У нас в гостях был сотрудник издательского совета Русской Православной Церкви, клирик московского храма Благовещения Пресвятой Богородицы в Федосьино священник Захарий Савельев.
Наш гость рассказал о своем пути к вере и священству.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
К. Мацан:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА.
Здравствуйте, уважаемые друзья!
В студии — моя коллега Кира Лаврентьева...
К. Лаврентьева:
— Добрый вечер!
К. Мацан:
— ... и я — Константин Мацан.
Добрый вечер!
В гостях у нас сегодня священник Захарий Савельев, сотрудник Издательского совета Русской Православной Церкви, клирик храма Благовещения Пресвятой Богородицы в Федосьино — это Новопеределкино в Москве.
Добрый вечер!
О. Захарий:
— Здравствуйте, дорогие братья и сёстры!
Здравствуйте, Константин, и здравствуйте, Кира!
К. Мацан:
— Поговорим сегодня, как всегда в этом часе «Светлого вечера» по вторникам, о Вашем пути к вере и в вере. Мы с Кирой в этих беседах говорим со священником о том, что привело его к священству, и нам кажется это очень интересным потому, что судьбы — разные, и всегда это — путь вопросов, путь самоопределения, и уж, конечно, путь самоотречения. И, наверняка, на этом пути, те ответы, которые Вы для себя находили — на вопросы о жизни, о вере, о Боге, о Церкви — могут войти в резонанс с тем, о чём задумываются все наши радиослушатели, вне зависимости от степени церковности человека. А нас слушают как те, кто уже живёт церковной жизнью, так и те, кто только, может быть, присматриваются к какой-то религиозной традиции со стороны. Об этом обо всём поговорим, и, поскольку вопрос биографический, начну вот с чего...
Путь к вере и в вере — это всегда путь, состоящий из этапов. Это — одно открытие, сменяющее другое. Это — какие-то важные события, которые... такими... вехами какими-то, важными пометками разделяют жизнь на какие-то небольшие серии. Вот, если о Вашем пути говорить, какие главные этапы Вы бы выделили?
О. Захарий:
— Знаете, я бы, прежде, чем переходить непосредственно к рассказу об этих этапах, хотел бы рассказать такой вот случай из моей жизни, который напрямую связан со священством, и, как раз, с которого, наверное, и начались этапы... и, вот... Вы знаете... на самом деле, вот, так тоже промыслительно получается, что я не так давно это понял. Ну, буквально... там... не года два-три назад... а, буквально, месяц-полтора, и, наверное, так и получается, что — к нашей сегодняшней встрече это получилось.
Я родился в нецерковной семье. То есть, мои родители — это светские люди, занимающиеся светской деятельностью. И так получилось, что вырос я в Подмосковье, в городе Серпухове, в простом, таком, полудеревенском дворике. То есть, там, до сих пор, в городе, в Подмосковье, в Серпухове сохраняется, такая, деревенская часть, где...
К. Мацан:
— Очень красивый город, вообще...
О. Захарий:
— Да, да...
К. Мацан:
— Пользуясь случаем, всем, кто недалеко от Москвы живёт, рекомендую просто погулять съездить в Серпухов.
О. Захарий:
— Да, обязательно...
К. Лаврентьева:
— Там ещё — чудотворная икона «Неупиваемая Чаша»...
О. Захарий:
— «Неупиваемая Чаша»... Высоцкий монастырь... женский Введенский монастырь... храм Николы Белого... да и, вообще... как сказать... храм Ильи Пророка, который никогда не закрывался — и в советское время, и в наше время продолжает действовать... и там меня крестили... то есть, это... уникальный ансамбль храмов на старом центре города Серпухова... на Соборной горе находится самый древний храм города — Троицкий собор...
И, вот, в одной из этих частей города — больше, такой, деревенской — мы жили в квартире. Я был обычным пареньком, который вышел... там... во двор с друзьями — погулять в догонялки, или что-то ещё.
И... мы общаемся... там... какие-то песни начали петь — ну, просто ребятня, вот, такая... обычная.
И тут... вот... я очень прошу Господа, чтобы сейчас с этой женщиной пересечься — тётя Нина Зимина... к сожалению, её братья все уже умерли, она — самая старшая из своих родственников осталась, ей уже более 80 лет... и так происходит, что мы с ней, вроде, как, дружили семьями... она подходит к моей бабушке, и говорит: «А, вот, ваш Захар станет священником».
Это прозвучало... ну, то есть, вот... не просто гром среди ясного неба... она остаётся благочестивым человеком, она ходит в храм... это прозвучало, просто... я... мы никто об этом никак не задумывались!
Мои родители... ну, они сейчас уже, конечно, стали более церковными, слава Богу, но... это даже, как-то, было воспринято: «Ну... это, наверное, что-то погорячилась женщина... что-то, наверное, лишнего она сказала...» — а, вот — раз, и промыслительно Господь так устроил!
Вот, действительно... и для меня это — чудо. И, вот... я думаю, что даже для тех людей, с которыми я делюсь этой историей, это тоже... так... уникально.
И, причём, вы знаете, эту историю мне напомнил мой дедушка — не так давно... ну... где-то полтора года назад. Я уже был священником — вот, только-только меня рукоположили, и он говорит: «А ты помнишь, вот, эта была история...?» — и, вот... действительно. Естественно, эта история забылась, и забылась очень хорошо, и, вот, наверное, после неё... я, вот, сейчас так вспоминаю своё детство... у меня начались эти этапы.
То есть, у меня в детстве были... там... военным стать... полицейским... дальнобойщиком, когда совсем был ещё малыш. Сейчас моему сыну будет 6 лет... вот, примерно в 6 лет я говорил родителям: «Ой... я стану водителем грузовика!»
И, вот, как раз, примерно, мне было лет 7, эта история со мной происходит, и, после этого, Господь начинает вокруг меня... как-то вокруг, вот, моей жизни... происходит приход к вере. То есть, мне было 7 лет, мы... спустя уже какое-то время после этой... после этого разговора... дело шло к Пасхе. Была уже, по-моему, Великая Суббота. Мы поехали с бабушкой и с дедушкой на кладбище — ну, как бы... такая...
К. Лаврентьева:
— Традиция советская...
О. Захарий:
— ... очень советская, да... в Великую Субботу ходить на кладбище... но, тем не менее — да, мы сходили, и в этот день я узнал про Благодатный огонь. Была трансляция. Про него особо тогда ещё никто не знал, я помню — то есть, это ещё было для всех открытием.
И мне дедушка говорит: «Вот, если он сейчас не сойдёт, то будет...»
К. Лаврентьева:
— Всё!...
О. Захарий:
— Да... последние времена. И мне так стало страшно! Вот, Вы знаете, наверное, с этого у меня начался приход к вере. Я понял, что — реально, ты когда-нибудь умрёшь. Реально, ты когда-нибудь перестанешь существовать. И мне стало, одновременно, и страшно, и интересно — а что Там? Дальше, после смерти. И что, вот... даже, вот... ну... случится? Ну, не сойдёт Благодатный огонь... случится какая-то катастрофа? Ещё в школе узнаёшь про метеориты, про кого-то ещё... про какие-то катаклизмы... И, вот, желание узнать — а что там дальше будет... что такое жизнь... для чего мы, вообще, живём... а что было бы, если б ничего никогда не было... а что было в начале... а кто такой Бог? Вот... и такой, вот, набор разных мыслей, набор разных вопросов — он начал меня, наверное, немножко, так, побуждать — к тому, что надо, хотя бы, в храм сходить.
И я с этим, действительно, постепенно рос. Мне было... там... девять лет, десять, одиннадцать, двенадцать... и, вот, в тринадцать лет я пришёл в Высоцкий монастырь. И ещё меня очень сильно привлекло, что там был, как раз, военно-патриотический клуб... если не ошибаюсь, сейчас он уже там не существует...
К. Лаврентьева:
— Сами пришли, отец Захар? В девять лет сами пришли, без родителей?
О. Захарий:
— Нет, мне было уже тринадцать лет.
К. Лаврентьева:
— Вот... Вы говорите, просто, «лет десять»... да... ага... тринадцать... хорошо — тринадцать, сами...
О. Захарий:
— Это была моя инициатива. Я сказал: «Мама, а неплохо было бы, если б я пошёл... я хочу стать военным, и у нас есть военно-патриотический клуб... такое общество ребят. Давай, пойдём туда!»
И, как раз, ещё так получилось, что... ну, немножко меня внутри, лично... немножко отпугивало, что это — на территории монастыря, что-то церковное. А я, вроде... мы, как-то, в храм... ну, так... по праздникам ходим, но что-то это... То есть, всё моё детство, ассоциация... вот, там, допустим... с Богослужением... что-то, вот... это было что-то очень скушное... мне казалось, что это очень тяжело — там надо стоять... хотя, водили меня, действительно, с детства. То есть, раз в год, на Пасху, на Рождество... но это было, действительно, тяжеловато...
К. Лаврентьева:
— Это стресс!
О. Захарий:
— Это был стресс, да... и я помню, как мы стояли, один раз, полностью службу, и я... ну, мне было лет, наверное, восемь... и это было очень тяжело! Мы не Причащались, мы просто пришли, помолились и ушли.
К. Лаврентьева:
— Да... то есть, ты много часов стоишь, а потом — уходишь ещё, к тому же...
О. Захарий:
— Да. Это потом уже, когда ты взрослый, ты начинаешь замечать — за чем, что... что-то делается... Царские врата открыты... а ребёнку — вообще, всё равно, по-моему. То есть, стоишь, и стоишь — побыстрей бы пошли домой.
Но так, вот, Господь устроил, что, попав в мальчишеское такое общество ребят, которые занимались там всем тем, в принципе, чем занимается обычная молодёжь — занятия спортом, какие-то занятия по истории Отечества... и, самое главное, что это проходило всё на территории монастыря православного, и меня это очень сильно... как бы... я начал узнавать Православие.
И, как раз, вот, впоследствии... в городе Серпухове существует такой некий Кадетский корпус, Кадетский класс... в первой школе города Серпухова... и я попал потом туда. И там, вот, так получилось, что... ну, были разные сверстники... были ребята, которые, наоборот, не были воцерковлены, абсолютно... то есть, такое... либо атеистический, либо подход агностика к вопросам веры... и мне пришлось отстаивать свои права на веру. То есть, мне пришлось отстаивать то, что я, допустим, хожу в храм. И, как раз, я, в этот момент, попал... то есть, потихонечку я начал воцерковляться — ходить на службы, читать Евангелие, читать каждое утро и каждый вечер правило — и через это начал открывать для себя мир веры... красоту веры.
И я попал в Алтарь, милостью Божией, за что очень благодарен батюшке, который этому поспособствовал, и Наместнику монастыря. И, вот, попав в Алтарь... и, одновременно, попав уже не просто в какой-то военный клуб детский, попав уже в более профильное такое учреждение, где готовились ребята, так или иначе, поступать в военные заведения, у меня стал такой... ну, вот... ну, как бы, я увидел и церковную жизнь — я начал пономарить, иподьяконствовать, петь на службах... и, одновременно, я увидел... как бы... занятия в военном училище... ещё чего-то... и меня влекло — и то, и то.
И, вот, уже впоследствии, за год до окончания — это уже 2 курс получается, 10 класс — мне нужно было самому определиться, а куда я? То есть, либо я в Военное училище поступаю... и мне, как раз, и говорили: «Сначала поступи в Военное училище, станешь офицером, потом уйдёшь... потом, если захочешь, в Семинарию поступишь, и будет у тебя всё хорошо»... а... в то же время, я хотел, действительно, посвятить... так, вот, по-юношески, хотел посвятить свою жизнь служению Церкви, служению Богу. Тем более, что начал потихонечку читать книги православные. Что-то мне из святых отцов рекомендовали... святителя Феофана Затворника... владыку Иллариона Алфеева, его книгу «Бог» — она, прям, моя... знаете... самая любимая. То есть, она у меня... я её много раз перечитывал, и, как раз... я почему их начал даже читать — потому, что общался с ребятами, своими сверстниками, и даже некоторыми учителями, которые ещё были советской закалки, которые говорили: «Да... это всё, там... это всё было ещё в 1917 году запрещено». И, как раз, находя ответы на свои вопросы, которые у меня невольно появлялись... то есть, когда мы поехали, допустим, в Планетарий... нас повезли всем, вот, этим Кадетским корпусом, там очень, такие, научные круги, да... то есть, это... экскурсовод на, таком, физико-математическом языке тебе рассказывает про устройство планеты, про устройство того, сего... у меня, в этом момент, произошёл конфликт с некоторыми моими одноклассниками, однокурсниками...
К. Лаврентьева:
— В гостях у «Светлого вечера» священник Захарий Савельев, клирик храма Благовещения Пресвятой Богородицы в Федосьино, сотрудник Издательского совета Русской Православной Церкви.
У микрофона — Константин Мацан и Кира Лаврентьева.
Так, вот, завязка... отец Захарий, завязка совершилась...
О. Захарий:
— Да...
К. Лаврентьева:
— ... и что было дальше с этими Вашими приятелями-агностиками, которые, наверное, сами даже не знали, что они, таким умным словом называются?
О. Захарий:
— Нет... ну... кстати, надо сказать, что сейчас мы с ребятами этими общаемся, дружим, и, более того... у меня в этот вечер произошёл даже такой некий спор даже с педагогическим нашим составом, который за нами, естественно, смотрел. И могу сказать, что, до сих пор... они же все в Серпухове живут — мои знакомые — они, вот, просят, через мою маму... допустим... чтобы я помолился о их сродниках... допустим... записки передают. То есть, такая... очень тёплая у нас с ними сейчас дружеская атмосфера.
И... получилось так, что... мы... спорим-спорим-спорим... и тут мне один человек говорит: «Ой... может быть, ты нам как-то сообщишь... какой-то доклад нам сделаешь? — такой, вот, утилитарный школьный подход, да, — Сделай нам доклад о православной вере». И, в общем, так получилось, что... я открыл для себя сразу несколько книжек. Это был, вот, «Непознанный мир веры» владыки Тихона Шевкунова... вот, как раз, книгу «Бог» владыки Иллариона Алфеева... святителя Феофана я решил... так... дерзнуть почитать... ну, мне было сколько, там... лет 14-15. И... я со всеми ребятами продолжал оппонировать, спорить, и... кстати, так, вот, было удивительно, да... что... вроде, ходишь в храм и ходишь, что нам до тебя... а, вот, почему-то, как-то... вот... ну... это тоже, я думаю, промыслительно произошло... и, действительно, всё неспроста. Потому, что, когда ты, на самом деле, с кем-то споришь, когда ты рассуждаешь сам о вере, тогда как-то, вот... Господь в твои уста... как, раз, что меня в священстве и привлекло, и, милостью Божиею, я не ошибся... когда к тебе приходит человек на исповедь, и когда к тебе человек приходит на беседу, и задаёт разные вопросы — даже, может, они и не касаются непосредственно веры в Бога, а они касаются каких-то вопросов борьбы с грехом — отвечая на них, ты, вроде, как бы, человеку отвечаешь, но, на самом деле, ты укрепляешь себя в вере. Как-то, вот, Господь... вот, как у Псалмопевца: «Господи, устне мои отверзеши, и уста мои возвестят хвалу Твою»... «Отверзу уста моя, и наполнятся Духа»... и, вот, ты чувствуешь, как Господь тебя вдохновляет, побуждает и направляет самого на правильный путь... направляет тебя, и отвечает тебе же на твои вопросы, которые у тебя, может быть, когда-то ранее появились. И ты чувствуешь на них ответ, который тебя полностью удовлетворяет. И, как-то, вот...
Собственно говоря, когда, вот, у меня встал такой, вот, вопрос — о том, куда дальше идти поступать — я, действительно, долго... и с родителями общался, потому, что... действительно, для меня, поступление в Семинарию — был, такой, прыжок... куда-то в бездну. Потому, что там никто меня не знал, естественно...
К. Мацан:
— Прыжок веры...
О. Захарий:
— Ну, да... да...
К. Мацан:
— Как у Кьеркегора...
О. Захарий:
— И я, вот... ну, так, вот, получилось, что я как-то смотрел телеканал «Спас», и там был фильм владыки Иллариона Алфеева об одной из обителей... если не ошибаюсь, в Московской области. И там прозвучали такие слова... что часто бывают такие рассуждения: «Сначала, вот, поживу, увижу жизнь, а потом я приму сан... там... ещё чего-то...» — но тогда получается, что человек приходит уже в старости к Богу, и, собственно говоря, уже и послужить Ему времени — не так много.
И, вот, он сказал такие уникальные слова, мне так кажется, что Богу нужны не свечные огарки, а новые свечи«... да... и, вот, меня этот... как бы... тезис митрополита вдохновил... и, собственно говоря, слава Богу, я поступил в Семинарию.
К. Мацан:
— А в какую?
О. Захарий:
— В Московскую Духовную Академию. Ну... то есть... это так звучит — Московская Духовная Академия...
К. Мацан:
— Это понятно... в Троице-Сергиеву Лавру...
О. Захарий:
— Да... она подразделяется на бакалавриат и академию.
И, собственно говоря, вот... это, наверное, такой, первый этап... да?... какого-то пути к священству.
А, вот, в Семинарии начинается новый этап. Я, вот, тоже сейчас, не так давно, это понял, что в Семинарии, на самом деле, при большом объёме разных богословских, церковных... в том числе, даже и некоторых светских наук, кругозор человека, действительно, так сильно... он становится намного шире. И... если, допустим, это какой-то светский ВУЗ — то есть, человек просто изучает обычную утилитарную науку, — то здесь наука касается непосредственно твоей веры, понимания Бога, понимания жизни и понимания Церкви, значения Церкви в твоей жизни. И у каждого здесь — свой путь. И, конечно, он нужен, я думаю, что каждому священнику.
И, наверное, можно сказать так, что... вот, у преподобного Сергия, в его обители — ну, недаром же говорят, что она — рассадник учеников преподобного Сергия... до сих пор авва Сергий... именно от его обители исходит огромное количество разных учеников, разных архипастырей и пастырей, церковных деятелей, и каждый выносит, естественно, своё. Каждый выносит свой урок, каждый делает свои выводы.
Нельзя сказать, что, прям, вот... все идеальны... или, наоборот, все неидеальны — каждый делает свои выводы. И, безусловно, огромная составляющая жизни любого священника — это семинарские годы. Вот, какие, вот, он там, вот, провёл... как он там себя зарекомендовал среди собратьев-студентов, или среди преподавательского состава, или даже, как он сам себя начал воспринимать после окончания духовного учебного заведения — это, конечно, говорит о многом.
К. Лаврентьева:
— Отец Захарий, вопрос к Вам, как к священнику.
Ненадолго отступая от нашей главной темы — от темы пути к священству, пути к вере — не могу не спросить. А как Вы думаете, когда человек перестаёт быть духовным младенцем.
Вот, у нас сейчас как-то очень всё, слава Богу, благополучно в этом смысле. Мы можем ходить на службы, в разные храмы, мы можем часто Причащаться, слава Богу, мы можем читать молитвы... то есть, мы постоянно, знаете, находимся в утробе матери, в этом смысле, мы очень защищены. Но... я, всё чаще, стала думать о том, что мы — берём... мы очень много у Бога берём, и очень мало всего — отдаём.
То есть, как только мы сталкиваемся с настоящими трудностями, мы тут же... тут же начинаем проявлять малодушие, тревожность, гордыню, страх, осуждение... там... все человеческие... вот, ветхий наш человек — он расправляет здесь, значит, свою, вот, эту, вот, ипостась, к сожалению, в полной мере.
И, для меня, это, лично, очень большой вопрос: когда человек, наконец-то, доходит до черты, когда ему нужно... так скажем... как владыка Антоний Сурожский говорит, «идти в мир», когда нужно идти к тому, кто в тебе сейчас очень нуждается, к тому, кому — плохо? В данном случае, да, для нас, людей семейных — к своей семье, которая ждёт от тебя любви.
То есть, мы, получается, со страстями своими боремся, часто Причащаемся, а близкие от нас — стонут. Ну... реально, стонут. И это бывает очень часто. И это — маленький пример, по поводу близких. Ведь, очень много ещё всяческих аспектов, к которым мы слабы.
Вот, в какой момент человек перестаёт быть младенцем?
Я почему-то об этом подумала, когда Вы говорили о Семинарии. Вот, ты в этой Семинарии, наверное, тоже, как в утробе матери. А потом ты становишься священником, и тебе нужно всё, что ты получил в Семинарии, наконец-то к жизни как-то привязать.
О. Захарий:
— Вы знаете... на самом деле, то, что Вы говорите — это говорили нам с первого до последнего курса. Большинство опытных преподавателей.
К. Лаврентьева:
— Я Вам не открыла ничего нового...
О. Захарий:
— Но, Вы знаете... я бы хотел сказать так. Во-первых, и в Семинарии бывают разные обстоятельства. Бывают иногда такие крутые обстоятельства в Семинарии, что они... после окончания, наоборот, кажется, что... да... у каждого — своё.
И, на самом деле, я бы сказал так, и ответил бы на этот вопрос так, что, наверное, Господь... духовное младенчество, мне кажется, это... я бы больше привязал... к такому... к неофитству. Когда, вот, ты только всё узнаёшь... даже, вот, в рамках Рождественских чтений, Издательский совет проводит ряд секций, и, вот, у нас была такая встреча книгораспространителей — ответственных за книгораспространение и развитие библиотечной сети по епархиям.
Вот, у нас была одна девушка, ответственная за Хабаровскую епархию. Мы были в магазине «Православная книга» на Погодинской. Так, вот...
К. Мацан:
— Известное место в православной Москве.
О. Захарий:
— Да... да... Мы там провели эту встречу, показав, как должна быть лавка оформлена — в том числе, и в епархиях. И, вот, мы наткнулись там с Юлией на одну интересную книгу — не буду говорить, какого автора, и не буду говорить, какую именно книгу, но... такую, вот... для неофита. Прям, идеально... такая... сказка. Как она сказала, она, вот, эту книгу, когда начала воцерковляться, — она, как ложкой, буквально, оттуда черпала! Вот, это, как раз, наверное, период младенчества — когда ты черпаешь всё... да?
Вот, как раз, когда я в Семинарии учился... это, конечно, не святой отец, но это философ эмиграции — Иван Александрович Ильин, который написал такую книгу — «Аксиомы религиозного опыта». Вот, я только в Семинарию поступил, и эту книжку прочитал — прям, от корки до корки.
И, вот, он там пишет... есть у него такие понятия, как гетерономная вера, и автономная. Это, конечно, рассуждения философа православного, не богослова, не святого отца, но, тем не менее.
Вот, он пишет, что когда человек начинает воцерковляться, начинает приходить, допустим, в Православную церковь, или какую-то другую религиозную организацию, как прихожанин, он начинает воспринимать веру гетерономно — то есть, несамостоятельно, когда он начинает жить опытом другого человека, жить опытом святого отца, или какого-то праведника, или какого-то наставника — жить, как бы, его жизнью. А постепенно у него, если вера идёт в правильном русле, то вера у него превращается в автономную — у него появляются свои примеры из жизни, которыми он начинает уже жить автономно, то есть — независимо... ну... в таком, вот... в вопросе наставничества. Есть, конечно, здесь свои оговорки. И, вот, как раз, мне кажется, младенчество — это, вот, в наших реалиях, можно отнести, вот... к такому... периоду воцерковления, да? А у кого-то этот период сохраняется... может и всю жизнь сохраняться. У кого-то он очень короткий, а у кого-то он, наоборот, очень длинный, а у кого-то он — нормальный, средний.
И, вот, этот период, когда уже человек становится самостоятельным... ну, как сказать... он уже что-то знает...
К. Лаврентьева:
— Что-то может дать... а не только брать...
О. Захарий:
— ... да... он уже... у него есть своё какое-то видение... но, безусловно, каждому обязательно нужен наставник, обязательно нужен духовник — это безусловно. Если даже... и человек... допустим, если меня... иногда прихожане говорят: «Батюшка, а Вы можете быть моим духовником?» — я говорю: «Давайте, просто, это слово не будем использовать, чтобы батюшке в прелесть не впасть... просто, Вы мне исповедуетесь».
И, вот, этот, вот, период, когда человек уже стал осмысленно верить, когда он уже... когда у него спали розовые очки, он тоже же может быть насыщен — и малодушием определённым, может быть насыщен и определёнными падениями — главное, встать. Вот, это уже период, когда нужно — встать. Когда ты пал — и нужно встать. И этот период может быть — до конца дней.
Да, безусловно, мы знаем опыт... из опыта святых отцов, что были такие отцы, которые уже, под конец своих земных дней, и травинки не мяли, а передвигались, как по воздуху, и уже не погрешали, практически — действительно, такие угодники Божии, слава Богу, были, и, я думаю, что и сейчас есть. Но, всё-таки, когда мы говорим о бытовых реалиях нашей жизни, мы с вами должны, наверное, понимать, что, если ты пал, то обязательно встань. Если не можешь встать, хотя бы, повернись туда — к тому направлению, куда ты должен пойти будешь, и, потихоньку, из раза в раз, всё вставать, опять подниматься и идти дальше.
Но... безусловно, я бы сказал, что, в какой-то мере, мы все малодушны, и, в какой-то мере, мы все бываем, наоборот, усердны в каких-то делах, да? Наверное, нужно всегда себе напоминать, когда ты падаешь, что ты падаешь не потому, что Господь так устроил, а это потому, что ты, наоборот, от Господа оторвался.
Вот, когда священника рукополагают... и, как раз, к нашей встрече можно вспомнить, что... молитва, которую читают, начинается с таких слов: «Божественная благодать, всегда немощная врачующая и оскудевающая восполняющая...» И, вот, эти слова и священник, и даже, наверное, мирянин должен себе постоянно напоминать — что божественная благодать Господом подаётся для преодоления этих трудностей, которые бывают в нашей жизни. И, вот... наверное, даже, наоборот — что человек не может быть... как бы... самостоятельным... так, вот... полноценно... вообще... в определённой мере... всё — воля Божия. Просто, человек иногда своим хотением её, как бы, от себя отгоняет, да? Что: «Я сам справлюсь!» А нам нужно, наверное, постоянно себе напоминать, что... на Бога уповать, и, в то же время, самому не плошать.
Есть замечательный пример из Деяний святых апостолов, где апостол Павел уже попал в узы римские, уже плывёт на корабле, и попадает в такое... как бы... морское приключение — что они не могут уже пристать к берегу, они находятся в море, и даже уже появляется некая, такая, грань уныния у всех — все начинают думать о смерти.
Апостолу Павлу является Ангел и укрепляет его, говоря: «Вы спасётесь». Но, при этом, апостол Павел не ложится... там... на палубу: «Ну, мы спасёмся... уже всё ясно! — или...там... — Давайте, помолимся!» А он совмещает молитву... он совмещает откровение Божие с...
К. Лаврентьева:
— ... борьбой...
О. Захарий:
— Нет. Он берёт верёвку, и начинает обвязывать верёвку...
К. Лаврентьева:
— ... ну, с каким-то действием...
О. Захарий:
— ... борьбой, да... да... он укрепляет... он начинает есть при команде — которая его конвоировала, при моряках... ну, как бы... в знак того, что... если человек ест, значит, он надеется выжить. Потом он берёт и сдаёт этих моряков, которые хотят убежать, чтобы легионеры... вот, эти воины... они отрезали верёвки у лодки и выкинули их за борт — потому, что, если моряки сбегут, они... как бы... им будет проблематичней спастись. И, в конце — они спасаются!
К. Мацан:
— Мы вернёмся к этому разговору после небольшой паузы.
Я напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» священник Захарий Савельев, сотрудник Издательского совета РПЦ, клирик храма Благовещения Пресвятой Богородицы в Федосьино.
У микрофона в студии — моя коллега Кира Лаврентьева, и я — Константин Мацан.
Не переключайтесь!
К. Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается, о чём мы радостно вам напоминаем, дорогие друзья!
Сегодня у нас в студии священник Захарий Савельев, клирик храма Благовещения Пресвятой Богородицы в Федосьино, сотрудник Издательского совета РПЦ.
У микрофона — Константин Мацан и Кира Лаврентьева.
К. Мацан:
— Вы упомянули Ивана Александровича Ильина и книгу «Аксиомы религиозного опыта». Мне кажется, это очень важная категория, когда мы говорим про путь к вере — религиозный опыт. И, мне кажется, если разобраться в себе, то каждый верующий, отматывая назад свою жизнь, придёт к какой-то точке... может быть, одной, или двум таким эпизодам важнейшим, из которых сейчас, как из зёрнышка, вся вера вырастает. Тот опыт — мы это называем опытом — опытом встречи со Христом, может быть, на котором, на самом деле, всё зиждется.
Вы можете вспомнить такие самые важные эти религиозные опыты в Вашей жизни?
О. Захарий:
— Ну, Вы знаете, на самом деле, безусловно, конечно, такие опыты веры — они есть, и, действительно, это нужно себе, на самом деле, я думаю, постоянно напоминать.
Ну, вот, одним из таких моментов, конечно, является то событие, когда понимаешь, что Христос — уникален. То есть, уникален тем, что... ну, вот, опять же... как бы, даже это, наверное, уже период, когда ты учишься в Семинарии, и ты начинаешь узнавать, в том числе, другие религии. Когда, вот, как раз, проходит период, такого, младенчества, и начинаешь узнавать про разные мировоззрения...
Вообще... даже... знаете, я вам так скажу... у нас, не так давно, была встреча издателей, с ответственными по книгораспространению по епархиям, с председателем Издательского совета митрополитом Климентом, и там был директор издательства Санкт-Петербуржской Духовной Академии Дмитрий Владимирович Волужков. И, вот, он рассказал такой интересный факт. Эта переписка сохранилась в архиве Санкт-Петербурга.
Когда преподаватели Ленинградской Духовной Академии... как мы все знаем, преподаватели духовных школ — они всегда очень образованные люди, и очень интересующиеся разными сферами, и, как и большинство пастырей, они должны были ориентироваться особенно на советский период в той научной литературе, которая особенно пропагандировалась в данном политическом строе. И, вот, ответственный по делам религий по Ленинграду и Ленинградской области отмечает, что... как отрицательный фактор... что преподаватели выписывают большое количество атеистических журналов и хорошо знают, на самом деле, все атеистические... вот, эти... подоплёки, и с ними умеют очень хорошо в проповедях своих бороться.
И, вот... на самом деле, я думаю, что в тот период, когда ты учишься в Семинарии... ну, вот, допустим, у меня такое, вот, было... ты начинаешь интересоваться — а что у других? И открываешь для себя, что, действительно, христианство, Христос — Он уникален.
Вот, я, до сих пор, каждый раз, поражаюсь, действительно, что... О чём говорит христианство? Ведь, никакая другая религия об этом не говорит. О том, что Бог пришёл навстречу человеку.
Не как... вот... вы знаете, иногда в соцсетях какие-то хейтеры пишут, что... про Искупительную жертву Спасителя — что это уже было, что это было даже уже в каких-то античных религиях...
К. Мацан:
— Это какие-то очень продвинутые хейтеры...
О. Захарий:
— ... да...
К. Мацан:
— ... такие... хейтеры-богословы! Только, с другой стороны...
О. Захарий:
— Книжники. Мы их называем «книжники».
Да... но... естественно, когда тебя так поддевают, ты начинаешь больше интересоваться тем, что у тебя есть, что есть у Православной церкви, где ты воспитан.
И, вот, ты для себя открываешь, действительно, что история Ветхого Завета, Нового Завета — она уникальна. Уникальна тем, что Предвечный Бог, Который не должен был страдать, не может, по Своему Божеству, страдать, стал Человеком — воплотился, и воспринял добровольно на Себя все страдания, Искупительную жертву совершил.
И, более того, на Литургии... каждый раз, когда её служишь, поражаешься, вот, этому Таинству — что ты, действительно, сейчас совершаешь не какое-то просто воспоминание такое, а ты становишься участником Таинства, когда Господь Своё Тело и Кровь преподаёт всем, абсолютно всем. «Мы кусаем зубами Того, на Кого Ангелы боятся смотреть», — говорит Иоанн Златоуст. И, вот, эти слова, этот смысл, который святитель вкладывал в эту фразу, он, конечно, каждый раз — паки и паки — тебя поражает.
И даже... каждый раз, тоже, задуматься... что, если взять какие-то разные религиозные направления... ну, во всяком случае, это меня, действительно, всегда так, вот, поражает... допустим, там, какое-то божество что-то совершило, но оно себе — приобрело, да? Там, допустим, Геракл победил смерть, но, при этом, он стал, как раз, больше богом, божеством неким, чем человеком. А тут... ты видишь, как Господь, наоборот, Себя умаляет, снисходит к человечеству.
И, на самом деле, вот, эти чудеса — личные — ты, наверное, должен, про себя, постоянно... как-то, вот... складывать всё вновь и вновь.
Но, конечно, есть такие моменты, когда... как сказать... моменты даже некоего смущения, когда ты, вот, просто над чем-то задумываешься... мне кажется, они даже должны обязательно быть в жизни батюшки, который проповедует, который размышляет о своей вере. Чтобы через собственное постоянное... ответы на свои же вопросы, ты мог сказать что-то и другим людям на проповеди. То есть, как бы... некое такое вдохновение тоже должен черпать. Но, и, с другой стороны, вот... конечно, проповедь любого священника — это, вот... ну... так или иначе, это всегда с новой стороны ты рассматриваешь то чудо, которое тебя поразило. Вот, о чём мы с вами говорим — вот, эти моменты, когда ты понимаешь, что, действительно, Христос — уникален.
К. Мацан:
— Священник Захарий Савельев, сотрудник Издательского совета РПЦ, клирик храма Благовещения Пресвятой Богородицы в Федосьино, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер».
Я помню... у Честертона есть такая мысль прекрасная о том, что... вот... те, кто говорят, что все религии — про одно и то же, потому, что во всех есть Бог, есть какая-то Его история, есть идея о том, как Он человеку что-то, там, даёт, приходит к нему... и, вот, Честертон замечает: это — то же самое, что сказать, что все газеты пишут одно и то же, потому, что все они пишут буквами.
То есть, вы обращаете внимание на те вещи, которые общи всем религиям потому, что это — религии. Но разница между ними принципиальна в том — какой это Бог? А что Он делает? А почему Он это делает? И, в итоге — во что мы верим? И тут — разница принципиальная. Вот, то, о чём Вы говорите, как раз.
К. Лаврентьева:
— Я, знаете, о чём подумала?
Я, вот, о чём подумала. Мы же, всё равно, говорим сейчас о проповеди... ну... некоей, такой... миссионерской, может быть... да? Мы говорим о проповеди для людей, которые хотят эту проповедь как-то, хотя бы, воспринять. Говорим о проповеди, которая идёт с амвона от священника... да? Ну, в общем, о таком, знаете... о понятии «проповедь» — таком... номинальном... разностороннем.
Но я вспоминаю, что, например... вот... художник Ван Гог, небезызвестный, он начинал свой путь тоже с проповеди христианской, как протестантский проповедник, и, вы знаете, он понял, что настоящая проповедь может быть только тогда, когда ты начинаешь... ну... буквально, пить ту же чашу, что пьют люди, которые слушают твою проповедь. Что...
Понимаете, он поехал в самый ужасный, в самый печальный регион, где люди, исключительно, только и делают, что добывают уголь в совершенно нечеловеческих условиях. Знает история эти страницы... в совершенно нечеловеческих условиях. И у них не было совершенно никакой радости в жизни. То есть, это все шесть дней — они, вот, на этой добыче угля, и в воскресенье они идут в церковь. Ну, и умирают в сорок лет от туберкулёза, если повезёт.
И — что происходит? Батюшка, я не просто так в такую пространную тему пустилась, чтобы блеснуть слабым интеллектом, а, вот, что я хочу спросить — что Вы думаете об этом?
Ведь, эти люди совершенно его не воспринимали, пока он ходил... ну... условно говоря, в белых перчатках и со светлым лицом. А когда он спустился с ними в эту шахту, вымазался углём — ну, просто, вымазался потому, что там никак невозможно не запачкаться, и уже встал... знаете... встал перед ними на амвоне в Воскресный день, весь в этом угле — потому, что он уже не смог отмыться от него, так же, как и они, и он тогда увидел, что их глаза — они ожили. И они стали к нему подходить после проповеди, и говорить: «Вот, теперь мы Вас услышали. Вот, теперь мы поняли, что Вы хотели сказать!» — а он им говорил о Христе, о том, что «нас ждёт всех вечная жизнь»... в общем, такие вещи, которые, в общем-то, понятны, да? Но он не мог достучаться, пока он не стал таким же грязным, как они.
Вот, в этом смысле, современный священник — он должен каким-то образом «пить ту же чашу», что и его прихожане?
О. Захарий:
— Конечно, безусловно. И, более того, мне кажется, как раз, сейчас, вот, такое, вот... огромное количество, действительно, батюшек, которые разделяют эту чашу. Есть духовенство, которое... и, действительно, большое количество московского духовенства, которое как-то так, вот, участвует... в военной операции, которое отправляется туда по благословению священноначалия, и пребывают там до тех пор, пока обратно не отзовут. И некоторые даже священники... особенно... вот, Святейший Патриарх как-то про это говорил, что духовенство там уже настолько прикипело к своей пастве, что... Святейший Патриарх рассказал, что он сказал какому-то батюшке: «Может быть, Вам уже бы и вернуться обратно?» — и тот ему сказал: «Ваше Святейшество, нет! Я не могу уже уехать от этих людей!»
И, конечно, сегодня, когда ты... священник видит и мудрецов, и простецов. Священник видит и тех людей, которые обездолены, которые приходят в церковь за помощью, и, одновременно, общается с теми людьми, которые, приходят, наоборот, помочь храму. И круг общения бывает — от высших слоёв государства и общества до бабушки, которая... там, вот... условно говоря... у неё проблемы с памятью, проблемы с жилплощадью, и ты пытаешься ей что-то хоть... там... всучить — и человек отказывается, и ты уже говоришь: «Всё, это благословение — берите!» — потому, что видишь, как человеку, действительно, тяжело.
И, безусловно, пастырь... ну, конечно, Ван Гог — это протестантская деноминация... как бы, это немножко не наше... но православный батюшка — да, он... мне кажется, Господь подаёт в этот момент и человеку нужные слова, которые необходимы для его паствы, и, в то же время, и священник для себя открывает новый мир — новый мир людей. То есть, самое главное чудо, которое может видеть священник — это то, как рождается вера в душе человека. И, безусловно, это — и окормление тюрем, это — и окормление Детских домов, когда, вот, ребёнок страдает, когда ребёнок одинок — и, вот, постараться достучаться до этого человека.
Но, в то же время, наверное, ни один человек до конца, всё-таки, не может понять условия... вот... тех обстоятельств и особенностей времени, в которых живёт, допустим — вот, этот человек, да? Или — жил когда-то. У каждого, всё-таки, свой какой-то бэкграунд, свой опыт. И, безусловно, если ты приехал даже на какое-то определённое время, то этот человек там всегда живёт. И, наверное, священник, в этот момент, должен... опять же... вот, так, вот... попросить у Господа помощи, чтобы достучаться до его сердца и открыть для человека веру в Бога. Потому, что когда человек откроет для себя Господа, тогда он почувствует реальные изменения в своей жизни.
И, действительно, вот... кто может понять каждого из нас? Только Бог. Только Христос, Который, как раз, и снизошёл до нас. Только Он способен нас исцелить от тех ран, которые мы сами про себя знаем. Иногда даже наши самые близкие люди — родители, братья, сёстры — не догадываются о том, что у нас в душе, и только Господь уврачёвывает эти невидимые, незаметные раны. Иногда мы и сами даже можем не понять для себя те особенности нашей души, и только Господь их видит.
Но... наверное, ещё... безусловно, есть большое количество примеров того, как Церковь разделяла тяготы, страдания своей паствы — это и события, происходившие в начале ХХ века, когда огромное количество духовенства посидело, так, хорошо в тюрьмах... это и архимандрит Иоанн Крестьянкин, и ряд пастырей...
К. Лаврентьева:
— Да, их бесчисленное множество...
О. Захарий:
— ... да... и, как раз, вот, тем и отличается, всё-таки, христианин от обычного человека, да? Обычный человек закрывается в этот момент, уходит в себя, впадает в такое, вот... очень тяжёлое состояние духа и состояние души. А православный христианин, всё равно, пытается найти для себя ответ... чего-то он ищет. А он ищет ответ от Бога. И, вот, тоже... так, вот... интересно, что такое искание — его же тоже можно, в принципе, сравнить с молитвой? Когда человек находится в тяжёлых обстоятельствах и постоянно выспрашивает у Бога — а где же ответ на мой вопрос?
Это и в Книге многострадального Иова — эта тема звучит. Что... Господи, почему — так? И Господь, в определённый момент, когда ты уже оставил все свои — именно, человеческие — надежды, Он тебе и ответит. Вот, когда уже человеческие, вот, эти чаяния и надежды — они уходят, тогда Господь открывает Свою помощь. Такую, которая уже настолько поражает наше человеческое естество, сознание, что уже не остаётся никаких сомнений. Вообще — любых.
К. Лаврентьева:
— Батюшка, это Вы очень важные вещи говорите!
А, вот... скажите, пожалуйста... а Вам остаётся время на свою жизнь? На жену, на детей, на... друзей... на родителей? Кстати, как они поживают — Ваши родители?
О. Захарий:
— Ну, Вы знаете... милостью Божией, Вы знаете... Господь...
Конечно, бывают такие моменты... мы, когда едем с моим очень близким другом, коллегой, начальником в машине с какого-то мероприятия... то я его подвожу, то он меня... и, между собой, так, общаемся, конечно, бывают ситуации... Вот, когда у батюшки общецерковное послушание... когда у него приход, когда у него, допустим, какая-то научная деятельность, семья... бывает, что себя уже, конечно, не помнишь! Но, в то же время, Господь, как-то... в определённые моменты... открывает для тебя возможность побыть и наедине с самим собой... хотя, наверное, человек никогда не бывает наедине с самом собой — потому, что всегда рядом с тобой Господь... и оставляет моменты побыть с родителями, побыть с супругой, с ребёнком... то есть... Конечно, каждый раз, когда я прихожу вечером... бывает, что очень поздно прихожу, бывает, что более-менее... конечно, это сразу — общение с Марком, с сыном... обязательно, общение с матушкой моей любимой... И, на самом деле, жизнь священника... ну, конечно, есть и монашество, и это немножко другой уклад жизни... но, вот, жизнь женатого священника — она всегда связана с семейным счастьем.
Потому, что священник — он пастырь, конечно, на приходе, но он — пастырь и дома, и это его малая паства. И, на самом деле, как, вот, он себя ведёт с людьми, так же он должен себя вести и дома, и — наоборот. Потому, что каждый член семьи — дорог. И ребёнок, конечно, радует своими какими-то... там... раскрасками... какими-то своими... там... лепкой... вот, как-то, сын очень любит у нас лепить разные фигурки, машинки... какой-то стишок новый выучил и решил порадовать папу... мы сейчас, как раз, все вместе учим стихотворение, чтобы в садике он рассказал.
Обязательно — с супругой поговорить. Бывает так, что очень тяжело, и не хочешь свою супругу расстраивать чем-то... или, допустим, даже, вот, говорят — «грузить»... то есть, напрягать. Поэтому, иногда хочется просто помолчать. Но, как раз, мне кажется, залог семейного счастья — когда ты можешь и поговорить, действительно, о таких, очень серьёзных, вещах... и очень... как бы... конкретных... можешь просто пообщаться на какие-то лёгкие темы... и, в то же время — когда ты можешь помолчать, и тебе тоже будет хорошо. Когда ты можешь просто побыть с человеком... так, вот... вместе посидеть, вместе помолчать. Потому, что в день приходится очень часто, действительно, общаться — и по работе, и по служению.
Вот, меня всегда родители спрашивают: «Где ты там на работе?» И я говорю: «Мам, пап... я сегодня был на службе — это служба. А ещё есть работа — но это работа... это в Синодальном отделе», — поэтому, надо разделять.
И, обязательно, мне кажется, священник должен помнить свой родной край, помнить своих родителей, помнить тех близких, которые с ним были. Потому, что Господь так же и через них выстраивал, на самом деле, вот, этот, вот сложный... аппарат веры, если можно так выразиться. Наверное, не совсем удачно, но... вот, эту, вот, жизнь невидимую... невидимый мир веры, который появился в твоей душе — Господь его выстроил, в том числе, и через тех людей, которые с тобой были. И в школе, и в институте, и в каких-то бытовых вопросах, с которыми ты сталкивался. Господь, через всё это, тебя ведёт, и этим надо дорожить, и этих людей надо ценить.
И, наверное, также, тоже можно сказать, что обязательно... бывает очень тяжело, действительно, с графиком... но обязательно надо находить время, чтобы съездить к родителям, чтобы встретиться со всеми родственниками, и на большие праздники мы стараемся собираться. На церковные праздники, естественно, все приезжают к нам, на светские праздники — мы приезжаем к ним...
К. Лаврентьева:
— В общем, отлажено... всё отлажено! Механизм работает исправно...
О. Захарий:
— Да.
К. Лаврентьева:
— Спасибо огромное, батюшка! Спасибо огромное!
Дорогие друзья, в этом часе «Светлого вечера» с нами был священник Захарий Савельев, клирик храма Благовещения Пресвятой Богородицы в Федосьино, сотрудник Издательского совета Русской Православной Церкви.
Мы говорили о пути к священству отца Захария, мы говорили о пути к вере, о его замечательной семье, о проповеди, о служении и о разных интересных вещах. Если вы только недавно присоединились к нам, обязательно послушайте нашу программу потом на сайте.
У микрофона были Константин Мацан и Кира Лаврентьева.
Мы прощаемся с вами до следующего вторника.
К. Мацан:
— До свидания!
Все выпуски программы Светлый вечер
«Любовь — христианский взгляд». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы говорили о том, что такое Божественная Любовь, как она проявляется в жизни человека, а также о том, чем отличаются любовь к Богу и любовь к ближним.
Ведущая: Марина Борисова
Все выпуски программы Светлый вечер
«Вера и социальное служение». Наталья Москвитина
У нас в гостях была журналист, основатель фонда «Женщина за жизнь» Наталья Москвитина.
Наша гостья рассказала о своем пути в вере, о том, как для неё связаны смирение и дерзновение и том, как она, несмотря на свои страхи и многочисленные трудности, основала фонд помощи беременным женщинам в сложных жизненных ситуациях. Наталья поделилась, что ей помогает в достижении более внимательной и осознанной молитвы, а также в чем для неё проявляется богооставленность, и что помогает ей выходить из этого состояния.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— Светлый вечер на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. С трепетной радостью нашу сегодняшнюю гостью приветствую: Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». Привет.
Н. Москвитина
— Привет.
К. Мацан
— Будем на ты, как в жизни. Я очень рад тебя видеть в студии радио «Вера». Мы с тобой за последние месяцы, годы на радио «Вера» не раз встречались, и это очень радостно, хорошая традиция, но в основном говорили об общественных проектах, о твоей работе, о фонде. Я думаю, что и об этом тоже мы сегодня поговорим, куда же без этого. Но я очень рад возможности сегодня с тобой поговорить больше о личном, до той степени, до которой об этом можно рассказывать, о вере, о пути к вере, пути в вере, о том каком-то мировоззренческом основании, которое, как мне кажется, стоит за всей твоей общественной работой разнообразной. Вот путь к вере и в вере у человека, как мне кажется, состоит из этапов. Это какие-то открытия за открытием, событие за событием, которые как-то в цепочку складываются, и потом, окидывая так ретроспективно, человек говорит: вот мой путь к вере. Вот какие этапы самые главные на своем пути ты бы выделила?
Н. Москвитина
— Ну ты знаешь, я родилась вообще в Волгограде. И я бы даже сказала в Сталинграде. Несмотря на то, что во время моего рождения город назывался Волгоград, но для меня все что связано с Великой Отечественной войной, со Сталинградской битвой, это не пустой звук. Как-то так случилось, что я очень чувствительно все это воспринимала, я выросла прямо рядом с мельницей Гергардта — это единственное здание, которое осталось после войны, потому что город был полностью разгромлен, и домом Павлова, они рядом между собой. И моя мама, кстати, родилась как раз в доме Павлова. Ну там от дома одна стена осталась, но дом восстановлен был, и вот в этом доме она родилась. То есть это вот контекст моей жизни.
К. Мацан
— А эти вот дома, которые ты перечислила, это, так понимаю, вот точка, которую удерживали в боях...
Н. Москвитина
— Да, 58 дней оборона дома Павлова была. И до реки Волги там оставалось, и сейчас также остается, около двухсот метров — нельзя было сдать этот берег, и у нас говорят: за Волгой для нас земли нет. То есть иначе бы мы не только проиграли бы Сталинградскую битву, но не было бы вот этого перелома всей войны. И мне кажется, отсюда все, то есть вот от такого четкого понимания, что ты можешь изменить, изменив себя, ты можешь изменить очень многое. И мы каждый год обязательно там на 2 февраля ходили в «Сталинградскую битву» в панораму и, в общем, ну казалось бы, все одно и то же, и вокруг были дети как дети, абсолютно нормальные мальчишки и девчонки, которые бегали там между экспонатами, дергали там за косы девчонок, смеялись. Я почему-то всегда это воспринимала очень серьезно. И для меня вот этот вот хлеб, перемешанный наполовину с землей, это все было здесь и сейчас. И я действительно отходила после каждого такого похода еще две недели. Ну там было все это очень реально, как сейчас вот храм Вооруженных сил и музей «1418 шагов к Победе», нечто похожее было, тоже очень современное, и в «Сталинградской битве». И я, честно, даже не понимала, как можно к этому так поверхностно относиться, как мои одноклассники. И это как бы вот жило со мной еще какой-то промежуток времени, пока мы писали сочинения после этого. Ну как бы каждый год одно и то же, но я видела, как война меняет человека, я видела, что такое жизнь на стыке войны, и воспринимала это как ну такой вызов что ли для себя. Я не знаю, как это, в какой-то проекции объяснить. Потому что я все-таки, мне 37 лет уже будет, но почему-то, мне кажется, я недалеко от этого момента ушла и по-прежнему все это проживаю. Момент, что Бог очень рядом, и война — это очень неожиданная вещь, также как и начало и конец жизни: в любой момент жизнь может оборваться, и поэтому ты предстанешь перед Богом. И я училась в духовно-певческой школе. С семи лет, наверное, с семи лет, и изучала Ветхий Завет, историю религий, православие, конечно же, это было. И группа, с которой я училась, была старше меня, я была самая младшая. Там были вообще старшеклассники, то есть мне там было очень неуютно, потому что вокруг были взрослые думающие люди, и я все время была отстающей, моя большая проблема была в том, что я не успевала конспектировать, я вообще плохо писала. И со мной ходила бабушка. И она на задних рядах сидела, все это записывала, и потом мы все это разжевывали дома. И это был период, когда храмы только-только открывались.
К. Мацан
— А это был какой-то твой интерес или родители решили, что нужно ходить в духовно-певческую школу?
Н. Москвитина
— Это даже это совпадение каких-то непонятных вещей. Я не могу сказать, что я туда сама побежала, потому что это просто открылось впервые в городе —духовно-певческая школа. Я до этого ходила на фортепиано.
К. Мацан
— Надо идти.
Н. Москвитина
— Да, надо идти. Но пошли из нашей школы всего три человека: я, моя лучшая подруга и моя одноклассница. И так мы, в общем, до конца и проучились. И вместе с бабушкой я приходила к вере. И параллельно мы с бабушкой все время ходили на службы. Тогда, значит, восстановили Казанский собор, это кафедральный собор в Волгограде, и мы там были на всех службах. Я помню службу пасхальную ночную, и помню до деталей, до запахов — это вот прямо это часть моего детства. Я мало что помню, кроме вот таких ярких вспышек: именно служба, какие-то серьезные моменты моего там нравственного выбора. Например, я с подружкой пошла в магазин, она взяла меня с собой для того, чтобы я вместе нее купила ей сыр. Ну этот момент очень так характеризует детство очень так хорошо. Она стеснялась это сказать и всегда брала меня с собой за хлебом и за сыром там. И нам надо было до магазина дойти, там минут пятнадцать идти, и я все шла и как бы ее отчитывала, говорила: ну когда ты уже, Наташка, сама будешь ходить? Ее тоже Наташа зовут. И когда мы уже пробили этот чек, помню, такие серые чеки были, да, отдельно они пробивались, мы с этим чеком встали уже в отдел. И вдруг перед нами старушка стояла. И на эту старушку продавщица начала очень сильно как-то кричать — что-то было не так, не знаю, может, она чек не пробила, ну я вообще ума не приложу, что там произошло. Но меня это настолько возмутило, и я в момент включилась, и я стала ее защищать и наезжать на эту продавщицу, и говорю: как вы вообще смеете, это пожилой человек... В общем, я сама от себя не ожидала, и вот вся вот эта вот концентрация какой-то там несправедливости, да, вот все, что я тогда переживала, вот все это на мне сошлось. В общем, я решила защитить этого человека и, естественно, продавщица никак... ну она обалдела вообще: какой-то ребенок там, не знаю, десяти лет там, вот так вот себя ведет. И говорит правильные, по сути, вещи. И дальше пошло все вообще не по плану: то есть я обошла прилавок, за ним была дверь, она вела в коридор, и там была написано «Дирекция», и я, в общем, пошла туда. И, значит, я открыла дверь с надписью «Директор», зашла туда и продолжила свой монолог. И не помню вообще ответной реакции, я помню, что мне не было ни стыдно, ни страшно, ничего. Я должна была закончить это, я оттуда вышла совершенно удовлетворенная, что справедливость восторжествовала. И ушла оттуда. В общем, поход за сыром окончился помощью старушке.
К. Мацан
— Вот где предыстория фонда «Женщины за жизнь».
Н. Москвитина
— Ну ты знаешь, я возвращаюсь к каким-то реперным точкам в своей жизни и понимаю, что зачатки были тогда. И еще был момент. Я очень хотела работать с детства, с 12 лет, и я пошла на биржу труда, а туда брали с 14. Но моей подружке было 14. Нас было три, и нам было 12, 13, 14. И провели по документам то, которой 14, а нас как бы просто скопом взяли и сказали: идите, короче, работайте, но по документам вот так вот. Ну типа зарплата одной платилась или что-то, как-то так, не помню. И нас поставили сначала на детский садик, подметать двор, и это было очень тяжело, потому что ну мы были маленькие, а метлы были такие вот, деревянные, там скрученные проволокой из веток, да, вот сама вот эта часть, которая, метет, они были очень тяжелые и очень грубые, и мы за несколько дней натерли такие мозоли, которые кровили. И мы пошли, в общем, это все говорить руководству: поставьте нас куда-то помогать детям, потому что мы, в общем-то, в садик пришли. Но нас не услышали, мы пошли опять на биржу труда, и нас поставили после этого (ну то есть мы как бы везде требовали, что вообще-то надо в соответствии с правилами действовать, да, какой-то все-таки распорядок должен быть) и нас поставили в другой садик. Мы начали там работать, и мы увидели изнутри вот этот весь произвол, когда детей били, там по лицу били, ругались матом, обсуждали свою интимную жизнь — причем это для меня был вообще колоссальный стресс, то есть я услышала эту всю правду отношений между мужчинами и женщинами. Женщины там все, нянечки и так далее, были совершенно не на высоте, и это все слышали маленькие дети. И ну, наверное, предел уже моего терпения был, когда на моих глазах ребенка, которой не говорил еще (это самая такая ясельная группа) били прямо по щекам.
К. Мацан
— Кошмар.
Н. Москвитина
— А до этого все накопилось. То есть мы видели, как они наливают в чайник воду из-под крана, как будто бы кипяченая вода. Ну вот все вот это вот, вся неправда, она была перед нами. А мы дети, мы вот как бы очень искренние. И я решила рассказать это все маме этого ребенка. Она меня не послушала. Ну естественно, я сама ребенок. И тогда рядом с домом был, я не знаю, вот я воспринимаю сейчас, это был какой-то фонд «Семья» — я не знаю, вот 90-е годы, что это на самом деле было, ну какая-то вывеска была, связанная с помощью семьям. И мы туда втроем пришли. А нас еще, так интересно, раскидали по разным группам, чтобы мы между собой не общались. Но когда мы вечером обсуждали, у каждого в группе было одно и то же. И мы пришли туда, и я все это по полочкам рассказала, что вот так вот и надо с этим что-то делать. И, наверное, это было со стороны просто очень революционно: три ребенка, которые возмущенно вот это все рассказывают и ищут, как можно помочь другим детям. И эта женщина сказала: вы что, ну в принципе это все ужас, кошмар, и с этим нужно что-то сделать. Но по закону мало что сделаешь, потому что доказать это — как докажешь. Еще мобильных телефонов же не было. И она спросила: а как там вообще на кухне? Чисто, нет? Ну и тут, конечно, просто у меня там список был подготовлен, там и тараканы, и все. И на следующее утро, когда мы пришли в садик, там уже стояла пожарная машина, скорая, всех вывели из садика и началась проверка. С тех пор на биржу труда меня не брали. Но в 14 лет я устроилась уже работать внештатным корреспондентом в газету. И это, в общем, просто шло по нарастающей, понимаешь, это были какие-то зачатки. Но в целом, наверное, самое интересное для меня это помощь людям и сами люди. Вот сами люди. И в какой момент человек пересекается с Богом и осознает это или не осознает, но уже есть какое-то вмешательство Бога, как меняется его жизнь, меняется ли, и как это можно спроецировать и на меня. То есть это всегда опыт: смотря на других людей, ты понимаешь, что человек рядом с тобой, он всегда выше, глубже, правильнее и удивительнее. И рядом все люди, они ну как бы хорошие и уникальные, да. Я ну вообще вот не воспринимаю людей, что они какие-то не такие, они там подлецы. Мы все подлецы, и мы, у каждого есть это испытание. Мне кажется, Бог как-то так вот проверяет нас, что мы думаем, что у нас будет проверка на то, на то — там не солгать, там еще на что-то, на самом деле нас на какие-то другие вещи проверяют. Вот сколько я смотрю судеб других людей — это очень нестандартные ситуации, где-то даже очень такой искренний диалог с Богом, когда ты не можешь спасовать, ты тоже должен как бы давать такой, в полный рост, ответ Ему, где-то делая вот неправильные что ли вещи. Как у Луки Войно-Ясенецкого, когда произошел спор, когда Господь ему говорил, что ты должен выбирать: или ты пишешь книги, или ты оперируешь. Я вот ну сейчас детально не помню, но меня это поразило, и я поняла, что этот диалог, он у каждого происходит, это какой-то, может быть, даже дерзновенный диалог, но где ты смелый. И вот Бог любит смелость эту, когда ты можешь ответить и тебе есть что сказать.
К. Мацан
— Наталья Москвитина, журналист, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». А у тебя этот диалог по поводу чего?
Н. Москвитина
— Наверное, за других людей. Вот очень много видя таких случаев, очень разных, когда люди себя очень по-разному ведут, вроде как превращаешься в такого ходатая что ли и...
К. Мацан
— За них перед Богом.
Н. Москвитина
— Ну да. Ну то есть я в корне изменилась вот через свое это социальное служение. И началось социальное служение с такого моего дерзновенного, знаешь, запроса: я не хотела идти в антиаборты, я так и сказала, что только не в антиаборт. Я очень долгое время просила Бога, чтобы Он меня поставил послужить. И я это видела как достаточно непростой выбор, потому что я не видела себя ни там, ни там, ни там — я везде себя пробовала и после миссионерских курсов я не знаю, где я не была. И ну это и кормление бездомным, это помощь людям после неудавшегося суицида, это и отправка посылок в тюрьмы, это и помощь беременным, и разная антиабортная деятельность просветительская, и помощь отказникам. И все, знаешь, вот как будто бы ну что-то, вот ну то есть я искала, искала — это было очень тяжело прямо, я очень переживала, это длилось долгие годы. И я примерно раз в неделю ездила в храм Христа Спасителя, к мощам Филарета Дроздова — ну как для меня это был святой миссионер, который поможет мне, человеку после миссионерских курсов, как-то определиться. И там был и спор, там было и выпрашивание, там было, ну то есть все: я говорила и с напором, прося, и так, и так. Раз в неделю то есть я стабильно ехала к нему, как к родному человеку, и на коленях просила: укажи мне путь, ну как-то за меня попроси Господа, ну что делать женщине? Мужчине очень легко, он может ну хотя бы алтарничать. А что можно сделать женщине?
К. Мацан
— Как ты почувствовала, что вот ответ пришел, если он пришел?
Н. Москвитина
— Ну он пришел.
К. Мацан
— Что вот это вот теперь я на своем месте, через что это воспринимается человеком?
Н. Москвитина
— Это вот через мою дерзновенную фразу: только не в антиаборт — это совершенно точно. И я сказала, что только не туда, потому что это расчлененка, это достаточно агрессивная деятельность — ну то есть я так ее видела, она такая была.
К. Мацан
— Когда говоришь: только не в антиаборт — ты имеешь в виду что только вот не этим видом социального служения я хочу заниматься. Чем угодно, только не этим.
Н. Москвитина
— Вот-вот.
К. Мацан
— И именно этим пришлось.
Н. Москвитина
— Да, да. Н у это как бы так Господь ставит. Ну если ты там на расслабоне это все делаешь, то это ну не жертва.
К. Мацан
— Ну вот этот момент, когда ты, не знаю, соглашаешься, или понимаешь, или чувствуешь, что вот да, это я на своем месте. Спрашиваю, потому что многие, думаю, наших слушатели, которые размышляют о вере и об отношениях с Богом, вот этим вопросом задаются: как вот как понять, что я сейчас здесь, где должен быть и вот это, грубо говоря, это Божия воля?
Н. Москвитина
— Ну во-первых, это правильно задать вопрос, найти тон и не вымучивать его. Я просто подошла к этому вопросу вплотную и задала его очень искренне. То есть это был прямо... Ну я поняла, что там, там, там я была и что похоже, что самое очевидное — это антиаборты. Ну я так и сказала: все что угодно, только не кидай меня в терновый куст. И повторила это несколько раз. И после этого мои друзья сказали... Ну прошло, я не знаю, несколько месяцев, наверное, я прошла через развод. И это был очень сложный период, когда ко мне пришли друзья в гости и, видя, что я в тяжелом очень состоянии, сказали: ты не хочешь вообще вот ну какое-то движение женское открыть, помогать другим женщинам? Ну вроде как это было из головы, то есть это было: ну тебе плохо — ты помоги другим, все равно вокруг тебя столько беременных крутится. Это, правда, было на тот момент — и беременных, и бесплодных, и тех, кто после бесплодия рожают. И как бы вроде такие наметки уже были, да, промыслительного пути, но воедино это не собиралось. И наверное, отсюда, от моего отрицания и пошел этот вот запрос. И вот ровно там через небольшое время я встала и вот перед этим выбором уже сама, я интуитивно чувствовала, что вот это оно. Но после того, как я решилась на это, где-то было полтора года очень тяжелых метаний, очень. Потому что деятельность, ну откровенно говоря, не по силам, невозможно где-то этого ресурса набраться и спокойно заниматься антиабортом. Антиаборты — это там, где смерть откровенная, где убийство, это все очень сильно ощущается, это очень сильные человеческие драмы, это где и любовь, где интимная сфера — это вот просто все на грани. И я, естественно, хотела развернуться и уйти. То есть у меня все время было такое чудовищное просто испытание. Я человек, который, ну мне вообще не свойственно поворачивать назад, вот это вот оборачиваться. Взявшись за плуг, не оборачивайся — это очень вообще мой девиз. Но тут я сомневалась, что это мой путь. То есть я, уже встав, все время у меня голова мне не давала покоя. Почему, потому что, открыв вот этот, ну сначала это не фонд был, это было волонтерское движение, в очень большом количестве пошли эти женщины. И первое, что нужно было, это помогать материально. Нашлись там психологи там, гинекологи, но людям конкретно там нечего было есть, а денег не было вообще. И я вкладывала свои деньги после развода, да, и это все было просто на разрыв аорты. Я искала, я встречалась со всеми, с кем, мне говорили: с этими не встречайся, эти плохие, эти еще хуже, а эти вообще там, да, — я ко всем трем категориям ходила. И у меня не было никаких предубеждений, потому что эти женщины — вот они везде, у них есть имена, фамилии, у них есть там, они сейчас перед этим выбором. Мне было вообще не до этих вот размышлений глубоких. Но я не могла понять: если Господь не дает вот этой стабильности уже тогда фонду, а для меня это все вообще было в новинку, я не знала, как фонд собирать, и в моей записной книжке — это было очень важно, — не было ни одного телефона, на кого бы я могла опереться. То есть не было никаких сильных людей вообще. То есть и мне пришлось само стать сильной. Это для меня самый главный вызов в жизни. Я всегда считала, что я очень слабая. Вот чему меня научил фонд — я узнала, что я сильная. Ну я до сих пор считаю, что я слабая, но я просто вижу результат деятельности. И меня метало так, что я ну если не каждый вечер, то, видит Бог, там первые полтора года восемьдесят процентов моей деятельности сопровождалось горючими слезами по ночам. Я прямо реально плакала навзрыд перед иконами. И у меня перед иконами такой коврик, и этот коврик просто слышал все. То есть я прямо навзрыд кричала и говорила: Господи, ну почему я тут? Что мне делать? Почему, если Ты меня туда поставил, что я должна этим женщинам сказать? Мне же надо конкретно им помогать. И ошибок тоже было много. Ну они и до сих пор есть. Я как бы абсолютно четко осознаю, что тут нет какого-то проторенного пути, это очень сложная деятельность, и она получается только потому, что ты рискуешь. И какое-то большое дело, оно всегда сопряжено именно с риском, с тем, что ты всегда будешь ошибаться, как бы ты ни старался, все равно, вот эти вот падения, они дают вообще-то...
К. Мацан
— Скажи, вот ты в начале программы упомянула, что такой твой какой-то принцип, твое мирочувствие — это что вокруг прекрасные люди, все лучше меня. Как один священник у нас в эфире, мне кажется, замечательно сформулировал, что смирение — это когда не я хуже всех, а все лучше меня. А с другой стороны, ты говоришь о разных трудных ситуациях, в которых очень легко в человеке разувериться. Не в женщинах, допустим, которым требуется помощь, а в том, кто их бросил, например, или в тех, которые помогают или не помогают, но обманывают. То есть ты видишь такую достоевщину, о которой я, допустим, могу только догадываться, а ты в ней живешь и работаешь часто. Как не разочароваться в людях?
Н. Москвитина
— Ну не знаю.
К. Мацан
— Хороший ответ.
Н. Москвитина
— Ну честно, не знаю. И бывают такие моменты, когда ты очень сильно устаешь, и ну как-то вся вот эта вот несправедливость жизни, неправильных поступков людей выходит на передний план, и ты понимаешь, да какое ты вообще ничтожество, что ну, грубо говоря, я вот выйду отсюда и скажу: вот я сказала, что там все люди хорошие. Ну а не ты ли думала вот... Ну это я все, и это все я, да. Я только боюсь быть неаккуратной к людям. Я очень обычный человек и, может быть, хуже всех тех, чьи ошибки я наблюдаю каждый день, просто грешу, наверное, другим. И я боюсь в своей вот этой вот какой-то, ну своими установками, думая, что я там лучше, вот это вот все — это же неистребимо вообще, да, — поранить другого. Поранить человека, который ну явно что-то делает абсолютно там против совести, там ну те же аборты или измены, этого всего очень много. Но столько раз я убеждалась в том, что это вообще не правда жизни, что это настолько на поверхности, что эти люди могут быть святыми. Я же не могу увидеть там нимб или что-то, но это настолько чувствуется. Люди, которые женщины, совершили аборты, люди, которые предавали — столько вот как бы этой грязи ты видишь, слышишь, перевариваешь, очень тяжело это дается, и потом — раз, ты человека видишь с другой стороны. И ты поражаешься, что ты намного хуже. Вот.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». И мы говорим и о Наташином социальном служении, о том, как это связано с мировоззрением, с верой. И вот как раз, может быть, к этому второму измерению этой темы я хотел бы обратиться. Мне как-то, помнится, в свое время в одной из наших бесед (я уже, честно говоря, не помню, это была частная беседа или интервью твое было) поразила, очень согрела история, ты просто рассказывала о своем опыте, что время от времени ты уезжаешь из города на какой-нибудь отдаленный домик где-нибудь в лесу, просто гуляешь и просто разговариваешь с Богом. Я почему эту историю запомнил, потому что настолько это непохоже на то, как мы обычно думаем при слове «молитва»: вот либо церковная служба идет, люди стоят и молятся лицом к алтарю, либо какие-то тексты произносишь — чьи-то древние, святые, глубочайшие тексты, но вот какие-то не твои. Либо там дома стоишь. Если человек совсем на Церковь смотрит со стороны, то молитва это, как правило, кажется, какое-то выпрашивание чего-то, такое вот настойчивое домогательство до Бога, что вот хочу так, сделай, как я хочу. А ты рассказывала об опыте, который совсем не похож на это, какой-то просто разговор с Богом, и обращение к нему «Папочка» — вот что это такое, чем это важно?
Н. Москвитина
— Ну я прошла такой путь от Иисусовой молитвы, и почему-то нашла свой абсолютно другой диалог. Он именно мой, и вообще вот эта вся история про то, что мы все очень разные, и Бог с нами общается, исходя из наших внутренних настроек. И мне куда ближе благодарить Папочку и говорить, что я Его очень сильно люблю, это придает мне силы, я чувствую, что Он рядом. И вообще неважно, что как протекает день, но нужно обязательно найти вот эту вот волну. Иногда бывает еще вот такой лайфхак, там можно, да, уехать куда-то за город, в природу, найти какой-то свой уголок, именно только вот твой, может быть, даже никому не говорить, где это. Ну я так поступаю, я конкретный адрес и геоточку никому не говорю. Но еще есть такое, что я выезжаю на Садовое кольцо и делаю круг, то есть я вот в своем потоке еду и все это время молюсь, то есть мне не надо отключать мозги на то, где свернуть и так далее. Вот это определенное время занимает и очень помогает. Однажды я как бы случайно на это вышла, а потом поняла, что это классный такой ход для того, чтобы уединиться с Богом.
К. Мацан
— В городе причем.
Н. Москвитина
— В городе, да. Ну какой-то смысл есть и в этом цикле, то есть этот круг ты проживаешь, как-то все переосмысливаешь. Ну вообще духовная жизнь — это долгий-долгий путь, я думаю, до конца жизни мы не сможем это все препарировать до конкретных форм, у всех очень по-разному. Но я вот просто кайфую от того, что Бог дает какие-то еще возможности найти к Нему обратиться, и я думаю, что для определенного периода хорошо все: и молитвы по молитвослову, и молитвы, выученные наизусть, те которые ты ну от сердца, пусть их несколько, но от сердца, и Псалтирь, и вот именно вот какие-то вот такие вещи, из ряда вон выходящие.
К. Мацан
— Ну когда я вопрос задавал, конечно, я ни в коем случае не хотел обесценивать и церковную молитву, и молитву по молитвослову. Но вот почему еще так мне это запало в душу, твой рассказ про вот это вот обращение к Богу «Папочка», и это, кстати же, вполне в традиции: «Авва, Отче!» — «авва» это же и есть «папочка», это уменьшительно-ласкательное обращение.
Н. Москвитина
— Это я да, от тебя уже узнала.
К. Мацан
— Можешь приходить почаще. Я почему еще это так запомнил, потому что мне кажется, не знаю, так это в твоем случае или нет, вот прийти к такому обращению к Богу, к такому состоянию — это ну это не просто так, это что-то значит во внутреннем мире. То есть, видимо, был какой-то запрос, это как какой-то результат какого-то пути. Вот что это, желание все-таки пережить отношения с Богом как с Отцом, нехватка Отца в метафизическом смысле, Небесного, желание защиты, осознание собственной слабости и обращение — ответом на что было это вот, этот лайфхак?
Н. Москвитина
— Ну я думаю, что я очень слабая на самом деле. И несмотря на то, что жизнь меня ставит в такие условия, где мне нужно быть очень сильной, я открываю себя с сильной стороны, на самом деле я абсолютно не такая. Очень много граней, и я не могу ничего сделать с тем, что я все равно человек, который живет в таком внутреннем патриархате своей головы.
К. Мацан
— Это как?
Н. Москвитина
— Ну я все-таки считаю, что над женщиной должен быть мужчина, а над мужчиной должен быть Бог. Но я сейчас проживаю этап, период, когда у меня нет мужа, я стала главной для детей. Нет, ну отец присутствует в жизни детей, но тем не менее я как бы одна. То есть в отношениях в этой парадигме я и Бог, и я вот тут, в этом земном пути как одиночка двигаюсь, и надо мной есть только Бог, и Он мой начальник. И Он, я Его очень люблю, прямо вот я не могу это скрыть. И другой параллели как общение с Отцом у меня нет. И у меня были очень хорошие отношения с отцом, то есть это такой классический пример доброго, образованного, какого-то вот ну прямо идеального отца, которого я потеряла там как раз в один из периодов духовного роста. И я думаю, что Господь дал такой костыль, то есть Он открылся больше в тот момент, когда забрал отца. Ну как бы я, мне очень комфортно в этих отношениях, я не представляю, как можно по-другому, мне прямо очень гармонично, я всегда знаю, что папа со мной.
К. Мацан
— А вот если то, о чем мы говорим, переносить на отношения детей с Богом. Я имею в виду что, я вот по себе сужу, есть какое-то свое переживание общения с Небесным Отцом, и оно внутреннее, радостное, оно внутренне очень много значащее для тебя, и ты хочешь, конечно, чтобы дети испытали что-то похожее. По-своему, но что-то похожее. И при этом я сталкиваюсь с полной невозможностью это передать, этому невозможно научить. Это только может ребенок, взрослея, сам пережить. И тут же думаешь: а вдруг, вдруг не переживет? А вдруг я делаю что-то не так? А вот что здесь как родитель ты думаешь? Просто довериться, отдаться на волю Божию? Что может сделать мама или папа в этой ситуации, как тебе кажется?
Н. Москвитина
— Я что-то. похоже, хуже тебя, потому что не думаю об этом.
К. Мацан
— Ну почему же хуже, может, наоборот.
Н. Москвитина
— Ну я просто понимаю, что это не зона моей ответственности.
К. Мацан
— Хороший ответ.
Н. Москвитина
— Я могу свою жизнь проживать максимально откровенно и искренне перед детьми, и они уже свой выбор делают.
К. Мацан
— А дети в алтаре, мальчики, я знаю.
Н. Москвитина
— Ну да, да.
К. Мацан
— Интересуются.
Н. Москвитина
— И я не могу же их... ну то есть я даже не предлагала это, вот начнем с этого, да. И оно вот идет само, и ну наверное, будут какие-то периоды охлаждения. Ну, в общем, это все так и должно быть. Я должна это заложить сейчас, и я просто как-то без насилия это закладываю. Мне кажется, это нормально. Ну то есть они станут взрослыми, именно вот от вот этих вот испытаний — терять Бога, находить Бога, — именно так они и станут зрелыми. Даже не то чтобы взрослыми, можно быть и в пятьдесят ребенком, да, можно там в четырнадцать осознать.
К. Мацан
— Слушай, ну вот очень интересная фраза, важная мысль: это не зона моей ответственности, ты сказала. Я думаю, что для кого-то из наших слушателей это может прозвучать как формула пофигизма. Я не имею в виду, что ты это закладывала, но очень часто, когда человек говорит: а, это не моя ответственность — это такое «с меня взятки гладки». И понятно, что ты не про это говоришь, но в чем, как тебе кажется, разница между таким вот пофигизмом и между тем, когда это какое-то здоровое, не знаю, осознание своей ограниченности и доверия Богу? Что такое доверие Богу вот в этом смысле? Как бы ты это объяснила, допустим, человеку, который, не знаю, сомневается?
Н. Москвитина
— В смирении, мне кажется. Ну ты понимаешь, что ты... ну это не моя зона ответственности именно в том плане, что я не могу сделать больше, чем я делаю. И смысл того, что я приведу детей, людей, там подопечные те же дети? Я могу применить все свои методики там миссионерских курсов, но только я сломаю человека, и будет грош цена этому, я отверну от Бога. Это будет работать какое-то время, а потом что? То есть человек должен падать, набивать свои шишки, это проходить через боль. В человеке очень много боли, и он должен вырасти через это, через вот эти вот сломы, как, знаешь, кость срастается, там все равно это место болит. У каждого на протяжении жизни есть какие-то вот такие точки — смерти, какие-то, не знаю, падения там собственные, я не знаю, ощущение собственной некомпетентности, где ты понимаешь, что ты один. А если ты один, то на кого ты можешь опереться? И вот тогда только ты осознаешь, что вообще-то есть Бог. И вот в этом момент Он оказывается прямо очень рядом. Грош цена из того, что я это все объясню. Я же не дам им пощупать, я там вложу в голову, но я могу отвернуть человека. Поэтому вот за это я ответственна — за то, что я отвернула его от Бога. Поэтому я говорю в отношении свои детей все Богу, а не детям. Ну это же такая известная формула, да, но мы ее вроде бы как понимаем головой, а когда дети стали взрослеть, я это просто прочувствовала изнутри и сделала уже по интуиции.
К. Мацан
— У митрополита Антония Сурожского есть такая мысль, он вспоминает евангельский пример слепца Вартимея, слепца, который сидел у дороги и, когда Христос проходил мимо, вот он воззвал к Нему, и Христос его исцелил. И владыка Антоний этот пример приводит как опыт человека, который находился в крайнем отчаянии, в последнем отчаянии, когда нет никакой надежды на себя и ни на кого, когда вот полная, как бы мы сказали, безнадега, вот тогда изнутри этого отчаяния можно подлинно обратиться к Богу, вот тогда возникает надежда. То есть человек претворяет это последнее отчаяние на самом деле в настоящую надежду. Вот я сейчас говорю — ты киваешь. Ты понимаешь, о чем говорит владыка Антоний на практике, ты это проходила?
Н. Москвитина
— Постоянно я прохожу. Я вот постоянно на этом днище, знаешь, сижу и кричу, потому что ну больше уже, ниже уже никуда не опуститься. Но у меня другая аналогия: мне кажется, что это как в открытом космосе, где ты один, скафандр, и вот эта пуповина кислорода — это пуповина с Богом. Ну и вообще моя тема, понимаешь, это новорожденные, и тема пуповины мне очень близка. Я вот реально как-то метафизически проживаю и ощущаю эту пуповину с Богом, она никуда не девается. И тема моя сложная тем, что это тема смерти, и очень много смертей как абортов, и смертей детей, которые были рождены, и абстрагироваться от этого сложно. Я говорю про днище, потому что понимаю, что ну у тебя очень ограничены ресурсы, ты вообще ничего не можешь сделать. Ну, по большому счету, ты можешь только молиться и все. И ты видишь, как перед тобой происходят всевозможные чудеса, и все за тебя делает Бог. Вот эта вот пуповина, она никогда никуда не денется. И мы рождаемся в одиночку — вот мы лежим, голые, мы можем погибнуть там через несколько часов, если мама нас не покормит, да, это абсолютное одиночество, пустота вокруг, и только присутствие родителей спасает тебя. И мы заканчиваем жизнь часто тоже немощные телом, наши дети уже ухаживают за нами, мы превращаемся в таких пожилых младенцев, и это же, представляешь, очень страшно: ты понимаешь, что ты сейчас опять будешь проходить через вот эти вот неведомые вещи. Мы не знаем вообще, что там будет, что было вначале и что будет в конце, и связь у тебя есть только одна — с Богом. Поэтому ты кричишь и просишь, чтобы не быть оставленным.
К. Мацан
— Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь» сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Есть такая фраза, которую часто мы, люди верующие, используем: «Слава Богу за все!» И, как мне кажется, мы нередко ее используем просто как фигуру речи, а еще чаще как такую благочестивую отговорку, стиснув зубы: «Как дела? — Да слава Богу за все!» Но мне кажется, что в тех ситуациях, в которых ты по жизни бываешь, и то, что ты описываешь даже в рамках нашего разговора, как-то заставляет к этой мысли, к самому этому состоянию души — «слава Богу за все» — по-другому относиться. Вот что такое сказать «слава Богу за все» в ситуации действительного кризиса? Может быть, ты видишь людей, которые так рассуждают, которые так, которые имеют на это силы?
Н. Москвитина
— Это очень сложный вопрос на самом деле. И я не знаю на самом деле на него ответа, потому что очень часто за этой фразой скрывается лицемерие.
К. Мацан
— Да.
Н. Москвитина
— И я вообще перестала употреблять так часто. Ну то есть это какой-то период, когда ты в это веришь и ты искренен в этой фразе. А в какой-то момент, когда ты видишь, что многие вещи совершенно не по воле Божией, а по воле человека происходят, то как бы, наверное, неправильно и говорить: «слава Богу за все». В общем, все как-то очень непросто в этой жизни. И не могу сказать человеку, у которого только что дочка вышла из окна: «слава Богу за все», понимаешь?
К. Мацан
— Ну конечно же, я не об этом говорю. Я скорее говорю о том... Вообще это было странно кому-то эту фразу говорить, в чужом страдании, это понятно.
Н. Москвитина
— Да.
К. Мацан
— Скорее мы говори о себе, когда случатся какая-то беда, ну которую человек субъективно переживает как беда. Нет смысла меряться, у кого тяжелее беда, но в этой ситуации очень трудно сказать: слава Богу за все. А с другой стороны, ты видишь, ну не ты, а мы видим примеры (но хотя ты, наверное, как раз таки их видишь, у меня-то они умозрительные), когда человек действительно в тяжелой ситуации действительно подлинно смиряется, и от него исходит такой свет и тепло, и ты думаешь: как это возможно? Вот бывали такие опыты у тебя?
Н. Москвитина
— Вот как раз сегодня, как раз вот этот вот кошмарный случай, который я сейчас описала — это самоубийство девочки, которая вышла в окно. Но перед этим был ряд таких событий... и там все очень ну как бы не так, как видится с первого взгляда, и ты понимаешь, что там могут и отпевание разрешить. И ты общаешься с мамой этого ребенка, и это все очень тяжелое испытание и для меня тоже. И меня очень сильно поражает и приподнимает этого человека на, не знаю там, на много ступеней выше меня, когда в конце такого очень тяжелого диалога, когда мама ребенка сидит перед моргом, она мне пишет: «Христос воскресе!»
К. Мацан
— Потрясающе.
Н. Москвитина
— Да, понимаешь, а там, там вот реально самоубийство, да, и это ребенок. Но ты вот в этот момент проживаешь физически понимание, что Бог милостив. Потому что мать этого ребенка, мать единственного ребенка, да, она в это верит. И как ты можешь в это не верить, если она верит?
К. Мацан
— Что самое трудное для тебя в вере, в пути в вере?
Н. Москвитина
— Потеря Бога.
К. Мацан
— А бывало это?
Н. Москвитина
— Постоянно, конечно.
К. Мацан
— Ну вот я в принципе ожидал ответ: постоянно. Но это же, наверное, не потеря радикальная...
Н. Москвитина
— Ну нет.
К. Мацан
— Ты же не становишься неверующей.
Н. Москвитина
— Ну такое, наверное, уже невозможно. Хотя все возможно, да.
К. Мацан
— Ну, кстати, тоже интересная тема: вот потеря Бога, которая вот чувство богооставленности, которое посещает и верующих. Это, кстати, тоже такой стереотип о верующих людях как о тех, кто как будто бы вот пришел, осознал...
Н. Москвитина
— Как будто бы у них иммунитет.
К. Мацан
— И дальше вот такая ровная, приятная дорога ко спасению. А с другой стороны, кажется, вот эта богооставленность — что-то такое ужасно кризисно-критичное, крест на всей биографии: вот он, значит, пережил состояние сомнения — как же так? Вы, верующие, переживаете состояние сомнения?
Н. Москвитина
— Нет, ну сомнения ладно. А вот я, например, с глубоким трепетом, и даже не знаю, как описать свое чувство, смотрю на людей, которые действительно пошли на какой-то радикальный шаг — например, ушли из монастыря. И как это, ну как бы сложно это все разложить по каким-то полочкам, понять, как люди после этого живут, и что они пережили, и как-то их обвинять, наверное, неправильно.
К. Мацан
— Но твоя потеря Бога, богооставленность, которая ежедневная, ты сказала — это про что?
Н. Москвитина
— Это про потерю радости.
К. Мацан
— А вот как?
Н. Москвитина
— Ну Бог — это все-таки ощущение такой благодати, полноты, без сомнений, понимание собственной какой-то неуязвимости, потому что ты не один. Но по факту все бывает совсем наоборот. То есть ты, наоборот, как тростинка, понимаешь, что куча разных испытаний и духовных, и физических, и нравственных перед тобой каждый день, и ты не в лучшем виде перед самой собой предстаешь. И ты судорожно, как это в темной комнате, начинаешь искать, где Бог. Потому что иногда ответы даются очень просто, ты понимаешь, что вот Он, рядом, и проблема не проблема, но в основном-то все наоборот. Куча разных вот эти вот испытаний, в которых ты не знаешь, как тебя судят — вот в чем проблема. Ты думаешь, что тебя по этим критериям смотрят, а потом полдня прошло, и я думаю: а ведь на самом деле это было вообще про другое, я на это не обратила внимания.
К. Мацан
— А вот можешь на примере пояснить, по какими критериям нас судят, как тебе кажется?
Н. Москвитина
— Ну ты закладываешь какие-то базовые вещи, там вот это вот все: не лги там, не лицемерь там, не завидуй...
К. Мацан
— Но это немаловажные, хоть и базовые вещи.
Н. Москвитина
— Да, да, но понимаешь, а есть еще какие-то вещи, которые ты думаешь, что ты этим не грешишь. Вот, например, вот прямо абсолютный пример, хотя он такой, часть исповеди буквально: я всегда думала, что я не завидую. Вот ну я думаю: вообще зависть — не про меня. Но когда ты начинаешь разбирать ход собственных вот эти вот душевных ну не терзаний, а движений души, то вдруг думаешь: а что это было, если не зависть? Вот это вот такое там, на 0,3 секунды, что это промелькнуло? А когда на исповеди священник говорит: да ты вроде не завидуешь, я говорю: да вроде да, и не завидую. А вот откуда это все берется? И вот за это и осудят. То есть ты вроде бы все сделал правильно, и ты еще думаешь: да и я вообще, грехов-то особо нет. А они есть. Ты чем дольше живешь, ты понимаешь, что а еще, оказывается, вот такой у меня пласт есть, до которого вообще раньше не добирался. Вот как с этой свечкой ходишь, да, и все больше и больше открывается. И потом фонарь включается — там вообще все паутина, грязь и свалка. Это именно что надо хорошо присмотреться к собственным грехам, особенно когда этот список у тебя уже утвержден, да, годами.
К. Мацан
— И заламинирован.
Н. Москвитина
— Ага, ага. И пора все, открывать эту толстую книгу, которая есть у всех дома, это список всех грехов, там такой, знаешь, томик, где там все до мельчайших подробностей, и заново смотреть на себя, брать этот фонарь и высвечивать.
К. Мацан
— Но вот то что ты сказала, потеря радости, а как она возвращается? Вот логично предположить, что потерял радость — ищи? Или это вернется само, когда Бог захочет? Или надо как-то себя, ну если угодно, настроить, чтобы из этого состояния богооставленности выйти? Вот я тут понимаю, что нет единых критериев и какой-то волшебной таблетки, но о чем говорит твой опыт?
Н. Москвитина
— Через усердие. Через прямо взять себя и тащить в ту сторону, от которой ты отходишь. Ну как машина, вот она когда едет, даже по ровной дороге, она все время какой-то крен дает — чуть-чуть ты, на сантиметр, влево руль, вправо руль. А где-то тебя — раз, вообще как занесло, да. А ты вроде бы едешь, и вроде это та самая полоса, ну то есть духовная жизнь идет, ты знаешь, что это МКАД, 110 километров, и все, я доеду. А на самом деле ты так по чуть-чуть, по чуть-чуть склоняешься. И только в собственной воле, прямо усилием, понуждением, возвращать себя на исходные позиции, зная свои особенности. И тогда Бог сразу рядом становится.
К. Мацан
— А исходные позиции — это что?
Н. Москвитина
— Наверное, это понимание каких-то своих основных грехов, и вот подрихтовать себя. Ты привыкаешь к себе, ты даешь себе слабину где-то, ты любишь себя короче, всю жизнь ты все равно себя любишь. Как бы ты там что на радио «Вера» не рассказывал, как бы ты там ни пытался там вписать еще три греха на исповеди, но, по большому счету, ты все время себе даешь поблажки. Когда ты расслабляешься, это все куда-то исчезает, и ты думаешь, что ты почти святой человек. А надо очень трезво на себя смотреть. Ну, может быть, даже не щадя себя. Поэтому, знаешь, я когда все эти истории про психологов, сейчас такие новомодные, что вот там надо себя любить, постольку поскольку вообще не очень это все люблю, вот это вот вечное ковыряние в детстве, что там что-то, какие-то травмы. И я вот прямо реально в это не верю, потому что есть все-таки какие-то установки у каждого, какая-то конституция души. То есть вот склонность к греху, например, да, в общем, ты вот ты уже уязвим, и ты уже несовершенен рождаешься. И встречается кто-то в твоей жизни, кто ну как-то там вмешивается, что-то там, где-то тебя повреждает, да, и нельзя на это смотреть как на безусловное зло. То есть мы в принципе несовершенны. Мы что, святые что ли? Нет. И Бог дает возможность и через этих людей тоже как-то нас подрихтовать. Вот Александр Пушкин, например, его мама не очень любила, вот за какие-то странные вещи, типа он грыз ногти и все время терял свой носовой платок, да. А другого своего сына, Льва, она любила. Но Господь Бог дал Арину Родионовну, да. И мы вот знаем вообще абсолютного гения, там «наше все». Но что, он работал с психологами? Нет, он прошел через вот эту свою там агонию, вода и медные трубы, какая-то там мама грубоватая, добрая бабушка. Если бы ему дали пяток психологов, то мы бы не получили гения. Это все закладывается, нет ни одного касания человеческой души с другой душой, в результате которого ну как будто бы что-то случайно и пошло не так.
К. Мацан
— Ну все-таки не будем на волнах радио «Вера» совсем обесценивать психологов. Они у нас часто бывают в гостях и людям помогает, если люди в этом себя находят и находят в этом пользу, и помощь, то дай-то Бог. Но мне важно то, что ты говоришь, кажется, потому что мы же нередко, скажем так, особенно опять же я себе воображаю человека, который смотрит на Церковь со стороны и понимаю, что для такого наблюдателя очень часто церковь — это еще один вариант психологической помощи: кто-то там неверующий — он идет к психологу, кто-то для себя решает идти к священнику, в церковь. Но в принципе все это одно и то же, некоторые одни и те же формы какого-то достижения комфорта внутреннего состояния. Хотя вот те же самые психологи говорят о двух разных подходах в психологии в этом смысле и в храме на исповеди. В одном случае ты как-то примиряешься с собой и как-то немножко успокаиваешься, наверное, в разговоре с психологом просто себя лучше понимать начинаешь, а покаяние требует другого, ну в каком-то смысле противоположного — изменения себя, исправления себя. И одно другому не противоречит, но, может быть, в принципе друг друга и дополняет. А вот из того, о чем мы говорим с тобой сегодня, из того, о чем ты так проникновенно рассказываешь, несколько раз ты слово «смирение» произнесла. Хотя то, что ты рассказала до этого про свое детство — про поход к директору магазина, про работу в детском садике, про то как вообще возникал фонд «Женщины за жизнь», — скорее мне кажется, что твоя жизнь в большей степени описывается словом «дерзновение». Вот не смирение, а дерзновение. Хотя, как известно, тоже это не противоположность, это не оппозиция. Как для тебя связаны смирение и дерзновение?
Н. Москвитина
— Ну к себе смирение, за других дерзновение. Ну и мне очень сложно усидеть на месте, когда ты видишь, что другому больно. Ну или мне вообще не дает покоя эта тема, что в жизни очень много несправедливости, но если ты можешь хоть как-то поучаствовать в судьбе другого человека, то нужно сделать просто максимально все — это и есть Евангелие в действии. Сделать все и при этом самому быть смиренным, потому что, помогая другим, ты все время слышишь негатив в свою сторону — почему-то это так работает. Ну это так и должно работать, да, чтобы не подниматься над землей. И ты постоянно отхватываешь какие-то претензии, несправедливость, оскорбительные слова, подозрения тебя в чем-то. Практически восемьдесят процентов работы — это вот работа с возражениями. Ну и тут ничего, как бы ты же не будешь там оправдываться или выходить из этой ситуации, тут вот именно нужно смиряться и терпеть. В большей степени смиряться. Потому что терпение — это как будто бы, ну терпение, оно имеет какие-то пределы. Вот как будто бы есть мешки с терпением, потом они — раз, и закончились. Мы как бы все-таки ограничены психоэмоциональным фоном и так далее, физической усталостью. А смирение — это вот мир. То есть ты не терпишь, и у тебя пробки перегорят, а ты просто понимаешь: ну человек такой, он по-другому не может. И что скорее всего, пройдет какое-то время, и ты с ним пересечешься уже на другом витке. И, кстати, у меня было несколько случаев в фонде, и вот такого порядка: проходили через предательство, и в социальной сфере это самое тяжелое. И люди обвиняли очень, представляешь, в каких-то вещах, к которым ты не имеешь вообще никакого отношения, и обвиняли очень жестоко, ну как-то... я даже не знаю, как тебе это описать, ну как-то не по-человечески, так вообще, кажется, хочется сказать: как ты вообще мог там подумать или могла подумать? Хочется защититься. Но каждый раз я ну вообще вот молчала. Ну наверное, что-то говорила, но я не оправдывалась. Потому что мне казалось, что ну это как бы уже перебор, too much какой-то, ну зачем еще, зачем влазить в это, если этого нет? И потом, спустя годы, каждый из этих людей возвращался ко мне и просил прощения. Причем так интересно, что люди прошли через подобное в своей жизни — вот это меня прямо поражало. То есть там каждая история типичная. То есть возвращается человек всегда через сообщение, пишет большую смс-ку о том, что ну там прости, пожалуйста, представляешь, в моей жизни произошло, я оказался на твоем месте. И я там понял или поняла, как был не прав. И я думаю: вот это вообще круто. То есть Господь закладывает и то, что если ты сейчас смиряешься и смотришь на это как на промысел такой, который должен тебя чему-то научить, то потом учатся двое — и ты, и тот человек.
К. Мацан
— Потрясающие слова. Спасибо тебе. И, наверное, лучших слов для завершения нашей беседы не найти. Спасибо за этот разговор и за его искренность. Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь», сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». У микрофона был Константин Мацан. До новых встреча на волнах радио «Вера».
Все выпуски программы Светлый вечер
Пасхальные традиции Румынии
Православие в Румынии — явление самобытное. Дело в том, что Румыния единственная православная страна, христианизация которой происходила не сверху, а снизу. Имеется ввиду следующее — в Румынии не было такого, что Православие сначала приняло руководство страны, а затем это решение распространилось на остальное население. Изначально христианство проникло на территорию Румынии через простое население, а затем уже было принято на государственном уровне.
Причиной самобытности румынского Православия является также и то, что в культурном плане Румыния находится как бы на границе западной и восточной цивилизаций. Почти все население Румынии исповедует Православие, но при этом многие моменты церковной жизни в стране почти полностью совпадают с западными церковными традициями.
Впрочем, самобытность румынского Православия часто выражается в местных обычаях, аналогов которых вовсе нет — ни на востоке, ни на западе. В качестве яркого примера можно привести традиции празднования в Румынии главного православного праздника — Пасхи.
Пасха в Румынии удивит вас обилием обычаев, которые и сегодня соблюдают большинство жителей этой страны. Первая особенность празднования Пасхи в Румынии состоит в том, что начиная с Великого четверга (четверга перед Пасхальным воскресением) жизнь в румынских городах как будто замирает. Многие учреждения приостанавливают свою деятельность, чтобы дать людям спокойно подготовиться к Пасхе.
А готовиться приходится усердно. Традиционно румыны стараются к Пасхе запастись большим количеством продуктов и приготовить побольше пасхальных угощений. Не только для того, чтобы порадовать себя вкусной едой в праздничные пасхальные дни, но и для того, чтобы часть продуктов раздать нищим. Румыния — страна небогатая. Тем не менее, большинство ее православных жителей считают, что Пасха — праздник всеобщий, а потому нужно помочь неимущим, чтобы они тоже смогли почувствовать пасхальную радость.
В Румынии так же, как и в России, принято на Пасху печь куличи. Правда, называются они в Румынии — «пасхами». У нас пасха — творожное блюдо, в Румынии же название пасха закрепилось за куличом, видимо, из-за того, что на сдобный хлеб там принято выкладывать сладкий творог. То есть румынская пасха — это кулич плюс творожная пасха.
Выглядит румынская пасха так. Пышный сдобный хлеб украшается сверху косичкой из теста. Обычно косичку выкладывают в форме креста. Внутрь получившегося креста помещается творог. Обычно его предварительно смешивают с сахаром или изюмом. Сверху пасху румыны традиционно посыпают корицей или маком. А чтобы пасха вышла яркой в дополнение ко всему добавляется еще и протертая тыква.
Приготовленная пасха относится в храм, где освящается или накануне Пасхе, или в саму пасхальную ночь. Вместе с пасхой освящаются и иные праздничные блюда. Например, пасхальная баба, блюдо из макаронного теста и меда. А еще в Румынии на Пасху принято освящать в храме деньги. С упомянутой уже целью — помочь нищим. Освященные деньги вместе с частью освященных продуктов принято раздавать неимущим. Так пасхальная радость, с точки зрения румын, распространяется на всех жителей страны.
Все выпуски программы Вселенная православия