Жизнь в царском дворце может представляться таинственной и сказочной. А вот для членов императорской фамилии дворцовый быт был повседневностью, где личная жизнь открыта множеству посторонних людей — фрейлинам, гувернанткам, дворецким, горничным, лакеям. Немудрено, что отбор кандидатов для служения при царском дворе был тщательным.
С особой скрупулёзностью Николай и Александра Романовы выбирали человека для ухода за царевичем Алексеем. Мальчик страдал гемофилией — при этой болезни малейшая травма могла обернуться кровотечением и представляла угрозу для жизни. Уберечь от беды подвижного и резвого Алешу мог только человек, всей душой привязанный к нему. Должность при царевиче так и называлась — дядька.
Таким дядькой для Алексея Николаевича стал боцман императорской яхты «Штандарт» Андрей Еремеевич Деревенько. Однако, ответственная должность не лучшим образом сказалась на его характере. Особое положение при дворе сделало боцмана заносчивым и высокомерным. После февральской революции поведение дядьки стало вовсе неподобающим — он отдавал приказы царевичу, и тот выполнял их, растерянный и подавленный. Когда же в августе 1917 года Временное правительство отправило царскую семью в ссылку, новые власти не включили его в список сопровождающих лиц как человека, нечистого на руку. Да он и сам не горел желанием оставаться в услужении бывшего императора.
Матрос Климентий Григорьевич Нагорный в мирное время отвечал за гардероб царевича. Однако, он не был просто гардеробщиком — в фотоархиве царской семьи сохранилось немало фотографий, на которых Климентий запечатлен с наследником. На снимках они вместе расчищают дорожки от осенних листьев и снега, катаются на лошадях, купаются и играют. Когда Романовых высылали в Тобольск, всем царским слугам предоставили возможность покинуть императора и его домочадцев. Нагорный добровольно отправился с ними в ссылку и стал дядькой Алеши.
После революции большевики, опасаясь, что монархисты предпримут попытку освободить царя, поспешили перевезти Романовых из Тобольска в Екатеринбург. Первыми в путь отправились государь с супругой Александрой Федоровной и дочерью Марией. Накануне их отъезда у Алексея случился приступ гемофилии — он ушибся о лестницу и лишился возможности ходить. Матрос Климентий Нагорный не оставлял мальчика ни на минуту — дядька носил царевича на руках, катал в коляске и старался утешить, насколько это было возможно.
В мае большевики переправили в Екатеринбург оставшихся членов царской семьи. Комиссары, сопровождавшие узников в пути, вели себя развязно и нагло. В Тюмени, во время пересадки с парохода на поезд, царевны с трудом тащили поклажу, утопая по колено в грязи — весенняя распутица размыла дорогу. Нагорный бросился на помощь.
— Татьяна Николаевна, да что же вы сами тяжесть такую поднимаете? Позвольте, я помогу вам.
— Здесь я решаю, кому что позволять! Пусть обходятся без помощников! А ну отойди, царский прихвостень!
Комиссар грубо оттолкнул Нагорного, тот упал.
— Бесстыжие! С детьми воюете, с барышнями!
Нагорный готов был броситься в драку, но взял себя в руки. Он часто кипел возмущением, но старался сдерживаться, чтобы не усугублять отношения чекистов к Романовым. В Екатеринбурге, в доме Ипатьева, он, мрачнея от ярости, следил, чтобы циничные красноармейцы не перешли грань в обращении с царственными узниками. Сцепив зубы, матрос молча оттирал со стен надписи и рисунки неприличного содержания, оставленные охранниками. Взорвался Нагорный, когда увидел, как один большевиков присвоил золотую цепочку, на которой висели небольшие иконы над кроватью Алеши.
Верному дядьке царевича заломили руки и вывели из Ипатьевского дома. Климентия Нагорного отвезли в безлюдное место за город, где расстреляли «за предательство дела революции». Это произошло за несколько дней до расправы над царской семьей.
В 1920 году корнет Сергей Бехтеев посвятил этому мужественному человеку свои стихи: «Пройдет свободы хмель позорный,
/Забудет Русь кровавый бой... /Но будет жить матрос Нагорный /В преданьях Родины святой». Эти строки оказались пророческими — в 1981 году Русская православная церковь заграницей прославила Климентия Григорьевича Нагорного в лике новомучеников, и короткая история его простой, но честной жизни стала почтительно именоваться святым житием.
«Белые птицы»
Белые голуби в чистом весеннем небе — это очень поэтично. «На волю птичку выпускаю...» — писал Пушкин о празднике Благовещения. Однажды в Екатеринбурге я видела, как епископ открывал после праздничной службы большую клетку — и стая белоснежных птиц ринулась в небеса...
Но сейчас я живу в Переславле-Залесском, чудесном старинном городе, где сам воздух, кажется, пропитан православными традициями — однако птиц на Благовещение из клеток не выпускают. В конце утренней службы в храме на самом берегу Плещеева озера батюшка обращается к нам с проповедью. Он рассказывает о благой вести, что принёс Деве Марии Архангел Гавриил, о смирении Марии перед этой вестью, а значит — перед Богом, о грядущем Спасителе. И вот мы выходим из храма к озеру — в полной уверенности, что Господь любит каждого из нас, если пришёл в наш грешный мир. Жаль только, что птиц здесь не выпускают...
Мои размышления прерывают... птицы! Я замечаю вдруг стаю, что кружит над ледяной озёрной гладью. Неужели чайки вернулись? Нет, им рано. Пригляделась — да это голуби! Белые-белые! Откуда они? Может, из ближайшей голубятни — я знаю, тут есть недалеко... А впрочем, какая разница! Они кружат над нами — белые птицы, знак наших надежд и любви Господней. И в этом — высшая поэзия.
Все выпуски программы Утро в прозе
Тайная вечеря – первая Пасха
Первой Пасхой христиан была Тайная Вечеря — та Пасха, которую праздновал Сам Иисус Христос в Иерусалиме накануне Своего ареста и казни. Праздник еврейского народа в воспоминание об освобождении его из египетского рабства стал тогда на Тайной Вечери преддверием крестной смерти Сына Божьего.
Наверно, ученики Христа искренне удивлялись тому, что праздник столь разительно отличается от той традиционной еврейской Пасхи, ведь были изменены ее установления.
Во-первых, Учитель праздновал Пасху в чужом доме, а ее полагалось праздновать обязательно в своем узком семейном кругу.
Согласно установленному древнему ритуалу, Пасху ели стоя и будучи готовыми к дороге — то есть одетыми и подпоясанными, с посохом в руке. Так полагалось в память о спешном бегстве евреев из Египта. В Евангелии же сказано, что «настал час, Он возлёг, и двенадцать Апостолов с Ним». Господь и Его ученики возлегли, не как рабы, а как свободные люди. И куда-то торопиться ради спасения им уже было не нужно, ведь Спаситель — с ними.
И вот Господь, как сказано в Евангелии, «взяв чашу и благодарив, сказал: приимите её и разделите между собою, ибо сказываю вам, что не буду пить от плода виноградного, доколе не придёт Царствие Божие. И, взяв хлеб и благодарив, преломил и подал им, говоря: сие есть тело Моё, которое за вас предаётся; сие творите в Моё воспоминание. Также и чашу после вечери, говоря: сия чаша есть Новый Завет в Моей крови, которая за вас проливается». Так Господь устанавливает великое таинство будущей Церкви — евхаристию. Учеников же в те минуты, может быть, больше всего удивило то, что хлеб для Пасхи выбран квасный, дрожжевой — вовсе не тот, пресный, который положено есть на Пасху.
Первую Новозаветную Пасху Спаситель совершал по-новому. И смысл ее был направлен уже не в прошлое, а в будущее, ко Второму Пришествию Христа. И особое спокойствие, торжественная неторопливость, с которой, несмотря на присутствие на трапезе предателя Иуды, совершалась первая христианская Пасха, свидетельствовала о том, что народ Христов — это уже не рабы земного царя, от которого надо бежать ночью, а Царство Божие — не дальняя земля за горами. Царство Божие — внутри нас.
2 мая. О духовном смысле Омовения ног Христом апостолам
Сегодня 2 мая. Церковь вспоминает Омовение ног Христом апостолам.
О духовном смысле этого события, — протоиерей Владимир Кашлюк.