У нас в гостях был художественный руководитель Академического Ансамбля песни и пляски Российской Армии имени А.В.Александрова, дирижёр, композитор, генерал-лейтенант Валерий Халилов.
Наш гость рассказал о своем творческом пути, о приходе к вере, и конечно, мы говорили о военной музыке и ее особенностях.
______________________________________
К.Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья! В студии Константин Мацан. И с радостью приветствую нашего сегодняшнего гостя. Нужно как-то мне, наверное, сейчас так встать, приосаниться. Это было на военных сборах в свое время, в институте, потому что у нас в гостях генерал-лейтенан
В.Халилов
— Добрый вечер!
Наше досье:
Валерий Халилов родился в 1952 году в городе Термез. В 1975 году закончил военно-дирижерск
К.Мацан
— В недавнем прошлом Вы еще главный военный дирижер России. В самом недавнем прошлом – начальник военно-оркестров
В.Халилов
— Добрый вечер!
К.Мацан
— Мы будем говорить сегодня о музыке и о военных оркестрах, и об оркестрах, наверное, вообще. Я бы начал вот с чего: для многих из нас военный оркестр – это очень такая специфическая, узкопотребляемая форма музыки, то есть это, в первую очередь, марши на парадах. Есть такое ощущение у нас, у обывателей, которые близко с темой не знакомы, что военные оркестры нужны для маршей на парадах и все. Я подозреваю, что это вовсе не так. Могли бы Вы рассказать для начала нам всем, чем живет военный оркестр, помимо того, что мы видим, помимо маршей, допустим, на параде в День Победы – парадом, Вы, как военный дирижер, дирижировали четырнадцать раз, Вы сказали.
В.Халилов
— Да, четырнадцать раз я руководил сводным военным оркестром тысячетрубным на параде. В этом году это был – как сейчас боятся говорить слово последний, хотя последний правильно – крайний раз. Но дело, не в – Вы сказали узкопотребляемая музыка – я бы не сказал не узкое. Такое слово, наверное, неправильное, а может быть, нечасто слышимая для гражданских лиц эта музыка. А что касается войск – это потрясающе часто исполняемая военная музыка. Вы сказали о парадах – дело в том, что основная задача военных оркестров – это обеспечение жизнедеятельност
К.Мацан
— То есть жизнь армии дышит музыкой на самом деле.
В.Халилов
— Абсолютно правильно. В армии музыка, там, где есть военный оркестр, это составляющая часть жизнедеятельност
К.Мацан
— Но кому-то тоже может показаться это удивительным или даже странным. Казалось бы, армия, война, сфера предельно жесткая, боевая, даже кто-то скажет такая агрессивная в чем-то – и музыка – сфера искусства, сфера звука, сфера прекрасного. Я понимаю, что для Вас в этом нет противоречия, но объясните нам, простым людям, как эти две, казалось бы, разные сферы, сочетаются.
В.Халилов
— Кто побеждает на войне?
К.Мацан
— Сильный духом.
В.Халилов
— Правильно. Для чего нужна музыка? Для того, чтобы как раз создавать этот дух, поддерживать этот дух, это дыхание. Кроме того, ведь через музыку мы не только эстетически воспитываем. Через музыку мы еще даем понять человеку о том, что он живет в потрясающе красивой стране, с ее широкими просторами, с ее могущими Вооруженными Силами, то есть военно-патриотич
К.Мацан
— Я, возможно, сейчас задам наивный вопрос, но мне он кажется важным и, возможно, не только мне в голову приходит. А как это происходит на практике? Когда мы говорим о том, что музыка военная, музыка военного оркестра поднимает дух, рисуется картина того, что вот идет война, вот окопы, люди со штыками в грязи, должны идти вперед – а рядом стоит оркестр, простите за банальность, и играет марш, и вот, поднимает дух. Наверное, это все-таки не так плоско?
В.Халилов
— Не совсем так примитивно. Это мы можем посмотреть «Мы из Кронштадта», например, эпизод, когда музыканты в окопе сидят, или есть эпизоды «Тихий Дон», где музыкантов просто расстреливают – они по одному падают. Но это другие эпизоды. «Адмирал Нахимов» вот недавно показывали фильм. «Колчак» фильм был, где оркестр тоже гибнет, идет. Понимаете, в чем дело? Надо сейчас готовиться к войне, всегда. Армия для чего? У нас армия – это обороноспособнос
К.Мацан
— Сегодня не так часто звучащие, на самом деле, и важные для того, чтобы поговорить.
В.Халилов
— Музыка играет очень важнейшую роль в становлении такого гражданина. Через музыку к освоению всего того. Поэтому победит, конечно, сильнейший духом, в первую очередь.
К.Мацан
— Вы в своем интервью для журнала «Фома» произнесли такую фразу. Я Вас цитирую сейчас: «Мне больно слышать, когда говорят, что исполнение маршей – это шаг к милитаризации всей страны». Мне кажется, это во многом рифмуется с тем, о чем мы сейчас начали говорить. И вправду, для кого-то военный оркестр, военная музыка и марши возможно, в-первую очередь, ассоциируются с таким казенным патриотизмом, с чем-то не настоящим, таким плакатно-парадны
В.Халилов
— Скептикам я хочу ответить: просто послушайте музыку, а музыка сама о себе скажет. Потому что есть действительно музыка – я не буду сейчас говорить о тех странах, где такая музыка была, предположим, или она есть, но, когда слушаешь иной марш – да, у тебя возникает ощущение шествия какого-то железного, моторного чудовища на тебя. Как будто на тебя наползает какой-то такой, нечто неведомой, которое тебя раздавит. Есть такие марши на самом деле. Они очень холодные, отрезвляющие – в том плане, что никакой лирики, никакой душевной потребности они не несут в себе, восприятия. Давайте, сделаем так, чтобы не быть голословным, я – Вы уже сказали, что я член Союза композиторов – я пишу, в основном, кстати, марши. У меня есть целый диск маршей. Я хотел бы, чтобы Вы послушали марш генерала Милорадовича. Почему он называется «генерал Милорадович» - потому что у меня был мой старший товарищ, который мне в жизни много помогал, и он написал книгу о генерале Милорадовиче – тот самый генерал любимый ученик, кстати, Кутузова, который был в арьергарде наших войск, но очень многое сделал для спасения самих войск во время Отечественной войны 1812 года, и в те приснопамятные дни, на площади Декабристов – сейчас так называется – на Сенатской площади, он был генерал-губернат
К.Мацан
— Давайте послушаем, пускай за нас говорит музыка.
К.Мацан
— «Светлый вечер» продолжается. Генерал-лейтенан
В.Халилов
— Во-первых, я хочу сказать, что, исходя из моей биографии – а я с одиннадцати лет, если можно так сказать, в Армии, потому что в одиннадцать лет надел суворовскую форму, суворовца музыкального. Я поступил в московскую музыкальную школу в 1963 году – сейчас скажет: «Ах, какой он…». Да, уже умудренный человек, и первый раз на парад пошел в 1967 году – это был парад 50-летия советской власти, причем состоящий из двух частей. Первая – историческая часть, вторая – современная часть.
К.Мацан
— Вы были в колонне суворовцев?
В.Халилов
— Конечно. Я был барабанщиком. Таким же барабанщиком, как сейчас наши. Московское музыкальное училище, это следующее поколение тех суворовцев, которое я заканчивал, также ходил на парад правофланговым, то есть самый маленький. У нас, в отличие от других подразделений, на параде шествующих, сначала идут маленькие, а потом более высокие. Вот я был самым маленьким, как бы открывал парад. Это был мой первый парад – в 1967 году. Сколько парадов, я, честно говоря, не могу сейчас подсчитать, надо, наверное, но вот из тех четырнадцати парадов последних я был уже в качестве главного дирижера, был начальником вот этого нашего огромного тысячетрубного оркестра на параде. Из четырнадцати раз я был участником трех юбилейных военных парадов. Они были все разные, все были очень… Мне каждый парад, вот казалось бы: да ну, все похожие – по структуре, по ритуалу, они, конечно, похожи, потому что все это прописано в Уставе, но честно хочу сказать, что каждый парад – это как, наверное, артисты со мной согласятся театральные. Вроде бы один и тот же спектакль, но, когда приходишь – ты этот спектакль играешь, как будто первый раз или как последний раз, все равно, не важно. Потому что новые люди на параде, есть какие-то конфигурации разные, количество участников, много разного: техники количество, воздушных судов, ощущения разные, потому что это другой год уже, и каждый несет парад на себе отпечаток какой-то новизны – это очень интересно. Что касается моего состояния, скажем внутреннего состояния, то в связи с тем, что мы готовимся достаточно долго и все-таки уже есть приобретенный опыт, безусловно, то я чувствую уверенно, конечно уверенно. Но когда парад проходит, когда он уже прошел, ты потом не то, что вспоминаешь, пропуская через себя все эти чувства, которые были, то напряжение, когда отпускает, ты потом понимаешь все-таки, какое огромное значение играет этот оркестр на параде. Собственно, он и задает весь тон параду и настроение, и ритм, и пульс - как хотите это называйте, и красоту парада, потому что это красиво – и форма одежды, и музыка, и инструменты - вот это антураж, бунчаки, лиры, тамбурштоки, и прочее – это такая красота. Плюс еще музыка. Все это с блеском. Ты отдаешь себе отчет, насколько все это серьезно, насколько все это важно, и масштабно, и державно, и ответственно, конечно. Потом уже понимаешь. Но все преходяще.
К.Мацан
— Сегодня каждый День Победы звучат и снова, и снова великие, гениальные песни о войне. Песни, само собой, написанные давно, и когда их слышишь в оригинальном исполнении в тех фильмах, где они звучали, теми артистами, которые пели их в самом начале, то, конечно, сердце не может не сжиматься. Есть параллельный процесс, когда эти же песни в современных аранжировках поют в парках во время праздников молодые люди, и у меня лично ощущение совсем другое. Я вот этого, честно говоря, мне это трудно принять, вот такое, не всегда осовременивание, не всегда с высоким вкусом. Как Вы относитесь к этой тенденции такого осовременивания тех старых военных песен в исполнении в таком, явно попсовом варианте сегодня?
В.Халилов
— Мне кажется, здесь от этого не уйдешь. Вы правильно сказали, это просто плохой вкус. Ведь можно осовременить и по-современному, и на уровне гениальности или талантливости, потому что есть много примеров, когда действительно осовременено, но гениально. Я не сторонник, скажем, переписывания истории в таком плане, вот, например, опять же, это мое личное мнение: у меня врезалось в память Петр Глебов играл в Шолохове Мелихова – вот лучшее для меня. Может быть, есть лучше, но для меня уже, для того поколения, вот это – первоисточник. Первоисточник остается незыблемым примером вершины воспроизведения этого Шолоховского великого романа «Тихий Дон». Или, например, фильм «Чапаев. Давайте, как бы ни снимали фильм «Чапаев», но того Чапаева уже, Бабочкина, не будет никогда. А у меня это вершина. «Броненосец Потемкин» можно сейчас переделать по-другому – даже если переделаете, я не думаю, что это будет лучше, потому что более… «Александр Невский» с музыкой Сергея Прокофьева, которому в этом году 125 лет исполнилось, Сергей Эйзенштейн – это же гениальные два человека встретились. Ну, и так далее и тому подобное. Ведь Вы говорите о тех вещах, которые сейчас у нас в нашей повседневной жизни встречаются довольно часто, не только в музыке. Смотрите – и в театре голышом выскакивают. И не только в малых театрах, но и, извините меня, да… И в балете это случается. Повсеместно. На Западе. Может быть, мы пример оттуда берем, потому что у нас есть какие-то передачи, которые не просто схожие, а просто слепок с тех передач, которые там идут на Западе.
К.Мацан
— А что нужно делать, чтобы этого не происходило?
В.Халилов
— В первую очередь, наверное, я своей работой должен это делать, Вы своей работой должны это делать, чтобы люди к жизни относились не то, чтобы более серьезно или более углубленно рассматривали каждое явление в жизни: птичка поет, а в этом пении птицы можно услышать драматические ноты. Как говорят: стакан наполовину пуст. Я говорю: наполовину полон. Можно и так, можно и так. Это зависит от воспитания. Нам с Вами надо воспитывать, тогда человек будет стремиться к лучшему и к более прекрасному, вот и все.
К.Мацан
— Но это реально, по-Вашему, воспитать вкус в обществе?
В.Халилов
— Конечно, реально. А зачем мы тогда нужны, а зачем мы тогда все это делаем? Зачем я об этом все говорю? Я считаю, что мы, военные музыканты, своим искусством очень много делаем для того, чтобы и воодушевлять, и одухотворять. Бывая последние годы, особенно два-три года, на окраине нашей Родины, а это Южно-Сахалинск – семь лет подряд мы выезжаем на фестиваль, Международный военно-музыкальн
К.Мацан
— Вот мы в самом начале заговорили о том, что на самом деле мы немного знаем вообще об этой культуре военно-музыкальн
В.Халилов
— Есть, великолепный.
К.Мацан
— Чего мы еще не знаем об этой сфере такого, что можно было бы узнать и поинтересоваться
В.Халилов
— Мне кажется, для того, чтобы узнать и поинтересоваться
К.Мацан
— Давайте обратимся снова к музыке. Что мы послушаем следующим номером?
В.Халилов
— Мы говорили о том, что военный оркестр может играть не только военные марши. Я бы хотел, чтобы Вы послушали в исполнении уже не оркестра, а под мой аккомпанемент романс «Не уходи» нашей солистки Натальи Манулик. Лирический романс.
К.Мацан
— Валерий Халилов, генерал-лейтенан
К.Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. В студии Константин Мацан, и в гостях у нас сегодня генерал-лейтенан
В.Халилов
— Это «Офицеры» фильм.
К.Мацан
— Но это новый фильм.
В.Халилов
— А, это новый фильм.
К.Мацан
— Это нет. Это не старый фильм «Офицеры», вот тот, знаменитый – тот бы я вспомнил, конечно. Это достаточно новый фильм, может быть, нулевых годов или девяностых, где младший из поколения офицеров, сын прошел Чечню, его папа, тоже офицер, военный, прошел Афганистан, а их дедушка, соответственно, прошел Великую Отечественную. Меня поразил эпизод, когда каждый из них говорил о любимой музыке, которая сопровождала их. И для дедушки это была песня «Землянка», для папы это были песни Окуджавы тех лет, для сына это был «Батяня-комбат» группы «Любэ». Вот что для Вам могло бы быть такой музыкой, может быть, самой ценной для Вас, любимой. Может быть не Вашей, а вот той, которая Вас по-человечески согревает и вдохновляет, как военного.
В.Халилов
— Я не могу назвать какое-то отдельно взятое произведение, потому что настолько это, во-первых, субъективно, рекламировать не хочу. Даже не в этом дело, просто у меня много примеров музыки, которая меня и воспитывала, при которой я рос, и сейчас этой музыкой и пользуюсь, можно так сказать. В основном, это даже классическая музыка, я бы не сказал, что это песенный жанр только. Чайковский, Рахманинов – я обычный человек, мне нравится мелодия русская красивая. Обожаю этих композиторов, потому что первое впечатление – их мелодия. Что касается песенного жанра, то конечно, шедевров очень много. Вот Вы говорите Окуджава – так Окуджава, там, наверное, фильм, все равно, из «Белорусского вокзала», про батальоны, наверное, у этого, второго.
К.Мацан
— Возможно, я не помню, что.
В.Халилов
— Наверное, скорее всего.
К.Мацан
— Речь шла о том, что в каждую эпоху есть песни и музыка, которая…
В.Халилов
— Свои кумиры.
К.Мацан
— Которая сопровождает человека, в том числе, на войне.
В.Халилов
— Вот Вы именно, Вы об этой музыке говорите. Что касается сегодняшней, кстати сказать, про Афганистан, мой брат родной, Александр Михайлович Халилов полковник, заслуженный артист Российской Федерации, написал очень известную всем афганцам, да и в общем, «Мы уходим» песня называется такая. Он служил в Афганистане, руководил ансамблем «Каскад», написал эту песню. Это тоже, кстати о том, что поколение. Это младший мой брат. Что касается сегодняшнего дня, то Ханок «Служить России», например, на стихи Ильи Рахмиэлевича Резника, наверное, вот эта песня, она наиболее олицетворяет какое-то настроение сегодняшней Армии нашей, красивой Армии, мощной, такой державной.
К.Мацан
— Вы заговорили о классической музыке, и я хотел бы привести еще один отрывок из Вашего интервью тоже того самого журнала «Фома», которое я цитирую сегодня. Фраза такая: «Если так называемая «легкая» музыка может служить ненавязчивым фоном, то классика – никогда. Слушать классику – работа души». Вот мы могли бы пояснить эту мысль?
В.Халилов
— Потому что классика за себя и говорит. Что такое классика? Классика – это то, что выстрадано поколениями людей, то есть то, что отшлифовано, и дает нам пример, образец того, как надо. Классика, в широком понятии – она везде, во всем: и в архитектуре есть классика, правильно? И в живописи классика, и в музыке классика, то есть те образцы, от которых все остальное отталкивается, подражая – может быть, даже так сказать. Так вот назвав композиторов-кла
К.Мацан
— Мы говорим, о том, что слушать классическую музыку – это работа, и кому-то это может показаться странным: «А зачем мне еще раз напрягаться? Я, вообще-то, хочу отдыхать».
В.Халилов
— Работа не в том смысле, чтобы напрягаться сильно, а работа… Вы же понимаете, читая классический роман – возьмите, сейчас почитайте роман. Это же не просто буквы, это слоги, это предложения, это фразы с предложениями, потом период будет, и так далее. Вы же не можете отвлеченно читать, потому что за каждым словом стоит объект, субъект – я не знаю, что. Потом предложение прочитали – это уже какая-то характеристика, а прочитав целый роман, вы уже знаете, что это целая жизнь прошла, то есть вы же осмысливаете это – это классика. Так вот, классическая музыка – это тот же роман, который надо сопережить и найти в этом романе то, что вам ближе, вот и все. Вот это то же самое, в любом.
К.Мацан
— Я в юности играл в духовом оркестре в музыкальной школе на саксофоне – очень это дело любил, и я помню, как на одном концерте женщина, которая вела концерт, она оговорилась, и духовую музыку назвала духовной.
В.Халилов
— А многие оговариваются, потому что корень-то один: дух. Духовность, дыхание.
К.Мацан
— А вот это не случайно, наверное.
В.Халилов
— У меня шутка есть такая. Я говорю людям религиозным: «А вы знаете, у меня есть товарищ, который написал кандидатскую диссертацию на тему «Влияние духовой музыки на духовную жизнь духовенства». Это шутка, но конечно, на самом деле, и опять я говорю всегда об этом: техника развивается, но люди-то стремятся куда при урбанизации? Куда они стремятся? На природу. Я всегда сравниваю, посмотри, что в пятницу, что творится будет на дорогах – куда все бегут? В лес, на полянки, на природу. Вот духовой оркестр – это природа, это живой звук, источаемый оттуда, изнутри. И даже если он играет примитивно, даже пацаны играют, самодеятельный оркестр – вот эти простые мелодии, вот этот примитивизм даже, в каком-то смысле, но подача вот этих звуков, вот этих природных, и опять говорю, на генном уровне заставляет людей слышать. Вокруг – раз, собирается, не хочу говорить, какие-то люди всякие, может быть даже странные, но они собираются, потому что видимо, вот эта наша музыка, она коим-то образом влияет на кору головного мозга. Собираются. Даже если плохенько играют – толпа собирается вокруг духового оркестра.
К.Мацан
— Какая-то есть все-таки связь, может быть музыкальная, может быть историческая, или какая-то интуитивная между духовой музыкой и духовной, потому что кажется со стороны очень разные вещи, само собой: одно – бравурное, радостное, маршевое, и духовная музыка – хор, минор, сосредоточенност
В.Халилов
— Во-первых, есть и «Коль славен» Бортнянского, музыка такая всем известная. В Пехотном уставе 1908 года погребение военнослужащих производилось под музыку Бортнянского «Коль славен». А Вы знаете о том, что сейчас в нашем уставе современном тоже мы погребаем военнослужащих под музыку Бортнянского «Коль славен». Это молитва. Это была молитва. Это в нашем современном уставе. Играет духовой оркестр. Возьмите увертюру Чайковского «1812 год». Там молитва. Вы знаете, на фестивале…
К.Мацан
— «Боже, царя храни», да.
В.Халилов
— «Спаси Господи, люди твоя…». Мы каждый финал, каждой Спасской башни, сводным тысячетрубным, даже больше в мировом оркестре мы исполняем эту финальную музыку Чайковского. Это молитва. Мы, конечно, ее исполняем где-то негромко, где-то громко, где-то призывно, но это молитва. Вот она, связь духовная, то есть духовым оркестром мы играем духовную музыку. Это нам не чуждо совершенно, так же, как и хор поет, скажем, молитвы. Мы играем духовную музыку.
К.Мацан
— Мне сейчас подумалось, что есть у человека два состояния, очень естественных для него: это радость, которая может быть выражена в марше, бьющая через край радость, и тишина внутренней молитвы, такая, которая тоже нам необходима. Это две вещи, которые очень взаимосвязаны и обе необходимы, мне кажется, человеку.
В.Халилов
— Конечно, безусловно. Все нужно. Человеку нужно все, но нужно все хорошее. Вот это хорошее оно должно быть действительно хорошим через хорошее. Мы исполняем марши красивые, патриотические. Мы исполняем песни, они должны быть… Пусть они будут современные, ради Бога, с современными ритмами, гармониями, но, чтобы это не было уходом в примитивизм, в подчинение каким-то инстинктам – вот это страшно. Вот это, потому что к этому очень легко привыкнуть. Вот к плохому легко очень привыкнуть, а вот воспитать хорошее – это тяжелей гораздо, но, когда в человеке ядро составляет хорошее, ты уже никогда к плохому не подвигнешь. То есть вот это заложить хорошее через что? Через хорошее надо. В том числе через наше искусство. Через хорошую музыку, через хорошую литературу, через хороший русский язык. Через хорошие передачи по телевидению, на радио, везде. Надо больше говорить о классике, о классиках, о хорошей музыке классической. Вот много сейчас ссылаются на Сурикова, на ту непонятную ситуацию, когда толпы людей ходили на его выставку. Понятно, почему это было. Почему это происходит? Потому что…
К.Мацан
— На Серова Вы имеете в виду?
В.Халилов
— Прошу прощения. Серова, да. Да и на Сурикова тоже, наверное, также пойдут, и будут ходить, или на Левитана.
К.Мацан
— На Левитана тоже очередь была, да.
В.Халилов
— Кстати, я ходил. Ну, Серов. Я как пример просто. Почему на Серова? Да потому, что… В частности, если взять Серова, собрали со всего мира портретную галерею, которая была как бы разбросана, собрали воедино. А какие там лица? Лица, как бы ушедшие. Вот та классика, которая, вот до которой надо дотронуться. И вот каждый человек хотел дотронуться до этой как бы классики, до этого высокого штиля, даже в лицах. Это же такая ситуация аристократическа
К.Мацан
— Тоска по высокому, да. Давайте снова к музыке обратимся к Вашей.
В.Халилов
— Я бы хотел, чтобы послушали теперь инструментальную музыку. Есть у меня пьеса для ансамбля кларнетистов, она достаточно веселая, а то мы говорим о таких серьезных вещах. Вот эта музыка немножко отвлечет.
К.Мацан
— Генерал-лейтенан
В.Халилов
— Понятно. Пусть он плывет, как плыл, потому что он легендарный. Через два года, в 2018 году ему исполнится 90 лет, даже уже по этому можно сказать, что это достаточно не только известный, но и многоопытный, уже старейший наш творческий коллектив, это ведущий коллектив в Вооруженных Силах, безусловно. По известности он не превзойден. Что касается традиций, конечно, их надо безусловно сохранять, и правильно говорили: «Хор Красной Армии». Был ансамбль песни и пляски Советской Армии, во главе которого стоял Александр Васильевич Александров, автор Государственного гимна. Его преемником был сын Борис Александрович Александров, написавший тоже очень много музыки, многие знают, скажем, «Да здравствует наша держава», его песню. Много, много очень музыки он написал. Они легендарные люди. И в первую очередь, конечно, это ансамбль, который раскрыл людям новый спектр песенного жанра, то есть военной песни – это прежде всего. Он, собственно, и создавался для того, чтобы возмущать в бойцах любовь к Армии. Возмущать – имеется в виду воспитывать, это так говорят иногда. И вот эта традиция солдатской песни, военной песни, конечно, надо поддерживать. В основе ансамбля Александрова, это прежде всего, хор - это мужской хор, и репертуар зиждется, в основном, на военных песнях. Есть оркестр русских народных инструментов, аккомпанирующий этому хору, и есть танцевальная и балетная группа, она, которая исполняет и современные танцы, и те танцы, которые просто олицетворяют солдатские танцы, олицетворяет Армию. Куда плыть дальше Вы говорите? Дальше плыть, наверное, надо памятую о том, что это Академический ансамбль, и прежде всего поддерживать вот этот тон академизма, то есть высокий штиль исполнения хорового пения. Это жанр мужского хора. Это надо поддерживать, потому что в мире аналога не должно быть, аналога лучше, чем хор, ансамбль Александрова. Ну, по количеству, пусть. Ладно, я знаю пару стран, где в количественном отношении, конечно, но эти страны все равно слепо брали с нашего ансамбля Александрова. То есть академизм. Извините, совершенствовани
К.Мацан
— Я не слышал.
В.Халилов
— Не слышали. И я, честно говоря, давно не слышал. А мне хотелось бы услышать. Это же такой кладезь, такие возможности. Вот хор Сретенского монастыря: выходит двадцать человек, хорошая аранжировка и поют, такое ощущение, что их сорок там, а не двадцать, а если мы грянем, шестьдесят человек выйдет ансамбль Александрова? Акапельно, с хорошей аранжировочкой. Акапельно, еще раз говорю, это совсем другое. Я уже не говорю, что, если аккомпанемент еще будет, как всегда, поддерживать вот эти традиции, которые были Александровские. Много возможностей есть. Надо просто…
К.Мацан
— Будем ждать премьер.
В.Халилов
— Ну, премьер – не премьер. Я же не хочу там революции какие-то делать творческие. Надо наоборот поддерживать то, что было, хорошие традиции – их надо поддерживать, но еще раз говорю: развиваться в сторону профессионализма
К.Мацан
— Я не могу у Вас не спросить немного о личном. Насколько Вы готовы будете об этом говорить? Вы – верующий, православный человек.
В.Халилов
— Да.
К.Мацан
— Путь человека к вере и в вере – это всегда этапы какие-то, встречи, книги, повороты судьбы, которые постепенно нас поворачивают все больше и больше к Богу. Даже если человек пришел в церковь в детстве, все равно он потом проходит свои какие-то, открытия делает для себя даже, на этом, казалось бы, с детства ему знакомом пути. Вот какие этапы Вы могли бы выделить на своем пути. Что для Вас было важным.
В.Халилов
— Хороший вопрос. Деревня, прежде всего. Владимирская область, Киржачский район, деревня Новинки. Бабушка моя, Пелагея Сергеевна, которая, кстати, там и родилась, и прабабушка моя там родилась во Владимирской области, и похоронена прабабушка там. И мама моя там родилась, Виноградова Клавдия Васильевна. Меня крестили в четыре года, когда я был в четырехлетнем возрасте. Я был крепышом, честно говорю, это сейчас я худой такой. Вообще я был такой полненький, толстенький, уже был, так сказать, осознанным человечком. Папа был коммунистом, и мама, используя возможность такую, что отец работал, а я был в деревне, она бабушке говорит: «Давай, пока отца нет». Но папа не то, что был против, но знаете, как в те времена? Это было не совсем, наверное…
К.Мацан
— Могли бы и санкции последовать.
В.Халилов
— Об этом и речь. Он был армейским офицером, дирижером был, как и мой брат дирижер, и племянник в Севастополе сейчас дирижер, кстати сказать. Поэтому, может из-за того, что мама опасалась, если узнают у отца, могут что-нибудь сделать. Короче, меня крестили. Я вот этот момент очень хорошо помню, как меня в первый раз крестили. Меня посадили на подворье, на дворе, у нас так изба и двор перед избой. В тазик посадили с холодной водой. Ну как это? Батюшка наклонился надо мной, а я был здоровым таким мальчиком, и я ему вцепился в бороду. Вы знаете, как это… Попа за бороду.
К.Мацан
— Ничего себе.
В.Халилов
— Да, вот честно говоря, я это очень хорошо помню. Я был крещен в четыре года, и когда в сенях я спал, у меня над головой была картина. Я не помню, какая, там много было святых людей на этой картине, но меня вот каждый «отбой», как сейчас военным языком говорят, меня сопровождала эта картина. Когда я ложился спать, мальчишка совсем, в деревне в этой избе. Потом она пропала, потому что были такие времени, когда ходили, картины собирали, иконы. А у нас деревня неохраняемая, просто взломали и многие иконы во многих наших, в деревушке домах, просто… Тогда вот такое что-то было безобразие. Эта икона пропала. Кроме того, у нас такая деревня, такая живописная, такая потрясающая, небольшая, такая патриархальная, не верить во что-то там такое небесное просто невозможно при всей ее красоте. Я воспитывался в таком раю деревенском: запахи, птицы, поля, луга потрясающие, речушка рядом с домом прямо течет с серебряной водой. Пескари, мы из этой реки… Я не бегал никогда в деревню, все время были на реке, мы никогда не ходили пить воду из колодца. Мы пили из реки воду. Это точно. Рукой ловили пескарей, потом этих пескарей жарили сами.
К.Мацан
— Потрясающе.
В.Халилов
— Вот в такой среде я воспитывался. Это все, как говорится, от Бога. У меня вот эта русскость, она заложена вот этой деревней. Я не знаю, как еще так.
К.Мацан
— Какое-то такое постижение Бога через красоту его творения.
В.Халилов
— И не только я. Такой же у меня брат, такая же у меня сестра, которая без этой деревни жить… И многие мои соратники, сверстники, которые в деревне воспитывались, они и сейчас в деревню приезжают, это их любимое место жизни, эта деревня, потому что мы так воспитывались. Вот эти пироги из печки, вот эти вот грозы. Я несколько раз видел шаровые молнии, прямо трещали передо мной. Вот эти стада, вот этот запах после того, как стадо пройдет – это все настолько будоражило воображение, и сейчас, когда вот этот запах удается найти где-то, сразу раз – туда пропадаешь, в это прошлое. Вот это цветущее, запашное. Это потрясающе. Вот это, наверное. Вот это все подвигло меня к вере в Бога. Ну, и кроме такого, были просто случаи, очень интересные… а почему вот я жил, потом уже, сейчас это Якиманка называется. Как и раньше, кстати сказать, и там вот эта церковь, метро Октябрьская.
К.Мацан
— По-моему, Иоанна Воина.
В.Халилов
— Абсолютно правильно. И вот Пасха, я помню. Это все ночные вот эти. Люди ходят вокруг церкви, это мне сильно запомнилось. Мы, молодежь, стоим на парапетах вокруг церкви, нас милиция туда не пускает. Туда проникают бабушки в косыночках с детьми с маленькими – пропускали. Мы туда пройти не можем, мы молодежь – нас туда не пускают, и я думаю, вот что они там делают, что они там творят, почему нас не пускают. Вот вопрос: почему? Что там такого плохого они делают, почему нас не пускают? Меня всегда туда тянуло, потому что оттуда раздавалось пение, какие-то запахи, знаете это, свечные, вот это все, кресты, таинство какое-то. Это все равно привлекало. Вот чем больше запрещали, тем я больше туда в этом смысле тоже тянуло. Какие-то есть мелочи незамечаемые, а потом анализируешь: а почему ты так сделал? Да потому, что вот эта мелочь на тебя повлияла, поэтому к Богу идет каждый своей, безусловно, дорогой, и к этой дороге ведут какие-то может быть, даже мелочи какие-то, я не знаю. Знамения? Не знаю. Но привело, слава Богу!
К.Мацан
— Слава Богу! Спасибо огромное за эту беседу и за музыку, которую мы слушали и еще послушаем композицию. На чем мы закончим?
В.Халилов
— Я хочу, все-таки, я человек военный, и всю жизнь отдал Армии. Я хотел бы, чтобы Вы послушали один из последних маршей моих, марш называется «Стрелковый», и Вы точно услышите там выстрелы, он поэтому так и называется. Это такой современный марш, но достаточно бодрый, чтобы им закончить и вселить в вас уверенность и надежду в завтрашний день, в нашу Армию замечательную, в наших людей, и, конечно, в военную музыку. Спасибо огромное!
К.Мацан
— Спасибо огромное! Марши – это радость и вера – это тоже радость, поэтому вполне органично на радио «Вера» завершим программу маршем. У нас в гостях, напомню, был генерал-лейтенан
В.Халилов
— Вам спасибо!
К.Мацан
— В студии, напомню, был Константин Мацан. До свидания!
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (08.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 5 зач., II, 22-36
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Есть ли в наше время люди, подобные апостолам? Или же это служение — атрибут исключительно древней Церкви? Ответ на этот вопрос содержится в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
22 Мужи Израильские! выслушайте слова сии: Иисуса Назорея, Мужа, засвидетельствованного вам от Бога силами и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, как и сами знаете,
23 Сего, по определенному совету и предведению Божию преданного, вы взяли и, пригвоздив руками беззаконных, убили;
24 но Бог воскресил Его, расторгнув узы смерти, потому что ей невозможно было удержать Его.
25 Ибо Давид говорит о Нем: видел я пред собою Господа всегда, ибо Он одесную меня, дабы я не поколебался.
26 Оттого возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой; даже и плоть моя упокоится в уповании,
27 ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тления.
28 Ты дал мне познать путь жизни, Ты исполнишь меня радостью пред лицем Твоим.
29 Мужи братия! да будет позволено с дерзновением сказать вам о праотце Давиде, что он и умер и погребен, и гроб его у нас до сего дня.
30 Будучи же пророком и зная, что Бог с клятвою обещал ему от плода чресл его воздвигнуть Христа во плоти и посадить на престоле его,
31 Он прежде сказал о воскресении Христа, что не оставлена душа Его в аде, и плоть Его не видела тления.
32 Сего Иисуса Бог воскресил, чему все мы свидетели.
33 Итак Он, быв вознесен десницею Божиею и приняв от Отца обетование Святаго Духа, излил то, что вы ныне видите и слышите.
34 Ибо Давид не восшел на небеса; но сам говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня,
35 доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих.
36 Итак твердо знай, весь дом Израилев, что Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли.
Книгу Деяний апостольских иногда называют Евангелием воскресения. С такой силой в ней делается акцент на том, что Иисус Христос действительно умер и восстал из мёртвых. Эта мысль выходит на первый план не столько благодаря многочисленным рассуждениям, сколько деяниям апостолов. Другими словами, если бы не было Пасхи Христовой, ученики Спасителя не смогли бы совершить тех дел, о которых говорится в книге. Они не пошли бы проповедовать Евангелие. Скорее всего они просто перестали бы существовать как группа. Разбежались бы. Каждый пошёл бы по жизни своей дорогой.
Вместо этого мы видим небывалый энтузиазм и воодушевление. Не слишком образованные, провинциальные, без всякой финансовой и административной поддержки, вопреки запретам сильных мира сего, не обращая внимание на угрозу потерять свободу, здоровье и саму жизнь, апостолы говорят о Христе. О том, что Он воскрес. Само по себе это действие — яркое свидетельство истины их слов. Это яркое свидетельство того, что их вера живая. Её подпитывает мощный источник. Сердце апостолов будто наполнено огнём, жар от которого чувствуют и они сами, и о окружающие. Это энергия божественной благодати. Она побуждает учеников говорить о Своём Учителе, а людей слушать их и принимать всё сказанное с доверием.
Бог устроил человеческое существо таким образом, что, если Божественная благодать наполняет наше сердце, её невозможно скрыть. Её невозможно спрятать от окружающих и сделать своим личным достоянием. Она жаждет излиться наружу — побуждает нас делиться этой радостью с другими. И этому позыву невозможно противиться. Даже если существует угроза физической расправы или смерти, сила Божия такова, что её невозможно удержать. Древний пророк Иеремия очень красноречиво свидетельствует об этом: «Ты влёк меня, Господи, — и я увлечён; Ты сильнее меня — и превозмог, и я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо мною... И подумал я: не буду я напоминать о Нём и не буду более говорить во имя Его; но было в сердце моём, как бы горящий огонь, заключённый в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог». Не мог пророк не говорить о Боге своим соплеменникам. Несмотря на то, что они смеялись над ним и гнали его. Как говорил Христос в Евангелии, «Никто, зажегши свечу, не ставит её в сокровенном месте, ни под сосудом, но [ставит её] на подсвечнике, чтобы входящие видели свет».
Важный духовный принцип следует из этого. Если мы Божии, если Его благодать живёт в нас, мы не можем не свидетельствовать о Нём. Это не означает, что мы должны с каждым встречным говорить о Боге, доказывая истинность христианства. Внешне наша жизнь может быть волне обычной. Работа, семья, бытовые обязанности. Однако если человек стремится, подобно апостолам, не просто говорить о Евангелии, но исполнять Его, жить им, искать волю Божию и служить своим ближним, даже самые привычные и рутинные дела, которые он совершает, преображаются. Господь наполняет каждую нашу мысль, каждое наше слово и поступок светом Своей благодати. И так делает нас живыми свидетелями и проповедниками Своего Небесного Царства.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Путь к священству». Иеромонах Давид (Кургузов)
У нас в студии был клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань иеромонах Давид Кургузов.
Наш гость рассказал о своем пути к вере и о том, как после работы программистом и эстрадным режиссером пришел к решению стать монахом и священником.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
Константин Мацан:
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником Святой Пасхи. Это «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. В студии приветствуем вас мы, Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— И я Константин Мацан. Добрый вечер. А в гостях у нас сегодня иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. Добрый вечер.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Здравствуйте.
Константин Мацан:
— Я вам, отец Давид, напомню и нашим слушателям, что в этой программе, которую мы по вторникам в восемь вечера с Кирой на волнах Радио ВЕРА ведем, мы говорим со священником о его пути к вере и в вере, о том, какая цепь событий привела к тому, что человек, мужчина, дерзает служить алтарю и видит это своим главным и единственным служением. Это всегда, как нам кажется, путь вопросов, путь поиска, иногда сомнений или преодоления каких-то сомнений. И, наверное, на этом пути есть не только вопросы, но и ответы. Какие размышления, какой опыт о Боге, о жизни, о церкви на этом пути возникал, это очень интересно. И нам представляется, что это может войти в резонанс с теми вопросами о жизни, которые есть у наших слушателей. А они разной степени церковности, кто-то уже ходит в церковь, кто-то, может быть, только присматривается к религиозной традиции со стороны. Вот об этом поговорим. Мы до начала нашей программы с вами начали уже о вашей биографии рассуждать, вы стали рассказывать. Там виражи крутые, достаточно сказать, что по первому образованию вы программист, а по второму — режиссер эстрады, вы закончили ГИТИС эстрадный факультет как режиссер. Если переход из программирования в творчество в принципе не такой уж редкий в нашей жизни, то ваш следующий переход после эстрадного факультета ГИТИСа через какие-то, видимо, этапы к священству и к монашеству — вот это уже вираж. Это уже само по себе интересно. Расскажите, как это получилось, каким путем вы в этом смысле шли, на какие важные, может быть, вехи и этапы этот путь для вас распадается.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, в конце обучения, это был четвертый-пятый курс, всего пять лет всего мы учились...
Константин Мацан:
— В ГИТИСе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Четыре года актера и пятый год режиссера. И на четвертом курсе как-то так сложилось, что я стал замечать явно, что Бог принимает личное участие в моей жизни. Встречались какие-то люди, появилась одна театральная постановка по христианским мотивам. Мой друг, тоже выпускник этого же факультета, Читрани Николай поставил с нами по книге «Школа для дураков» Саши Соколова спектакль, «Те, кто пришли» мы его назвали. Он длился четыре часа, три отделения, ни разу не уходишь со сцены, такой современный был спектакль. И там было очень много христианских смыслов, там были даже цитаты из апостола Павла. И уже стал, я помню, о чем-то задумываться и стал видеть, как совершенно из ниоткуда в моей жизни появляются люди точно, как мне нужно. Совершенно ясно я понимал, что это невозможно, я не мог бы это сделать сам по какому-то заказу. В очередной раз сел и крепко задумался, что, наверное, я бы хотел с Богом как-то познакомиться.
Константин Мацан:
— А до этого вы никакого отношения к религиозному мировоззрению не имели?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— До 27 лет я абсолютно трезво считал, что все священники это толстые негодяи на больших черных джипах, которые обирают народ, а церковь это какая-то организация по тому, как этот весь отъем денег у населения официально оформить.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас многие у радиоприемников стали прислушиваться особенно к дальнейшему ходу нашего разговора.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это была ясная формулировка, это был ни какой-то стереотип. Понятно, что, может быть, из интернета, но тем не менее. Некое воспитание, конечно, большей частью заложила мама. Когда я задумывался, я думал, что что-то, наверное, есть. Были какие-то маленькие попытки всяких практик, думал, читал какие-то книжки, может быть, больше про восточную религиозную традицию. Но когда уже сел и понял, что Бог лично принимает участие в моей жизни, я крепко задумался, и сложилось несколько важных вещей. Первое: мама все детство нас возила по Золотому Кольцу, хочешь — не хочешь два раза в год мы ехали во Владимир, Суздаль, Переславль-Залесский. Очень забавно, как она все время вспоминает: помнишь, когда тебе было два года... Я говорю: мама, это невозможно вспомнить, когда мне было два года. Видимо, это пространство храма, иконы. Мы раз в год обязательно ходили смотреть иконы Рублева в Третьяковскую галерею. Это было обязательно.
Кира Лаврентьева:
— Интересно.
Константин Мацан:
— То есть мама была человеком церковным?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она воцерковилась позже.
Кира Лаврентьева:
— Она была культурным человеком.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она все время искала, всю жизнь, и всю жизнь, что она живет в Москве, даже еще в Подмосковье когда жила, она ездила смотреть иконы Рублева. Это у нее была такая тяга, просто она была не оформлена, но этот культурный аспект вообще не был никаким препятствием. Когда я первый раз зашел в храм, чтобы в каком-то смысле молиться Богу, у меня не было какого-то препятствия от обстановки. Немножко стыдно было перекреститься по первой. А иконы, архитектура — совершенно никаких проблем. Потом эти христианские смыслы и спектакли. А потом я понимал, что я крещенный человек, в шесть лет меня крестили в 91-м году. Один из ста я был крещенных.
Константин Мацан:
— У меня та же история в том же году.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Храм Всех святых на Соколе, довольно известный храм, я помню, что мы с братом, ему было одиннадцать, мне шесть, вышли во время крещения, потому что ничего не понимали, идет совершенная не ясная процессия. И когда пришло время окунать в купель, бежали за нами на улицу, чтобы нас забрать. Это сыграло свою роль. И эти встречи. Еще была такая мысль, что Церковь на Руси существует тысячу лет и уже неоднократно ее пытались каким-то образом разрушить, то внешними, то внутренними силами. Я подумал, что, наверное, надо с Церковью познакомиться поближе. И первое, что я сделал, я начал поститься. Проходил Великий пост, и как человек высокоорганизованный, я решил согласно монастырскому календарю пройти этот пост. Открыл его записал, надел крестик, церемониально, заходя в какое-то кафе, спрашивал, есть ли у вас постное меню, пожалуйста. Когда увидел у какого-то моего собеседника крестик на шее, а он ел что-то непостное, я очень акцентировано делал ему замечание. Ужасное фарисейское поведение. Посередине поста даже умудрился попасть первый раз на богослужение, это была литургия Преждеосвященных Даров на Подворье Троице-Сергиевой лавры на Цветном бульваре, шесть часов, ничего не понятно, очень долго. Я то сидел, то стоял, то выходил, то еще что-то, но мне понравилось. Может быть, кстати, я понимал, что происходит что-то мне близкое. Я понимаю, что вообще богослужение в православной церкви выросло в чем-то из каких-то античных мистерий, в том числе. Мне понятна механика, как режиссеру.
Константин Мацан:
— А смотрите, важный момент. Вы так легко сказали, что в какой-то момент события стали легко происходить, все одно к другому как будто подходит, и это дает идею, мысль того, что Бог здесь действует. Но можно же все это и без Бога было бы проинтерпретировать. То есть была, видимо, настроенность сознания на то, чтобы, через идею Бога, через участие Бога это объяснить. Ведь это вовсе не обязательно. Или и в правду что-то заставляло вас подумать, поверить, что именно Бог, Личность здесь действует, что это не стечение обстоятельств? Или это чувствовалось как-то, что возникает кто-то новый в жизни, а не просто стечение событий?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— На тот момент я могу так вспомнить, мне кажется, я стал потихонечку встречаться с отдельными частями Евангельского учения. И их высота показалась мне совершенно невозможной и безличностной. Не может человек подставить другую щеку, исходя из каких-то будущих выгод. Я вот сейчас смирюсь, и вселенная мне пошлет...
Кира Лаврентьева:
— Вселенная.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Она же такая добрая, пошлет что-то, что мне поможет в жизни. То есть эта высота, которую я не встречал нигде и никогда, противоречила всему, что происходит вокруг. Как это вообще возможно? Зачем это делать? И я понимал, что это безличностно невозможно. Это только возможно в каком-то общении человека с Богом. Я тогда никак не мог его называть, даже боялся как-то обратиться. И этот первый пост я не обращался к Богу, вообще никак не молился, ничего не делал, даже не крестился — ничего. Я просто соблюдал определенные правила питания. Наверное, эта мысль была самая главная. Самое главное событие, которое произошло, которое вообще все перевернуло — это была Пасха.
Константин Мацан:
— После того первого поста.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно верно. Я все время жалею, что много людей приходят к Богу оттого, что у них произошла какая-то трагедия, болезнь, утрата близкого, что-то такое. Наверное, Бог видит мое малодушие и привел меня в церковь через радость. Не было никаких событий. Когда люди узнают, что я монах, священник, особенно раньше, когда я был чуть-чуть моложе, говорят: а что случилось? Все прекрасно. Я пришел на первую Пасху, подумал, что я постился, мне надо как-то завершить этот пост. Как-то. И решил, что надо сходить на ночную службу в храм. Это Благовещенский храм в Петровском парке покойного отца Дмитрия Смирнова. Я первый раз в жизни его тогда увидел. С точки зрения обычного человека это было ужасно, было душно, много людей, ходила какая-то бесноватая между людьми, заглядывала всем в глаза в широкой шляпе с белыми полями. Все плохо.
Кира Лаврентьева:
— Как режиссер вы все это, конечно, тонко заметили?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, конечно, я же смотрю, кто где движется, что делается. Это автоматически происходит, даже сейчас, может, даже к сожалению. Но в конце, даже в середине этого процесса, а во время службы отец Дмитрий вышел и что-то грозно с амвона всем говорил, я, к сожалению, не слышал, далеко очень стоял, но я вдруг понял одну мысль, самую главную, — я дома.
Кира Лаврентьева:
— Потрясающе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я даже хотел дерзнуть пойти причаститься Святых Христовых тайн, ничего не понимая, три раза вставал в очередь, складывал ручки на груди, пытался петь тропарь Пасхи, не понимая до конца, что там за слова, и три раза выходил, думая, что-то я не то делаю. И понял, что там истина, там Тот, с Кем я хочу быть, мне надо туда. И дальше этот процесс пошел как по маслу.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, мы еще раз поздравляем вас с праздником Светлого Христова Воскресения. Христос Воскресе! Сегодня у нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Как символично мы сегодня в нашем разговоре тоже подошли к Пасхе и к входу в лоно святой Церкви отца Давида, и это действительно чудо. Как дальше продолжался ваш путь? К причастию, как я понимаю, вы не подошли?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нет. Слава Богу, не дерзнул. Причем, там были знакомые мои люди, это было в районе, где я вырос практически. Метро Динамо, а я вырос на метро Аэропорт.
Кира Лаврентьева:
— Это где отец Дмитрий Смирнов покойный как раз был?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно, он самый. Самый ближайший храм это был для меня. Потом у меня встал вопрос, что делать дальше, он встал ребром. Я думал, все я понимаю, что дом здесь, что нам делать? Естественно, пошел разговор о том, как первый раз исповедоваться. Мой друг подсказал, есть такой священник отец Александр Борисов, он на протяжении лета, или может быть не только лета, вечером в пятницу принимает всех желающих, доступный батюшка, кто с вопросом, кто с исповедью. Так как, наверное, не было больше никаких вариантов, я в один из пятничных вечеров, предварительно что-то почитав, написав небольшой списочек, к нему пришел. Он совершенно не пытался никак меня вразумить, просто сказал: вот это надо читать. После этого была первая подготовка ко причастию. Наверное, я не могу сказать, что это было какое-то особое впечатление, потому что Пасха уже была до этого, потом это стало некой нормой. Причащаться я стал практически сразу каждое воскресенье, это стало чем-то совершенно необходимым в жизни. Без этого невозможно было жить.
Кира Лаврентьева:
— Как на все это ваше окружение отреагировало?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Так как человек, который быстро воцерковляется, пытается всех окружающих заставить заняться тем же самым, некоторые мои друзья хотели отвести меня к психиатру либо к какому-то такому специалисту, говоря, что ты в секте, все с тобой понятно, надо тебя лечить. Потому что ты начинаешь всем эту радость пытаться передать и говоришь достаточно резко. Ты же познал истину, надо всем ее донести. В той сфере, в которой я тогда работал, а это организация, режиссура мероприятий частных, больших, разных, это достаточно контрастно выглядело, везде ты начинаешь искать повод заявить что-то из того, что ты узнал.
Константин Мацан:
— Помиссионерствовать.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. И поэтому первый год прошел с боями. Мама моя, тогда еще не воцерковилась, она не очень приняла то, что происходило. Она через год-два воцерковилась и тогда...
Кира Лаврентьева:
— То есть вслед за вами.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, но я не повлиял никакими своими словами. Наверное, сам факт повлиял как-то на нее, что это произошло. И, наверное, она из-за этого задумалась, в разговоре это звучит так, по крайней мере. И потом постепенно сами собой стали шаги складываться. Естественно, когда молодой мужчина, тогда мне было 28 лет, встает вопрос о семинарии, наверное, ты сможешь стать священником. Практически все молодые мужчины или ребята, все такого возраста, скажем, старше восемнадцати, и, наверное, до пятидесяти, задают себе вопрос: наверное, ты сможешь стать священником. Потому что священников у нас нехватка в Русской Православной Церкви.
Константин Мацан:
— А этот вопрос для вас изнутри рос, или человек, попадая в окружение, молодой верующий...
Кира Лаврентьева:
— Горящий неофит.
Константин Мацан:
— Да, горящий, почему бы не в семинарию, не в священство. Сразу по умолчанию предполагается, а куда еще, только туда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это с двух сторон. С одной стороны, об этом говорят, а с другой стороны, появляется некая тяга к богослужению. Я практически сразу в себе это обнаружил, я очень быстро научился читать на церковно-славянском языке. Следующий пост меня потерпели мои, как назвать этих любезных людей — клирошане. Я-то не был, а они были, они давали мне читать псалтирь на Великий пост, но это было ужасно. Но они меня терпели пару недель, потом достаточно быстро стало все получаться. Тяга у меня точно сразу появилась, она до сих пор не остывает, это, наверное, это был один из поводов задуматься о монашестве серьезно. Эта тяга с одной стороны, непосредственно каким-то предметом, потому что хочется быть перед престолом Божиим, какое-то необъяснимое желание, хочется находиться внутри этого пространства, когда оно не наполнено ничем, кроме славословия Бога, молитв покаяния, спокойствием людей, их личной молитвой, соединенной с церковной. Все это, наверное, одно из лучших дел, которые по моей душе. Наверное. И плюс об этом говорят, напоминают тебе все время: ой, наверное, был бы хороший батюшка. И в этом ты находишься все время. Поэтому мысль сама собой появляется.
Кира Лаврентьева:
— Тут отец Давид, какая грань, у вас же очень хорошая профессия была. Вы же уже были состоявшимся человеком, вам не было ни 17, ни 18, вы не думали о выборе жизненного пути.
Константин Мацан:
— Даже не 19.
Кира Лаврентьева:
— Выбор жизненного пути, как некая проблема, вообще не стояла в вашей жизни на тот момент.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно.
Кира Лаврентьева:
— Поэтому вот тут-то и вся загвоздка, как вы отошли от такой хорошей успешной профессии, в которой вы были не последним человеком, как вы отошли от этого, полностью отказались? И мало того, что вы стали священником, вы же монахом стали — вот гвоздь нашего вопроса, нашей программы сегодняшней?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Кстати, как интересно, когда отказываешься от этой профессии, от жизни в Москве, достаточно сыто живешь, и приходишь в православную церковь, и вдруг твой стереотип, что все священники богатые, толстые негодяи на больших черных джипах...
Кира Лаврентьева:
— Развеивается моментально.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Абсолютно разбивается.
Кира Лаврентьева:
— Особенно, если по России поездить, посмотреть, как живут священники, с поминального стола питаясь, и собирая по копейке на ремонт храма.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Наверное, внутри работы произошел такой перелом. Так как режиссер эстрады и вся эта профессия подразумевает большое количество неоправданного праздненства, это постепенно стало так неинтересно. Я все время в этом что-то искал, я помню, что пытался наполнить смыслом какие-то эстрадные постановки, праздники. Но когда ты с начала октября по конец февраля какого-то года каждую неделю говоришь: с Новым 2013 годом! Или что-нибудь такое. А потом ты приходишь на литургию или открываешь Евангелие или молитвослов, и там какой-то смысл, а здесь он не очень находится. Наверное, это постепенно стало вытеснять, и я просто перестал понимать, что я делаю и зачем, и деньги перестали играть какую-то роль. Был какой-то страх, как же я откажусь от работы. Именно поэтому так получилось, что я оказался в Сызрани, потому что я не мог отказаться от работы. Московские духовные школы на заочное брали только либо уже священников, либо монашествующих. А я вроде и молодой, мог бы поучиться на очном, но я не стал, поэтому поехал учиться в Самару по знакомству. Наверное, нет такого красивого момента, что я отказался от всего. Просто мир стал терять свой смысл: а зачем? Зачем слушать вот эту музыку. Мне иногда попадается, что я слушал в студенчестве, думаю: зачем я вообще этим занимался? Все так неинтересно. На страницах Евангелия, внутри богослужебных текстов, в участии в социальных делах, в участии в каком-то чужом горе столько насыщенности, столько наполненности. Например, люди спросят: смотрите вы какой-нибудь сериал? У нас монастырь в городе, каждый Божий день к нам приходит какой-то человек с совершенно тупиковой ситуацией, полностью. Зачем мне какие-то выдуманные истории, если я постоянно нахожусь в том, что у людей такие проблемы.
Константин Мацан:
— Это как-то, по-моему, одного митрополита пригласили посмотреть филь Николая Досталя «Монах и бес» про жизнь монаха в монастыре, и митрополит ответил: да нет, я смотреть не пойду, я этот фильм и так каждый день смотрю у себя в монастыре просто по жизни — монах и бес.
Кира Лаврентьева:
— Так и есть. Мы, конечно, не будем спрашивать о тайнах внутреннего выбора, Промысла Божия.
Константин Мацан:
— Ну, а все-таки спросим.
Кира Лаврентьева:
— Прикровенная история. В нашей программе крайне сложно иногда эту черту соблюсти, не переборщить с вопросами. Отец Давид, этот выбор радикальный действительно осуществился потому, что кроме Христа и церкви вам перестало быть что-то интересным. Правильно я понимаю наш разговор?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это было бы смело так говорить.
Кира Лаврентьева:
— Зато это правда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Что насколько святоотеческим был выбор. Наверное, толчком был следующий эпизод. Почти когда мне исполнилось 30 лет, на тот момент я уже уехал из Москвы к другу священнику в Подмосковье, чтобы помогать ему восстанавливать приход, был там три года. Я уже учился в Самарской семинарии на заочном, ездил на учебу и все время задавал себе вопрос, надо как-то определиться, либо жениться, либо монашеский путь. Достаточно утомительно, появляется на приходе какая-нибудь молодая барышня в длинной юбке, глазки в пол, такая кроткая. Тогда я еще не знал, что, по святителю Василию Великому, миловидность обманчива, а красота суетна — эту истину надо юношам вешать над выходом из дома или из своей комнаты обязательно. Ты все время, раз в несколько месяцев ты влюбляешься или какие-то переживания романтические испытываешь. Мне это очень надоело, и я сказал: давайте этот вопрос как-то решать, надо понять, либо жениться, либо все-таки монашество.
Константин Мацан:
— Вы сказали это кому?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Священнику, у которого я был, который мне помог в Самарской семинарии, меня туда наставил, что мне надо туда. Он помог, сказал: хорошо, давайте решим тогда, что надо попробовать монашескую жизнь. Я же не был до этого ни разу в монастыре, не жил, не послушался. И меня отправили в Сызранский монастырь, месяц побыть, посмотреть, что как. И оказалось, что это опять что-то родное и опять же дома, и все замечательно. Не в смысле, что какой-то курорт. Ты самый последний человек, тебе надо со всем смиряться, вроде как ты образованный из Москвы, такой весь умный. Сызрань. А это дом. И это очень повлияло на выбор.
Константин Мацан:
— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в Сызрани. У микрофона Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, Христос Воскресе!
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Кира Лаврентьева:
— У нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Мы сегодня говорим о пути к священству и к монашеству отца Давида, и разговор этот необычайно интересен, как нам кажется.
Константин Мацан:
— Как мама среагировала на такое увлечение монашеством?
Кира Лаврентьева:
— Радикальное увлечение.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Я не ставил ее в известность, если честно.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Принимая иноческий постриг, я ее не предупредил. Я знал, что я не готов к этому разговору. На тот момент она уже была воцерковленным человеком, она вообще стала очень верующим человеком. Но я понимал, что для нее это очень тяжелое решение. Тем более представлял себе картину, что все, мы расстаемся навсегда. Сейчас я стараюсь ее достаточно часто навещать по разным поводам, то Рождественские чтения, то еще что-то. Поэтому она говорит потом, что я чувствовала, что что-то происходит, но разговор состоялся после. И это какая-то радость сквозь слезы, катарсис, выражаясь театральным языком. То есть она это полностью приняла сейчас, естественно, немножечко хвалится этим в среде своих друзей церковных, что вот у нее сын священник, монах. Но это был процесс. Когда был переход, она восприняла это с трудом, но с радостью.
Константин Мацан:
— А был момент, когда первые неофитские розовые очки спали и начались?.. Как сказал один мой знакомый священник про другого молодого на тот момент, только-только рукоположившегося священника, который по сорок минут исповедовал каждого к нему пришедшего. И опытный священник на это сказал: это пройдет, у него еще просто поповские будни не начались.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Я не помню этого момента. Я сейчас сравниваю с тем, что ты испытываешь в начале священства. Есть разные воззрения на то, что Бог дает какую-то излишнюю благодать, чтобы ты мог нестись, летать и все делать. Я думаю, что Господь очень доходчиво мне объяснил, что надо немножечко сбавить болезнь спины и поэтому нет никакой возможности исповедовать людей целыми сутками, надо себя немножко беречь, потому что можно потом и не встать. Я думаю, это такой технический у нас с Ним был разговор, Он знает, что я человек конкретный и мне надо конкретно объяснять: это делай, это не делай. И Он меня так вразумил, это, может быть, не духовный момент был, но, мне кажется, очень доходчиво.
Кира Лаврентьева:
— Кстати, отец Давид, в этом смысле сразу у меня вопрос возник один. Вы сказали, что вы вообще принимали решение о монашестве, я так понимаю, что это был ваш духовник, с человеком, который помогал вам устраиваться в Самарскую семинарию. Мы знаем, что есть несколько разных видов окормления, есть Лаврская традиция отца Кирилла Павлова, есть еще разные традиции, есть строгие, есть нестрогие. Вы так упомянули, что вы человек конкретный. Получается, что вам ближе конкретные благословения, конкретные указания? Или нет? Или вам скажут, делай, как делал отец Кирилл Павлов. Его спрашивают: батюшка, как мне поступить? А он говорит: а ты как хочешь поступить? Вашей душе, как ближе и как ближе вашей пастве, которая ходит к вам на исповедь? Какая традиция ближе вам в исповеди других людей? Что логично?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Думаю, что и мне и людям, которые считают, что я могу что-то посоветовать, все-таки надо давать свободу. Наверное, в этой конкретике, скорее, это мои личные отношения с Богом, не в смысле, что я требую от Него что-то конкретное.
Кира Лаврентьева:
— Я понимаю, о чем вы говорите.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Но этот разговор наш с Ним происходит через конкретные события. В течение жизни, когда я сейчас вспоминаю, что происходило, я понимаю, что все событийно.
Кира Лаврентьева:
— Все очень четко.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Режиссер, что поделать, профессиональная деформация. Но в разговоре с человеком нужно давать свободу. Когда я думал, что я хочу в монастырь, отец Иоанн Депутатов из Шатуры не говорил, что я выбираю тебе, благословляю, такого не было. Мы думали, даже был какой-то жребий, думали, в какой монастырь. Но как-то так случилось... Я помню, он меня сам спросил, вы мне доверяете, если я вам скажу, куда ехать? И мой был выбор, доверять, не доверять. Я мог сказать, что нет, я хочу в Оптину, там такие старцы, меня всему научат. Он меня спросил, я помню этот разговор: вы доверитесь моему выбору. Я сказал, что да, я доверюсь. И доверился. У нас почему-то такая есть школа, что должна быть какая-то инструкция, что священник это человек, который тебе дает пророчество, что не священник это человек, который эти пророчества должен воспринимать и выполнять. Это очень часто происходит.
Кира Лаврентьева:
— Знаете, отец Давид, все-таки тут традиция исихии, которая церкви нашей не чужда, стала основополагающей.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— В монашестве.
Кира Лаврентьева:
— Вспомним отца Иосифа Исихаста, у него настолько было все строго. Читаешь «Моя жизнь со старцем Иосифом» архимандрита Ефрема Катунакского, у тебя просто волосы встают дыбом. Но на самом деле ты видишь в этом тоже благодать, «дай кровь, прими дух», это тоже некоторая соль земли горстка его послушников. В итоге они разошлись по миру и основали множество монастырей, принесли огромный, сторичный плод за свое окормление строжайшее. То есть все-таки кому-то, возможно, это нужно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. Абсолютно. Но у каждого креста свой размер, нельзя взваливать на человека крест. Кому-то, например, нужно читать Иосифа Исихаста, а кому-то, например... Мы с друзьями-священниками сделали в телеграмме канал «Соборяне», и мы просто делимся кружочками, обсуждаем какие-то нас волнующие тему. Многие люди пишут, что мы слушаем ваших соборян и сами начинаем о чем-то думать. То есть человек должен думать, смысл пути исихаста не в том, что это обязательная дорожка, которая тебя гарантированно приведет.
Кира Лаврентьева:
— Приведет к спасению.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— А в том, что ты будешь смиряться. Ведь смирение не в том, что человек должен себя в рубище одеть. Самый простой путь смирения это семья, в этом послушании. В монастыре та же самая семья. Когда я приехал в монастырь, у меня был такой искус, наверное, редкий из опытов исихии, когда садишься в электричку Самара-Сызрань после сессии в семинарии и уезжаешь в Сызрань, как бы навсегда, вроде бы. Я садился в эту электричку, и мне внутренний голос, понятно, от кого, говорит: какая Сызрань, ты москвич, у тебя два высших образования, ты зарабатывал такие деньги, Сызрань. Я вцепился руками в сумки, просто вцепился, сел в эту электричку, и как только двери захлопнулись, все пропало. Всё, я спокойно поехал. Такой опыт тоже нужен. Но ты приезжаешь, ты с образованиями, а там монастырь провинциальный, и ты там последний человек, смиряйся, иначе ты просто без Бога ходишь там, нос подняв, что эти все ничего не знают, по-славянски толком не читают, что они там знают. Нет, будь добр смиряйся, если ты хочешь любить, смиряйся.
Кира Лаврентьева:
— Получается, что истинное смирение для монаха понятно, в монастыре, а для семейного человека, в семье. Вопрос усмирения собственной самости, о том, чтобы отойти от ветхого человека в общении с каким-то строгим или нестрогим духовником, для семейного человека не стоит. Правильно? При правильном подходе человек и сам от собственной самости освободится, если он будет служить ближнему своему. Так ли это?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не сам. Бог точно определяет человека.
Кира Лаврентьева:
— Конечно, все это с помощью Божией, естественно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У нас в монастыре сейчас четыре священника монаха, игумен и трое иеромонаха. Мы очень разные, один строгий, серьезный такой; один мягкий; один просто ничего не говорит на исповеди никому; один пытается добиться результата психологически. Мы очень разные.
Константин Мацан:
— А вы какой? Кто вы из этих трех?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не буду рассказывать. Мы меняемся периодически.
Константин Мацан:
— Ротация происходит.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И получается, что когда Великий пост или какой-то промежуток, человек решил, что ему надо попасть на исповедь, я вижу, как человек двигается, куда ему нужно, как Бог его двигает, я видел это много раз. Человек пришел... Мне сами говорили люди, что они пришли, знают, что вот этот строгий и не хотели к нему попадать, хотели к мягонькому, чтобы он по головке погладил и все простил. А так выходит, что к нему надо, как-то и не стояли туда, но что-то кто-то ушел, кто-то застрял, и надо к нему идти, и они идут и потом счастливы, говорят: это то, что мне было нужно. Это и было для меня самое главное открытие, что Бог не набор правил, не книга, Он Личность, Он с нами общается, Он с нами взаимодействует, ты только руку протяни. Я помню, как я сидел под Сикстинской капеллой в Риме и смотрел на эти нестыкующиеся пальцы Адама и Бога полчаса, потом только понял, что это и есть то место, когда человек выбирает Бога или грех. И это самая важная иллюстрация. Мой выбор, я выбираю, моя свобода, но я могу не выбрать. Если эту свободу отнять, то не имеет вообще ничего смысла. А приобретение этих качеств — путь, вы сказали все правильно, и в семье можно и на работе, и в армии, и где угодно, куда Бог тебя поставит. Если ты сам пришел, напросился на крест... Как детям, хороший фильм «Мой крест», напросил себе крест, ну, извини, пожалуйста, попробовал, лучше свой, какой у тебя есть. Самый желанный и любимый крест тот, который на тебе.
Константин Мацан:
— А то, что вы рассказали про искушение, когда какой-то голос, понятно, что не чувственный, не физический голос вы в себе слышали, а мысль приходит, куда я еду, у меня два высших образования, я состоявшийся человек — и Сызрань. Даже слово в этом контексте не привлекательное, какое-то провинциальное. Так можно почувствовать, понятно, что замечательный город и тут нет никаких иных коннотаций. А как определить, что этот голос не сверху, а снизу? Кто-то скажет, что это же здравый смысл?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У меня такой критерий выработался. Я не могу быть на первом месте. Как только мой внутренний голос или мои собственные мысли или то, что я делаю, является тем, где я на первом месте, это точно не от Бога. Потому что я не может быть первым, это невозможно.. Мы может быть вместе с Богом, а я невозможно. И Сызрань действительно замечательный город, прекрасные люди там.
Константин Мацан:
— Здесь никаких сомнений.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Особенный юмор, я убеждаюсь, что юмор это что-то Божественное. Полюности я шутил над тем, что Сызрань это в глубине глубинки.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас жители Сызрани не поняли, конечно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— С жителями Сызрани мы с большинством знакомы, у нас небольшой город, всего сто пятьдесят тысяч.
Константин Мацан:
— Есть города, у которых в самом названии есть что-то ироничное.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, да, да. Если вы помните, какое-то количество лет была Караганда из анекдота, потом еще что-то, а потом в начале, в середине нулевых по телевизору в КВН, если хотели про глубинку сказать, стали говорить Сызрань. Мы это подхватили. И о чудо, именно Сызрань стала тем городом, где я подвизаюсь. Это Божественно, это почти как жираф или гиппопотам, настолько же здорово и Божественно.
Константин Мацан:
— Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Помню, была на позднем советском телевидении программа «Веселые ребята», которую делал Андрей Кнышев. В тот момент везде гремела песня «Комарово», и авторы этой программы, как бы пародируя жанр соцопроса на улицах, подходили к какому-то человеку на улице, который, само собой разумеется, был актером, это не скрывалось, это была игра. И человек говорил: что из каждого утюга Комарово, Комарово, Комарово, что, нет других городов, я вот, например, из Сызрани. Я помню, что это название города меня тогда вдохновило, я тогда впервые его услышал и запомнил. Какие в этом смысле особенные искушения преодолевает священник и монах? Вы рассказали о первом искушении, ехать — не ехать, и мы заговорили о розовых очках, которые спадают. В чем вы сегодня не равны себе десять лет назад, как священник и христианин.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, одно из самых тяжелых искушений для священника и монаха это не вдаваться сильно в какие-то утешения.
Константин Мацан:
— Это как?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, например, я знаю, что я очень сластолюбив. У меня даже есть такая маленькая болезнь, если я открываю шоколадку и начинаю ее есть, следующее, что я помню, как я доедаю последний кусочек.
Кира Лаврентьева:
— О, точно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо не открывать шоколадку. Это для священника и монаха довольно тяжело, потому что народ у нас очень добрый. Сызрань — город, наполненный верующими людьми, которые хотят подбодрить и сладкое приносят, каноны у нас наполнены сладостями, и сладкое в доступе. Если его даже чуть-чуть каждый день есть — это катастрофа, это достаточно тяжело. Хочется как-то утешиться, ты наслушался за день чужих проблем, включился в какие-то всем сердцем, в какие-то не всем сердцем. Потом...
Константин Мацан:
— Эндорфины нужны.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нужны не эндорфины, а дофамин, который лучше, да?
Кира Лаврентьева:
— Там целая система.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наоборот дофамин это легкий, который шоколадки, а эндорфин это занятия спортом, еще что-то, которые лучше.
Кира Лаврентьева:
— Они вырабатывают серотонин, гормон счастья.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо себя понуждать каждый день не скатываться в это простое утешение. Оно может быть и разным для церковных людей и это легко: побольше поспать, с кем-то побольше поговорить, поболтать. Постоянно ты с этим сталкиваешься, потому что хочется облегчить вроде, а на самом деле это иллюзии. Каждодневный труд, сизифов труд, наверное, одно из самых сложных искушений. Как отец Дмитрий Смирнов, мой очень горячо любимый человек, мы с ним немножко были знакомы, говорил, что из ста людей тебя услышат двое, ты увидишь это собственными глазами. Почему многие священник перестают так активно проповедовать, проводить длинные беседы? Потому что действительно из ста человек тебя услышат только двое. За пять лет огласительных бесед, последний год я не так интенсивно их веду, а четыре года я вел в монастыре огласительные беседы. Монастырь у нас один в городе, крестим мы треть людей в городе. Соответственно, я посчитал, за четыре года я побеседовал на огласительных беседах где-то с тремя с половиной — четырьмя тысячами людей. Как вы думаете, сколько из них я еще видел в храме?
Кира Лаврентьева:
— Ну да.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— По пальцам рук, ног, чуть больше, то есть меньше одного процента. Руки могут опуститься, и все время приходится себе напоминать, что ты делаешь это не для того, чтобы у тебя показатели росли, а потому что Бог тебе сказал это делать. Он сказал: делай, ты можешь говорить, говори, можешь молиться, молись, делай. Не важно, что будет дальше. Это для священника, наверное, самое сложное испытание.
Константин Мацан:
— Мне кажется это вообще универсальный рецепт для любой деятельности по жизни. Делай дело Божие, а Бог сделает твое дело. Кто-то об этом тоже часто говорит, что надо прилагать усилие, делать свое дело, а результаты, количество просмотров и прослушиваний оставить Богу.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, если ты на себя трезво взглянешь... Я знаю, что я человек тщеславный, потому что в ГИТИСе это все разрослось, это профессиональная болезнь актерствующих и творческих людей.
Константин Мацан:
— И режиссерствующих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И режиссерствующих и поющих.
Кира Лаврентьева:
— И говорящих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я через день на неделе слышу: а, отец Давид, какой у вас голос замечательный. Могу на службе что-то такое спеть из Византийского, мы перешли как раз. Если ты понимаешь, что ты тщеславный, то ты понимаешь, что Бог, любя тебя, не пошлет смотреть на твой результат, потому что ты его примешь на свой счет: я провожу огласительные беседы, храм наполнился, я молодец. Зачем это? Поэтому, видя свои недостатки, ты понимаешь, как Бог действует. Вроде как простые слова, звучит слишком просто, но это очень помогает, каждый раз взбадриваться, что Бог работает, и ты работай.
Кира Лаврентьева:
— Это очень интересно. Правда. Отец Давид, а есть ли такой момент, когда люди приходят в монастырь и хотят поговорить с вами, не как со священником, которому нужно приносить по сути свои грехи, может быть, спрашивать каких-то духовных советов, а на часы пытаются развести с вами психологическую беседу, по сути дела, бесплотную совершенно, как мне кажется. И что вы советуете в таких случаях другим священникам, может быть? И что бы вы посоветовали молодым священникам, семинаристам? Тут же тоже две крайности. Одна это младостарчество, когда нам кажется, что мы вообще все знаем, синдром молодого специалиста, как говорит Костя, исповедь на сорок минут. Ты с любовью ко всем, тебе кажется, что именно ты сейчас послан этим людям, чтобы наставить их на путь истинный. Это потрясающее, наверное, тоже состояние. А другая крайность, когда кажется, я вообще ничего хорошего тут сказать не могу, я буду молчать, прости, благослови, иди, больше не греши. Где здесь грань преломления? Знаю еще, что некоторые духовники и священники на исповеди, когда совсем не знают, что нужно человеку, что ему посоветовать, что сказать, просто стоят и за него молятся. И как показывает их практика, это самое эффективное средство коммуникации с человеком, между духовником и человеком на исповеди.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Доброе слово серебро, а молчание золото однозначно. Святой человек сказал. Промолчать всегда хорошо, лучше даже промолчать. Я поначалу, когда был молодым священником, ой, стыдно даже как, пытался все всем объяснить, второй неофитский был период. А потом я понял такую вещь, что человек из разговора с тобой вынесет, скорее всего, одну мысль. Да, не факт, что тебе нужно ее только сказать и больше ничего не говорить, так только такие подвижники духа, как в будущем, скорее всего, канонизированный Иоанн (Крестьянкин) тоже так делал, как его называли «скорый поезд со всеми остановками». Он всем говорил одну вещь и всё. Сравнивать нельзя и поэтому больше приходится что-то говорить. Очень важно, мне кажется, любому священнику понимать, что Бог через него действует. У меня был такой случай. Когда я вспоминаю его, убеждаюсь, что мои слова Бог в ушах другого человека исправит на нужные, если я не буду при этом пытаться повлиять на мир. У меня знакомая, я из общения с ней знаю, что она очень чувствительна на запахи, очень сильно. В каком-то разговоре несколько лет назад она мне стала жаловаться, что вот, я никак не могу выйти замуж, в этом то не так, в этом сё не так. Я тогда, еще будучи обычным мирянином, сказал ей: если тебе Бог пошлет такого жениха, в котором все будет как надо, как ты мечтала, но у него будут ужасно пахнуть ноги, пойдешь ты за него замуж или нет? И она задумалась. Проходит три года, и она мне пишет, тогда я уже стал священником: отец Давид, я так тебе благодарна, помнишь, мы с тобой говорили, что если мне Бог пошлет жениха, а у него все будет прекрасно, только у него будут кривые зубы, смогу ли я выйти за него замуж? Так вот я решилась, и он за месяц до свадьбы пошел и все зубы переделал, спасибо тебе. Я точно помню, что я говорил про один недостаток, она точно помнит, что я говорил про другой. Вот так. Смысловых слов в нашем мире два: Христос Воскресе. Все остальное это комментарии. В этих комментариях, мне кажется, Господь способен нас немножечко подправить.
Константин Мацан:
— Как-то была на Радио ВЕРА и не раз в программе замечательная психолог, заслуженная, очень опытная учитель и педагог Татьяна Воробьева. Всегда с потрясающими советами. Из последнего общения с ней я запомнил, она подсказывала родителям, как общаться с детьми, и мне кажется, это универсальный совет вообще для общения с людьми. Она говорит: не говорите долго, мысль свою выскажите кратко, дети долго не слушают, не воспринимают и не запомнят. Сказал два слова, повторил и забыл. Не повторяй еще раз, не разжевывай, не комментируй, без подробностей. Это может остаться где-то в сердце, в памяти, в душе. Это первое. А второе, что все обязательно с любовью. Начинать любой разговор с ребенком, как я ее услышал: слушай, что я тебе сейчас скажу, потому что я тебя люблю и я хочу, чтобы тебе было лучше, удобнее, благо. Эту мысль можно выразить разными словами, но главное, чтобы посыл был, а дальше коротко свою мысль. И всё, отстаньте от ребенка. Мне показалось, что это универсальный совет для общения со всеми людьми.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И детей точно приобнять надо при этом, сто процентов. В воскресной школе, у меня миссия такая, я ее руководитель, но я понимаю, что я прихожу туда для того, чтобы их обнять и послушать, это самое главное. Остальное само собой получается, разговоры и какие-то важные истины. Но это самое главное.
Константин Мацан:
— Последний вопрос, время наше подходит к концу, но очень интересно спросить. Вы как режиссер какое-то особое измерение богослужения видите? Потому что складывается ощущение, что человек, который ставил на сцене спектакли, потом и Богослужение созерцает как действие, но священнодействие, и видит, грубо говоря, в том некий архетип для любого театра вообще, но все-таки священный архетип.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Поначалу, когда воцерковлялся, я немножко все делил, само таинство меня очень сильно вдохновляло. Евхаристия стала важнейшим элементом жизни, но при этом все было немножко отдельно. Я расстраивался из-за того, когда священник ошибался в богослужении, делал даже замечания, такой был ретивый. А потом со временем это стало единым целым. Безусловно, есть вечернее богослужение, есть литургия, есть великопостное богослужение, но это стало каким-то единым и неделимым. Вроде можно выделить отдельно, есть иконы, есть текст, есть пение, есть возглас, есть ответ народа, лик, который сейчас заменяет хор. Но оно стало совершенно неделимым, единым целым. Мы же с вами знаем, что богослужение на земле совершается непрерывно, целый день. А спектакль, постановка, фильм имеет начало и конец, драматургия, развитие, потом схождение. В богослужении, если его понимать, если в нем немножко разбираться, если это твоя форма общения с Богом в том числе, она тебе близка, то нет начала и конец. Оно прерывается на время для того, чтобы мы могли не сойти с ума, и чтобы ноги наши выжили, мы могли на них стоять. Всё. А остальное всё непрерывно, единое целое.
Константин Мацан:
— Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу. Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в замечательном городе Сызрани был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона была Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Христос Воскресе!
Кира Лаврентьева и Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Константин Мацан:
— До новых встреч на волнах Радио ВЕРА.
Все выпуски программы Светлый вечер