороны, и с внешней стороны — священника, братьев и сестёр, общающихся с этим человеком — напоминать или подсказывать про актуальность жизни в Боге тоже важно. Мы всё время говорим, вот общаясь с нашими педагогами церковными, про необходимость актуализации Евангелия детям, подросткам, молодым людям, да и взрослым. А что это значит? Чтобы они увидели, восприняли то, что Евангелие отвечает на их вопрошания здесь и сейчас, что оно актуально для их жизни здесь и сейчас. Что это не просто некий такой исторический нарратив про людей, которые были когда-то 2000 лет назад. Это про тебя, друг мой, здесь и сейчас, хотя рассказан этот нарратив в неком историческом контексте. Но если это всё неактуально, то вы хоть что угодно сделайте, но это отпадёт, это отомрёт. Так вот, главным здесь будет вопрос: а что должно произойти, чтобы я понял, что Евангелие, жизнь с Богом — это очень актуально про здесь и сейчас? Это, вообще, актуально, и это про здесь и сейчас. И вот здесь шаблонных схем не будет от слова «совсем». Потому что у каждого человека свой жизненный трек, своя жизненная история, свои жизненные проблемы или отсутствие, или видимость отсутствия проблем, своя жизненная суета или своя жизненная тишина. И в каждом моменте каждого отдельно взятого человека вопрошание или созерцание будет своё. Но если Евангелие вне фокуса это актуальности, то всё дальше будет сыпаться так, как мы об этом с вами сейчас говорим.

М. Борисова

— А как вернуть Евангелию его первозданную актуальность, если у нас было какое-то, мне кажется, в эйфории церковного возрождения в 90-е годы двухвекторное, разнонаправленное движение? С одной стороны, это открытие нового, а с другой стороны — безумная тяга к реконструкции чего-то придуманного.

Иером. Геннадий (Войтишко)

— Да, это было актуально вам тогда.

М. Борисова

— Но дело в том, что реконструкция-то победила во многом.

Иером. Геннадий (Войтишко)

— И она стала неактуальной, и поэтому она сыпется.

М. Борисова

— Вот что сделать, чтобы она осталась на том достойном месте в музее наших семейных ценностей, который занимает, скажем, альбом с черно-белыми фотографиями, который сделал дедушка? Его же никто не выбросит, но он лежит.

Иером. Геннадий (Войтишко)

— Но он неактуален.

М. Борисова

— Замечательно. Но он лежит и никому не мешает.

Иером. Геннадий (Войтишко)

— Ну и пусть лежит себе, да.

М. Борисова

— То же самое, что всегда меня удивляло, это как быстро то, против чего восставали большинство сохранившихся в огромном количестве их литературного эпистолярного наследия отцов конца XIX-го, начала ХХ века в Церкви, насколько быстро и плодотворно возродилось всё то, что они хотели выбросить, как это говорил Маяковский, сбросить с корабля современности.

Иером. Геннадий (Войтишко)

— О да.

М. Борисова

— Почему-то это оказалось самым привлекательным и быстро-быстро восстанавливается. Но этому же можно каким-то образом противостоять? Или нельзя?

Иером. Геннадий (Войтишко)

— Я думаю, что можно. Знаете, в вашем вопросе прозвучала такая конструкция «восстановить первозданную актуальность». Но дело в том, что актуальность не про первозданность — она про здесь и сейчас. Вот реконструкция или реконструкторство актуально в моменте конца 80-х, начала 90-х, а сейчас это неактуально. Это выглядит нелепо. И чем больше зависание в этом реконструкторстве, тем больше проблем с этим возникает. Это, кстати, реконструкторство, к сожалению, не изжито у нас и в отношении, скажем, приходской педагогики, и не приходской только, а вообще церковный педагогики. Это реконструкторство даже в понимании роли Церкви в обществе, в государстве и так далее, во взаимоотношениях. А это про то, что вопрос звучал так первоначально: что нам сделать, чтобы восстановить, как было когда-то? Так вот, проблема актуальности заключается в том, чтобы ответить на другой вопрос: как нам жить здесь и сейчас? Не искать какой-то растворившийся эфемерный град Китеж, пусть даже и в Евангелии описанный, а про вопрос «как жить с Богом здесь и сейчас?». Потому что Бог — это не реконструкция истории, какой-то там, где-то там. Это не попытка вернуться к мифическому существу, жившему в прекрасном граде Китеже, а про реальность твоих взаимоотношений здесь и сейчас с тем самым личностным Богом, Который вечен и Который не подвержен вот этой всей исторической нашей человеческой канве.
И, с другой стороны, если ты не задаёшь себе вопрос «как жить сейчас?» — вот возвращаемся к тому священнику, которой тоскует о том, что не задают этот вопрос «а как же достичь этого Царства Небесного?». Если ты не задаёшь этого вопроса «как жить здесь и сейчас?», тогда, конечно, у тебя будет вообще проблема с жизнью как таковой. И она будет, знаете, похожа на такой каскад, в котором тебя, как щепку, несёт, непонятно куда. Ты не свободен. Вы знаете, может быть, грубовато будет звучать — ты не личностен в этот момент, ты теряешь то самое удивительное, что заложил Бог в человека: осознанность, свободу воли, свободу любить, свободу творчества. Ты несом, как щепка, по волнам вообще даже непонятно, чего. И сам поток — вообще непонятно, то ли это чистая вода, то ли океанские волны, пахнущие вот этим соляным йодом, то ли это вообще какой-то сель, то ли грязь, то ли помои, которые текут по улицам средневекового европейского города. И ты вообще никто в данном случае, ты растворился в этом селевом потоке. Перед тобой простой выбор: кто ты есть на самом деле? И я думаю, что одна из важнейших задач пастырства — это не просто отвечать на вопросы. Сейчас абстрагируемся: да, у религии важнейшее свойство, или, скажем, задача — объяснение. Объяснительная функция: объяснить, почему вот так и так, и куда надо дальше. Но я думаю, что для современного человека, и для современных молодых людей, и постарше, важнейшая задача — это ставить перед ними вопросы. Или создавать ситуацию, при которой у человека возникнут вопросы как таковые. А если нет вопросов, то и отвечать не на что. Конечно, мы в церковном нашем сообществе привыкли отвечать на незаданные нам вопросы и лезем куда угодно, лишь бы вещать с амвонным пафосом.

М. Борисова

— Это, знаете, я вас слушаю и вспоминаю строки, даже не помню, чьи, но просто уж очень как бы созвучные: «А мы всё ставим каверзный ответ и не находим нужного вопроса».

Иером. Геннадий (Войтишко)

— Вот-вот!

М. Борисова

— Иеромонах Геннадий (Войтишко), руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации, проводит с нами сегодня этот «Светлый вечер».

Иером. Геннадий (Войтишко)

— А знаете, ещё тут вот какой нюансик-то? Даже если ты священник, и, ой, даже скажу, епископ, не лишена здравого смысла идея задавать себе вопросы: кто я? зачем я это дело и куда я иду? Это то, что сейчас называется таким модным словом «рефлексия». Мне кажется, для человека это очень полезно, а для христианина полезно особенно.

М. Борисова

— Ну вот раз уж у вас такое послушание служить на ниве религиозного образования, вот с этой точки зрения, что же можно сделать, чтобы?.. вот смотрите: когда реставратор берёт икону, где очень много записей, где много олифы, где много лака, он начинает её расчищать, во-первых, с уголка и очень бережно, долго и медленно. Потому что непонятно, на каком слое нужно остановиться. Что происходит часто с нами в поисках пути, наиболее короткого и верного, к освобождению смыслов, главных для нас, от записей, которые нанесло на них время? Мы берём и ножом соскребаем эти слои.

Иером. Геннадий (Войтишко)

— Кто-то так делает, да. Это вот такое революционное бунтарство — да, есть такая проблема.

М. Борисова

— И получается, что можно так доскрестись до левкаса, то есть ты не увидишь, что там было.

Иером. Геннадий (Войтишко)

— И самому порезаться.

М. Борисова

— Потому что ты в этом раже разоблачительства пройдёшь мимо того слоя, на котором нужно остановиться. Так вот, читая Священное Писание, применима ли такая техника? Потому что если ты читаешь Священное Писание всю жизнь, бывают такие периоды, когда ты начинаешь его очищать от самого себя. И вот это бывает революционно, а бывает по принципу реставрации. Тут понятно, что каждый действует в силу своего разума и темперамента, но когда речь идёт о том, что ты транслируешь это. То есть вот ты разговариваешь с человеком, который, предположим, однажды в жизни когда-то прочитал Евангелие и уже, в общем-то, мало что из него помнит. И ты начинаешь ему что-то говорить, апеллируя к евангельскому тексту, но ты в его глазах видишь, что он, во-первых, не помнит, а во-вторых, не понимает, о чём ты.

Иером. Геннадий (Войтишко)

— Трудно вспомнить то, что ты никогда не читал.

М. Борисова

— И ты, исходя из собственной логики понимания, берёшь и революционно откидываешь весь лак и всю олифу и говоришь: вот посмотри, вот это так. Но есть надежда, что на одного-двух, может быть, это подействует правильно. А есть большая вероятность, что на многих это подействует отталкивающе.

Иером. Геннадий (Войтишко)

— Конечно.

М. Борисова

— Что делать и где тут золотая середина, если она существует?

Иером. Геннадий (Войтишко)

— Мне кажется, в этом процессе есть две ключевые опоры. Первая — это деликатность. Невозможно ножом скрести, реставрируя икону. Слово «деликатность» ключевое в реставрационном процессе, наверное. А второе — это, конечно, сейчас не подберу быстро эквиваленты иного, но профессионализм точно. У отца Саввы (Мажуко) есть прекрасных два слова, которыми он описывает, и я с ним согласен, всю ту дурь, которая иногда с людьми происходит. Эти два слова — невежество и недоразумение. И я подписываюсь под каждым из этих слов. И когда вот в невежестве и состоянии недоразумения человек хватает нож и абсолютно в неделикатности начинает скрести, тогда начинаются проблемы. Проблемы, например, если мы говорим про чтение Священного Писания, разбора Священного Писания, возникают тогда, когда вдруг этот гиперкритицизм начинает доминировать в голове человека: ой, нет, потому что так Бог не мог сказать, Христос так не мог сказать. А вот мы же видим сейчас, вот любим, отношения, вот всё правильно, вот так сейчас — значит, так не мог Христос тогда сказать. Ну и начинается всякая ерунда. Невежество и недоразумение, а главное, неделикатность. Есть такие моменты в Писании, которые не дают тебе ответа на вопрос «почему так?». А вот так. И иногда нужно в какой-то кротости и деликатности остановиться и сказать: я сейчас не понимаю, но, может быть, когда-то Господь мне откроет, или само по себе откроется, почему это вот так.
В отношении другого конкретного человека — знаете, опять же, прежде чем говорить о Евангелии, и этот тезис как-то я уже озвучил в этой студии, человеку, который не знаком с Евангелием, важно помочь этому человеку это Евангелие почувствовать, прочитать или, я не знаю, услышать в твоих глазах, в твоём отношении, в твоём бережном присутствии рядом с этим человеком, в твоей неглупости, в твоей интересности и так далее. Это непростая история, и это, если можно употребить такое выражение, очень штучный товар. И это очень штучная история, очень такая эксклюзивная всегда. Потому что каждый отдельно взятый человек эксклюзивен, и он уникален. Поэтому всякий раз взаимодействие с этим человеком уникально. Но оно базируется на деликатности. И если ты уж пытаешься ему чего-то там рассказать, то не будь невежественным и не окажись в ситуации недоразумения. Скажем, ситуация: идёт пост, вас пригласили куда-то там на какой-то прекрасный ужин. Вы приходите начинаете щёки надувать на тему, как это так, сейчас пост, будь то Рождественский или Великий, и начинаете им валить весь этот религиозный пафос, который, в общем, не религиозный, и, в общем, не пафос, а просто ваша невежество и ваше недоразумение, а главное — неделикатность. И потому это становится неуместным, а ваши рассказы о Боге неактуальны.

М. Борисова

— Вы знаете, по поводу неделикатности и трансляции каких-то смыслов: у меня одна из моих бабушек, мама моего отца, была староверкой, причём из такой, в общем, коренной староверческой среды. Боровский уезд такой был — туда, после того, как боярыню Морозову и княгиню Урусову заточили в подземную темницу в Боровском монастыре, многие семейства старообрядческие как на святое место переселились. Так вот, в 20-е годы, когда у неё родились дети, она была вынуждена крестить детей в Российской Церкви, но сочла для себя это величайшим прегрешением, отступничеством и на всю жизнь наложила на себя пост. Поскольку семья наша была абсолютно нерелигиозная, то можете себе представить все праздники, все семейные застолья, и скрип и скрежет мамы и бабушки моих, которые готовили всё это угощение. И вот сейчас опять приедет Надежда Филипповна, сядет и опять будет есть свою свёклу. Вот представьте, сколько лет уже моей жизни прошло, и я это помню. И это был то, что сейчас называется такой месседж. Она нас не призывала следовать её примеру. Но этот пример остался на всю жизнь. Он был прочитан сильно позже того, как бабушка Надя умерла. Но он был прочитан, и он был понят и воспринят. Если бы такой бабушки не было бы в моей жизни, наверное, моя жизнь была бы беднее. Это я к тому, что когда мы говорим о чём-то, это ещё не значит, что мы доносим смыслы.

Иером. Геннадий (Войтишко)

— Это правда. И с другой стороны, что эти смыслы отчитываются здесь и сейчас, а не будут поняты спустя какое-то время. Тут я с вами полностью согласен. И в этом смысле хороший пример — юродивые, которые делали какие-то такие вещи, которые можно было назвать тогда: что за дурь, что ты чудишь?

М. Борисова

— Да просто кощунство.

Иером. Геннадий (Войтишко)

— Да, кощунство. И таких примеров масса. А вдруг потом как-то всё становится по полочкам и открывается истинный смысл этого послания, этого сообщения. Но знаете, вот ещё на что хотел бы обратить внимание? Вообще, посмотрите: человек рождается, учится, живёт, строит свою какую-то жизнь, зарабатывает деньги, чем-то занимается, может быть, ведёт бизнес, может быть, занимается наукой или ходит просто куда-то там на работу. И если христианство в глазах этого человека не помогает ему жить, он будет искать этой помощи и таких базовых опор где-то в другом месте. Если он вообще устанет искать эти опоры, то, конечно, хотя это и будет трагичным, он может вообще на всё это дело махнуть рукой и так вот катиться, знаете, под горку, как это у многих и происходит. В этом смысле я хочу сейчас обратить внимание на то, что у многих людей действительно нет понимания того, как православие, как христианство помогает им жить здесь и сейчас. Как это красиво, интересно было когда-то потом, как это интересно и красиво в каком-то эксклюзивном проявлении под названием факультатив — ну да, ответы есть.
А как жить здесь и сейчас, вот в своей семье, ходить в школу — вот когда тебе говорят подставить левую или какую иную щёку? Вот этот подросток идёт в школу, а его там терроризируют, его буллят или, говоря нормальным языком, подвергают травле. Как ему быть в этой ситуации? Вот он взрослеет, или она взрослеет, появляется первая влюблённость, а, может быть, вторая и третья. В этой истории есть место и предательству, и безответности или, наоборот, ответу. Христианство здесь где для этого человека? Если у него или у неё нет понимания того, что, благодаря христианству, благодаря православию, благодаря, в конечном итоге, Евангелию, а значит, твоим отношениям с Богом сейчас здесь, твоя жизнь может иметь иное качество, иную насыщенность, если хотите. Вот если нет такой уложенности в этой голове, то какие бы мы религиозные плакаты на каких-либо огромных билбордах ни писали, ничего не поменяется.

М. Борисова

— Спасибо огромное за эту беседу. Хотя всё закончилось, прямо скажем, не слишком оптимистично. Но будем надеяться, что наши радиослушатели, если не нашли для себя ещё каких-то главных смыслов, то, благодаря этой беседе, хотя бы задумаются о том, что неплохо было бы их поискать. С нами был иеромонах Геннадий (Войтишко), руководитель сектора приходского просвещения Синодального отдела религиозного образования и катехизации. С вами была Марина Борисова. До свидания, до новых встреч.

Иером. Геннадий (Войтишко)

— Всего доброго.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Советская ученая — тайная монахиня». Алексей Беглов
• «Мученица Татьяна Гримблит». Священник Анатолий Правдолюбов
• «Наследие протоиерея Иосифа Фуделя». Надежда Винюкова