У нас в гостях была уполномоченный при Президенте Российской Федерации по правам ребёнка Анна Кузнецова.
Разговор шел о деятельности нашей гостьи на посту детского омбудсмена, о приемных и многодетных семьях, о ситуации вокруг семьи Дель, а также о том, как сделать семью защищенной.
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья! В студии Константин Мацан. У нас сегодня в гостях Анна Юрьевна Кузнецова — уполномоченный по правам ребёнка при Президенте Российской Федерации. Добрый вечер!
А. Кузнецова
— Добрый вечер, Константин!
К. Мацан
— Вы были у нас в гостях ровно в день назначения. Но это была запись интервью, а само интервью было записано накануне — буквально за несколько часов до назначения на новый пост. Прошло пять месяцев почти. Такой первый вопрос: что вы ощущаете в личном плане от погружения в эту, наверное, новую сферу, новую стезю? С чем вы ожидали столкнуться, а с чего никак не могли ожидать?
А. Кузнецова
— Вы знаете, из всего этого, как я для себя определила, из всей той работы, которая сейчас передо мной лежит, вот это поле, я знала только детей — вот те проблемы, с которыми я встречалась. Поэтому здесь очень понадобилось всё, что мы когда либо делали, все те восемь лет, которые мы работали, в том или ином формате — с семьями, с ребятишками. Каждая проблема буквально прожита была. Я видела много горя, к сожалению, конечно. И так случилось, что находились способы их решения. Мы искали их, пытались сделать так, чтобы предотвратить те или иные трагедии и беды, разрушения семей и так далее. И поэтому вот сейчас первое, что меня порадовало, что те решения, которые с таким трудом давались раньше, сейчас можно сделать гораздо более быстрыми и системными.
К. Мацан
— Например?
А. Кузнецова
— Мы можем говорить о разных вопросах, начиная от помощи конкретной семье в конкретной ситуации, заканчивая системными вопросами. Поэтому здесь накладывается лишь огромная ответственность за каждый шаг, за каждое слово, за каждый проект, предложение, заявление. Поэтому очень важно не ошибиться. И первые выводы, которые я сделала для себя буквально в первые дни: что методом проб и ошибок здесь идти нельзя; нужно настолько стараться заручиться поддержкой и экспертов, и выверить каждый шаг, и заявления — что мы не можем допустить вот таких вариаций на темы семьи и поддержки детства. Поэтому, безусловно, с одной стороны, хочется сделать вот эти шаги более системными, масштабными, быстро их осуществить. Потому что ты видел эти проблемы, ты знаешь: вот сейчас, в данный момент, вот здесь и здесь нужно срочно действовать. И с другой стороны, останавливает сама необходимость глубокой проработки этого шага.
К. Мацан
— Вот начался 17-й год. Всегда новый год — это новые задачи, новые трудности, новые какие-то решения, идеи и направления. В вашей сфере — в защите прав детей — с чем начинается 17-й год, какие перспективные направления вы сейчас для себя видите?
А. Кузнецова
— Сама жизнь нам определяет эти направления, сама ситуация. Это вызовы времени — это информационная безопасность детей. И когда ежедневно ты читаешь сводки, в которых самоубийства детские, это страшно. Ты понимаешь необходимость немедленных действий. И следующие темы — касательно детей с особенностями. И безусловно, это темы семей, разных семей. Здесь мне бы не хотелось, чтобы мы выделяли какую-то категорию семей отдельно: многодетные семьи, приёмные семьи. Просто российская семья нуждается в грамотной, во-первых, выстроенной политике, отстроенной, с чётко поставленными приоритетами, не контроля, а поддержки сопровождения. Поэтому здесь, про какую бы мы семью ни говорили, с какими особенностями, мы должны понимать, что это вот всё — наши семьи. И здесь выделять кого-то по отношению к другим не стоит. Очень важно, чтобы этот элемент неровного положения наших семей, как приёмных, так и многодетных по всей России, был максимально выровнен, учитывая общенациональные задачи. Есть у нас национальная стратегия в интересах детей — те документы, которые определяют приоритеты политики. И когда в одном из регионов отменили льготы... получалось так, что семья с пасынками и падчерицами переставала быть многодетной и не получала льготу, как многодетная семья. Это недопустимо. Когда нам говорят, что допускает федеральное законодательство такие нормы, такие шаги, такие решения. Мы говорим в ответ, что есть федеральные документы стратегические, которые исключают такие шаги, которые делают их недопустимыми, потому что они не соответствуют национальной стратегии действий в интересах детей, например, иным стратегическим документам, которые говорят как раз о всемерной поддержке семьи.
К. Мацан
— То есть есть, насколько я понимаю, проблема единых критериев определения: что есть многодетная семья, как её поддерживать, на что она может рассчитывать. Вернее, такие критерии должны быть, но сейчас их нет. Они разнятся от региона к региону.
А. Кузнецова
— Мы сейчас говорим не только о критериях многодетности или иных, мы говорим об общем подходе. И здесь мы как раз и отметили, что, да, есть вариативность регионального законодательства
К. Мацан
— Умно это звучит, да.
А. Кузнецова
— Но на самом деле все эти слова для меня в историях и в жизнях. И что бы мы ни говорили, например, о болезненной теме отобрания ребёнка, о поддержке многодетной семьи или кровной семьи, которая в тот или иной момент жизни попала в кризисную ситуацию, мы понимаем, что говорим сразу о целом комплексе мер.
К. Мацан
— Безусловно, тут одна ниточка другую тянет. И это только в комплексе, наверное, может быть решено. Но вот если на уровень конкретики попытаться перейти: есть семья, в которой трое детей, она считается по закону многодетной. Один вырастает до 18-и лет. Я так понимаем, что в каком-то регионе это семья продолжает считаться многодетной, в каком-то нет, соответственно, лишается она льгот. Вы привели пример того, что если есть падчерица или пасынок, то тоже какой-то возникает иной подход к льготами. И вы сказали об этом минимуме, который должен быть обеспечен в принципе любой семье, в том числе многодетной. Вот если взять тему многодетности, допустим, в чём этот минимум заключается? Вот что здесь может быть единым подходом?
А. Кузнецова
— Я как раз и постаралась это ответить. Ещё раз прям в двух словах подчеркну, что, на самом деле, сейчас пока очень многое отдано на откуп регионам. Но федеральным центром определены приоритеты: какими должны быть вот эти региональные шаги. Вот мы приведи пример региона, который не соблюдает этих федеральных приоритетов. Но, к счастью, их немного таких. Мы знаем, что на одной из пресс-конференци
К. Мацан
— Лучше напомнить.
А. Кузнецова
— Этот вопрос о насилии в семье... задача. Когда прошёл закон, была принята статья 116-я, в которой сроком до двух лет наказывались близкие лица за побои в отношении несовершеннолетн
К. Мацан
— Анна Кузнецова — уполномоченный по правам ребёнка при Президенте России сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». Одно из самых таких громких дел последних дней, это дело супругов Дель, семьи, у которой изъяли 10 детей — двух родных и восемь приёмных — расторгли договор опеки на этих восемь приёмных детей. Ситуация ещё активно обсуждается. Буквально недавно очередной виток обсуждения проходил при вашем участии. И вы сказали такую вещь: если бы этой семье супругов Дель вовремя была бы оказана помощь и дано грамотное сопровождение, она могла бы сохраниться как хорошая приёмная семья. Вот о каких конкретно мерах здесь может идти речь?
А. Кузнецова
— Нужно сказать, что эта история, конечно, всколыхнула многих. Несмотря на то, что отобрание детей — это практика уже многих десятков лет, что это происходит сейчас, происходило вчера, завтра... это тяжёлое очень явление, но, к сожалению, имеет место быть. Это происходит и в кровных семьях, и в приёмных семьях, в опекунских и так далее. Происходит как факт отобрания, так и другие явления. Поэтому в данный момент нужно понимать, что просто эта ситуация оказалась на поверхности. И я хотела бы отметить, что, с одной стороны, я считаю, что семью, семейный мир нужно беречь, нельзя его так выставлять на обсуждение и делать из этого шоу, когда люди требуют: «Расскажите, что же там было! Покажите документы! Вы не имеете доказательств...
К. Мацан
— А сообщения от кого? От родителей, у которых забрали детей?
А. Кузнецова
— От родителей, от активных людей, от неравнодушных граждан. Источники могут быть совершенно разные. То же самое, что сейчас приходит и нам. У нас количество обращений выросло на 30% за последнее время. И порядка 60%, по крайней мере по мониторингу общественников, представляют собой недостаточно обоснованные отобрания. Основанием для них служили: бедный быт, некие излишки воспитательного процесса, какие-то там деформации воспитательного процесса, что-то там не так лежит и так далее — то есть те предлоги, которые можно считать надуманными или исправимыми. Вот очень важно, чтобы те нормы-причины, по которым отбирается ребёнок, были очень чётко регламентированы
К. Мацан
— До красной точки какой? Когда уже органы приходят и забирают?
А. Кузнецова
— Когда уже приходят и забирают, и говорят, что всё, сигнал — здесь ребёнок на самом деле в опасности. Мы должны понимать и чувствовать эти ситуации. А это можно, когда, с одной стороны, определены чётко регламенты и прописаны все вот эти человеческие факторы. Но здесь очень важно не забюрократизиров
К. Мацан
— Анна Юрьевна Кузнецова — уполномоченный по правам ребёнка при Президенте Российской Федерации проводит с нами этот «Светлый вечер». В студии Константин Мацан. Мы прервёмся и вернёмся к вам буквально через минуту.
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. В студии Константин Мацан. Ещё раз здравствуйте, дорогие друзья! Сегодня у нас в гостях Анна Юрьевна Кузнецова — уполномоченный по правам ребёнка при Президенте Российской Федерации. Мне очень важной показалась ваша мысль о том, что контролировать проще, чем, собственно, опекать и помогать семье. И вправду сегодня в таком каком-то общественном поле органы опеки, к сожалению, воспринимаются как органы отбора, а не собственно опеки. Вот что здесь происходит? Сталкиваетесь ли вы... вернее, понятно, что сталкиваетесь, но как вы с этой стороной работы органов опеки сталкиваетесь? Потому что я слышал от многих людей, которые занимаются тоже социальной работой, помощью семьям, детям, что надо дружить с органами опеки — это ваши помощники, это ваши благодетели, это ваша дверь ко всем ресурсам, которые есть у государства для семьи, для детей, вообще для социальной сферы. Вот как вы эту проблему видите?
А. Кузнецова
— Здесь, к сожалению, в той или иной степени сейчас определяет многое личностный ресурс или региональные приоритеты, руководство в регионах. То есть если выстроены приоритеты таким образом, что вот созидание семьи, что мы собираем, помогаем, выстраиваем, привлекаем общественные организации в какой-то степени, где-то мы работаем с семьёй, сопровождаем — здесь таким образом устроено. Есть регионы, в которых сотрудников опеки настолько мало, что они чисто физически этого не могут сделать. Они не могут дойти, они не могут прийти, они могут прибежать, когда пожар или МВД уже прибегает, когда совсем-совсем уже никуда и нужно срочно уже хватать ребёнка и бежать, иначе будет конец. Вот важно здесь понимать ещё и этот момент, то есть все ресурсы, которые сейчас есть. Но я ещё раз хочу отметить, что сейчас ситуация развивается, и нужно смотреть на неё именно не как на некую злонамеренность, а как на просто соответствующий этап развития, к сожалению, очень болезненный и очень тяжёлый. И очень важно, чтобы мы его наконец-то поняли, все эти печальные опыты обобщили, и наконец-то уже были сделаны конкретные шаги. Без изменения законодательства мы не обойдёмся. И здесь сколько бы мы ни говорили о том, что, да, сейчас есть 442-й федеральный закон. У нас сейчас принята, поддержана деятельность некоммерческих организаций и социально ориентированных. Мы понимаем, что часть средств может быть направлена в рамках госзаказов, в рамках иных грантовых программ, направлены в том числе на поддержку семьи. И, конечно, расширяя этот спектр, важно не забывать «а»: о приоритетах; и «б»: о качестве этих услуг. То есть сейчас мы должны на первом этапе, на входе этой темы решить системный вопрос — законодательный и приоритетный. И параллельно нужно обязательно заботиться о качестве, то есть с тарелкой супа мы подаём идеологию. Мы должны понимать: что идёт, какие программы идут в семью, на что они нацелены. И вот здесь тоже серьёзная нагрузка ложится на инвентаризацию лучших практик. Это тоже очень важно сделать вовремя. И вот этот пул выверенных методик должен быть поддержан, транслироваться, поддерживаться, продвигаться, на основании его должны обучаться специалисты. И мы сейчас знаем, что Министерство образования работает в этом направлении, но, безусловно, законодательных механизмов не хватает — об этом говорят все. Мы встречались недавно с руководством МВД, мы говорили об этом с представителями Министерства образования — это очень важно.
К. Мацан
— Чтобы закончить тему семьи супругов Дель: завтра суд. Я понимаю, что никаких прогнозов мы делать не можем, потому что это вообще дело неблагодарное. Но вы на какой-то исход рассчитываете, как уполномоченный по правам ребёнка. Вот на какой?
А. Кузнецова
— Знаете, здесь есть... Мне хотелось бы сказать, что я не буду никогда обвинять семью. То есть этого от меня никто не дождётся. Если нужна будет помощь, мы поможем. Решения, которые останутся после того, как все компетентные органы... Мы же не знаем, какими данными может обладать суд. Вот некоторые факты доступны нам, некоторые не доступны. Я уверена, что безвыходных ситуаций не бывает в любом случае. Есть некие критические точки, в которых принимаются решения, то есть или да, или нет, и второго не дано, шанса другого не будет. Вот они, безусловно, есть, то есть не всегда вот эта точка невозврата не пройдена. Бывает, что когда точка невозврата пройдена, уже нужно, как говорится, решение принимать категорического характера. Но в любом случае со своей стороны мы будем только помогать, какими бы решения суда ни были. Здесь, если потребуется наше участие, наше содействие, мы будем рядом.
К. Мацан
— Мы поговорили уже много про некую такую, сейчас скажу намеренно грубо, борьбу уполномоченного с органами опеки. Вот сейчас намерено грубо — огрубляю, чтобы показать какую-то другую сторону. Ведь есть ещё и другая крайность. И детей, к сожалению, вы сами об этом сказали, мы вынуждены защищать не только от какого-то произвольного отобрания, но и от домашнего насилия. Это проблема, к сожалению, тоже есть. Как здесь найти золотую середину? Получается, всё-таки есть необходимость так или иначе вторгаться в какую-то семью?
А. Кузнецова
— Безусловно, нужно определить границы этого вторжения, его порядок, определить чёткий регламент, чтобы он был понятен всем. И самое главное, чтобы он был наименее травматичен для ребёнка. Вот нужно искать эти методы, искать эти способы. И понятно, что явления, к сожалению, самые разные у нас в нашей жизни — всё, что касается детей. Я каждый день читаю эту хронику. Я читаю каждый день, что происходит в семьях, какие трагические случаи бывают. И мы понимаем, что, безусловно, самая беззащитная категория — это дети. И в социальных сетях. То есть придёт оттуда, откуда и не ждали. Если раньше, когда закроешь дверь, понимаешь, что ребёнок дома в безопасности. Сейчас совершенно не так. То есть здесь проанализировать весь вот этот спектр и сектор угроз... Мы понимаем, что, как написано у нас, что самое первое — защищать право ребёнка жить и воспитываться в семье. Вот нужно выстраивать все свои меры в соответствии с этими задачами и вот этими приоритетами.
К. Мацан
— Вы говорите, что нужно искать подходы, нужно искать критерии того, на каких основаниях можно каким-то образом войти внутрь семейной ситуации и повлиять, защитить ребёнка. Вы, как уполномоченный по правам ребёнка, у вас, что называется, все десять пальцев в пироге — вы в практике. Поделитесь практикой: что может быть критерием, на каких основаниях эти критерии могут строиться? Почему вот в эту семью вы скорее всё-таки приняли бы, может быть, болезненное, но решение вторгнуться всё-таки, а в эту семью нет — это всё-таки пока не такая острота проблемы?
А. Кузнецова
— Вот видите как — здесь опять вы стартуете не с той точки в своём запросе. То есть мы не стартуем с точки «вторгаться или не вторгаться», мы стартуем с самого начала — с сопровождения семьи. И здесь важно не довести до этой точки вторжения, до какой-то задачи с целью изъятия. А работа семьёй — это работа. Это и школа, это и... Сейчас создаётся концепция психологической помощи. Очень надеюсь, что она будет работать и в ней примут участие профессионалы. То, что эту систему важно выстраивать и развивать — это факт. Сейчас, образно говоря, засеян огород. Важно правильно сварить этот суп. То есть уже кое-что взошло. И важно сейчас это сделать и выбрать правильный рецепт. Сейчас вектор семейной политики определён — это традиционные семейные ценности. Вот в этом масштабе, по этому рецепту и нужно делать все наши предложения. Сейчас у нас очень конкретные сформулированы предложения, которые... я уже отметила тот алгоритм, по которому мы прошли, пока не буду говорить точно и забегать вперёд — это предложения по изменению ряда статей, это предложения по изменению порядков некоторых других документов, которые сопровождают процесс отобрания ребёнка, сопровождения и так далее. Это, безусловно, работа с некоммерческим сектором, это работа с общественными организациями. Вот во всех этих секторах, и в ряде других, у нас есть предложения. Конечно, очень хочется сказать о СМИ, коли уж я на радио. Потому что количество и объём негативной информации по семье просто захлёстывает. И ощущение катастрофы возникает после ежедневных, можно сказать ежечасных шоу, в которых рассказывается о тех или иных кризисных явлениях... такие асоциальные явления вытаскивают. Да, это, может быть, имеет место быть, но у нас очень много хороших, порядочных семей в России, у которых замечательные дети. Конечно, я понимаю, что отчасти неинтересно рассказывать о хорошем. А что о хорошем рассказать? Ну вот у них 11 человек детей, все талантливые дети. Да, они живут небогато, но один ребёнок заслужил такую-то премию, другой победил где-то ещё в соревнованиях, третий там... Ну что тут интересного?
К. Мацан
— Рассказать об этом интересно — такая амбициозная творческая задача каждый раз.
А. Кузнецова
— А если мама приходит каждый раз сдать на ДНК, чтобы узнать, чей же всё-таки ребёнок — вот это да, вот это стоит того, чтобы выносить на обсуждение.
К. Мацан
— Есть ещё другое измерение. Вы в самом начале программы сказали, что нельзя замалчивать проблемы семейные, о них надо говорить. Потом сказали, что если брать конкретно пример семьи Дель — уже не будем сейчас его обсуждать...
А. Кузнецова
— Простите, я вас перебью. Так я сказала одновременно о том, что не нужно из жизни семьи делать шоу. Я сказала, что нужно говорить о проблемах — да, это точно. Но то, что разыгрывать это в красках и лицах? Ну, нужно жалеть детей.
К. Мацан
— Я понял разницу, спасибо. Прошло пять месяцев вашей работы на этой должности. Я хотел бы спросить: как это не то чтобы сказалось на вашей семье, а насколько иначе (если иначе) вы стали смотреть на собственную семью? Вы — мама шестерых детей. Что здесь изменилось?
А. Кузнецова
— Я сталкиваюсь с теми же проблемами, с какими любая мама — мы также учим уроки. Не важно, если я поздно пришла с работы, мы всё равно делаем английский, если мы его ещё не сделали. Поэтому — с какого-либо совещания я пришла или с какой-то другой работы — совершенно никаких моих материнских обязанностей не изменилось. Единственное, нам, конечно, кружки некоторые поменять и секции у детей, в связи с переездом. Но дети нашли себя в другом. Поэтому здесь, что касается меня, как мамы, я с теми же вопросами в школе сталкиваюсь, то есть я понимаю, что это всё то же: и проблемы с учёбой, вопросы дополнительных занятий и всё остальное так же.
К. Мацан
— Смотрите, раньше на родительское собрание приходила директор фонда «Покров». А теперь приходит уполномоченная по правам ребёнка при Президенте Российской Федерации.
А. Кузнецова
— Ну и что? Приходит и приходит на мероприятия школьные. Ну, пришла... Ничего особенного в этом нет. Безусловно, конечно, ты смотришь сейчас немножко... может быть, чуть глаз больше охватывает, чем свои дети. Если даже ты просто приходишь в школу как рядовой родитель. Ты невольно думаешь: а во сколько, а что там с питанием, а как, вообще, тут всё остальное? Поэтому здесь есть немножко — уже деформация какая-то есть. Чувствуешь в себе слишком пристальное какое-то внимание к тем деталям, которые раньше не настолько волновали меня.
К. Мацан
— Спасибо. Ещё одна тема, тоже достаточно новостная и актуальная: недавно был принят закон о декриминализации домашнего насилия. Если я правильно понимаю, если я корректно выражаюсь, то домашние побои, если они совершаются в первый раз, из категории уголовного кодекса перешли в административные правонарушения. Насколько это касается вашей работы?
А. Кузнецова
— Я уже частично затронула эту 116-ю статью в нашем с вами разговоре. И мы понимаем, что здесь немножко искажённое... и опять спасибо, что задали вопрос, потому что есть возможность упомянуть некую манипуляцию словами, что очень легко сделать, манипуляцию восприятием. Потому что это закон о декриминализации на самом деле, но он и про то, как я уже сказала, что вы можете бить моих детей. Никаких иных как бы преимуществ или моментов он не учитывает. То есть он говорит, что я в этом ограничена, а вы — нет. И здесь вопрос дискриминации встаёт, безусловно, во всей своей красе. Мы понимаем, про что бы ни была эта статья: про побои, про что-то другое содержание там было бы вместо слова побои или иная формулировка в содержательной части, — мы понимаем, что если близкие по отношению к дальним имеют некие преимущества, или наоборот, то это не совсем правильно как минимум, вызывает некие вопросы. Поэтому здесь сам принцип построения этой нормы не точен как минимум, требует очень серьёзного обсуждения. Особенно если это касается семьи, это может мутировать до неузнаваемости, то есть до двух лет можно сесть и получить уголовное наказание. Поэтому здесь очень важно, что и Президент поддержал скорейшее решение этого вопроса. Я уверена, что в ближайшее время мы получим ответы на все эти вопросы. Однако это не ослабевает ни в коем случае внимания к теме насилия, очень важно в этом направлении работать, выстраивать работу. И никаким образом это не значит, что теперь это можно — ничего нельзя. Более 60-и составов, которые в той или иной степени запрещают, наказывают в той или иной степени за те или иные жестокие действия по отношению к близким, не близким, дальним, любым — одного к другому.
К. Мацан
— Анна Кузнецова — уполномоченный по правам ребёнка при Президенте Российской Федерации сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». У вас была очень важная фраза о том, что в опеке, поддержке нуждается ни многодетная семья, ни приёмная семья, а семья вообще, семья как таковая. Это очень важно. Мы на эту тему много и с коллегами дискутируем, обсуждаем, просто делимся разными мыслями, что если в поддержке нуждается семья вообще, то и та семья, которую мы условно можем назвать обычной — вот она не многодетная, она не приёмная — просто семья вот тоже нуждается в поддержке, в некой опеке, может быть, даже в моральной поддержке. Потому что я, как родитель тоже и как человек, который общается на эту тему, могу сказать, что у всех примерно одинаковое ощущение, что мы, собственно говоря, не знаем, как детей воспитывать. Вот нас воспитали так когда-то и мы эти шаблоны, обогащая каким-то актуальным опытом, воспроизводим. И иногда стыдно признаться, что я не знаю, как воспитать из мальчика воина, я не знаю, как воспитать из девочки благородную принцессу. Наверное, со временем набью шишки, но научусь, хотя много воды утечёт. Мы, как обычная семья, обычные родители тоже нуждаемся, наверное, в какой-то поддержке. Что вы об этом думаете?
А. Кузнецова
— Как здорово, что вы задаёте себе такие вопросы! Это вообще замечательно, когда молодые семьи, когда люди вот этими вопросами живут. Это здорово, это значит, что они обязательно найдут на них ответы. Конечно, очень важно, чтобы рядом оказался тот специалист, который на самом деле может помочь. И поэтому, может быть, в той или иной степени семьи, которые составляют некую общину на приходе, в этом плане обмениваются, у них есть чёткие приоритеты. А раньше были традиции, на которых было основано воспитание: это уважение к старшим, это некий порядок, который был заведён — по субботам, воскресеньям, по красным дням. Условно назовём, что это некие традиции, на которых строилось воспитание в семье. Сейчас современная семья... во-первых, утеряны традиции, преемственность вот эта поколений разорвана — где-то это наша история, где-то нами самими. Здесь очень важно: что мы построим-то на этом фундаменте. Понимание и запрос есть. Что же мы будем строить? И вы очень правильно отметили, и я вижу, что сегодня есть эта тенденция, что образование у нас не только как обучение, но и как воспитание рассматривается, ведь ребёнок очень много времени проводит в школе. Поэтому здесь мы понимаем, что школа занимает большую часть времени. Это очень важно понимать, что здесь есть ресурсы для воспитания семьянина, воспитания тех ценностей, которые нам нужны в жизни, которые ребёнку не придётся искать, они ему будут даны.
К. Мацан
— Но это вы говорите про ребёнка. А мы, взрослые? Я сейчас спрошу так, намеренно грубо: а кто о нас подумает?
А. Кузнецова
— Некоторые школы берут на себя ответственность за работу с родителями. И психологи школьные работают с родителями, вызывая, разговаривая, указывая и так далее, как-то там разбирая эти случаи. И сейчас готовится концепция психологического развития школы. Готовится она Министерством образования. Я надеюсь, что в её рамках будут подготовлены специалисты, что она будет реализована в полной мере. Это очень важно, важно, чтобы родители имели возможности... Вот очень хотелось бы ещё отметить, что на нашей встрече с приёмными родителями они спросили информационные центры: «Вот куда нам можно позвонить в случае чего? Вот хочется получить квалифицированны
К. Мацан
— Как говорит одна моя коллега в таких случаях: спасибо за эти слова! Вот у меня есть канал передачи информации, которому я всегда больше всего доверяю — это личный опыт и личные истории. У вас шесть детей. По вашей реакции я понимаю, что, скорее всего, вы задавали себе вопрос: как мне воспитать из девочки благородную принцессу? Я так это назову — каждый волен в это вложить своё позитивное содержание. Как воспитать из мальчика воина, достойного, ответственного, готового взять на себя тяготы жизни и вести за собой людей. Как вы себе на эти вопросы отвечали?
А. Кузнецова
— Спасибо за этот вопрос! Вообще, я сама очень долго искала ответы на эти вопросы, ещё до того, как я стала мамой и женой. Я сама себе задавала эти вопросы: как же я всё-таки буду воспитывать своих будущих детей, какими они будут? И у меня была некая растерянность такая. Но после того, как родился первый ребёнок, вот это понимание пришло для меня практически в это время — что лучше, чем личным примером, мы ничего не сделаем. То, что мы несём — вот это воспитывает наших детей. То, какими методами мы воспитываем себя, как мы преодолеваем трудности, как мы относимся к тем или иным проблемам или, наоборот, удачам — вот это воспитывает наших детей лучше всего. И здесь, конечно, мы можем корректировать, но исправляя себя, мы исправляем их. И вот эту ответственность нельзя снимать с себя и перекладывать на методики, на, может быть, школьное воспитание, на что-то ещё. Хотя у каждого ребёнка есть выбор. Вот всегда он будет сталкиваться с самого раннего возраста с этим выбором. Когда меня Иван спросил...
К. Мацан
— А Иван какой?
А. Кузнецова
— Иван — мой сын. Я вообще записала книжку целую детских высказываний, где для меня содержатся небольшие такие уроки из детской психологии. Вот он однажды спрашивает: «Мам, можно мультик?» Я говорю: «Нет». — «А без разрешения можно?» То есть, понимаете, он не может преодолеть вот эти некоторые моменты. Поэтому, знаете, откуда-то в них всё это берётся. И замечаешь сейчас, что один ребёнок смотрит за другим. Как вот подрастает младший Тимофей, и он смотрит, как делал Иван. И он спрашивает: «Мама, хватит сыра детям?» Я говорю: «Тимош», — вот я дорезаю последний кусочек сыра ему на бутерброд маленький. Он говорит: «А детям есть?» Я говорю: «Тимош, конечно, есть!» — «Точно есть?» Я говорю: «Точно есть». И он пошёл проверил — в холодильнике на самом ли деле осталось детям.
К. Мацан
— Дети — это сёстры, видимо.
А. Кузнецова
— Дети — это все остальные. У нас Тимофей, вообще, очень такой своеобразный ребёнок. Потом тоже то, что мы в семье транслируем... Он мне говорит: «Мам, у меня ножки устали». Я говорю: «Ну иди, отдохни!» — «Не так говоришь. Говори «поспите, пожалуйста». То есть он схватил сначала то, как мы обучали, и вот он такое отношение и транслирует. Поэтому, безусловно, в воспитании... и также некие отрицательные качества какие-то. Ты тоже это видишь и переживаешь, потому что это есть в тебе и нужно работать с собой.
К. Мацан
— Да, видишь ребёнка, узнаёшь себя и плачешь.
А. Кузнецова
— Мне всегда Дарья... Как-то ночью даю ей лекарство, она говорит: «Мама, так заботишься о нас. Нам тоже придётся позаботиться о вас». Я говорю: «Ну да, мы будем старыми, немощными». — «Тогда у меня тоже будет многодетная семья». То есть она смекнула, посчитала, что гораздо выгоднее, если...
К. Мацан
— Ну, устами младенца... На этой оптимистической ноте мы заканчиваем наш сегодняшний разговор. Спасибо огромное! Я очень рад, что мы от проблем в конце всё-таки перешли к свету, к тому, что... Вот очень важные слова о том, что главный принцип отношения к семье — это любовь. И родительское сердце это поймёт. А мне вдвойне важно, что это прозвучало от уполномоченного по правам ребёнка при Президенте Российской Федерации.
А. Кузнецова
— Да, это важно, потому что самый главный уполномоченный — это родитель. Это самый главный уполномоченный по правам своего ребёнка. Поэтому вместе мы многое можем.
К. Мацан
— Спасибо огромное! Анна Юрьевна Кузнецова сегодня была с нами в программе «Светлый вечер». Надеемся ещё раз вас у нас в студии увидеть и услышать. До новых встреч на волнах радио «Вера». В студии был Константин Мацан. До свидания!
А. Кузнецова
— До свидания!
«Любовь — христианский взгляд». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы говорили о том, что такое Божественная Любовь, как она проявляется в жизни человека, а также о том, чем отличаются любовь к Богу и любовь к ближним.
Ведущая: Марина Борисова
Все выпуски программы Светлый вечер
«Вера и социальное служение». Наталья Москвитина
У нас в гостях была журналист, основатель фонда «Женщина за жизнь» Наталья Москвитина.
Наша гостья рассказала о своем пути в вере, о том, как для неё связаны смирение и дерзновение и том, как она, несмотря на свои страхи и многочисленные трудности, основала фонд помощи беременным женщинам в сложных жизненных ситуациях. Наталья поделилась, что ей помогает в достижении более внимательной и осознанной молитвы, а также в чем для неё проявляется богооставленность, и что помогает ей выходить из этого состояния.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— Светлый вечер на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. С трепетной радостью нашу сегодняшнюю гостью приветствую: Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». Привет.
Н. Москвитина
— Привет.
К. Мацан
— Будем на ты, как в жизни. Я очень рад тебя видеть в студии радио «Вера». Мы с тобой за последние месяцы, годы на радио «Вера» не раз встречались, и это очень радостно, хорошая традиция, но в основном говорили об общественных проектах, о твоей работе, о фонде. Я думаю, что и об этом тоже мы сегодня поговорим, куда же без этого. Но я очень рад возможности сегодня с тобой поговорить больше о личном, до той степени, до которой об этом можно рассказывать, о вере, о пути к вере, пути в вере, о том каком-то мировоззренческом основании, которое, как мне кажется, стоит за всей твоей общественной работой разнообразной. Вот путь к вере и в вере у человека, как мне кажется, состоит из этапов. Это какие-то открытия за открытием, событие за событием, которые как-то в цепочку складываются, и потом, окидывая так ретроспективно, человек говорит: вот мой путь к вере. Вот какие этапы самые главные на своем пути ты бы выделила?
Н. Москвитина
— Ну ты знаешь, я родилась вообще в Волгограде. И я бы даже сказала в Сталинграде. Несмотря на то, что во время моего рождения город назывался Волгоград, но для меня все что связано с Великой Отечественной войной, со Сталинградской битвой, это не пустой звук. Как-то так случилось, что я очень чувствительно все это воспринимала, я выросла прямо рядом с мельницей Гергардта — это единственное здание, которое осталось после войны, потому что город был полностью разгромлен, и домом Павлова, они рядом между собой. И моя мама, кстати, родилась как раз в доме Павлова. Ну там от дома одна стена осталась, но дом восстановлен был, и вот в этом доме она родилась. То есть это вот контекст моей жизни.
К. Мацан
— А эти вот дома, которые ты перечислила, это, так понимаю, вот точка, которую удерживали в боях...
Н. Москвитина
— Да, 58 дней оборона дома Павлова была. И до реки Волги там оставалось, и сейчас также остается, около двухсот метров — нельзя было сдать этот берег, и у нас говорят: за Волгой для нас земли нет. То есть иначе бы мы не только проиграли бы Сталинградскую битву, но не было бы вот этого перелома всей войны. И мне кажется, отсюда все, то есть вот от такого четкого понимания, что ты можешь изменить, изменив себя, ты можешь изменить очень многое. И мы каждый год обязательно там на 2 февраля ходили в «Сталинградскую битву» в панораму и, в общем, ну казалось бы, все одно и то же, и вокруг были дети как дети, абсолютно нормальные мальчишки и девчонки, которые бегали там между экспонатами, дергали там за косы девчонок, смеялись. Я почему-то всегда это воспринимала очень серьезно. И для меня вот этот вот хлеб, перемешанный наполовину с землей, это все было здесь и сейчас. И я действительно отходила после каждого такого похода еще две недели. Ну там было все это очень реально, как сейчас вот храм Вооруженных сил и музей «1418 шагов к Победе», нечто похожее было, тоже очень современное, и в «Сталинградской битве». И я, честно, даже не понимала, как можно к этому так поверхностно относиться, как мои одноклассники. И это как бы вот жило со мной еще какой-то промежуток времени, пока мы писали сочинения после этого. Ну как бы каждый год одно и то же, но я видела, как война меняет человека, я видела, что такое жизнь на стыке войны, и воспринимала это как ну такой вызов что ли для себя. Я не знаю, как это, в какой-то проекции объяснить. Потому что я все-таки, мне 37 лет уже будет, но почему-то, мне кажется, я недалеко от этого момента ушла и по-прежнему все это проживаю. Момент, что Бог очень рядом, и война — это очень неожиданная вещь, также как и начало и конец жизни: в любой момент жизнь может оборваться, и поэтому ты предстанешь перед Богом. И я училась в духовно-певческой школе. С семи лет, наверное, с семи лет, и изучала Ветхий Завет, историю религий, православие, конечно же, это было. И группа, с которой я училась, была старше меня, я была самая младшая. Там были вообще старшеклассники, то есть мне там было очень неуютно, потому что вокруг были взрослые думающие люди, и я все время была отстающей, моя большая проблема была в том, что я не успевала конспектировать, я вообще плохо писала. И со мной ходила бабушка. И она на задних рядах сидела, все это записывала, и потом мы все это разжевывали дома. И это был период, когда храмы только-только открывались.
К. Мацан
— А это был какой-то твой интерес или родители решили, что нужно ходить в духовно-певческую школу?
Н. Москвитина
— Это даже это совпадение каких-то непонятных вещей. Я не могу сказать, что я туда сама побежала, потому что это просто открылось впервые в городе —духовно-певческая школа. Я до этого ходила на фортепиано.
К. Мацан
— Надо идти.
Н. Москвитина
— Да, надо идти. Но пошли из нашей школы всего три человека: я, моя лучшая подруга и моя одноклассница. И так мы, в общем, до конца и проучились. И вместе с бабушкой я приходила к вере. И параллельно мы с бабушкой все время ходили на службы. Тогда, значит, восстановили Казанский собор, это кафедральный собор в Волгограде, и мы там были на всех службах. Я помню службу пасхальную ночную, и помню до деталей, до запахов — это вот прямо это часть моего детства. Я мало что помню, кроме вот таких ярких вспышек: именно служба, какие-то серьезные моменты моего там нравственного выбора. Например, я с подружкой пошла в магазин, она взяла меня с собой для того, чтобы я вместе нее купила ей сыр. Ну этот момент очень так характеризует детство очень так хорошо. Она стеснялась это сказать и всегда брала меня с собой за хлебом и за сыром там. И нам надо было до магазина дойти, там минут пятнадцать идти, и я все шла и как бы ее отчитывала, говорила: ну когда ты уже, Наташка, сама будешь ходить? Ее тоже Наташа зовут. И когда мы уже пробили этот чек, помню, такие серые чеки были, да, отдельно они пробивались, мы с этим чеком встали уже в отдел. И вдруг перед нами старушка стояла. И на эту старушку продавщица начала очень сильно как-то кричать — что-то было не так, не знаю, может, она чек не пробила, ну я вообще ума не приложу, что там произошло. Но меня это настолько возмутило, и я в момент включилась, и я стала ее защищать и наезжать на эту продавщицу, и говорю: как вы вообще смеете, это пожилой человек... В общем, я сама от себя не ожидала, и вот вся вот эта вот концентрация какой-то там несправедливости, да, вот все, что я тогда переживала, вот все это на мне сошлось. В общем, я решила защитить этого человека и, естественно, продавщица никак... ну она обалдела вообще: какой-то ребенок там, не знаю, десяти лет там, вот так вот себя ведет. И говорит правильные, по сути, вещи. И дальше пошло все вообще не по плану: то есть я обошла прилавок, за ним была дверь, она вела в коридор, и там была написано «Дирекция», и я, в общем, пошла туда. И, значит, я открыла дверь с надписью «Директор», зашла туда и продолжила свой монолог. И не помню вообще ответной реакции, я помню, что мне не было ни стыдно, ни страшно, ничего. Я должна была закончить это, я оттуда вышла совершенно удовлетворенная, что справедливость восторжествовала. И ушла оттуда. В общем, поход за сыром окончился помощью старушке.
К. Мацан
— Вот где предыстория фонда «Женщины за жизнь».
Н. Москвитина
— Ну ты знаешь, я возвращаюсь к каким-то реперным точкам в своей жизни и понимаю, что зачатки были тогда. И еще был момент. Я очень хотела работать с детства, с 12 лет, и я пошла на биржу труда, а туда брали с 14. Но моей подружке было 14. Нас было три, и нам было 12, 13, 14. И провели по документам то, которой 14, а нас как бы просто скопом взяли и сказали: идите, короче, работайте, но по документам вот так вот. Ну типа зарплата одной платилась или что-то, как-то так, не помню. И нас поставили сначала на детский садик, подметать двор, и это было очень тяжело, потому что ну мы были маленькие, а метлы были такие вот, деревянные, там скрученные проволокой из веток, да, вот сама вот эта часть, которая, метет, они были очень тяжелые и очень грубые, и мы за несколько дней натерли такие мозоли, которые кровили. И мы пошли, в общем, это все говорить руководству: поставьте нас куда-то помогать детям, потому что мы, в общем-то, в садик пришли. Но нас не услышали, мы пошли опять на биржу труда, и нас поставили после этого (ну то есть мы как бы везде требовали, что вообще-то надо в соответствии с правилами действовать, да, какой-то все-таки распорядок должен быть) и нас поставили в другой садик. Мы начали там работать, и мы увидели изнутри вот этот весь произвол, когда детей били, там по лицу били, ругались матом, обсуждали свою интимную жизнь — причем это для меня был вообще колоссальный стресс, то есть я услышала эту всю правду отношений между мужчинами и женщинами. Женщины там все, нянечки и так далее, были совершенно не на высоте, и это все слышали маленькие дети. И ну, наверное, предел уже моего терпения был, когда на моих глазах ребенка, которой не говорил еще (это самая такая ясельная группа) били прямо по щекам.
К. Мацан
— Кошмар.
Н. Москвитина
— А до этого все накопилось. То есть мы видели, как они наливают в чайник воду из-под крана, как будто бы кипяченая вода. Ну вот все вот это вот, вся неправда, она была перед нами. А мы дети, мы вот как бы очень искренние. И я решила рассказать это все маме этого ребенка. Она меня не послушала. Ну естественно, я сама ребенок. И тогда рядом с домом был, я не знаю, вот я воспринимаю сейчас, это был какой-то фонд «Семья» — я не знаю, вот 90-е годы, что это на самом деле было, ну какая-то вывеска была, связанная с помощью семьям. И мы туда втроем пришли. А нас еще, так интересно, раскидали по разным группам, чтобы мы между собой не общались. Но когда мы вечером обсуждали, у каждого в группе было одно и то же. И мы пришли туда, и я все это по полочкам рассказала, что вот так вот и надо с этим что-то делать. И, наверное, это было со стороны просто очень революционно: три ребенка, которые возмущенно вот это все рассказывают и ищут, как можно помочь другим детям. И эта женщина сказала: вы что, ну в принципе это все ужас, кошмар, и с этим нужно что-то сделать. Но по закону мало что сделаешь, потому что доказать это — как докажешь. Еще мобильных телефонов же не было. И она спросила: а как там вообще на кухне? Чисто, нет? Ну и тут, конечно, просто у меня там список был подготовлен, там и тараканы, и все. И на следующее утро, когда мы пришли в садик, там уже стояла пожарная машина, скорая, всех вывели из садика и началась проверка. С тех пор на биржу труда меня не брали. Но в 14 лет я устроилась уже работать внештатным корреспондентом в газету. И это, в общем, просто шло по нарастающей, понимаешь, это были какие-то зачатки. Но в целом, наверное, самое интересное для меня это помощь людям и сами люди. Вот сами люди. И в какой момент человек пересекается с Богом и осознает это или не осознает, но уже есть какое-то вмешательство Бога, как меняется его жизнь, меняется ли, и как это можно спроецировать и на меня. То есть это всегда опыт: смотря на других людей, ты понимаешь, что человек рядом с тобой, он всегда выше, глубже, правильнее и удивительнее. И рядом все люди, они ну как бы хорошие и уникальные, да. Я ну вообще вот не воспринимаю людей, что они какие-то не такие, они там подлецы. Мы все подлецы, и мы, у каждого есть это испытание. Мне кажется, Бог как-то так вот проверяет нас, что мы думаем, что у нас будет проверка на то, на то — там не солгать, там еще на что-то, на самом деле нас на какие-то другие вещи проверяют. Вот сколько я смотрю судеб других людей — это очень нестандартные ситуации, где-то даже очень такой искренний диалог с Богом, когда ты не можешь спасовать, ты тоже должен как бы давать такой, в полный рост, ответ Ему, где-то делая вот неправильные что ли вещи. Как у Луки Войно-Ясенецкого, когда произошел спор, когда Господь ему говорил, что ты должен выбирать: или ты пишешь книги, или ты оперируешь. Я вот ну сейчас детально не помню, но меня это поразило, и я поняла, что этот диалог, он у каждого происходит, это какой-то, может быть, даже дерзновенный диалог, но где ты смелый. И вот Бог любит смелость эту, когда ты можешь ответить и тебе есть что сказать.
К. Мацан
— Наталья Москвитина, журналист, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». А у тебя этот диалог по поводу чего?
Н. Москвитина
— Наверное, за других людей. Вот очень много видя таких случаев, очень разных, когда люди себя очень по-разному ведут, вроде как превращаешься в такого ходатая что ли и...
К. Мацан
— За них перед Богом.
Н. Москвитина
— Ну да. Ну то есть я в корне изменилась вот через свое это социальное служение. И началось социальное служение с такого моего дерзновенного, знаешь, запроса: я не хотела идти в антиаборты, я так и сказала, что только не в антиаборт. Я очень долгое время просила Бога, чтобы Он меня поставил послужить. И я это видела как достаточно непростой выбор, потому что я не видела себя ни там, ни там, ни там — я везде себя пробовала и после миссионерских курсов я не знаю, где я не была. И ну это и кормление бездомным, это помощь людям после неудавшегося суицида, это и отправка посылок в тюрьмы, это и помощь беременным, и разная антиабортная деятельность просветительская, и помощь отказникам. И все, знаешь, вот как будто бы ну что-то, вот ну то есть я искала, искала — это было очень тяжело прямо, я очень переживала, это длилось долгие годы. И я примерно раз в неделю ездила в храм Христа Спасителя, к мощам Филарета Дроздова — ну как для меня это был святой миссионер, который поможет мне, человеку после миссионерских курсов, как-то определиться. И там был и спор, там было и выпрашивание, там было, ну то есть все: я говорила и с напором, прося, и так, и так. Раз в неделю то есть я стабильно ехала к нему, как к родному человеку, и на коленях просила: укажи мне путь, ну как-то за меня попроси Господа, ну что делать женщине? Мужчине очень легко, он может ну хотя бы алтарничать. А что можно сделать женщине?
К. Мацан
— Как ты почувствовала, что вот ответ пришел, если он пришел?
Н. Москвитина
— Ну он пришел.
К. Мацан
— Что вот это вот теперь я на своем месте, через что это воспринимается человеком?
Н. Москвитина
— Это вот через мою дерзновенную фразу: только не в антиаборт — это совершенно точно. И я сказала, что только не туда, потому что это расчлененка, это достаточно агрессивная деятельность — ну то есть я так ее видела, она такая была.
К. Мацан
— Когда говоришь: только не в антиаборт — ты имеешь в виду что только вот не этим видом социального служения я хочу заниматься. Чем угодно, только не этим.
Н. Москвитина
— Вот-вот.
К. Мацан
— И именно этим пришлось.
Н. Москвитина
— Да, да. Н у это как бы так Господь ставит. Ну если ты там на расслабоне это все делаешь, то это ну не жертва.
К. Мацан
— Ну вот этот момент, когда ты, не знаю, соглашаешься, или понимаешь, или чувствуешь, что вот да, это я на своем месте. Спрашиваю, потому что многие, думаю, наших слушатели, которые размышляют о вере и об отношениях с Богом, вот этим вопросом задаются: как вот как понять, что я сейчас здесь, где должен быть и вот это, грубо говоря, это Божия воля?
Н. Москвитина
— Ну во-первых, это правильно задать вопрос, найти тон и не вымучивать его. Я просто подошла к этому вопросу вплотную и задала его очень искренне. То есть это был прямо... Ну я поняла, что там, там, там я была и что похоже, что самое очевидное — это антиаборты. Ну я так и сказала: все что угодно, только не кидай меня в терновый куст. И повторила это несколько раз. И после этого мои друзья сказали... Ну прошло, я не знаю, несколько месяцев, наверное, я прошла через развод. И это был очень сложный период, когда ко мне пришли друзья в гости и, видя, что я в тяжелом очень состоянии, сказали: ты не хочешь вообще вот ну какое-то движение женское открыть, помогать другим женщинам? Ну вроде как это было из головы, то есть это было: ну тебе плохо — ты помоги другим, все равно вокруг тебя столько беременных крутится. Это, правда, было на тот момент — и беременных, и бесплодных, и тех, кто после бесплодия рожают. И как бы вроде такие наметки уже были, да, промыслительного пути, но воедино это не собиралось. И наверное, отсюда, от моего отрицания и пошел этот вот запрос. И вот ровно там через небольшое время я встала и вот перед этим выбором уже сама, я интуитивно чувствовала, что вот это оно. Но после того, как я решилась на это, где-то было полтора года очень тяжелых метаний, очень. Потому что деятельность, ну откровенно говоря, не по силам, невозможно где-то этого ресурса набраться и спокойно заниматься антиабортом. Антиаборты — это там, где смерть откровенная, где убийство, это все очень сильно ощущается, это очень сильные человеческие драмы, это где и любовь, где интимная сфера — это вот просто все на грани. И я, естественно, хотела развернуться и уйти. То есть у меня все время было такое чудовищное просто испытание. Я человек, который, ну мне вообще не свойственно поворачивать назад, вот это вот оборачиваться. Взявшись за плуг, не оборачивайся — это очень вообще мой девиз. Но тут я сомневалась, что это мой путь. То есть я, уже встав, все время у меня голова мне не давала покоя. Почему, потому что, открыв вот этот, ну сначала это не фонд был, это было волонтерское движение, в очень большом количестве пошли эти женщины. И первое, что нужно было, это помогать материально. Нашлись там психологи там, гинекологи, но людям конкретно там нечего было есть, а денег не было вообще. И я вкладывала свои деньги после развода, да, и это все было просто на разрыв аорты. Я искала, я встречалась со всеми, с кем, мне говорили: с этими не встречайся, эти плохие, эти еще хуже, а эти вообще там, да, — я ко всем трем категориям ходила. И у меня не было никаких предубеждений, потому что эти женщины — вот они везде, у них есть имена, фамилии, у них есть там, они сейчас перед этим выбором. Мне было вообще не до этих вот размышлений глубоких. Но я не могла понять: если Господь не дает вот этой стабильности уже тогда фонду, а для меня это все вообще было в новинку, я не знала, как фонд собирать, и в моей записной книжке — это было очень важно, — не было ни одного телефона, на кого бы я могла опереться. То есть не было никаких сильных людей вообще. То есть и мне пришлось само стать сильной. Это для меня самый главный вызов в жизни. Я всегда считала, что я очень слабая. Вот чему меня научил фонд — я узнала, что я сильная. Ну я до сих пор считаю, что я слабая, но я просто вижу результат деятельности. И меня метало так, что я ну если не каждый вечер, то, видит Бог, там первые полтора года восемьдесят процентов моей деятельности сопровождалось горючими слезами по ночам. Я прямо реально плакала навзрыд перед иконами. И у меня перед иконами такой коврик, и этот коврик просто слышал все. То есть я прямо навзрыд кричала и говорила: Господи, ну почему я тут? Что мне делать? Почему, если Ты меня туда поставил, что я должна этим женщинам сказать? Мне же надо конкретно им помогать. И ошибок тоже было много. Ну они и до сих пор есть. Я как бы абсолютно четко осознаю, что тут нет какого-то проторенного пути, это очень сложная деятельность, и она получается только потому, что ты рискуешь. И какое-то большое дело, оно всегда сопряжено именно с риском, с тем, что ты всегда будешь ошибаться, как бы ты ни старался, все равно, вот эти вот падения, они дают вообще-то...
К. Мацан
— Скажи, вот ты в начале программы упомянула, что такой твой какой-то принцип, твое мирочувствие — это что вокруг прекрасные люди, все лучше меня. Как один священник у нас в эфире, мне кажется, замечательно сформулировал, что смирение — это когда не я хуже всех, а все лучше меня. А с другой стороны, ты говоришь о разных трудных ситуациях, в которых очень легко в человеке разувериться. Не в женщинах, допустим, которым требуется помощь, а в том, кто их бросил, например, или в тех, которые помогают или не помогают, но обманывают. То есть ты видишь такую достоевщину, о которой я, допустим, могу только догадываться, а ты в ней живешь и работаешь часто. Как не разочароваться в людях?
Н. Москвитина
— Ну не знаю.
К. Мацан
— Хороший ответ.
Н. Москвитина
— Ну честно, не знаю. И бывают такие моменты, когда ты очень сильно устаешь, и ну как-то вся вот эта вот несправедливость жизни, неправильных поступков людей выходит на передний план, и ты понимаешь, да какое ты вообще ничтожество, что ну, грубо говоря, я вот выйду отсюда и скажу: вот я сказала, что там все люди хорошие. Ну а не ты ли думала вот... Ну это я все, и это все я, да. Я только боюсь быть неаккуратной к людям. Я очень обычный человек и, может быть, хуже всех тех, чьи ошибки я наблюдаю каждый день, просто грешу, наверное, другим. И я боюсь в своей вот этой вот какой-то, ну своими установками, думая, что я там лучше, вот это вот все — это же неистребимо вообще, да, — поранить другого. Поранить человека, который ну явно что-то делает абсолютно там против совести, там ну те же аборты или измены, этого всего очень много. Но столько раз я убеждалась в том, что это вообще не правда жизни, что это настолько на поверхности, что эти люди могут быть святыми. Я же не могу увидеть там нимб или что-то, но это настолько чувствуется. Люди, которые женщины, совершили аборты, люди, которые предавали — столько вот как бы этой грязи ты видишь, слышишь, перевариваешь, очень тяжело это дается, и потом — раз, ты человека видишь с другой стороны. И ты поражаешься, что ты намного хуже. Вот.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». И мы говорим и о Наташином социальном служении, о том, как это связано с мировоззрением, с верой. И вот как раз, может быть, к этому второму измерению этой темы я хотел бы обратиться. Мне как-то, помнится, в свое время в одной из наших бесед (я уже, честно говоря, не помню, это была частная беседа или интервью твое было) поразила, очень согрела история, ты просто рассказывала о своем опыте, что время от времени ты уезжаешь из города на какой-нибудь отдаленный домик где-нибудь в лесу, просто гуляешь и просто разговариваешь с Богом. Я почему эту историю запомнил, потому что настолько это непохоже на то, как мы обычно думаем при слове «молитва»: вот либо церковная служба идет, люди стоят и молятся лицом к алтарю, либо какие-то тексты произносишь — чьи-то древние, святые, глубочайшие тексты, но вот какие-то не твои. Либо там дома стоишь. Если человек совсем на Церковь смотрит со стороны, то молитва это, как правило, кажется, какое-то выпрашивание чего-то, такое вот настойчивое домогательство до Бога, что вот хочу так, сделай, как я хочу. А ты рассказывала об опыте, который совсем не похож на это, какой-то просто разговор с Богом, и обращение к нему «Папочка» — вот что это такое, чем это важно?
Н. Москвитина
— Ну я прошла такой путь от Иисусовой молитвы, и почему-то нашла свой абсолютно другой диалог. Он именно мой, и вообще вот эта вся история про то, что мы все очень разные, и Бог с нами общается, исходя из наших внутренних настроек. И мне куда ближе благодарить Папочку и говорить, что я Его очень сильно люблю, это придает мне силы, я чувствую, что Он рядом. И вообще неважно, что как протекает день, но нужно обязательно найти вот эту вот волну. Иногда бывает еще вот такой лайфхак, там можно, да, уехать куда-то за город, в природу, найти какой-то свой уголок, именно только вот твой, может быть, даже никому не говорить, где это. Ну я так поступаю, я конкретный адрес и геоточку никому не говорю. Но еще есть такое, что я выезжаю на Садовое кольцо и делаю круг, то есть я вот в своем потоке еду и все это время молюсь, то есть мне не надо отключать мозги на то, где свернуть и так далее. Вот это определенное время занимает и очень помогает. Однажды я как бы случайно на это вышла, а потом поняла, что это классный такой ход для того, чтобы уединиться с Богом.
К. Мацан
— В городе причем.
Н. Москвитина
— В городе, да. Ну какой-то смысл есть и в этом цикле, то есть этот круг ты проживаешь, как-то все переосмысливаешь. Ну вообще духовная жизнь — это долгий-долгий путь, я думаю, до конца жизни мы не сможем это все препарировать до конкретных форм, у всех очень по-разному. Но я вот просто кайфую от того, что Бог дает какие-то еще возможности найти к Нему обратиться, и я думаю, что для определенного периода хорошо все: и молитвы по молитвослову, и молитвы, выученные наизусть, те которые ты ну от сердца, пусть их несколько, но от сердца, и Псалтирь, и вот именно вот какие-то вот такие вещи, из ряда вон выходящие.
К. Мацан
— Ну когда я вопрос задавал, конечно, я ни в коем случае не хотел обесценивать и церковную молитву, и молитву по молитвослову. Но вот почему еще так мне это запало в душу, твой рассказ про вот это вот обращение к Богу «Папочка», и это, кстати же, вполне в традиции: «Авва, Отче!» — «авва» это же и есть «папочка», это уменьшительно-ласкательное обращение.
Н. Москвитина
— Это я да, от тебя уже узнала.
К. Мацан
— Можешь приходить почаще. Я почему еще это так запомнил, потому что мне кажется, не знаю, так это в твоем случае или нет, вот прийти к такому обращению к Богу, к такому состоянию — это ну это не просто так, это что-то значит во внутреннем мире. То есть, видимо, был какой-то запрос, это как какой-то результат какого-то пути. Вот что это, желание все-таки пережить отношения с Богом как с Отцом, нехватка Отца в метафизическом смысле, Небесного, желание защиты, осознание собственной слабости и обращение — ответом на что было это вот, этот лайфхак?
Н. Москвитина
— Ну я думаю, что я очень слабая на самом деле. И несмотря на то, что жизнь меня ставит в такие условия, где мне нужно быть очень сильной, я открываю себя с сильной стороны, на самом деле я абсолютно не такая. Очень много граней, и я не могу ничего сделать с тем, что я все равно человек, который живет в таком внутреннем патриархате своей головы.
К. Мацан
— Это как?
Н. Москвитина
— Ну я все-таки считаю, что над женщиной должен быть мужчина, а над мужчиной должен быть Бог. Но я сейчас проживаю этап, период, когда у меня нет мужа, я стала главной для детей. Нет, ну отец присутствует в жизни детей, но тем не менее я как бы одна. То есть в отношениях в этой парадигме я и Бог, и я вот тут, в этом земном пути как одиночка двигаюсь, и надо мной есть только Бог, и Он мой начальник. И Он, я Его очень люблю, прямо вот я не могу это скрыть. И другой параллели как общение с Отцом у меня нет. И у меня были очень хорошие отношения с отцом, то есть это такой классический пример доброго, образованного, какого-то вот ну прямо идеального отца, которого я потеряла там как раз в один из периодов духовного роста. И я думаю, что Господь дал такой костыль, то есть Он открылся больше в тот момент, когда забрал отца. Ну как бы я, мне очень комфортно в этих отношениях, я не представляю, как можно по-другому, мне прямо очень гармонично, я всегда знаю, что папа со мной.
К. Мацан
— А вот если то, о чем мы говорим, переносить на отношения детей с Богом. Я имею в виду что, я вот по себе сужу, есть какое-то свое переживание общения с Небесным Отцом, и оно внутреннее, радостное, оно внутренне очень много значащее для тебя, и ты хочешь, конечно, чтобы дети испытали что-то похожее. По-своему, но что-то похожее. И при этом я сталкиваюсь с полной невозможностью это передать, этому невозможно научить. Это только может ребенок, взрослея, сам пережить. И тут же думаешь: а вдруг, вдруг не переживет? А вдруг я делаю что-то не так? А вот что здесь как родитель ты думаешь? Просто довериться, отдаться на волю Божию? Что может сделать мама или папа в этой ситуации, как тебе кажется?
Н. Москвитина
— Я что-то. похоже, хуже тебя, потому что не думаю об этом.
К. Мацан
— Ну почему же хуже, может, наоборот.
Н. Москвитина
— Ну я просто понимаю, что это не зона моей ответственности.
К. Мацан
— Хороший ответ.
Н. Москвитина
— Я могу свою жизнь проживать максимально откровенно и искренне перед детьми, и они уже свой выбор делают.
К. Мацан
— А дети в алтаре, мальчики, я знаю.
Н. Москвитина
— Ну да, да.
К. Мацан
— Интересуются.
Н. Москвитина
— И я не могу же их... ну то есть я даже не предлагала это, вот начнем с этого, да. И оно вот идет само, и ну наверное, будут какие-то периоды охлаждения. Ну, в общем, это все так и должно быть. Я должна это заложить сейчас, и я просто как-то без насилия это закладываю. Мне кажется, это нормально. Ну то есть они станут взрослыми, именно вот от вот этих вот испытаний — терять Бога, находить Бога, — именно так они и станут зрелыми. Даже не то чтобы взрослыми, можно быть и в пятьдесят ребенком, да, можно там в четырнадцать осознать.
К. Мацан
— Слушай, ну вот очень интересная фраза, важная мысль: это не зона моей ответственности, ты сказала. Я думаю, что для кого-то из наших слушателей это может прозвучать как формула пофигизма. Я не имею в виду, что ты это закладывала, но очень часто, когда человек говорит: а, это не моя ответственность — это такое «с меня взятки гладки». И понятно, что ты не про это говоришь, но в чем, как тебе кажется, разница между таким вот пофигизмом и между тем, когда это какое-то здоровое, не знаю, осознание своей ограниченности и доверия Богу? Что такое доверие Богу вот в этом смысле? Как бы ты это объяснила, допустим, человеку, который, не знаю, сомневается?
Н. Москвитина
— В смирении, мне кажется. Ну ты понимаешь, что ты... ну это не моя зона ответственности именно в том плане, что я не могу сделать больше, чем я делаю. И смысл того, что я приведу детей, людей, там подопечные те же дети? Я могу применить все свои методики там миссионерских курсов, но только я сломаю человека, и будет грош цена этому, я отверну от Бога. Это будет работать какое-то время, а потом что? То есть человек должен падать, набивать свои шишки, это проходить через боль. В человеке очень много боли, и он должен вырасти через это, через вот эти вот сломы, как, знаешь, кость срастается, там все равно это место болит. У каждого на протяжении жизни есть какие-то вот такие точки — смерти, какие-то, не знаю, падения там собственные, я не знаю, ощущение собственной некомпетентности, где ты понимаешь, что ты один. А если ты один, то на кого ты можешь опереться? И вот тогда только ты осознаешь, что вообще-то есть Бог. И вот в этом момент Он оказывается прямо очень рядом. Грош цена из того, что я это все объясню. Я же не дам им пощупать, я там вложу в голову, но я могу отвернуть человека. Поэтому вот за это я ответственна — за то, что я отвернула его от Бога. Поэтому я говорю в отношении свои детей все Богу, а не детям. Ну это же такая известная формула, да, но мы ее вроде бы как понимаем головой, а когда дети стали взрослеть, я это просто прочувствовала изнутри и сделала уже по интуиции.
К. Мацан
— У митрополита Антония Сурожского есть такая мысль, он вспоминает евангельский пример слепца Вартимея, слепца, который сидел у дороги и, когда Христос проходил мимо, вот он воззвал к Нему, и Христос его исцелил. И владыка Антоний этот пример приводит как опыт человека, который находился в крайнем отчаянии, в последнем отчаянии, когда нет никакой надежды на себя и ни на кого, когда вот полная, как бы мы сказали, безнадега, вот тогда изнутри этого отчаяния можно подлинно обратиться к Богу, вот тогда возникает надежда. То есть человек претворяет это последнее отчаяние на самом деле в настоящую надежду. Вот я сейчас говорю — ты киваешь. Ты понимаешь, о чем говорит владыка Антоний на практике, ты это проходила?
Н. Москвитина
— Постоянно я прохожу. Я вот постоянно на этом днище, знаешь, сижу и кричу, потому что ну больше уже, ниже уже никуда не опуститься. Но у меня другая аналогия: мне кажется, что это как в открытом космосе, где ты один, скафандр, и вот эта пуповина кислорода — это пуповина с Богом. Ну и вообще моя тема, понимаешь, это новорожденные, и тема пуповины мне очень близка. Я вот реально как-то метафизически проживаю и ощущаю эту пуповину с Богом, она никуда не девается. И тема моя сложная тем, что это тема смерти, и очень много смертей как абортов, и смертей детей, которые были рождены, и абстрагироваться от этого сложно. Я говорю про днище, потому что понимаю, что ну у тебя очень ограничены ресурсы, ты вообще ничего не можешь сделать. Ну, по большому счету, ты можешь только молиться и все. И ты видишь, как перед тобой происходят всевозможные чудеса, и все за тебя делает Бог. Вот эта вот пуповина, она никогда никуда не денется. И мы рождаемся в одиночку — вот мы лежим, голые, мы можем погибнуть там через несколько часов, если мама нас не покормит, да, это абсолютное одиночество, пустота вокруг, и только присутствие родителей спасает тебя. И мы заканчиваем жизнь часто тоже немощные телом, наши дети уже ухаживают за нами, мы превращаемся в таких пожилых младенцев, и это же, представляешь, очень страшно: ты понимаешь, что ты сейчас опять будешь проходить через вот эти вот неведомые вещи. Мы не знаем вообще, что там будет, что было вначале и что будет в конце, и связь у тебя есть только одна — с Богом. Поэтому ты кричишь и просишь, чтобы не быть оставленным.
К. Мацан
— Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь» сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Есть такая фраза, которую часто мы, люди верующие, используем: «Слава Богу за все!» И, как мне кажется, мы нередко ее используем просто как фигуру речи, а еще чаще как такую благочестивую отговорку, стиснув зубы: «Как дела? — Да слава Богу за все!» Но мне кажется, что в тех ситуациях, в которых ты по жизни бываешь, и то, что ты описываешь даже в рамках нашего разговора, как-то заставляет к этой мысли, к самому этому состоянию души — «слава Богу за все» — по-другому относиться. Вот что такое сказать «слава Богу за все» в ситуации действительного кризиса? Может быть, ты видишь людей, которые так рассуждают, которые так, которые имеют на это силы?
Н. Москвитина
— Это очень сложный вопрос на самом деле. И я не знаю на самом деле на него ответа, потому что очень часто за этой фразой скрывается лицемерие.
К. Мацан
— Да.
Н. Москвитина
— И я вообще перестала употреблять так часто. Ну то есть это какой-то период, когда ты в это веришь и ты искренен в этой фразе. А в какой-то момент, когда ты видишь, что многие вещи совершенно не по воле Божией, а по воле человека происходят, то как бы, наверное, неправильно и говорить: «слава Богу за все». В общем, все как-то очень непросто в этой жизни. И не могу сказать человеку, у которого только что дочка вышла из окна: «слава Богу за все», понимаешь?
К. Мацан
— Ну конечно же, я не об этом говорю. Я скорее говорю о том... Вообще это было странно кому-то эту фразу говорить, в чужом страдании, это понятно.
Н. Москвитина
— Да.
К. Мацан
— Скорее мы говори о себе, когда случатся какая-то беда, ну которую человек субъективно переживает как беда. Нет смысла меряться, у кого тяжелее беда, но в этой ситуации очень трудно сказать: слава Богу за все. А с другой стороны, ты видишь, ну не ты, а мы видим примеры (но хотя ты, наверное, как раз таки их видишь, у меня-то они умозрительные), когда человек действительно в тяжелой ситуации действительно подлинно смиряется, и от него исходит такой свет и тепло, и ты думаешь: как это возможно? Вот бывали такие опыты у тебя?
Н. Москвитина
— Вот как раз сегодня, как раз вот этот вот кошмарный случай, который я сейчас описала — это самоубийство девочки, которая вышла в окно. Но перед этим был ряд таких событий... и там все очень ну как бы не так, как видится с первого взгляда, и ты понимаешь, что там могут и отпевание разрешить. И ты общаешься с мамой этого ребенка, и это все очень тяжелое испытание и для меня тоже. И меня очень сильно поражает и приподнимает этого человека на, не знаю там, на много ступеней выше меня, когда в конце такого очень тяжелого диалога, когда мама ребенка сидит перед моргом, она мне пишет: «Христос воскресе!»
К. Мацан
— Потрясающе.
Н. Москвитина
— Да, понимаешь, а там, там вот реально самоубийство, да, и это ребенок. Но ты вот в этот момент проживаешь физически понимание, что Бог милостив. Потому что мать этого ребенка, мать единственного ребенка, да, она в это верит. И как ты можешь в это не верить, если она верит?
К. Мацан
— Что самое трудное для тебя в вере, в пути в вере?
Н. Москвитина
— Потеря Бога.
К. Мацан
— А бывало это?
Н. Москвитина
— Постоянно, конечно.
К. Мацан
— Ну вот я в принципе ожидал ответ: постоянно. Но это же, наверное, не потеря радикальная...
Н. Москвитина
— Ну нет.
К. Мацан
— Ты же не становишься неверующей.
Н. Москвитина
— Ну такое, наверное, уже невозможно. Хотя все возможно, да.
К. Мацан
— Ну, кстати, тоже интересная тема: вот потеря Бога, которая вот чувство богооставленности, которое посещает и верующих. Это, кстати, тоже такой стереотип о верующих людях как о тех, кто как будто бы вот пришел, осознал...
Н. Москвитина
— Как будто бы у них иммунитет.
К. Мацан
— И дальше вот такая ровная, приятная дорога ко спасению. А с другой стороны, кажется, вот эта богооставленность — что-то такое ужасно кризисно-критичное, крест на всей биографии: вот он, значит, пережил состояние сомнения — как же так? Вы, верующие, переживаете состояние сомнения?
Н. Москвитина
— Нет, ну сомнения ладно. А вот я, например, с глубоким трепетом, и даже не знаю, как описать свое чувство, смотрю на людей, которые действительно пошли на какой-то радикальный шаг — например, ушли из монастыря. И как это, ну как бы сложно это все разложить по каким-то полочкам, понять, как люди после этого живут, и что они пережили, и как-то их обвинять, наверное, неправильно.
К. Мацан
— Но твоя потеря Бога, богооставленность, которая ежедневная, ты сказала — это про что?
Н. Москвитина
— Это про потерю радости.
К. Мацан
— А вот как?
Н. Москвитина
— Ну Бог — это все-таки ощущение такой благодати, полноты, без сомнений, понимание собственной какой-то неуязвимости, потому что ты не один. Но по факту все бывает совсем наоборот. То есть ты, наоборот, как тростинка, понимаешь, что куча разных испытаний и духовных, и физических, и нравственных перед тобой каждый день, и ты не в лучшем виде перед самой собой предстаешь. И ты судорожно, как это в темной комнате, начинаешь искать, где Бог. Потому что иногда ответы даются очень просто, ты понимаешь, что вот Он, рядом, и проблема не проблема, но в основном-то все наоборот. Куча разных вот эти вот испытаний, в которых ты не знаешь, как тебя судят — вот в чем проблема. Ты думаешь, что тебя по этим критериям смотрят, а потом полдня прошло, и я думаю: а ведь на самом деле это было вообще про другое, я на это не обратила внимания.
К. Мацан
— А вот можешь на примере пояснить, по какими критериям нас судят, как тебе кажется?
Н. Москвитина
— Ну ты закладываешь какие-то базовые вещи, там вот это вот все: не лги там, не лицемерь там, не завидуй...
К. Мацан
— Но это немаловажные, хоть и базовые вещи.
Н. Москвитина
— Да, да, но понимаешь, а есть еще какие-то вещи, которые ты думаешь, что ты этим не грешишь. Вот, например, вот прямо абсолютный пример, хотя он такой, часть исповеди буквально: я всегда думала, что я не завидую. Вот ну я думаю: вообще зависть — не про меня. Но когда ты начинаешь разбирать ход собственных вот эти вот душевных ну не терзаний, а движений души, то вдруг думаешь: а что это было, если не зависть? Вот это вот такое там, на 0,3 секунды, что это промелькнуло? А когда на исповеди священник говорит: да ты вроде не завидуешь, я говорю: да вроде да, и не завидую. А вот откуда это все берется? И вот за это и осудят. То есть ты вроде бы все сделал правильно, и ты еще думаешь: да и я вообще, грехов-то особо нет. А они есть. Ты чем дольше живешь, ты понимаешь, что а еще, оказывается, вот такой у меня пласт есть, до которого вообще раньше не добирался. Вот как с этой свечкой ходишь, да, и все больше и больше открывается. И потом фонарь включается — там вообще все паутина, грязь и свалка. Это именно что надо хорошо присмотреться к собственным грехам, особенно когда этот список у тебя уже утвержден, да, годами.
К. Мацан
— И заламинирован.
Н. Москвитина
— Ага, ага. И пора все, открывать эту толстую книгу, которая есть у всех дома, это список всех грехов, там такой, знаешь, томик, где там все до мельчайших подробностей, и заново смотреть на себя, брать этот фонарь и высвечивать.
К. Мацан
— Но вот то что ты сказала, потеря радости, а как она возвращается? Вот логично предположить, что потерял радость — ищи? Или это вернется само, когда Бог захочет? Или надо как-то себя, ну если угодно, настроить, чтобы из этого состояния богооставленности выйти? Вот я тут понимаю, что нет единых критериев и какой-то волшебной таблетки, но о чем говорит твой опыт?
Н. Москвитина
— Через усердие. Через прямо взять себя и тащить в ту сторону, от которой ты отходишь. Ну как машина, вот она когда едет, даже по ровной дороге, она все время какой-то крен дает — чуть-чуть ты, на сантиметр, влево руль, вправо руль. А где-то тебя — раз, вообще как занесло, да. А ты вроде бы едешь, и вроде это та самая полоса, ну то есть духовная жизнь идет, ты знаешь, что это МКАД, 110 километров, и все, я доеду. А на самом деле ты так по чуть-чуть, по чуть-чуть склоняешься. И только в собственной воле, прямо усилием, понуждением, возвращать себя на исходные позиции, зная свои особенности. И тогда Бог сразу рядом становится.
К. Мацан
— А исходные позиции — это что?
Н. Москвитина
— Наверное, это понимание каких-то своих основных грехов, и вот подрихтовать себя. Ты привыкаешь к себе, ты даешь себе слабину где-то, ты любишь себя короче, всю жизнь ты все равно себя любишь. Как бы ты там что на радио «Вера» не рассказывал, как бы ты там ни пытался там вписать еще три греха на исповеди, но, по большому счету, ты все время себе даешь поблажки. Когда ты расслабляешься, это все куда-то исчезает, и ты думаешь, что ты почти святой человек. А надо очень трезво на себя смотреть. Ну, может быть, даже не щадя себя. Поэтому, знаешь, я когда все эти истории про психологов, сейчас такие новомодные, что вот там надо себя любить, постольку поскольку вообще не очень это все люблю, вот это вот вечное ковыряние в детстве, что там что-то, какие-то травмы. И я вот прямо реально в это не верю, потому что есть все-таки какие-то установки у каждого, какая-то конституция души. То есть вот склонность к греху, например, да, в общем, ты вот ты уже уязвим, и ты уже несовершенен рождаешься. И встречается кто-то в твоей жизни, кто ну как-то там вмешивается, что-то там, где-то тебя повреждает, да, и нельзя на это смотреть как на безусловное зло. То есть мы в принципе несовершенны. Мы что, святые что ли? Нет. И Бог дает возможность и через этих людей тоже как-то нас подрихтовать. Вот Александр Пушкин, например, его мама не очень любила, вот за какие-то странные вещи, типа он грыз ногти и все время терял свой носовой платок, да. А другого своего сына, Льва, она любила. Но Господь Бог дал Арину Родионовну, да. И мы вот знаем вообще абсолютного гения, там «наше все». Но что, он работал с психологами? Нет, он прошел через вот эту свою там агонию, вода и медные трубы, какая-то там мама грубоватая, добрая бабушка. Если бы ему дали пяток психологов, то мы бы не получили гения. Это все закладывается, нет ни одного касания человеческой души с другой душой, в результате которого ну как будто бы что-то случайно и пошло не так.
К. Мацан
— Ну все-таки не будем на волнах радио «Вера» совсем обесценивать психологов. Они у нас часто бывают в гостях и людям помогает, если люди в этом себя находят и находят в этом пользу, и помощь, то дай-то Бог. Но мне важно то, что ты говоришь, кажется, потому что мы же нередко, скажем так, особенно опять же я себе воображаю человека, который смотрит на Церковь со стороны и понимаю, что для такого наблюдателя очень часто церковь — это еще один вариант психологической помощи: кто-то там неверующий — он идет к психологу, кто-то для себя решает идти к священнику, в церковь. Но в принципе все это одно и то же, некоторые одни и те же формы какого-то достижения комфорта внутреннего состояния. Хотя вот те же самые психологи говорят о двух разных подходах в психологии в этом смысле и в храме на исповеди. В одном случае ты как-то примиряешься с собой и как-то немножко успокаиваешься, наверное, в разговоре с психологом просто себя лучше понимать начинаешь, а покаяние требует другого, ну в каком-то смысле противоположного — изменения себя, исправления себя. И одно другому не противоречит, но, может быть, в принципе друг друга и дополняет. А вот из того, о чем мы говорим с тобой сегодня, из того, о чем ты так проникновенно рассказываешь, несколько раз ты слово «смирение» произнесла. Хотя то, что ты рассказала до этого про свое детство — про поход к директору магазина, про работу в детском садике, про то как вообще возникал фонд «Женщины за жизнь», — скорее мне кажется, что твоя жизнь в большей степени описывается словом «дерзновение». Вот не смирение, а дерзновение. Хотя, как известно, тоже это не противоположность, это не оппозиция. Как для тебя связаны смирение и дерзновение?
Н. Москвитина
— Ну к себе смирение, за других дерзновение. Ну и мне очень сложно усидеть на месте, когда ты видишь, что другому больно. Ну или мне вообще не дает покоя эта тема, что в жизни очень много несправедливости, но если ты можешь хоть как-то поучаствовать в судьбе другого человека, то нужно сделать просто максимально все — это и есть Евангелие в действии. Сделать все и при этом самому быть смиренным, потому что, помогая другим, ты все время слышишь негатив в свою сторону — почему-то это так работает. Ну это так и должно работать, да, чтобы не подниматься над землей. И ты постоянно отхватываешь какие-то претензии, несправедливость, оскорбительные слова, подозрения тебя в чем-то. Практически восемьдесят процентов работы — это вот работа с возражениями. Ну и тут ничего, как бы ты же не будешь там оправдываться или выходить из этой ситуации, тут вот именно нужно смиряться и терпеть. В большей степени смиряться. Потому что терпение — это как будто бы, ну терпение, оно имеет какие-то пределы. Вот как будто бы есть мешки с терпением, потом они — раз, и закончились. Мы как бы все-таки ограничены психоэмоциональным фоном и так далее, физической усталостью. А смирение — это вот мир. То есть ты не терпишь, и у тебя пробки перегорят, а ты просто понимаешь: ну человек такой, он по-другому не может. И что скорее всего, пройдет какое-то время, и ты с ним пересечешься уже на другом витке. И, кстати, у меня было несколько случаев в фонде, и вот такого порядка: проходили через предательство, и в социальной сфере это самое тяжелое. И люди обвиняли очень, представляешь, в каких-то вещах, к которым ты не имеешь вообще никакого отношения, и обвиняли очень жестоко, ну как-то... я даже не знаю, как тебе это описать, ну как-то не по-человечески, так вообще, кажется, хочется сказать: как ты вообще мог там подумать или могла подумать? Хочется защититься. Но каждый раз я ну вообще вот молчала. Ну наверное, что-то говорила, но я не оправдывалась. Потому что мне казалось, что ну это как бы уже перебор, too much какой-то, ну зачем еще, зачем влазить в это, если этого нет? И потом, спустя годы, каждый из этих людей возвращался ко мне и просил прощения. Причем так интересно, что люди прошли через подобное в своей жизни — вот это меня прямо поражало. То есть там каждая история типичная. То есть возвращается человек всегда через сообщение, пишет большую смс-ку о том, что ну там прости, пожалуйста, представляешь, в моей жизни произошло, я оказался на твоем месте. И я там понял или поняла, как был не прав. И я думаю: вот это вообще круто. То есть Господь закладывает и то, что если ты сейчас смиряешься и смотришь на это как на промысел такой, который должен тебя чему-то научить, то потом учатся двое — и ты, и тот человек.
К. Мацан
— Потрясающие слова. Спасибо тебе. И, наверное, лучших слов для завершения нашей беседы не найти. Спасибо за этот разговор и за его искренность. Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь», сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». У микрофона был Константин Мацан. До новых встреча на волнах радио «Вера».
Все выпуски программы Светлый вечер
Пасхальные традиции Румынии
Православие в Румынии — явление самобытное. Дело в том, что Румыния единственная православная страна, христианизация которой происходила не сверху, а снизу. Имеется ввиду следующее — в Румынии не было такого, что Православие сначала приняло руководство страны, а затем это решение распространилось на остальное население. Изначально христианство проникло на территорию Румынии через простое население, а затем уже было принято на государственном уровне.
Причиной самобытности румынского Православия является также и то, что в культурном плане Румыния находится как бы на границе западной и восточной цивилизаций. Почти все население Румынии исповедует Православие, но при этом многие моменты церковной жизни в стране почти полностью совпадают с западными церковными традициями.
Впрочем, самобытность румынского Православия часто выражается в местных обычаях, аналогов которых вовсе нет — ни на востоке, ни на западе. В качестве яркого примера можно привести традиции празднования в Румынии главного православного праздника — Пасхи.
Пасха в Румынии удивит вас обилием обычаев, которые и сегодня соблюдают большинство жителей этой страны. Первая особенность празднования Пасхи в Румынии состоит в том, что начиная с Великого четверга (четверга перед Пасхальным воскресением) жизнь в румынских городах как будто замирает. Многие учреждения приостанавливают свою деятельность, чтобы дать людям спокойно подготовиться к Пасхе.
А готовиться приходится усердно. Традиционно румыны стараются к Пасхе запастись большим количеством продуктов и приготовить побольше пасхальных угощений. Не только для того, чтобы порадовать себя вкусной едой в праздничные пасхальные дни, но и для того, чтобы часть продуктов раздать нищим. Румыния — страна небогатая. Тем не менее, большинство ее православных жителей считают, что Пасха — праздник всеобщий, а потому нужно помочь неимущим, чтобы они тоже смогли почувствовать пасхальную радость.
В Румынии так же, как и в России, принято на Пасху печь куличи. Правда, называются они в Румынии — «пасхами». У нас пасха — творожное блюдо, в Румынии же название пасха закрепилось за куличом, видимо, из-за того, что на сдобный хлеб там принято выкладывать сладкий творог. То есть румынская пасха — это кулич плюс творожная пасха.
Выглядит румынская пасха так. Пышный сдобный хлеб украшается сверху косичкой из теста. Обычно косичку выкладывают в форме креста. Внутрь получившегося креста помещается творог. Обычно его предварительно смешивают с сахаром или изюмом. Сверху пасху румыны традиционно посыпают корицей или маком. А чтобы пасха вышла яркой в дополнение ко всему добавляется еще и протертая тыква.
Приготовленная пасха относится в храм, где освящается или накануне Пасхе, или в саму пасхальную ночь. Вместе с пасхой освящаются и иные праздничные блюда. Например, пасхальная баба, блюдо из макаронного теста и меда. А еще в Румынии на Пасху принято освящать в храме деньги. С упомянутой уже целью — помочь нищим. Освященные деньги вместе с частью освященных продуктов принято раздавать неимущим. Так пасхальная радость, с точки зрения румын, распространяется на всех жителей страны.
Все выпуски программы Вселенная православия