Гость программы — Владимир Легойда, председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, член Общественной палаты РФ.
Темы беседы:
— Выступление Святейшего Патриарха Кирилла на пленарном заседании Всемирного Русского Народного Собора;
— Вызовы секуляризма в современном мире;
— Культурно-религиозные модели в разных странах;
— Религиозные взгляды нового британского Премьерминистра;
— Стереотипы противопроставления религии и науки;
— 100-летие Азы Алибековны Тахо-Годи;
— Философское наследие Алексея Лосева.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера», здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан, а на связи сегодня в этом часе «Светлого вечера», как всегда по пятницам, с вами и с нами Владимир Романович Легойда, глава Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, главный редактор журнала «Фома» и профессор МГИМО, член Общественной палаты. Добрый вечер.
В. Легойда
— Добрый вечер.
К. Мацан
— Большая тема этой недели — это пленарное заседание Всемирного русского народного собора, который возглавил Святейший Патриарх Кирилл, как председатель Всемирного русского народного собора, и Патриарх выступил там с речью, как всегда, речью программной, речью важной, в которой многие темы и смыслы подняты, о которых хотелось бы поговорить. Ну и как-то в начале нашего разговора сразу хочу договориться и слушателям сказать, что обсуждать мы будем не столько слова конкретные, какие-то фразы и не комментировать Патриарха, хотя и это, может быть, тоже будет, но хотелось бы обратиться к тем темам, которые он поднял и над ними поразмышлять. Ну и общая тема выступления Святейшего Патриарха — это секуляризм, его вызовы, связанные с ним для христианского сознания. И мой первый вопрос такой: казалось бы, мы всегда, постоянно, будучи верующими людьми, ощущаем некоторый такой конфликт, что мы живем в секулярной культуре, она всегда немножечко выступает как антагонист по отношению к религиозному мировоззрению, но вот именно сейчас Святейший Патриарх заговорил особенно о секуляризме, вот как вам кажется, с чем это связано?
В. Легойда
— Я думаю, здесь несколько причин, прежде всего потому, что это тема, которая хорошо Патриарху известна и это проблема, о которой он давно и глубоко размышляет и поэтому это демонстрирует некую здесь преемственность и цельность мысли и размышлений на этот счет, которая, повторяю, много лет, уже не одно десятилетие занимает Патриарха и как человека верующего, как религиозного лидера и, конечно, поэтому это плод таких вызревших каких-то размышлений, предложений, оценок. Ну и конечно, не только потому что Патриарх над этим давно думает, но и потому что, естественно, это то, что не перестает быть, скажем так, находиться в рамках того, что принято называть актуальной повесткой и несмотря на всю разнонаправленность некоторых процессов в мире, в частности, на существование термина «постсекуляризм», и вот мы на прошлой неделе с коллегами из МГИМО презентовали в «РИА Новости» подготовленный в нашей альма-матер доклад «Церковь и политика», где говорили как раз-таки о возвращении религиозной тематики в центр общественного внимания, в публичную сферу, но, кстати сказать, это возвращение в секулярную или даже постсекулярную эпоху — это тоже некий новый вызов и как раз-таки очень важно даже в связи с этой темой то, о чем говорил Патриарх. Ну вот если в двух словах, я бы так сформулировал.
К. Мацан
— Очень интересно, что вы упомянули сейчас про сборник, про МГИО, что тема и для вас важна, и вы как-то о ней думаете, видимо, в ее разработке тоже принимаете по-своему участие, вот в своем время в программе «Парсуна» у вас был собеседник Федор Лукьянов, главный редактор журнала «Россия в глобальной политике», я помню, что финальный вопрос ему, когда вы в программе задаете и предлагаете ставить точку по принципу «казнить нельзя помиловать», если я не ошибаюсь, касался как раз постсекулярности, постсекуляризма, вот «приветствовать нельзя опасаться», потому что, с одной стороны, постсекуляризм, постсекулярность — кстати, Патриарх различал в своей речи понятие «секуляризация» и «секуляризм», может быть, тоже скажем об этом отдельно, но вот понятие постсекулярного, напомню нашим слушателям, возникло после событий 11 сентября, когда после этих событий немецкий мыслитель Ю́рген Ха́бермас сформулировал, что вот есть некий возврат темы религии в повестку и она уже не может быть на периферии, и вот возникла эпоха постсекулярности, с одной стороны, возвращение религиозной повестки. С другой стороны, мы понимаем, что это возвращение вовсе не означает автоматическое возвращение традиционных религий, это может быть внимание к движениям «нью-эйдж», каким-то еще формам религиозности, в том числе деструктивным, вот вы бы как на вопрос ответили: «постсекулярность: приветствовать нельзя опасаться»?
В. Легойда
— Я бы не стал отвечать на этот вопрос...
К. Мацан
— Понятно.
В. Легойда
— Да, потому что мне кажется, что я подготовленный в этом смысле человек, мне кажется, что здесь все-таки ни то, ни другое, потому что если мы говорим просто о возвращении религиозной тематики в центр общественных дискуссий, в публичное пространство, то это, опять же, с одной стороны, хорошо, с другой стороны, мы об этом, кстати, говорили тогда и с Лукьяновым, и с коллегами я говорил, когда мы презентовали доклад у Патриарха, эта мысль тоже так или иначе присутствует, где-то эксплицитно, где-то имплицитно, но понятно, что вопрос — как это возвращение происходит? Здесь я в очередной раз могу сказать, что религиозная ситуация на Украине, вся история с получением так называемого томоса и с созданием так называемой «православной церкви Украины», вот это все есть не что иное, как такое, крайне неприятное для собственно религии возвращение религиозной тематики в публичное поле, потому что здесь просто, простите за такое снижение стиля — это просто разыгранная религиозная карта и разыгранная, несмотря на декларировавшиеся цели, не для того чтобы решить какие-то действительно существующие проблемы и они не были решены, а именно просто с целью сыграть на этой теме и получить какие-то политические очки, которые, кстати, тоже не были получены, то есть вроде бы были, но результат не достигнут, я имею ввиду: Порошенко не стал президентом во второй раз, собственно, это одна из его таких программ, целей, как он говорил: «один народ, одна церковь, один язык», что-то такое, вот один из трех главных лозунгов его предвыборной программы был, но «томос-тур», как его окрестили тогда метко журналисты, не помог ему переизбраться и религиозных проблем никаких не решил, еще больше в тупики завел религиозную ситуацию на Украине.
К. Мацан
— Я упомянул уже, что в своей речи на открытии пленарного заседания Всемирного русского народного собора Патриарх четко развел два понятия: «секуляризация» и «секуляризм». Секуляризация — это процесс очень широкий, исторический, который идет уже, может быть, не первый век, как минимум, начиная с Нового времени и этот процесс, наверное, необратим в каком-то смысле, это не Патриарх говорил, это я сейчас от себя вопрос задаю, и пожалуй, с ним ничего не сделаешь. В этом смысле, когда верующие говорят о секуляризации, они необязательно проявляют себя алармистами и кричат, что срочно надо что-то менять, но это процесс истории идет. Другое дело — секуляризм, как определенная идеология, вот об этом уже Патриарх сказал и это слово употребил, которая каким-то образом навязывает или можно мягче сказать — настойчиво предлагает или пропагандирует какие-то ценности, вот насколько это разделение значимо, как вам кажется?
В. Легойда
— Я думаю, важно, потому что это уточнение, собственно, уточнение и не столько даже терминологическое, сколько понимание того, что есть разные процессы и если один действительно связан, наверное, можно его если не полностью отождествить, то рассматривать в русле автономизации целых сфер культуры человека в самом широком смысле слова «культура» в культурологическом смысле, то есть не как искусство, а как всего смыслового пространства, человеком создаваемого и здесь автономизация определенных сфер от религии к европейской культуре, она, безусловно, происходит с течением времени, и отчасти это связано, когда-то, может быть, действительно более агрессивная секуляризация, как отъем целых сфер, которые ранее под эгидой Церкви находились, а секуляризм, как идеология, которая просто не дает, выступает как антирелигиозная идеология, идеология, которая отождествляет как раз-таки религию с антинаучностью, что-то такое, или идеология стереотипов, идеология, не позволяющая человеку мотивировать свои поступки религиозными основаниями, отчасти то, что скорее все-таки уже порождено идеологическими установками эпохи Просвещения, когда была некая надежда на то, что все эти «ненужные» обременения: национальные, религиозные и прочие, они вот как шелуха отпадут и человек, и общество построят свое будущее, основываясь на лишенной вот этой всей «не нужной», с позиции ряда просветителей «не нужных» привязок, о которых я сказал, в том числе, религиозных и национальных и все будет основано на таких объективных, как предполагалось, демократических принципах иррациональной морали, вот эта, конечно, идеология, она места традиционной религии не оставляет, но жизнь доказала, что эта идеология, она испытание временем проходит плохо.
К. Мацан
— Ну вот я, кстати, буквально на этой неделе участвовал в одной дискуссии, где как раз упомянули, не в связи с Патриархом, а просто тему постсекулярности, постсекуляризма, и вот один из выступающих сказал, что такое постсекулярность — это просто про то, что либеральная цивилизация, либеральное мировоззрение в самом широком смысле слова, в смысле то мировоззрение, которое сформировано, как раз начиная с эпохи Просвещения, в этом смысле либерализм, пришел к ощущению, что не может человек, человечество, общество жить одним только таким техногенным инструментальным разумом, что нужны еще какие-то иные основания для жизни, в том числе то, что мы в широком смысле слова называем духовными, то есть постсекулярность, по мысли этого спикера — это производный этап развития либеральной цивилизации, вот такая мысль была, как вам?
В. Легойда
— Мысль интересная, но тут же вопрос в чем: ее не получается исторически просто экстраполировать на все человечество, потому что в мусульманских странах этих процессов нет, в некоторых других культурах, по большому счету, эта модель, она такая, европоцентристская, отчасти Соединенные Штаты здесь еще подключаются, то есть тот самый коллективный Запад, вот для него в рамках этой цивилизационной группы можно рассматривать эту модель, но для Индии она неприменима, там другие совершенно процессы идут, Китай вообще отдельная вселенная, там надо сразу думать, насколько эти термины в принципе применимы к культурно-религиозной модели китайской. Есть, конечно, какие-то общие черты, не в последнюю очередь связанные и с глобализацией и если хронологически брать более ранние процессы, то, конечно, все-таки с тем, что европоцентризм есть не только взгляд на историю человечества, и тут историки его справедливо критикуют, но есть при этом еще и некая данность в плане распространения целого ряда культурных феноменов, таких как наука, образование, во многом на весь мир, но все-таки это автоматически не позволяет нам и те категории, о которых мы говорим, применять к рассмотрению жизни на большей части земного шара.
К. Мацан
— Владимир Романович Легойда, глава Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, главный редактор журнала «Фома» и профессор МГИМО сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Ну вот как раз вопрос в сторону от обсуждения речи Патриарха на Всемирном русском народном соборе, но как-то в повестке и просто очень любопытно вас спросить: одна из новостей последних дней — новый премьер-министр Великобритании Риши Сунак, практикующий индуист, как написали о нем СМИ, с 25 октября текущего года он является премьер-министром Великобритании, также отмечалось, что первый премьер-министр азиатского происхождения, хотя много лет уже живет его семья и он в Великобритании, но вот к вопросу как раз о нашем разговоре, как вам кажется, с позиции традиционных ценностей, когда мы говорим, что это хорошо, когда религия присутствует в жизни человека, общества, направляет ее, не спрашиваю конкретно, мы не знаем, как будет вести себя в этом смысле новый британский премьер, но нахождение у власти человека религиозного, «практикующего», как пишут СМИ, но не христианина, это, спрошу сейчас грубо и лапидарно — это лучше или хуже, чем религиозно нейтральный европеец, вот такой, который никак к религии себя не относит и никак о своей религиозной идентичности не заявляет, и она для него не является фактором?
В. Легойда
— Видите, тут, конечно, я попытаюсь обозначить вообще возможные ответы, если позволите, не сразу отвечать то, что мне представляется здесь верным, а здесь поразмышлять, и начну я издалека: в свое время, когда Хантингтон опубликовал сначала статью, а потом книгу «Крушение цивилизаций», там, если немножко огрубляя, основная мысль заключалась в том, что мир после крушения биполярной системы международных отношений ждут новые разломы, которые пойдут теперь не по идеологическим политическим линиям, а по линиям, в том числе религиозным, то есть будут теперь в конфликт вступать представители разных традиционных религий или страны, где исповедуются разные религии, и тогда один из полемических аргументов против Хантингтона заключался в том, что верующий человек верующего всегда поймет скорее, чем верующий неверующего, как раз того самого секуляриста, и вот упоминавшееся уже сегодня вами 11 сентября в рамках вот этого контраргумента трактовалось не как разлом между исламским миром и христианским, а как такая, в этом случае, конечно, проявления религиозно мотивированного экстремизма, но не против другой религии все же, а против как раз-таки секуляризма, то есть против безбожия, против такого мира, в котором религиозное и традиционное вытесняется и не может естественным образом расти, и с этой точки зрения, наверное, если поместить это в этот контекст, можно сказать, что это лучше, но я бы здесь лучше взял в кавычки не в смысле, что на самом деле хуже, а в том смысле, что здесь есть некая надежда на иное понимание роли религиозного, но, опять же, это зависит все-таки от того, насколько человек сам является практикующим, хотя действительно, то что я читал о новом премьере британском и фотографии даже, которые видел, они говорят, что он действительно исповедует индуизм, но здесь все так закручено, потому что ведь в Индии это связано с социальной стратификацией общества довольно серьезно и, собственно, это одна из причин, по которой буддизм, возникший на северо-востоке, на границе современных Индии и Непала, он не получил распространения, потому что не смог противостоять этой сложившейся системе социальной иерархии общественной, поэтому, с одной стороны, наверное, есть понимание того, что люди, исповедующие неважно какую религию или одну из мировых и наиболее распространенных религий, тем более, что сейчас концепция мировых религий традиционная, она как-то уже не всеми разделяется, но с этой точки зрения, наверное, можно сказать, что вот — да, лучше, если мы об этом говорим. А второй вариант был — человек собственно не религиозный, да?
К. Мацан
— Да, потому что сегодня мы наблюдаем просто, что, как правило, у политических лидеров, скорее мы их воспринимаем как людей религиозно нейтральных или, как минимум, чьи религиозные взгляды никак особенно не проявляются.
В. Легойда
— Да, почему я сказал, что я не готов сразу солидаризироваться с этой точкой зрения — потому что все-таки это принципиально новая ситуация, ранее невозможная. Я сегодня уже вспомнил буддизм, а вот когда-то я прочитал такое неплохое сравнение, такую мысль у кого-то из наших буддологов, индологов, что, скажем, если Гераклит говорил, что нельзя дважды войти в одну реку, то буддист бы сказал, что нет и того, кто может в эту реку войти второй раз, но это так, к слову, но я просто к тому, что времена настолько изменились, что, конечно, вот эта ситуация с новым премьером, она ни в какую другую эпоху ранее была бы не то что невозможной, а даже непредставимой, но, понимаете как, возвращаясь непосредственно к вашему вопросу, я сказал, что, с одной стороны — да, с другой стороны, это ведь представитель религиозной традиции, которая для страны, правительство которой он возглавил, совершенно не органична, точнее, с этой культурой страна знакома в результате колонизации в свое время, но внутри мы понимаем — Великобритания, сразу: англиканская церковь, католики, а тут получается, что правительство возглавил человек, который принадлежит к религиозной традиции, на этой земле никогда не существовавшей, только когда-то в бывшей колонии, поэтому эта ситуация новая, я и так очень прогнозы не люблю делать, а тут тем более. Ну и, конечно, личный фактор никуда мы не можем деть, как конкретно человек себя поведет, какую бы он не исповедовал религию, формально или не формально, здесь довольно сложно предсказать.
К. Мацан
— Меня в свое время удивил роман одного французского писателя, не буду называть его имя и сам роман, потому что само все произведение, мне кажется, не очень рекомендуемое к прочтению, особенно на нашей радиостанции, оно продается, как правило, в полиэтиленовой упаковке, чтобы дети не открыли, но там описывается мир Франции, в котором начал править ислам после очередных выборов, и прошли выборы, выбрали президента-мусульманина, недалекое совсем будущее и даже по сути наши дни, и вот из арабских стран потекли инвестиции, и вот Франция превратилась по большому счету в мусульманское государство. И этот роман вроде как читаешь, как антиутопию, ожидаешь, что сейчас начнется ужас-ужас-ужас у людей, люди испугаются, это будет какой-то шок и страх, а оказывается, что все рады, что деньги потекли, что все хорошо и ничего страшного, что культура поменялась, мы всем довольны — это вот немножко к вопросу о том, что и вы тоже часто говорите, что угрожает христианству: проблема не в сильном исламе, а в слабом христианстве, а вот как вам кажется, ввиду того, что мы сегодня говорим, ввиду того, что сегодня активен дискурс традиционных ценностей, вот в этом смысле что-то может измениться?
В. Легойда
— Измениться где?
К. Мацан
— Что христианство реально станет сильнее.
В. Легойда
— Чем оно есть сейчас?
К. Мацан
— Да.
В. Легойда
— Кстати, если я правильно опознал роман, название которого вы не стали произносить, то там все-таки не все довольны и как раз есть почти подпольно существующие, но христиане, которые совсем недовольны.
К. Мацан
— Да, но я имею ввиду, что это роман не апокалипсис, что все рухнуло, а наоборот — как хорошо стало жить в этом новом мире, мне кажется, в этом главная находка автора и то, что шокирует — что мы примем это и будем довольны даже таким поворотом событий, вот в нашей природе даже не восставать уже против таких вещей, настолько сильно потеряны корни.
В. Легойда
— Ну, может быть, хотя там есть, над чем поразмышлять, но если непосредственно к вопросу — ну конечно, всегда есть надежда, тем более что, как, кстати, Святейший заметил и неоднократно замечал, что то, что сегодня происходит в нашей стране, в России, во многом ведь против общеевропейских тенденций в плане присутствия религий, я имею ввиду: даже на уровне того, открываются храмы или закрываются, и то, что, к сожалению, в христианской Европе стало уже таким распространенным явлением, когда храмы отдаются, переоборудуются, продаются или передаются и под что только не переоборудуются, к сожалению, включая какие-нибудь ночные клубы, а у нас продолжают не только возрождаться старые, но строятся новые храмы и это, конечно, надежду вселяет. Другое дело, что мне кажется, что здесь все-таки, будучи христианами, мы должны помнить, что это не какая-то привилегия, а это высочайшая ответственность и тут становиться в позицию «у них все плохо, у нас все замечательно» — это, конечно, неправильно, это нас не приблизит к цели вот этой христианской силы, о которой вы поставили вопрос.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы, я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Владимир Романович Легойда, глава Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, главный редактор журнала «Фома», профессор МГИМО и член Общественной палаты. У микрофона Константин Мацан, скоро вернемся, не переключайтесь.
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается, еще раз здравствуйте, уважаемые друзья, у микрофона Константин Мацан. Наш собеседник сегодня, как всегда по пятницам, в этом часе «Светлого вечера» Владимир Романович Легойда, глава Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, главный редактор журнала «Фома», профессор МГИМО. Мы продолжаем наш разговор, мы начали его сегодня с обсуждения крупного события — пленарного заседания Всемирного русского народного собора, который возглавляет Святейший Патриарх Кирилл, и Предстоятель Русской Православной Церкви выступил там с речью и в этой речи были поднято много разных тем и смыслов, которые мы сейчас обсуждаем, и еще одна из тем — это то, о чем мы уже чуть-чуть сегодня начали говорить, вы об этом упомянули, что в массовом широком сознании понятие светское, безрелигиозное или внерелигиозное, религиозно-нейтральное сближается с понятием «научное», и я это просто сам могу свидетельствовать по опыту, например, программы «Не верю!», которая в свое время на канале «Спас» выходила, что человек, даже не будучи ученым, то есть не принадлежа к профессии в мире науки, мотивирует, обосновывает свое неверие тем, что «вот я человек научного мировоззрения». И, опять же, у меня вопрос в этом смысле: мы фиксируем проблему, а вот среди студентов своих вы встречаете такое отождествление: светское и научное? Это какое-то все-таки стереотипное представление такое, в этом смысле широкое, неверное, а человек, больше книжек прочитавший, более прокачанный, как сегодня принято говорить, так уже не отождествляет, или это прямо вот симптом нашего времени для всех?
В. Легойда
— Это вообще очень примечательная тема, потому что я давно обращал внимание на то что вроде бы уже научный коммунизм не преподают, и дети растут совершенно в другой атмосфере, а вот студенты ежегодно приходят и вот этот стереотип разделяют, это присутствует и довольно широко, думаю ,что присутствует во многом в связи как раз с теми стереотипами, которым мы обязаны той же эпохе Просвещения, я не хотел бы сейчас сводить ее до набора стереотипов и так далее, конечно, эпоха Просвещения много чего принесла с собой и тут одной краской было бы неправильно это мазать, но тем не менее никуда не денешься, это наследие, как мне представляется, эпохи Просвещения, когда действительно произошло вот это отождествление, которое довольно широко и сегодня в культуре европейской присутствует и, может быть, даже шире. Это почему-то такое отождествление не религиозного подхода с научным и связано это и с эпохой Просвещения и, может быть, с тем, что принято называть сциентизмом, с верой во всесилие науки, это тоже такой, наверное, вид идеологии определенной, когда предполагалось, что наука может ответить вообще на любой вопрос, решить любую задачу, в том числе и на вопрос, на который традиционно отвечает религия или философия, как особый вид, как общая методология, но все-таки некая особая категория культуры, и устойчивость этого стереотипа довольно высока даже среди людей, которые могут себя считать верующими и быть верующими практикующими, но где-то они все равно могут считать, что вера с религией вступает в противоречие и так далее, здесь, наверное, есть определенные проблемы, которые можно обозначить, какие-то из них касаются исторических сюжетов в европейской культуре, какие-то, может быть, более сложные и связаны с развитием религии, с развитием культуры, но как раз скорее наука вот уже XX века, это ведь очень сложный способ восприятия мира и картина мира научная сегодня такова, что она, мне кажется, оснований для такого противопоставления не оставляет особо, но тем не менее стереотип этот существует, хотя, повторяю, сто́ит разделять, вот вы вспомнили замечательную вашу программу «Не верю!», и там были какие-то ученые-атеисты, которые действительно ставили проблемы и это предполагает серьезное такое осмысление этих сложных взаимоотношений, непростых взаимоотношений науки и религии, а есть вот именно то, что мы считаем стереотипом из серии «ученые доказали, «религия говорит нам вот это, а наука вот это», как правило, те, кто разделяют этот стереотип, не имеют внятного представления ни о религии, ни о науке.
К. Мацан
— А вот у вас недавно была «Парсуна» с Татьяной Владимировной Черниговской, даже в двух частях, вы с ней говорили о вопросах религии и науки, вот какие главные ощущения, впечатления остались от того, что она об этом думает?
В. Легойда
— Мы как раз-таки в этом разрезе очень мало говорили, во-первых, потому что я, когда готовился, увидел, что очень много уже Татьяной Владимировной сказано на эту тему, я довольно хорошо себе представлял ее позицию и мне как раз, скорее, хотелось уточнить ее позицию по поводу соотношения религии и искусства, потому что у нее звучало не раз, — так, по крайней мере я это запомнил и понял, — размышление на тему того, что вот с религией и наукой более-менее все понятно, а вот религия и искусство — здесь более сложная взаимосвязь и более тесная, наверное, без такого не пересечения, что называется, конфликтного, не к тому, что с конфликтным пересечением, а тем, что вот именно связь, и тут мне вспоминалась и другая Татьяна из моих собеседниц, профессор Касаткина, которая говорила, что искусство справедливо возникает, как такой художественный способ выражения религиозных смыслов, собственно, и наука про гены здесь тоже, конечно, тесно связана с религиозным взглядом на мир, но тем не менее. Поэтому как-то мы особо, если мне память не изменяет, с Татьяной Владимировной в эту сторону не шли, именно общие какие-то вопросы науки и религии, сопоставление науки и религии, мы их почти не касались, там у нас много другого было, но вот здесь непосредственно нет, как-то мы...
К. Мацан
— Ну а Татьяна Владимировна Черниговская, мне кажется, сама по себе являет некий вот кейс, некий пример того, как снимается антагонизм между наукой и религией в конкретном ученом в его мировоззрении. И более того, если посмотреть ваше замечательное интервью или другие выступления Татьяны Владимировны, складывается стойкое впечатление, что ей при этом все же очень важно на эту тему говорить, то есть она отличается среди коллег, ученых, естественников, которые также, как она занимаются мозгом, например, или сознанием, многие на слова о душе человека скажут: «предъяви душу, покажи мне ее, покажи мне ее в лаборатории, покажи мне ее в микроскопе — нет? Значит нет никакой души». То есть она встречает, по ее словам, такого рода вот так понятое научное мировоззрение, как некий материализм, обобщенно скажем, и постоянно находится в некотором внутреннем диалоге с ним, вот у вас не было такого ощущения?
В. Легойда
— Да, безусловно, конечно, но она где-то даже, по-моему, достаточно так эмоционально говорила, что вот эти вопросы о противопоставлении уже немножко начинают поднадоедать, в том числе и своей поверхностностью, но вот возвращаясь все-таки к тому, о чем мы с ней говорили, скорее говорили мы, если уж рассматриваем научные и религиозные подходы и проблему свободы воли, и о том, что тоже у нее, конечно, звучало в разных интервью, но то, что я пытался выяснить: если все-таки, упрощая, мозг нами управляет и принимает решения до того, как мы их не только даже осознаем, то как же быть со свободой воли, о которой нам говорит христианство? И я просто говорил, что Татьяна Владимировна, вот вы не раз задавали вопрос я слышал в разных лекциях, интервью, что вот, допустим, хотим взять стакан, что происходит: мозг, условно говоря, принимает решение до того, как сигнал идет, что в эти доли секунды происходит и так далее. И я ей говорил: ну а как же, когда человек принимает решение вступить в брак или еще что-то? Она сразу сказала, что это другое, что если мы говорим о сложных жизненных решениях таких, то здесь, с ее точки зрения, конечно, никакого вызова теме свободы воли с точки зрения научного объяснения поведения человека не существует, так я ее понял. Вот этой темы мы касались, то есть не напрямую взаимоотношений религии и науки, а вот, скажем, научного объяснения поведенческих каких-то наших мотивов и религиозных представлений о свободе воли, здесь разве что в этом разрезе мы на эту тему выходили, я бы так сказал.
К. Мацан
— Но в целом у Татьяны Владимировны идея в том, что в таких простых поступках работает детерминизм, и мы не сами берем стакан, а мозг нам диктует это сделать по каким-то своим причинам.
В. Легойда
— Я бы, может, чуть-чуть бы иначе сказал, что тут, если я правильно понимаю, я очень не люблю, как вы знаете, таких дилетантских суждений произносимых с важным видом, но если я правильно понимаю, есть у нас представление, что вот мы решаем взять стакан, сигнал проходит из мозга к руке, рука тянется к стакану, что это несколько упрощенное представление о том, как там все происходит.
К. Мацан
— Я еще почему так на это внимание обратил — потому что я недавно в рамках своего ютуб-проекта «Вызывайте доктора», где я разговаривал с докторами естественных наук о религии и науке, в том числе с одним из докторов биологических наук, услышал мысль, от верующего церковного человека при этом, доктора биологических наук, который занимается много генетикой, что пока ученым не удалось, как он выразился: «ущучить» тот нейрон, который возбуждается первым и который поставил бы под сомнение свободу воли человека, может быть, его даже не найдут, но пока, как я понял, наука биология, наука о человеке скорее не может этого утверждать — что нет свободы воли, по крайней мер пока научно не доказан полный детерминизм и то, что мы лишь выполняем сигналы из мозга.
В. Легойда
— Безусловно, но все-таки повторю, что свобода воли, наверное, она проявляется не в ситуациях, кто кому приказывает взять стакан, а при принятии каких-то решений таких жизненных, как мы их называем в быту, но есть и другая тема, мы, кстати, оба этих вопроса с Татьяной Владимировной затрагивали, но без того чтобы какие-то окончательные решения предложить или еще на что-то такое покуситься дерзнуть, но вот я просто вспоминал, от высокого до не совсем высокого, вспоминал, с одной стороны, Пушкина, когда героиня говорит: «Не буду есть! Не буду слушать! Умру среди твоих садов! — подумала и стала кушать», и Татьяна Владимировна на это отреагировала словами: «На свободу воли намекаете?» А второй момент был: я вспомнил старый советский анекдот, как советский дипломат, оказавшись за границей, идет по городу, где попадаются какие-то всякие не очень приличные места и ему внутренний голос говорит, что «Давай зайдем — Нет», — говорит советский дипломат и идет дальше. Второй раз: «Давай зайдем — Нет». В общем, на третий раз внутренний голос говорит: «Ну ты как хочешь, а я пошел» и поворачивает, в данном случае уже не голос, а советский дипломат. И это вопрос о свободе воли в контексте воли уже, как ставит его религия, то есть действительно, является ли это вопросом того, что нами кто-то управляет или просто того, что мы можем назвать недостатком воли и так далее, потому что христианская аскетика, мы тоже с Татьяной Владимировной этого касались, но там не получилось уже предметного разговора, скорее оттолкнулись от этого, я говорил о модели борьбы с грехом или появления греха от прилога до исполнения, вот эта шестиступенчатая известная схема, и как человеку бороться, и как все это происходит, и в чем проблема — в укорененности греха, когда он становится привычкой и когда от мысли о грехе до его исполнения по времени очень быстро происходит, собственно, это и есть то, что мы называем привычкой, вот где здесь место свободе и прочее? Вот это, наверное, тема, имеющая право на существование, потому что, опять же, чуть-чуть мы только этого касались, но то что вы знаете, что очень часто в «Парсуне» об этом говорю, это проблема попытки соединения двух языков, языка аскетической традиции восточно-христианской, которая максимум в этих терминах, все-таки не вполне научных, хотя понятных, наверное, описывает человеческое поведение и научный дискурс, который нам говорит, описывает это несколько иначе, вот как соединить эти две вещи — то, о чем мечтал в своем время Иван Васильевич Киреевский, и не просто мечтал, а работал много в этом направлении, но насколько я могу судить, может быть, я здесь ошибаюсь, но как мне представляется, все-таки так и не произошло, вот это богатейшее наследие аскетическое, которое в специфической форме зафиксировано в христианской литературе, оно как-то осталось непереведенным, в данном случае я имею ввиду не с греческого и других языков на английский, французский, немецкий и русский, а не переведенный на язык современной науки и условно говоря, не переосмыслено современными учеными. И, честно говоря, несколько раз я со своими собеседниками эту тему поднимал, может быть, мне не до конца, как и сейчас, вполне возможно, удается объяснить, что я имею ввиду, но какого-то удовлетворительного ответа я до сих пор не получил. Единственный человек, который над этой проблемой размышлял и занимался, это был Сергей Сергеевич Хоружий, светлой памяти.
К. Мацан
— Владимир Романович Легойда, глава Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, главный редактор журнала «Фома» и профессор МГИМО сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Еще одна тема этой недели, очень согревающая — 100 лет Азы Алибековны Тахо-Годи, знаменитого филолога, чье имя непосредственно связано с Алексеем Федоровичем Лосевым, последним русским философом, 100 лет вот было в среду ей, великая женщина, великий, может быть, герой российской культуры XX века, и Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл наградил Азу Алибековну орденом, вы этот орден объявляли, о его вручении, вот расскажите об этом.
В. Легойда
— Да, я вам очень благодарен, что вы эту тему вспомнили, действительно, выдающийся ученый, удивительный человек, хранительница наследия Алексея Федоровича Лосева, многолетняя спутница его и человек, который очень много сделал и для Алексея Федоровича, и соответственно для русской философии, и для русской филологии, как ученый, вот Азе Алибековне исполнилось 100 лет и для меня большая честь, что мне удалось озвучить, что Патриарх Азу Алибековну наградил этим орденом равноапостольной княгини Ольги I степени и в течении трех дней, 26, 27 и 28-го проходит конференция научная, которая в Доме Лосева, в таком, ныне привычном уже нам очно-дистанционном формате, она посвящена и юбилею Азы Алибековны с ее участием дистанционным в данном случае, но очень здорово, что это происходит и очень важно, мне кажется, и для Церкви, и для нас всех, что такой награда удостоена Аза Алибековна. А международная научная конференция «Свидетель века: к 100-летию Азы Алибековны Тахо-Годи», так она называется на сайте Дома Лосева, ее материалы, видеоматериалы доступны, поэтому я думаю, что все желающие смогут к ней обратиться, а Азу Алибековну дорогую еще и еще раз хочется поздравить, низко ей поклониться, поблагодарить за ее действительно такой самоотверженный подвижнический труд.
К. Мацан
— Мы говорим — Дом Лосева, известное тем, кто интересуется, здание на Арбате, даже сам факт того, что это здание осталось Домом-музеем Лосева, его лично отстояла, как рассказывают, Аза Алибековна, и теперь там библиотека и музей, и культурный центр полноценный, и конференции проходят постоянно, и представители Дома Лосева были у нас в программе «Светлый вечер», просто уже даже это говорит о том, сколько сделала для нас сегодняшних, для потомков Аза Алибековна Тахо-Годи. Не могу у вас в этой связи не спросить немножко хотя бы и о Лосеве Алексее Федоровиче, называют его последним русским философом, для вас это имя как-то под особым знаком стоит в истории русской мысли?
В. Легойда
— Безусловно, я, конечно, не могу сказать, что я хорошо знаю Алексея Федоровича так, как мне хотелось бы, но мы как-то с вами уже вспоминали это, я в свое время в школьные годы, тогда она только вышла, по-моему, это 88-й год, вышла книга Алексея Федоровича «Дерзание духа», которая была написана в форме его бесед с аспирантом, который к нему приходил. И меня тогда поразило, что о таких сложных вещах, в любом случае философских серьезных вещах можно говорить в формате таком, где-то почти художественном. Я, кстати, не знаю, может быть, и читал, сейчас не помню, был ли это такой аспирант, действительно приходивший, либо вымышленный, либо какой-то собирательный образ, понятно, что это имело отношение к реальности так или иначе, но просто я до сих пор помню, я тогда в восьмом, наверное, был классе, но впервые я там прочел или запомнил с тех пор все эти имена: Анаксимандр, Анаксагор, Анаксимен, пытаясь разобрать, кто есть кто, не перепутать, когда они жили и в какой последовательности их надо ставить, но это такая была инициация философская для меня в свое время, но потом, конечно, на разных этапах и до сих пор к Алексею Федоровичу приходится возвращаться, повторяю, сильно меньше. Иногда я с грустью смотрю на эти толстые тома, которые стоят и которые у меня до сих пор не все прочитаны и какие-то просмотрены, не отработаны, хотя я понимаю, что помимо времени это требует еще больших интеллектуальных усилий, Алексей Федорович не простой автор и его оценки какие-то, понятно, что он очень много сделал для нашего осмысления и просто получения нами античного наследия, я имею ввиду переводы его, но разные есть оценки, естественно, тех выводов, которые он делал и в том числе, и что вот он во многом усложнил вроде как более простого Платона, и такая точка зрения у современных философов мне встречалась, но, конечно, Алексей Федорович — это явление колоссального масштаба, вообще для мировой науки и для нашей культуры важнейшее, на мой взгляд, очень важно чтобы его знали, я всегда стараюсь студентам о нем говорить.
К. Мацан
— У нас в свое время в программе «Философские ночи» была программа и не одна, конечно, о Лосеве, и был в гостях ведущий научный сотрудник Дома Лосева, Сергей Викторович Троицкий, знаток и эксперт наследия Лосева, он рассказывал, что когда Лосева благословляли на тайное монашество, он же тайный постриг принял с именем Андроник, это были, я сейчас не помню, какой год, но это годы жестких репрессий тех, 30-х годов.
В. Легойда
— 30-х, да, но они вместе с женой.
К. Мацан
— Да, и это был абсолютно осознанный выбор в эти годы чудовищных репрессий — принять монашество, и фактически духовник благословлял их на подвиг, на мученичество, и они на это шли и отдавали себе в этом отчет. Я почему об этом вспомнил — потому что как-то закольцовывается наша сегодняшняя программа тем, что мы начали с размышлений на полях выступления Святейшего Патриарха Кирилла на пленарном заседании Всемирного русского народного собора, где Предстоятель говорил о вызовах секуляризма, о вызовах ценностям христианским и долго говорил, много, много разных тем поднял, а итог, и меня это как слушателя очень согрело, это фраза, что «наше сопротивление — это возрастание в нашей вере», ни к чему иному, как к внутренней работе, пример которой можно у Алексея Федоровича Лосева почерпнуть, призывает нас Предстоятель, вот этим, наверное, сегодняшнюю нашу беседу можно было бы завершить. Спасибо огромное, Владимир Легойда, глава Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, главный редактор журнала «Фома» и профессор МГИМО, член Общественной палаты был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». У микрофона был Константин Мацан, спасибо, до свидания.
Деяния святых апостолов
Деян., 6 зач., II, 38-43
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Как христианину правильно организовать свою жизнь? Существуют ли какие-то рекомендации по этому поводу? Ответ на этот вопрос находим в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который читается сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
38 Петр же сказал им: покайтесь, и да крестится каждый из вас во имя Иисуса Христа для прощения грехов; и получите дар Святаго Духа.
39 Ибо вам принадлежит обетование и детям вашим и всем дальним, кого ни призовет Господь Бог наш.
40 И другими многими словами он свидетельствовал и увещевал, говоря: спасайтесь от рода сего развращенного.
41 Итак охотно принявшие слово его крестились, и присоединилось в тот день душ около трех тысяч.
42 И они постоянно пребывали в учении Апостолов, в общении и преломлении хлеба и в молитвах.
43 Был же страх на всякой душе; и много чудес и знамений совершилось через Апостолов в Иерусалиме.
В только что прозвучавшем отрывке мы находим краткую, но ёмкую характеристику первой Церкви. Говорится, что после проповеди апостола Петра в Иерусалиме к последователям Спасителя присоединилось около трёх тысяч человек. Приняв крещение, они радикально изменили свою жизнь. Книга Деяний описывает, в чём внешне проявлялось это изменение.
Во-первых, они пребывали в учении апостолов. Ученики Спасителя рассказывали вновь крещённым подробно об Иисусе Христе и Его учении. Важной частью этого обучения было объяснение Священного Писания. Несмотря на то, что вновь обращённые, будучи иудеями, знали его с детства, апостолы расставляли в тексте новые акценты. Они показывали, как древние пророчества указывали на пришествие Христово и появление христианства. Благодаря такому обучению Писание оживало. Люди ощущали себя участниками священной истории.
Во-вторых, в прозвучавшем только что отрывке говорится, что уверовавшие пребывали в общении и преломлении хлеба. Иными словами, они регулярно собирались на общественное богослужение, Литургию, для того чтобы принять участие в центральном Таинстве Церкви, Евхаристии, то есть Таинстве благодарения. Это было торжественное собрание, во время которого они причащались Тела и Крови Христовой, а также делили друг с другом трапезу.
В-третьих, книга Деяний святых апостолов сообщает, что верующие пребывали в молитве. Очевидно, что речь идёт о личном духовном делании. Причем под молитвой подразумевается не только словесное общение с Богом, но и всякое дело, которое совершается человеком в присутствии Творца, то есть с непрестанной памятью о Нём.
Заканчивается рассказ упоминанием о том, что «был страх на всякой душе». Под страхом здесь, конечно же, подразумевается не животный ужас, но состояние благоговения и священного трепета, в котором пребывали первые христиане. Ведь благодаря такой упорядоченной организации своей жизни, они получали вполне ощутимые духовные результаты, а именно — опыт реального присутствия Творца. Господь наполнял Своей благодатью саму их повседневность и быт.
Очевидно, что в рамках христианской традиции пути к Богу довольно разнообразны. Вспомним, например, жизнь отшельников, которые уходили в пустыни и пребывали в уединении до конца своих дней. Или судьбу тех людей, которые, видя подвиг мучеников, объявляли себя христианами и тут же принимали смерть, а вместе с ней обретали Царство Небесное. Однако описанный в только что прозвучавшем отрывке путь наиболее универсальный. В каком-то смысле он самый надёжный и безопасный. Следуя ему, все мы, простые люди, можем установить живую связь с Творцом и в той или иной степени навести порядок в своей духовной жизни. Ведь правила предельно просты. Каждый день старайся хоть немножко узнать о своей вере. Найди церковную общину себе по сердцу. Принимай участие в её богослужениях и таинствах. По мере сил служи этой общине. Поддерживай постоянную связь с теми, кто так же, как и ты, идёт по пути спасения. Учись у них, спрашивай совета, сам, если понадобится, щедро делись своим опытом. Наконец, веди личную духовную жизнь. Исполняй заповеди Евангелия и во всех своих делах ищи волю Бога. Говори с Ним чаще, а не только в установленное время утром и вечером. В той степени, в какой проявим усердие и заботу об этих сферах своей жизни, Бог наполняет наше сердце, и у нас появляется опыт Его реального присутствия во всех наших делах.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Любовь — христианский взгляд». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы говорили о том, что такое Божественная Любовь, как она проявляется в жизни человека, а также о том, чем отличаются любовь к Богу и любовь к ближним.
Ведущая: Марина Борисова
Все выпуски программы Светлый вечер
«Вера и социальное служение». Наталья Москвитина
У нас в гостях была журналист, основатель фонда «Женщина за жизнь» Наталья Москвитина.
Наша гостья рассказала о своем пути в вере, о том, как для неё связаны смирение и дерзновение и том, как она, несмотря на свои страхи и многочисленные трудности, основала фонд помощи беременным женщинам в сложных жизненных ситуациях. Наталья поделилась, что ей помогает в достижении более внимательной и осознанной молитвы, а также в чем для неё проявляется богооставленность, и что помогает ей выходить из этого состояния.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— Светлый вечер на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. С трепетной радостью нашу сегодняшнюю гостью приветствую: Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». Привет.
Н. Москвитина
— Привет.
К. Мацан
— Будем на ты, как в жизни. Я очень рад тебя видеть в студии радио «Вера». Мы с тобой за последние месяцы, годы на радио «Вера» не раз встречались, и это очень радостно, хорошая традиция, но в основном говорили об общественных проектах, о твоей работе, о фонде. Я думаю, что и об этом тоже мы сегодня поговорим, куда же без этого. Но я очень рад возможности сегодня с тобой поговорить больше о личном, до той степени, до которой об этом можно рассказывать, о вере, о пути к вере, пути в вере, о том каком-то мировоззренческом основании, которое, как мне кажется, стоит за всей твоей общественной работой разнообразной. Вот путь к вере и в вере у человека, как мне кажется, состоит из этапов. Это какие-то открытия за открытием, событие за событием, которые как-то в цепочку складываются, и потом, окидывая так ретроспективно, человек говорит: вот мой путь к вере. Вот какие этапы самые главные на своем пути ты бы выделила?
Н. Москвитина
— Ну ты знаешь, я родилась вообще в Волгограде. И я бы даже сказала в Сталинграде. Несмотря на то, что во время моего рождения город назывался Волгоград, но для меня все что связано с Великой Отечественной войной, со Сталинградской битвой, это не пустой звук. Как-то так случилось, что я очень чувствительно все это воспринимала, я выросла прямо рядом с мельницей Гергардта — это единственное здание, которое осталось после войны, потому что город был полностью разгромлен, и домом Павлова, они рядом между собой. И моя мама, кстати, родилась как раз в доме Павлова. Ну там от дома одна стена осталась, но дом восстановлен был, и вот в этом доме она родилась. То есть это вот контекст моей жизни.
К. Мацан
— А эти вот дома, которые ты перечислила, это, так понимаю, вот точка, которую удерживали в боях...
Н. Москвитина
— Да, 58 дней оборона дома Павлова была. И до реки Волги там оставалось, и сейчас также остается, около двухсот метров — нельзя было сдать этот берег, и у нас говорят: за Волгой для нас земли нет. То есть иначе бы мы не только проиграли бы Сталинградскую битву, но не было бы вот этого перелома всей войны. И мне кажется, отсюда все, то есть вот от такого четкого понимания, что ты можешь изменить, изменив себя, ты можешь изменить очень многое. И мы каждый год обязательно там на 2 февраля ходили в «Сталинградскую битву» в панораму и, в общем, ну казалось бы, все одно и то же, и вокруг были дети как дети, абсолютно нормальные мальчишки и девчонки, которые бегали там между экспонатами, дергали там за косы девчонок, смеялись. Я почему-то всегда это воспринимала очень серьезно. И для меня вот этот вот хлеб, перемешанный наполовину с землей, это все было здесь и сейчас. И я действительно отходила после каждого такого похода еще две недели. Ну там было все это очень реально, как сейчас вот храм Вооруженных сил и музей «1418 шагов к Победе», нечто похожее было, тоже очень современное, и в «Сталинградской битве». И я, честно, даже не понимала, как можно к этому так поверхностно относиться, как мои одноклассники. И это как бы вот жило со мной еще какой-то промежуток времени, пока мы писали сочинения после этого. Ну как бы каждый год одно и то же, но я видела, как война меняет человека, я видела, что такое жизнь на стыке войны, и воспринимала это как ну такой вызов что ли для себя. Я не знаю, как это, в какой-то проекции объяснить. Потому что я все-таки, мне 37 лет уже будет, но почему-то, мне кажется, я недалеко от этого момента ушла и по-прежнему все это проживаю. Момент, что Бог очень рядом, и война — это очень неожиданная вещь, также как и начало и конец жизни: в любой момент жизнь может оборваться, и поэтому ты предстанешь перед Богом. И я училась в духовно-певческой школе. С семи лет, наверное, с семи лет, и изучала Ветхий Завет, историю религий, православие, конечно же, это было. И группа, с которой я училась, была старше меня, я была самая младшая. Там были вообще старшеклассники, то есть мне там было очень неуютно, потому что вокруг были взрослые думающие люди, и я все время была отстающей, моя большая проблема была в том, что я не успевала конспектировать, я вообще плохо писала. И со мной ходила бабушка. И она на задних рядах сидела, все это записывала, и потом мы все это разжевывали дома. И это был период, когда храмы только-только открывались.
К. Мацан
— А это был какой-то твой интерес или родители решили, что нужно ходить в духовно-певческую школу?
Н. Москвитина
— Это даже это совпадение каких-то непонятных вещей. Я не могу сказать, что я туда сама побежала, потому что это просто открылось впервые в городе —духовно-певческая школа. Я до этого ходила на фортепиано.
К. Мацан
— Надо идти.
Н. Москвитина
— Да, надо идти. Но пошли из нашей школы всего три человека: я, моя лучшая подруга и моя одноклассница. И так мы, в общем, до конца и проучились. И вместе с бабушкой я приходила к вере. И параллельно мы с бабушкой все время ходили на службы. Тогда, значит, восстановили Казанский собор, это кафедральный собор в Волгограде, и мы там были на всех службах. Я помню службу пасхальную ночную, и помню до деталей, до запахов — это вот прямо это часть моего детства. Я мало что помню, кроме вот таких ярких вспышек: именно служба, какие-то серьезные моменты моего там нравственного выбора. Например, я с подружкой пошла в магазин, она взяла меня с собой для того, чтобы я вместе нее купила ей сыр. Ну этот момент очень так характеризует детство очень так хорошо. Она стеснялась это сказать и всегда брала меня с собой за хлебом и за сыром там. И нам надо было до магазина дойти, там минут пятнадцать идти, и я все шла и как бы ее отчитывала, говорила: ну когда ты уже, Наташка, сама будешь ходить? Ее тоже Наташа зовут. И когда мы уже пробили этот чек, помню, такие серые чеки были, да, отдельно они пробивались, мы с этим чеком встали уже в отдел. И вдруг перед нами старушка стояла. И на эту старушку продавщица начала очень сильно как-то кричать — что-то было не так, не знаю, может, она чек не пробила, ну я вообще ума не приложу, что там произошло. Но меня это настолько возмутило, и я в момент включилась, и я стала ее защищать и наезжать на эту продавщицу, и говорю: как вы вообще смеете, это пожилой человек... В общем, я сама от себя не ожидала, и вот вся вот эта вот концентрация какой-то там несправедливости, да, вот все, что я тогда переживала, вот все это на мне сошлось. В общем, я решила защитить этого человека и, естественно, продавщица никак... ну она обалдела вообще: какой-то ребенок там, не знаю, десяти лет там, вот так вот себя ведет. И говорит правильные, по сути, вещи. И дальше пошло все вообще не по плану: то есть я обошла прилавок, за ним была дверь, она вела в коридор, и там была написано «Дирекция», и я, в общем, пошла туда. И, значит, я открыла дверь с надписью «Директор», зашла туда и продолжила свой монолог. И не помню вообще ответной реакции, я помню, что мне не было ни стыдно, ни страшно, ничего. Я должна была закончить это, я оттуда вышла совершенно удовлетворенная, что справедливость восторжествовала. И ушла оттуда. В общем, поход за сыром окончился помощью старушке.
К. Мацан
— Вот где предыстория фонда «Женщины за жизнь».
Н. Москвитина
— Ну ты знаешь, я возвращаюсь к каким-то реперным точкам в своей жизни и понимаю, что зачатки были тогда. И еще был момент. Я очень хотела работать с детства, с 12 лет, и я пошла на биржу труда, а туда брали с 14. Но моей подружке было 14. Нас было три, и нам было 12, 13, 14. И провели по документам то, которой 14, а нас как бы просто скопом взяли и сказали: идите, короче, работайте, но по документам вот так вот. Ну типа зарплата одной платилась или что-то, как-то так, не помню. И нас поставили сначала на детский садик, подметать двор, и это было очень тяжело, потому что ну мы были маленькие, а метлы были такие вот, деревянные, там скрученные проволокой из веток, да, вот сама вот эта часть, которая, метет, они были очень тяжелые и очень грубые, и мы за несколько дней натерли такие мозоли, которые кровили. И мы пошли, в общем, это все говорить руководству: поставьте нас куда-то помогать детям, потому что мы, в общем-то, в садик пришли. Но нас не услышали, мы пошли опять на биржу труда, и нас поставили после этого (ну то есть мы как бы везде требовали, что вообще-то надо в соответствии с правилами действовать, да, какой-то все-таки распорядок должен быть) и нас поставили в другой садик. Мы начали там работать, и мы увидели изнутри вот этот весь произвол, когда детей били, там по лицу били, ругались матом, обсуждали свою интимную жизнь — причем это для меня был вообще колоссальный стресс, то есть я услышала эту всю правду отношений между мужчинами и женщинами. Женщины там все, нянечки и так далее, были совершенно не на высоте, и это все слышали маленькие дети. И ну, наверное, предел уже моего терпения был, когда на моих глазах ребенка, которой не говорил еще (это самая такая ясельная группа) били прямо по щекам.
К. Мацан
— Кошмар.
Н. Москвитина
— А до этого все накопилось. То есть мы видели, как они наливают в чайник воду из-под крана, как будто бы кипяченая вода. Ну вот все вот это вот, вся неправда, она была перед нами. А мы дети, мы вот как бы очень искренние. И я решила рассказать это все маме этого ребенка. Она меня не послушала. Ну естественно, я сама ребенок. И тогда рядом с домом был, я не знаю, вот я воспринимаю сейчас, это был какой-то фонд «Семья» — я не знаю, вот 90-е годы, что это на самом деле было, ну какая-то вывеска была, связанная с помощью семьям. И мы туда втроем пришли. А нас еще, так интересно, раскидали по разным группам, чтобы мы между собой не общались. Но когда мы вечером обсуждали, у каждого в группе было одно и то же. И мы пришли туда, и я все это по полочкам рассказала, что вот так вот и надо с этим что-то делать. И, наверное, это было со стороны просто очень революционно: три ребенка, которые возмущенно вот это все рассказывают и ищут, как можно помочь другим детям. И эта женщина сказала: вы что, ну в принципе это все ужас, кошмар, и с этим нужно что-то сделать. Но по закону мало что сделаешь, потому что доказать это — как докажешь. Еще мобильных телефонов же не было. И она спросила: а как там вообще на кухне? Чисто, нет? Ну и тут, конечно, просто у меня там список был подготовлен, там и тараканы, и все. И на следующее утро, когда мы пришли в садик, там уже стояла пожарная машина, скорая, всех вывели из садика и началась проверка. С тех пор на биржу труда меня не брали. Но в 14 лет я устроилась уже работать внештатным корреспондентом в газету. И это, в общем, просто шло по нарастающей, понимаешь, это были какие-то зачатки. Но в целом, наверное, самое интересное для меня это помощь людям и сами люди. Вот сами люди. И в какой момент человек пересекается с Богом и осознает это или не осознает, но уже есть какое-то вмешательство Бога, как меняется его жизнь, меняется ли, и как это можно спроецировать и на меня. То есть это всегда опыт: смотря на других людей, ты понимаешь, что человек рядом с тобой, он всегда выше, глубже, правильнее и удивительнее. И рядом все люди, они ну как бы хорошие и уникальные, да. Я ну вообще вот не воспринимаю людей, что они какие-то не такие, они там подлецы. Мы все подлецы, и мы, у каждого есть это испытание. Мне кажется, Бог как-то так вот проверяет нас, что мы думаем, что у нас будет проверка на то, на то — там не солгать, там еще на что-то, на самом деле нас на какие-то другие вещи проверяют. Вот сколько я смотрю судеб других людей — это очень нестандартные ситуации, где-то даже очень такой искренний диалог с Богом, когда ты не можешь спасовать, ты тоже должен как бы давать такой, в полный рост, ответ Ему, где-то делая вот неправильные что ли вещи. Как у Луки Войно-Ясенецкого, когда произошел спор, когда Господь ему говорил, что ты должен выбирать: или ты пишешь книги, или ты оперируешь. Я вот ну сейчас детально не помню, но меня это поразило, и я поняла, что этот диалог, он у каждого происходит, это какой-то, может быть, даже дерзновенный диалог, но где ты смелый. И вот Бог любит смелость эту, когда ты можешь ответить и тебе есть что сказать.
К. Мацан
— Наталья Москвитина, журналист, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». А у тебя этот диалог по поводу чего?
Н. Москвитина
— Наверное, за других людей. Вот очень много видя таких случаев, очень разных, когда люди себя очень по-разному ведут, вроде как превращаешься в такого ходатая что ли и...
К. Мацан
— За них перед Богом.
Н. Москвитина
— Ну да. Ну то есть я в корне изменилась вот через свое это социальное служение. И началось социальное служение с такого моего дерзновенного, знаешь, запроса: я не хотела идти в антиаборты, я так и сказала, что только не в антиаборт. Я очень долгое время просила Бога, чтобы Он меня поставил послужить. И я это видела как достаточно непростой выбор, потому что я не видела себя ни там, ни там, ни там — я везде себя пробовала и после миссионерских курсов я не знаю, где я не была. И ну это и кормление бездомным, это помощь людям после неудавшегося суицида, это и отправка посылок в тюрьмы, это и помощь беременным, и разная антиабортная деятельность просветительская, и помощь отказникам. И все, знаешь, вот как будто бы ну что-то, вот ну то есть я искала, искала — это было очень тяжело прямо, я очень переживала, это длилось долгие годы. И я примерно раз в неделю ездила в храм Христа Спасителя, к мощам Филарета Дроздова — ну как для меня это был святой миссионер, который поможет мне, человеку после миссионерских курсов, как-то определиться. И там был и спор, там было и выпрашивание, там было, ну то есть все: я говорила и с напором, прося, и так, и так. Раз в неделю то есть я стабильно ехала к нему, как к родному человеку, и на коленях просила: укажи мне путь, ну как-то за меня попроси Господа, ну что делать женщине? Мужчине очень легко, он может ну хотя бы алтарничать. А что можно сделать женщине?
К. Мацан
— Как ты почувствовала, что вот ответ пришел, если он пришел?
Н. Москвитина
— Ну он пришел.
К. Мацан
— Что вот это вот теперь я на своем месте, через что это воспринимается человеком?
Н. Москвитина
— Это вот через мою дерзновенную фразу: только не в антиаборт — это совершенно точно. И я сказала, что только не туда, потому что это расчлененка, это достаточно агрессивная деятельность — ну то есть я так ее видела, она такая была.
К. Мацан
— Когда говоришь: только не в антиаборт — ты имеешь в виду что только вот не этим видом социального служения я хочу заниматься. Чем угодно, только не этим.
Н. Москвитина
— Вот-вот.
К. Мацан
— И именно этим пришлось.
Н. Москвитина
— Да, да. Н у это как бы так Господь ставит. Ну если ты там на расслабоне это все делаешь, то это ну не жертва.
К. Мацан
— Ну вот этот момент, когда ты, не знаю, соглашаешься, или понимаешь, или чувствуешь, что вот да, это я на своем месте. Спрашиваю, потому что многие, думаю, наших слушатели, которые размышляют о вере и об отношениях с Богом, вот этим вопросом задаются: как вот как понять, что я сейчас здесь, где должен быть и вот это, грубо говоря, это Божия воля?
Н. Москвитина
— Ну во-первых, это правильно задать вопрос, найти тон и не вымучивать его. Я просто подошла к этому вопросу вплотную и задала его очень искренне. То есть это был прямо... Ну я поняла, что там, там, там я была и что похоже, что самое очевидное — это антиаборты. Ну я так и сказала: все что угодно, только не кидай меня в терновый куст. И повторила это несколько раз. И после этого мои друзья сказали... Ну прошло, я не знаю, несколько месяцев, наверное, я прошла через развод. И это был очень сложный период, когда ко мне пришли друзья в гости и, видя, что я в тяжелом очень состоянии, сказали: ты не хочешь вообще вот ну какое-то движение женское открыть, помогать другим женщинам? Ну вроде как это было из головы, то есть это было: ну тебе плохо — ты помоги другим, все равно вокруг тебя столько беременных крутится. Это, правда, было на тот момент — и беременных, и бесплодных, и тех, кто после бесплодия рожают. И как бы вроде такие наметки уже были, да, промыслительного пути, но воедино это не собиралось. И наверное, отсюда, от моего отрицания и пошел этот вот запрос. И вот ровно там через небольшое время я встала и вот перед этим выбором уже сама, я интуитивно чувствовала, что вот это оно. Но после того, как я решилась на это, где-то было полтора года очень тяжелых метаний, очень. Потому что деятельность, ну откровенно говоря, не по силам, невозможно где-то этого ресурса набраться и спокойно заниматься антиабортом. Антиаборты — это там, где смерть откровенная, где убийство, это все очень сильно ощущается, это очень сильные человеческие драмы, это где и любовь, где интимная сфера — это вот просто все на грани. И я, естественно, хотела развернуться и уйти. То есть у меня все время было такое чудовищное просто испытание. Я человек, который, ну мне вообще не свойственно поворачивать назад, вот это вот оборачиваться. Взявшись за плуг, не оборачивайся — это очень вообще мой девиз. Но тут я сомневалась, что это мой путь. То есть я, уже встав, все время у меня голова мне не давала покоя. Почему, потому что, открыв вот этот, ну сначала это не фонд был, это было волонтерское движение, в очень большом количестве пошли эти женщины. И первое, что нужно было, это помогать материально. Нашлись там психологи там, гинекологи, но людям конкретно там нечего было есть, а денег не было вообще. И я вкладывала свои деньги после развода, да, и это все было просто на разрыв аорты. Я искала, я встречалась со всеми, с кем, мне говорили: с этими не встречайся, эти плохие, эти еще хуже, а эти вообще там, да, — я ко всем трем категориям ходила. И у меня не было никаких предубеждений, потому что эти женщины — вот они везде, у них есть имена, фамилии, у них есть там, они сейчас перед этим выбором. Мне было вообще не до этих вот размышлений глубоких. Но я не могла понять: если Господь не дает вот этой стабильности уже тогда фонду, а для меня это все вообще было в новинку, я не знала, как фонд собирать, и в моей записной книжке — это было очень важно, — не было ни одного телефона, на кого бы я могла опереться. То есть не было никаких сильных людей вообще. То есть и мне пришлось само стать сильной. Это для меня самый главный вызов в жизни. Я всегда считала, что я очень слабая. Вот чему меня научил фонд — я узнала, что я сильная. Ну я до сих пор считаю, что я слабая, но я просто вижу результат деятельности. И меня метало так, что я ну если не каждый вечер, то, видит Бог, там первые полтора года восемьдесят процентов моей деятельности сопровождалось горючими слезами по ночам. Я прямо реально плакала навзрыд перед иконами. И у меня перед иконами такой коврик, и этот коврик просто слышал все. То есть я прямо навзрыд кричала и говорила: Господи, ну почему я тут? Что мне делать? Почему, если Ты меня туда поставил, что я должна этим женщинам сказать? Мне же надо конкретно им помогать. И ошибок тоже было много. Ну они и до сих пор есть. Я как бы абсолютно четко осознаю, что тут нет какого-то проторенного пути, это очень сложная деятельность, и она получается только потому, что ты рискуешь. И какое-то большое дело, оно всегда сопряжено именно с риском, с тем, что ты всегда будешь ошибаться, как бы ты ни старался, все равно, вот эти вот падения, они дают вообще-то...
К. Мацан
— Скажи, вот ты в начале программы упомянула, что такой твой какой-то принцип, твое мирочувствие — это что вокруг прекрасные люди, все лучше меня. Как один священник у нас в эфире, мне кажется, замечательно сформулировал, что смирение — это когда не я хуже всех, а все лучше меня. А с другой стороны, ты говоришь о разных трудных ситуациях, в которых очень легко в человеке разувериться. Не в женщинах, допустим, которым требуется помощь, а в том, кто их бросил, например, или в тех, которые помогают или не помогают, но обманывают. То есть ты видишь такую достоевщину, о которой я, допустим, могу только догадываться, а ты в ней живешь и работаешь часто. Как не разочароваться в людях?
Н. Москвитина
— Ну не знаю.
К. Мацан
— Хороший ответ.
Н. Москвитина
— Ну честно, не знаю. И бывают такие моменты, когда ты очень сильно устаешь, и ну как-то вся вот эта вот несправедливость жизни, неправильных поступков людей выходит на передний план, и ты понимаешь, да какое ты вообще ничтожество, что ну, грубо говоря, я вот выйду отсюда и скажу: вот я сказала, что там все люди хорошие. Ну а не ты ли думала вот... Ну это я все, и это все я, да. Я только боюсь быть неаккуратной к людям. Я очень обычный человек и, может быть, хуже всех тех, чьи ошибки я наблюдаю каждый день, просто грешу, наверное, другим. И я боюсь в своей вот этой вот какой-то, ну своими установками, думая, что я там лучше, вот это вот все — это же неистребимо вообще, да, — поранить другого. Поранить человека, который ну явно что-то делает абсолютно там против совести, там ну те же аборты или измены, этого всего очень много. Но столько раз я убеждалась в том, что это вообще не правда жизни, что это настолько на поверхности, что эти люди могут быть святыми. Я же не могу увидеть там нимб или что-то, но это настолько чувствуется. Люди, которые женщины, совершили аборты, люди, которые предавали — столько вот как бы этой грязи ты видишь, слышишь, перевариваешь, очень тяжело это дается, и потом — раз, ты человека видишь с другой стороны. И ты поражаешься, что ты намного хуже. Вот.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». И мы говорим и о Наташином социальном служении, о том, как это связано с мировоззрением, с верой. И вот как раз, может быть, к этому второму измерению этой темы я хотел бы обратиться. Мне как-то, помнится, в свое время в одной из наших бесед (я уже, честно говоря, не помню, это была частная беседа или интервью твое было) поразила, очень согрела история, ты просто рассказывала о своем опыте, что время от времени ты уезжаешь из города на какой-нибудь отдаленный домик где-нибудь в лесу, просто гуляешь и просто разговариваешь с Богом. Я почему эту историю запомнил, потому что настолько это непохоже на то, как мы обычно думаем при слове «молитва»: вот либо церковная служба идет, люди стоят и молятся лицом к алтарю, либо какие-то тексты произносишь — чьи-то древние, святые, глубочайшие тексты, но вот какие-то не твои. Либо там дома стоишь. Если человек совсем на Церковь смотрит со стороны, то молитва это, как правило, кажется, какое-то выпрашивание чего-то, такое вот настойчивое домогательство до Бога, что вот хочу так, сделай, как я хочу. А ты рассказывала об опыте, который совсем не похож на это, какой-то просто разговор с Богом, и обращение к нему «Папочка» — вот что это такое, чем это важно?
Н. Москвитина
— Ну я прошла такой путь от Иисусовой молитвы, и почему-то нашла свой абсолютно другой диалог. Он именно мой, и вообще вот эта вся история про то, что мы все очень разные, и Бог с нами общается, исходя из наших внутренних настроек. И мне куда ближе благодарить Папочку и говорить, что я Его очень сильно люблю, это придает мне силы, я чувствую, что Он рядом. И вообще неважно, что как протекает день, но нужно обязательно найти вот эту вот волну. Иногда бывает еще вот такой лайфхак, там можно, да, уехать куда-то за город, в природу, найти какой-то свой уголок, именно только вот твой, может быть, даже никому не говорить, где это. Ну я так поступаю, я конкретный адрес и геоточку никому не говорю. Но еще есть такое, что я выезжаю на Садовое кольцо и делаю круг, то есть я вот в своем потоке еду и все это время молюсь, то есть мне не надо отключать мозги на то, где свернуть и так далее. Вот это определенное время занимает и очень помогает. Однажды я как бы случайно на это вышла, а потом поняла, что это классный такой ход для того, чтобы уединиться с Богом.
К. Мацан
— В городе причем.
Н. Москвитина
— В городе, да. Ну какой-то смысл есть и в этом цикле, то есть этот круг ты проживаешь, как-то все переосмысливаешь. Ну вообще духовная жизнь — это долгий-долгий путь, я думаю, до конца жизни мы не сможем это все препарировать до конкретных форм, у всех очень по-разному. Но я вот просто кайфую от того, что Бог дает какие-то еще возможности найти к Нему обратиться, и я думаю, что для определенного периода хорошо все: и молитвы по молитвослову, и молитвы, выученные наизусть, те которые ты ну от сердца, пусть их несколько, но от сердца, и Псалтирь, и вот именно вот какие-то вот такие вещи, из ряда вон выходящие.
К. Мацан
— Ну когда я вопрос задавал, конечно, я ни в коем случае не хотел обесценивать и церковную молитву, и молитву по молитвослову. Но вот почему еще так мне это запало в душу, твой рассказ про вот это вот обращение к Богу «Папочка», и это, кстати же, вполне в традиции: «Авва, Отче!» — «авва» это же и есть «папочка», это уменьшительно-ласкательное обращение.
Н. Москвитина
— Это я да, от тебя уже узнала.
К. Мацан
— Можешь приходить почаще. Я почему еще это так запомнил, потому что мне кажется, не знаю, так это в твоем случае или нет, вот прийти к такому обращению к Богу, к такому состоянию — это ну это не просто так, это что-то значит во внутреннем мире. То есть, видимо, был какой-то запрос, это как какой-то результат какого-то пути. Вот что это, желание все-таки пережить отношения с Богом как с Отцом, нехватка Отца в метафизическом смысле, Небесного, желание защиты, осознание собственной слабости и обращение — ответом на что было это вот, этот лайфхак?
Н. Москвитина
— Ну я думаю, что я очень слабая на самом деле. И несмотря на то, что жизнь меня ставит в такие условия, где мне нужно быть очень сильной, я открываю себя с сильной стороны, на самом деле я абсолютно не такая. Очень много граней, и я не могу ничего сделать с тем, что я все равно человек, который живет в таком внутреннем патриархате своей головы.
К. Мацан
— Это как?
Н. Москвитина
— Ну я все-таки считаю, что над женщиной должен быть мужчина, а над мужчиной должен быть Бог. Но я сейчас проживаю этап, период, когда у меня нет мужа, я стала главной для детей. Нет, ну отец присутствует в жизни детей, но тем не менее я как бы одна. То есть в отношениях в этой парадигме я и Бог, и я вот тут, в этом земном пути как одиночка двигаюсь, и надо мной есть только Бог, и Он мой начальник. И Он, я Его очень люблю, прямо вот я не могу это скрыть. И другой параллели как общение с Отцом у меня нет. И у меня были очень хорошие отношения с отцом, то есть это такой классический пример доброго, образованного, какого-то вот ну прямо идеального отца, которого я потеряла там как раз в один из периодов духовного роста. И я думаю, что Господь дал такой костыль, то есть Он открылся больше в тот момент, когда забрал отца. Ну как бы я, мне очень комфортно в этих отношениях, я не представляю, как можно по-другому, мне прямо очень гармонично, я всегда знаю, что папа со мной.
К. Мацан
— А вот если то, о чем мы говорим, переносить на отношения детей с Богом. Я имею в виду что, я вот по себе сужу, есть какое-то свое переживание общения с Небесным Отцом, и оно внутреннее, радостное, оно внутренне очень много значащее для тебя, и ты хочешь, конечно, чтобы дети испытали что-то похожее. По-своему, но что-то похожее. И при этом я сталкиваюсь с полной невозможностью это передать, этому невозможно научить. Это только может ребенок, взрослея, сам пережить. И тут же думаешь: а вдруг, вдруг не переживет? А вдруг я делаю что-то не так? А вот что здесь как родитель ты думаешь? Просто довериться, отдаться на волю Божию? Что может сделать мама или папа в этой ситуации, как тебе кажется?
Н. Москвитина
— Я что-то. похоже, хуже тебя, потому что не думаю об этом.
К. Мацан
— Ну почему же хуже, может, наоборот.
Н. Москвитина
— Ну я просто понимаю, что это не зона моей ответственности.
К. Мацан
— Хороший ответ.
Н. Москвитина
— Я могу свою жизнь проживать максимально откровенно и искренне перед детьми, и они уже свой выбор делают.
К. Мацан
— А дети в алтаре, мальчики, я знаю.
Н. Москвитина
— Ну да, да.
К. Мацан
— Интересуются.
Н. Москвитина
— И я не могу же их... ну то есть я даже не предлагала это, вот начнем с этого, да. И оно вот идет само, и ну наверное, будут какие-то периоды охлаждения. Ну, в общем, это все так и должно быть. Я должна это заложить сейчас, и я просто как-то без насилия это закладываю. Мне кажется, это нормально. Ну то есть они станут взрослыми, именно вот от вот этих вот испытаний — терять Бога, находить Бога, — именно так они и станут зрелыми. Даже не то чтобы взрослыми, можно быть и в пятьдесят ребенком, да, можно там в четырнадцать осознать.
К. Мацан
— Слушай, ну вот очень интересная фраза, важная мысль: это не зона моей ответственности, ты сказала. Я думаю, что для кого-то из наших слушателей это может прозвучать как формула пофигизма. Я не имею в виду, что ты это закладывала, но очень часто, когда человек говорит: а, это не моя ответственность — это такое «с меня взятки гладки». И понятно, что ты не про это говоришь, но в чем, как тебе кажется, разница между таким вот пофигизмом и между тем, когда это какое-то здоровое, не знаю, осознание своей ограниченности и доверия Богу? Что такое доверие Богу вот в этом смысле? Как бы ты это объяснила, допустим, человеку, который, не знаю, сомневается?
Н. Москвитина
— В смирении, мне кажется. Ну ты понимаешь, что ты... ну это не моя зона ответственности именно в том плане, что я не могу сделать больше, чем я делаю. И смысл того, что я приведу детей, людей, там подопечные те же дети? Я могу применить все свои методики там миссионерских курсов, но только я сломаю человека, и будет грош цена этому, я отверну от Бога. Это будет работать какое-то время, а потом что? То есть человек должен падать, набивать свои шишки, это проходить через боль. В человеке очень много боли, и он должен вырасти через это, через вот эти вот сломы, как, знаешь, кость срастается, там все равно это место болит. У каждого на протяжении жизни есть какие-то вот такие точки — смерти, какие-то, не знаю, падения там собственные, я не знаю, ощущение собственной некомпетентности, где ты понимаешь, что ты один. А если ты один, то на кого ты можешь опереться? И вот тогда только ты осознаешь, что вообще-то есть Бог. И вот в этом момент Он оказывается прямо очень рядом. Грош цена из того, что я это все объясню. Я же не дам им пощупать, я там вложу в голову, но я могу отвернуть человека. Поэтому вот за это я ответственна — за то, что я отвернула его от Бога. Поэтому я говорю в отношении свои детей все Богу, а не детям. Ну это же такая известная формула, да, но мы ее вроде бы как понимаем головой, а когда дети стали взрослеть, я это просто прочувствовала изнутри и сделала уже по интуиции.
К. Мацан
— У митрополита Антония Сурожского есть такая мысль, он вспоминает евангельский пример слепца Вартимея, слепца, который сидел у дороги и, когда Христос проходил мимо, вот он воззвал к Нему, и Христос его исцелил. И владыка Антоний этот пример приводит как опыт человека, который находился в крайнем отчаянии, в последнем отчаянии, когда нет никакой надежды на себя и ни на кого, когда вот полная, как бы мы сказали, безнадега, вот тогда изнутри этого отчаяния можно подлинно обратиться к Богу, вот тогда возникает надежда. То есть человек претворяет это последнее отчаяние на самом деле в настоящую надежду. Вот я сейчас говорю — ты киваешь. Ты понимаешь, о чем говорит владыка Антоний на практике, ты это проходила?
Н. Москвитина
— Постоянно я прохожу. Я вот постоянно на этом днище, знаешь, сижу и кричу, потому что ну больше уже, ниже уже никуда не опуститься. Но у меня другая аналогия: мне кажется, что это как в открытом космосе, где ты один, скафандр, и вот эта пуповина кислорода — это пуповина с Богом. Ну и вообще моя тема, понимаешь, это новорожденные, и тема пуповины мне очень близка. Я вот реально как-то метафизически проживаю и ощущаю эту пуповину с Богом, она никуда не девается. И тема моя сложная тем, что это тема смерти, и очень много смертей как абортов, и смертей детей, которые были рождены, и абстрагироваться от этого сложно. Я говорю про днище, потому что понимаю, что ну у тебя очень ограничены ресурсы, ты вообще ничего не можешь сделать. Ну, по большому счету, ты можешь только молиться и все. И ты видишь, как перед тобой происходят всевозможные чудеса, и все за тебя делает Бог. Вот эта вот пуповина, она никогда никуда не денется. И мы рождаемся в одиночку — вот мы лежим, голые, мы можем погибнуть там через несколько часов, если мама нас не покормит, да, это абсолютное одиночество, пустота вокруг, и только присутствие родителей спасает тебя. И мы заканчиваем жизнь часто тоже немощные телом, наши дети уже ухаживают за нами, мы превращаемся в таких пожилых младенцев, и это же, представляешь, очень страшно: ты понимаешь, что ты сейчас опять будешь проходить через вот эти вот неведомые вещи. Мы не знаем вообще, что там будет, что было вначале и что будет в конце, и связь у тебя есть только одна — с Богом. Поэтому ты кричишь и просишь, чтобы не быть оставленным.
К. Мацан
— Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь» сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Есть такая фраза, которую часто мы, люди верующие, используем: «Слава Богу за все!» И, как мне кажется, мы нередко ее используем просто как фигуру речи, а еще чаще как такую благочестивую отговорку, стиснув зубы: «Как дела? — Да слава Богу за все!» Но мне кажется, что в тех ситуациях, в которых ты по жизни бываешь, и то, что ты описываешь даже в рамках нашего разговора, как-то заставляет к этой мысли, к самому этому состоянию души — «слава Богу за все» — по-другому относиться. Вот что такое сказать «слава Богу за все» в ситуации действительного кризиса? Может быть, ты видишь людей, которые так рассуждают, которые так, которые имеют на это силы?
Н. Москвитина
— Это очень сложный вопрос на самом деле. И я не знаю на самом деле на него ответа, потому что очень часто за этой фразой скрывается лицемерие.
К. Мацан
— Да.
Н. Москвитина
— И я вообще перестала употреблять так часто. Ну то есть это какой-то период, когда ты в это веришь и ты искренен в этой фразе. А в какой-то момент, когда ты видишь, что многие вещи совершенно не по воле Божией, а по воле человека происходят, то как бы, наверное, неправильно и говорить: «слава Богу за все». В общем, все как-то очень непросто в этой жизни. И не могу сказать человеку, у которого только что дочка вышла из окна: «слава Богу за все», понимаешь?
К. Мацан
— Ну конечно же, я не об этом говорю. Я скорее говорю о том... Вообще это было странно кому-то эту фразу говорить, в чужом страдании, это понятно.
Н. Москвитина
— Да.
К. Мацан
— Скорее мы говори о себе, когда случатся какая-то беда, ну которую человек субъективно переживает как беда. Нет смысла меряться, у кого тяжелее беда, но в этой ситуации очень трудно сказать: слава Богу за все. А с другой стороны, ты видишь, ну не ты, а мы видим примеры (но хотя ты, наверное, как раз таки их видишь, у меня-то они умозрительные), когда человек действительно в тяжелой ситуации действительно подлинно смиряется, и от него исходит такой свет и тепло, и ты думаешь: как это возможно? Вот бывали такие опыты у тебя?
Н. Москвитина
— Вот как раз сегодня, как раз вот этот вот кошмарный случай, который я сейчас описала — это самоубийство девочки, которая вышла в окно. Но перед этим был ряд таких событий... и там все очень ну как бы не так, как видится с первого взгляда, и ты понимаешь, что там могут и отпевание разрешить. И ты общаешься с мамой этого ребенка, и это все очень тяжелое испытание и для меня тоже. И меня очень сильно поражает и приподнимает этого человека на, не знаю там, на много ступеней выше меня, когда в конце такого очень тяжелого диалога, когда мама ребенка сидит перед моргом, она мне пишет: «Христос воскресе!»
К. Мацан
— Потрясающе.
Н. Москвитина
— Да, понимаешь, а там, там вот реально самоубийство, да, и это ребенок. Но ты вот в этот момент проживаешь физически понимание, что Бог милостив. Потому что мать этого ребенка, мать единственного ребенка, да, она в это верит. И как ты можешь в это не верить, если она верит?
К. Мацан
— Что самое трудное для тебя в вере, в пути в вере?
Н. Москвитина
— Потеря Бога.
К. Мацан
— А бывало это?
Н. Москвитина
— Постоянно, конечно.
К. Мацан
— Ну вот я в принципе ожидал ответ: постоянно. Но это же, наверное, не потеря радикальная...
Н. Москвитина
— Ну нет.
К. Мацан
— Ты же не становишься неверующей.
Н. Москвитина
— Ну такое, наверное, уже невозможно. Хотя все возможно, да.
К. Мацан
— Ну, кстати, тоже интересная тема: вот потеря Бога, которая вот чувство богооставленности, которое посещает и верующих. Это, кстати, тоже такой стереотип о верующих людях как о тех, кто как будто бы вот пришел, осознал...
Н. Москвитина
— Как будто бы у них иммунитет.
К. Мацан
— И дальше вот такая ровная, приятная дорога ко спасению. А с другой стороны, кажется, вот эта богооставленность — что-то такое ужасно кризисно-критичное, крест на всей биографии: вот он, значит, пережил состояние сомнения — как же так? Вы, верующие, переживаете состояние сомнения?
Н. Москвитина
— Нет, ну сомнения ладно. А вот я, например, с глубоким трепетом, и даже не знаю, как описать свое чувство, смотрю на людей, которые действительно пошли на какой-то радикальный шаг — например, ушли из монастыря. И как это, ну как бы сложно это все разложить по каким-то полочкам, понять, как люди после этого живут, и что они пережили, и как-то их обвинять, наверное, неправильно.
К. Мацан
— Но твоя потеря Бога, богооставленность, которая ежедневная, ты сказала — это про что?
Н. Москвитина
— Это про потерю радости.
К. Мацан
— А вот как?
Н. Москвитина
— Ну Бог — это все-таки ощущение такой благодати, полноты, без сомнений, понимание собственной какой-то неуязвимости, потому что ты не один. Но по факту все бывает совсем наоборот. То есть ты, наоборот, как тростинка, понимаешь, что куча разных испытаний и духовных, и физических, и нравственных перед тобой каждый день, и ты не в лучшем виде перед самой собой предстаешь. И ты судорожно, как это в темной комнате, начинаешь искать, где Бог. Потому что иногда ответы даются очень просто, ты понимаешь, что вот Он, рядом, и проблема не проблема, но в основном-то все наоборот. Куча разных вот эти вот испытаний, в которых ты не знаешь, как тебя судят — вот в чем проблема. Ты думаешь, что тебя по этим критериям смотрят, а потом полдня прошло, и я думаю: а ведь на самом деле это было вообще про другое, я на это не обратила внимания.
К. Мацан
— А вот можешь на примере пояснить, по какими критериям нас судят, как тебе кажется?
Н. Москвитина
— Ну ты закладываешь какие-то базовые вещи, там вот это вот все: не лги там, не лицемерь там, не завидуй...
К. Мацан
— Но это немаловажные, хоть и базовые вещи.
Н. Москвитина
— Да, да, но понимаешь, а есть еще какие-то вещи, которые ты думаешь, что ты этим не грешишь. Вот, например, вот прямо абсолютный пример, хотя он такой, часть исповеди буквально: я всегда думала, что я не завидую. Вот ну я думаю: вообще зависть — не про меня. Но когда ты начинаешь разбирать ход собственных вот эти вот душевных ну не терзаний, а движений души, то вдруг думаешь: а что это было, если не зависть? Вот это вот такое там, на 0,3 секунды, что это промелькнуло? А когда на исповеди священник говорит: да ты вроде не завидуешь, я говорю: да вроде да, и не завидую. А вот откуда это все берется? И вот за это и осудят. То есть ты вроде бы все сделал правильно, и ты еще думаешь: да и я вообще, грехов-то особо нет. А они есть. Ты чем дольше живешь, ты понимаешь, что а еще, оказывается, вот такой у меня пласт есть, до которого вообще раньше не добирался. Вот как с этой свечкой ходишь, да, и все больше и больше открывается. И потом фонарь включается — там вообще все паутина, грязь и свалка. Это именно что надо хорошо присмотреться к собственным грехам, особенно когда этот список у тебя уже утвержден, да, годами.
К. Мацан
— И заламинирован.
Н. Москвитина
— Ага, ага. И пора все, открывать эту толстую книгу, которая есть у всех дома, это список всех грехов, там такой, знаешь, томик, где там все до мельчайших подробностей, и заново смотреть на себя, брать этот фонарь и высвечивать.
К. Мацан
— Но вот то что ты сказала, потеря радости, а как она возвращается? Вот логично предположить, что потерял радость — ищи? Или это вернется само, когда Бог захочет? Или надо как-то себя, ну если угодно, настроить, чтобы из этого состояния богооставленности выйти? Вот я тут понимаю, что нет единых критериев и какой-то волшебной таблетки, но о чем говорит твой опыт?
Н. Москвитина
— Через усердие. Через прямо взять себя и тащить в ту сторону, от которой ты отходишь. Ну как машина, вот она когда едет, даже по ровной дороге, она все время какой-то крен дает — чуть-чуть ты, на сантиметр, влево руль, вправо руль. А где-то тебя — раз, вообще как занесло, да. А ты вроде бы едешь, и вроде это та самая полоса, ну то есть духовная жизнь идет, ты знаешь, что это МКАД, 110 километров, и все, я доеду. А на самом деле ты так по чуть-чуть, по чуть-чуть склоняешься. И только в собственной воле, прямо усилием, понуждением, возвращать себя на исходные позиции, зная свои особенности. И тогда Бог сразу рядом становится.
К. Мацан
— А исходные позиции — это что?
Н. Москвитина
— Наверное, это понимание каких-то своих основных грехов, и вот подрихтовать себя. Ты привыкаешь к себе, ты даешь себе слабину где-то, ты любишь себя короче, всю жизнь ты все равно себя любишь. Как бы ты там что на радио «Вера» не рассказывал, как бы ты там ни пытался там вписать еще три греха на исповеди, но, по большому счету, ты все время себе даешь поблажки. Когда ты расслабляешься, это все куда-то исчезает, и ты думаешь, что ты почти святой человек. А надо очень трезво на себя смотреть. Ну, может быть, даже не щадя себя. Поэтому, знаешь, я когда все эти истории про психологов, сейчас такие новомодные, что вот там надо себя любить, постольку поскольку вообще не очень это все люблю, вот это вот вечное ковыряние в детстве, что там что-то, какие-то травмы. И я вот прямо реально в это не верю, потому что есть все-таки какие-то установки у каждого, какая-то конституция души. То есть вот склонность к греху, например, да, в общем, ты вот ты уже уязвим, и ты уже несовершенен рождаешься. И встречается кто-то в твоей жизни, кто ну как-то там вмешивается, что-то там, где-то тебя повреждает, да, и нельзя на это смотреть как на безусловное зло. То есть мы в принципе несовершенны. Мы что, святые что ли? Нет. И Бог дает возможность и через этих людей тоже как-то нас подрихтовать. Вот Александр Пушкин, например, его мама не очень любила, вот за какие-то странные вещи, типа он грыз ногти и все время терял свой носовой платок, да. А другого своего сына, Льва, она любила. Но Господь Бог дал Арину Родионовну, да. И мы вот знаем вообще абсолютного гения, там «наше все». Но что, он работал с психологами? Нет, он прошел через вот эту свою там агонию, вода и медные трубы, какая-то там мама грубоватая, добрая бабушка. Если бы ему дали пяток психологов, то мы бы не получили гения. Это все закладывается, нет ни одного касания человеческой души с другой душой, в результате которого ну как будто бы что-то случайно и пошло не так.
К. Мацан
— Ну все-таки не будем на волнах радио «Вера» совсем обесценивать психологов. Они у нас часто бывают в гостях и людям помогает, если люди в этом себя находят и находят в этом пользу, и помощь, то дай-то Бог. Но мне важно то, что ты говоришь, кажется, потому что мы же нередко, скажем так, особенно опять же я себе воображаю человека, который смотрит на Церковь со стороны и понимаю, что для такого наблюдателя очень часто церковь — это еще один вариант психологической помощи: кто-то там неверующий — он идет к психологу, кто-то для себя решает идти к священнику, в церковь. Но в принципе все это одно и то же, некоторые одни и те же формы какого-то достижения комфорта внутреннего состояния. Хотя вот те же самые психологи говорят о двух разных подходах в психологии в этом смысле и в храме на исповеди. В одном случае ты как-то примиряешься с собой и как-то немножко успокаиваешься, наверное, в разговоре с психологом просто себя лучше понимать начинаешь, а покаяние требует другого, ну в каком-то смысле противоположного — изменения себя, исправления себя. И одно другому не противоречит, но, может быть, в принципе друг друга и дополняет. А вот из того, о чем мы говорим с тобой сегодня, из того, о чем ты так проникновенно рассказываешь, несколько раз ты слово «смирение» произнесла. Хотя то, что ты рассказала до этого про свое детство — про поход к директору магазина, про работу в детском садике, про то как вообще возникал фонд «Женщины за жизнь», — скорее мне кажется, что твоя жизнь в большей степени описывается словом «дерзновение». Вот не смирение, а дерзновение. Хотя, как известно, тоже это не противоположность, это не оппозиция. Как для тебя связаны смирение и дерзновение?
Н. Москвитина
— Ну к себе смирение, за других дерзновение. Ну и мне очень сложно усидеть на месте, когда ты видишь, что другому больно. Ну или мне вообще не дает покоя эта тема, что в жизни очень много несправедливости, но если ты можешь хоть как-то поучаствовать в судьбе другого человека, то нужно сделать просто максимально все — это и есть Евангелие в действии. Сделать все и при этом самому быть смиренным, потому что, помогая другим, ты все время слышишь негатив в свою сторону — почему-то это так работает. Ну это так и должно работать, да, чтобы не подниматься над землей. И ты постоянно отхватываешь какие-то претензии, несправедливость, оскорбительные слова, подозрения тебя в чем-то. Практически восемьдесят процентов работы — это вот работа с возражениями. Ну и тут ничего, как бы ты же не будешь там оправдываться или выходить из этой ситуации, тут вот именно нужно смиряться и терпеть. В большей степени смиряться. Потому что терпение — это как будто бы, ну терпение, оно имеет какие-то пределы. Вот как будто бы есть мешки с терпением, потом они — раз, и закончились. Мы как бы все-таки ограничены психоэмоциональным фоном и так далее, физической усталостью. А смирение — это вот мир. То есть ты не терпишь, и у тебя пробки перегорят, а ты просто понимаешь: ну человек такой, он по-другому не может. И что скорее всего, пройдет какое-то время, и ты с ним пересечешься уже на другом витке. И, кстати, у меня было несколько случаев в фонде, и вот такого порядка: проходили через предательство, и в социальной сфере это самое тяжелое. И люди обвиняли очень, представляешь, в каких-то вещах, к которым ты не имеешь вообще никакого отношения, и обвиняли очень жестоко, ну как-то... я даже не знаю, как тебе это описать, ну как-то не по-человечески, так вообще, кажется, хочется сказать: как ты вообще мог там подумать или могла подумать? Хочется защититься. Но каждый раз я ну вообще вот молчала. Ну наверное, что-то говорила, но я не оправдывалась. Потому что мне казалось, что ну это как бы уже перебор, too much какой-то, ну зачем еще, зачем влазить в это, если этого нет? И потом, спустя годы, каждый из этих людей возвращался ко мне и просил прощения. Причем так интересно, что люди прошли через подобное в своей жизни — вот это меня прямо поражало. То есть там каждая история типичная. То есть возвращается человек всегда через сообщение, пишет большую смс-ку о том, что ну там прости, пожалуйста, представляешь, в моей жизни произошло, я оказался на твоем месте. И я там понял или поняла, как был не прав. И я думаю: вот это вообще круто. То есть Господь закладывает и то, что если ты сейчас смиряешься и смотришь на это как на промысел такой, который должен тебя чему-то научить, то потом учатся двое — и ты, и тот человек.
К. Мацан
— Потрясающие слова. Спасибо тебе. И, наверное, лучших слов для завершения нашей беседы не найти. Спасибо за этот разговор и за его искренность. Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь», сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». У микрофона был Константин Мацан. До новых встреча на волнах радио «Вера».
Все выпуски программы Светлый вечер