«Память о святых Царственных страстотерпцах». Александр Ренжин

У нас в гостях был основатель московского музея Императора Николая II и его семьи, художник, иконописец, реставратор Александр Ренжин.

Мы говорили с ним о святом мученике царе Николае и его семье, пострадавших во время государственного переворота, а также о том, как возникла коллекция предметов нашего гостя, связанных с Царственными Страстотерпцами, как она переросла в настоящий музей в Москве, и почему для нашего собеседника важно сохранять память о них. Александр рассказал о своем личном пути к вере, а также о том, с чего началось его увлечение иконописью и реставрацией.

Ведущие: Игорь Цуканов, Кира Лаврентьева

---

И.Цуканов:

— Добрый вечер, дорогие друзья!

Это — «Вечер воскресенья» на радио «Вера».

Как обычно, в это время, у микрофона в студии моя коллега — Кира Лаврентьева...

К.Лаврентьева:

— Добрый вечер!

И.Цуканов:

— Меня зовут Игорь Цуканов.

И, как всегда, в это время мы говорим с нашими гостями на тему «Христианин в обществе».

Сегодня у нас... ну... так совпало, можно сказать... случайностей, в общем, не бывает, мы знаем... но, вот, так совпало, что сегодня у нас в гостях Александр Васильевич Ренжин, основатель Московского музея Святых Царственных Страстотерпцев — художник, иконописец, реставратор.

Совпало — с чем? Совпало, конечно, со вчерашней датой. Вчера был день памяти святых царственных страстотерпцев — Государя Николая Александровича, его супруги Александры Фёдоровны и их чад...

К.Лаврентьева:

— ... августейших детей, да...

И.Цуканов:

— ... да, да... которые были расстреляны, как раз, в ночь на 17 июля 1918 года.

Александр Васильевич, добрый вечер!

А.Ренжин:

— Добрый вечер!

И.Цуканов:

— Здравствуйте! Очень рады Вас видеть у нас в гостях. И... ну... наверное, первое, что хотелось бы спросить у Вас... всё-таки... может быть, начать с того, что... насколько я знаю, Ваш интерес, вообще, к истории России начался ещё с рассказов Ваших дедушек, которые, если я не ошибаюсь, были из Вятского крестьянства. И они Вам рассказывали... ну... о какой-то жизни дореволюционной России, о том, как это всё было устроено, какая была жизнь, вообще, при Царе. И Вас это увлекло, если я правильно понимаю, да?

А.Ренжин:

— Да. Я, конечно...

И.Цуканов:

— Что они Вам рассказывали?

А.Ренжин:

— Я — счастливый человек, в этом смысле, что мне... в общем-то... довелось пожить с моими дедушками довольно изрядное время. Они были ровесники ХХ века, и, вместе с этим веком России, прошли через все огни и воды, и, будучи вятскими крестьянами, имели, конечно, взгляд... такой... практичный на всё то, что происходит вокруг.

Не вдаваясь, ни в коем случае, ни в какие политические взгляды... там... и так далее... они смотрели на всё... вот... со стороны простого труженика-землепашца.

А, надо сказать, что Вятская губерния, в этом смысле, такая территория России — весьма особая. На ней, практически, не было крепостного права. 93% крестьян, перед отменой крепостного права, это были, так называемые, «государевы» или «вольные» крестьяне. И дух, вот, этого вольного крестьянства — он, конечно, хранился в моих дедах. Они видели в свободном волеизъявлении — по отношению к своей семье, к тому, что происходит вокруг — они видели, в общем, какую-то норму жизни. И когда сверху на них... вот... обрушилась эта страшная машина подавления всего и вся в 1917 году — а в Вятской губернии, в большей степени, в 1918 году — они, конечно, испытали... ну... чрезвычайное... такое вот... переживание, когда крушилось всё вокруг. То есть, вся жизнь вятского крестьянина, которая тысячу лет складывалась таким простым, но, в то же время, отработанным, если угодно, образом, когда проистекало из твоего трудолюбия всё благополучие семьи — в общем, это всё рушилось. Как сейчас бы сказали: вся система ценностей была абсолютно деструктирована, и в ней, в этой новой родившейся реальности, найти себя было, конечно, очень тяжело.

Поэтому, дедушка Иван Евстигнеевич, который по маминой линии — Иван Евстигнеевич Гребенев — говорил такие вот слова: «Было время, когда русский крестьянин жил хорошо — это время, пока мы жили единолично».

В этом слове — «единолично» — в нём, как бы, соединено очень многое. То есть, единая личность... он себе представлял Царя, который имел под собой всю страну, и отвечал за неё — «Царь-батюшко», с ударением на «о» — и, под ним, вот, такие же вольные землепашцы, труженики, которые пахали — в прямом и переносном смысле — и этим своим трудом обеспечивали жизнь своих больших семей — вполне, надо сказать, достойную жизнь, да...

Вот, это всё было порушено. Конечно, шло в разрез с тем, что нам преподавали в школе, вот, это знание, полученное от дедов. Конечно, оно никак не могло увязаться с тем, что... такое счастливое наше советское детство, да... вот... счастливый советский человек... ну, как же так? Это, вот, значит, на обломках чего-то такого... ужасного... видимо, сделано было?

Но, на самом деле, с годами, было понятно, что разрушена была гармоничная Империя, которая развивалась поступательно, и имела гигантское будущее. Такое, может быть, какое и не снилось ни одному другому государству.

Подтверждение тому уже я получил в более поздние годы, когда сам стал заниматься, интересоваться Царской Россией — тем, из чего, собственно, состояло благополучие русского человека.

И.Цуканов:

— А как произошёл переход от... просто, вот, этих картинок дореволюционной жизни, именно, к личности Государя? Почему возник интерес именно к нему?

А.Ренжин:

— Ну, тут без случая тоже не обошлось.

В конце 80-х годов я был консультантом антикварного отдела Московского Дома книги. Ну... в силу своей профессии — я, по профессии, художник-реставратор, как Вы поняли — я, конечно, не мог не интересоваться историческими аспектами своей страны. И тут, вот, пересечение книжного знания с какой-то практикой, меня, как художника, работающего с историческим материалом, то есть, с иконами, оно дало какой-то такой симбиоз особого интереса, в котором я и увидел, что, в общем-то, Россию-то можно... вот... среди этих осколков Империи, увидеть — ту самую Россию.

Пазл складывался, конечно, очень долго. Он и сейчас не сложился вполне, но мы видим, что есть возможность, собрав, вот, эти самые осколки Империи, увидеть, всё-таки, каким было это государство.

Мне, на радость, встречались очень хорошие люди. И... Московский Дом книги — сам по себе, фильтр, конечно — кто угодно туда не приходил, но, в большинстве своём, люди приходившие, так или иначе, представляли собой интерес и как личности, в том числе.

И, вот, однажды, пришла ко мне старушка такая, вот, которая всю свою жизнь проработала на фабрике по уничтожению ценных бумаг КГБ СССР. Проработала, как я понимаю, она больше 50 лет, и, с её слов, она, за всё это время, не вынесла ни одной бумажки оттуда.

Во-первых, конечно, строжайший режим — это понятно, да. А, во-вторых, в общем, конечно, и внутренняя дисциплина не позволяла. И даже то, что рука, как она говорит, не поднималась уничтожить, она аккуратно складывала в свой рабочий стол.

Когда же, в конце 80-х, туда стали свободно и легко приходить американцы, англичане, и коробки с совершенно секретной документацией просто... вот... пинали... ходили по улицам, и ветер разносил эти самые документы, уже, конечно, созерцать это было невозможно, и, потом, возраст... да... её уже было за 80 — она увольняется оттуда. И, уходя, взяла с собой всё то, что в её рабочем столе накопилось.

А накопилось вот что. Фотографии, где Ленин и Сталин без ретуши — редкие чудовища, я Вам скажу. Фотография лежащего в гробу Есенина — с абсолютно изуродованным лицом. Когда нам рассказывают о том, что... вот... он... там... сам повесился в «Англетере» — это, конечно, ложь. Видно было по этой фотографии, что этот человек просто был изуродован, измучен.

И были там фотографии Государя Императора Николая II, среди которых один снимок запал мне в душу — это снимок, где на Брянском заводе Государь Император стоит перед рабочими, а они... вот... только что какие-то инструменты отложили в сторону, и ему, стоя где-то на метр выше Государя, на своём рабочем месте, они ему, как родному отцу, видно, рассказывают, из чего состоит их тяжёлый труд... там... и так далее, и Государь на них смотрит снизу, а они ему... вот... рассказывают о своей работе. И тут я, конечно, открыл для себя совершенно другого Царя — не такого, какого нам описывали.

Потом, ещё несколько фотографий, где Государь Император — на линии фронта, и так далее, и так далее. Это был совершенно другой Государь.

В эти же годы попалась мне книжка Касвинова «23 ступеньки вниз». Да, написана — с абсолютно коммунистических позиций, но, тем не менее, она, фактически, впервые признавала вот это злодеяние — что убита совершенно ни в чём не повинная Царская Семья. Особенно, это касается Детей, разумеется. Если о Царе там однозначно говорилось, то, вот, эти невинные Дети пострадали... ну... просто... ни за что.

Всё, вот, это и было совокупностью каких-то новых знаний, которые к чему-то меня... там... побудили. Вот, это приношение старушки с фотографиями, со всевозможными документами, которое лежало горкой на моём рабочем столе — оно, вот, может быть, и легло в основу моего собрания, которое я уже... и начал собирать книжки на эту тему. Книжки, а за ними уже какие-то предметы потянулись, и — потихонечку, потихонечку, вот, эти осколки Империи стали складываться в какое-то зеркало, в котором сейчас уже можно видеть Империю процветавшую, Империю, имевшую большое будущее.

«ВЕЧЕР ВОСКРЕСЕНЬЯ» НА РАДИО «ВЕРА»

К.Лаврентьева:

— «Вечер воскресенья» на радио «Вера».

Уважаемые радиослушатели, в этом часе с нами Александр Васильевич Ренжин — художник, иконописец, реставратор, основатель Московского музея Святых Царственных Страстотерпцев.

У микрофона — Игорь Цуканов, и я — Кира Лаврентьева.

Александр Васильевич, внимательно слушала Вас, и, если честно, сердцу очень отрадно. Когда я побывала в Вашем музее, несколько месяцев назад, я внимательно всматривалась в каждую фотографию, в каждый предмет, который принадлежал Царской Семье, и думала: «Что за человек собирал это всё? Какая глубокая любовь к Императору, какое чуткое знание всей натуры Государя!» И это, действительно, отрадно, это очень радостно, и я очень благодарна Вам за это — почему? Потому, что, ведь, даже среди православных христиан, людей, которые почитают Царя, как святого, бытует мнение, что... вот... не всё уж так там просто, что проигранная Русско-японская война... Кровавое воскресенье... вот, это, вот, всё, что мы любим... вот, эти, вот... блиц... блиц, вот, этих пунктиков, которые мы вспоминаем, когда речь заходит о Государе Николае Александровиче. Распутин... ну, в общем, вот... это, вот, всё. И, конечно, Александр Васильевич, крайне важно говорить о личности Царя, всё-таки, с сильной его стороны. И почему, на Ваш взгляд... вот... в такой сильной личности, которая, действительно... он никакой... там... не «мягкотелый», как принято о нём говорить... там... ещё какой-то... «нерешительный»... «плохой политик»... это всё — ярлыки. Понятно, что это — работа советской власти, и понятно, что 70 лет безбожия и работы против Монархии — вот, этой, вот, информационной — они даром не прошли.

А.Ренжин:

— Она сейчас не закончилась...

К.Лаврентьева:

— Не закончилась... но, тем не менее, смотрите... когда мы вспоминаем Александра III, всё-таки: «Александр III — да! Он — миротворец, он — сильный Царь...», а Николая II, как будто бы, «не успели подготовить». Как будто бы, он был слишком молод, когда умер Александр III. Как будто, вот, он даже заплакал, когда узнал о том, что он будет Царём.

Александр Васильевич, откуда, вот, эта цепь этих ужасных событий? Понятно, что это — подготовленная акция. Понятно, что предали его, в итоге, генералы... убили Столыпина, и крестьянская реформа, в принципе, была воплощена той же советской властью через несколько лет... всё это — понятно. Но откуда столько проблем, говоря обыденным языком? Почему, на Ваш взгляд — взгляд человека, который изучал и глубоко знает историю правления Николая II, историю Романовых, и глубоко любит их... что Вы могли бы сказать на этот счёт?

А.Ренжин:

— Природа государственного переворота — она, до сих пор, ещё наукой... серьёзной наукой... такой... не может быть рассмотрена однозначно.

Есть, всё-таки, есть определённый крен в том, чтобы во всём обвинить мужика с кровавым топором, пьяных моряков, которые абсолютно ничего не соображая, убивали всех и вся, и так далее. Это — крайности.

На самом же деле, за несколько десятилетий, этот государственный переворот готовился извне. Тому подтверждений — море.

Мы видим, что те, кто был рядом с Государем, на словах демонстрировавшие свою абсолютную преданность Монархии, на самом же деле были, порой, пропитаны, вот, этим духом вольнодумства, а сейчас мы можем назвать — либерализмом, коим, надо сказать, размахивают наши враги до сих пор, как дубиной. Успеем мы наклониться — да, мы как-то увернёмся...

Вот. За всем за этим, конечно, нельзя сказать, что Государю Императору удалось всё сдержать, всё отрегулировать. Были такие вещи, которые предотвратить Государю не удалось.

В первую очередь, это, конечно, гигантская, по тем временам, только что нарождавшаяся, война СМИ против Государя.

Ведь, посмотрите, десятки тысяч печатных изданий выходило в России. Закрывали одно — открывалось пять новых. И, если мы сейчас посмотрим... вот... даже то, что осталось в архивах наших... речь идёт об изданиях, которые издавались тиражами 10, 15, 20 тысяч экземпляров. По тем временам — это гигантские, совершенно, тиражи, которые, фактически, бесплатно распространялись по всему государству Российскому. Особенно, в центрах, где кипела политическая жизнь какая-то, где принимались решения. И я хочу сказать, что люди, порой, абсолютно приверженные монархизму, порой, поддавались на эти, можно сказать, упрощённые для потребления, источники информации.

Очень важно отметить то, что информационная война, во многом, не была предвидена Государем Императором Николаем II. Она тогда была новой войной, и, во многом, она, конечно, спровоцировала нарождение нового либерального слоя в стране, который и явился, собственно, почвой для государственного переворота.

Но это — только один аспект.

Что же касается, вообще, эпохи перемен — а, Вы знаете, на Востоке есть такое мнение: «Не дай вам Бог жить в эпоху перемен» — эпоха перемен, конечно, назрела — это правда.

В начале ХХ века — ну, к 1905 году, уж, точно — настолько напряжены были, вот, эти струны, что они рвались везде и всюду. И попытка революции в 1905 году была именно волей Государя предотвращена. Мы сейчас это видим. Тому прямое подтверждение — что там, на Западе, где чаяли этих самых либеральных перемен, просто — потирали руки. Уже американцы считали вопрос решённым, что в 1905 году всё — монархия в России будет свергнута. Но Государь Император нашёл силы в стране, которые консолидировались, которые взяли, вот, эту линию, и довели её до 1917 года. Чего, конечно, либеральное крыло не ожидало.

Но и много других, конечно, было факторов, совокупность которых и образовала, вот, ту среду, в которой уже государственный переворот назрел.

И.Цуканов:

— Александр Васильевич... вот... что касается сегодняшнего отношения к Государю... Вы обмолвились, что сейчас очень много людей, которые... ну... живут, фактически, представлениями ещё советского прошлого... недавнего прошлого... о Царе. И, в этой связи, часто говорят ещё и о том, что... вот... не состоялось... как бы... ну... некое народное покаяние — то есть, народ, в своей совокупности, он не высказал отношения... ну... или, может быть... там... власть имущие не высказали отношения своего к тому событию, которое, собственно, произошло сто с небольшим лет назад — к расстрелу Царской Семьи. Не повинились, как бы, люди, да? И, отчасти, поэтому тянется — с точки зрения части православных людей — вот, этот, вот, след какого-то... такого... непонятного и очень двойственного отношения к Государю. Из-за того, что этого покаяния — не состоялось. Ну, с одной стороны, в общем — да. А, с другой стороны... то есть, точка зрения не была высказана на эти события чёткая. С другой стороны — не очень понятно, в какой форме это покаяние могло бы произойти.

Вот... Ваше отношение к этой теме — какое?

А.Ренжин:

— На самом деле, понятно абсолютно. Нужно, на государственном уровне, осуждение этого злодеяния, признание его преступлением. Точка. Всё остальное уже будет проистекать из, вот, этого юридического постулата.

И.Цуканов:

— Да.

Ещё раз напоминаю: Александр Васильевич Ренжин — художник-иконописец, реставратор, основатель Московского музея Святых Царственных Страстотерпцев сегодня в гостях у «Вечера воскресенья».

У микрофона — моя коллега Кира Лаврентьева. Меня зовут Игорь Цуканов. Мы вернёмся в студию, буквально, через несколько секунд.

Не переключайтесь.

«ВЕЧЕР ВОСКРЕСЕНЬЯ» НА РАДИО «ВЕРА»

К.Лаврентьева:

— Ещё раз, здравствуйте, дорогие радиослушатели!

«Вечер воскресенья» на радио «Вера».

У нас в гостях Александр Васильевич Ренжин — художник, иконописец, реставратор, основатель Московского музея Святых Царственных Страстотерпцев.

У микрофона — Игорь Цуканов, и я — Кира Лаврентьева.

Всю первую часть нашей программы мы говорили о Царе, о Государе, о государственном перевороте 1917 года, вспоминали Царскую Семью, память которой Святая Церковь праздновала вчера — с 16 на 17 июля. Мы напоминаем, что в Екатеринбурге, в Ипатьевском доме Царская Семья была расстреляна.

Но сейчас, всё-таки, хочется вернуться к основной части нашей программы, которая называется никак иначе, как «Христианин и общество», и, Александр Васильевич, всё-таки, спросить Вас о том, как Вы пришли к вере, каков был Ваш личный путь к христианству. Ведь, прежде, чем Вы всем этим масштабным делом начали заниматься, Вы, конечно же, наверняка, стали сначала христианином...

А.Ренжин:

— Да, дорогие мои! Конечно... конечно, это лежало в первооснове моего взгляда на то, чем я, впоследствии, занимался.

Как Вы понимаете, художник-реставратор — особенно, художник-реставратор икон — имеет дело с историческим материалом. Икона — вещь сакральная. И она, когда ты с ней... вот... в непосредственной близости находишься... она не может оставлять ни сердце, ни душу твою равнодушными.

Разумеется, дело имеешь с материалом, работаешь с микроскопом, и ты изучаешь кусочки красочного слоя... там... и так далее, и так далее, но с образом, как таковым, как с духовным объектом, ты тоже имеешь непосредственный контакт. И это не могло не сказаться на моём мировоззрении. Конечно, не могло не сказаться!

В 1979 году... в далёком 1979 году, когда я пришёл во Всесоюзный институт реставрации, меня окружили люди, не только научившие видеть меня красоту этой самой древнерусской живописи, но научившие ценить её необычайную духовную составляющую. И это, собственно, и легло в основу, в фундамент моего христианского мировоззрения.

Крещён я был прямо сразу — на 9-й день после рождения. Было это — замечательный праздник здесь, в Москве, 1957 год, Фестиваль молодёжи и студентов — всё тоже не случайно. И маме моей, народившей меня, вот, когда они с папой жили на частной квартире, в доме они жили, в Немчиновке, хозяйка сказала: «А нехристей милая Полина, я в доме не потерплю! Вы-то, я знаю, оба крещёные ( хотя папа партийный, там, всё... ) Да, Полинушка, ты можешь, конечно, супругу своему не говорить, но, давай-ка, мы, всё-таки, ребёночка покрестим!» — и отвезли меня на Ваганьковское кладбище, в храм, который не закрывался.

И, когда, как мама говорила, по Москве, просто толпами разъезжали всякие иностранцы, они, значит, приехали в этот храм — в том числе, и в храме в этом было огромное количество иностранцев тогда. Потому, что храмов в Москве было очень мало.

И, вот, меня туда привезли, и окрестили меня в храме Ваганьковского кладбища.

Поэтому, моя, в некотором смысле, христианская жизнь — она так, вот, началась с детства раннего моего. И всё это сопровождалось, несмотря на то, что я был абсолютно... вот... таким... убеждённым и октябрёнком, и пионером, и комсомольцем — всё, всё было такое, вот, да... но это сопровождалось тем, что мои бабушки и дедушки за стол не садились, не перекрестясь. Да. И, поев, тоже вставали, перекрестившись. И, когда ребёночек падал, расшибал себе коленки, бабушка первое, что приговаривала: «Господь с тобой! Господь с тобой! Господь с тобой!» И это, конечно, не могло не лечь... вот... на мою какую-то... на подкорочку, где всё это потом уже обрело вполне нормальную мировоззренческую форму, да. Так, что в 80-е годы, работая с иконой, я, в общем, уже стал православным христианином.

И.Цуканов:

— Но, вообще... вот, я Вас слушаю... это, ведь, не такая, сама собой разумеющаяся, мне кажется, история. Потому, что, как раз, очень многие люди Вашего поколения, они выросли... такими... скажем так... ну... людьми, практически незнакомыми с Церковью. Потому, что... ну... это, как раз... вот... там... время Хрущёва... потом — Брежнев... то есть, это, как раз, мне кажется, одно из первых, наверное, поколений, которые выросли практическими атеистами. И, даже не смотря на то, что — да, у многих были верующие бабушки, дедушки, да и родители были крещёными, но, всё-таки, была же какая-то, как я понимаю, очень... такая... мощная пропаганда антирелигиозная в те годы, и всегда был вопрос, к чему человек склоняется больше — к тому, что у него дома... там... может быть, бабушки-дедушки, они — да, перед едой молятся, видно, что они люди верующие, но не обязательно же именно их опыт ты воспринимаешь, может быть, перевешивает другая чаша весов — то, что говорят в школе, то, что говорят... там... в институте.

Поэтому, вот... Вы так рассказываете об этом, как о чём-то, само собой разумеющемся, но, мне кажется, что это... в этом, всё-таки, есть... ну... какой-то... такой... промысел Божий, всё равно. То есть, наверное, сопротивление-то внешнее — оно, всё равно, было приличным?

А.Ренжин:

— Наверное, наверное... было, но я ещё раз хочу повториться, что на моём жизненном пути попалось столько замечательных людей!

И, вот, например, главный человек, который в моей жизни сыграл роль и воспитателя, и художественного руководителя моего — это Юрий Иванович Рогозин. Ему — 95 лет сейчас, он — труженик, замечательный художник. Он, кстати, дядя известного всем Рогозина.

Ну, и, вот, хочу Вам сказать, что Юрий Иванович — он не только нас учил рисунку и живописи. Он нас учил видеть красивое.

Когда мы ездили на пленэр, мы не ездили в какой-то просто нейтральный парк, да? Он нас возил в Звенигород, в Суздаль, понимаете? И не назидательно — он просто учил нас видеть красоту. Красоту того, что нам оставили предки.

И, вот... тогда он, конечно, руинированный был — Звенигородский монастырь, но, вот, в этих руинах какая-то теплилась, всё-таки, жизнь... Даже среди, может быть, музейщиков каких-то, да. Люди к этим руинам относились... ну... как-то настолько нежно, благоговейно. Не говоря каких-то высокопарных слов о религии, о Боге, они просто умели это ценить, и рассказывать об этом всем остальным так, что равнодушным никто не оставался.

А я вспоминаю ещё Кирилло-Белозерский монастырь — это замечательное место, куда из Института реставрации мы ездили, что называется, на «сезоны», на летние. И я до сих пор туда езжу. Мы там теперь каждый год устраиваем выставки икон из частных коллекций — потрясающие совершенно выставки! Но об этом, если захотите, я расскажу отдельно.

Так, вот, там был такой... он, может быть, и сейчас ещё жив... он, насколько я знаю, должен был принять монашество... замечательный экскурсовод — Валерий Николаевич. И мы просто ходили послушать его экскурсии. А, представьте, какой-нибудь, там, 1980-81 год — и вам экскурсию ведут с позиции христианина. Не пропагандируя, не говоря каких-то, там, особенных слов, а просто, вот, рассказывают о том искусстве, которое перед вами — об архитектуре, об иконах, о том, как устроено... вот... убранство храма — с позиций рассказывают обычного православного человека. И как-то всё упорядочивалось, становилось на свои места, и уж никак не могло оставить равнодушным.

Однажды, он нас привёл к раке преподобного Кирилла, которая под спудом находится, и там я сам лично видел чудо. Мы собрали ромашки в поле, поставили их в бутылку из-под молока, и... вот... на этот самый спуд поставили бутылку с ромашками. Прошло два месяца, мы пришли туда — и эти ромашки стояли нетронутыми. Представляете? Ну, разве это не чудо было? Вот.

Ну... чудес-то было, конечно, намного больше. Просто нам — маловерным, слабоверным — Господь уже эти чудеса даёт с тем, чтобы мы... всё-таки... наконец, тыкает нас носом: «Ну, вот, посмотри... ну, вот... чего тебе ещё нужно, чтоб ты уверовал?»

Однажды, когда мы работали в храме Успения в Вешняках — это был, наверное, год 1985 — священник-настоятель разрешил взять икону мне домой. Не только работать... там... в самом храме, а: «Ну, можешь взять домой, чтобы тебе удобней было работать».

Я приношу эту икону — как сейчас помню, из деисуса «Богородица», XVII века. Её нужно было раскрывать из-под записи, а дома у меня и микроскоп стоял... в общем, я работал — кухню наполовину превратил... вот... в свою...такую...

И.Цуканов:

— ... лабораторию...

А.Ренжин:

— ... реставрационную мастерскую, да. Детишки мои тут, вот, бегали маленькие...

Вот, каково было моё поражение просто, когда я почувствовал, что моя кухня наполнилась ароматом! Каким-то... невероятным! И это — никакие не духи, это — не какой-то... вот... а что-то... особенное! И я никак не мог понять, что это происходит, вот, от этой самой иконы! Не было никакого мироточения — вот... эти вот... рассказывают... там... как слёзы текут, капельки мира — этого ничего не было. А просто источался чрезвычайно сильный аромат.

И уже все заметили — и детки мои маленькие заметили, супруга моя... да... и, вот, пока я не закончил работу над этой иконой, этот аромат у нас присутствовал — но именно в кухне. Вот — тут, где я работал.

В день, когда я эту икону унёс, аромат бесследно растаял. Ну, разве это не было чудом? Это было чудом.

Ну... об этом можно рассказывать долго. В моей истории художника-реставратора были ещё гораздо более... такие... эффектные... всевозможные происшествия, но... вот... ещё раз подчеркну... нам, слабоверным, этим Господь указывает, что: «Ребят, ну, что вы... куда вы рвётесь своими мыслями, своими логическими умозаключениями, когда это — и больше, и выше, а, главное, для вас это — драгоценнее...» Цените, любите то, что вам Господь даёт.

«ВЕЧЕР ВОСКРЕСЕНЬЯ» НА РАДИО «ВЕРА»

И.Цуканов:

— Это «Вечер воскресенья» на радио «Вера».

Я напоминаю, что сегодня мы разговариваем с Александром Васильевичем Ренжиным — реставратором, иконописцем, художником, создателем Московского музея Святых Царственных Страстотерпцев, память которых мы отмечали, вот, буквально, вчера.

Но вчера мы, между прочим, отмечали ещё и память преподобного Андрея Рублёва, который является, некоторым образом... таким... образцом для иконописцев, и ещё на Стоглавом Соборе, в середине XVI века, было такое повеление, что иконописцы должны писать, как Андрей Рублёв.

И, вот, Александр Васильевич, хотелось у Вас спросить: сегодня, на Ваш взгляд... ну, вот... Вы настоящий специалист в древнерусском искусстве, в иконописи русской... вот, сегодня, вообще, есть хоть какая-то надежда, что можно писать так, как писал Андрей Рублёв? Потому, что, понятно, что... ну... дух времени — совсем другой. Если в XVI веке уже, как-то, так, говорилось о том, что трудно подняться на тот уровень, на котором творил преподобный Андрей, а сегодня-то это, вообще, реально?

А.Ренжин:

— Ну... давайте, наверное, всё-таки, договоримся о терминах.

Писать, как Андрей Рублёв, не сможет никто и никогда. Два раза в одну воду не войдёшь. Но — факт остаётся фактом. Византийское искусство, придя с христианством на нашу землю — это, всё-таки, было зёрнышко, которое легло в благодатную и питательную почву.

Посмотрите, в первые же столетия принятия христианства мы стали строить у себя роскошные, необычайной красоты каменные храмы. В первые же десятилетия... ну... можно сказать, в первое столетие... появились те самые домонгольские иконы — да, ориентированные... ну... почти, что на сто процентов ориентированные на византийское искусство, но это — то искусство, которое в самобытности нашей не растворилось, а обрело новые формы, обрело новое качество, обогащённое, может быть, в первую очередь, духовными особенностями русского человека.

Если Вы посмотрите на византийские образы, которые пришли на Русь — это, всё-таки, искусство, скорее, суровое, скорее, назидательное, скорее, жёстко указующее. Но романтизм, и, в некотором смысле... такую... особую форму художественного воплощения, которую увидели в творчестве Андрея Рублёва — вот, это самое направление — оно было привнесено в классическое древнее иконописание византийское настолько органично, что, фактически, внутри византийского искусства, появилась ещё одна ступенька развития, которую можно назвать искусством русским. По духу — русским.

Это и в колорите сказывается, и в выражении ликов святых — во всём. И я думаю, что нет необходимости сейчас, вот, нынешнему времени, брать и просто тупо копировать — будь то византийское искусство... как мы знаем... вот, скажем... всем известнейший отец Зинон и его последователи... вот... они — сторонники византизма, честь им и хвала. Они пользуются инструментами византийского искусства, но создают искусство новое, ничуть не менее, я думаю, интересное — и с точки зрения духовной, и с точки зрения изобразительной.

Я думаю, что... как сказал Булат Шалвович Окуджава... «у каждой эпохи свои вырастают леса». И я думаю, что сейчас — да, в огромном... в сонмище иконописцев ( а некоторые просто себя так называют, но таковыми не являются ) нарождается, всё-таки, пласт талантливых, самобытных художников, искусству которых и через столетия, Бог даст, будут не менее удивляться и восторгаться наши православные люди. Среди которых я могу Вам назвать замечательных художников, таких, как — Евгений Малягин. Это... просто... вот... такой... бриллиант нынешнего современного иконописания. Кто знает его творчество — да, он, в некотором смысле, считает себя последователем отца Зинона, но творит самобытно, и, я бы сказал, ничуть не отстаёт от мэтра, а во многом, может быть, и превосходит.

К.Лаврентьева:

— Александр Васильевич, как, на Ваш взгляд, сейчас обстоит ситуация с реставрацией в России икон, исторических памятников? Потому, что, если поездить по России, то, к сожалению, очень... какое-то такое... неоптимистичное зрелище открывается, в отношении, особенно, каких-то культурных объектов... церковно-культурных объектов. И это — очень печально.

И.Цуканов:

— Да, вот, кстати, в Ярославле, где Вы проводите лето... Ваша семья... мы там, год назад, тоже были с семьёй, и меня поразило вот это количество храмов...

К.Лаврентьева:

— В Ярославле — да...

И.Цуканов:

— ... которое... ну... на самом деле, находится в абсолютно аварийном состоянии...

К.Лаврентьева:

— Да вся Россия, мне кажется — храмы в аварийном состоянии, действительно, находятся... Нижегородская область — там просто плакать хочется!

А.Ренжин:

— Вина ли в этом наших реставраторов? Беда!

И если государственное финансирование в советское время, особенно в 70-80-е годы... в общем... было достойным, и если мы возьмём работы наших реставраторов в Кирилло-Белозерском монастыре — а это цитадель православного искусства, пожалуй, что там памятников древнерусского искусства больше, чем в любом музее мира — там, кстати, находится единственный полный гигантский иконостас XV века — 1497 года, работы московских мастеров, который доселе является эталоном. Но эталоном он является и по живописи своей, и по духовной значимости, разумеется, и по тому, как отреставрирован этот иконостас. Это, может быть, впервые такой гигантский ансамбль был отреставрирован современными, новейшими методами.

Царство Небесное, усилиями Ольги Владимировны Леликовой, человека, который возглавлял темперный отдел Всесоюзного института реставрации, был внедрён в повседневную практику микроскоп, без которого серьёзные реставраторы сейчас уже не мыслят своей работы. А тогда было настолько жёстким противостояние этому, что просто... вот... Ольгу Владимировну... там... анафеме подвергали. Но: добились, и расчищали, вот, этот иконостас XV века уже с микроскопом. Эффект — налицо. Мы увидели, что иконы — на золотых, как слиток, сохранившихся фонах. Что, оказывается, живопись под многочисленными слоями так называемых записей — прекрасной сохранности! Эталонной сохранности! Настолько сохранившаяся... там структура мазка видна! И всё это было возможно сделать только с помощью применения новейших методов — а это, конечно, и подбор растворителей, особый уже подбор укрепляющих составов, — и, конечно же, благодаря микроскопу.

Да, это не значит, что с микроскопом реставратор сидит и гигантскую икону двухметровую расчищает... там... по миллиметрику в день. Он контролирует свою работу под микроскопом. А это значит, что он уже делает всё на другом абсолютно качественно уровне.

И, если Вы меня спрашиваете об уровне реставрации, именно в 70-80-е годы Всесоюзный институт реставрации, а, отчасти, и Грабаря, конечно, тоже, подняли нашу отечественную реставрацию на высочайший мировой уровень. И никто доселе не может — ни в Италии, ни во Франции — похвастаться уровнем качества реставрационных работ — таким, который есть у нас в России.

К глубочайшему сожалению, на это наслоилась так называемая коммерческая реставрация 90-х и 2000-х годов. Это уже — совершенно другой разговор. Когда домотканные... вот, эти вот... псевдореставраторы берутся раскрывать древние вещи... как правило, их портят... но с этим... если в советское время, в каком-то смысле, с этим была борьба... такая... с тем, чтобы вообще никакой реставрации, вне государственных учреждений, не было... всё это было подпольно, тайно... то сейчас это расцвело пышным цветом, и всякий, взявший в руки скальпель, уже считает себя реставратором. Это — и беда, с одной стороны... но, с другой стороны, мы получили такое несметное богатство... Если я не займу ваше эфирное время, я могу провести... так сказать... некоторые... такие... статистические линии.

К 1917 году на территории Государства Российского было около 140 миллионов православных. И если у мужика, самого наибеднейшего, даже в избе пол был земляной, у него иконка — хоть одна — в избе обязательно была.

Покрепче крестьянин имел икон в доме — достаточно. Как правило, эти иконы связаны с рождением детей ( так называемые, мерные иконы — в размер родившегося ребёнка ), иконы, связанные с Венчанием ( так называемые, венчальные пары ), и так далее. Но если крестьянин зажиточный, у него дома был, так называемый, Красный угол. Это, фактически, был домашний иконостас, в который входили иконы, как правило, унаследованные от предков, так или иначе, связанные с ними... там... и это всё — можно, вот, к такому общему знаменателю привести — приводит нас к подсчётам таким, что около 140 миллионов икон находилось только в частном владении, в руках.

А, ведь, были ещё храмы, монастыри, старообрядческие древлехранилища, народившиеся к концу XIX века и развивавшиеся частные коллекции, и так далее, и так далее — это ещё... ну... вдвое больше точно икон. Умножаем, да, всё? Умножаем на три, хотя бы. 145 миллионов икон было просто, вот, что называется, в каждодневном обращении у русских православных.

Ни одно государство мира за всю историю человечества не знало таких объёмов художественного творчества.

Это, конечно же, не означало, что все, вот, эти иконы представляли собой высокие художественные образцы. Среди них были и просто ремесленные поделки, а уже... там... к концу XIX — началу ХХ века — просто многотиражные печатные иконы были, и так далее, и так далее. Но: даже если мы скажем, что... ну... пусть, одна из десяти икон представляла собой какую-то ценность, представьте, какое количество икон... значит... ну... 45 миллионов... да... мы можем с вами говорить о такой цифре... 45 миллионов икон — это иконы, представлявшие художественную и историческую ценность.

Да, было 70 лет иконоборчества — жгли, уничтожали, вместе с храмами, и так далее, и так далее... в общем... всё-всё-всё... Но, во-первых, лучшие вещи, всё-таки, люди старались прятать, сохранить, и так далее, и так далее... Ну, пусть ещё... там... уничтожили... ещё на нолик сократим. 4,5 миллиона икон ещё сохранилось, — частью, конечно, вывезено за рубеж, это понятно, — сохранилось здесь, на земле, и это — по самым минимальным подсчётам.

Вот, какое гигантское художественное наследие получил русский человек! Поэтому, нам, художникам-реставраторам, конечно, ещё на многие поколения хватит работы — потому, что все старые иконы нуждаются в реставрации.

Ещё маленькая справка. Из всех зарегистрированных, опубликованных икон, которые мы знаем, во всех наших музеях и храмах, поставлены на учёт всего 400000 икон. Но это — официоз. Может быть, на самом деле, чуть больше — ну... до миллиона. А 3,5 миллиона икон находятся в так называемом свободном обращении. И иллюстрацией к этому могут быть выставки, которые, вот, в Кирилло-Белозерском монастыре мы 10 лет устраиваем. Они все — тематические.

В позапрошлом году была выставка, посвящённая святителю Николаю, где 360 икон святителя Николая впервые увидели друг друга — от XV-го века до конца XIX-го. Сейчас, вот, в настоящее время, проходит потрясающая по красоте выставка «Барокко в русской иконе». Ничего подобного ни в одном музее мира вы никогда не увидите! Есть ещё до августа время — вы можете поехать туда, и получить удовольствие, во-первых, от посещения самого Кирилло-Белозерского музея, ну, и, вот, эту выставку вы увидите — выставку уникальную. Когда-то мы её с Михаилом Черновым и с Александром Ильиным затевали просто как частную инициативу — там 5-6... потом 10 коллекционеров показывали лучшие иконы из своих собраний. А теперь — 19 коллекционеров, в том числе из 4 стран мира показывают такие иконы. И уже к нам присоединились 12 государственных музеев, которые тоже на этой выставке показывают свои сокровища, которые никто никогда не видел.

Надо отдать должное музею Кирилло-Белозерскому, который издаёт каталоги каждый год. А Михаил Чернов взял на себя особую... такую... миссию, я бы сказал — он устраивает ежегодные конференции, посвящённые той или иной тематике, которой посвящена, собственно, сама выставка.

Так, что, вот, это культурное явление, на протяжение десяти лет, с пропуском на прошлогоднюю пандемию — это просто совершенно новое явление в русской культуре, где можно видеть то, что никто никогда бы и не показал.

И.Цуканов:

— Ну, и, вот... музей Святых Царственных Страстотерпцев, основателем которого, Александр Васильевич, Вы являетесь — там, ведь, тоже довольно большое количество, если я правильно понимаю, собрано икон, которые находились, как раз, у Царской Семьи, перед которыми они молились...

А.Ренжин:

— Да, да!

И.Цуканов:

— Мы, к сожалению, должны уже завершать сегодняшнюю нашу передачу. Мне кажется, что ещё много-много вопросов мы с Кирой могли бы задать...

К.Лаврентьева:

— Да, к сожалению...

И.Цуканов:

— ... но время у нас заканчивается...

К.Лаврентьева:

— ... да, к сожалению, не успели... но ничего...

И.Цуканов:

— ... да! Спасибо Вам огромное, Александр Васильевич, за разговор, за встречу. И очень радостно, что удалось нам с Вами встретиться, как раз... вот... так, вот, близко... в эти Царские дни — в дни памяти Царственных Страстотерпцев.

Спасибо большое!

Я напоминаю, что с нами и с вами, дорогие радиослушатели, сегодня был Александр Васильевич Ренжин — реставратор, иконописец, специалист по древнерусской иконописи и основатель коллекции, которая легла в основу... ну... собственно... стала главным содержанием музея Святых Царственных Страстотерпцев, в который мы все вас приглашаем заглядывать, чтобы собственными глазами увидеть, как жил последний Российский Император...

К.Лаврентьева:

— Может быть, тогда уточнить, куда заглядывать?

И.Цуканов:

— Да...

К.Лаврентьева:

— Токмаков переулок...

А.Ренжин:

— Спасибо радио «Вера»... ведь, мы же с радио «Вера» — соседи, к тому же! Да, в одном здании, да... у них там одна из студий находится. Теперь мы надеемся воссоединить наши усилия.

Токмаков переулок, 21. Это — историческая часть Москвы. Вы можете посмотреть по карте — это Басманный район, Лефортово... вот... там мы находимся. Напротив нас, кстати, замечательный храм Михаила Казакова, замечательного архитектора, и улица Казакова, как раз, Вас приведёт к наш Токмаков переулок, дом 21.

К.Лаврентьева:

— Замечательно. Спасибо огромное!

И.Цуканов:

— Спасибо! Всего доброго!

К.Лаврентьева:

— До свидания!

А.Ренжин:

— Всего доброго! До свидания!

«ВЕЧЕР ВОСКРЕСЕНЬЯ» НА РАДИО «ВЕРА».