«Царствие Божие нудится»

В этом выпуске ведущие Радио ВЕРА Константин Мацан, Алексей Пичугин, Наталия Лангаммер, а также наш гость — диакон Иоанн Мыздриков — делились светлыми историями о том, как путь к Богу связан с понуждением себя, и как это приносит плод.

Ведущие: Константин Мацан, Алексей Пичугин, Наталия Лангаммер

---

К. Мацан

— Светлые истории рассказываем мы в этом часе, как всегда по понедельникам. Добрый вечер, дорогие друзья. Мы — это ведущие Радио ВЕРА, мои дорогие коллеги: Наталия Лангаммер — привет.

Н. Лангаммер

— Добрый вечер.

К. Мацан

— Алексей Пичугин — привет.

А. Пичугин

— Привет. Здравствуйте.

К. Мацан

— Я — Константин Мацан. И наш сегодняшний гость — диакон Иоанн Мыздриков. Здравствуйте.

Диак. Иоанн Мыздриков

— Приветствую.

К. Мацан

— Давно вы у нас не были. И очень радостно, что наконец-то в «Светлых историях» мы вас заполучили.

Диак. Иоанн Мыздриков

— Да, давненько не был. Я очень рад быть здесь. Конечно, волнуюсь.

А. Пичугин

— А вы были в «Светлых историях» у нас? Были — мы же вместе тут сидели, что-то рассказывали.

Диак. Иоанн Мыздриков

— Да, был, но это было давно.

К. Мацан

— Я напоминаю, что «Светлые истории» — программа, которую можно слушать, а можно ещё и смотреть на наших площадках, в различных социальных сетях и на сайте radiovera.ru. Или, например, на нашей страничке во «ВКонтакте». Мы вас приглашаем подсмотреть за тем, что происходит в студии. Приходите, пишите ваши комментарии, мы их внимательно читаем и самые лучшие отбираем.

Н. Лангаммер

— У меня, знаете, как у продюсера программы «Частное мнение», такое желание эти истории у вас похитить.

К. Мацан

— Нам не жалко — бери, пользуйся, потому что Господь велел делиться. И наша сегодняшняя программа посвящена теме трудной, тяжёлой, связанной с понуждением себя. Потому что мы решили вспомнить истории, которые были бы объединены темой о том, что Царство Божие силою берётся, нудится, и прилагающие усилия восхищают его. То есть о том, что путь в вере — это путь труда, связанный с исправлением себя, с понуждением себя, с каким-то внутренним усилием. Вот такая широкая рамка у наших сегодняшних историй. И вот об этом сегодня поговорим. Да и к тому же, мне кажется, в принципе, едва ли не вся жизнь христианина — это такое одно большое внутреннее, в том или ином смысле, в той или иной степени, понуждение. И обычно мы начинаем наши «Светлые истории» с истории нашего гостя. Но иногда мы нарушаем эту традицию. И тогда в программе возникает обычно какая-то интрига, неожиданный поворот, неожиданный темп.

А. Пичугин

— Что же скажет гость?

К. Мацан

— Да. И сегодня вот мы, Лёша, с твоей истории решили начать, поэтому тебе карты в руки, флаг в руки, барабан на шею.

А. Пичугин

— Хорошо, в руки, да.

К. Мацан

— А ещё говорят иногда: поезд навстречу. Но этого мы говорить не будем.

А. Пичугин

— Там поезд тоже сейчас будет.

К. Мацан

— А, прекрасно. Значит, я угадал.

А. Пичугин

— Но она не уникальна — эта история. Более того, она связана даже не то что с понуждением, но с каким-то, как ещё говорили несколько лет назад, выходом из зоны комфорта. И так мне эта фраза набила оскомину. Я его так не люблю теперь, но она была связана с каким-то, может быть, даже не понуждением — мне это всё очень нравилось. Но если так посмотреть, особенно сейчас, со стороны, наверное, я уже бы так не смог. Было это давно — я учился в старших классах школы. И тогда же как раз начал воцерковляться, по крайней мере, интересоваться всем, что происходит в Церкви. И церковь я себе выбрал. Я, кажется, может быть, часть этой истории рассказывал когда-то в наших программах, а может быть, в нескольких программах всю эту историю в разных частях, в разных программах. Церковь была достаточно далеко. Сейчас, конечно, когда я уже большой и могу водить машину, чуть-чуть подрос, добираться туда гораздо проще. И Москва тоже выросла. И это почти уже Москва. И от того храма до границы с Новой Москвой, наверное, метров 900, но тогда это был Подольский район Московской области.
Транспорт туда почти никакой не ходил и добираться было сложно. Я понимал прекрасно, что Литургия важнее гораздо, чем вечернее богослужение. К тому же там Всенощное бдение в привычном смысле не совершалось — народу было немного. На Литургию все приезжали, а вечером, так как это деревенский приход был, народу было мало, поэтому просто вечерняя служба. Но мне она очень нравилась. И для меня ядром этой вечерней службы было песнопение «Свете тихий». Дело было осенью, как раз осень в разгаре своём, это закат в четыре-пять часов вечера, когда солнце как раз садится. И вот это пришедшее на запад солнце у меня очень облекалось в такие зримые формы. Я даже не очень, может быть, над смыслом задумывался тогда самого песнопения, но мне вот это пришедшее на запад солнце — бросаешь взгляд за окно, а оно как раз вот тут последними лучами. То есть если задуматься, весь мой путь в этот храм был такой: я приезжал... ну, сколько вечерняя служба идёт, отец Иоанн?

Диак. Иоанн Мыздриков

— Смотря где, как.

А. Пичугин

— Смотря где, как, но всё равно недолго, не больше сорока минут, если уж очень сильно постараться. И потом надо было ехать обратно. Я учился в школе в субботу, шестидневка, заканчивал школу на Бауманской. Электричка с Курского вокзала до станции Гривно. Я приезжал и дальше надо было где-то час-полтора ждать автобус. Помните, тогда в те годы на рынках продавалось огромное количество всякой музыки? И я, чтоб времени там полтора часа не терять (а я тогда ещё ощущал себя таким панком — всякая контркультура, левые тусовки), ходил на этот рынок и покупал соответствующую музыку в ожидании автобуса, чтобы поехать на вечернее богослужение. И я полтора часа ходил там в плеере, вставлял эту кассету, ходил и слушал.

К. Мацан

— А что ты слушал?

А. Пичугин

— То, что слушали тогда подобного рода мальчики — «Гражданскую оборону».

К. Мацан

— Я ждал этого названия.

А. Пичугин

— И, естественно, всё, что там вокруг «Гражданской обороны»: «Инструкцию по выживанию» — всё, что можно было на рынке тогда купить. И я садился в автобус и ехал — надо было ехать тоже ещё минут 45, наверное. Это я к тому вот понуждению: полтора часа на электричке, полтора часа ждешь автобус, минут 40-45 едешь и ещё минут 20 от автобуса до храма идёшь. Приходишь не к началу, потому что, естественно, расписание автобуса не подвёрстано под «Благословен Бог наш». И вот приходишь ты как раз где-то ближе к «Свете тихий», слушаешь его. Дальше до конца вечерней уже остаётся полчасика. И кто-нибудь тебя подвозит до куда-нибудь обратно: или до той же электрички, если кто-то на машине, потому что автобуса уже нет, или, может быть, отец Александр, настоятель, меня подвозил по Калужскому шоссе до остановки автобуса, который доезжал до метро «Тёплый стан». И оттуда со всеми пересадками можно было вернуться. И вот на протяжении года у меня была каждый раз такая суббота. По воскресеньям я никуда не ездил, у меня было такое субботнее воцерковление, эдакий шаббат. И такой переосмысленный я удовольствием так ездил. Все говорили: вот как так? — сложно, школа-шестидневка. А мне так нравилось. Это был какой-то очень важный этап на пути моего воцерковления. Потому что параллельно с тем, что я слушал «Гражданскую оборону», я что-то пытался читать, о чём-то задумывался, разговаривал с отцом Александром, с прихожанами. Это всё у меня вырисовывало ту картину, в которую в итоге я вписался. Потом я поступил в институт Свято-Тихоновский, и уже как-то Церковь плотнее гораздо вошла в мою жизнь. Естественно, литургии, воскресные богослужения, и я в субботу перестал ездить, потому что уже невозможно было объять необъятное — а ездил я только туда. Но вот этот год с вечерними богослужениями, конечно, очень многое мне дал. Я думаю, что он был таким важнейшим этапом моего воцерковления.

Если есть ещё буквально две минутки — там была очень смешная история, хотя тогда мне было не до смеха. Я поехал на Рождественскую службу, я помню. Тогда я поехал, как обычно, не уточнял про расписание и что там будет служиться, как и во сколько. Я просто знал, что если приеду в одиннадцать, то как раз примерно к Рождественской ночной службе успею. Я приехал точно так же, как я описал, то есть электричкой, потом автобусом. Только с поправкой на то, что это был точно последний автобус под ночь. А мороз был минус 30. Я уже что-то там себе отморозил — палец какой-то не чувствовал на ноге — пока ждал автобус. Потом как-то чуть-чуть отогрелся, а пока дошёл до храма, отморозил его обратно. А храм почему-то не светится, почему-то всё темное, и только в домике там свет. Выяснилось, что так как всё равно деревенский приход, народу больше приходило, и по уставу-то Рождественская служба служится не ночью, и народ приходил, уже привык, что утром Рождественская служба. Во многих храмах так: нет ночных богослужений. Просто мы привыкли, что в основном, но достаточно много храмов, где служат утром, и тут.

А у меня жуткая аллергия на кошек. А кошек очень много там было. И я не мог там оставаться. Меня напоили чаем, и я сказал, что я тогда пойду. Я слабо себе представлял, куда я пойду в 30-градусный мороз, но мне было 17-18 лет. Я решил, что пойду — куда-нибудь да дойду. Пошёл я в соседний храм. Это надо было перейти через поле, потом через дорогу, где автобус ходил, ещё через одно поле перейти, и там, на его краю, ещё одна церковь стоит. Мне в 17 лет не приходила в голову мысль о том, что там не могло быть службы. И вот я, дойдя до второго поля, уже в конце которого эта церковь, понял, что дальше я точно не могу и вот, наверное, по весне я где-нибудь тут оттаю. Я обернулся и вижу, что по дороге едет автобус. Как я за ним побежал! Я даже не знаю, куда он ехал — в парк, что ли. Но вот он увидел, как я бежал за ним, остановился. Я в него поднялся, он посмеялся, сказал: «А если бы я не приехал?» И он меня отвёз в Подольск. Там рядом с остановкой был кафедральный собор Троицкий Подольска. Там, естественно, служба была ночью. И как раз я где-то не к началу уже, потому что у меня вот эти все приключения были, но я на неё успел. И потом я успел на раннюю электричку в Москву. И потом проснулся — чувствую, что полголовы не чувствую, пальцев на руке не чувствую. Но вот такое было забавное время. Сейчас мне очень смешно, а тогда было уже на утро смешно. Наверное, в общем и целом в тему нашей программы история светлая.

К. Мацан

— Светлые истории мы сегодня рассказываем на Радио ВЕРА. Мы — это ведущие радиостанции «Вера», мои дорогие коллеги: Наталия Лангаммер, Алексей Пичугин. Я — Константин Мацан. И наш сегодняшний гость — диакон Иоанн Мыздриков, к истории которого мы теперь и переходим.

Диак. Иоанн Мыздриков

— Да, я надеюсь, что моя история будет как-то развивать то настроение, которое Алексей задал.

К. Мацан

— Тоже зимнее?

Диак. Иоанн Мыздриков

— Я сейчас подумаю, как она развернётся, насколько в ней будет много зимнего.

А. Пичугин

— Зимняя кампания.

Диак. Иоанн Мыздриков

— Я хочу начать, как всегда: те, кто уже меня слышал, знают, что я всегда всё усложняю, переворачиваю. Мне почему вообще кажется важным на эту тему говорить и рад, что я попал именно на неё? Потому что это вообще одна из любимых фраз евангельских моя. И моя такая история про то, когда я впервые столкнулся с тем, что в греческом тексте. А в греческом тексте есть вариативность перевода. И это можно перевести так, как в Синодальном переводе, про то, что Царство Небесное силою берётся, и только те, кто будет восхищать его, те, грубо говоря, его и восхищат. Но очень интересно, что там такая игра глагольных форм, которая позволяет, и даже скорее это будет более точно, перевести немножко иначе. Там «Царство Небесное» не в страдательной форме «берётся», а оно «берёт силой». Вот это взгляд даёт совершенно другой, что Царство Божие — это как то, что прокладывает себе путь в этом тёмном мире как вот этот свет жизни, и что оно силой восхищает себе своих жителей. И этот взгляд такой вначале мне был не понятен. Я думал: ну ладно, наверное, что-то не так. В Синодальном же понятно: надо поститься, молиться, понуждать себя — и вот спастись. А потом я понял, насколько для меня важным было в нужный момент времени встретиться именно с этим пониманием слов, таким параллельным. Я думаю, что здесь не то, что где верно, а опять же это про многозначность, про полифонию смысла, про многогранность.

И здесь как раз дальше для меня эта история разворачивается такой огромной россыпью историй моих клиентов — я психотерапевт практикующий. Я вижу, как приходят люди с таким большим стыдом, виной за то, что они недостаточно как-то понуждают себя жить правильно в том или ином смысле. Религиозные по-своему себя стыдятся, нерелигиозные по-другому, но в общем этот стыд, что вот я пытаюсь работать со своими эмоциями, со своим поведением, понуждать, дисциплина, воля, быть какой-то лучшей версией себя. И в том-то и парадокс, что очень часто проблема в том, что, наоборот, слишком много труда, слишком много напряжения, слишком много такой отчаянной попытки быть кем-то больше, чем просто человек — быть роботом, быть каким-то сверхчеловеком. И мне кажется, что эти евангельские слова, которые в целом рифмуются с новозаветной вестью, что не мы себя спасаем, а, вообще-то, Бог дарует нам спасение, что Он здесь движущая сила. Что Он не просто нам дал какую-то морковку спасения и мы за ней бежим отчаянно, а что, вообще, спасение — это основание нашей жизни. И вот этот сдвиг — вдруг понять, что, вообще-то, мы можем — я сейчас про труд скажу, это не значит, что расслабиться и растечься, как амёба — почувствовать, что внутри нас есть такая тяга к жизни, которая говорит языком смыслов, языком ценностей, языком вдохновения, языком интереса. Как в этой истории про зимние поездки в храм, я думаю, многие слушатели могут вспомнить свой прошлый, а может быть, даже актуальный опыт такой вот некой авантюры, связанной с чем-то важным.

А. Пичугин

— Авантюры — кстати, хорошее определение.

Диак. Иоанн Мыздриков

— Вот это слово как раз-таки, когда это не потому, что надо — надо доехать и так далее, — а потому что ты вдруг как-то вовлекаешься в жизнь, вопреки на всю усталость, на растерянность, может быть, какой-то здравый смысл. И вдруг ты находишь сокровище на поле, которого ты не ждал там найти. И твоя жизнь вдруг оказывается вокруг этой случайной как бы во многом, какой-то как будто даже немножко анекдотичной истории, вдруг выстраивается. У меня здесь сразу ещё и такая светлая история есть библейская, когда ветхозаветный патриарх Иаков ложится на камень спать, видит сон про лестницу, обращённую в небо, и ангелы снисходят вверх-вниз. И вот он получает обетование о том, что не бойся, Я с тобой, и твои потомкам благословение. И вдруг он вскакивает, смотрит вокруг, видит камень и говорит: «Я думал, что это просто камень, а это престол Божий, это святыня». И это не потому, что он очень сильно захотел. Конечно, когда он столкнулся с этой святостью, сразу же порыв к молитве появился, и его жизнь переменилась, и жизнь не только его, но вообще всех его потомков переменилась. Но в этот момент, мне кажется, очень важно вдруг увидеть, что жизнь и вот это Царствие Божие, как подлинная сущность этой жизни, как некая правда об этой жизни, это не какой-то далёкий Иерусалим, в который надо, как крестоносцу, перебраться, дойти, но что она на самом деле здесь и что она стучится в наши сердца.

А вопрос дальше про понуждение — тут тоже такой момент другой. На самом деле, правда, наша психика очень хочет быть в покое, очень хочет ничего не чувствовать, очень хочет, чтобы всё было как-то гладенько, никак. И мы как раз чувствуем себя несчастными, потому что внутри нас конфликт: одна часть нас хочет жить, одна часть нас хочет быть в этом Царстве Божьем, которое живое, которое расцветающее этими прекрасными, яркими красками, которое, как поток свежего ветра, толкает всё больше и больше к жизни. А другая часть нас хочет, чтобы было как-то никак, чтобы было либо очень понятно, либо очень как-то линейно. И мне кажется, это фраза, которая чаще всего звучит, как едва ли не приговор, что надо понуждать себя, прям всю жизнь выстроить вокруг этого. А эта фраза звучит как очень интересный призыв: попробуй совпасть с этой силой, которая стучится в твоё сердце. Вопрос дальше в другом: во-первых, увидеть, что эта сила имеет некую перспективу, она к чему-то тебя толкает. Это не просто труд ради труда, этот труд имеет смысл, каким бы он ни был: будь то труд добираться ночью на автобусе, будь то какой-либо ещё труд значимый.

То есть внутри нас есть эти два как бы движения — движение к такому негативному, скажем так, покою, типа, чтобы было никак: вот было бы классно, если бы я всю жизнь спал и ничего бы со мной не происходило, и всё было бы так гладенько. И другая, которая как раз толкает на риск, толкает на авантюру, и увидеть вдруг, что жизнь — это буквально некая авантюра. И как раз я бы сказал так, что сегодняшняя моя светлая история связана с тем, что, вообще, я здесь, что это было очень неожиданно для меня — оказаться сегодня здесь. Потому что я получил приглашение, оно было такое немножко накануне, мягко скажем. И у меня уже был спланирован день — так всё гладко, ровно. Я такой: нет-нет, не смогу точно. И вдруг внутри я чувствую, что опять в этот момент я чего-то избегаю, я где-то пасую, что, вообще, я могу быть здесь.

И вот этот момент, когда вдруг нужно — это такая мышца вовлечение в жизнь — представить, и сразу мысль, что нужно поехать на другой край Москвы. Я живу в области, сегодня вообще не планировал, для меня каждый выезд в Москву это такое огромное... надо спланировать много вещей, чтобы семья и работа не пострадали. И думаю: не, надо. И вдруг сегодня утром я еду и понимаю, что, да, вначале была точка решения, точка готовности. А потом дальше вся эта деятельность по добиранию сюда оказывается таким лёгким игом — да, есть сложности, что это время и так далее. Но когда я вышел из метро «Воробьёвы горы» и шёл по Андреевской набережной, я вдруг понял, что это пока только начало осени для меня, но я понял, что это уже один из счастливейших моментов этого сентября, когда я вдруг увидел эту красоту. И что её бы не случилось, если бы я не решился вовлечься в этот некий труд, который меня звал, как некая возможность прожить этот день именно так.

К. Мацан

— У нас тут, правда, красиво на набережной.

Н. Лангаммер

— Очень. Когда липы цветут, тут ещё такой запах. У нас много лип — приезжайте понюхать.

А. Пичугин

— «Липы цветут безжалостно, вспоминаешь себя ребёнком», — по-моему, песня была.

К. Мацан

— Осенняя красота такая. Я очень понимаю, о чём отец Иоанн говорит, потому что для меня осень тоже любимое время года. Вот как-то я и Пушкина понимаю: каждой осенью я расцветаю вновь. Но вот Лёша слушал в том возрасте, про который рассказывал, «Гражданскую оборону». Ну вот я был человеком попроще, я слушал «ДДТ» в частности, и вот эти все — " В последнюю осень" и, конечно, набившую оскомину «Что такое осень?», которая уже такая классика, которая уже стоит на полке и ты к ней обращаешься. «Ах, Александр Сергеевич милый, ну что же вы нам ничего не сказали?» — это, конечно, да. Или вот это «чёрно-белые берёзы ковыляют по Руси» Юрия Шевчука. Спасибо, отец Иоанн, это очень прекрасно, когда светлой историей оказывается приход в программу «Светлые истории» — у нас такого ещё не было. Мы продолжим рассказывать светлые истории на волнах Радио ВЕРА. Вы пока понаслаждайтесь тишиной и красотой, в которые нас погрузил отец Иоанн, а мы скоро вернёмся.

А. Пичугин

— А мы помолчим.

К. Мацан

— А мы помолчим, потому что мы радио.

К. Мацан

— Светлые истории мы продолжаем рассказывать на Радио ВЕРА. Мы — это ведущие радиостанции «Вера», мои дорогие коллеги: Наталия Лангаммер, Алексей Пичугин. Я — Константин Мацан. Наш сегодняшний гость — диакон Иоанн Мыздриков. Мы продолжаем рассказывать светлые истории на трудную тему. Трудную — от слова «трудиться», потому что наша сегодняшняя тема — размышления вокруг евангельской фразы, что Царство Божие, Царство Небесное силою берётся. Вот как какое-то понуждение себя, исправление себя, внутренняя как бы борьба с самим собой часто находится в центре такого пути человека в вере. И мы переходим к истории Наташи.

Н. Лангаммер

— Слушайте, когда я получила сообщение с формулировкой темы...

К. Мацан

— Возрадовалась? Правда же — возрадовалась?

Н. Лангаммер

— Ты знаешь, я, честно, озадачилась, потому что как таковой истории, наверное, у меня здесь не было.

К. Мацан

— Ну, началось.

Н. Лангаммер

— Но рефлексий — частное мнение, извините, у меня профдеформация, мы же всё время рассуждаем в нашем проекте.

К. Мацан

— Но ты же профессионал. Ты же можешь историю придумать, соорудить?

Н. Лангаммер

— Хорошо, сейчас я сделаю, сооружу.

К. Мацан

— Помнишь у Довлатова? «Вы же профессионал», — сказал мне редактор. Я обратил внимание, что когда от человека требуют идиотизма, его называют «профессионалом». Это не наш случай, нет, у нас всё по-другому.

Н. Лангаммер

— Сейчас я втяну вас в некое философствование по-богословски.

К. Мацан

— Отец Иоанн уже открыл этот ящик Пандоры сегодня.

Н. Лангаммер

— Мы совпали тут с отцом Иоанном сегодня. Моя история прихода к вере была как раз вот такая — про это немножко. Я в какой-то момент не поняла, что в жизни происходит моей. Мне очень не нравилось, что я хожу к иконе Спасителя помолиться. Меня мама так научила молиться: Господи, наставь меня на путь истинный. Я шла, ставила свечку и говорила: Господи, наставь меня на путь истинный. Это вот икона в храме у отца Дмитрия Смирнова на Динамо. И после этого у меня начинали рушиться мои проекты на телевидении — по два, по три. Короче, я поехала ругаться с Богом. Нашла подругу, которая на фотографии была такая в косыночке. Она в юности была панком — я её не узнала просто, но она написала, что мы с ней учились вместе на журфаке.

А. Пичугин

— А вы и не помнили?

Н. Лангаммер

— Я её не узнала, потому что она была чёрная, с такой вот стрижкой — ну, панк, как мне казалось. А тут она с белой косой, такая благообразная, в косыночке сидит у озера. В общем, она сказала приезжать. И я поехала в Николо-Угрешский монастырь. Но хорошо, что она меня предупредила, что когда ты едешь в первый раз, то все силы тьмы будут против. И я помню, как я ехала. В общем, туда ехать-то — ничего особенно страшного, в другой конец города. Но я поехала по МКАДу. Это была зима, январь, жидкая грязь, и мне реально было очень страшно, хотя я много лет за рулём. Но мне залепляло все стекла. И я ехала, даже не помню — молилась ли, но, наверное, нет. Я тогда это как бы и не умела делать. Но я ехала — практически весь МКАД, половину я проехала. И вот дальше батюшка меня сразу благословил причаститься после такой моей псевдоисповеди, когда я ему предъявила все претензии к Богу. Он на меня так посмотрел и сказал: «Ну да, вы, наверное, исповедоваться не умеете?» Я говорю: «Да нет». Он говорит: «Ну вот вам книжка Иоанна (Крестьянкина) „Опыт построения исповеди“ — почитаете». Я говорю, что к Причастию надо же как-то готовиться. Он мне: «Да какое готовиться? У вас сил нет души. Вы крещены так давно и ни разу не причащались. Давайте причащаться».
Я приехала домой и начала читать каноны. Я у Оли всё узнала. Я честно всё это тарабанила, ничего не понимая, что я читаю. Но я понимала, что как-то неудобно — всё-таки мне разрешили. И я это усилие прилагала. Я причастилась, но как-то опять авансом, и надо как-то отработать нормально — в следующий раз уже конкретно поисповедоваться и причаститься. В следующий раз я исповедовалась, наверное, минут 50. У меня было по книжке Иоанна (Крестьянкина) 278 грехов. Я это хорошо помню в блокнотике. И я исповедовалась. Потом на ночь нельзя было пить же ночью после двенадцати часов. Я подруге пишу: «Я задыхаюсь — у меня горло». Она говорит: «Ну ты солировала час в храме, где краской пахнет, там реставрация шла. Выпей глоток». И вот я помню, что эти понуждения первичные для меня были очень такие радостные. То есть мы так радостно за это сначала берёмся. Потом немножко пыл стал гаснуть. И когда надо было читать какие-то каноны, вот у меня что-то происходило, и моя эта подружка-наставница так тоже в пылу неофитства хорошо меня как бы строила, что как надо: почитай то-то и то-то.

А. Пичугин

— То есть она сама была в пылу неофитства, видимо.

Н. Лангаммер

— Да. И батюшка у нас был только два года как рукоположен.

Диак. Иоанн Мыздриков

— Просто комбо!

Н. Лангаммер

— Да. Весело было очень. Но он тоже был прекрасен — отец Агафангел. Я помню, он мне пишет как раз в этот момент, он такой кроткий был: «Наташа, у меня одно моё духовное чадо умирает сейчас от гепатита. У неё даже белки глаз стали жёлтыми. Ты не могла бы за неё почитать канон Пресвятой Богородице?» Ну тут вариантов нет — я почитала канон Пресвятой Богородице. И, конечно, мои внутренние какие-то искушения отступили. Но это было понуждение ради другого человека. Конечно, тут на это мы идём. И я видела пример этого отца Агафангела. Потому что однажды я приехала к нему со своими какими-то переживаниями, какой-то проблемой нерешаемой. Это был конец ноября, я приехала к нему, он вышел из храма. Мы сели с ним на лавочке, час я ему плакала, шумела, руками махала. И только через час, когда успокоилась, я заметила, что я сижу в шубе, а он сидит в подряснике. И вот это тоже меня так потрясло, как человек служит Богу и людям. Потому что он так решил — вот он стал монахом не так давно, теперь он рукоположился и вот так служит своим чадам. Потом я поступила туда на богословские курсы, и это тоже был своего рода подвиг, хотя я не очень его хотела, но пошла. И ездить через всю Москву по тому же МКАДу несколько часов два раза в неделю — это тоже было подвигом. И дальше тоже вокруг меня были люди, которые очень хорошо помогали мне — вот так же меня немножко строили, усиливали такое давление внешнее, что надо себя понуждать. И в какой-то момент жизни я поняла, что я больше не хочу. Ну вот я сейчас честно исповедально говорю, что не хочу я больше, не понимаю: зачем я это делаю, нельзя ли по-другому?

Я попала в такое либеральное окружение, где мне: как бы зачем последование читать? — как-нибудь помолимся перед Причастием, можно и своими словами. И какие-то такие были попущения, после которых я почувствовала: а где я? То есть я за Бога держусь. И, может быть, это и было усилием — в какие-то кризисные периоды оставаться с Богом, наверное. И, может быть, это было главное усилие моё. Но в последние какие-то периоды в моей жизни я поняла, что, нет, если ты не будешь реально напрягаться, то как бы это уже неспортивно, это неинтересно — ничего не происходит. Ты можешь расслабиться, но в этом нет ни Бога, ни жизни, ни движения, ничего. И я опять начала заново, и это было интересно.

А. Пичугин

— Простите, один священник, который очень часто к нам приходит на программы, один раз вне эфира сказал — может быть, он не хотел, чтобы это в эфире прозвучало.

К. Мацан

— Именно поэтому мы сейчас об этом скажем.

А. Пичугин

— Хотя я думаю, что это очень весомая мысль. Он говорит, что понятно, что ты чаще всего молишься своими словами, последования особенно никакие не читаешь, но иногда ты двумя руками за Псалтирь держишься.

Н. Лангаммер

— Да. И вот когда я взяла это сама и начала читать, начала читать Евангелие, потому что я хочу. С водой это такой заезженный пример, хорошо — ананасовый фреш. Я хочу это, я беру и я читаю Евангелие. И мне каждое слово — казалось бы, я это всё знаю, но вот оно прямо сейчас выстреливает. И я понимаю, что может быть, моих сил не хватит на какие-то подвиги, на это выстаивание по три акафиста за вечер перед иконами. Но я прочитаю Евангелие, я прочитаю Псалтирь, сколько смогу, я прочитаю, может быть, что-то из духовной литературы, я что-то послушаю из духовной литературы, но это уже на таком взрослом уровне. Вот это возвращение как бы к понуждению себя даёт так много, и в этом столько жизни. Это я как бы про то, что понуждение тоже какое-то должно быть осознанное. Не просто «надо, надо, надо», как вы, отец Иоанн говорили, а какое-то, творящее жизнь, пробуждающее к этой жизни, к Царству Небесному. И вне этого движения, вне этого побуждения, мне кажется, и веры нет, и — ну, громко — спасения, вообще нет этого вот живого чего-то, движения к Богу. Для меня вот сейчас это абсолютно живое. Вот прям заново начиная с каких-то мелких шагов, но они столько приносят радости вот этой живой, что это вот меня сейчас потрясает. Вот у меня такой период. Простите за исповедь.

А. Пичугин

— Отец Иоанн, прокомментируйте.

Диак. Иоанн Мыздриков

— Нет, не прокомментировать, скорее как такой диалог. Потому что я вообще очень монологичный человек, но я люблю выстраивать диалоги, хотя не всегда получается. Очень интересно то, что вы говорите. Потому что как раз здесь это пример с фрешом, то есть опять это не понуждение, потому что надо, а что для вас это что-то значит, это даёт какой-то опыт. Это как раз очень большая разница между тем, когда просто надо, есть некий норматив. Мы часто забываем, например, что первые монахи часто были людьми, которые шли в максимализме. Они были, скорее, похожи не на таких типа, ну надо поститься, а это были такие скорее хиппи, которые шли и в хорошем смысле создавали свой новый мир, в котором, понятно, были точки понуждения себя просто естественно. Ты живёшь в пещере, скорее всего тебе будет не очень удобно. Но то, ради чего и почему это, и что они, в хорошем смысле, испытывали удовлетворение от этого этого опыта: от глубины молитвы, от каких-то вот этих приключений, которые в патериках расписаны, от того ощущение братства и коммьюнити, в котором они находились.

Но мне хочется маленькую такую фразу сказать, заступиться за либеральный приход. Потому что для меня очень важно, что в сокровищнице Церкви есть очень разные формы. Наверное, вы не это хотели сказать, но я знаю, что многие потенциальные мои клиенты услышат, наверное, вот это — что вот есть настоящая духовность, где именно чтение Псалтири, акафистов и так далее, а есть вот водичка про молитву своими словами, например.

Н. Лангаммер

— Это я так восприняла и ослабила свою церковную жизнь, да.

Диак. Иоанн Мыздриков

— Вероятно, правда, что, может быть, рядом с вами были люди, которые говорили именно, что, а, ладно.

Н. Лангаммер

— Нет, они так не говорили. Это я так восприняла.

Диак. Иоанн Мыздриков

— А, хорошо, отлично. Потому что, действительно, часто форма такая условно либеральная, хотя мне не нравится словосочетание здесь, а другая форма — молитва ли своими словами, молитва ли молчанием, молитва такая созерцательная или какая-либо другая форма духовной деятельности — может быть не менее сложной и сосредоточенной. Это кажется мне важным...

А. Пичугин

— Даже, скорее, она более сосредоточенная.

Диак. Иоанн Мыздриков

— Нет, по-разному может быть, в зависимости очень сильно от личного контекста. Просто часто, когда есть набор молитв конкретных, и вот надо их прочесть — три канона, акафист — это, понятно, большой объём и понятно, что его будет сложно читать. Но, например, есть наполнить это же время личным размышлением, каким-то молчаливым созерцанием, чтением молитвы Иисусовой, чем-то ещё другим, то, скорее всего, это будет не легче. Я сейчас нисколько с вами не спорю, сколько хочу вот именно показать.

Н. Лангаммер

— Я поэтому себя сегодня принесла в жертву, чтобы на моём примере, может быть, поразбирать эту тему. Я восприняла вот такой либеральный приход как возможность немножечко ослабить те усилия, которые я не понимала, зачем я делаю. Они меня вводили в состояние, может быть, даже уныния. И мне один священник сказал, я ему говорю: «Я же вела такую духовную жизнь. А сейчас я практически не молюсь. Хотя своими словами постоянно с Богом была». А он говорит: «Да бросьте, это всё шелуха, которая с вас слетела, это было ненастоящее, это было не ваше». И я тоже многое поняла тогда. Да, надо этот период было пройти, скинуть то, что не моё, а потом то, что надо делать, понуждать себя всё равно надо. Я начала по чуть-чуть, осознанно, из того, что действительно душа просит, и получать от этого плод в разы больше.

Диак. Иоанн Мыздриков

— Да, потому что это уже ложилось на ваш вот этот осознанный опыт. И тут как раз очень интересный момент про вот это понуждение. Как раз-таки здесь оказывается дальше, что когда ты входишь в процесс этого осмысленного переживания чего-то, то оказывается, как будто бы и нет такого жёсткого понуждения себя. То есть это труд, который, когда вот ты действуешь, тебе это интересно. Это может быть очень трудно, но это не как, типа на такой воле и так далее. И тут ещё важный момент как раз про тот смысл фразы, которую я немножко так, может быть, насильно привнёс в нашу передачу — про то, что Царствие Небесное силою берёт себе и прокладывает путь. Как раз в том-то и дело, что очень важно понять вдруг, что духовность — это не только наша какая-то сильная активность, а часто это, скорее, активность, чтобы оказаться в каком-то странном опыте, скажу так, может быть, пассивности, вот такого внимания к тому, что на самом деле не мы творим духовную жизнь, а духовная жизнь Духа творится в нас. Мы, скорее, совпадаем с этим голосом, который, как пишет апостол Павел, взывает в нас «Авва, Отче!», который в нас молится. А у нас часто бывает немножко такой взгляд, что должна быть какая-то активность и так далее. Но часто, во-первых, уныние испытывается, потому что это, правда, может быть пустым усилием. Как бы понятно, что отстоять долгую службу сложно. А почему это надо сделать?

Н. Лангаммер

— Вот-вот, да — внутренняя мотивация.

Диак. Иоанн Мыздриков

— И бывает так часто, что человек, стоящий три часа на службе, он молодец, если он от этого что-то получает, но ничем в этот момент не лучше человека, который этого не делает. Именно в плане отношений с Богом, если это не его личный опыт сейчас.

К. Мацан

— Светлые истории мы сегодня рассказываем на Радио ВЕРА. Мы — это ведущие Радио ВЕРА, мои дорогие коллеги: Наталия Лангаммер, Алексей Пичугин. Я — Константин Мацан. Наш сегодняшний гость — диакон Иоанн Мыздриков. И у нас, конечно, глубочайший разговор. И буквально к каждому слову хочется обращаться и его как-то тоже внутренне осмыслять, рефлексировать. Вот когда Наташа рассказывала историю, я вспомнил: у нас есть тоже ещё одна дорогая коллега Марина Борисова. Меня однажды поразило, может быть, она даже этого не помнит, может быть, она это сказала впроброс, а я это очень запомнил. Она сказала, что когда она воцерковлялась в годы, когда ещё был вполне себе Советский Союз на дворе, придя в Церковь, познакомившись с Церковью, узнав, что есть такие правила, сякие правила, вот такие-то службы, вот такие-то каноны домашние, будучи умным человеком, она в качестве такого, если угодно, эксперимента, понимая, что церковная жизнь познаётся только в опыте, дала себе установку: хорошо, я год буду делать всё, что надо, всё, что вот предписано. Вот такие-то службы — такие-то службы, такие-то молитвы приняты — такие-то молитвы. А для чего? Чтобы дать Церкви прорасти в тебе, и дать себе прорасти в Церкви, иначе ничего не получится. Мне очень близко то, что вы, отец Иоанн, говорите про то, что Бог — действующее лицо. Что в центре не я, какой бы я ни был, даже если я себя считаю усилия совершающим или не совершающим. Вот не я действую, а Он действует в жизни. И как бы моя задача дать Ему и во мне действовать. Вот я даже не буду всё это повторять, вы это всё блестяще высказыли — мне это очень важно.

И одновременно я себя ловлю на том, что очень легко увлечься и забыть про то, что, вообще-то, у нас есть то, что мешает Богу в нас действовать. Это называется грех. Вот мы, православные журналисты, от нихже первый есмь аз, всегда очень осторожно отношусь к самому этому слову, к тому, чтобы в эфире его произносить. Потому что ещё немножко и ты уже будешь такой: «Все грешники, всем каяться!» И этого всего да не будет, это очень плохая апологетика, вообще плохой дискурс, плохая риторика — такая очень проповедническая, дидактичная. Как будто я имею право кого-то в чём-то осуждать. Но одновременно я вижу сейчас и в себе, и как-то вокруг, в пространстве разговоров другую тенденцию: всяко забыть о том, что есть грех, даже не упоминать, даже как-то стыдно слово это произносить. Но мы ничего не поймём в себе и в понуждении, если вынесем это за скобки, если не будем себе напоминать, что у нас есть то, что противится вот этому действию Бога в нас. И вот тут эта тема понуждения возникает. Не как слепое усилие просто потому, что надо, а потому, что если себя как бы как-то не строить, то расползёшься, то тогда решишь, что всё, что хочется, оно и благо, да его Бог и благословит.

Н. Лангаммер

— Очень опасная тенденция, да.

К. Мацан

— Даже не буду сейчас примеров приводить в жизни — каждый сам их может найти. И для меня вот эта история про то, что Марина Борисова рассказывала, и про понуждение, она вот про это — про какую-то внимательность к тому, что есть крайность какого-то такого вот делания ради делания: я вот стою, потому что надо. А есть крайность: да ничего вообще не надо, да всё нормально, как бы во мне естественный поток — живёшь и живёшь. А может быть, в этом потоке есть то, что сопротивляется тому, чтобы Бог в тебе действовал.

Н. Лангаммер

— Вот это очень важно, Кость. Потому что это как раз была та обратная сторона, к которой я подошла, что ну и ладно. Вот про молитву своими словами — это не то, что это плохо. Ну я же могу просто сказать: «Господи, благослови».

А. Пичугин

— Отец ваш Небесный знает всё, что вам нужно, наперёд, прежде чем попросите.

К. Мацан

— Вот я вот однажды от священника очень хорошего услышал фразу, которая меня в тот момент очень утешила. Я что-то там говорил вот такое на исповеди. И он мне сказал: «Послушай, всё понятно, но какое это имеет отношение к твоим отношениям с Богом?» И для меня камень с души свалился. Действительно, вот это не то, это не то что мелочи, но вот пускай твои какие-то внутренние вещи не заслоняют святость Божию, к которой ты притекаешь, которая перед тобой есть. Но я поймал себя на том, что потом стал очень многое в себе этой фразой оправдывать. То есть она была мне сказана в конкретный момент, по конкретному поводу. А я теперь могу всё что угодно сказать: а какое это отношение имеет к моему отношению с Богом? — да никакого, это мелочи. Подумаешь, я то-то сделал, то-то сделал — главное, что я верю. Главное, что я внутри как бы обращаюсь. А как ты живёшь — да, в общем-то, подумаешь. И для меня эта тема про понуждение — про это. Но историю я вспомнил, которая с этим связана, хотя она с этим связан напрямую, немножко другую. У меня была такая вот действительно очень милая история в жизни: я проснулся рано, хотел поехать на службу раннюю один, без детей. Все родители знают, как это важно и как это сложно, как это редко на самом деле случается — вот поехать одному, помолиться спокойно всю службу с начала до конца. И я так проснулся тихонечко, чтобы никого не разбудить, встал, одеваюсь. И, конечно, дочка просыпается.

Н. Лангаммер

— Я почему-то знала, что это будет Серафима, а не Миша.

К. Мацан

— Да, это была Серафима, она ещё маленькая тогда была — это тоже важный элемент истории, по-моему, ей было года три, может быть. Она проснулась, и я понимаю, что она будет всех будить — будить жену. И как бы тогда получается, что я бросил с утра супругу на проснувшегося ребёнка. И я ей говорю: «Серафима, поехали со мной». Она говорит: «Поехали, я с тобой поеду в храм, конечно. Что мне дома сидеть?» Ну, думаю: ладно, хорошо. Я хотел, конечно, один помолиться, сам, но не бросить же ребёнка. И я взял её с собой, оделись, приехали. И Серафима ребёнок, который очень самостоятельный, но почему-то именно в этот день она вот как в начале службы на руки залезла, так до конца и не слезала. Я всю службу стоял с ней на руках. Это было не тяжело физически, она была ещё маленькая, но это всё равно было не то, на что я рассчитывал. И это предвкушение, что сейчас я буду всю Литургию спокойно один внутренне сосредоточенно молиться, не реализовалось. Но это была одна из самых радостных служб — вот стоять всё это время с ребёнком на руках. И как-то вот было почему-то очень сладко сознавать, как не реализуется твой план, как всё не так, как ты хотел. Но в этом отдавании и отпускании своего плана, своих чаяний, даже самых благочестивых, была какая-то особенная радость и, не побоюсь этого слова, благодать.
И я вспомнил тогда историю из Сергея Иосифовича Фуделя, величайшего, выдающегося духовного писателя ХХ века. У него была такая история в одном из его текстов, когда он собирался всю ночь очень глубоко в одиночестве у себя в домике сосредоточено молиться, прям вот долго, всю ночь. Почему-то вот он это прям предвкушал. Он так описывает, что вот он как-то на аналое или где-то на столе, может быть, книги положил, зажёг свечку. Он собирался, он готовился, и вот он уже почти начал, и тут кто-то постучался в дом — какой-то путник. Видимо, как вот Лёша шёл куда-то ночью, и ему надо было где-то погреться, согреться или выпить стакан воды, или даже переночевать. По-моему, речь шла о том, чтобы переночевать. И Сергей Иосифович понял, что срывается его план молиться всю ночь, говеть перед иконами. И это нехорошо, что срывается. И он что-то типа дал этому путнику стакан воды и отправил к соседям, потому что он собрался делать благочестивое дело — молиться всю ночь. И дальше он рассказывает, что вот после этого он не мог молиться. Вот молитва, что называется, не шла. Потому что когда ты даже в самом благочестивом порыве отказываешь ближнему, то это не Божье дело.
И вообще почему эта тема важна, почему именно в связи с Фуделем я её вспомнил — она у него постоянно вот как-то красной нитью проходит. Вот об этом самоотречении ради другого: ради Бога, ради ближнего, ради того, что не есть ты сам — вот это понуждение. В его антологии выписок из святых отцов, которая так и называется «Путь отцов», есть такая мысль о тройственной или троичной, или триединой добродетели, о едином пути перед Богом. Что в этом триединстве? Фудель пишет, выбирая из всего разнообразия христианских добродетелей: смирение перед Богом, отречение ради Бога, самоотречение, и любовь к Богу. Вот именно эти три качества выбирает Фудель. И вот опять это самоотречение. У него есть мысль, которая, когда я её прочитал, она в меня очень попала. И мне очень тяжело как бы её принять, в смысле тяжело принять её в свою жизнь как некие практику, опыт и указание.

Там мысль такая, не цитирую, а со своими словами пересказываю: мы все немножко индивидуалисты, а, может быть, не немножко. И вот самое тяжёлое для нас осознать себя в Церкви, в приходе, на службе как бы в единстве с этой бабушкой, вот с этим человеком, мне незнакомым. Потому что удобно и легко молиться так, что вот есть я и Бог. И мы с Ним вдвоём выстраиваем отношения. А если есть я, Бог и ближний, то это уже нужно как-то от себя отрекаться, даже от своей молитвы отрекаться в каком-то смысле, от такого хорошего, внутреннего, уединённого состояния. И вот понять и пережить, что ты не один, что нет одинокой веры, что вот с этой бабушкой вы вместе перед Чашей, перед иконой, и это тот самый ближний, в котором для тебя Бог раскрывается, вот принять это мне, допустим, как индивидуалисту, очень трудно. Вообще, очень много у Фуделя про это смирение, про это самопонуждение себя ради чего-то. Вот он так акцентирует внимание на фразе апостола Павла, что таинство веры совершается в чистой совести. А чистую совестью ещё нужно достичь, к ней ещё нужно прийти. И вот без какого-то самопонуждения к этому труду, она не достигается сама по себе. Но, собственно говоря, моя история не только в том, чтобы пересказывать Фуделя. Почему я про это вспомнил?

Это такое как бы завершение этой истории: у нас однажды в гостях на Радио ВЕРА была внучка Сергея Иосифовича Фуделя, которая рассказывала о своём деде. И вот она рассказывала о том, что он был очень смиренным человеком, он был человеком, покрывающим тебя любовью. И вот то, о чём он писал в книгах, он так жил. Это вот абсолютно его практика, его опыт. И я спрашиваю: «Скажите, а он был таким всегда, от природы? Ну вот у человека характер такой любвеобильный, добрый. Или он к этому пришёл? Или ему это давалось с трудом?» И внучка говорит мне, что трудом он к этому пришёл. Он к этому шёл всю жизнь. Вот он как раз себя к этому понуждал. И это было не то, что ему легко давалось, а то, что он в Евангелии прочитал, у отцов прочитал и решил, что нужно так жить тогда. Вот в этом было его понуждение. Его потрясающее литературное, богословское наследие, такое вдохновенное, такое тёплое, в котором так разлита вот эта тема... собственно, это то, о чём и отец Иоанн в начале сказал — там самоотречение не ради самоотречения, не ради того, чтобы поставить себе галочку, что я молодец, я вот тут, вообще, себя понуждаю. А иного пути нет — вот к той радости, к той полноте бытия, к тому чтобы совпасть. Мне очень понравилось это слово. Потому что совпасть с Богом...

Н. Лангаммер

— Двигаться навстречу.

К. Мацан

— Вот отец Павел Великанов, хорошо нашим слушателям известный, очень любит эту метафору того, что вот скрипка, когда плохо настроена, музыка некрасивая. Вот нужно настроиться на эту волну, на которой Господь звучит, на которой Господь к сердцу твоему обращается. Но вот путь этой настройки и есть самопонуждение, это и есть этот труд. И об этом Фудель, и об этом, как мне представляется, вообще наша сегодняшняя программа, за которую я вас очень благодарю. И, как говорил один спикер, если у кого-то есть мысль или слово, которые нельзя не сказать именно сейчас, то сейчас самое время это сделать. Кто-то ещё что-то хочет сказать?

Н. Лангаммер

— Мне кажется, знаешь, что я недосказала по всему, что ощутила в программе и к истории Марины? Что когда вот это понуждение первичное в тебя проросло, оно тебя и удержит в каких-то твоих движениях. То есть это как некий навык, который меня удержал не то что в лоне Церкви — я оттуда не собиралась, — но в правильном движении к Богу. То есть ты остаёшься всё равно с Богом, потому что у тебя есть этот навык и где-то есть это ощущение понуждения себя. А когда оно от сердца, оно сладкое, как ананасовый фреш.

Диак. Иоанн Мыздриков

— Можно я тоже скажу про движение к Богу и про самоотречение? Тут действительно очень поразительный момент, что в самоотречении часто акцент именно на отречении от себя. И кажется, что психология — это вообще про другое, она, наоборот, про любовь к себе и так далее. Это отдельная тема. Кратко скажу, что отречение от себя именно для того, чтобы вовлечься в жизнь, для того, чтобы выстраивать контакты с другими людьми, для того, чтобы выстраивать контакт с миром, для того, чтобы жить в этом мире. И часто как раз такие люди, страдающие какими-то сложными ментальными состояниями, с одной стороны, отчуждены от реальности: они погружены в сложные мысли депрессивные, тревожные, какие-то ещё, которые закрывают реальность, они закрыты от глубины собственного «я», от своего сердца. И как раз вот это движение, как бы странно это ни звучало, оно как бы здесь совпадает: движение к себе, к своему сердцу, чтобы через это сердце открыться миру.
И вот здесь этот момент — то, что сейчас прозвучало про Фуделя, это очень яркий образ. У нас часто звучит противопоставление, что либо мы вот в сторону Бога, либо в сторону мира. И вот эта история, когда я сейчас вечером буду молиться и так далее, и вот путник стучит. И путника мы вроде как перепоручили, такие: о, теперь помолюсь! И молитвы нет. И мне кажется, очень важно, что как раз-таки это Царство Божие, этот Дух Святой, а движение к нему, мы когда с ним совпадаем, это Дух Святой отворачивает как бы от самого себя и выводит нас в мир. Почему Господь говорит: «Где двое или трое собраны во имя Моё»? Это не только типа — ну, собирайтесь парочками, троечками, и вот это хороший формат молитвы, а потому, что в целом евангельский Бог переносит центр тяжести нашей жизни с этой религии как стучания в небеса и избегания из мира куда-то, некого бегства, к тому, что я здесь. И этот мир и эта жизнь и есть тот мир и жизнь, которые творит Бог, и к ним Он нас призвал. И поэтому этот труд — это труд по-настоящему жить. Да, труд по-настоящему жить как человек.

К. Мацан

— Аминь. Спасибо огромное. Мы сегодня светлые истории рассказывали, как всегда по понедельникам в этом часе на Радио ВЕРА. Я напоминаю, что «Светлые истории» можно не только слушать, но и смотреть, или не только смотреть, но и слушать, на наших площадках в социальных сетях и на сайте radiovera.ru. Я горячо благодарю вас за нашу сегодняшнюю беседу, мои дорогие коллеги, Наталия Лангаммер, Алексей Пичугин. Я — Константин Мацан. Наш сегодняшний гость — диакон Иоанн Мыздриков. До новых встреч в «Светлых историях» на Радио ВЕРА. До свидания.

А. Пичугин

— Счастливо.

Н. Лангаммер

— Всего доброго.

Диак. Иоанн Мыздриков

— Доброго вечера всем.

---

Все выпуски программы Светлые истории

• «Исцеляющая благодать»
• «Лень и трудолюбие»
• «Чти отца и мать...»