«Ценность труда учителя». Петр Тихонов

В программе «Пайдейя» на Радио ВЕРА совместно с проектом «Клевер Лаборатория» мы говорим о том, как образование и саморазвитие может помочь человеку на пути к достижению идеала и раскрытию образа Божьего в себе.

Гостем программы «Пайдейя» был Исполнительный директор Фонда Румянцева, в прошлом — учитель истории Пётр Тихонов.

Мы говорили о важности роли учителя и ценности его труда, как поддержка учителей может помогать им в их работе, а также о том, как педагог может заинтересовывать учеников и, чтобы они получали не только знания, но и понимание окружающего мира, желание менять его к лучшему.

Ведущая: Кира Лаврентьева

---

К. Лаврентьева

— Здравствуйте, дорогие друзья! В эфире программа «Пайдея». Этим красивым словом древние греки называли целостный процесс образования и воспитания. О том, как образование может помочь человеку на пути к достижению идеала, раскрытию образа Божьего в себе, мы будем сегодня тоже частично говорить. И напомню, что эти беседы мы организуем совместно с образовательным проектом «Клевер Лаборатория», который объединяет учителей, руководителей школ, детских садов, родителей, всех тех, кто работает с детьми и занимается их духовно-нравственным развитием. Сегодня у нас в студии Пётр Тихонов, исполнительный директор фонда Румянцева. Здравствуйте, Пётр.

П. Тихонов

— Здравствуйте.

К. Лаврентьева

— Напомню, что фонд Румянцева — это благотворительная организация, названная в честь графа Николая Румянцева, покровителя наук, основателя Румянцевской библиотеки. Пётр, начнём прямо с вашей цитаты, давайте, потому что я решила, что это идеальное начало программы. Вы её произнесли перед подготовкой или в рамках подготовки к премии «Учитель истории», я не ошибаюсь, да?

П. Тихонов

— Да, именно так.

К. Лаврентьева

— Вот что вы говорите: «Нам нужны горящие своим делом и любящие Россию учителя, которые могут заразить этим детей, своих учеников. Без этого мы продолжим терять лучших из этих учеников, которые будут выигрывать международные олимпиады, а затем уезжать за границу». Прям, честно говоря, нож в сердце, Пётр. Вот прямо за больное задели. Вы сами учитель истории в прошлом.

П. Тихонов

— Ну, я, во-первых, хотел бы вас поблагодарить за то, что вы меня пригласили. Да, действительно, я сам учитель истории. Я закончил РГГУ и сразу после бакалавриата пришёл в школу работать. И там, конечно, интересный был опыт, скажу так. Я в целом... У меня образование такое чисто историческое, оно как бы педагогики не подразумевало, но... Мне всегда было интересно, чтобы кабинетная история, она всё-таки выходила из кабинета. Хотя, конечно, наука — это тоже очень здорово и интересно. Стараюсь ей заниматься, но не так успешно, прямо скажем. И да, я проработал три года в школе обычным учителем истории.

К. Лаврентьева

— Только три.

П. Тихонов

— Только три, да. Но надо сказать, что это не так уж и мало, потому что...

К. Лаврентьева

— Нет, я к тому, как быстро школа потеряла такого хорошего учителя.

П. Тихонов

— Да, действительно, быстро. Но в школе, к сожалению, сейчас такая ситуация, что...

К. Лаврентьева

— Ну да, я с сожалением это говорю для школы, а не для того, чтобы вам сказать, что вы мало проработали.

П. Тихонов

— Что, к сожалению, молодые педагоги в целом немного работают. Очень значительная часть отсеивается в первые полгода, но это люди, которым просто сам формат тяжёл, потому что, понятное дело, не всем просто подходит так много взаимодействовать с учениками, особенно, конечно, когда учитель очень молодой, и ученики его воспринимают, ну, не так, во всяком случае, как какого-то взрослого опытного учителя. Хотя у меня была не такая ситуация. Меня как-то ученики воспринимали как человека сильного, старшего и всё такое. Вот родители они воспринимали... Родители меня обычно за одиннадцатиклассника принимали, когда приходили, ну, там, пообщаться о занятиях или чем-то таком. Но в целом мне повезло, должен сказать, со школой. Точнее, с коллективом. То есть школа у меня была классическая, московская, рейтинговая. Значит, что там, конечно, со стороны администрации было непросто, скажем так. Но самое главное, что у меня были очень крутые коллеги. И они меня как-то так вели, очень хорошо объясняли, так сказать, психологами выступали, когда было очень тяжело там с родителями, в первую очередь, взаимодействовать, ну, и в какой-то мере с администрацией. И во многом поэтому я так долго задержался, в общем-то, в школе. Хотя все еще недолго, я с вами абсолютно согласен, но тем не менее дольше, чем некоторые мои другие коллеги, студенты, кто тоже пришёл попробовать. И я вот прекрасно понимал, что, когда ты чувствуешь себя в коллективе, который тебя поддерживает, с одной стороны, а с другой стороны, ты чувствуешь, что это люди, похожие на тебя. Потому что я когда приходил в школу, мне, конечно, интересно было, ну, в том числе и какие-то ценности свои доносить. А мне кажется, что история — такой предмет, который во многом про это. Потому что, конечно, ученики едва ли там будут помнить даты, ну, может быть, какие-то факты запомнят — этого, слава богу. Но что у них должно остаться, это какое-то понимание того, где они находятся, в какой стране живут, куда она вообще идёт, откуда пришла, ну, какое-то вот такое чувство причастности создать. Мне этим было интересно заниматься, и вот мои коллеги занимались тем же самым приблизительно. И в этом смысле у нас такая синергия получилась, и чувствовалось, что как будто я не один, а что-то такое вот общее, нужное, и это как-то работает. Ну и в целом ученикам, кажется, тоже нравилось. До сих пор там периодически мне пишут, рассказывают, куда поступили. Конечно, это уже приятный опыт достаточно. Но потом так получилось, что в целом в один год большая часть учителей истории нашей школы решила из этой школы уволиться. Вот, к сожалению, большая часть из них ушла даже не в школу, а пошла в какие-то другие сферы. Это, конечно, такая достаточно большая комплексная проблема с тем, что у учителя есть определенный потолок развития. И, конечно, если человек хочет как бы развиваться и дальше, и при этом остается в школе, то это настоящий подвижник, который находит довольно нетривиальный путь. Такие у нас есть. И во многом для того, чтобы таких учителей поддерживать, мы и фонд наш создали. Потому что мы подумали, что, если вот у нас был такой коллектив, который друг друга хорошо так заряжал и все такое, почему бы этот коллектив не мог бы распространиться вне одной школы? И наша премия, она как раз была нацелена с самого начала. Точнее, даже так. Мы пришли к выводу, что нам нужно сообщество учителей, которые могли бы вместе думать, вообще как им жить, как им преподавать, как им взаимодействовать с внешним миром, потому что это тоже сложная такая ситуация, так сказать, пиара учительского восприятия общественности, вот этой работы. Ну и для этого нужно их собрать вместе. И вот мы премию стали воспринимать именно как такой механизм. Потому что это вещь, которая может широко разойтись, это многих может заинтересовать, и вот среди этих людей наверняка найдутся те, кому это всё откликается. Мы старались искать, во-первых, учителей очень хороших, а во-вторых, тех, которые поддерживают вот эти ценности, которые тоже любят Россию, которые хотят, чтобы ученики развивались здесь. И готовы вот это как-то транслировать. Вот. Ну и должен сказать, что без моих коллег это бы не получилось сделать, потому что, когда мы только начали думать о премии, я на тот момент работал в исторической библиотеке, я занимался организацией всяких научно-просветительских мероприятий. Когда мы начали думать о премии, то встал главный вопрос: кто вообще будет реализовывать отбор? Потому что, конечно, чтобы отобрать учителей, нужны другие какие-то специалисты в образовании. И чем больше я рассказывал каким-то своим знакомым, своим коллегам, бывшим коллегам о всем этом проекте, тем больше как-то наслаивалась поддержка со всех сторон, такая достаточно удивительная для меня в самом начале, особенно учитывая, что мы были не самыми известными людьми, скажем так, не самой известной командой. Но получилось это сделать. И во многом мои коллеги, знакомые моих коллег, сформировали такой вот костяк в сообществе учителей фактически, куда мы потом уже принимали людей с помощью премий. Ну и, конечно, в качестве экспертов те, кто присуждали премию уже, не занимались отбором, а именно премию присуждали, очень сильно помогли мне мои преподаватели вузовские, потому что оказалось, что они про меня помнят. Вот мой научный руководитель, Кирилл Андреевич Соловьёв, был первым экспертом нашей экспертной комиссии, ну а затем она, соответственно, обросла другими очень уважаемыми и приятными мне людьми.

К. Лаврентьева

— Пётр, а какие главные критерии всё же для того, чтобы премию получить?

П. Тихонов

— Ну, скажем так, для того чтобы именно премию получить, нужно было пройти, скажем так, отбор наших экспертов. Но до момента вот этого отбора у нас... Ну да, для номинации. Собирали мы следующий материал. Первый — это был тест исторический. Я понимаю весь скепсис к тестам. Понятное дело, что он там ничего особо не выявляет, но он просто выявляет как бы заинтересованность человека. Если человек готов пройти тест, значит, он в целом...

К. Лаврентьева

— А там каверзные какие-то вопросы?

П. Тихонов

— Ну, мы старались делать вопросы такие, чтобы их было сложно найти в интернете, чтобы это было немножко на подумать. Но я бы не сказал, что они были слишком каверзные. Это скорее вот такой на мотивацию этап, чем на какие-то знания.

К. Лаврентьева

— То есть на них может ответить человек, который действительно увлечён своим предметом? Это не какие-то сухие факты просто из учебника истории, а это ещё и углублённый уровень.

П. Тихонов

— Да. Алексей Савватеев у нас проходил этот тест, ему очень понравился, говорит, интересно, хорошие у вас учителя, если они такой тест смогли пройти.

К. Лаврентьева

— Какие-то вопросы у вас есть сейчас в памяти? Навскидку, просто для примера буквально, очень интересно. Ну, признаться... Или просто вот, ну, какой-то алгоритм, как вы их составляли?

П. Тихонов

— Ну, нам сильно помог их составлять Илья Устюжанинов, он у нас один из экспертов, который составляет олимпиады всероссийские, в том числе. Он старался что-то в таком духе делать, чтобы это была какая-то вот такая задачка. Там была небольшая работа с источником, то есть рассказать вообще почему втор подчеркивает вот такие проблемы, допустим, мы брали, дай бог памяти, какие-то моменты из реформ Александра II, и, соответственно, учитель должен был объяснить, почему кому-то из реформаторов были актуальны именно вот это направление, грубо говоря, зачем нужно было проводить земскую реформу, откуда взялась вообще такая потребность. Но, опять же, тест, я говорю, не самый важный, потому что для меня, конечно, самым важным был этап эссе и урока плюс собеседование. То есть на втором этапе нам учителя присылали эссе. У нас было три темы на выбор. Первая — предмет искусства, который, по мнению учителя, очень хорошо отражает эпоху, в которой он был написан или о которой повествует. То есть тут можно было взять практически что угодно, начиная от какой-то фрески, мозаики, литературного произведения. В основном, конечно, все предпочитают литературные произведения, хотя надо сказать, что и картины, особенно Васнецова... Короче говоря, они, конечно, часто очень использовались. Второй вопрос был про сравнение исторических личностей — правителей России. Нужно было сравнить двух и, соответственно, объяснить, почему они выбраны именно для сравнения и каковы итоги этого сравнения. И в качестве третьей темы нужно было выбрать какую-то переломную точку в истории России и объяснить, почему она была переломной и почему, по мнению учителя, Россия пошла по тому пути, по которому она в итоге пошла. Ну, такая самая сложная на самом деле тема. Ее выбирали реже, потому что тут расхождения чаще. Ну, и мы, соответственно, затем все это прочитывали. Прочитывали два человека, там, по очереди. И самые лучшие эссе были переведены на третий этап, в рамках которого учителя нам присылали урок. С уроками есть сложность некоторая. Дело в том, что у нас нельзя записывать учеников на занятия без того, чтобы собрать у родителей письменные соглашения о том, что будет произведена видеозапись и затем как-то использована. Поэтому у нас это была презентация урока, то есть учитель присылал нам материалы, которые он собирается использовать на уроке, и на видео объяснял, каким образом эти материалы стоит использовать. Мы это старались сделать чем-то полезным, чтобы это не только было для нашей премии, но и в дальнейшем другие учителя тоже могли к этому обратиться, посмотреть на какие-то интересные уроки, которые были разработаны. И, соответственно, такой вот этап. Ну и, конечно, пройти с нами собеседование, побеседовать. Мы задавали вопросы как раз по этому занятию.

К. Лаврентьева

— В гостях у «Пайдейи» Пётр Тихонов, исполнительный директор фонда Румянцева. Меня зовут Кира Лаврентьева. Пётр, внимательно вас слушаю и понимаю, почему мне это очень интересно. Потому что базы-то не хватает. То есть даже мы выходим после школы, и, если у нас не было дополнительных разъяснений, дополнительного интереса, бесед со стороны родителей, репетиторов, заинтересованных людей, у нас практически нет знаний. Это потрясает. Ну ладно мы, сейчас я то же самое вижу у наших детей, у своих собственных детей, я начинаю спрашивать его, старшего сына, кто такой Ломоносов? Да, он отвечает, слава Богу, но что-то совсем по верхам. А ведь очень интересно изучать биографию людей, очень интересно читать о возникновении Московского государственного университета. Вы сейчас говорите про историю, я тоже понимаю, что реформы Александра Второго можно очень по-разному воспринимать, к ним все по-разному относятся. Кто-то считает, что они положили начало революции, а кто-то считает, что они спасли Россию. И это общество совершенно диаметрально раскалывается на две части в этих рассуждениях. Поэтому, конечно, и тесты сложно составлять, и рассуждать сложно, и какую-то единую концепцию тут не выработаешь. Но это очень интересно, потому что это творческий подход изначально. Это изначально мыслительный процесс. И вот эта глубина вашего подхода к этой премии, она, конечно, очень радует.

П. Тихонов

— А я вот, знаете, с самого начала подходил к этому, как... Ну, знаете, нельзя написать методичку, как сделать так, чтобы дети полюбили историю. Поэтому единственный способ, как это сделать, — найти человека, который сам это всё дело любит, вот он это может транслировать.

К. Лаврентьева

— Горит этим.

П. Тихонов

— Да, потому что без этого никак не получится. Я поэтому ко всем вот этим идеям подготовленных учебников... Ну, понятное дело, что это всё нужные вещи, но самое главное, чтобы учитель был. Потому что если плохому учителю дать замечательный учебник, к сожалению, урока из этого не получится. И на самом деле, когда мы только начинали премию, у нас, когда было открытие, мы её открыли с такой небольшой публичной дискуссией о том, что формирует историческое сознание людей. А школа ли это делает или это делают массмедиа, скорее? И на самом деле получается так, что для того, чтобы школа эффективно формировала сознание, она все-таки будет делать это более качественно в любом случае, поскольку это гораздо более комплексный подход, чем когда человек, пусть даже интересующийся, что-то посмотрел в интернете, где-то послушал. Для того, чтобы школа это делала эффективно, нужно, чтобы учитель воспринимался ребенком как носитель важных знаний, как какой-то авторитет. Тут, конечно, нужно, чтобы у него и жизненный опыт был интересный, ну и сам он как бы находил подход. И поэтому, да, мы старались как раз таких учителей отбирать, потому что если очень скучный учитель будет очень тщательно вбивать в детей патриотизм, то, скорее всего, получится обратный эффект. Конечно, такого бы не хотелось.

К. Лаврентьева

— Ну, тут, конечно, возникает вопрос очень логичный, очень простой и одновременно очень сложный: что мешает учителю гореть своим делом в нашей реальности, в нашей современности?

П. Тихонов

— На самом деле, да, вопрос этот сложный. У меня тут есть некоторые, наверное, не самые популярные мнения на этот счет. На самом деле, сделать массовую школу из горящих учителей,

К. Лаврентьева

— И возможно ли?

П. Тихонов

— Возможно, но для этого эта школа должна быть чем-то совершенно особенным. То есть должно или в обществе сложиться такое отношение к преподавателю как к человеку совершенно особенному, совершенно выдающемуся, чтобы люди в целом амбициозные, желающие себя реализовать в какой-то общественной сфере шли в педагогику, либо у этого учителя должен быть социальный статус, который ученики хотели бы тоже получить. И таким образом, соответственно, он был бы примером. Но тут много можно говорить про достаточно эффективные примеры какого-то частного элитного образования, тех же британских частных школ, за счет чего это достигается. Там преподаватели — это или выпускники какого-нибудь Оксфорда, Кембриджа, а все ученики хотят поступить в Оксфорд и Кембридж, и даже если это молодой парень, который только пришел из университета, это для них образец для подражания. Или это какие-то люди с закончившейся карьерой, там, допустим, инженер, который ушел в отставку, условно говоря, со своей работы и теперь живет в деревне и в рамках своего, так сказать, хобби преподает. Но и при этом в той же Британии очень плохая массовая школа, потому что там не получится найти, там элитарность все-таки ярко выражена. И как сделать массовую школу такого вот средне-высокого уровня, это, конечно, задача с очень-очень-очень большой звёздочкой. И, как мы видим, в целом по миру не так много ситуаций, в которых удавалось это реализовать. Это, конечно, удалось реализовать Советскому Союзу в своё время. Но там опять же была как раз разница социального статуса между учителем и учениками, поскольку учитель, который приезжает в небольшой промышленный город, у которого ученики — это дети рабочих, он воспринимается этими рабочими и учениками как кто-то такой очень.... Светило... Да, с высшим образованием, это всё-таки совсем... Ну и не говоря уже о том, что, конечно, учитель обладал огромным влиянием на жизненный путь самого ученика затем, потому что если ему будут ставить плохие оценки, он просто не поступит в хороший университет, и, в общем, не будет у него успешной жизни. Сейчас, понятное дело, к такому возвращаться невозможно, да и не нужно на самом деле, потому что не должен учитель определять весь жизненный путь ученика, какой бы он ни был хороший. Он может ошибаться, а уж не говоря о том, что это совершенно не факт, что он окажется как раз хорошим. Поэтому я в целом не сторонник возвращения такой вот абсолютной власти учителям. Но тогда единственная альтернатива — это чтобы профессия учителя воспринималась обществом как что-то очень полезное, и пусть даже этот учитель не будет получать сопоставимые зарплаты с какими-то очень прибыльными секторами экономики, но он будет осознавать свою общественную пользу. Вот. Ну, надо сказать, что, разумеется, этими словами я не пытаюсь оправдать нынешние зарплаты учителей, потому что, к сожалению, только в Москве, в Московской области, в Санкт-Петербурге отчасти учителя получают хотя бы какую-то зарплату, на которую разумно идти работать. В остальных регионах это настоящее подвижничество.

К. Лаврентьева

— Да, Пётр, тут, конечно, момент, потому что фактически от учителей многое зависит. Родители на работе, детей они отдают в школы, они надеются на то, что всё-таки учителя им какую-то благодать, как говорят старцы, передадут, какие-то знания, но не только знания, но и любовь к этим знаниям. Но больше всего меня беспокоит это отсутствие познавательной способности. Она куда-то прямо уходит. То есть она, конечно, есть, давайте назовем это познавательным желанием, желанием познавать. Вот оно куда-то совершенно стремительным образом убегает из сознания наших детей, и вот это тревожит. Отчего это возникает?

П. Тихонов

— Я, знаете, вообще не очень большой сторонник вот этого стариковского, так сказать, отношения к молодым поколениям.

К. Лаврентьева

— Мы-то были, ого-го.

П. Тихонов

— Я, признаться, не думаю, что мое поколение было каким-то более образованным или более любознательным, чем нынешнее. Просто другой вопрос, что с каждым, ну, наверное, годом, хотел было сказать десятилетиями, но, наверное, уже годом, настолько возрастает объём информации, который в целом у нас присутствует в нашей жизни, что из него всё сложнее становится выбирать. И перед детьми, конечно, огромная альтернатива тому, что они могут получать в школе. И часто бывает такое, что школе менее интересно, чем что-то другое, и из-за этого как бы складывается впечатление, что они не такие уж любознательные, хотя это не всегда так. Но при этом тут, конечно, во многом это, в общем-то, задача родителей, к большому сожалению, пытаться в этот поток информации, по крайней мере, пока ребенок еще небольшой, начальная школа, скорее, каким-то образом вмешиваться и его несколько ограничивать. Потому что я, конечно, с трудом себе представляю, как пятилетний ребенок может сам пользоваться планшетом, выбирать себе мультики, потому что тогда, боюсь, едва ли он сможет просто сам с этим справиться. Ну, а затем, соответственно, он уже должен, конечно, учиться в этом информационном потоке плавать. И, в общем-то, большинство научается. Но, конечно, роль родителя здесь, конечно, самая ключевая. Но она на самом деле всегда самая ключевая. Даже школа, она когда может влиять? Когда родитель осознаёт необходимость этого, скажем так, когда он как бы поддерживает ту линию, которую проводит школа, когда он сам выбирает школу, наконец, тогда она и влияет.

К. Лаврентьева

— Да. Особенно если ты хочешь, чтобы у детей были те черты, которых нет у тебя. Вот это, наверное, самое болезненное. Чтобы наши дети были дисциплинированы, чтобы они понимали, как организовать свой образовательный процесс, свой домашний процесс, вот этих всех уроков, секций. И так далее.

П. Тихонов

— Да, надо сказать, что организовать образовательный процесс стало, конечно, существенно сложнее, чем это было, даже когда я был ещё школьником. Это правда. Хотя это было не так давно, в общем-то. Потому что действительно есть большой выбор, с одной стороны, и, с другой стороны, как будто бы всё больше и больше обостряется конкуренция за вот поступление, и вот это всё более и более становится ключевой проблемой для семей. А, конечно, тоже сильно очень тяжело ребенку самому удается. Я сам помню, как готовился к ЕГЭ, и сейчас понимаю, насколько лайтово я готовился к ЕГЭ по сравнению с тем, как это делают современные дети. Да, потому что сейчас, конечно, индустрия вышла на совершенно новый уровень. Я это, в общем-то, и по нашим учителям вижу, ну и по самому преподаванию, как я работал в школе. Мне повезло, я с одиннадцатым классом не работал, у меня были только дети помладше, и там, соответственно, было больше поля для того, чтобы просто рассказывать что-то интересное, а не только как бы готовить к ЕГЭ. Но, конечно, да, это стрессово, весьма стрессово.

К. Лаврентьева

— Я еще застала тот год, когда последний был выпуск людей, сдававших экзамены по билетам. Счастливое было время, Петр.

П. Тихонов

— Ну, на самом деле, тут тоже сложно. С одной стороны, время было счастливое, с другой стороны, конечно, ЕГЭ дал совершенно новые возможности для детей из регионов, в первую очередь, поступать в Москву. Потому что, конечно, до этого все вот эти сдачи по билетам... Ну, сейчас в какой-то мере это, конечно, откатили. Появилось много дополнительных экзаменов, плюс в самые сильные университеты. Все-таки у нас в значительной степени перешло поступление на Олимпиады, поэтому теперь скорее в олимпиадном движении нужно участвовать, чем к ЕГЭ готовиться. Ну, по-своему, может быть, это и неплохо. У меня есть несколько знакомых школьников, в общем-то, да, вот 11-классников, которые из года в год ездят на Олимпиады по истории, на финал, собственно, Всероссийской Олимпиады. И это люди, которые совершенно не зациклены на подготовке к Олимпиаде. То есть это люди, которые просто глубоко интересуются историей. То есть очень любознательные, они очень много знают. Честно говоря, я думаю, что они знают больше, чем я. Но, по крайней мере, точно их знания существенно шире. Может быть, там по каким-то узким темам, разве что я смогу с ними посоревноваться. И с ними, конечно, очень интересно общаться. И они в значительной степени потребляют исторический контент не только от учителей, но и из интернета, скажем так, в широком смысле. Причем умеют его очень хорошо находить. То есть они еще очень качественно его находят. Они знают, например, всех моих университетских преподавателей. Ну, не всех, но значительную часть моих университетских преподавателей, потому что они слушали где-то их лекции. Поэтому, конечно, образовательные возможности для очень заинтересованных людей сейчас широкие. Другой вопрос, что, конечно, нужно уметь в этом всем потоке найтись.

К. Лаврентьева

— Да, это правда. Программа «Пайдея» на Радио ВЕРА, у нас в студии Пётр Тихонов, исполнительный директор фонда Румянцева. Меня зовут Кира Лаврентьева, мы вернёмся очень скоро. Оставайтесь, пожалуйста, с нами.

К. Лаврентьева

— Программа «Пайдея» на Радио ВЕРА продолжается. И напомню, что у нас в студии Пётр Тихонов, исполнительный директор фонда Румянцева. Меня зовут Кира Лаврентьева. Пётр, знаете, о чём задумалась? Мы сейчас говорим о познавательной способности, мы говорим о любопытстве, о тех ребятах, которые всё же умеют и любят образовываться, которые очень много всего знают. Тут сразу возникает вопрос. Вот знать много и вообще познавать — это зачем? Ну вот если мы смотрим какие-то цели, да, сверхцели, зачем это нужно человеку?

П. Тихонов

— Ну, знаете, я на самом деле сам много об этом задумывался, и я это вижу вообще чуть ли не, ну, какой-то своей жизненной задачей, что ли. Что у нас есть вот такой вот огромный мир вокруг нас, который мы никогда не сможем познать полностью, потому что он просто, скорее всего, недоступен человеческому познанию, он слишком сложен для этого. Но тем не менее наше познание может прогрессировать. И вот мы должны как бы стараться достичь максимального, насколько наши интеллектуальные способности позволяют, от этого познания. Потому что сам этот процесс, он развивает человека, во-первых, и делает его таким более каким-то цельным, более интересным. И я в целом, ну, как, наверное, значительная часть представителей гуманитарной части образовательных направлений, считаю, что образование, оно не должно давать излишнюю специализацию. Потому что когда я вижу, ну, в гуманитарных направлениях это больше, наверное, проявлено, а в университетах направления по типу, ну, не знаю, там, рекламы или чего-то подобного, меня это немножко удивляет, потому что на самом деле то, что человек может получить на такой специальности как бы практического, оно укладывается в относительно небольшие курсы, которые на дополнительной квалификации, скажем так. А образование в целом, оно дает как бы систему познания мира, с помощью которой можно уже накручивать то, что тебе нужно. И я поэтому в целом хотел бы такого возвращения к классическому гуманитарному образованию, которое у нас там было в Российской империи в какой-то мере. Понятное дело, что в полной степени это невозможно сделать, потому что... Ну, это было всё ещё элитарное образование, а не массовое, как сейчас. Но всё-таки такое классическое гуманитарное образование, которое развивало человека как бы вот так в комплексе, мне кажется, давало ему гораздо большие возможности по дальнейшей перепрофилизации. А мы сейчас видим, как это важно, потому что сейчас уже не получится отучиться на какую-то профессию и всю жизнь ей заниматься.

К. Лаврентьева

— Хотя всё больше учёных, исследователей образования, сейчас говорят, что Крупская всё-таки взяла вот эту всю систему с дореволюционной. То есть она взяла то элитарное образование и максимально внедрила его, ну понятно, с помощью своих соратников, в государственную систему.

П. Тихонов

— Ну, надо сказать, что были использованы и проекты массового образования, которые были подготовлены Российской империей, которые планировали реализовать вместо Первой мировой войны, скажем так.

К. Лаврентьева

— Не было бы революции, это и так было бы внедрено.

П. Тихонов

— Да, я тоже предполагаю, что это было бы так, причем не с такими издержками, потому что, конечно, гуманитарное направление мы во многом потеряли, мне кажется, в годы советской власти. Причем потеряли даже не во времена Крупской, а сильно позже, потому что во времена Крупской-то оставались как раз ученики, которые помнили, помнили, студенты, так скажем, которые учились в царские времена. Да, потому что в целом, конечно, гуманитарное направление — это некоторая слабость, мне кажется, была Советского Союза позднего, и эта слабость продолжалась долгое время в России, да и в какой-то мере сейчас продолжается.

К. Лаврентьева

— А в чем она продолжается?

П. Тихонов

— Ну, в первую очередь, не совсем, скажем так, было сформулировано со стороны государства. У нас, в принципе, нет какого-то такого, знаете, гуманитарного интеллектуального центра, который мог бы объяснять гуманитариям, скажем так, куда мы воюем. И в значительной степени гуманитаристика российская, ну, уже там нулевые годы, там, 90-е, нулевые, она была построена на том, что она как бы коммуницировала с коллективным Западом. То есть нужно было вот с ними там общаться, им объяснять, кто мы такие, и вот, короче, такой медиатор был. Соответственно, когда у нас произошел, углубился, скажем так, конфликт с этим самым коллективным Западом, то, ну, и во многом случился кризис гуманитаристики, именно поэтому там из гуманитариев какие-то люди уехали, потому что они как бы не поняли, зачем они теперь нужны. То вот раньше мы с ними как бы общались дипломатическим языком, сейчас вот, получается, общение у нас стало другим. Но это не совсем моя мысль, я ее, так скажем, украл у Леонида Наумова, это тоже один из экспертов нашего фонда, он в прошлом учитель истории, а сейчас первый заместитель директора издательства «Просвещение». Он говорит, что задача современной гуманитаристики — это добиться гуманитарного суверенитета. То есть как раз вот то, о чём я говорил в самом начале, это объяснить в широком смысле российскому обществу, если мы говорим про учителей, то в узком смысле, там, своим ученикам, а кто мы такие, в чём вот эта наша нашесть, так скажем, какая-то особость, и как мы должны идти, чтобы мы воспринимали себя как субъектного актора, а не пытались перенять что-то чужое исключительно.

К. Лаврентьева

— Договориться с кем-то.

П. Тихонов

— Ну нет, договориться тоже нужно, разумеется, это в любом случае останется.

К. Лаврентьева

— Суперподстроится.

П. Тихонов

— Просто, да, прежде чем договариваться, нужно очень хорошо понимать, кто ты такой, потому что иначе непонятно вообще, о чем и с кем будешь договариваться.

К. Лаврентьева

— Да, это мимикрия уже начинается тогда просто.

П. Тихонов

— Да, где-то так.

К. Лаврентьева

— Да, Пётр, спасибо вам огромное. Вы очень интересно, конечно, рассказываете, рассуждаете. Давайте вернёмся к премии. Вы рассказали об этапах подготовки учителей. Скажите, пожалуйста, сколько примерно человек участвует в этой номинации, кто выигрывает, и как это вообще всё выглядит?

П. Тихонов

— Значит, у нас это выглядело следующим образом. Мы вообще изначально боялись, что заявок у нас будет немного, потому что все-таки мы учреждение малоизвестное, ну и в целом учителя известны своим осторожным подходом ко всему новому, поэтому мы думали, что у нас будет участвовать около 500 человек, из которых мы в итоге отберем около 50 финалистов. Вот мы их соберем в Москву, и из них часть будет награждена. Но в итоге получилось несколько иначе. У нас было почти 1600 заявок. Это 2% учителей истории в России. Да, действительно, очень большой отклик. Во многом за счет того, что нас очень много медийно поддерживали совершенно разные люди. Кто-то из них в итоге стал нашими информационными партнерами, кто-то просто там пару раз где-то разместил. Ну и учителя в целом очень активно участвовали. И в конечном итоге мы в Москве собрали 65 человек. У нас все-таки ограничены были, к сожалению, ресурсы, мы не могли масштабироваться относительно наших заявок. Нужно сказать про наши ресурсы. У нас в целом премия как бы началась с вклада компании Aquarius, она в России производит ноутбуки, всякое такое оборудование сетевое. Ну и затем к ним присоединились некоторые другие партнеры. Ну, и самый крупный — это компания iSpring, IT-компания из Йошкар-Олы, и Ozon вот нас поддержал на последнем этапе. И, в общем-то, да, значит, соответственно, из вот этих 65 финалистов наши эксперты выбрали, соответственно, победителя премии и призеров. Вот призеров там выбирали просто по баллам, а победителя на общем созвоне путем, так сказать, обсуждения и голосования. Победитель у нас получил миллион рублей. Значит, призёры первой степени у нас получали 200 тысяч, второй — 150 и третий — 100 тысяч рублей. Вот. И плюс у нас ещё было две номинации. Это лучший урок и приз жюри. Потому что мы рассудили, что вот эти учителя, которые участвовали в отборе заявок, они, конечно, не должны вручать главный приз, не должны в этом участвовать. Но было бы странно, чтобы они тоже ничего не вручали. И вот они путём голосования, там около 25 человек, выбрали, соответственно, номинацию, которая показала самый лучший урок и просто самая лучшая заявка по итогам всех работ. Они получили по 300 тысяч рублей.

К. Лаврентьева

— Ничего себе, какая хорошая премия. Хочу быть учителем истории.

П. Тихонов

— Мы на самом деле думаем о том, как её трансформировать. Думаю, что в следующем году у нас несколько изменятся и сами номинации, и, конечно, очень хочется как-то создать формат, в котором были бы задействованы не только учителя, но и их ученики. Какой-то вот такой совместный, проектная работа. Мы сейчас как раз продумываем, как это можно сделать, чтобы это было интересно ученикам и учителям. Так что думаю, что что-то новое точно появится.

К. Лаврентьева

— Пётр, что, на Ваш взгляд, Вы же учитель, и, мне кажется, учителем не становятся, а рождаются, даже если Вы в школе не работаете, Вы всё равно, мне кажется, после организации преподавателя. У меня есть это чёткое ощущение, я тут с Вами в студии нахожусь. И вот мне кажется, что никуда это не уходит у человека. Это как-то так и остаётся.

П. Тихонов

— Желание рассказывать истории.

К. Лаврентьева

— Да, есть такой момент. Да и не только истории, а как-то вводить, что ли, да, открывать ворота, врата в мир образования. Вот это горячее желание, но как-то в вас очень чувствуется. Спасибо вам огромное за это. И, конечно, хочется спросить как человека, который изнутри, во-первых, это всё видел. За три года там всё можно разглядеть, как человека, который взаимодействует с учителями, который много взаимодействует с ними и понимает, какие проблемы в нынешней системе образования. Я не предлагаю эти проблемы обсуждать, потому что, ну, мне кажется, что-то мы сами знаем. Уходить в деструктивные состояния, как у нас все плохо, бессмысленно, мы тут не любим, мне кажется, и вам это не близко. Вот, на ваш взгляд, что нужно для того, чтобы все-таки оптимизировать ситуацию, чтобы у учителей было меньше писанины, и суперответственности зачастую, может быть, и не нужно. Им какой-то, знаете, вот этот документ, электронный журнал, вот эти бесконечные, на что у них уходит ресурс, и вследствие этого они, конечно, уже творчески не всегда могут подойти к предмету. Во-вторых, организация учебного процесса. Все очень сильно сейчас в электронный формат переходит. Это ведь тоже проблема. Я тут недавно видела картинку очень смешную: «Если ты это читаешь, — написано там, — начинай правильно питаться уже сейчас, потому что твои будущие врачи сдают экзамены с помощью искусственного интеллекта». Мне это очень понравилось, ну потому что это правда. Это правда, это грустно и это страшно. Что будет дальше с нами? Но это ладно. И вот, Пётр, и я как раз хотел вас об этом спросить. Вот, на ваш взгляд, чтобы чуть подкрутить, что-то поменять, как-то пересмотреть, чтобы учителям чуть было легче вдохновляться, чуть было легче заражать вот этим вот желанием учиться, рассказывать с интересом, с энтузиазмом, а не так: «У нас 40 минут, я должна вам выдать весь материал». Простите, я говорю об этом очень эмоционально, потому что недавно вышла сама из школы, сейчас у меня дети в школе, и всё примерно одно и то же.

П. Тихонов

— Ну, знаете, на самом деле, сфера образования — это примерно как сельское хозяйство. То есть там проблема значительно состоит в том, что все как бы знают, что там делать, но на самом деле никто не знает. И вот с образованием похожая история. Система настолько сложная и комплексная, и у меня, к сожалению, нет маленького ключика, которым я мог бы сказать: «Важные дяди, возьмите, вот тут вот крутаните, и все станет сильно лучше». К сожалению, боюсь, что такого просто не может быть. Если говорить про какие-то изменения, то самая главная сложность, я думаю, состоит примерно в следующем. У нас бюрократия достаточно эффективна, на самом деле. И она понимает, как заставить чиновников работать. И к учителю, поскольку это все-таки человек из бюджетной сферы, она стала относиться как к чиновнику. И повысила его производительность труда, скажем так. Ну, это было сделано путём увеличения нагрузки всякой разной. Ну и в целом, как бы, работает же, что-то крутится. Но просто урок — это в значительной степени творчество. И нельзя творчество масштабировать до масштабов обычной работы. То есть, грубо говоря, 40 часов работы в школе — это не 40 часов работы в офисе. Это, к сожалению, 80 часов, если уж так к этому подходить серьёзно. Но понятное дело, что 80 часов никакой разумный человек работать не захочет. Я вот, например, не хотел. У меня была нагрузка в районе 30 часов учебных в неделю.

К. Лаврентьева

— И то хватает.

П. Тихонов

— Ну и потом я еще ездил в университет учиться. В общем, это тяжело было достаточно. И, конечно, вот в таком формате ресурсов не хватит. Поэтому, к сожалению, единственное, что можно делать, это снижать нагрузку на учителей. Но это, конечно, приведет к дополнительным разным издержкам. Во-первых, у нас просто кадров не будет хватать. И на самом деле сейчас в школах огромный дефицит кадров. И мы не говорим уже о том, что значительная часть учителей — это все-таки люди пожилые, предпенсионного возраста, и через 10 лет этот дефицит будет еще сильнее. Но там, правда, есть другие демографические вещи. Через 10 лет детей будет меньше, к сожалению, в школах. Но все равно этот дефицит увеличится. И поэтому нам без очень системной работы, к сожалению, ну, это всегда звучит довольно глупо и смешно, но, к сожалению, нужны деньги в систему образования. И причем деньги, к сожалению, только государственные, потому что никакие частные средства такие невероятные бюджеты никогда не потянут. А если всё оставить так, как сейчас есть, что, видимо, и будет сделано, то, к большому сожалению, мы будем наблюдать углубление раскола в системе образования на элитарные школы и на школы массовые. У нас это в какой-то степени происходит по линии Москва-регионы, поскольку Москва, конечно, за счет более высоких зарплат привлекает учителей со всей страны. И я не берусь сказать конкретные цифры, но по моим каким-то внутренним ощущениям, чуть ли не половина московских учителей — это люди, которые приехали из регионов, и я их прекрасно понимаю. Но, как факт, Москва таким образом забирает лучшие кадры из регионов России. Ну и у нас есть частное образование, к которому, на самом деле, есть очень большой интерес со стороны родителей. И даже несмотря на достаточно высокую оплату, то есть я понимаю, что я вряд ли смогу позволить себе такое образование для детей, школы сталкиваются с тем, что спроса больше, чем они готовы предложить. И там даже многие школы, ну, у нас некоторые наши учителя, они из частных школ. Мы с этими школами тоже общались, взаимодействовали. Некоторым из них просто не нужна реклама. Они говорят: «Не рассказывайте о нас, потому что иначе у нас будут клиенты, которым мы будем отказывать, а это люди все-таки ресурсные, будет неудобно, будут конфликты какие-то, нам это не нужно, у нас и так все хорошо». А там обучение стоит на самом деле недорого по меркам частной школы, например, миллион рублей в год. И я думаю, что этот раскол будет углубляться, будет больше каких-то частных школ для людей состоятельных, а ведь это на самом деле не очень здорово и в социальном плане. Я не говорю даже там про то, что образовательные результаты в школах будут снижаться, а про то, что школа в какой-то степени служит методом социального перемешивания. Там люди общаются со своими соседями другого социального положения, экономического положения. И вот это, конечно, тоже будет теряться, если мы не сможем как-то решить проблему в массовой школе.

К. Лаврентьева

— В гостях у «Пайдеи» Пётр Тихонов, исполнительный директор фонда Румянцева. Так, ну и что тогда делать? Я вас слушаю и понимаю, что мы так приблизимся к образовательной системе Англии. Есть школы для богатых, есть обычные школы. Куда кто придёт, тот придёт. Но и образование там, к сожалению, не ахти.

П. Тихонов

— Глобально, в чём я вижу задачу, и то, что мы планируем делать, конечно, своими частными и совсем небольшими силами, но тем не менее какими есть, это убеждать педагогов в том, что их работа ценна, и таким образом подкреплять их желание работать в школе. По крайней мере, мы сможем хотя бы как-то воздействовать на тот отток, который сейчас есть из системы образования. Я это, на самом деле, своими глазами вижу. Я общался со многими учителями. Скажем, мы познакомились во время премии, и видно, как они подзарядились от всего этого. Понятное дело, что это, конечно, капля в море.

К. Лаврентьева

— Ну, это мотивация хоть какая-то.

П. Тихонов

— Ну, будем надеяться, что этих капель будет становиться больше, и это сможет стать какой-то более системной историей. Конечно, очень хочется и воздействовать как-то на студентов. Как-то их убеждать не скажу, там нужно, чтобы люди сами, короче, к этому пришли. Но, по крайней мере, тем, кто пришёл к тому, что они хотят работать в школе, им помогать. Мы бы, конечно, хотели им тоже помогать интегрироваться с помощью наших учителей, которые бы им объясняли, как это всё работает в жизни, так, как мне объясняли мои коллеги старшие, когда я пришёл в школу. Такую вот систему наставничества сделать. Ну, пока, конечно, тоже не на всё хватает рук, но надеюсь, что через это тоже мы сможем хоть как-то увеличить количество людей, которым интересна школа, ну, и стараться менять само как бы восприятие учителя, что это все-таки человек интересный, которым стоит хотеть, так скажем, стать. Ну, во многом для этого мы стараемся как-то подсвечивать наших учителей, потому что это реально очень интересные люди. И я вот часто бывает, что очень устаю, там уже просто вот ничего не хочется, но там проходят встречи вот нашего вот этого сообщества, я как-то общаюсь с людьми и думаю: «Да, все-таки не зря, надо... Интересно все это. Вперёд».

К. Лаврентьева

— Знаете, Пётр, я чем больше веду эту программу, тем больше прихожу к мнению, что очень хочется взяться за детей вне школы, начать их образовывать самим. Ну, понятно, у нас сил не хватит, каких-то учителей найти, чтобы как-то они более собраны, что ли, были, более структурированы, более понимали, где надо углубляться, что им интересно, что им неинтересно. Но всё равно хочется какого-то более глубинного развития, но не у всех есть даже возможность забрать, например, детей на домашнее образование, ну и плюс оно не всем подходит. Там всё-таки разность нервной системы, организации и так далее, и материальные, и всё. А как вы относитесь к этому? Вы бы своих детей куда отдали? В частную школу образовательную или домой? Это такой провокационный вопрос.

П. Тихонов

— У меня вообще есть опыт домашнего образования, потому что я в пятом и шестом классе учился дома. Но правда, это был один год. То есть, мы с мамой за один год прошли пятый и шестой класс, и я как бы потом уже пошёл сразу в седьмой. Но это было интересно в целом. Я как раз тогда у меня прорезался интерес к истории, я понял, что это вообще супер. Точно буду историком в дальнейшем. На самом деле, ладно, он ещё и раньше прорезался, но тут я как бы начал ещё в школе учиться. Поэтому, ну, я согласен с тем, что это вряд ли подходит всем. И, конечно, все вот эти вот социальные взаимодействия тоже важная очень вещь. И в этом смысле я не думаю, что школа должна стать абсолютно частной, абсолютно такой вот домашней. Но при этом мне нравится, что в современной российской системе есть возможность детей забирать домой для тех семей, кому это нужно, кому это кажется более важным. На самом деле, я думаю, что то, что система образования вот эта, так сказать, массовая, она будет становиться не единой, как она была там при Советском Союзе, это хорошо. То есть, скорее всего, будет всё больше и больше школ с каким-то своим там индивидуальным подходом. Они могут быть государственные, совершенно не обязательно должны быть частные школы. Я знаю много интересных московских школ, ну, например, Преображенский лицей. У нас из него одна из наших тоже финалисток. А у них прямо свое видение образовательного процесса. В Москве с этим сложнее, потому что департамент образования такой жесткий весьма, и он там только избранным дает возможность что-то свое делать. А в других регионах проще. Я думаю, что вот такая разность — это хорошо, потому что у нас просто общество стало гораздо более сложным, гораздо более разноплановые запросы у родителей к образованию. И, соответственно, школы должны этому удовлетворять. Потому что в любом случае, как я уже говорил, главным заказчиком любой системы образования являются родители. И я думаю, что у этого есть потенциал. Ну, в какой-то мере, пускай развиваются и частные школы, тоже любая конкуренция здесь, я думаю, будет идти во благо. Так что в целом, я думаю, что система образования, скажем так, она будет трансформироваться, но уж точно мы её совсем не утратим.

К. Лаврентьева

— Ох, ну ладно, будем надеяться на лучшее. Пётр, а были ли идеи сделать премию не только для учителей истории, но и, например, для учителей литературы, русского, математики, физики?

П. Тихонов

— Вы знаете, вот прямо для учителей литературы как раз хотели бы, очень сильно хотели бы.

К. Лаврентьева

— Это связано с гуманитарными науками.

П. Тихонов

— Да-да-да. В целом, чтобы это были междисциплинарные вещи. У нас, на самом деле, есть сейчас проект как бы для школьников, но его пока рано анонсировать, потому что мы его сильно продумываем, который бы включал междисциплинарность, скажем так, историко-айтишную. Но у нас там партнеры такие около-айтишные, поэтому с ним интересно. Очень интересно. Это всё по делу попробовать реализовать. Да, насчёт литературы мы, собственно, так и планировали, что у нас как бы следующее, что мы запустим, это учителя литературы. Но с этим много разных сложностей, потому что, ну, у меня, конечно, нет экспертизы, скажем так, я не учитель литературы. И не так всю эту кухню понимаю. Но, конечно, это было бы интересно, потому что литература тоже в очень значительной степени влияет на формирование личности. И ценности, о которых я говорил, они через литературу транслируются ничуть не хуже, чем через историю. Поэтому это, конечно, тоже очень важный для нас интересный предмет. А вот если говорить про технические науки в целом, то тут скорее для нас это как бы не так, не наша как будто бы сфера деятельности. Ну, во-первых, здесь много других организаций, которые этим занимаются. Есть там программа классов МФТИ, у ТБанка есть программа для физиков-математиков. Поэтому как будто бы это не настолько пустующая ниша, поэтому, ну, там, не в первую очередь, скажем так, этим займёмся. Вот литературой было бы интересно.

К. Лаврентьева

— Да, слушайте, это прямо действительно такое утешение для преподавателей, утешение для учителей. Они сразу понимают, что они кому-то нужны, что ими интересуются, что для них есть прямо целые конкурсы. Это, конечно, очень вдохновляет. Иногда к нам приходят учителя, я думаю, Боже, вот такому учителю я бы, конечно, ребёнка своего точно отдала. Но кажется, что время настолько сжимается, темп жизни настолько увеличивается, что учителя тоже устают. И от жизни устают такой быстрой, и от гонки вот этой образовательной. Всё-таки творческий процесс не терпит такого резкого, бестактного, неделикатного внедрения. И вот тут проблема.

П. Тихонов

— Есть даже такие не совсем очевидные вещи. Я вот когда работал учителем, у меня было примерно 200 учеников. А человеческая память, она, в принципе, способна вместить около 300-350 имён. И я как бы... ну, там у меня есть какие-то другие сферы деятельности, какие-то клубы, друзья, вот это всё. Ну, клубы по интересам я имею в виду. И вот я не мог запомнить, как зовут людей, потому что у меня вся память была забита именами учеников. Это реально абсолютно так. То есть я как бы перезнакомился в разных обществах с людьми по-настоящему после того, как ушёл из школы, потому что у меня оперативная память освободилась на имена.

К. Лаврентьева

— Слушайте, вот это, кстати, интересно. И вы знали всех двухсот учеников? Вот он идёт, вы ему... Привет, Петя, привет, Серёжа. Слушайте, вот это потрясающе. Это, наверное, ценно для детей.

П. Тихонов

— Это правда, на самом деле. В это сложно поверить. Мне, на самом деле, сложно самому себе поверить, что я реально вот ходил по школе, я там всех знал. У меня там почти все у меня там учились.

К. Лаврентьева

— Вы сказали, что до сих пор поддерживаете контакт с некоторыми учениками. Вот самое главное, наверное, давайте под конец нашей программы, в завершение этого часа, обговорим. Вот самое главное для учителя, чтобы ученик хотел ему открыться, чтобы он хотел с ним пообщаться, чтобы он хотел спросить у него совета. Всё-таки что? Какие качества нужны?

П. Тихонов

— Ну, тут на самом деле нужен просто эмоциональный коннект какой-то вот с учениками. Во-первых, они должны тебя воспринимать не как своего сверстника, скажем так. Учитель не должен быть первым учеником в классе. Он должен быть учителем. То есть должна быть вот эта дистанция всё-таки между офицером, так сказать, и солдатом. И они должны воспринимать учителя как какого-то иного, другого, не такого, как в семье, с которым можно о чём-то там ещё поговорить, в таком профессиональном ключе, скажем так.

К. Лаврентьева:

— Вы допускаете, что учитель может быть ещё и наставником?

П. Тихонов

— Да, но наставник — это такая ответственная как будто бы роль, которую я на себя не принимал, скажем так. И, ну, пока мне кажется, я как будто бы не готов к этому. Всё-таки недостаточно я хорош, недостаточно силён. Именно поэтому я никогда не брал классное руководство, например. Потому что, конечно, классный руководитель в значительной степени должен быть наставником, а я всё-таки... Ну, сейчас, может быть, я к этому и был бы готов, но там, когда я уходил из школы, всё-таки я ещё был слишком зелен, мне кажется, для того чтобы кого-то наставлять.

К. Лаврентьева:

— А я прямо удивляюсь, думаю, что вы наставничество не взяли. Мне кажется, это была бы для вас прямо очень подходящая история. Но это действительно так сейчас. Неизвестно, как было раньше. Всё-таки опыт соглашает с ошибками. Спасибо огромное, Пётр, это интереснейший разговор.

П. Тихонов

— Спасибо большое, что пригласили.

К. Лаврентьева

— Напомню, что наши регулярные беседы об образовании мы организуем совместно с образовательным проектом «Клевер Лаборатория», который собирает лучшие и самые интересные опыты работы в области образования и воспитания. Узнать подробнее об этом проекте, стать участником или поддержать его вы можете на сайте cleverdiffuselab.pro. С радостью напоминаю вам, что у нас был в гостях Пётр Тихонов, исполнительный директор фонда Румянцева. Мы ждём вас ещё к нам в студию. Пожалуйста, приходите, Пётр, потому что это действительно захватывающе, интересно. Творческих успехов вам и всего самого лучшего. Спасибо вам огромное. До свидания.

---

Все выпуски программы Пайдейя

• «Воспитание через театр». Юрий Макеев
• «Олимпиады в системе образования». Елена Анашкина-Хоанг
• «Клевер ДНК» для учителей. Ольга Пирогова