В этом выпуске своими историями о простых людях, которые в своей жизни и простоте явили свет веры и христианства, поделились ведущие Радио ВЕРА Кира Лаврентьева, Анна Леонтьева, Алексей Пичугин, а также наш гость — настоятель храма святого равноапостольного князя Владимира в городе Коммунар Ленинградской области священник Алексей Дудин.
Ведущие: Кира Лаврентьева, Анна Леонтьева, Алексей Пичугин
К. Лаврентьева
— «Светлые истории» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, дорогие наши слушатели, зрители этой удивительной нашей программы, которая уже стала, как мы видим по комментариям, очень вами любимой. Спасибо вам большое за это. Мы очень это действительно ценим, очень стараемся. Простите, если что не так. И с радостью, с большой летней радостью представляю вам нашего сегодняшнего гостя. Мы его очень любим видеть в нашей студии, а вы его очень любите видеть в «Светлых историях». У нас в гостях священник Алексей Дудин, настоятель храма святого равноапостольного князя Владимира Гатчинской епархии Ленинградской области. Также у микрофонов мои коллеги — Алексей Пичугин, Анна Леонтьева.
А. Пичугин
— Здравствуйте.
А. Леонтьева
— Добрый вечер.
К. Лаврентьева
— Здравствуйте, коллеги. Меня зовут Кира Лаврентьева. Я с радостью хочу вам озвучить нашу сегодняшнюю тему, тема у нас звучит так: «Простая вера». Истории о простых людях, сельских священниках или, может быть, других людях, мирянах, которые не очень образованы, но в своей простоте и вере высокий пример чистой веры и любви к Богу. По сложившейся традиции, отец Алексей, я, конечно, передаю слово вам. Расскажите, пожалуйста, есть ли у вас в вашем обозрении такой простой человек, которых называют еще, знаете, аристократами духа. Так что слушаем.
Иерей Алексей
— Да, я хотел бы рассказать про своего знакомого священника, батюшку, который уже почил, Царствие Небесное, иерея Сергия. Батюшка родился в далеком уже для нас, получается, в 57-м году, получил простое такое образование на то время — он закончил спецшколу художников, он был художником. Кстати, он был один из первых так называемых митьков в Петербурге, вот так получилось.
А. Леонтьева
— Помним таких.
Иерей Алексей
— Да, у батюшки такая интересная судьба сложилась. И вот для того, чтобы иметь возможность заниматься своей любимой творческой деятельностью, отец Сергий, тогда еще просто Сергей, он пошел в местный ЖЭК, договорился о том, что будет работать дворником. А дворнику тогда довольно охотно давали свою жилплощадь. И вот он, значит, свое жизненное такое, начало своей жизни положил в том, что он мел двор, выполнял свое такое послушание, а все свободное время занимался любимым делом, он рисовал. И вот такая его простая, творческая, открытая натура, она, в общем-то, сохранилась им всю свою жизнь. И вот так получилось, что впервые, когда он столкнулся с Евангелием, так получалось, что ему его читали, по его рассказу, значит, он открыл для себя слово Божие и он в простоте сердечной, в детской вере его принял. И с этого момента (получается, это где-то у него обращение такое к Богу сознательное было лет в тридцать, то есть он уже такой прошел жизненный определенный свой путь) он стал глубоко верующим человеком, и свою жизнь уже дальше связал с Богом, с молитвой. И эта жизнь постепенно развивалась, у него появилась семья. Такая очень интересная матушка, матушка Марина, дай ей Бог долгих лет жизни, я ее тоже очень хорошо знаю. Она до сих пор жива и здравствует, мы с ней общались буквально вчера, мы с ней связь такую поддерживаем. Она ему четырех деток родила, но об этом я чуть позже расскажу. Вот она была таким технарем, как говорят сейчас, она была человеком, глубоко знающим математику. И она была и до сих пор, в общем-то, такой последовательный, такой вдумчивый, серьезный, очень инициативный человек.
А. Пичугин
— Рациональный.
Иерей Алексей
— Рациональный, да. И как-то, что они сошлись с отцом Сергием, это действительно такое доказательство того, что сходятся противоположности абсолютно. Потому что когда они познакомилась, матушка тогда позировала, художники рисовали и, в общем-то, она была такая моделью, в этот момент ее попросили, и она, соответственно, с отцом Сергием таким образом познакомилась. Дальше у них вот такая была интересная история общения, их любви, и отец Сергий ухаживал очень красиво за матушкой, и картины ее писал. И она, кстати, на тот момент, в отличие от отца Сергия, была абсолютно нецерковным человеком и даже некрещеным. То есть вот он нисколько в этом отношении не смущался, он доверился Богу, он Господу все время молился. Кстати, я спрашивал (батюшек обычно спрашивают, кому молиться за своих некрещеных родных и близких), так вот он молился Иоанну Крестителю, вот я из такого, помню, личного опыта отца Сергия, и вот эту молитву он совершал. Они сочетались браком. Причем такой интересный был момент, они поженились в 88-м году, а должны были в 87-м. И целый год так вся эта канитель длилась, потому что у батюшки, у будущего отца Сергия, украли сумку, и в сумке был паспорт и Евангелие. И причем отец Сергий, как матушка рассказывает, он абсолютно не переживал насчет паспорта, что его можно восстановить. А вот, говорит, столько скорби было, что было утрачено слово Божие. В 88-м году это было еще целое такое сокровище...
А. Леонтьева
— Тяжело достать.
Иерей Алексей
— Которое было достать очень сложно. И вот она помнит вот эти моменты, переживания, что она замуж собирается, собралась, а отец Сергий, в общем-то, печалится больше не о паспорте, о том, что все это дело откладывается, а о том, что вот Евангелие утрачено. Она, говорит, я поначалу даже переживала чуть-чуть, злилась и вообще, пока она воцерковлялась, было очень тяжело. Отец Сергий мне даже рассказывал, я, говорит, помню, стою в уголке, молюсь, читаю Псалтирь. А сзади прямо чувствую, как на меня взглядом буквально давят. А мне, говорит, я понимаю, что главное этот взгляд выдержать, и я молюсь, читаю. Вот он всю свою жизнь был таким смиренным, терпеливым, простым, полностью открытым и доверившимся Богу человеком. И Господь его призвал на священническое служение так, что отец Сергий об этом, в общем-то, и не помышлял. Он как художник в свое время нашел себе вот такое место вдохновения, место тишины в глубокой Псковской области, купил там домик. Соответственно, у них родился первый сын Иван, и вот они стали туда приезжать и жить по полгода. Уже, в общем-то, настали эти 90-е года, когда приватизация, когда им удалось эту двухкомнатную квартиру приватизировать, они ее здесь сдавали, а туда, в общем-то, окончательно через некоторое время переехали, в Псковскую область. Ии отец Сергий там приходил в местный храм, был много лет псаломщиком, просто помогал при службе и не думал никогда, не гадал вообще начинать свое священническое служение. Там был такой духоносный отец Павел, он ему сказал: все, Сергей, тебя Господь призывает, Он дает тебе такое послушание. Батюшка имел такое дерзновение, это был такой, в общем-то, серьезный духовник, который вот на станции Дедовичи создал такую общину и довольно известный православный — ну это можно рассказывать отдельным рассказом, про то, как может такая крепкая православная община возникнуть, существовать и укреплять даже относительно депрессивные регионы нашей страны, но это отдельный рассказ. Но видя вот такую живую веру и почувствовав ее, приняв, батюшка из-за послушания принял священническое служение. Пробыл он буквально несколько месяцев диаконом и после этого перевели его — это, наверное, километрах в 70-ти от этого места, населенного пункта, место называется Добрывичи. Там оно интересно тем, что там находились имения нашего адмирала Чихачева — был такой известный адмирал, руководитель нашего флота, флотоводец. И вот, значит, на этом месте батюшка получил свой приход и принял его как послушание. Что такое приход в Псковской области, это, наверное, лучше всего понимают священники или те кто там, в общем-то, был и себе представляет. Когда на службу в субботу вечером, на всенощное бдение, вообще никто не приходит.
А. Пичугин
— Да это и не только там.
К. Лаврентьева
— И в деревнях очень часто так случается.
Иерей Алексей
— Но все-таки мы сейчас вещаем из Москвы и надеемся, что в столичном граде хоть сколько-то...
К. Лаврентьева
— Таких проблем нет.
Иерей Алексей
— Да, народ наполняет храмы, понимает и осознает, что всенощное бдение является неотъемлемой частью общей службы, плавно перетекающей в Божественную литургию. Отец Сергий тоже это понимал и поэтому, несмотря на то что народ, в общем-то, не ходил, он у своего духовника взял благословение и полностью всегда служил всенощное бдение вместе с матушкой вдвоем. Ну когда было лето, приезжали, в общем-то, и уже дачники. И я был одним из тех дачников, который, в общем-то, начал, мне тогда было 17 лет, когда я познакомился с отцом Сергием. Еще я только поступил в светский вуз, еще и не думал, может быть, про семинарию, про служение священническое, и вот Господь мне послал такого доброго пастыря. Что можно было про отца Сергия сказать, чем он так разительно отличался простотой своей веры? Не только тем, что он совершал вот это богослужение, вне зависимости там от погоды, от количества прихожан, от того, что в том храме, где он служил, там, например, очень холодно. Так получилось, что когда этот храм строили, каменный, он получился очень тяжелый, и через вот эти столетия он начал опускаться, и опустился очень серьезно. И там, как в погребе, там, в общем-то, и стоять-то можно зачастую только на сплетенных бабушками вот этих ковриках. Знаете, это особые такие коврики, в которые вложено тепло человеческой души такое, простое деревенское творчество, и вот на этих ковриках, в общем, на каменном полу положенных, совершалось вот это служение. А там храм большой такой, настоящий, храм Тихвинской иконы Божией Матери, он разделен был на две части еще в те времена, знаете, потому что зимы все-таки довольно суровые. Поэтому там была летняя часть храма, и часть зимняя, с двумя приделами, которая, в общем-то, отапливалась, когда была такая необходимость. И вот батюшка там свое служение совершал, вне зависимости от погодных и каких-то других условий. И причем совершал это всегда без суеты. Потому что вот, наверное, самая главная отличительная черта нашего современного века, что мы все время суетимся и все время пытаемся все рационализировать, упростить, настроить, привести к таком комфортному определенному бытию. Так вот у отца Сергия этого не было и в помине. И зачастую, может быть, бывало тяжело бывать у него на службах. Хотя я, в общем-то, в те времена был молодой, горячий, и те, та сколько там, 11 километров проехать на велосипеде в любую погоду тоже для меня было всегда за радость. И батюшка, у него всенощное бдение начинало совершаться часа в четыре и могло часов до десяти вполне вечера идти.
А. Леонтьева
— Ого, без сокращений, да.
Иерей Алексей
— Нет, без сокращений, это можно дольше. А так, в общем, без суеты.
А. Пичугин
— Без сокращений там еще чтения поучительные надо.
К. Лаврентьева
— Можно и четыре часа служить.
К. Лаврентьева
— «Светлые истории» на Радио ВЕРА, дорогие друзья. Напоминаю, что свою удивительную историю рассказал священник Алексей Дудин, настоятель храма святого равноапостольного князя Владимира Гатчинской епархии Ленинградской области. У микрофонов Анна Леонтьева, Кира Лаврентьева и Алексей Пичугин, который сейчас, надеюсь, поделится с нами своей историей. Но прежде, конечно, хотелось бы прокомментировать, отец Алексей, вашу. Потому что, мне кажется, это история о человеке, который нашел свой логос в некотором смысле, может быть, даже в стопроцентном смысле. Как говорят святые, нет большего счастья, чем жить в послушании у Бога. Вот такое ощущение, что не сразу, но человек как-то нашел свое призвание, он и его семья, и это об этом. Вот такое ощущение, что история именно об этом. Спасибо вам огромное за нее. Так. Алексей, Леша, твой звездный час.
А. Пичугин
— Звездный?
К. Лаврентьева
— Звездный, да. А наши зрители, слушатели, кстати говоря, будут обязательно слушать тебя и смотреть на сайте https://radiovera.ru/ и в группе Радио ВЕРА ВКонтакте.
А. Пичугин
— Да, звездный час, я думал, он лет 25 назад случился, а оказывается, сегодня. Ну ладно.
К. Лаврентьева
— Не поздно повторить.
А. Леонтьева
— Каждый час может быть звездный.
А. Пичугин
— У меня был, даже, наверное, не побоюсь этого слова, друг — мы очень мало общались последние годы, нас разделяли там тысячи километров. А когда-то, когда я воцерковился, мне было там лет 15–16, я попал в один подмосковный приход — я в «Светлых историях», думаю, про этот приход рассказывал уже. Много разных людей (думаю, что отец Алексей хорошо помнит этот период, вы тоже, дорогие коллеги, его помните) — 90-е годы, конец 90-х, начало нулевых, это еще все длилось, там, наверное, первые лет семь-восемь двухтысячных, — когда в приходах, в каждом приходе были очень разные люди. Ну вокруг крупных городов так уж точно. Тут были и деревенские жители, которые доживали свой век перед тем, как уйти или перед тем, как их увезут в города. Были какие-то очень интеллигентные городские люди, образованные. Были, ну вот у нас, например, была воинская часть, которая уже там, конечно, сейчас скорее всего ее нет, но тогда какие-то офицеры из этой части, отставные офицеры, которые жили в городке, продолжали, оставались, приходили, их жены, естественно. То есть это был такой клубок, где были все и все общались, все там объединялись храмом, объединялись нашим дорогим настоятелем, отцом Александром. Но было много личностей. И вот, кстати, благодаря тому что было много личностей, и храмы восстанавливали. Вот был там человек с деньгами — он мог дать денег, мог привести рабочих, был архитектор, был инженер-строитель. Мама моя была, тоже ходила в этот приход тогда, инженер-строитель. Там был архитектор, был человек, который там умел еще что-то делать — ну вот таким образом храмы и восстанавливались тогда. А я просто был молодой, студент, который там, не знаю, по мере сил тоже пытался что-то делать. И был у нас Игорь. Игорь как раз был из тех, у кого были деньги, какие-то деньги, который помогал вот таким образом. И у него была какая-то невероятная харизма, и он мог находить совершенно разных людей и объединять. А когда мы познакомились в начале нулевых, как-то быстро начали общаться с его семьей. Тем более что как-то у них с женой первые дети очень рано родились, они мои ровесники — там дочка старшая, она полгода старше, сын на полгода младше, и так мы, в принципе, все были почти одного года, плюс-минус. И вот мы с ними общались, со всей семьей, потом у него еще был младший сын, еще позднее сын родился. Интересно было наблюдать за Игорем, как менялась... Я так понимаю, я с ним вот до этого периода знаком не был, но так понимаю, что он прошел через разные увлечения — там восточными практиками, еще чем-то, еще. Тогда он занимался бизнесом, у него был достаточно успешный магазин в Москве, который там позволял ему хорошо, нормально содержать семью и помогать храму, и еще кому-то помогать. И этот человек, когда его не стало (его не стало несколько месяцев назад, внезапно абсолютно, лег спать и не проснулся), я подумал, что, наверное, у него всегда был главный вопрос, когда он пришел в храм, он задал этот вопрос себе или Богу, или просто так вот в пространство: какой же Бог? Вот вся его дальнейшая жизнь была, наверное, попыткой ответа на этот вопрос: а какой Он, Бог? И когда его не стало, я думаю, что Бог дал ему ответ на этот самый главный, заботящий его вопрос. Может быть, поэтому его так резко и быстро не стало. А в какой-то момент ему стало тесно в Подмосковье, в подмосковном приходе, в Москве, потому что жили они в Москве, и он стал искать какой-то выход приложению своих сил подальше. Он ездил в Калужскую область, в Тульскую, пытался найти там, где можно помогать. Потом ему посоветовали съездить в Архангельскую область, в конкретное место — в деревню Веркола, которую многие знают, это родина писателя Федора Абрамова. Тем более что там уже был московский священник, в этой деревне Веркола, был большой Артемие-Веркольский монастырь, который тоже многие знают. И в Верколу они уехали. Я, честно говоря, в эту авантюру не верил абсолютно. Причем не верил много лет. Я думал, что сейчас они наиграются в это, вернутся, все будет как раньше — мы снова будем собираться, сидеть за столом, общаться. Игорь с Мариной (Марина — его жена) приедут, как-то мне очень нравилось к ним приезжать, где-то еще собираться. И перед тем, как уезжать, у него, конечно, было много вопросов — уезжать, не уезжать. Мы ходили в разные храмы, отца Александра на тот момент уже не было, не стало. Он искал какой-то храм, который бы, наверное, отвечал вот его взглядам, его подходам. Я тогда ходил очень много и часто в один московский приход, который мне очень нравился, и я Игоря туда привел. Он тогда, я помню, мне сказал, что если бы я раньше его туда привел, может быть, ни в какую Верколу бы он (а это было уже накануне их отъезда, уже чемоданы упакованы), может быть, никуда бы он и не поехал. Но все равно он уехал. Мы в эту Верколу тоже приезжали, я один раз, у меня мама туда постоянно ездила и до сих пор периодически ездит. Там он тут же развил бурную деятельность. Он стал помогать монастырю, очень быстро там стал своим человеком. Он по мере сил пытался помогать строительству храма в самой Верколе. Он хотел стать священником — ну подспудно я знаю о его желании, но как-то вот не сложилось в итоге, мне кажется, он просто не успел. Ну потому, что это было очень логичный дальнейший шаг в его жизни. Главным, наверное, надолго приложением его сил стала школа. У нас тогда вот эти все сельские школы по всей стране закрывались, их соединяли с более крупными, сельские совсем закрывались, детей переводили в интернаты, в районные центры, если нельзя их было как-то возить по-другому туда. И Игорь отстаивал, ему угрожали, звонили, приезжали. Он железобетонный человек, прошел 90-е, поэтому его сломать было сложно очень. Он отстоял эту школу, это была единственная на многие километры школа, которая не закрылась. Он пробил абсолютно все стены в архангельской администрации, для того чтобы эта школа продолжалась. В общем, ему угрожали, вот просто физически угрожали неоднократно — я не говорю, что чиновники, но там приезжали люди, которые уже хорошо все это там как-то разделили. У которых все делилось, а тут перестало делиться. Дальше Игорь набирал секуцию детишек, с которыми он занимался спортом, разным совершенно, я помню, что какое-то там было и самбо, какая-то русская борьба, еще какие-то обычные виды спорта. Он в итоге с ними ездил на соревнования, и даже в последний день своей жизни. А надо сказать, что от Верколы до Архангельска на машине километров 250, наверное, но это по зимнику. Летом еще сложнее. И он ездил в Архангельск, в Северодвинск, по-моему, или в Новодвинск на соревнования с этими ребятами. Целый день он был там на соревнованиях, приехал и просто лег спать и не проснулся. Но это вот к тому, что он постоянно горел, у него не было какого-то одного приложения. У него была гостиница потом уже в Верколе, он ей занимался, он очень много сил этой гостинице отдал. Действительно была, наверное, лучшая такая, одна из лучших провинциальных гостиниц в России — по тому, как она была сделана, продумана, как каждая вещица была на своем месте. Я ему говорил: Игорь, тебя они никогда не примут. Северные люди не принимают москвичей там, я не знаю, петербуржцев, людей из больших городов. Это нужно здесь родиться. У тебя и десятое поколение твоих детей здесь будут чужими. Когда Игоря не стало, я помню, я был на службе, мне мама написала. Я вечером пытался найти что-то — как-то ищешь про человека, чтобы что-то найти, ну какая-то пустота. И я вдруг обнаружил, что за день в интернете появилось огромное количество некрологов от простых людей. Абсолютно простых, вот тех, кто никого не принимают, вообще никого не принимают. Селяне, жители этой Верколы писали огромное количество в социальных сетях у себя, еще где-то. Администрация Архангельской области, администрация района. Оказывается, он со всеми умудрился подружиться. Он всем помог, помог здесь, помог там. Чиновникам каким-то он помог там в личных вопросах. Простым мужикам помог. Его хоронила не только Веркола, вы знаете, его хоронила, там, знаете, такие кусты деревень, я думаю, что все вот это Пинежье хоронило Игоря и приезжало потом к нему. Москвича, которому вот вплоть до последних наших встреч я говорил: Игорь, ну что, когда вернешься? Я был уверен, что они вернутся, что это все закончится рано или поздно. Но, как показала жизнь, вот насколько я ошибался. Потому что человек действительно полностью погрузился в этот новый, абсолютно новый для себя мир, помогал его строить, помогал его делать лучше. Кто им помог бы школу отстоять? Они бы сказали: да ладно, там решили, и что ж, ну значит, так решили. Кто бы им помог в каких-то личных проблемах, начиная от проблем с дровами, заканчивая проблемами с дорогами? Кто бы помог монастырю, в этом, в том, кто бы помог этому приходу в Верколе там вот с этим и с этим. Я не знаю, как они теперь будут без него. Но я очень счастлив, что вот в моей жизни был такой человек, который, наверное, получил ответ на самый главный и важный вопрос в своей жизни.
К. Лаврентьева
— Леша, спасибо тебе, настолько пронзительная история, что хочется плакать. Я думаю, что все со мной согласятся. А много лет ему было, сколько?
А. Пичугин
— Слушай, ну не очень много, ему было около 60, чуть за 60.
К. Лаврентьева
— Но сколько добра успел сделать человек.
А. Леонтьева
— Да, я вообще хотела сказать, что вообще отстоять школу в каком-то месте...
К. Лаврентьева
— В регионе.
А. Леонтьева
— Это отстоять это место. Ну вообще если закрывается школа, то схлопывается вся жизнь, потому что дети, они должны учиться. И село снимается и переезжает в город.
А. Пичугин
— Ну на севере другая история. Веркола — северная деревня, там никто, конечно, никуда оттуда не уедет. Там эти деревни не так сильно, а в другую они скорее всего не ходили. А дети бы уезжали, возможно, возвращалась. Конечно, уменьшалось бы количество жителей этой Верколы. Ну они не понимали, зачем он борется: Игорь, ну что тебе надо, зачем ты это делаешь? И вот даже как-то тоже поначалу палки в колеса какие-то вставляли. Им же сказали, что школа должна закрыться. Ну сказали там наверху, что должна, куда мы полезем на рожон. Уже так привыкли.
К. Лаврентьева
— Вот знаете, есть человеческие, батюшка, законы, а есть законы Христовы. И иногда человек действует совершенно по непонятным обычным людям законам, а получатся, что Господь говорит ему, что делать.
Иерей Алексей
— Ну да, когда человек с любовью принимает остальных, то на эту любовь уже человеческое сердце откликается. Поэтому тут мало быть просто действительно каким-то умным, рациональным, выверенным, опытным. Тут действительно нужно любить тех людей, к которым ты приехал, и понимать ту миссию, которую ты на себя взвалил, пусть эта миссия столь уже тяжела и трудноисполнима.
К. Лаврентьева
— Вторая история о промысле Божием, когда человек понимает, что ему надо делать в жизни, вопреки каким-то логическим, может быть, даже доводам друзей, знакомых, родных. «Светлые истории», дорогие друзья, «Светлые истории» на Радио ВЕРА. Напоминаю, что у нас в гостях священник Алексей Дудин, настоятель храма святого равноапостольного князя Владимира Гатчинской епархии Ленинградской области. У микрофонов Анна Леонтьева, Алексей Пичугин и Кира Лаврентьева. Мы вернемся к вам через несколько секунд.
К. Лаврентьева
— «Светлые истории» на Радио ВЕРА продолжаются. Дорогие друзья, напоминаю, что вы нас можете не только слушать, но и смотреть на сайте https://radiovera.ru/ и в группе Радио ВЕРА ВКонтакте. Пожалуйста, смотрите, пишите свои комментарии, обязательно будьте с нами. Мы все мечтаем когда-нибудь записать отдельную историю с вашими комментариями и вашими историями, потому что воистину иногда то, что вы там пишете, в комментариях, это заслуживает действительно отдельного внимания, отдельной программы, и мы мечтаем это сделать, мы обязательно это сделаем...
А. Пичугин
— Вот в следующий раз возьмем и сделаем.
К. Лаврентьева
— Да, точно. Мечтаем уже столько раз. Где главными рассказчиками «Светлых историй» будете вы, дорогие наши слушатели и зрители.
А. Пичугин
— На место, где отец Алексей сидит, поставим табличку...
К. Лаврентьева
— Поставим ноутбук.
А. Пичугин
— Нет, табличку: Радио ВЕРА, слушатели.
К. Лаврентьева
— Точно. И будем зачитывать, да. Напоминаю, что у нас в гостях священник Алексей Дудин, настоятель храма святого равноапостольного князя Владимира Гатчинской епархии Ленинградской области. У микрофонов Алексей Пичугин, Анна Леонтьева и Кира Лаврентьева. Алексей рассказал нам совершенно потрясающую историю в конце первой части. А отец Алексей рассказал нам в начале первой части не менее потрясающую историю о каких-то очень самоотверженных людях. И очень хочется послушать, что принесла в студию светлого ради сегодня Анечка.
А. Леонтьева
— Ну вы знаете, я когда вообще задумалась об этих простых людях, первое, что мне пришло в голову — это наши бабушки в храме.
К. Лаврентьева
— Бабушки сразу приходят.
А. Леонтьева
— Бабушки сразу приходят в голову. Ну если вот я хожу в храм Игоря Черниговского в Переделкине, там я не знаю, какие бабушки. Может быть, они очень непростые бабушки. То в храм в Осташкове, в Тверской области, на озере Селигер, когда я хожу, просто там очень все друг друга знают, с этими бабушками все время общаешься, и ты точно знаешь, что это очень простые бабушки, которые не получали каких-то специальных духовных образований. Но дело в том, что я не могу вот рассказать, как историю про бабушек...
А. Пичугин
— Можно, прости, пожалуйста, что тебя перебиваю, пока к слову пришлось...
А. Леонтьева
— Так.
К. Лаврентьева
— Леша всегда слушает неравнодушно. Не просто кивает головой.
А. Пичугин
— Прости, пожалуйста, что я тебя перебиваю. Просто вот никогда не поймешь, какие это бабушки на самом деле в Переделкино.
К. Лаврентьева
— Пока их не увидишь.
А. Пичугин
— Я недавно был, буквально на днях, на Донском кладбище в Москве, там много старых могил. И вот памятник — муж и жена похоронены, две фотографии, его и ее. Он умер в 29-м году и, судя по всему, он был каки-то достаточно богатым купцом. Потому что такой пожилой мужчина, седой, очень хорошо одетый, в очень дорогом полушубке — это видно по фотографии. И ее фотография — она пережила его на 30 лет и умерла в 59-м году, — такая согбенная, простая старушка, которая доживала в московской коммуналке свой век. Она же тоже была купчихой, жена купца 1-й гильдии, что она там носила в 20-е годы, какой она была в 10-е годы? А вот в 59-м году она была совсем-совсем старенькая, простая старушоночка, которая вот ушла в таком зипуне, шушуне, как у Есенина. Так что действительно не поймешь.
А. Леонтьева
— Да, не поймешь. И поэтому просто я поделюсь таким эпизодом, это еще не история. Вот в Осташкове была такая очень древняя бабушка, которая приходила, с худенькими такими ножками, маленькая, приходила на все службы. И она, опять же все друг друга знают, и все как-то ее любили. И вот, соответственно, когда мы ее провожали в последний путь, было отпевание в храме Вознесения Христова. И, знаете, в общем, мы ее отпели и стали ждать машину, которая ее отвезет на кладбище. И вот знаете, уже хор охрип петь заупокойные молитвы, проходит час, полтора. И ко мне подсаживается ее подружка и так, знаете, говорит такую фразу какую-то, которая мне очень сразу все стало понятно, все осветило. Она говорит: как Вале-то не хочется из церкви уходить.
К. Лаврентьева
— Точно.
А. Леонтьева
— Понимаете, то есть просто вот такой вот очень маленький такой штрих. А на самом деле, вот поскольку я истории не всегда могу вспомнить какие-то про себя, про своих знакомых, то у меня есть замечательная матушка, и ее муж, священник, отец Дмитрий, настоятель храма в Толстопальцево, Воскресения. И они оба очень горячие, очень активные люди. И вот отец Алексей меня поймет, потому что у вас тоже очень много социальных служений, и они очень многим людям помогают, поэтому у них на все случаи жизни есть такие прекрасные истории. И матушка рассказала мне практически житийную историю про Николая-бомжа. Значит, в храме в Толстопальцево появился бомж. Никто на самом деле не обрадовался этому обстоятельству, хотя он был трезвый, от него ничем не пахло, он был такой чистый, аккуратный. Ну матушка с батюшкой, они, так сказать, накормили, одели, и сказали: ну Николай, давай, иди дальше. И тут Николай сел на крыльцо и вот так взял голову руками и говорит: ну что же мне делать? Почему меня гоните? Ну и, как водится, матушке стало его жалко, она разрешила ему окормляться при храме. Но, она говорит, только не собирать денег, потому что у них так не принято. Бомжи не собирают денег, они просто их кормят там, купили ему новый рюкзак, когда старый износился. И Николай очень как-то хорошо себя вел. В храме, знаете, когда входишь, там такие вот слева книжные полки. Вот он сидел днями и читал все подряд, что там на этих полках было, читал с огромным удовольствием. Я вот даже записываю и потом рассказик из этого сделаю. И постепенно, не сразу, они узнали его историю. Николай родом из далекого-далекого села Сметанова. И в детстве мама ушла очень рано, отошла ко Господу, это была верующая женщина, и она взяла слово со своей сестры, что сестра не отдаст их в детский дом, а возьмет к себе. Мамочка умерла, но сестра взяла себе только сестру, а его отдала в детский дом. Ну в детском доме сразу у него начались какие-то конфликты, и он дал себе слово, что когда он чуть-чуть вырастет, он сбежит. Так он и сделал, он сбежал. Но детдомовцы, они на самом деле на улице совершенно не знают, что делать. Поэтому он с голодухи разбил витрину, добыл какого-то хлеба, тут же попал в колонию для несовершеннолетних, и вот начались такие вот его мытарства. Он сидел в колонии шесть раз, каждый раз его возвращали в это село. И вышел уже из все этих отсидок уже таким угрюмым, мрачным, ожесточенным человеком, путешествовал по России вот с этим рюкзачком, пока не дошел — вот недалеко от матушки, о которой я говорю, отца Дмитрия, храм, где был настоятелем отец Василий. И вот отец Василий был таким ветераном войны, с очень многими наградами, очень душевным человеком...
А. Пичугин
— Ну я даже знаю, о ком идет речь.
А. Леонтьева
— Да, он известный.
А. Пичугин
— Очень известный, отец Василий Брылев.
А. Леонтьева
— И отец Василий принял Николая, разрешил ему жить в таком вагончике при церкви и даже вечером выходил и читал с ним Евангелие. Николаю очень нравилось вот так вот, через отца Василия вот Николай обрел веру, стал верующим человеком. Но все бы было хорошо, но отец Василий отошел ко Господу, и новый батюшка согнал Николая с насиженного места. Николай пошел жить на кладбище. На кладбище он узнал, что такое бесы и понял, насколько спасительна вообще молитва, и молился святителю Николаю, то есть вот чтобы как-то себя защищать от этого всего. И вот он жил при кладбище и окормлялся у наших матушки с батюшкой. И знаете, несмотря на запрет давать деньги, сердобольные бабушки все-таки ему потихонечку совали денежку. И вот он накопил какую-то денежку и пришел к матушке с батюшкой, просил переправить эти деньги в село вот это Сметаново.
К. Лаврентьева
— А далеко оно?
А. Леонтьева
— Да, я вот, к сожалению, точный адрес не узнала, это где-то на севере совсем. И Альберту, некоему Альберту. И матушка спросила: это ваш родственник? А он сказал: нет. И много позже они выяснили, что после каждого вот этого возвращения в свое село все прогоняли Николая. И вот какой-то старенький человек, Альберт, его приютил. И всю жизнь Николай, вот путешествуя по Руси великой, если ему удавалось саккумулировать какую-то денежку, он посылал вот этому старому Альберту. Потом началась пандемия. И некоторые прихожане почему-то как-то очень стали осторожно относиться к Николаю и как-то внушать батюшке с матушкой, что вот именно от него-то они и могут заразиться. Николай очень удивлялся на это и говорил: послушайте, ну я же с мертвыми общаюсь, они же не заразные. И матушка рассказывает, что очень интересно, именно эти прихожане первые перестали ходить в храм. И вот был пустой храм, батюшка, значит, хор, матушка, и вот каким-то образом сквозь полицию просачивался Николай и сидел на стуле, весь сиял во время службы. И знаете, его вот так полюбили уже прихожане, что прошло, такое мнение сложилось, что пока Николай ходит на эти службы, никто не заболеет. И вот по-настоящему, он сидел на службах, и он как талисман был, никто в этот момент не заболевал. Прошла пандемия, и Николай решил отправиться в путь. А даже вот староста храма и повариха говорили: Николай, останься с нами, ты наш талисман. Но он решил отправиться в путь, такой вот странник. И вот эти годы тюрем, и странствований, и нищеты, видимо, расшатали его здоровье. Он поднимался на какой-то мост и по дороге получил инфаркт, ему стало плохо с сердцем. И его после больницы, он выжил, его отправили вот в это самое село Сметаново, где он с Альбертом поселился. И очень плохо ходит, но все время доходит до храма. И матушка рассказала, какие у него вот такие детские отношения с Богом. Вот он рассказывает, он идет и просит: Господи, пожалуйста, покушать что-нибудь. Ну и видит там, тысяча лежит на дороге, и он прямо берет, небу показывает, говорит: спасибо, спасибо! Есть на что покушать.
К. Лаврентьева
— Божий человек.
А. Леонтьева
— Да, такой вот Божий человек.
К. Лаврентьева
— Прекрасная история.
А. Леонтьева
— Да, и вот звонит матушке, поздравляет ее с праздником. А матушка вот заканчивает свой рассказ такой замечательной фразой, она так красиво рассказывает, что я не могу ее не повторить, она говорит: такого волка Господь приручил, как Он милостив.
К. Лаврентьева
— Действительно. Как сейчас дела у Николая?
А. Леонтьева
— Ну он живет с этим самым Альбертом.
Иерей Алексей
— Плохо ходит.
А. Леонтьева
— Плохо ходит, да, он очень слаб. Знаете, видимо, мама за него молилась.
А. Пичугин
— А сколько ему лет? Я так понимаю, что ему лет-то должно быть не очень много.
А. Леонтьева
— Не очень много, судя во всему, да.
А. Пичугин
— К полтиннику где-то.
К. Лаврентьева
— Надо же. Спасибо тебе, Анечка.
А. Леонтьева
— Вот такая вот, представляете, история.
К. Лаврентьева
— О Божием человеке.
А. Леонтьева
— Да, она такая житийная немножко, согласитесь.
К. Лаврентьева
— Да, житийная. Покаявшийся разбойник, да, отец Алексей?
Иерей Алексей
— Ну тут даже просто, наверное, только я не знаю, это, наверное, все-таки не покаявшийся разбойник, а человек, который вновь поверил, что в этом мире есть любовь и Бог есть любовь. Он это прочувствовал на себе, пронес и принял. Потому что самое страшное, что человек может озлобиться, и потом уже это становится непреодолимым. А тут вот это самое главное чудо произошло.
А. Леонтьева
— Чудо встречи, да.
Иерей Алексей
— Да, чудо встречи. Он поверил Богу и поверил людям, и это здорово.
А. Леонтьева
— Ну да, потому что дети из детдома, они часто вот очень плохо кончают, именно просто потому, что они этой любви не испытали. И зависимости, вот отец Алексей знает, и зависимости, и там преступления, и вообще они не знают, как жить в этом мире. Но, к счастью, вот тоже матушка Ника и отец Дмитрий из Толстопальцево такие внимательные и удивительно сильные люди.
К. Лаврентьева
— «Светлые истории» на Радио ВЕРА продолжаются, дорогие друзья. У нас в гостях священник Алексей Дудин, настоятель храма святого равноапостольного князя Владимира Гатчинской епархии Ленинградской области. У микрофонов Алексей Пичугин, Анна Леонтьева и Кира Лаврентьева. Отец Алексей, а действительно вот бывает, когда человек получает некую прививку в местах не столь отдаленных, так тоже бывает, и туда иногда попадают даже, кстати говоря, без особой вины, мы это тоже понимаем. И можно ли действительно вот как-то отойти от этого, не прилепляться к этому душой, не возвращаться на один и тот же круг? Дорогие друзья, дорогие наши слушатели, если вы впервые смотрите «Светлые истории» или смотрите впервые их с отцом Алексеем, то он занимается социальной деятельностью в Гатчинской епархии, он помогает зависимым, очень много у них центров.
А. Пичугин
— Руководитель социального отдела Гатчинской епархии.
К. Лаврентьева
— Руководитель социального отдела Гатчинской епархии. Поэтому непосредственно страждущие люди, они вот контактируют с отцом Алексеем, поэтому мы его сегодня об этом спрашиваем.
Иерей Алексей
— Ну самое главное для такого человека, чтобы он, как мы обычно говорим, оттаял. Потому что они приходят, если люди зависимые, они приходят изначально с замороженными чувствами. Если это люди из тюрьмы, то им, соответственно, нужно выйти из тюрьмы.
А. Леонтьева
— Душевно.
Иерей Алексей
— То есть они фактически, физически оттуда вышли, но душевно все равно находятся в этом же мире, в котором действуют вот эти же принципы: не верь, не бойся, не проси. Ну соответственно, и для того, чтобы выйти из тюрьмы, ну это прямо вот целый такой подвиг должен быть и со стороны тех людей, которые этого человека принимают, и с его стороны, чтобы он все-таки доверился. И без этого доверия, без признания собственного бессилия, без признания того, что тебе нужна помощь и ты готов эту помощь принять от других людей, вот этого преображения человеческого не происходит. А тут это действительно самое радостное вообще, самое светлое, что может быть, когда один человек может эту любовь подарить, а другой человек эту любовь может принять. И вот здесь вот действительно происходит преображение, и в человеческую жизнь входит Бог.
К. Лаврентьева
— Спасибо огромное. Вы знаете, мы в начале «Светлых историй» рассказали, озаглавили их как истории о необразованных людях, которые, в общем-то, являются все равно Божиими, прекрасными и праведными. Но, как показывают наши истории сегодняшние, дело совсем не в образовании — ты можешь быть образован, ты можешь быть не образован, — важно, какое у тебя сердце. И как раз об этом моя история. Я хочу рассказать о хирургической медсестре, Валентине Ивановне Назаровой, которая живет в Воротынском районе Нижегородкой области. Сорок лет она отработала хирургической медсестрой совершенно самоотверженно, сорок лет служила людям и продолжает им служить в разных формах. Как мы с ней познакомились. Знаете, когда мы переезжали из Сибири в Нижегородскую область, вследствие жизненных обстоятельств, она нас как раз приютила. Она была первым человеком, который фактически пустила чужаков в дом. Несмотря на то, что у меня, конечно, родители были очень представительные люди, это все равно чужаки. И она не побоялась, она пустила нас в дом. Мы приехали там с поезда к ней, со всеми своими вещами. И дом у нее совершенно потрясающий, уютный, знаете, с наличниками, с резными вот этими ставнями прекрасными, с завалинкой. И нижегородские дома, они отличаются, вообще вот средняя полоса России, у них вот дома, они отличаются от сибирских домов. Сибирские, они — я сейчас очень неправильным языком изъясняюсь, но думаю, меня все поймут, — они как бы вдоль дороги расположены, они как бы вдоль вообще строятся. А вот когда мы приехали в Нижний Новгород, мы очень удивились, потому что все дома, они похожи очень друг на друга, они очень уютные, три оконца, и дом вглубь. Я не знаю, с чем это связано, наверняка с чем-то связано, но это было очень непривычно. И знаете, как из сказки «Морозко», у нее совершенно потрясающий дом. И вот это было мое первое впечатление о Нижегородской области. Они очень сильно окают, нижегородцы, и я даже первое время не понимала нижегородской речи, а они не понимали нашей.
А. Леонтьева
— Да, ничего себе.
К. Лаврентьева
— Потому что мы как будто нарезаем салат, сибиряки, они говорят очень резко и очень быстро.
А. Пичугин
— Там же рядом Ивановская область, и я как-то в глуши, в глубинке Ивановской области, стоя в сельпо в очереди, вообще не понял, о чем говорим.
К. Лаврентьева
— Да, представляете.
А. Пичугин
— Как говорил мой когда-то бывший начальник: вижу кириллицу, а что написано, не пойму.
К. Лаврентьева
— Вот и нас они всегда спрашивали нижегородцы: ты, чай, пойдешь сегодня на службу? И мне так это нравилось, я даже пыталась также говорить. Мне было шестнадцать, мне было очень интересно. И я таже начинала «чаевничать» — вот это «чай», «чай», — мне так это казалось очень мелодичным и музыкальным. И Валентина Ивановна нас приняла очень как-то радушно, очень по-свойски, она совершенно потрясающий теплый человек. И по мере знакомства с ней я была потрясена и каждый раз удивлялась масштабу ее личности. Это человек глубоко организованный, очень дисциплинированный, знаете, тот случай, когда жизнелюбие и дисциплина, вот они как-то вместе шагают по жизни и это очень видно. И с таким человеком хочется общаться, потому что она вся очень организованная, она очень следит за тем, что она говорит, она не перемывает никому кости, как это может там, знаете, в деревнях проявляться.
А. Леонтьева
— И не только в деревнях.
К. Лаврентьева
— И что говорить, в деревнях, все мы грешим этим — кого-то можно пообсуждать, поосуждать. Вот она, вы знаете, она действительно очень аристократична в своих правлениях. И она знает больше врачей. Знаете, есть такие медсестры, которые как врачи.
А. Леонтьева
— Могут заменить.
К. Лаврентьева
— Вот по любой проблеме к ней можно обратиться, и она всегда скажет, какую мазь купить, какое лекарство выпить, какие, в общем-то, средства медицинские использовать. И что мне в ней всегда нравилось, я тогда даже в 16 лет к ней прибегала, когда мы уже переехали — мы начали строить свой дом. Перед поступлением я к ней прибегала, потому что мне очень нравилось ее трудолюбие. Знаете, человек, который получает колоссальное удовольствие от труда. Вот у нее все по полочкам. Она выходит в этот огород — я смотрю, как она на этом огороде управляется, как у нее все высажено, какие у нее цветы, какая она внимательная. Если она идет в гости, она обязательно печет ватрушку и плюшки нашим детям. Когда вот мы приезжаем к маме, она всегда вместе с нашей семьей, она всегда рядом. Ее все уважают, весь район. И, конечно, естественно, она очень глубоко верующий человек. По-настоящему верующий, без каких-то длинных и красивых разговоров о своей вере. Она, знаете, приходит до начала богослужения, уходит, когда оно уже заканчивается, то есть это не тот человек, который вот как-то тяп-ляп, у нее всегда очень обстоятельно.
А. Леонтьева
— И вера тоже организована.
К. Лаврентьева
— Да, понимаете, то есть когда она пришла к Богу, когда она пришла в храм, все у нее тоже очень четко: вечерняя служба, литургия. У нее специальный платочек, к каждому, значит, празднику. Это меня настолько всегда восхищает. Вот не хватает нам, людям, может быть, 90-х годов, моему поколению, 80-х, не знаю, 90-х — вообще потерянное, если честно, такое поколение, во многом, правда. Потому что такое время было, что особо нами там, никто с нами там не бегал, и мы как-то себе были во многом предоставлены.
А. Пичугин
— То же самое говорили про 80-е и про 70-е.
А. Леонтьева
— В 90-е года родились, ты имеешь в виду.
К. Лаврентьева
— Да, родились, да. И вот я когда человек, конечно, 90-х годов, у меня не было такого, что я шалтай-болтай по улицам, но тем не менее мне не хватает внутренней организации. И как человек, которому ее не хватает, вечно в своих творческих идеях...
А. Леонтьева
— Это говорит мать троих детей, которая работает на Радио ВЕРА.
К. Лаврентьева
— Это послушание, приходится. Я к ней очень всегда тянулась. И знаете, когда умер Виктор Ефимович, мой папа замечательный, она была первой, кто читал по нему Псалтирь, кто читала по нему все отходные. Она прибежала первой, пулей, несмотря на то что у нее болит там спина, ноги, она, естественно, была у нас первой. Когда его увезли, мама с ним уехала — мы его в Москве похоронили, дом остался на ней, она все вымыла, вычистила. И сейчас она несет совершенно потрясающее с точки зрения духовной послушание — она читает Псалтирь полностью по каждому усопшему, который вот умирает в районе.
А. Пичугин
— А она работает еще при этом?
К. Лаврентьева
— Нет, нет. Когда кто-то умирает, звонят в первую очередь ей, и она сразу дома открывает эту Псалтирь и начинает ее читать. Я не знаю, можно ли об этом говорить, но это знает весь район действительно. И спаси, Христос, дорогую Валентину Ивановну, избави ее от всякий искушений. И действительно желаем ей покрова Пресвятой Богородицы. И хотела вот сегодня о ней рассказать. Потому что мы так много говорим о себе, о каких-то не очень значительных вещах в жизни нашей, и так мало уделяем внимания людям, которые действительно этого заслуживают, которые действительно подвижники и какие-то действительно настоящие светочи духа, какие-то Христовы люди, апостолы. Поэтому, дорогая Валентина Ивановна, и мы вас очень любим, мы вас благодарим, и мне очень хочется, чтобы о вас знали как можно более количество человек, чтобы вдохновлялись вашим примером и каким-то вашим потрясающим жизнелюбием. Потрясающе. Вот она заходит, знаете, и в доме все преображается. Вот она надевает самую нарядную блузку, она укладывает как-то волосы, надевает какие-нибудь сережки, и там вот несмотря на то, что вот ей за 70, она все равно женщина. О ней нельзя сказать, что она бабушка, она женщина. И вот эта самодисциплина, вот эта красота, которая до сих пор с ней, она очень красивая, стать вот эта какая-то внутренняя, вот эта вот ее вера, которая освящает все вот эти дары, которые дал ей Господь, — это все совершенно потрясающий ансамбль личности вот конкретного человека. Так что вот такая история.
А. Леонтьева
— Такой харизматичный пример.
К. Лаврентьева
— Да, харизматичный пример под закат наших «Светлых историй». И также напоминаем друзья, что если вы нас только слушаете, но не смотрите, обязательно еще нас посмотрите — на сайте https://radiovera.ru/ и в группе Радио ВЕРА ВКонтакте. А мы прощаемся с вами, этот час пролетел действительно незаметно. Прекрасных людей мы сегодня вспомнили, кого-то помянули, кому-то пожелали многая лета и доброго здравия. Прощаемся с вами до следующего понедельника. Обязательно пишите ваши комментарии. А в гостях у «Светлых историй» был священник Алексей Дудин, настоятель храма святого равноапостольного князя Владимира Гатчинской епархии Ленинградской области. И у микрофонов были мои коллеги Анна Леонтьева, Алексей Пичугин. Меня зовут Кира Лаврентьева. Всего вам доброго и до свидания.
А. Пичугин
— До свидания.
А. Леонтьева
— До свидания
Иерей Алексей
— Спаси Христос.
Все выпуски программы Светлые истории
Бесплатная медицинская помощь для тех, кто попал в беду
Год назад в Санкт-Петербурге открылась Благотворительная клиника. Здесь бесплатно принимают тех, кто оказался в трудной ситуации — людей без жилья и документов, в том числе и беженцев. В клинике трудятся опытные врачи и медсёстры.
Наталья пришла сюда на приём рано утром. Женщина средних лет с больными, распухшими ногами. В руках она держала клетчатую дорожную сумку, в ней — всё её имущество. «К врачу можно у вас записаться?» — тихо спросила она.
В следующие пять минут Наталья коротко рассказала сотрудникам клиники о себе: документов нет, полтора года живёт на улице, пробовала попасть в приют, но мест не оказалось.
Пока женщина сидела в фойе клиники и ждала приёма врача, с ней разговорился другой пациент. «А что вы кушаете?» — спросил вдруг мужчина. «Редко ем совсем. Считай, что голодная», — робко ответила Наталья. «Беда. И пенсии-то у вас нет, вы на десять лет меня моложе — слышал, какого вы года. А ночуете где?» «На скамейке» — проговорила женщина и грустно опустила глаза.
На этом их беседа прервалась, потому что Наталью позвали в кабинет врача. Через полчаса она вышла оттуда с повязками на обеих ногах и в новых носках. В руках у неё были лекарства и еда. Наталье рассказали, где в Петербурге можно бесплатно поесть, помыться и переночевать. И попросили через 2 дня снова прийти в клинику — сдать анализы и сменить повязку на воспалённых ногах.
Чтобы заботиться о Наталье и других людях, попавших в беду — проводить обследования, выдавать лекарства, делать перевязки и не только — клинике нужны финансовые ресурсы и расходные материалы. Если вы хотите помочь проекту и его подопечным, переходите на сайт Благотворительной больницы: https://charityhospital.ru/
Поддержать сбор на оплату работы медсестры: https://dobro.mail.ru/projects/shans-vyizdorovet-dlya-ruslana/
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Кино и вера». Андрей Апостолов
Гостем рубрики «Вера и дело» был киновед, продюсер, преподаватель, главный редактор киностудии «Ленфильм» Андрей Апостолов.
Мы говорили о кино, как о значительной составляющей современной культуры, о том, какое влияние фильмы производят на зрителей, какую ответственность это возлагает на авторов, а также о том, за счет чего существует и развивается отечественный кинематограф.
Ведущая программы: кандидат экономических наук Мария Сушенцова
М. Сушенцова
— Добрый светлый вечер, у микрофона Мария Сушенцова и это программа «Вера и дело». В рамках этого цикла мы разговариваем с предпринимателями, экономистами, бизнесменами, культурными деятелями — о христианских смыслах экономики. Сегодня наш гость Андрей Апостолов — киновед, продюсер, преподаватель, главный редактор киностудии «Ленфильм». Добрый вечер, Андрей.
А. Апостолов
— Добрый вечер, Мария.
М. Сушенцова
— Скажите, пожалуйста, что вас привело в сферу кино, и что вас сподвигло поступать во ВГИК?
А. Апостолов
— Знаете, очень часто вот эта история приобщения человека к кинематографу, она рассказывается сама по себе с какой-то драматургией такой кинематографической, то есть рассказывают про какое-то очень раннее детское знакомство с каким-то фильмом, который произвел неизгладимые впечатления, но в моём случае всё прозаичнее, на самом деле. Я могу сказать, что до шестнадцати или семнадцати лет я вообще не задумывался о кинематографе, у меня были совершенно другие планы на жизнь и на образование, и на какую-то карьеру, но так получилось, что и в моём случае тоже случилась встреча с фильмом. Чуть-чуть расскажу предысторию: я тогда увлекался футболом, практически исключительно только им и занимался и в секции, и смотрел его регулярно, и в этот вечер был очень важный матч с моей, тогда любимой командой в мои шестнадцать лет. Я его посмотрел и как-то перенервничал, переволновался, не мог потом никак уснуть, это была уже поздняя ночь, я до сих пор помню, это маленький телевизор на кухне, чтобы не мешать родителям и родным, и я просто искал себе какой-то телеканал, какую-то передачу, под которую можно будет уснуть. Я переключал каналы и наткнулся на чёрно-белый фильм, увидел изображение мужчины, он мне показался знакомым, я не мог его опознать, атрибутировать, тем не менее мне показалось, что, наверное, это любопытно. В следующем кадре очень эффектная женщина заходила в обтягивающем платье в фонтан, и я подумал: да, что-то здесь есть, определённо, любопытное. И дальше я уже досмотрел этот фильм, и, в общем, это была встреча с фильмом, который действительно поменял мою жизнь на до и после, то есть до этого кино я никогда не интересовался, а здесь вдруг открылся какой-то другой мир, и стало понятно, что существует вообще какое-то кино, которое я себе не представлял, какое-то другое кино, которое может мне что-то сказать про меня, про мир. И на следующий день я просто посмотрел в журнале «Семь дней» или что-то такое, вот телепрограмму, и увидел, что это фильм «Сладкая жизнь» Федерико Феллини, и с этого всё началось, я начал смотреть другие фильмы Феллини, посмотрев практически всю фильмографию, я понял, что вообще не Феллини единым, начал искать каких-то других режиссёров, и вот так началось это путешествие. Так что во многом спонтанно, абсолютно случайно, может быть, если бы не эта встреча по телевизору, никаких отношений с кинематографом в моей жизни бы не случилось. Но, с другой стороны, эта история по-своему показательна, потому что сейчас мне иногда, в общении со студентами, например, очень не хватает как раз вот этого ощущения, я это называю такая «спонтанная телевизионная эрудиция». Мы привыкли как-то телевидение сейчас, если не осуждать, то как-то скептически к нему относиться, и мы прекрасно понимаем, что новые поколения уже не являются телезрителями, я и про себя могу сказать, что я уже пару десятилетий телевизор не смотрю, может быть, вот с тех самых пор, когда посмотрел «Сладкую жизнь», но при этом в телевизоре было вот это преимущество, что ты мог спонтанно, несознательно, как это происходит в интернете, когда ты сам создаёшь своё пространство поиска, интереса, просмотров и так далее, а вот когда ты спонтанно натыкаешься на что-то, что может стать для тебя открытием, и я за это безумно благодарен телевидению — именно за эту встречу с фильмом, про который я ничего не знал. Да, лицо мужчины мне было знакомо, но я не узнавал Марчелло Мастроянни и так далее. И вот в этом открытии, в этой новизне был, мне кажется, очень серьёзный эффект, потому что, если бы я смотрел уже как подготовленный человек, который знал бы, что «Сладкая жизнь» — это фильм, получивший «Золотую пальмовую ветвь», знал бы что-то про Феллини и так далее — я думаю, что этого эффекта бы не случилось, потому что я бы уже заранее как-то изготовился к тому, что это какое-то серьёзное кино, а там это был, в том числе, и эффект неожиданности.
М. Сушенцова
— Здорово. Знаете, у нас, мне кажется, в народе бытует такое клише, может быть, шаблон, что в вузы, связанные с киноискусством, поступить очень трудно, что это для каких-то небожителей, звёзд и так далее, вы поддерживаете такое представление или, наоборот, близки к его опровержению?
А. Апостолов
— В каком-то смысле я сам являюсь его опровержением, потому что никаким небожителем я не был, и моя семья никогда с кинематографом не была связана, но действительно стереотип такой существует, потому что, когда я озвучил свои намерения, связанные со ВГИКом, а это, на самом деле, была даже не моя идея, на тот момент моя девушка, наблюдая за моим интересом к кино, что я каждый вечер смотрю какие-то фильмы, она мне сказала: «А ты знаешь вообще, что есть такой ВГИК, там есть такой факультет — сценарно-киноведческий, там изучают кино, исследуют его историю?» Для меня это было всё чем-то даже таким забавным, потому что я не мог поверить, что это всерьёз считается высшим образованием, но тем не менее, дальше я решил попробовать. А дальше сработало то, что называется «гений места», то есть я приехал во ВГИК для того, чтобы просто подавать документы и, оказавшись там, просто погрузившись в эту атмосферу, погуляв по коридорам, где кто-то распевается, кто-то фехтует, это производит очень сильное впечатление, я, по крайней мере, сразу почувствовал, что вот если я и хочу где-то учиться и получать высшее образование, (у меня были на этот счёт тоже свои колебания) то именно в этом месте. А что касается небожителей, то, безусловно, какая-то система диаспор, династий у нас в кинематографе существует, и на самом деле, в этом нет тоже ничего такого предосудительного, это не всегда разговор про блат, это очень часто разговор просто про то, что вот я сам учился, например, параллельно с Иваном Шахназаровым, сыном Карена Георгиевича, он просто действительно к моменту поступления в институт гораздо больше про кино знает, просто потому, что он рос на съёмочной площадке, и это создаёт конкурентное преимущество для него, вот и всё, поэтому не всегда человека с известной фамилией берут в институт творческий, кинематографический в том числе, по принципу фамилии, просто часто он по объективным причинам более подготовлен. Но в то же самое время, тут и про себя могу сказать, что творческие вузы, и я вот эту сторону в них очень ценю, это ещё и такое, давайте я скажу немножко грубо, но откровенно — это убежище для двоечников, потому что люди зачастую, которые не очень здорово учились в школе, у которых не очень хорошие результаты выпускных экзаменов, как было раньше, или ЕГЭ, как сейчас, вот как во ВГИКе происходит: на самом деле, на результаты ЕГЭ особенно не смотрят, потому что невозможно по результатам ЕГЭ определить будущего режиссёра или будущего сценариста, или будущего актёра, поэтому ЕГЭ просто как формальность некоторая принимается, а дальше всё решает только внутренний творческий конкурс. И в этом смысле тут и про себя тоже могу сказать, что отчасти не от хорошей жизни я пришёл во ВГИК, у меня были не очень хорошие, не очень выдающиеся результаты в школе, и мне нужно было искать какой-то такой вариант высшего образования, который не подразумевал бы серьёзных экзаменов по школьной программе, то есть здесь совпала и встреча с фильмом «Сладкая жизнь», с одной стороны, а с другой стороны, возможность как-то себя проявить, не будучи сильным знатоком математики, физики и общего курса школьной программы.
М. Сушенцова
— Спасибо. Насколько я знаю, одним из таких самых крупных ваших научных интересов киноведческих является советский кинематограф, и хотелось бы о нём спросить: почему именно он? Что именно в нём так привлекает, цепляет? Может быть, вы можете какие-то характерные черты или тему выделить, которая в нём особенно хорошо раскрывается?
А. Апостолов
— На самом деле, здесь тоже много факторов, почему я стал заниматься именно историей советского кинематографа. Во ВГИКе очень важен фактор субъективного влияния, поскольку это система мастерских и очень сложно людям, совсем не посвящённым, не представляющим себе, как это работает, объяснить, передать, что такое мастер и что такое авторитет мастера в мастерской, но он абсолютен. К сожалению, эта система имеет и другую сторону обратную, то есть, если у студента с мастером отношения не сложились, или если студент мастера не очень ценит и не очень прислушивается к его мнению, то могут быть очень серьёзные проблемы, просто это обучение превратится в мучение для студента, если вот он не нашёл контакт с мастером. Ну или, наоборот, вот как в моём случае, для меня мастер стал абсолютным таким наставником, действительно, учителем с большой буквы в профессии, и не только в профессии, а вообще по жизни, какая-то ролевая модель в карьере, в жизни и творчестве, это Армен Николаевич Медведев, который в своё время возглавлял Министерство кинематографии и большой след оставил в истории нашего кино. И я могу сказать про себя, что, когда я поступал во ВГИК, я писал творческие работы по творчеству Альмодовара, по творчеству Кустурицы и по творчеству Вонга Карвая, то есть ничего не предвещало советского кинематографа, а дальше, не буду скрывать, это прямое влияние мастера, который вёл историю отечественного кино, и в какой-то момент я почувствовал, что, благодаря этому предмету, я теряю ощущение какой-то дистанции по отношению к объекту исследования, для меня перестала существовать история отечественного кино или история советского кино, как какой-то предмет, с которым нужно разбираться, в который нужно погружаться, это стало историей нашего кино, это стало мне близко, и я стал, благодаря Армену Николаевичу, чувствовать какую-то личную ответственность за то, как наше кино развивается и вообще за сохранение какой-то его истории, каких-то важных его моментов.
М. Сушенцова
— Я напомню, что это программа «Вера и дело», у микрофона Мария Сушенцова и наш гость, Андрей Апостолов. Раз уж мы заговорили про советский кинематограф, и поскольку наша программа связана с вопросом ценностей, как они в том или ином деле, предмете проявляются, то вот такой хочу вопрос задать. Насколько я поняла, вы очень так лично подошли к советскому, к отечественному, к нашему, в конце концов, кино, а вот скажите, как в нашем отечественном кинематографе раскрывается нравственная проблематика, какие очертания она приобретает, через какую конкретную проблему, может быть, она подается, и насколько вот этот аспект, эта тема вас трогает, как-то она вас заинтересовала?
А. Апостолов
— Я бы начал с ещё одного небольшого комментария по поводу моего увлечения кинематографом. Когда я уже начал им как-то заниматься, когда начал в это пространство погружаться, что меня привлекло: советский кинематограф, во-первых, он ни на что не похож, то есть это какой-то уникальный такой период, такая вещь в себе, вот было советское кино, но ни постсоветское кино, ни кино тех же периодов, но других стран не похоже на советское кино по одной простой причине — советский кинематограф никогда не был нацелен на извлечение прибыли, и это его отличительная черта. Сейчас очень часто это как-то превозносится, обозначается, как какая-то его великая заслуга и великое достижение, но я к этому так не отношусь, я думаю, что это просто его особенность, и это то, что делает его исключительным. Советское кино было призвано просвещать, у него были дидактические задачи, в том числе, и какое-то нравственное просвещение. Я думаю, прелесть советского кинематографа в том, что советская культура, советская система, советская власть, они очень переоценивали возможности кинематографа, вот возможности кинематографа с точки зрения его влияния на общественную жизнь. И когда сейчас очень часто вспоминают с таким придыханием советский кинематограф и говорят: «Вот, сейчас больше такого не снимают, как же вот наши шедевры, там 50-х, 60-х годов...» Мне кажется, дело не столько в том, что «вот сейчас больше такого не снимают», такого искреннего или такого гуманистичного кино — дело просто в том, что сейчас кино, в принципе, не является столь значимым институтом социальной реальности. Сейчас есть интернет, уже после 60-х возникло телевидение, которое, особенно в Советском Союзе, распространилось в 70-е, 80-е, и уже тогда кинематограф утратил вот это своё место такого ключевого медиума общественной жизни. И поэтому просто вряд ли сейчас может случиться фильм, который может действительно как-то непосредственно повлиять на умы, на умонастроение, как-то повлиять вообще на климат общественный, в этом смысле, мне кажется, что мы по инерции где-то до сих пор преувеличиваем значение кино, но на самом деле, вот этот принцип, вот этот лозунг «кино — важнейшее из искусств», который где-то у нас ещё с советских времён теплится и помнится, но в этом смысле советское кино — это всё-таки такое исключение, это эксперимент, и эксперимент — вот последнее, что по этому поводу скажу, — не во всём оправдавшийся, то есть, несмотря на то, что я занимаюсь советским кино, очень часто люди думают, что раз я им занимаюсь, я такой его адепт, поклонник или популяризатор и так далее. Нет, безусловно, там есть свои достоинства, но это всё предмет отдельного разговора. На что бы я хотел обратить внимание: что само по себе советское кино, как система, как раз как система очень дидактическая, просветительская, где-то нравоучительная, оно себя не оправдало. Это очень просто увидеть, вспоминая, какой фильм был, на самом деле, самым кассовым советским фильмом за историю. Вот вы не знаете, Мария, какой фильм был самым популярным советским фильмом?
М. Сушенцова
— Просветите, пожалуйста, меня и нас.
А. Апостолов
— Хорошо. Это фильм «Пираты XX века». Вот не знаю, видели вы его или нет, но это абсолютно — я сейчас не хочу никого обидеть, люди, конечно, старались и проделали серьёзную работу, — но вообще это абсолютно бестолковый боевик с экшн-сценами, где мужчины с обнажённым торсом сражаются с другими мужчинами, и это чистой воды боевик. Почему этот фильм вызвал такой ажиотаж? Почему его так смотрели? Почему он стал кассовым рекордсменом? Просто потому, что советский зритель постоянно находился в системе вот этого искусственного дефицита. Просто потому, что он не смотрел такое кино. И просто потому, что зрителю, на самом деле, всегда и везде хочется зрелищ, и в этом смысле этот опыт советского кино, который пытался бороться вот с этой инерцией зрительского восприятия, что зрителю всегда хочется простого, незамысловатого, эффектного и так далее, а мы будем зрителя пытаться как-то нравоучать, воспитывать, перевоспитывать и так далее — этот опыт, я думаю, мягко говоря, не во всём удался. И то, что постсоветский зритель уже в 90-е годы с таким азартом, с таким ажиотажем смотрел самую низкопробную зарубежную продукцию типа «Рабыни Изауры» или каких-то самых тоже примитивных американских боевиков, это во многом эффект опыта советского кинозрителя, которому просто вот этого примитивного зрелища очень и очень не хватало.
М. Сушенцова
— Мы сейчас вместе с Андреем погрузились в такую киноведческую стихию, невероятно интересную, и хочется погружаться в неё ещё глубже, но я себя удержу в рамках закона жанра нашего сегодняшнего и хочу такой вопрос задать, он сейчас у меня спонтанно возник: а как вы считаете, у кино может быть заведомо просветительская или нравоучительная задача? Вот именно ваше субъективное мнение каково? Или же это вот каждая мастерская творит то, что хочет конкретный мастер, конкретный человек, творец, который самовыражается таким образом? Или всё-таки может быть какая-то предзаданность?
А. Апостолов
— Вы знаете, я очень настороженно отношусь к такой установке, когда мы говорим о том, что кино должно как бы нравоучать, потому что тогда сразу возникает вопрос: а кто за это отвечает? А кто те люди, которым мы доверяем высказывать какие-то нравственные послания, и почему эти люди считают себя вправе это делать, что им это право даёт? На мой взгляд, очень часто это ведёт художников к каким-то саморазоблачительным заблуждениям. И если уж говорить серьёзно, я думаю, что настоящая нравственная работа, которая может случиться с человеком во время просмотра фильма — это очень редкий, уникальный случай, вот вообще, когда кино становится не просто проведением досуга, а когда твоя встреча с фильмом становится событием твоего внутреннего опыта, и это требует такой внутренней работы, это требует такой включённости, что это не стоит преувеличивать. Вы знаете, мне кажется, мы иногда думаем об этом в духе тоже такого советского представления о том, что вот мы сейчас расскажем о добрых и хороших людях, и люди как-то вот впечатлятся их примером, и дальше будут как-то совершенствоваться в нравственном смысле, вот если они будут знакомиться с образцами для подражания — я думаю, что это так не работает, и это так никогда не работало, ведь какие-то бандитские организации в 80-е и 90-е годы тоже были собраны и организованы из людей, которые смотрели в 60-е и 70-е годы доброе советское кино, в том числе детское и так далее. Так что вот так буквально кино не облагораживает, и это бывает с небольшим количеством людей, как, например, фильмы Андрея Арсеньевича Тарковского, и это очень сложный путь, как раз такой духовный путь, который заложен в содержании каждого этого фильма, и редкий зритель, на самом деле, готов по этому пути пройти, вот по-настоящему, поэтому это кино и превращается, загоняется в какой-то резервуар — кино не для всех, но вот это кино, мне кажется, действительно может быть эффективным в нравственном смысле, но ни в коем случае нельзя заблуждаться тоже и представлять себе, что благодаря каким-то фильмам мы можем облагородить и как-то преобразовать общественную жизнь в целом. Думаю, это невозможно, и очень часто мы видим, не буду называть сейчас имена и фамилии, но мы видим какие-то сломы, которые происходят с режиссерами, которые в какой-то момент берут на себя вот эту миссию, миссию художника подменяют миссией проповедника, и мне кажется, это очень часто в режиссере просто художника убивает.
М. Сушенцова
— Да, мы тут прямо философскую проблему нащупали, которая очень широко обсуждается и в литературе, и на конференциях, и в университетах — о том, насколько искусство и проповедь могут сосуществовать рядом, могут ли они взаимно проникать друг в друга и так далее. Знаете, меня подмывает просто мое любопытство вас спросить, поэтому я позволю себе этот вопрос: есть ли у вас любимые режиссеры или любимые фильмы? Мы можем для лаконичности ограничиться цифрой «три», то есть количеством, но не будем ограничиваться советской эпохой, как вы здорово вначале сказали: «из нашего кинематографа», вот три либо режиссера любимых, либо киноленты.
А. Апостолов
— Ох, как ни странно, такие вопросы всегда звучат как самые простые, но при этом они сложные, на самом деле, потому что сложно ограничиться тремя или вот есть, например, режиссеры, у которых я страшно люблю отдельные фильмы и наоборот, не люблю какие-то другие фильмы, поэтому такой список, конечно, всегда сложно составлять, но давайте попробуем. О ком я могу сказать однозначно — это Кира Георгиевна Муратова, вот это, возможно, мой самый любимый отечественный кинорежиссер, и я думаю, что самый свободный кинорежиссер вообще в истории, возможно, мирового кинематографа, понимаю, что это сейчас звучит как-то пафосно и, может быть, патетично, но не только моё мнение, и Александр Николаевич Сокуров когда-то об этом говорил, и вот это тоже один из парадоксов для меня советского кинематографа: как внутри советского кинематографа — системы, очень скованной разного рода цензурными и стилевыми ограничениями, и жанровыми ограничениями и так далее, ведь дело не только в том, что нельзя было какие-то политические протаскивать темы или суждения, дело, например, ещё и в том, что просто нельзя было снимать кино в определённых жанрах, например, нельзя было снимать фильмы ужасов в советское время, и там какие-нибудь исключения типа «Дикой охоты короля Ста́ха» скорее, наоборот, только подтверждают, что нельзя было снимать фильмы ужасов, и как в этой системе вдруг рождались такие свободные люди, как Кира Муратова, например, или Сергей Параджанов, действительно, свобода, самовыражение которых абсолютно как-то беспрецедентны на уровне мировой кинематографии, мы не найдём в европейском или американском кино людей вот такой духовной и художественной свободы. Да, нужно сказать про Тарковского, хотя это звучит настолько как-то банально, однозначно и самоочевидно, что, наверное, не обязательно, но мимо Тарковского пройти в любом случае невозможно. Я очень долго как-то от этого отнекивался и думал, что, в общем, проживу жизнь без Тарковского, но в какой-то момент всё-таки и со мной эта встреча случилась благодаря фильму «Ностальгия». И Василий Макарович Шукшин, вот другой совершенно полюс, однокашник Тарковского и его прямая противоположность, но который тоже мне очень дорог, может быть, не столько как исключительно кинорежиссёр, а просто как человек с какой-то определенной мировоззренческой позицией.
М. Сушенцова
— Я напомню, что у микрофона Мария Сушенцова, это программа «Вера и дело». В рамках этого цикла мы встречаемся и разговариваем с экономистами, бизнесменами, культурными деятелями, чиновниками и обсуждаем с ними христианские смыслы экономики. Сегодня наш гость Андрей Апостолов — главный редактор киностудии «Ленфильм». Вернёмся после короткого перерыва.
М. Сушенцова
— Добрый светлый вечер, с вами Мария Сушенцова и это программа «Вера и дело». В рамках этого цикла мы встречаемся с экономистами, предпринимателями, культурными деятелями, чиновниками и обсуждаем с ними христианские смыслы экономики. Сегодня у нас в гостях Андрей Апостолов — киновед, продюсер, преподаватель, главный редактор киностудии «Ленфильм». Продолжаем наш увлекательный разговор. Мы остановились на любимых режиссерах нашего кинематографа, нам очень ёмко рассказал сейчас о них Андрей. В продолжение этой темы мне бы хотелось у вас, Андрей, спросить: не могли бы вы поделиться своим опытом работы на телеканале «Спас», где вы были выпускающим редактором передачи «Светлая память», потому что эта передача, насколько я понимаю, имеет прямое отношение к выдающимся деятелям советского кино.
А. Апостолов
— Да, давайте я коротко об этом расскажу. Коротко, потому что это был не очень продолжительный опыт, это было в какой-то момент неожиданное даже для меня предложение. Что меня привлекло прежде всего, если в двух словах: это передача, которую вела, может быть, и ведет до сих пор, хочется надеяться — матушка Ольга (Го́бзева), наша выдающаяся актриса когда-то, и я знал ее именно как актрису, не как матушку, вот я действительно очень люблю советские фильмы 60-х, 70-х, а Ольга Гобзева, ну так вот просто совпало, так получилось, что это моя любимая актриса этого периода, и я очень ее ценю, её работы в «Заставе Ильича» или в фильме «Три дня Виктора Чернышёва», в общем, много ее работ, и вот именно это меня привлекло, оказывается, она, во-первых, стала матушкой, во-вторых, она вела телепередачу, где приглашались гости, и матушка Ольга расспрашивала их о каких-то выдающихся актерах прежде всего, её интересовали именно актеры, в основном, нашего кинематографа, в том числе, кстати, была программа и про Шукшина, о котором мы недавно говорили. В течение нескольких программ, мне кажется, буквально около десятка, я действительно был выпускающим редактором, то есть что это значит: я предлагал кандидатов в герои программы, матушка Ольга одобряла, потом я предлагал вопросы, которые бы она могла задавать по этому поводу, ну и вообще редакторская работа — определять какую-то концепцию программы, потому что понятно, что про любую такую фигуру, как Василий Макарович Шукшин или Виталий Мефодьевич Соломин говорить можно бесконечно, поэтому нужно какое-то направление определить. А дальше я занимался монтажом, то есть вот не буквально руками, а я сидел рядом с монтажером, и мы, поскольку понятно, что в эфир выходит программа, я уже сейчас точно не помню, но где-то примерно сорокаминутная, а запись ведется около двух часов, то мы, соответственно, с ножницами занимались монтажом и определяли, что для нас более ценно или, может быть, что соответствует как раз главной вот этой магистральной линии сюжета передачи. Я очень благодарен матушке Ольге за этот опыт и за опыт диалога, потому что мне было очень интересно, как она, человек, в какой-то момент радикально изменивший свой жизненный путь и, соответственно, изменивший и свое тоже мировидение, миропонимание, она где-то считает теперь свой актерский опыт греховным или таким опытом заблуждения, она могла смотреть на своих когда-то коллег как будто бы с двух ракурсов, говоря кинематографическим языком, как будто бы она, с одной стороны, вспоминала о них, о непосредственном опыте работы или общения, а с другой стороны, уже и с высоты своих лет, и своего разнообразного опыта, в том числе, и нового духовного опыта, она уже могла давать тоже какую-то оценку их работе не просто как профессиональному самовыражению, а с точки зрения того, что этот человек оставил, может быть, на каком-то более глубоком, опять же, духовном уровне.
М. Сушенцова
— Расскажите, пожалуйста, немного о своем опыте преподавания. Когда я изучала вашу биографию, видела, что вы преподавали и преподаете не только во ВГИКе, но и в Школе телевидения МГУ, и в «Шанинке» продолжаете преподавать, и тут фокус моего вопроса в том, с одной стороны, что вас вдохновляет в преподавании, а с другой стороны — а что волнует студентов, которые приходят к вам на эти киноведческие курсы?
А. Апостолов
— Да, здесь я могу сказать, что у меня, так получилось, довольно большой уже опыт преподавания. Как только я закончил ВГИК, я сразу начал преподавать, и важно, что это всегда были очень разные предметы, очень разные специальности. Я преподаю редакторское мастерство, я веду продюсерские мастерские, так что это не всегда касается киноведения, и это всегда очень разная аудитория, то есть, например, группа в «Шанинке» и группа во ВГИКе — это абсолютно разные люди, с совершенно разным бэкграундом, с разными целями, и я могу сказать, что, может быть, вот чего мне не хватает в той же «Шанинке», хотя это замечательное учебное заведение с очень высоким как раз цензом и очень высоким средним уровнем студентов, но мне там не хватает вот этих вот самых двоечников, которые заполняют зачастую творческие вузы. В «Шанинке», правда, очень высокий ценз того же самого ЕГЭ при поступлении, поэтому все ребята очень умные, но, может быть, не хватает гениев с творческой точки зрения. (смеется) Что это для меня? Ну, скажу какие-то банальные вещи, но совершенно искренне. Во-первых, это какая-то очень важная энергетическая подпитка, то есть, с одной стороны, энергетическая отдача, но, мне кажется, в этом смысле это всё работает как-то равномерно: сколько ты отдаёшь, столько же ты получаешь, а может быть, получаешь даже в ответ ещё больше. А с другой стороны, есть очень какие-то практические соображения у меня на этот счёт: для меня студенты — это мои будущие коллеги, люди, которых я потом приглашаю на работу, и которым я могу доверять, которых я очень хорошо могу узнать за время обучения. С другой стороны, хотя я относительно ещё молодой человек, но на меня когда-то во ВГИКе такое сильное впечатление производил мой мастер, например, когда ему уже было немного за восемьдесят, и тем не менее он оставался остроумным, трезвомыслящим, и я прекрасно понимал, что это, в том числе, благодаря общению с нами, благодаря продолжению какой-то непрерывной коммуникации с молодым поколением, и для меня это тоже важно — вот не отрываться от языка каких-то новых поколений. И потом, честно говоря, мне просто это нравится, и если уж совсем что-то самое простое про свой преподавательский опыт говорить: я очень люблю рассказывать про советское кино, я люблю представлять фильмы, я иногда подрабатываю «говорящей головой», как я это называю, на телевидении и рассказываю тоже о советском кино, и хотя это очень энергозатратный и очень многообразный опыт, но я просто люблю это делать, мне почему-то доставляет удовольствие, когда я чувствую, что я сейчас открою какому-то человеку какое-то имя или какое-то название, с которым он до этого был незнаком, и вот это чувство благодарности, которое человек испытывает за эту встречу с фильмом, который ты ему обеспечиваешь — это для меня какое-то отдельное удовольствие и какой-то особо ценный опыт.
М. Сушенцова
— Спасибо. Мне кажется, вы нам сегодня уже несколько таких дверок приоткрыли, я лично вот записывала, как студент на лекции. У вас богатый опыт практический в киноиндустрии, и поэтому хотелось бы, знаете, такой, может быть, слишком общий вопрос задать, даже такой обывательский вопрос, но мне кажется, многих интересует, все-таки как живет российская киноиндустрия, даже не мировая, не будем уж слишком обобщать — эта индустрия направлена прежде всего на максимизацию прибыли, то есть это такая денежная история в своем корне, или же все-таки впереди идет замысел, идея режиссера, сценариста, та самая реализация художника и его вот видение?
А. Апостолов
— Я сейчас могу прозвучать как-то цинично или слишком категорично, но я считаю, что кино, действительно, так уж получилось, оно исторически всегда было рассчитано на зарабатывание, оно всегда было рассчитано на извлечение прибыли. Тут ведь, кстати, тоже очень важно, с какого момента мы ведем отсчет истории кинематографа — не с того момента, когда изобрели, собственно, киноаппарат, а с того момента, когда провели первый платный сеанс, вот когда люди пришли, заплатили деньги и посмотрели вместе «Прибытие поезда», «Выход рабочих с фабрики» и так далее, вот это и есть начало истории кинематографа. Понимаете, я не вижу ничего зазорного в том, что кино на это ориентировано, я всегда тоже немножко, может быть, цинично и грубо говорю авторам, которые хотят отстоять каждое слово в своем сценарии, а мне в качестве редактора приходится посягать на целостность этих сценариев, вот я всегда призываю идти в литературу и заниматься гораздо более самостоятельным художественным творчеством, а в кино всё, правда, в большей степени подчинено логике и конъюнктуре проката, потому что, вот смотрите, ведь на самом деле не так много инструментов существует для того, чтобы как-то выявить и оценить объективный уровень фильма, вот когда мы говорим об успехе или неуспехе, то первый критерий — это кассовые сборы, это вот показатели внимания аудитории, потому что, если кино не работает с аудиторией, если оно не вызывает интерес, то, соответственно, после первых выходных никакого потока публики не будет. Вот можно как угодно относиться к фильму «Чебурашка», но если он бьет там все мыслимые рекорды, значит, что-то в этом фильме работает, значит, что-то там правильно выстроено, просто мы, мне кажется, опять же, с советского времени привыкли мыслить в категориях вот такой оппозиции: либо извлечение прибыли, либо чистое творчество, опять же, какая-то нравственная цельность и так далее, но ведь во всем мире это не было так, во всем мире правила рыночные, скажем, они в кино всегда существовали, и они не мешали Феллини, например, создавать фильм «Сладкая жизнь», о котором я уже говорил, и они не мешали Фрэнсису Форду Ко́ппола создавать «Крёстного отца», ведь это и хит проката, с одной стороны, с другой стороны, это шедевр как раз кинематографа. И последнее, что мне по этому поводу хочется сказать, всё-таки поддерживая вот эту установку кинематографа на извлечение прибыли, что в Голливуде, например, вот эти кассовые показатели, они ещё и являются регулятором института репутации кинематографистов, режиссёров и продюсеров, то есть даже если ты Фрэнсис Форд Коппола, даже если у тебя великие заслуги, ты снял «Апокалипсис сегодня», двух «Крёстных отцов», фильм «Разговор», дважды получил «Золотую пальму ветвь» и так далее, но дальше, в 80-е годы твои фильмы проваливаются в прокате, то следующие свои фильмы ты будешь снимать уже в кредит или на свои деньги. Вот это тот механизм, который в нашем кинематографе отсутствует, то есть мы очень половинчато перешли на рыночные принципы в кинематографе, потому что институт репутации тех или иных режиссёров, продюсеров у нас никак от результатов фильма в прокате практически не зависит. Я не буду, опять же, сейчас называть имена и фамилии, но огромное количество примеров, когда человек выпускает фильм, фильм выходит с какой-то грандиозной помпой, поддержкой в рекламе, поддержкой телевизионной, все маркетинговые возможности привлекаются, в том числе и с помощью государственных средств, а в итоге никакого результата не происходит. Но, тем не менее, дальше этот же человек получает субсидии, получает поддержку на производство следующих фильмов, вот поэтому я за принцип прибыли, как регулятора отношений в киноиндустрии, на то она и индустрия, но тогда в этом нужно быть последовательными, вот у нас в этом смысле индустрия работает очень половинчато, в том числе и потому, что у нас, как ни в одной другой стране, если не брать опыт Китая, например, активно влияние государства в кинематографе, то есть фактически остаётся главным финансовым источником на сегодняшний день именно государство.
М. Сушенцова
— Я напомню, что в студии Мария Сушенцова, это программа «Вера и дело» и сегодня у нас в гостях Андрей Апостолов — главный редактор киностудии «Ленфильм». Мы продолжаем наш разговор о том, как изнутри устроена экономика киноиндустрии. Я правильно понимаю, что основным источником доходов являются прокатные доходы, сколько фильм собирает в прокате?
А. Апостолов
— Это сложный механизм, на самом деле.
М. Сушенцова
— Мне, как экономисту, хотелось бы в эту дверку немножко подсмотреть.
А. Апостолов
— Какие статьи доходов могут быть у фильма: это его прокатные результаты, хотя продюсеры — производители фильма не первые, кто получают деньги с проката, первые — это, собственно, прокатчики, прокатная компания, и кинотеатры, в которых эти фильмы показывают, так что очень часто до продюсера вообще никакая выручка уже не доходит, собственно, с проката. Также это деньги от продажи фильма, прав на фильм на телевидении и на онлайн-платформах, вот основные источники дохода. Но на самом деле, хотя это сейчас прозвучит, может быть, тоже на грани фола, но очень часто основным источником дохода для продюсеров является производство, является субсидия на производство, то есть, условно говоря, поскольку это система господдержки, как это происходит, будем называть вещи своими именами, это сейчас происходит всё реже и реже, и система государственного финансирования, государственной поддержки всё строже и строже работает в сфере кинематографа, и тем не менее, зачастую это было устроено так: государство выделяет на производство фильма субсидию, это может быть, например, сумма в восемьдесят миллионов рублей, продюсер отчитывается за всю эту сумму и ещё даёт сведения о привлечении какого-то дополнительного финансирования, но на самом деле производит кино за пятьдесят миллионов, а остальные тридцать миллионов, собственно, и являются прибылью, которую он получил. Понятно, что продюсеры не должны зарабатывать на производстве, но здесь скажу, что это часто было связано не столько с желанием просто нажиться и урвать лёгкие деньги какими-то хитрыми схемами, а просто тем как раз, что никакой прибыли наши фильмы не получали, в прокате были очень ограничены возможности, телевидение предлагало очень небольшие суммы, вообще в какой-то момент не было ещё онлайн-кинотеатров и так далее. Сейчас, в ситуации, когда можно рассчитывать на реальную прибыль, экономить на производстве просто невыгодно, потому что, чем больше ты сэкономишь на производстве, тем меньше ты получишь уже на выходе, то есть очень простые механизмы, но в этом смысле наша индустрия постепенно, тут могу свидетельствовать, облагораживается, мы всё меньше стремимся зарабатывать на производстве, потому что рассчитываем, что всё-таки кино сработает в прокате.
М. Сушенцова
— Спасибо, что вы нам рассказали об этой внутренней кухне, это действительно очень интересно, и вот так, без специалиста, туда и не заглянешь. Мне хотелось бы ваше мнение уточнить: как вам кажется, а нужна ли вообще нашему кинематографу вот такая массированная государственная поддержка, или пусть рынок всё сам регулирует? Вот вы сказали, что ведь это и показатель, в том числе, и авторитетности, репутации, может, он лучше отрегулирует?
А. Апостолов
— Ох, вы знаете, это очень спорный вопрос, потому что, конечно, часто хочется вот так вот огульно сказать: да лучше давайте, действительно, рынок сам будет регулировать все процессы, и тогда мы избавимся от вот этих хитрых схем, когда идёт заработок на производстве, тогда мы избавимся от каких-то абсолютно сиюминутных конъюнктурных проектов, когда продюсеры явно пытаются просто подстроиться под какую-то государственную конъюнктуру, сложившуюся на определённый момент, и делают проекты халтурные, назовём это так, тогда мы избавимся от каких-то элементов протекционизма, когда определённые продюсеры или определённые компании рассчитывают на какое-то особое отношение со стороны государства, и все пытаются быть первыми у определённых кабинетов и так далее, вот в системе такого обильного государственного финансирования много порочных моментов, с одной стороны. С другой стороны, я боюсь, что без государственной поддержки киноиндустрия, как индустрия очень затратная, она просто не выживет в нынешних условиях, это долгий разговор, который требует приведения статистических данных и серьёзной аналитической подпитки, но я просто скажу, что это издержки далеко не только российского кинопроизводства, практически во всех, по крайней мере, европейских странах — да, конечно, есть Голливуд, где нет никакого влияния со стороны государства, но это отдельное как бы государство в государстве, на Голливуд ориентироваться невозможно, потому что Голливуд — это монополист-экспортер, Голливуд показывает своё кино по всему миру, поэтому не нуждается в государственной поддержке, — а всё европейское кино существует за счёт государственных инвестиций. Просто другой разговор, что, может быть, это не такие масштабные кинематографии, не такие масштабные индустрии, например, там скандинавское кино, которое всё поддерживается и финансируется государством, но там и не такой объём производства, они мало фильмов выпускают в год. В России, на самом деле, очень большое производство, и вот, кстати, может быть, даже вас это удивит, может быть, удивит наших зрителей, но объёмы кинопроизводства в России сейчас серьёзно превосходят объёмы кинопроизводства в советское время. Вот мы очень часто, мне кажется, я уже об этом говорил — так огульно превозносим советское кино, вот какое оно было масштабное, как была налажена система — да нет, на самом деле в советское время руководители советского кинематографа мечтали бы о тех масштабах кинопроизводства, которые существуют в России сейчас.
М. Сушенцова
— А как наша киноотрасль чувствует себя сегодня в условиях международной такой изоляции, или эта изоляция особо не чувствуется для деятелей кино?
А. Апостолов
— Ну как изоляция может не чувствоваться? Естественно, она чувствуется. И на чём это сказывается, на чём это отражается в первую очередь? Ну, очень просто. Во-первых, для кого-то это большое подспорье, в том числе, для наших новых жанровых проектов, для блокбастеров, для бесконечного количества сказок, которые сегодня снимаются, потому что сказки эти призваны как раз служить импортозамещению. Мы недополучаем голливудской зрелищной продукции, соответственно, мы будем заменять её продукцией отечественной, нет в этом ничего ни зазорного, ни обидного, нам нужно сохранять действующие кинотеатры, нам нужно поддерживать систему проката, поэтому такие фильмы нужны в большом количестве. Так что для кого-то это действительно возможность заработать на прокате, и есть уже довольно много фильмов, опять же, не хочу никого обижать, поэтому не буду названия произносить, но когда фильмы, мягко говоря, спорных художественных достоинств отечественные выдают достойные прокатные результаты — ну, явно из-за отсутствия серьёзной конкуренции со стороны Голливуда. Но к чему это дальше может привести? Во-первых, это приводит уже сейчас к явному, ну не то, чтобы прямо уничтожению, но умалению области авторского кино, авторского кино становится всё меньше и меньше, по какой причине: раньше государство точно так же финансировало авторское кино, формально оно и сейчас продолжает его финансировать, в конкурсе субсидий Министерства культуры есть вот этот раздел «Авторский и экспериментальный кинематограф», но на деле там всё меньше авторского кино, потому что, если раньше продюсер получал субсидию Министерства культуры на авторский фильм, делал авторское кино, которое потом попадало на престижный международный кинофестиваль в Канны, Венецию, Берлин или, например, в Роттердам, и для государства это тоже было оправданным вложением, государство могло, грубо говоря, отчитаться по линии мягкой силы: вот наше кино пользуется почётом за рубежом, мы получаем награды, мы участвуем в ключевых международных кинофестивалях. А теперь, когда эти международные кинофестивали закрыты, не совсем понятно, вот с точки зрения чисто государственной логики отчётности, зачем государству вкладываться в авторское кино — чтобы потом это кино показывать на кинофестивалях российских, которые тоже само Министерство культуры финансирует? Получается какая-то убыточная история. Ну и второе, что может произойти в связи с этой ситуацией изоляции — это просто деградация вкусов. К сожалению, когда зритель лишён какой-то альтернативы внятной, и когда он смотрит кино не потому, что оно его так привлекает, не потому, что оно ему так нравится, а потому, что просто у него нет особенного выбора, это в итоге приводит к тому, что зритель будет готов довольствоваться очень средней продукцией, потому что выбора у него не будет. Поэтому мне всё-таки кажется, что ситуация, в которой наше кино было вынуждено, как и кино по всему миру, соревноваться с голливудскими образцами — это ситуация той самой конкуренции, которая способствует прогрессу, потому что вот тот уровень, например, даже тех же самых спецэффектов, к которому сейчас пришло наше кино, которое демонстрируется в фильмах типа «Майор Гром» или «Сто лет тому вперёд» — это тот уровень, который наше кино вынуждено было выработать для конкуренции с Голливудом. А если этой конкуренции не будет, то можно дальше на этом уровне остаться, и, собственно говоря, у зрителя не будет особенных альтернатив.
М. Сушенцова
— Спасибо большое. Вы очень активно участвуете в международных кинофестивалях, участие российских фильмов, насколько я понимаю, в них всё-таки продолжается, пусть и в урезанном масштабе? Поправьте меня, если я ошибаюсь.
А. Апостолов
— Да, я могу поправить сразу, потому что я занимаюсь, собственно, как раз российскими кинофестивалями.
М. Сушенцова
— Хорошо. Вопрос, тем не менее, примерно такой же и был у меня: вот что вы можете сказать о молодых начинающих режиссёрах, сценаристах? Есть ли какие-то восходящие звёздочки, вот что-то вас, может быть, впечатлило в последнее время, или вы видите какие-то тенденции, что какая-то тематика особенно вот сейчас превалирует среди именно молодых, только начинающих?
А. Апостолов
— Мне кажется, в нашем кино сейчас превалирует одна тенденция, и она глобальна, и она распространяется на кино и массовое, и фестивальное, и на кинематографистов опытных, и начинающих — это тенденция эскапистская, это тенденция как бы бегства от реальности. Это всё не про здесь и сейчас, это всё — бегство от современности, потому что о современности говорить сложно, не выработан где-то ещё язык, и мы ждём только тех проектов, которые как-то начнут рефлексировать наш сегодняшний день или последние годы. И вот это мне кажется, может быть, главной проблемой нашего сегодняшнего кинематографа, то, что ещё возникает система определённой самоцензуры, когда какие-то острые углы, проблемы мы пытаемся обходить, ещё и потому, что режиссёры сами пытаются, скажем так, не впасть в чернуху, чтобы не разочаровать зрителей, и поэтому наше кино становится всё менее и менее проблемным, всё более бесконфликтным, и я боюсь, что оно рискует потерять доверие зрителей. Что я имею в виду: когда мы начинаем обходить специально какие-то проблемы в кинематографе или замалчивать их, мы как бы лишаем кино его, я бы сказал, терапевтической функции, потому что кино, как общественный институт, может влиять на — ну, если не решение каких-то проблем, то, по крайней мере, их обсуждение, их вот именно что терапию. А если терапии не происходит посредством кинематографа в том числе, то дальше работает медицинский принцип: та проблема, которая замалчивается и не лечится, она превращается в хроническую, очень не хотелось бы, чтобы это происходило.
М. Сушенцова
— Ну вот, на такой, немного пессимистичной ноте, мы заканчиваем наш разговор, тем не менее, он был очень насыщенным, очень много референсов было в нём, интересных обобщений, которые, честно говоря, где-то удивили и заставили задуматься. Я напомню, дорогие наши слушатели, что у микрофона была Мария Сушенцова, это программа «Вера и дело», в рамках которой мы встречаемся с предпринимателями, бизнесменами, деятелями культуры и разговариваем с ними о христианских смыслах экономики. И сегодня нашим гостем был Андрей Апостолов — киновед, продюсер, преподаватель, главный редактор киностудии «Ленфильм». Спасибо большое, Андрей, за этот разговор.
А. Апостолов
— Спасибо.
Все выпуски программы Вера и Дело
«Преодоление конфликтов и непонимания между детьми и родителями». Анна Савари
У нас в гостях была психолог, советник «Национального фонда защиты детей от жестокого обращения» Анна Савари.
Разговор шел о том, что может помочь наладить взаимоотношения родителей и детей, в том числе приёмных, как можно обезопасить детей от опасностей современного мира, а также каким образом психолог может помочь детям, пострадавшим от жестокого обращения.
Ведущая: Анна Леонтьева
Все выпуски программы Светлый вечер