Вместе с доктором исторических наук Дмитрием Володихиным мы говорили об истории возвышения Москвы, и о том, что способствовало росту её значимости.
Разговор шел о том, в какое время происходило возвышение Москвы, и какую роль в её расцвете сыграли князья Юрий Данилович, Иван Калита, Даниил Московский, Василий I, Иван III, Симеон Гордый и Дмитрий Донской.
Ведущий: Дмитрий Володихин
Д. Володихин
— Здравствуйте, дорогие радиослушатели. Это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. Мы сегодня поговорим с вами на тему, которая, можно сказать, изжевана зубами историков на протяжении нескольких столетий, о ней не говорит только ленивый, и все великие историки России так или иначе рассуждали в связи с этой темой. Она занимает в школьных учебниках, может быть, по несколько параграфов, в вузовских учебниках по истории несколько глав, и так или иначе с нею соприкасался каждый, кто в нашей стране учился в школе или в институте, университете. Итак, возвышение Москвы. Казалось бы, что тут можно придумать нового? И я не претендую на какую-то сенсационность своих заявлений. Я претендую только на то, чтобы обсудить спорные вопросы — это раз. И предложить несколько образов, с моей точки зрения, ярких, красивых, в общем, постараюсь сделать эту передачу интересной. Разговаривать с вами я буду один, никакого гостя у нас сегодня в студии нет. Поэтому вот мы с вами наедине — вы, два с половиной миллиона слушателей радио «Вера» или уже, по-моему, два и восемь, не помню, и я, Дмитрий Володихин. Ну что же, приступим.
Итак, что такое в целом возвышение Москвы, о каком времени идет речь? Это вовсе не первые века в истории города, потому что на протяжении первых веков он не подает особенных признаков возвышения. Возвышение Москвы начнется в конце XIII века, в тот момент, когда на московский удельный княжеский стол сядет младший сын Александра Невского, князь Даниил Александрович, и завершится этот процесс при Иване III, в конце XV века, поскольку возвышение Москвы завершится тем, что она станет столицей России. Дальше мы уже говорим о столице России, а не об отдельном городе, не о центре отдельного княжения и не о центре даже очень крупного региона Северо-Восточной Руси. Видите, возвышение заняло очень длительный срок — 200 лет. И всему тому, что происходило на протяжение этого периода предшествует еще лет 150 истории Москвы ранней. Я уже говорил, что там никаких признаков возвышения нет, но во всяком случае стоит поговорить о том, что тогда происходило, для того чтобы понимать, какой Москва придет к периоду, когда она действительно устремится к высоте. Ну вот есть замечательное высказывание современного историка Алексея Владимировича Лаушкина, лучше него не написал никто. Итак, цитирую его: «Если есть охота представить столицу такой, какой была она в самом начале — поезжайте в подмосковный Звенигород, ровесник Москвы. Его древнейшая часть — Городок — расположилась на высоком холме. Под холмом вьется Москва-река. С Городка открывается дивный вид на просторные луга и дремучие леса за рекой. Посередине городища возвышается Успенский собор. Построенный в конце XIV века, он сохраняет черты владимиро-суздальской архитектуры XII–XIII веков... Такими же когда-то были окрестности Боровицкого холма, где впоследствии вырос Московский Кремль... Город поначалу был невелик. Там, где сейчас шумят бегущие от Красной площади улицы Китай-города — суетливая Никольская и чопорная Ильинка, — в конце XII века еще зрела волнуемая ветрами рожь да бегали промышлявшие на московских огородах зайцы из ближнего леса. Молодая Москва только начинала свой путь в неведомую даль времен». И, в общем, мне кажется, что картинки, которая точнее передавала бы суть дела, нарисовать в принципе невозможно. Ну вот есть знаменитый подмосковный Хотьковский монастырь и там, рядом с ним, небольшой участочек соснового бора на пригорке, не так много деревьев. Вот если перейти дорогу у стены этого монастыря и с противоположной стороны посмотреть на этот бор, то, честное слово, вот, наверное, это тоже будет маленький кусочек московской земли эпохи ранней Москвы. Впоследствии книжники по-разному описывали рождение Москвы, запускали в народ разного рода легенды. Одна легенда говорит о том, что некий князь встретил на земле московской пречудного трехглавого зверя, пестрого, всего в пестринцах — то есть пятнистого. И ему заезжий ученый грек Василий объяснил, что на этом месте будет град великий, треугольный и сойдется в этот град множество народов. И, соответственно, следуя за этим зверем, князь находит место, где основывает город. Другая история связана с тем, что некий князь пал в результате коварства своей жены и своих бояр, он бежал от них и спрятался в срубце, в которых прежде клали мертвецов. Однако враги его запустили по его следу пса, и пес нашел своего князя. И там даже такая трогательная страничка: добежал до этого срубца и начал веселиться господину своему. И вот веселье, радость пса обошлись, конечно, в жизнь его хозяину, он был умерщвлен. Однако впоследствии заговорщики также претерпели казнь, справедливость была восстановлена, город Москва зацвел. О чем говорят все эти сказания? Тут есть и правда, и выдумка, фантазия возвышенная и есть и какие-то элементы сарказма, может быть. Путаются в головах у средневековых книжников тот самый князь Даниил, который действительно станет первым настоящим хозяином Москвы, и князь Андрей Боголюбский, которого убьют его собственные бояре, возможно, при пособничестве жены. Но точно улавливается то, что на этой земле действительно были такие странные погребальные сооружения. Точно улавливается, что были на этой земле и владения бояр, возможно, бояр Кучковичей, и поэтому сам город Москва некоторое время звали Кучков или Кучково. Улавливается точно, что действительно этот город изначально был участком леса, то есть его родина — это сосновый бор. Ну а теперь давайте посмотрим на это все с точки зрения науки, что она об этом говорит, что она об этом сообщает. Москва вовсе не может похвастаться такой древностью, как иные великие города Руси — Ростов, Киев, Чернигов. Да, конечно, находят стоянки первобытных племен, все это есть, все это замечательно, но все это, так сказать, не история каких-то древних корней города. В действительности вятичские племена, которые здесь живут, имеют какие-то крупные поселения в XI–XII веках, и как раз от 1147 года идет известие, которое повествует о том, как встретились в Москве князь Юрий Владимирович, который вошел в историю Москвы, как и вообще в историю Руси, как Юрий Долгорукий и его союзник, князь Святослав Ольгович Новгород-Северский. Последний терпел изгнание со свой вотчины, его покинули все прочие сторонники, он скитался с дружиной по окрестным окраинам. Сын Юрия Долгорукого, Иван, был отдан ему в поддержку, но он скончался 24 февраля 1147 года. В отчаянии Святослав явился к городу Лобынску в устье Протвы и там получил дорогие подарки, а вместе с ними и ободряющее послание от своего старшего союзника, от Юрия. Летопись его предлагает для всех будущих поколений. Юрий пишет ему: «Не тужи о сыне моем, ведь его Бог забрал. Другого сына тебе пришлю». Вместе двое союзников совершили поход, Юрий взял Торжок, Святослав совершил удачный набег в Смоленщину, а о последующих событиях летопись сообщает в подробностях: послал за ним Юрий и сказал: приди ко мне, брате, в Москов. Святослав же ехал к нему с дитятем своим Олегом в мале дружине, поима с собою Владимира Святославича. Сын Олег еха вперед к Юрию и дал ему пардуса, — то есть Юрий Долгорукий получил от своих союзников драгоценный подарок, охотничьего зверя (специалисты теряются в догадках, кто это: барс, пантера, леопард), но вот такая редкая охота с кошачьим была тогда признаком аристократизма, богатства не каждый мог себе это позволить, разумеется. Что случилось дальше? Приехал по нем (то есть после него) отец его Святослав и тако любезно целовастася в пятницу, и тако быша веселье. Наутрие же (на следующий день то есть) повелел Юрий устроить обед силен и сотворил честь велику им и дал дары многие с любовью. Вот эта встреча союзников, обед силен, торжество впоследствии обернулось удачным наступлением. С помощью войска Юрия Долгорукого, которое возглавил его сын Глеб, его союзник вновь одержал победу. Глебу достался удел его брата, Курск. Таким образом вот этот архей Москвы, он связывается в летописях с удачной политической комбинацией. А через 9 лет, в 1156 году по приказу Юрия Долгорукого сын его Андрей поставил мощную деревянную крепость на Боровицком холме. С тех пор Москва делается заметной на карте русской истории. Но пока еще всего лишь едва заметной, не более того. Я думаю, что самое время добавить в мой монолог ноты прекрасного композитора Александра Константиновича Глазунова, фрагмент из его произведения «Из средних веков».
Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И мы продолжаем разговор на тему возвышения Москвы. Собственно, первые несколько поколений в истории Москвы ничто не свидетельствовало о том, что маленькая крепостица впоследствии станет столицей великой державы. А чем славилась Москва? Ну как укрепление она была такой слабой картой, положенной на стол большой игры. Ее владимиро-суздальские князья выставляли против Рязани. И первыми, кто спалил Москву, был не татары, были рязанцы — это произошло в 1177 году, рязанский князь Глеб спалил Москву. Это будет время от времени повторяться. В 1238 году ее спалит Батый, впоследствии здесь будут иные завоеватели, но Москва будет неизменно восстанавливаться. Важно для нас в данном случае другое: Москва — это не стольный град какого-то удела, это не великий город пока еще, это форпост на пути рязанцев. А, собственно, почему там собрались в 1147 году именитые люди, и Юрий Долгорукий дал обед силен? Видимо, Москва славилась как охотничьи угодья. Через многие века еще государи московские будут развлекаться травлей зверя в Подмосковье, в дальних местах. Не напрасно парк Сокольники так называется, это воспоминание о соколиной охоте. И, например, тот же самый Звенигород, который упоминался, также был знаменитым охотничьим угодьем. То есть Москва — это прежде всего сокровище для аристократичных охотников, для охотников боярского и княжеского ранга. И, соответственно, первые символы Московской государственности, они далеки и от Георгия Победоносца, и от двуглавого орла. Наиболее популярным символом Москвы на монетах ее был человек с соколом в руке. Некоторые считают, что это святой Трифон, у которого было чудо о соколе, но вопрос сложный. Некоторые считают, что это именно что богатый аристократичный охотник, у которого есть хищная охотничья птица, и само ее наличие показывает на то, что он сам персона знатная, персона особенная, поскольку и этот вид охоты тоже не для простого человека. Так что, может быть, сокольник, может быть, святой Трифон, но, во всяком случае, то и другое связывает Москву с славой охотничьего угодья. Эта слава не уходит от Москвы чрезвычайно долго, она постепенно обретает значение какого-то третьестепенного удельного княжения, и в XIII веке уже сюда иногда попадают люди, являющиеся младшими сыновьями великих князей. При Всеволоде Большое Гнездо она досталась одному из второстепенных князей. В середине XIII века здесь княжил Михаил Ярославич, имевший прозвище Храбрит, это младший брат Александра Невского, и он на какое-то время силой взял великое княжение Владимирское, устремился воевать с литвинами и погиб. Личность боевитая, заметная, но, в общем, не очень удачливая. Поэтому можем говорить, вот прошел век со времен, когда мы что-то знаем о Москве, прошел век с того момента, как здесь поставлен кремль деревянный, текут следующие десятилетия, и Москва все еще маленький город. То есть ее возвышение началось только приблизительно века через полтора или, может быть, чуть меньше после того, как она вообще родилась для нашей истории. И, собственно, сделал ее чем-то значительным в русской истории князь Даниил Александрович. Он был младшим сыном Александра Невского, ему достался самый скромный удел, и он должен был им довольствоваться на протяжении всей своей жизни. Даниил Александрович был человеком, который не пытался схватить великое княжение мимо закона, мимо прав других князей, и вот этот человек, он отбрасывает очертания своей личности на несколько поколений московской истории в будущее. Он княжил в конце XIII века, ушел из жизни буквально за год до того, как великое княжение Владимирское свалилось бы ему на голову путем естественным — умер бы занимающий его князь Андрей и дальше, следующим князем должен был стать князь Даниил, ну вот этого не произошло. Однако важно то, что он и не стремился менять удел. Среди князей того времени было распространено перепрыгнуть с менее богатого удела на более богатый, своей землей редко дорожили. А Даниил был иного склада человек. Он получил от Бога то, что получил, и он стал постепенно укреплять то, что там у него есть. Археологи говорят, что, видимо, при нем был построен более мощный кремль, некоторые подозревают, что при нем был построен первый маленький скромный, но все-таки каменный храм. Мы не можем этого подтвердить, но гипотез достаточно, в общем, возможно. Кроме того, Даниил Александрович постепенно расширял Московскую землю. Он поставил под контроль Москвы Дмитров, Можайск, он сразился с старинным противником Рязанью и получил, видимо, Коломну. Похоже на то, что именно тогда впервые Коломна оказалась городом, связанным с Москвой. И, кроме того, он был миротворец — человек спокойный, миролюбивый, не любивший войн. И в большей степени политик, дипломат, чем воин-забияка. В результате того, что он когда-то богатое новгородское княжение уступил князю Ивану Переяславскому, своему племяннику, тот, не имея детей, завещал Переславль Москве. Это было богатейшее приобретение. Таким образом Московское княжество из очень небольшой территории разом сделалось крупной значительной державой, всего за несколько десятилетий, взрывообразно, в правление одного человека. Впоследствии некоторые из этих земель Москва потеряла, потом опять вернула. Для нас важно следующее: характер Даниила Александровича не драчливый, не забияка, миротворец, выходит с полками, не раз это происходило, но предпочитает замириться. Предпочитает не дать пролиться христианской крови, предпочитает сделать так, чтобы на междукняжеском съезде, на переговорах было достигнуто какое-то мирное соглашение. И видно, что его войско — это уже серьезная сила. Конечно, это не войско Владимира, не войско Переславль-Залесского и даже не войско Твери, но тем не менее уже серьезная сила. Откуда и почему? Многие специалисты рассуждали о том, что Москва росла на торговле, что через нее шли важные торговые пути, в частности речные артерии тогдашней средневековой Руси. Ну, в общем, сколько это ни доказывают, не получает это сколько-нибудь серьезного подтверждения. Да, несколько рек протекали по Московской земле, да, по ним шли торговые караваны, но это не магистрали большой торговли того времени, и, видимо, не торговля создала Москву. Другие говорят, что огромное количество людей, согнанных Батыевым нашествием, Неврюевой ратью, другими карательными экспедициями ордынцев уходили в глухие леса, как раз Москва была знаменита своими густыми чащобами, и там находили пристанище у московского молодого государя, он сажал их на землю, таким образом прирастал новыми селами и слободами, новыми людьми богател. Что ж, может быть, но понимаете, какая вещь, время от времени ордынцы добирались и до Москвы и жгли ее. Так произошло в 1238 году, так произойдет и уже в 90-х годах XIII века при Данииле Московском, когда Дюденева рать затронет Москву. То есть, в общем, при желании ордынцы до Москвы добирались. Тут другое, наверное, важно: то что этот город, он не был среди величайших городов Владимиро-Суздальской Руси, а когда шел очередной ордынский набег или когда затевалось масштабное меджоусобье, страдали прежде всего крупные города — их жгли, их грабили, их брали на щит, то есть штурмом, и в городе происходило форменное безобразие, естественно, военного времени. И Владимир, Переславль-Залесский, например, другие города жестоко пострадали именно из-за этого. Москва — пока еще маленькая, пока еще постепенно, понемногу поднимающаяся, получала удары не так часто и не так сильно. Это, может быть, ее и возвысило. Знаете, маленький, да удаленький городок получал не так много гибельных ударов, поэтому мог сохраниться и мог расти. И поскольку у нас православное радио, скажу честно, что, может быть, и следует в этом усматривать Божию волю. Полюбил Господь это красивое место, избавил его от таких тяжелых страданий, которые выдались на долю старших городов Владимирской Руси, и Москва расцвела, вопреки войнам и ордынским набегам, бушевавшим вокруг нее. Понимаете, какая вещь, и разум князя, и Божия милость играли свою роль. Даниил Московский был человек искренне верующий, с ним связывается основание Данилова монастыря, и по тезоименитому святому самого князя, и он, в общем, стремился быть не только даже миротворцем и миролюбцем, он стремимся к благоустройству своей земли. Вот это очень важный момент: не пытаться осматривать соседей, у кого богаче удел, а заняться устройством того, что у тебя есть — наладить хозяйство, обеспечить охрану границ, вычистить землю от разбойников. Это очень серьезный момент. Воевал, повторяю, Даниил Александрович редко, правда удачливо воевал и для своей земли, и для своего города был истинным хозяином. Поэтому сейчас, конечно, небесные патроны Москвы, небесные ее покровители — это, конечно, Пречистая Богородица, как и для всей Владимирской земли, и святой Даниил Московский. Умер он в иночестве и впоследствии был канонизирован Русской Православной Церковью. На иконах он предстает, как правило, в монашеском одеянии. Так вот, собственно, Даниил Александрович получил, вернее заложил начало возвышению Москвы, с него все и началось, он несколько раз отразится в своих потомках. Московская династия, в общем, разделятся на два типа правителей. Это все яркие люди, мощные характеры, личности неординарные, но вот большей частью это два типа. Первый — это даниловский: тип человека, который стремится к благоустройству земли, к ее расширению, к порядку, не любит войны, но отдает сдачи, кода ему приходится воевать, и очень хороший дипломат, политик. А другой тип — это забияка, воин, удалец, резвец, который лезет в бой, несмотря на то что скорее всего этот бой проиграет. Но он же затевает такие рискованные игры, в которых иногда выигрывает и доставляет своей земле необыкновенные, скажем, приобретения. Вот мы сейчас поговорим, в самом скором времени, о тех потомках Даниила Александровича, которые принадлежали к первому типу и о тех, кто принадлежал ко второму типу. А сейчас мне хотелось бы напомнить, что это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И мы прерываем с вами диалог буквально на минуту, чтобы вскоре вновь встретиться в эфире.
Дорогие радиослушатели, это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И мы с вами обсуждаем возвышение Москвы и тех личностей, которые были с ним так или иначе связаны. Итак, возвышение Москвы началось со святого Даниила, продолжилось оно при двух князьях, его сыновьях, это Юрий Данилович старший князь, и Иван Данилович, с прозвищем Калита, князь младший. Собственно, сыновей было больше, просто эти сыграли выдающуюся роль в истории Москвы. Юрий Данилович как раз был забияка, человек, который любил риск, любил сражения, любил молодечество. А вот Иван Калита, младший, был скорее в отца — он был мудрым политиком, спокойным, скопидомным, прижимистым, склонным к тому, чтобы не пытаться захватывать чужие наделы, а постепенно наращивать свой с помощью покупки сел, увеличения стад, с помощью накопления каких-то внутренних ресурсов. И, в общем, оба эти типа политики, они впоследствии сыграют очень важную роль в истории возвышения Москвы. Собственно, такой же, как Юрий Данилович, был впоследствии еще один великий князь московский — это Василий II Темный. Этот молодечеством своим доводил дело до беды, если он выходил с войсками, можно гарантированно было предсказывать, что непременно войска потерпят поражение, а рвался в бой очертя голову, проигрывал. Но его сама Москва, боярство, знать, вытаскивали из страшных поражений. Вот что касается последователей Ивана Калиты, то, например, Василий I, который правил в конце XIV — в начале XV века, был мудрым, спокойным правителем, который пытался вытащить Москву из очень серьезной ситуации — с двух сторон на нее давили Литва и Орда. Сохранить земли, сохранить влияние, мощь Московской державы ему удалось в очень сложной ситуации. Надо сказать, что сочетали эти два типа свойств и качеств разные люди в истории Москвы. Вот, скажем, и то и другое было принадлежностью характера Симеона Гордого, который правил в середине XIV века, Дмитрия Донского и в особенности Ивана Великого, который и закончил процесс возвышения Москвы. Но все-таки ближе они были к первому типу, к Ивану Калите и к Даниилу. Итак, забияка, Юрий Данилович, не по праву, с помощью долгой войны и с помощью женитьбы на знатной ордынке Кончаке, принявшей в крещении имя Агафьи, получил великокняжеский престол. При этом произошло уничтожение самое жестокое князя Михаила Тверского, который занимал как раз великокняжеский престол по праву. И очень много на московскую династию, в частности на Юрия Даниловича, в связи с этим бросается косых взглядов. Но дело-то здесь в том, что Михаил Ярославич, приняв мученическую смерть за свою землю, это поистине великий человек, великий образ правителя светлого, истинно христианского, в действиях своих политических был крайне жестким, прагматичным деятелем и он пытался Москву унизить, землю ее отобрать, и сам Кремль взять на щит. Поэтому, в общем, Юрий Данилович в какой-то степени забрал великое княжение, защищаясь. А когда жена Юрий Данилович, Агафья Кончака, попала в тверской плен, то там она погибла, и это, конечно, положило черту непримиримости между Москвой и Тверью. Ну как можно было женщину в плену убить? Кто, как это сделал — мы не понимаем. Но вот в данном случае, конечно, после этого Юрий Данилович был очень свирепо настроен против Твери. Он правил около четырех лет, с 1318 года по 1322, и это был шажок вверх на пути возвышения Москвы, который поставил ее в число удельных столиц Руси. Впоследствии борьба за великокняжеский престол продолжалась, то опять он уходил Твери, то уходил он в пользу Суздальско-Нижегородского княжества. Но, вы понимаете, мне представляется не очень интересным говорить обо всем этом в подробностях. Почему? Я хотел поговорить совершенно о другом. Вот давайте припомним то, что о предке Ивана Калиты и Юрия Даниловича говорил московский митрополит Платон в составленном им житии святого Даниила. Цитирую: «Сей-то первоначальный основатель положил начало нынешнему величию Москвы, положив для этого тихими стопами только малую стезю. Но, как и всякое здание, сооружаемое не с чрезвычайной поспешностью, а только с большим искусством и старанием получает большую твердость и нерушимо пребывает долгое время, и дерево много веков растущее, начав прежде с малого прутика, понемногу утолщается и ветви его распространяются далеко окрест, так и граду этому надлежало возрасти от малых, но твердых начал, чтобы первый его блеск не омрачил очи завиствующих. И чтобы в первое время не потрястись и не пасть ему скорее, чем оно возросло в свою высоту. Так предуготовил сей великий град основатель, дав ему хоть и малое, но непрерывающееся никаким дуновением ветра сияние». Вот понимаете, Москва растет очень медленно. Она становится великой державой, накапливая политический и военный вес поколение за поколением, иногда срываясь. Очень многое, повторяю, очень много сделал для этого Иван Калита, он подрастил территорию Москвы, он вновь смог получить великое княжение, и он был тем человеком, который понял главное из того, что происходило на Руси того времени — он понял, что единственной стержень, на который можно насадить огромное количество земель и княжеств Руси разрозненных, не имеющих единого управления, это стержень духовный, церковный. Церковь одна, князей много, вечевых республик несколько штук. И именно Иван Данилович впервые наладил добрые отношения с Церковью, приветил митрополита Филиппа, начал строить каменные храмы. Ну, может быть, еще Даниил Александрович построил первый храм, но при Иване Даниловиче, конечно, это входит в часть государственной политики: он ставит множество каменных храмов, он строит мощный дубовый кремль, но храмы важнее. И под сводами одного из них успокаивается митрополит Петр, которого ждет в будущем канонизация. Собственно Иван Данилович наладил на Московской Руси порядок. Его хвалили за то, что он (цитирую) исправил Русскую Землю от татей и от разбойников, он укрепил законодательство, обеспечил безопасность на дорогах и, кроме того, он чрезвычайно много занимался благотворительностью. Иными словами, это был образец христианского правителя, такого же прагматика, допустим, как и в будущем Иван Великий, такого же миролюбца, как Даниил, не лезущего в большие войны, если только это не является абсолютно необходимостью. И вместе с тем человека, который, как бы это правильно сказать, вот есть такое слово старорусское «приваживает» — вот он приваживал Церковь к Москве, был с Церковью добр, щедр. И, возможно, в этом состояло какое-то его предначертание, полученное промыслительно от Господа Бога. Московская земля процветала при Иване Калите, на многое множество лет он добился мирного существования. Ну летописи говорят: тишина великая на 40 лет, — 40 лет там, конечно, нет, но лет 15–20 есть, и это огромная заслуга Ивана Калиты. Ну а теперь, пожалуй, самое главное. Здесь я процитирую историка Николая Сергеевича Борисова, который занимался историей Москвы и средневековой Руси: «Человек не в состоянии противостоять Божиему гневу, он может лишь изменить свое поведение, до некоторой степени подняться над эгоизмом и тем заслужить прощение. Избавление от власти чужеземцев может наступить только в результате нравственного подвига». Поскольку власть чужеземцев — комментирую в данном случае я, — это часть Божьего наказания. Продолжим цитирование. «И здесь первый шаг должны сделать те, на кого обращены взоры народа — правители и люди Церкви. Так возникла потребность в том возвышенном христианском устроении, выразителями которого стали Серапион Владимирский, митрополит Петр, Иван Калита и Сергий Радонежский. Духовный подъем XIV столетия сопровождался укреплением русской государственности, эти два процесса были взаимосвязаны и невозможны один без другого». Для того, чтобы это прокомментировать, а это важнейшая точка во всей истории возвышения Москвы, я, пожалуй, сделаю паузу. Итак, дорогие радиослушатели, мы много говорили о святом благоверном князе Данииле Московском, отце Ивана Калиты. Наверное, будет правильным, если сейчас в эфире прозвучит тропарь ему.
Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И мы беседуем с вами о возвышении Москвы. Прямо можно сказать, что, конечно же, возвышение Москвы — это результат Божией воли, но нам важно увидеть, через кого эта Божия воля творилась. Мы уже поговорили о Данииле Московском, об Иване Калите, великом политике, но ни в каком месте не святом человеке. Но в середине XIV века на Московской земле поднимается иная личность, которая своим светом озарит всю Русь того времени — это преподобный Сергий Радонежский, это человек, который сконцентрирует в себе смысл того духовного подъема, о котором вот писал Николай Сергеевич Борисов, только что мной процитированный. В сущности, о чем идет речь? Русь изгрешилась. И прежде всего изгрешились правители — люди, которые затевали между собой междоусобные войны, люди, которые в условиях разорения Руси, тяжелейших даней, которые накладывала на них Орда, еще позволяли себе разорять пожарами, столкновениями и ограблением сел и городов в ходе своих войн те области, которые оставались еще относительно благополучны. И поэтому, в общем, должен был над Русью подняться совершенно другой идеал — идеал веры жертвенной, не привязанной к материальному благополучию, идеал веры Христовой ради веры, а не для соблюдения каких-то официально предписанных обрядов. И ученики преподобного Сергия разошлись по всей земле, везде основывая обители, из которых светил тот самый необыкновенный свет православия, воспринимаемого как вера для людей, которые готовы жертвовать собой ради Христа. Это очень важный момент. Ради интересов государства, ради интересов князя, ради интересов семьи многие могли сражаться. Ну и, естественно, огромное количество могло просто разбойничать. Но надо понимать, что только ради Христа люди могли выходить в поле и сражаться насмерть, предполагая, что скорее их похоронят, чем они уйдут домой живыми и добьются победы, ведь им противостоит самый страшный за всю историю Руси противник — Орда. И вот этот свет сергиевский, рассеивавшийся по всей земле с Московской Руси, он фактически дал Руси силы преодолеть ту раздробленность и ту слабость, которая не позволяла ей сделаться единой и сильной. Происходит это уже при великом князе Дмитрии Донском, еще даже он не был абсолютном лидером Руси, еще у него оспаривали великое княжение, то есть старейшинство среди князей Владимирской Руси, но так или иначе он постепенно таковым становится. Человек твердой воли, крайне жесткий правитель, и притом по натуре своей не тот мудрый ворон, которым был Иван Калита, а скорее лев, который хотел бы ломать свою преграду ударом могучей львиной лапы. Он поднимает Русь, объединенную в какой-то степени им и его предками, но в большей степени все-таки верой, все-таки духовным подъемом, который заставил людей встрепенуться и посмотреть на свое настоящее и будущее иными глазами. Он поднимает Русь, ведет ее на борьбу с Ордой и получает от Сергия благословение на ратные подвиги против Орды. В 1378 году он разбивает татарского мурзу Бегича на реке Воже, в 1380 году он разбивает Мамая на поле Куликовом. Правда, через два года хан ордынский Тохтамыш приходит на Москву, осаждает ее, сжигает, устанавливает вновь власть Орды. Но, понимаете, был получен чрезвычайно важный для национального самосознания урок — урок победы. Русь может бить Орду, может бить ее основные силы, может перемалывать ее мощь в сражениях, а раз один раз победили, значит, и вновь победим. И невозможно сказать, что вот возвышение Москвы на этом закончилось. Поставить точку и сказать: Куликово поле уже предрешило то, что Москва освободится от Орды. Куликовское поле дало надежду. Вот это правильное слово: дало надежду. Надо сказать, что позднее придется Москве пережить унижение и отступление от этой великой традиции, от этой традиции единства, постепенного ухода от власти Орды. Говорить об этом горько, больно. Вот честное слово, я много раз хотел завести на радио «Вера» разговор о великом князе Василии Темном и о гражданской войне, которая разразилась на Руси в его правление, о его противниках — о Юрии Звенигородском, Василии Косом и Дмитрии Шемяке. И каждый раз что-то меня останавливало. Ну не могу, настолько страшная эпоха. А вот понимаете, мы как будто превратились в каких-то чудовищных англичан шекспировских, в какую-то эпоху короля Лира, когда кровь льется стремительными потоками, и предательство, измена, жестокость, ложь, клевета отравительство — 25 лет в середине XV века длилась эта чудовищная война. Вот теперь подумайте, можно ли было тогда подняться, как при Дмитрии Донском? Да можно ли было вообще собрать войска, даже не половину Руси, а третьи, четверти, когда все воевали против всех, грызли друг другу глотки, и земля русская множество раз обагрялась кровью русских православных людей. Москва в данном случае следовала древней традиции. Что такое Русь с точки зрения князей Владимирских, впоследствии князей Московских, которые стали со времен Дмитрия Донского еще и Владимирскими, как бы Владимир присоединился к Москве? Русь — это коллективная семейное владение Рюриковичей. Как бы это не было парадоксально, но, наверное, можно сравнить это с какой-то акционерной компанией наших времен, в которых акционеры это одна семья. И вот представьте себе, когда компания начинает получать хорошие деньги, какая в ней может воцариться грызня за доходы, и как перессорится вся эта чудесная семья, когда надо будет делить деньги, получаемые от владений. К сожалению, вот этот семейный характер владения Русью, он не приводил к добрым отношениям между князьями, которые были родичами, притом иногда очень близкими. В сущности, насмерть бились дядья с племенниками, двоюродные браться, люди, которые вместе с бой ходили, а потом бой устраивали друг против друга. Страшная эпоха была, чудовищная эпоха. И ни единства, ни нового возвышения христианского идеала, помимо того, что уже было заложено при преподобном Сергии и поддерживалось его последователями, преемниками, ничего этого не было на Руси. Вот поэтому так долго длилась монгольское, вернее ордынское иго. Ну прав Николай Сергеевич Борисов — вот, пожалуйста, наказание за грехи, Новые грехи — наказание длится, длится и длится. Пока не наступит покаяние, изменение ума, а изменение ума должно обязательно тянуть за собой и изменение образа жизни, образа действий. И в конечном итоге все это страшное пепелище на Московской земле вновь возделает и поставит точку в процессе возвышения Москвы великий князь Московский Иван Васильевич, Иван III. Он займет престол своих предков в 1462 году. Он любой ценой, ломая все старые традиции вот этого самого семейного владения Русью, все какие-то местные законы, правила, обычаи, просто приведет Русь огнем и железом, и при полном благословении со стороны Церкви, к единству. Вместо вот какого-то лоскутного одеяла, появится единая держава, которую мы теперь называем Россией, появится она к концу XV века, и Москва станет ее столицей. Это, в общем, процесс нелегкий, и он означал еще и целый ряд сражений: осада Твери, битвы против Новгорода Великого, и так далее и так далее. То есть, в общем, Ивану III пришлось ломать хребты тем, кто ему сопротивлялся. Его называют жестоким человеком, но скорее он не жестокий, а жесткий человек. Понимаете, какая вещь, ну что он видел в детстве? В детстве он видел, как изувечили Василия Косого, как ослепили его собственного отца, как родня резалась друг с другом не на жизнь, а на смерть. Как пришли из Новгорода вести, что по приказу его отца отравлен его родич Дмитрий Шемяка. Как удельные князья устраивали заговоры против великого князя. Он был, в сущности, глазами слепого отца, стоял рядом с ним бок о бок, когда тот пребывал на престоле и подсказывал отцу, кто как повернулся, кто что подумал, по выражению лица, и кто усмехнулся словам слепого государя. То есть он должен был быть рядом с наукой государственной с юного возраста и должен был знать цену людям. Причем цену не только лучшую, великую, героическую, созидательную, но и скверную — их честолюбие, их гордыню, их зависть, их ложь. И все это он понял очень рано. Ну представьте себе, первый раз он войско водил, когда ему было то ли 12 лет, то ли даже 11. В дальнем северном походе, в самом настоящем тяжелом боевом походе он участвовал в качестве командира воинства. И воеводы, и бояре, которые на самом деле управляли им, этим войском, должны были зажигаться терпением, отвагой от самого присутствия мальчика, сына великого князя в их рядах. Вернулись с победой. Но, понимаете, правильно ли это, нужно ли это, чтобы маленький мальчик водил армию? Нужно ли это, чтобы родня убивала друг друга? Нужно ли это, чтобы лилась бесконечная кровь. И вот Иван III многое в древней удельной Руси сломал. Вот то что он построил на костях этого старого порядка, но это есть то государство, в котором мы с вами живем. Так что, в общем, памятник ему в Москве просится. Жаль, что есть только два памятника Ивану III — один из них в Калуге, другой в Калужской области, а именно на территории Владимирского скита Свято-Тихоновой пустыни. И, завершая передачу, я хотел бы сказать следующее. Возвышение Москвы ни в каком месте не случайность, несмотря на то что начинала Москва свое возвышение ну, скажем так, с старта ниже плинтуса. Москвой руководили великие личности — Даниил Московский, Юрий Данилович, Иван Калита, Симеон Гордый, Дмитрий Донской, Василий I, Иван III — это все необыкновенно одаренные политики, а порой и полководцы. Дал Бог им такой дар. Неоткуда такой дар получить, жизненный опыт далеко не всегда его дает, от Бога была эта искра. Ладили они, насколько могли, с Церковью, насколько их княжеское разумение позволяло понимать, что Церковь для Руси это все. Они сами к ней пристегиваются, в не ей управляют. Иван Калита ладил, Василий I ладил, и уж, конечно, даже такой каменный человек, как Дмитрий Донской. должен был в какой-то момент смириться перед тем, что вмешиваться в дела Церкви ему не нужно, она сама как надо все управит. Это их смирение, это их дар, полученный от Бога, они дали Москве роль объединителя. В чем тут дело? Только ли в том, что Бог захотел сделать Москву столицей объединенной Руси? Только ли в том, что здесь грешили меньше, только ли в том, что здесь каялись больше? Я не знаю. Но, прокручивая в голове одну подробность за другой всего этого двухсотлетнего шествия, от маленькой лесной резиденции, охотничьих угодий, до столицы России, я не вижу ничего случайного, Промысел виден во всем. Ну что же, мне осталось сказать вам, дорогие радиослушатели, спасибо за внимание, до свидания.
Деяния святых апостолов
Деян., 1 зач., I, 1-8.
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Если мы внимательно читали Евангелие, то могли заметить, что Господь постоянно говорит Своим ученикам о тайне Царства Небесного. Церковь утверждает, что хранит эту тайну до сих пор. О чём же идёт речь? Ответ на этот вопрос находим в отрывке из 1-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 1.
1 Первую книгу написал я к тебе, Феофил, о всем, что Иисус делал и чему учил от начала
2 до того дня, в который Он вознесся, дав Святым Духом повеления Апостолам, которых Он избрал,
3 которым и явил Себя живым, по страдании Своем, со многими верными доказательствами, в продолжение сорока дней являясь им и говоря о Царствии Божием.
4 И, собрав их, Он повелел им: не отлучайтесь из Иерусалима, но ждите обещанного от Отца, о чем вы слышали от Меня,
5 ибо Иоанн крестил водою, а вы, через несколько дней после сего, будете крещены Духом Святым.
6 Посему они, сойдясь, спрашивали Его, говоря: не в сие ли время, Господи, восстановляешь Ты царство Израилю?
7 Он же сказал им: не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти,
8 но вы примете силу, когда сойдет на вас Дух Святый; и будете Мне свидетелями в Иерусалиме и во всей Иудее и Самарии и даже до края земли.
После Светлого Воскресения Христос продолжает являться Своим ученикам на протяжении сорока дней. Как слышим мы сегодня из чтения книги Деяний святых апостолов, Спаситель рассказывает им о Царствии Божием. Может показаться, что Христос передаёт апостолам какое-то особое учение, которое не вошло в Евангелие и которое доступно лишь узкому кругу посвящённых. Благодаря этому тайному знанию ученики становятся сверхлюдьми, в распоряжении которых оказываются какие-то сверхспособности. Однако дальнейшее повествование свидетельствует, что это не так.
После того как Христос призывает апостолов не уходить из Иерусалима и дожидаться сошествия Святого Духа, они в недоумении спрашивают: «не сейчас ли, Господи, ты восстановишь Израильское царство?» Очень показательный вопрос. Апостолы задавали его Спасителю с самого начала их совместного путешествия. С самого момента своего призвания они ждали, что Христос прогонит римлян и вернёт еврейскому государству былую славу.
Однако, посмотрите, как Господь милостив. Как Он терпелив. С какой кротостью Он переносит это невежество Своих учеников. Он видит, что несмотря на всё произошедшее, ложные представления о Мессии всё ещё сидят в их головах. Суть Его учения о Царстве Небесном до сих пор ими не усвоена. А потому Он и отвечает им уклончиво: «не ваше дело знать времена или сроки». Иными словами, ваше дело дождаться сошествия Духа, получить от Него силу, начать проповедь и тогда вы всё поймете сами. Вы получите все необходимые ответы.
Так и случилось. Пришёл обещанный Дух, апостолы начали свидетельствовать о Христе людям, и ложные ожидания в их голове испарились. Потребность учеников в грандиозных внешних преобразованиях исчезла, будто её и не было. Великая духовная реальность, которую они до этого ощущали лишь смутно, в полноте открылась в их сердцах. Уже во время своей жизни они стали полноценными участниками Царства Мессии.
В той или иной степени каждый из нас исполнен ложных представлений и предрассудков о духовной жизни. И, пожалуй, не самый последний из них — это постоянное ожидание значимых изменений. Я словно всё время жду, что однажды Господь откроет мне какую-то тайну. Тогда моя жизнь изменится. Всё резко станет лучше. Евангелие напоминает нам сегодня: все грандиозные изменения уже произошли. Дух Святой уже сошёл. А потому великая тайна христианства заключается в том, что нет на самом деле никакой тайны. Евангелие Христово предельно просто — каждый день ищи волю Бога и старайся принести пользу тем людям, которые тебя окружают. Иными словами, преврати свою жизнь в служение. В той мере, в какой это исполняем, нас наполняет благодать Святого Духа. Всё вокруг нас и в нас самих оказывается на своих местах, и в нашем сердце загорается пасхальная радость.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Воскресение Христово и Светлая седмица». Прот. Максим Первозванский
В нашей студии был клирик московского храма Сорока Севастийских мучеников протоиерей Максим Первозванский.
Разговор шел о светлом Христовом Воскресении, о богослужениях пасхальной недели, о праздновании в честь Иверской иконы Богородицы, а также иконы «Живоносный источник».
«Семья в жизни вечной». Священник Александр Сатомский
У нас в гостях был настоятель Богоявленского храма в Ярославле священник Александр Сатомский.
Мы говорили о том, какими будут отношения людей после всеобщего воскресения и сохранится ли любовь супругов и родственников в вечной жизни.
Ведущие: Александр Ананьев, Алла Митрофанова
А. Ананьев:
— Великая Суббота, вечер, когда, наверное, правильнее всего было бы ничего не говорить, ни о чем не рассуждать, уж тем более легко смеяться в приятной компании. Надеюсь, что мы сегодня постараемся выдержать вот эту вот важную, несколько напряженную, но очень ответственную атмосферу Великой Субботы в программе «Семейный час». Но программа «Семейный час» все-таки выйдет, потому что в студии Радио ВЕРА все-таки появилась ведущая программы «Семейный час» — моя жена Алла Митрофанова.
А. Митрофанова:
— Что значит «все-таки появилась»?
А. Ананьев:
— Потому что Великая Суббота и предполагается, что ты в храме должна быть.
А. Митрофанова:
— Ну, сейчас поедем, конечно.
А. Ананьев:
— Я Александр Ананьев, и сегодня мы долго думали с Аллой, о чем стоит поговорить в эти 60 минут, и после недолгих рассуждений мы поняли, что нам действительно интересно и важно, уж не знаю, насколько возможно, получить ответ на этот вопрос, узнать: а что будет там, в загробной жизни? Действительно ли мы, прожив здесь долгую счастливую жизнь, по возможности сделаем все, чтобы умереть в один день, и там больше никогда не увидимся, потому что нет там ни мужеского пола, ни женского, ни мужа, ни жены, ни ипотеки, ни дома, ни кухни, ни гардероба, там все совершенно иначе, и вся наша семейная жизнь закончится могильным камнем? Или же, «что Бог сочетал, того человек не разлучает», и неспроста Господь свел нас — семью, мужа, жену, детей вместе на одних квадратных метрах общей жилплощади, чтобы и потом мы тоже как-то держались вместе? Согласитесь, это интересно, и это важно. И я не знаю, насколько получится у нашего сегодняшнего собеседника дать ответ на этот вопрос, но учитывая то, что сегодня мы пригласили настоятеля храма Богоявления в Ярославле, нашего дорогого друга, священника Александра Сатомского, какой-то очень важный ответ мы обязательно получим. Добрый вечер, отец Александр, здравствуйте, с Великой вас Субботой.
о. Александр:
— Добрый вечер.
А. Митрофанова:
— Вообще, Великая Суббота — это такой, с одной стороны, день тишины, а с другой стороны, внутри уже всё клокочет от радости, потому что ты понимаешь, в общем-то — ну, Пасха, она наступает.
А. Ананьев:
— Я в прошлом году помню утро Великой Субботы: я проснулся и понял, что Христа нету. Ну, вот, Он вчера умер, а сегодня Его нету.
А. Митрофанова:
— Ты понимаешь, когда в этот момент стоишь на Литургии, то всё несколько иначе. Впервые в жизни, кстати, помню, как узнала о содержании Великой Субботы, я несколько лет уже в храм ходила, пришла в храм, меня попросили помочь с цветами, цветами к Пасхе украсить храм. Я говорю: «А во сколько?» — «Ну, украшать будем часов с 12-ти, так что хочешь, останься там после службы». И я думаю: «ну, здрасьте, на ночное богослужение надо идти ещё, значит, в Великую Субботу там утром...нет-нет», я пришла к 12-ти. И когда я попала вот в это храмовое пространство...
А. Ананьев:
— Это Татьянинский храм был.
А. Митрофанова:
— Это был Татьянинский храм, весь залитый светом, покоем, радостью, но пока тихой такой, не ликующей и, вы знаете, у меня было ощущение, что я, может быть, что-то самое важное только что пропустила, ну, просто потому, что тупо решила: извините, я посплю. И пропустила что-то такое, от чего...вообще-то, чего люди ждут целый год, как потом выяснилось. И естественно, в следующем году я уже, опережая собственный вопль, подскочила, помчалась на Литургию Великой Субботы, и вот это состояние, когда на самом деле Христос жив, и об этом пока ещё не знают вокруг, а Он жив, и Он из-за ада выводит тех, кто хочет выйти вместе с Ним, всех. Всех, кто захочет! Он их будет за запястье выдёргивать оттуда, как на иконе знаменитой Воскресения Христова в монастыре Хора. Ну, это потрясающе. Потом, ведь икона Воскресения Христова — это икона Великой Субботы, и Евангелие о Воскресении Христовом читается на Литургии в Великую Субботу, то есть это и есть, по сути, пасхальная служба, поэтому у меня вот с тех пор несколько иное отношение к этому дню, может быть, даже, знаете, оно сливается в единое — и пасхальная радость, и радость Великой Субботы, какой-то нераздельный такой календарный фрагмент.
А. Ананьев:
— Слушайте, отец Александр, прежде чем мы начнём вас действительно мучить семейными передрягами, а я сейчас понял вообще, в чём трагедия происходящего, я хочу спросить вас: а что для вас Великая Суббота?
о. Александр:
— Вот, вы знаете, за достаточно небольшой период времени, который я, собственно, служу священником, вот всё это восприятие достаточно сильно менялось, и на каком-то этапе вот от того акцента, который вы предлагаете, я ушёл, в каком смысле: мы проживаем календарь таким образом, как будто эти события случаются прямо сейчас, а на каком-то этапе ко мне пришло это совершенно чёткое ощущение и понимание, что Христос всегда Воскрес. То есть мы Страстную неделю на самом деле проживаем ведь в свете Воскресшего Христа, Он уже победил, в этом смысле даже вот византийские авторы, которые написали соответствующего рода тексты, очень чётко это улавливают: с одной стороны, конечно, они давят на психологическую «педаль» сострадания, что мы с Христом проживаем, переживаем всё это, но, с другой стороны, там время от времени проскакивают вот эти тезисы, что победа уже осуществлена. Собственно, «Не рыдай, Мене, Мати, зрящи во гробе», это известнейшее песнопение, то есть как «не рыдай», если всё, вся история завершена? Я восстану и прославлюсь, и Тебя возвеличу, и Тебя не забуду«. Или: «вот они вложили в мою руку жезл (как бы не зная), что Я сокрушу их, как горшечник сосуды», и много-много-много вот такого рода тезисов. И вот в этом смысле я уже достаточно давненько вхожу в Страстную с этим чётким пониманием — Христос победил. То есть это история про когда-то сгущавшуюся тьму, которая так ничего и не смогла. То есть победа Христова абсолютно однозначна, в этом смысле она в Великую Пятницу ничуть не менее очевидна, чем в Субботу и Воскресенье.
А. Ананьев:
— «Семейный час» на Радио ВЕРА, священник Александр Сатомский, настоятель храма Богоявления в Ярославле, с вами Алла Митрофанова, Александр Ананьев, мы в Великую Субботу говорим... О чём можно говорить в «Семейном часе»? О семье, о муже, жене, детях. Алечка сейчас сказала удивительную штуку: до нашего знакомства, до нашего венчания, до нашей свадьбы она вела благочестивую жизнь, она ходила в Великую Субботу украшать храм цветами, она чаще бывала на службах, она была прихожанкой семнадцати-двадцати храмов...
А. Митрофанова:
— Да ладно тебе, что ты преувеличиваешь-то? (смеется)
А. Ананьев:
— ...сейчас её жизнь, и я виню себя в этом, не то чтобы я делал это специально, вовсе нет, но акцент её внимания сместился с церкви на мужа.
А. Митрофанова:
— Ну нет, ну...
А. Ананьев:
— Когда последний раз, дорогая жена, ты украшала Татьянинский храм цветами? Внимание, вопрос! Минута на размышление. Ответ: «до нашего знакомства». Я, ещё раз, я тебя очень хорошо понимаю, я тебе очень благодарен, но штука в том, что муж для жены — преграда. Давайте начистоту. Муж для жены — не путь к Богу, муж для жены — преграда. И в этом смысле могу ли я, несчастный, рассчитывать на то, что по ту сторону земной жизни мы сохраним какую-то связь?
А. Митрофанова:
— Понимаешь, какая штука, от того, украшу я или не украшу храм цветами, мне кажется, гораздо в меньшей степени зависит моя посмертная участь, чем от того, сумею ли я или не сумею прокачать любовь внутри себя.
А. Ананьев
— «Марфа, Марфа, о многом заботишься ты, но не о главном». Отец Александр, рассудите. По-моему, здесь как раз очень тяжёлая на самом деле картина нарисуется.
о. Александр:
— В общем-то, во-первых и главных, абсолютно верен тезис про то, что не столько от украшения храма цветами, сколько как от украшения себя добродетелями и совершенствами в общении с вами преуспевает ваша жена, безусловно, то есть вы в этом смысле — главная лестница, ведущая её к Богу семимильными шагами. Равно, как и наоборот.
А. Ананьев:
— То есть работы больше, удовольствия меньше, от этого и награда выше?
о. Александр:
— Ну, не то чтобы, я это никак не оцениваю, но это очевидный факт. Более того, в эту сторону у нас ведь совершенно однозначно смотрят и все традиционные религиозные формы. Вспомним, например, соседний нам иудаизм, который предписывает мужчине в день субботний посещение синагоги просто абсолютно однозначно, это его прямой долг, не в смысле там он хотел-не хотел, полезно-не полезно, он должен там быть. Женщине он не предписывает ничего абсолютно. Эффектнейшим способом, выруливая эту ситуацию не темой детей и кухни, а тем, что Адам, сотворенный из земли, нуждается в продолжении возделывания, а Ева, сотворенная из Адама — это лучшее из всего того, что сотворил Бог, потому что вот уже ничего более совершенного, как из человека произведенное, уже сделать нельзя, поэтому ее учить — только портить. Соответственно, как бы собрание в синагоге — это собрание научения, поэтому все прекрасно, она уже готова к Царству Небесному, пусть спокойно занимается кухней, то есть в этом, конечно, есть определенного рода манипуляция. (смеется)
А. Митрофанова:
— Конечно.
о. Александр:
— Очевидно. Но если серьезно, ведь Древняя Церковь совершенно неслучайно выделяла даже среди женщин совершенно определенные типы служений, например, отдельно говоря о девицах, отдельно говоря о вдовах, которые вот внутри церковного собрания несут какое-то большее число трудов и послушаний, потому что почтенные матроны, обремененные семьями и мужьями, вот самой волей Господней к ним и приставлены, к этим семьям и мужьям, равно как и наоборот.
А. Митрофанова:
— И это твой путь, условно говоря. Я знаю ситуации, когда, ну немного, но знаю такие случаи, когда женщина начинает отдаляться даже от семьи, потому что есть какое-то церковное или социальное служение, очевидное для нее, и очень благородное, и социально одобряемое — страдает семья, в этих случаях страдает семья вплоть до даже вот каких-то глубоких кризисов, и не уверена, что, может быть, в каких-то ситуациях это такой вполне допустимый вариант. Однако есть вообще мужья потрясающие, я вспоминаю историю доктора Лизы, Елизаветы Петровны Глинки, вот Глеб Глебович — как он понимал, что делает его жена! Он был здесь, в нашей студии, это человек, который у меня вызывает глубочайшее почтение. Но это, скорее, редкость. Поэтому для женщины, мне кажется, если мы не берем такие исключения, как Елизавета Петровна, которая, наверное, все-таки подтверждает правило, то для среднестатистической гражданки типа меня вполне естественно, что главное — это муж-семья. Остальное — ну вот, по силам и по времени.
А. Ананьев:
— Ну, ты как раз пытаешься найти какой-то баланс, какое-то равновесие в этих вопросах, но в том, что вот это противоречие, оно все-таки имеет место — это правда, либо ты с Церковью, с верой, со Христом, либо ты с мужем с готовкой, с уборкой. Иначе не было бы монахов, которые поняли, что вот семья будет мешать, семья будет мешать моему служению Богу. И семья всегда мешает служению Богу.
А. Митрофанова:
— У тебя какое-то чувство вины, что ли, я не пойму? Ты все время как-то: «а как бы тебе было хорошо, если бы ты сейчас была бы в храме, а ты вот со мной...»
А. Ананьев:
— Солнце, да, да, у меня чувство вины, потому что я понимаю, что до нашего знакомства ты чаще, ты просто чаще была в храме, и Великим постом, и на Страстной неделе, ты каждый день была в храме...
А. Митрофанова:
— Посмотри на лицо отца Александра.
А. Ананьев:
— ...а сейчас я понимаю, что и молитвы стало меньше по моей вине, и в храме ты стала бывать меньше по моей вине. На отца Александра я вообще стараюсь не смотреть, потому что вот все, что я говорю, отец Александр опровергает своей собственной жизнью, своим собственным примером, потому что, казалось бы, откуда у священника Великим постом может быть свободное время, чтобы украшать печеньки для куличей для своей жены, которая печет? Тем не менее, вот ночами отец Александр Великим постом занимался тем, что выписывал кремом на этих печеньках поздравления со Светлой Пасхой. Да, да, так и было, я знаю, что так и было, я видел эти куличи своими глазами, я нисколько в этом не сомневаюсь. То есть вы опровергаете вообще все, что я говорю, но то, что я говорю — это тоже правда.
о. Александр:
— Здесь, наверное, это не вопрос про правду-неправду, это вопрос про оценку. Ну как бы про оценку, и вот именно как совершенно верно заметили мы про расстановку приоритетности, то есть совершенно нормально и естественно находиться внутри семейных отношений вовлеченно, апостол Павел говорит, и говорит это мужчине, кстати, что «Тот, кто оставил попечение о своих ближних, о своей семье — отрекся от веры и хуже неверного, хуже язычника». То есть, опять же, Христос говорит в Евангелии, что «тот, кто сказал родителям: «Дар Богу то, чем бы ты пользовался от меня», как бы и с вашей точки зрения он вообще молодец и не повинен — вообще-то преступает заповедь, то есть здесь соподчиненность этих вещей на самом деле очевидна. Семья — это малая Церковь, община — это большая Церковь, вот, соответственно, мы движемся от меньшего к большему, это совершенно нормально, естественно и очевидно. Мы взращиваем что-то сначала в меньшем объеме, потом можем экстраполировать это куда-то шире, вывести это в больший объем, никак наоборот оно вообще никогда не работает. Нельзя где-то там набраться нравственных совершенств на стороне, а потом прийти их и внедрять в семью.
А. Ананьев:
— Ну, точнее всего и однозначнее всего о расстановке приоритетов Спаситель говорит вот в Евангелии от Матфея, в главе 10-й: «Враги человеку домашние его, и кто любит отца или мать более, чем Меня, не достоин Меня, и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня». О жене он не говорит, но имеет это в виду в первую очередь, и уж если кто любит жену или мужа больше, чем Меня и предпочитает мужа тому, чтобы прийти ко Мне в церковь, тот вообще грешник-грешник ужасный.
о. Александр:
— Я замечу, что это уже экзегеза, то есть на этом этапе вы уже толкуете, а не пересказываете текст.
А. Ананьев:
— Ну, разве это не очевидно?
о. Александр:
— Ну, вообще никакая экзегеза не очевидна, это всегда усилие в той или иной степени тяжести.
А. Ананьев:
— Как говорит наш дорогой друг, психолог Кристина Корочка: «В очевидности собственных высказываний есть первый признак недалёкости и необразованности».
А. Митрофанова:
— Поясните, отец Александр.
о. Александр:
— Нет, здесь простая вещь, она не то что простая, на каком-то этапе у меня как-то вот случилось такое, как мне кажется, понимание этого фрагмента, то есть я всю жизнь как-то ходил мимо него и его сознательно избегал, а как-то раз вот он прямо взял и внутренне прожился. То есть нам кажется, что Христос противопоставляет: либо-либо, а вот на каком-то этапе мне вдруг стало как-то внутренне очевидно — я не настаиваю на этом опыте и не говорю, что это как раз единственно верная экзегеза этого фрагмента — что Он указывает на правильную и неправильную последовательность, что вот любовь к Богу и любовь к ближнему взаимосвязаны, вот их как раз нельзя дробить и рвать, что — нет, если ты любишь Бога, будь любезен, люби Бога. Если ты тут вот с ближними как-то, значит, у тебя с Богом недостача, и наоборот. Нет, в свете любви к Христу нормализуются наши отношения и наша любовь вот к этим самым ближним, а вне этих отношений — ну, понятно, что на том этапе это вообще как бы про Бога в широком смысле слова, но тем не менее, уже из нашего контекста можем и так говорить, а вне этого они как бы бессмысленны, то есть там на самом деле ничего не рождается, и мы тоже знаем кучу этих примеров любовных любовей, которые вообще недалеки от самых нездоровых форм, в плане любви как обладания, как бы жажда поглощения другого и полного введения его, как аппендикса, в свою жизнь, как бы приращивания к себе насмерть, ну и другие удивительные вещи. То есть вот здесь через любовь Христову ты имеешь нормальную любовь ко всем остальным, в противном случае там какой-то жуть и ужас.
А. Ананьев:
— Это надо, конечно, прожить вот это понимание, которым вы сейчас поделились, потому что мне пока доступно только очень такое лобовое и банальное объяснение, что вот, мол, если муж тебя не пускает в церковь — бросай такого мужа и иди в церковь, и в этом контексте я, конечно, ужасно переживаю по поводу того, что происходит у нас, но надеюсь, что ситуация изменится. И вообще, муж должен вести жену в церковь, как вы вот говорите в традиции иудаизма, да и в исламе тоже, там именно мужчина идет к Богу, а женщина там следует за ним или не следует за ним, уже дело десятое, но благополучие семьи в отношениях с Богом зависит именно от мужчины. У нас почему-то, если мы не принимаем во внимание семьи священников, в остальных семьях, как правило, в 99 процентах случаев именно жена тащит семью в церковь, хоть как-то на своих плечах, буквально или образно, но все сама, а мужчины почему-то нет, и как это исправить тоже не совсем понятно. Даже по нашей семье непонятно.
А. Митрофанова:
— Слушай, всему свое время. Мне кажется, что Господь же людей-то не кидает.
А. Ананьев:
— К людям больше вопросов, конечно. Сейчас мы прервемся на минуту, у нас полезная информация на Радио ВЕРА, а через минуту мы вернемся к разговору и все-таки попробуем выяснить, так что же нас ожидает по ту сторону земной жизни? Действительно ли мы будем вместе? Что об этом говорит Священное Писание? Что об этом говорят церковные предания? Или же нас там ожидает нечто совершенно иное, и рассчитывать на это не придется? Что значит семья с точки зрения вечности? Это программа «Семейный час», не переключайтесь.
А. Ананьев:
— Что ожидает нас по ту сторону земной жизни? Это программа «Семейный час на Радио ВЕРА», с вами Алла Митрофанова...
А. Митрофанова:
— ... Александр Ананьев.
А. Ананьев:
— И в Великую субботу мы пригласили к разговору нашего гостя из Ярославля, настоятеля храма Богоявления в самом центре Ярославля, священника Александра Сатомского. Кстати, в Ярославле сейчас должно быть очень красиво, там весна гораздо более отчетлива, чем в Москве. Все-таки город, такое впечатление, что он чуть ли не южнее находится, хотя на самом деле он находится севернее Москвы, но сколько раз мы там ни были, все время ощущение, что там какой-то курорт-курорт, и весной там, наверное, особенно хорошо, да?
о. Александр:
— Мне кажется, это все происходит из общей логики: хорошо там, где нет нас, и, соответственно, куда мы приезжаем по какому-то иному поводу, нежели чем ежедневную работу работать, там, конечно, удивительно. Это как бы, скорее, про угол зрения, чем про географию.
А. Ананьев:
— Но объективно, объективно уютный город. Итак, отец Александр, давайте разбираться, что мы знаем о загробной жизни в контексте семьи?
о. Александр:
— Правильный ответ — «ничего». Пойдемте домой.
А. Митрофанова:
— Готовиться к пасхальной службе.
о. Александр:
— Да. В том смысле, что мы и в целом, не в контексте семьи, имеем очень маленькое, очень ограниченное представление о каких-либо реалиях вот такого типа бытования. Более того, тоже сразу важный тезис, который нам должен развести в стороны две вещи: в целом в ряде случаев Новый Завет вообще ничего не предлагает по поводу так называемого «посмертия», он не теоретизирует на тему самостоятельного бытования души в отделенности от тела, а говорит про свет вечного дня, то есть про Царство Божие, пришедшее в силе, явленное в мире, новое небо и новую землю, Небесный Иерусалим, сошедший в нашу реальность, и, соответственно, про жизнь вечную, а не про какую-то посмертную, то есть про ситуацию, в которой смерть побеждена.
А. Ананьев:
— Какое-то общение доказано по ту сторону земной жизни после смерти?
А. Митрофанова:
— А как это можно доказать?
А. Ананьев:
— Ты знаешь, очень часто я встречаю в откровениях святых — людей, которым я доверяю, рассказы о том, что «к ним пришел тот», «к ним пришел этот», то есть личность там сохраняется.
А. Митрофанова:
— Конечно.
А. Ананьев:
— Личность человека, которого ты любишь, там, по крайней мере, ближе к тебе, чем личность человека, к которому ты равнодушен. Стало быть, я вправе ожидать от загробной жизни того, что я там тебя не потеряю, да? Что муж не потеряет свою жену, а дети не потеряют любимых родителей и встретят их там, но мы на это надеемся, правильно?
А. Митрофанова:
— Очень.
А. Ананьева
— И свидетельства святых тому доказательство. И вот вопрос: будет оно так или нет, и на что мы в праве рассчитывать?
о. Александр:
— Ну вот здесь хороший тезис про опыт святости в том смысле, что вообще церковное почитание святых как таковых, это вот первый положительный тезис в данную копилку, то есть он не от Писания в основном, хотя Писание тоже указывает нам, почему мы почитаем святых, каким образом, в чем почитание верное, в чем ложное, но просто как церковная практика, это и очень обнадеживающе, а с другой стороны, и очень доказательно. Обнадеживающе в том смысле, что дает нам какую-то вот эту надежду на сохранение личности, а с другой стороны, доказательно, потому что у нас есть огромный объем материала, как раз, как Александр сказал, который и указывает на то, что человек помнит, кто он, знает, кто те, к кому по той или иной причине он явился, то есть он имеет отношение, он не явлен, как, условно, какой-нибудь абстрактный вестник, как сила небесная, которая сошла ровно для того, чтобы сообщить нечто, ну, собственно, как мы видим ангелов в Ветхом Завете, то есть вот они явили волю Господню, это вообще никак не обозначает их отношение, ни положительное, ни отрицательное, никакое, они выполнили функцию, всё. Со святыми не так — они её хотя и выполняют, но это всегда какая-то очень личная история. Можем вспомнить массу случаев с явлениями Богородицы тому или иному, вот там какой-нибудь страдающий, обезножевший пьяница, которому является, например, преподобный Варлаам, если не ошибаюсь, Серпуховской, и, значит, настаивает, чтобы тот шёл и исцелялся от такой-то иконы Богородичной, и он, соответственно, находит, вот вам Неупиваемая Чаша. Ситуации, когда Богородица лично является и настаивает на похожих же вещах, то есть там ряд менее известных святынь, тоже как бы вот вполне понятные темы. И вот такого рода свидетельства убеждают нас достаточно доказательно в сохранении и личности, и отношения, а мы понимаем, что вообще отношение, как таковое, является важной частью личности.
А. Митрофанова:
— Меня вообще, знаете, в историях святых всегда, а в последнее время особенно, больше всего поражает их включённость в наши жизни, в наши дела. Мы с ними лично чаще всего всё-таки незнакомы, ну если вот, допустим, может быть, кто из святых ближе всего на линейке времени к нам — святитель Лука (Войно-Ясенецкий), может быть, новомученики XX века, есть люди, которые, может быть, их знали лично, хотя их сейчас тоже по понятным причинам крайне мало, однако вот такие люди есть, в большинстве своём молимся ли мы святым, чьи имена носим, или просто святым, с которыми у нас какие-то свои тёплые личные отношения, меня это поражает. Ну, какое, казалось бы, им дело могло бы быть до нас? А им есть дело! Ну, это вот, условно говоря, если бы там, если проецировать на себя: меня бы ежедневно забрасывали тысячами писем с просьбами о помощи — я бы выгорела, ну, просто потому, что я любить не умею по-настоящему, понимаете, ну, не умею, сколько бы я там ни говорила о любви, я не умею. У меня сердце не в том состоянии, чтобы вместить в себя такое количество людей, их боли, их обстоятельств, их слёз, их радостей! Нет, нет, я вполне эгоцентричная гражданка, а святые — это люди, которые себя в земной жизни раздают и в вечности продолжают себя раздавать, сохраняя при этом себя, вот поразительным образом сохраняя при этом себя. И, может быть, как раз, вот почему и говорится, что «саван не имеет карманов», единственное, что мы можем взять с собой в вечную жизнь — это состояние сердечной мышцы, вот сколько в неё любви уместилось, сколько в меня любви уместилось — вот это мой единственный, на самом деле, будет багаж, который, между прочим, вот при этом переходе, он абсолютно может быть безлимитным, то есть никто там с тебя не спросит, что вот больше такого-то, пожалуйста, на борт не пускаем — нет, наоборот, чем больше, тем лучше. И в этом контексте как раз семейная жизнь, мне кажется, это очень важный этап, потому что где ещё мы можем настолько глубоко вот эту самую любовь друг к другу прокачать. И вообще, а если любовь друг к другу, как у нас любят в наших подкастах говорить: научишься одного человека любить, будет проще научиться любить и более широкий круг ближних, хотя бы одного научись любить. Вот поэтому, мне кажется, что как раз семейная жизнь, она наш проводник в каком-то смысле.
о. Александр:
— В первейшем, то есть здесь даже не в каком-то, а в первейшем. Собственно, нам от книги Бытия рассказана эта история про то, что человек не ощущает свою целостность до этапа, пока не вступит вот в такого рода отношения, пока там не появится второй, и вот тогда вот этот мужчина и эта женщина родят то единство, в котором они задуманы, потому что вне этого мы видим, что, как сказать, Адам не успокоен.
А. Ананьев:
— И остался в раю.
о. Александр:
— Далеко не факт. Это же, мы же знаем, история не имеет сослагательных наклонений, как бы эта история рассказывалась бы, если бы не случился вот этот эпизод, мы и представления не имеем.
А. Митрофанова:
— Отец Александр, ну вот смотрите, действительно, да, муж и жена — полнота в этом смысле, поодиночке в нас этой полноты нет, но почему тогда в Царствии Небесном не будут ни жениться, ни замуж выходить, не будет ни мужеского пола, ни женского? Почему не будут там создавать семьи, это, ну, более-менее как-то, как мне кажется, я себе понимаю, представляю.
А. Ананьев:
— Но, кстати, не факт. А почему, если ты там не встретишь какую-то прекрасную душу, ты не захочешь быть с ней вместе, одним единым, целым, почему нет? Там такая же жизнь, как и здесь, просто немножко про другое.
А. Митрофанова:
— А мне кажется, там просто уже полнота вот какая-то. Я не знаю, ну это из области фантастики, но почему не будет мужеского пола и женского? Как же мы тогда будем друг с другом взаимодействовать, как ангелы? Это как?
о. Александр:
— Смотрите, вот здесь важный тезис. Во-первых, апостол Павел, говоря, что «в Христе нет мужского пола и женского», не имеет в виду обнуление пола как характеристики, он указывает лишь на то, что социальной значимости, которую он имеет во всех отношениях внутри Церкви, он не имеет — пол, то есть и мужчина, и женщина абсолютно равно успешны в строительстве отношений с Богом, вот в чём идея. Вот как раз это и обнуляет вот эту чудесную иудейскую идею про то, что «ты настолько совершенна, что сиди дома». Все призваны. Все призваны, все царское священство, все люди, взятые в удел, вот в этом смысле ни мужского, ни женского, безусловно. Соответственно, мы можем, рассуждая по аналогии, привлечь несколько фрагментов к пониманию, так как мы ведь ходим с вами в принципе вокруг текста собеседования Христа с саддукеями...
А. Митрофанова:
— ...которые пытаются его подловить и говорят: «Вот женщина, у которой по очереди умерли семеро мужей, семеро братьев, кому же она в вечной жизни, кому она будет женой?»
о. Александр:
— Да, это совершенно чётко криминальная хроника... Знаете, там надо было состав борща-то как-то систематически изучать. (смеются) Ну да ладно.
А. Митрофанова:
— Но это они же гипотетически рассказывают историю.
о. Александр:
— Я понимаю, гипотетически умерли, гипотетический состав. Но Христос в этой ситуации, мне кажется, предлагает не описание, ведь Он же во всех остальных случаях прибегает к притче, когда живописует реалии Царства, то есть, притча подчёркивает какой-то важный аспект, но не учительно, а описательно: «это похоже на», но «похоже» и «равно» — это две большие разницы. Царство Небесное похоже на женщину, которая потеряла деньги, ковырялась полдня по дому, всё подняла, перекопала, нашла и пошла, всем рассказала. Интересно, если проводить прямые аналогии, то тут рисуется вообще очень оригинальный образ, но оно ощутительная аналогия. Так же и тут: хотя Церковь достаточно активно интерпретировала этот материал как прямой, но мы можем посмотреть на него чуть-чуть шире. Ну, как бы тезис по поводу того, что понятно, почему в Царствии Небесном не будут появляться новые люди, не был понятен целому ряду ранних христианских авторов, но даже смотреть в эту сторону не будем, здесь у нас только сослагательное наклонение, его слишком много. По поводу того, что, во-первых, все половые константы однозначно нами сохраняются и наследуются, опять же, это пример святых, которые остались ровно теми, кем они были. А во-вторых, у нас есть совершенно конкретный пример собственно Христа, Которого мы видим в момент Преображения и в момент по Воскресении, а мы знаем, что вот Христос, что Преобразившийся, что Воскресший — это полнота в том числе человеческой природы, как она задумана, и как она будет реализована в свете дня вечности, то есть мы должны стать подобны Ему. И ни одну из своих человеческих характеристик Он не теряет, Он остался Иудеем, то есть семитом, мужчиной, в абсолютно конкретной возрастной категории и со всеми теми признаками, вплоть до ран на теле, черт лица и всего остального, которые были присущи Ему всегда, отсюда мы должны сделать однозначный вывод, что мы воскресаем в том же самом теле и банально, в том же самом поле, в котором мы всю жизнь и жили, ни в каком другом.
А. Ананьев:
— В котором нас запомнили те, кто нас любят.
о. Александр:
— Ну, как бы в котором мы находились во всей той обойме социальных вот этих отношений, и в котором мы их построили так, как построили.
А. Ананьев:
— Интересно, а для Богородицы Христос воскрес младенцем?
о. Александр:
— Не думаю. Я думаю, что Он для всех воскрес одинаково.
А. Ананьев:
— Она просто, ну как любая мама, как мне кажется, она помнит и любит Его родившимся младенцем. Почему она на иконах изображается, вот мне сейчас пришло в голову, Богородица с Младенцем? Она увидела Его именно таким.
о. Александр:
— Ну, здесь, скорее, про догматическую мысль о Боговоплощении, о том, что Творец всяческих в конкретный момент времени лежал на руках и питался материнским молоком, отсюда у нас даже икона «Млекопитательница», на самом деле это догматический образ, то есть он посвящен не вскармливанию детей и помощи матерям в соответствующих ситуациях, как на него смотрят сейчас, а он рождается из догматического соображения подчеркнуть человеческую природу Христа, то есть что вот Он был вскормлен так же, как все остальные, вообще никаким отличным образом.
А. Ананьев:
— Да, вот апостолы запомнили Его таким и увидели Его таким... Кто его знает...
о. Александр:
— Не знаю, не знаю, увидели они Его тоже все-таки и несколько отличным, то есть Христа не узнают, но и узнают, потому что вот случай на Тивериадском озере, когда Иоанн говорит Петру «Это Господь». То есть вот тут такая не вполне однозначная ситуация, у нас как бы здесь больше сослагательных наклонений.
А. Ананьев:
— Семейный час на Радио ВЕРА. Священник Александр Сатомский, настоятель храма Богоявления в Ярославле, я Александр Ананьев и с вами ведущая Алла Митрофанова.
А. Митрофанова:
— А действительно, вот по пути в Эммаус Господь является двум апостолам, и они — да, как будто бы говорят с кем-то другим и не с Ним, что это — преображение? Вот Он является преображенным по воскресении, или, может быть, я не знаю, или они настолько в этот момент внутри своих переживаний, что не способны Его распознать?
о. Александр:
— Вполне возможно и то, и другое, и равно, как и интерпретация той вечери, в рамках которой Христос был узнан, Он познался ими в преломлении хлеба, и вот толкователи по этому поводу замечают, что это либо обозначает духовный опыт, ну, то есть, что просто в какой-то момент времени Он взял и открылся им, вот как бы с их очей пала та пелена, которая находилась там, либо же произошло простое узнавание, что вот этот человек вроде как бы не очень знакомый, а не очень знакомый просто потому, что он умер, ну, то есть всё, он настолько выключен из их сознания и настолько не существует...
А. Митрофанова:
— Но у Петра-то нет! Он-то говорит: «Это же Господь!»
о. Александр:
— Ну, это случай, который происходит уже по Воскресении, то есть и они уже видели Христа Воскресшего, они поэтому и здесь Его узнают, а эти двое считают, что всё, там, на Кресте всё закончено, и поэтому какие бы ассоциации не вызывал у них этот человек, вот, видимо, конечно, они к этому принятию не приходят, и в моменте, когда Он преломляет хлеб, Он делает это каким-то таким особенным образом, которым всегда делал Сам Христос, и по жесту они просто узнали Его. Вот у нас как бы две интерпретации, какая из них лучшая и правильная, я думаю, что никто не скажет.
А. Митрофанова:
— А что делать нам-то, чтобы друг друга узнать? А то окажемся, понимаете, и... Хотя я в это не очень верю, всё-таки и правда, если есть внутри вот это самая сердечная мышца, ну, всё-таки подскажет, вот это даже внутреннее наше что-то, что взращивается на протяжении лет совместной жизни, оно подскажет, даже если внешне мы будем неузнаваемы.
А. Ананьев:
— Прежде чем отец Александр даст ответ, я тебе дам свой ответ: жить здесь и сейчас, надеясь на то, что завтра в этой земной жизни ты узнаешь своего мужа тем же самым человеком, за которого вышла замуж, потому что, согласно официальной статистике в Российской Федерации, 98 процентов на это не способны, и на следующий день они не узнают своего мужа и расстаются с ним. О, как трагично!
А. Митрофанова:
— Ну, ладно, почему 98-то, ну что ты? Ты сгущаешь краски.
А. Ананьев:
— Ну, немножко сгущая краски, 74,5 процентов, какая разница? Много, трагически много! Отец Александр?..
о. Александр:
— Опять же, с одной стороны, к тезису об узнавании, о сохранении союза нас подводит и Ветхий Завет, который, говоря о том, что двое становятся одной плотью, а в данном случае это обозначает максимальную степень этого союза, а параллельно мы имеем в виду, что весь наш жизненный путь, собственно, и ценен в очах Божьих, то есть Бог и дает нам жить историю, потому что она есть для нас история возрастания в отношениях с Ним и с людьми, и эта история ни на каком этапе не обнуляется. То есть, собственно, из этих соображений и человечество в истории, и каждый человек в истории, то есть с момента грехопадения Бог не уничтожил всё и не построил ещё раз, вот Он как бы весь этот процесс ведёт, и каждый из его этапов ценен. Так уж если все те этапы ценны, то неужели же менее ценен самый главный и основной? Со всеми остальными мы не образуем единство, как одна плоть, ну вот не образуем, как угодно, образуем его вот с этим кем-то одним. Здесь, конечно, рождается много и совершенно трагических вопросов про то, что происходит с людьми, которые вступали в брак неоднократно, какие из этих отношений тогда будут ценнее, какие менее ценнее?
А. Митрофанова:
— Ну, собственно, это вопрос саддукеев к Христу: «женщина-то, у неё семь мужей было, что ж теперь?»
о. Александр:
— Вполне возможно, поэтому Христос и обнуляет этот вопрос, что вы вообще заблуждаетесь, вы вообще не знаете Писание, вы смотрите не в ту сторону. Но повторяюсь, что вот мне кажется, что суть этого ответа в притчевом образе о том, что Царство инаково и отношения в нём инаковы. Наверное, это не значит, что их там нет, что их суть и смысл, и тип не таков, но это не значит, что их нет или они хуже, а наоборот, они есть и только глубже и лучше.
А. Ананьев:
— А в догматическом смысле что такое христианский брак? Ведь это не только единение тел, это ещё и единение душ, и причём, не побоюсь этого слова, в вечности.
о. Александр:
— Безусловно. Но здесь мы не можем сказать об этом ничего догматически, потому что наша догматическая рамка на самом деле очень маленькая...
А. Ананьев:
— Но во время венчания же там произносятся какие-то тексты на этот счёт?
о. Александр:
— Но во время венчания узловым текстом является учительство как раз апостола Павла о типе взаимоотношений между мужем и женой, и этот тип, как между Христом и Церковью. Христос воскресший не забыл про Церковь в свете полученного опыта, как то, что Он настолько велик и превосходящ, что-то его земная община как-то сразу отложилась, нет. Он, собственно, ради неё на Крест всходил и ей плоды Воскресения принёс, вот как бы вся идея, соответственно, между мужем и женой отношения строятся вот по такому принципу. А отсюда соответствующий вывод: так как не разорвались отношения между Христом Воскресшим и Его телом, пребывающим здесь и сейчас на земле, значит, по всей видимости, у нас не рвутся отношения между теми супругами, один из которых в вечности, а другой ещё длит своё земное существование, и, безусловно, они не должны разорваться и на этапе, когда оба окажутся в свете вечности.
А. Ананьев:
— Внимание, неожиданный вопрос: если муж и жена хотят быть вместе не только здесь, но и (глубокомысленная пауза) — там, им следует быть похороненными только вместе.
А. Митрофанова:
— Это вопрос или утверждение?
А. Ананьев:
— Это утверждение. А вот теперь вопрос — да?
о. Александр:
— Нет. Нет, отнюдь. В этом смысле наши переживания по поводу мест захоронений, с одной стороны, очень понятны, с другой стороны, скажем так, в ряде случаев преувеличены. Тело, безусловно — храм и святыня. Тело, безусловно, должно быть погребено должным образом и с соответствующим почтением. Но близость, дальность вот этого захоронения там, друг от друга или ещё, не играет никакой роли. Здесь вопрос про то, что в воскресении мы все окажемся в единстве, то есть вот не будем мы разбросаны по разным местам, и, соответственно, если кто-то захоронен в Нью-Йорке, а кто-то в Антверпене, то, извините, но как бы нет. Как бы отнюдь, отнюдь. Это всё принадлежность века нынешнего, а для вечности всё это не играет никакой роли, опять же, по примеру тех святых, которые слышат через Христа и в Христе, и Христом действуют везде и всюду, вне какой-либо привязки к какой-либо географии.
А. Митрофанова:
— Мне вообще кажется, что география так же, как и время: мы настолько привыкли внутри них и в этих рамках мыслить, нам очень сложно представить себе мир без времени и пространства, когда и то, и другое отменяются, упраздняется уже всё, за ненадобностью, по Второму Пришествию, по воскресению как сложно понять, что такое вечность, потому что мы целиком полностью заточены на линейку времени, точно так же сложно и бесконечность понять, и что это за мир, где непонятно, что там, где вверх, где низ, где близко, где далеко, а оно всё иначе, оно просто всё иначе. И это ещё, знаете, простите, профессиональный травматизм — у Пастернака, я очень люблю роман «Доктор Живаго», единственный момент, который меня там вот прям очень смущает, это размышления Пастернака как раз о воскресении мёртвых, где он говорит: «Я не верю в воскресение мёртвых в том виде, как оно описано, что вот все восстанут — где вы разместите эти миллиарды, миллиарды людей?» И у меня каждый раз внутренний вопрос: но ведь их же не надо размещать на планете Земля или других планетах Солнечной системы, это всё будет как-то иначе, просто мы не представляем, как! И, наверное, в этом смысле действительно не так-то важно, насколько далеко друг от друга похоронены супруги, а бывает так, что останков нет.
А. Ананьев:
— И тут на сцену выходит предание о Петре и Февронии.
А. Митрофанова:
— Но это же предание. Да, мы чтим его, но оно...
А. Ананьев:
— Понимаешь, в любой истории, особенно вот такой важной, как предание о Петре Февронии, есть зерно здравого смысла какого-то, и если уж в загробной жизни Пётр и Феврония, святые, стремились быть вместе телами здесь, на Земле, то явно это о чём-то свидетельствует, не может же быть это просто так.
о. Александр:
— Ну, я подозреваю, что здесь, на самом деле, и очень простой дидактический ход автора текста, опять же, я не к тому, что так не случилось, так и случилось — да, и захоронены они вместе.
А. Ананьев:
— А как вы считаете, так случилось или так не случилось?
о. Александр:
— Ну, то, что они захоронены вместе и вместе в одной раке пребывают, я видел прямо двумя своими глазами, и все, кто были в Муроме. Ничего ранее я не видел, потому что родился несколько позже, чем произошла вся эта история, но факт остаётся фактом — вот они двое в этой одной раке пребывают. И здесь, мне кажется, как раз простая дидактика, то есть простое научение именно как раз про то, что свет этих отношений никуда не угас с моментом их смерти, а при том, что ещё оба монашествующие, оба в постриге, уж казалось бы, ты отложился от одной семьи, от малой своей вот этой церкви, приложился к другой, потому что та твоя община монашеская — это твоя новая семья, и вроде бы теперь ты должен красиво пребывать там, жена твоя в другом месте, и так вот уж и повелось — нет ничего подобного, то есть вот эта идентичность оказывается важнее, чем вот это новоприобретённое.
А. Ананьев:
— У нас осталась минута до конца «Семейного часа», за эту минуту я хочу попросить вас дать совет тем, кто хочет и после смерти сохранять связь друг с другом. Может быть, есть что-то, на ваш взгляд, что мы можем сделать сейчас?
о. Александр:
— Да мне кажется, всё то, что мы можем сделать сейчас, мы должны сделать и не в свете этого вопроса, то есть беречь, любить друг друга и взращивать отношения мы должны и в свете мысли о том, что всё конечно, ничто никуда не длится, и с закрытием глаз заканчивается всякая история, и в свете нашей твёрдой христианской уверенности, что на самом деле — нет, это не так, и вечность нас ждёт, мы должны делать одни и те же вещи.
А. Ананьев:
— То есть не надо бросать мужа и идти в храм, и просить Господа, чтобы нас это как-то не разделили?
о. Александр:
— Наверное, нужно, этапно взращиваясь внутри брака, на каких-то этапах оказываться в этом храме вместе.
А. Ананьев:
— Аминь. Спасибо вам большое за этот разговор, простите нас за путанные вопросы, тема такая, знаете, что даже не знаешь, как вопросы формулировать, но ответы мы получили более чем убедительные, понятные и яркие. Священник Александр Сатомский, настоятель храма Богоявления в Ярославле, был этой Великой Субботой в светлой студии Радио ВЕРА. Спасибо, отец Александр.
о. Александр:
— Спасибо вам.
А. Ананьев:
— А мы с Аллой Сергеевной отправляемся в любимый храм. Алла Митрофанова...
А. Митрофанова:
-... Александр Ананьев.
А. Ананьев:
— Пасха будет. С наступающей Пасхой! С наступающим Христовым Воскресением! Услышимся через неделю, пока.
Все выпуски программы Семейный час