Наш собеседник — старший священник и духовник Алексеевского женского монастыря протоиерей Артемий Владимиров.
Мы говорили о том, как сегодня изменилась семейная жизнь по сравнению с 20м веком, и какой опыт быта и общения внутри семьи в прошлом веке может быть полезен для нас. Отец Артемий размышлял, что раньше укрепляло семьи, и чего часто не хватает супругам в настоящее время для достижения гармоничных отношений, а также что может помочь на пути улучшения семейных взаимоотношений.
Ведущие: Александр Ананьев, Алла Митрофанова
А. Ананьев
— Добрый вечер, дорогие друзья, в очередной раз за нашим виртуальным светлым семейным столом вас приветствует ведущая Алла Митрофанова...
А. Митрофанова
— Ведущий Александр Ананьев.
А. Ананьев
— И наш дорогой сегодняшний собеседник — духовник Алексеевского женского монастыря в Москве, беспокойный пастырь и мудрый собеседник протоиерей Артемий Владимиров. Добрый вечер, батюшка, здравствуйте.
о. Артемий
— Здравствуйте, мне понравилось, что вы сказали, про виртуальный стол, слава богу, он стоит прочно на своем основании, не вертится, не вращается, как было в начале века в домах, даже домах таких, достаточно приличных занимались столоверчениями, но мы с вами люди положительные, ничего плохого не знаем и знать не хотим и у нас сегодня, наверное, очень интересная тема для собеседования.
А. Ананьев
— Тема безусловно интересная, хотя мне сначала очень хочется задать вам вопрос, с которого начинается любая беседа, с дорогим человеком: как ваше здоровье, отец Артемий, как здоровье ваших близких, ваших друзей?
о. Артемий
— Вы меня опередили, у меня на сердце тоже был этот вопрос, конечно, так или иначе душа принимает близко к сердцу, и проводили мы батюшку отца Димитрия, вот в Оптиной пустыни отец Илиодор, иеродиакон, но очень любимый мирянами, он был настолько мудр и благодатен, что оказывал духовную помощь людям, которые к нему приходили. Почил в Черногории весьма чтимый во всем православном мире митрополит Амфилохий, он был защитником православия, мне приходилось сослужить ему среди большого числа священнослужителей в Цетине — это православный центр, где десница Иоанна Предтечи. И слава богу, я чувствую себя хорошо, как и мои близкие, в обители Алексеевской служу пока еще при закрытых вратах, но и позвольте пожелать всем нашим радиодрузьям защиты, благодатной помощи Божией, здоровья, чтобы мы пережили эти волны и чему бы жизнь нас не учила, сердце верит в чудеса, я хочу верить вместе со всеми, что мы, уже изрядно пообвыкшие ко всяким этим ограничениям и удалениям, все-таки познаем в полной мере, вновь узнаем правду и соль хороших слов: «Возьмемся за руки, друзья», «Друзья, прекрасен наш союз!» Всем здоровья и Божия благословения.
А. Ананьев
— Спасибо вам, дорогой отец Артемий, мы же в свою очередь просим ваших горячих искренних молитв, которые имеют особую целительную силу, а всех наших родных и близких, у которых не все всегда так хорошо, как нам бы хотелось, но мы верим в то, что все будет в порядке. Не могу вас не спросить вот о чем, дорогой отец Артемий: кто-то в шутку, кто-то сокрушенно, а кто-то вполне серьезно начинает переживать по поводу того, что 20-й год вот этого 21-го столетия как-то уж слишком сурово взял нас перемалывать, начиная тем, что происходит сейчас в дорогой нашему сердцу Франции, Белоруссии, заканчивая тем, что болеют и уходят дорогие нашему сердцу люди, послушайте, кто-то начинает говорить о том, что чуть ли не конец времен грядет, настолько все нереально, настолько все страшно и жестоко, но и к кому, как не к священнику обратиться с вопросом: батюшка, что это — это за наши грехи, это действительно приближается конец времен или бывало и хуже, как говорится, и это проживем?
о. Артемий
— Вы знаете, живи мы сейчас ровно столетие тому назад, в 1920 году, мало бы не показалось, тогда была последняя вспышка «испанки» — гриппа, унесшего миллионы жизней по всей Европе, но у нас еще добавим красный террор и прочие «прелести». Нет-нет, я не склонен к пессимистическим оценкам, мне сейчас на ум пришли слова, которые отец Иоанн Крестьянкин незадолго перед кончиной вынес из дарованного ему откровения свыше и в этих словах, Божьих словах, которые он велел тотчас записать, и на портале «Православие.ру» мне пришлось недавно поразмышлять над этими словами, Божий глас сказал ему: «Я пошлю испытание, но оно не будет к смерти, не ищите виновных, но будьте осторожны» — вот эти слова напоминают нам русскую пословицу: «На Бога надейся, сам же не плошай», и уж мы, видите, какие-то меры предосторожности с вами предпринимаем.
А. Ананьев
— Сегодня тем не менее довольно мрачный день для меня лично, не буду говорить за всех, даже за Аллу Сергеевну Митрофанову, хотя ее мнение мне хорошо известно. День седьмое ноября сегодня на календаре, красный день календаря, красный от пролитой крови и красных языков пламени на стенах храмов и церквей. XX век, как говорит Алечка, прокатился безжалостным железным колесом по всем нам, даже по тем, кто родился, если задуматься, в 70-х, 80-х годах, потому что мы родились и жили, росли, воспитывались в ту эпоху, которая оставила шрамы на сердце русского народа, изменил этот век очень много, и в первую очередь вот об этом мы хотим поговорить в программе «Семейный час», он изменил саму семью. Тема сегодняшней программы «Семейный час»: Как изменил жестокий XX век семью, почему, каковы эти изменения и что с этим можно сделать? Начнем с общего вопроса, отец Артемий: семья в конце XIX века, ну вот максимально близкая к нам прошлая эпоха и семья сегодня, в ноябре 2020 года, в чем, на ваш взгляд, принципиальная разница между устройством семьи, между отношениями мужа и жены тогда и сегодня?
о. Артемий
— Не могу удержаться, чтобы все-таки не сделать маленькую коррекцию, потому что XX век был очень объемным, разноплановым, ваши слова справедливы в отношении упомянутых нами 20-х годов, когда, следуя манифестам Карла Маркса и Фридриха Энгельса почти что уже введен был в оборот термин «обобщение жен», все было коллективным, коллективизировалось, а между тем, со второй трети XX века у нас как будто бы стали возрождаться, пусть по внешнему ранжиру, некоторые скрепы, доставшиеся в наследие от тысячелетней культуры православной: «семья- ячейка общества» — это не ленинский принцип, запрещение абортов прямо связано с этим было возрождением посильным семьи. Я еще рос в эпоху, когда профсоюзные партийные собрания прорабатывали своих членов за аморальное поведение. Сказать бы было справедливо, что последствия 90-х годов ударили по семье куда страшнее, чем вторая половина XX столетия и пресловутая демократия, «американ стайл оф лайф» привнесли в нашу жизнь трагедии, вполне сопоставимые с 20-м столетием и по числу соотечественников, распрощавшихся с жизнью на наших окраинах и, конечно, по скулодробительному удару, направленному на цитадель семьи. Но в общем и целом, безусловно нужно согласиться, с тех пор как прошли эти сто лет, изменения действительно имеют место, ну и, наверное, не идеализируя XIX век все-таки мы можем констатировать, что сакральная сторона супружества, почитание уз, соединяющих сердца мужа и жены святыми, священными, религиозное осмысление брака, как подвига угождения Воскресшему Христу — то, что практически выветрилось из умов и сердец современных молодых людей, безусловно своим следствием имело безответственное отношение к супружеству, непонимание природы семейной жизни, как служения, как подвига, по крайней мере, того поприща, куда мы должны вкладывать наши силы, нервы, эмоции, чувства, труды, молитвы. Восприятие нынче брака тоже своеобразное, в большинстве своем молодежь не считает даже для себя нужным, не считает для себя насущным искать формы даже вот внешней скорлупки семейной жизни — а зачем? Какое-то появилось слово: «партнерство», наши бабушки его точно бы не поняли, и вот эта кружащая голову свобода, оборачивающаяся депрессией, одиночеством, сто лет одиночества, это восприятие жизни по плоти, как релакса, как временного такого удовлетворения определенных запросов и вот это, конечно, наверное, в сочетании с непомерно разросшимся самолюбием, эгоизмом: «мне все, а тебе как придется» является язвой современного сознания. Однако вы имеете дело не просто с оптимистом, а я верю, что звезда вашего супружеского счастья не погаснет никогда и не только вашего, но и ваших слушателей и поэтому чем темнее ночь, тем ярче звезды, вот эти две звезды, которые передо мной сейчас перекликаются с милой улыбкой, настраивают меня на оптимистический лад нашей беседы.
А. Ананьев
— «Семейный час» на радио «Вера», замечательный духовник Алексеевского женского монастыря в Москве протоиерей Артемий Владимиров сегодня главный герой нашей программы, я Александр Ананьев и ведущая Алла Митрофанова.
А. Митрофанова
— Отец Артемий, после вот такой преамбулы к нашему разговору на сложную тему, мы сегодня, седьмого ноября пытаемся размышлять о том, как изменил семью XX век. Мне бы хотелось задать вам вопрос, который, вы знаете, некоторое время назад встал передо мной во всей своей широте, полноте и остроте, я в какой-то момент осознала, что мы, люди рожденные в третьей трети или во второй половине XX века, не знаю, как здесь точнее сказать, может быть, начиная где-то с 60-х, начиная в каких-то случаях с 70-х мы, по большому счету, первые поколение и рискну сказать, что вообще в нашей истории, перед которым не стоит задача для начала — выжить, вот для начала, потому что предыдущие периоды, какие ни возьми, там обязательно какие-то внешние факторы, которые для того, чтобы выжить, надо преодолеть: либо война, либо крепостное право, либо голод, либо красный террор, либо раскулачивание, либо потом уже вот эти страшные сталинские репрессии 37-го, 38-го годов, но если мы предыдущие века отмотаем, посмотрим, там тоже мало не покажется, начиная от, наверное, времен Крещения Руси мы все время же с кем-то то междоусобные у нас какие-то войны, то иго монголо-татарское и так далее. И вот сейчас, по большому счету, мы впервые оказались в ситуации, когда у нас более или менее налажен быт, то есть мы, женщины, например, в проруби не стираем в холодной воде, у нас более или менее налажена медицина, в крупных городах, естественно, лучше, чем в поселках или деревнях и тем не менее такого уровня медицины раньше не было никогда...
А. Ананьев
— И мамонты вымерли, охотиться не надо.
А. Митрофанова
— Да, и риск охоты тоже, что кормилец семьи пострадает на охоте, такого риска тоже перед нами не стоит и, в общем-то, и большинству из нас и воевать не надо, и у нас освобождается время для того, чтобы, это по-разному называют: заняться собой, заняться самоанализами, какой-то рефлексией, какое-то освобожденное время посвятить поиску своего пути, своего предназначения и так далее. И почему-то именно в это время у нас, если мы посмотрим на статистику разводов, то она у нас сейчас зашкаливает, то есть очевидным образом люди чем глубже погружаются в себя, друг в друга, тем...
А. Ананьев
— Тем дурнее становятся.
А. Митрофанова
— Да, то есть когда перед нами стоит задача выжить, мы не думаем о таких вещах, как какая-нибудь психологическая совместимость, нам надо выжить, нам просто не до того, не до разборов, а в нашем поколении так получается, что вот все проблемы налицо и многие уже сейчас взрослые люди, которым за сорок, вспоминают, как, например, в детстве с ним могли несправедливо обойтись родители, опять же, почему — потому что сейчас на это тоже появилось время, раньше такой возможности просто не было, надо было выживать. Как со всем этим быть, я не очень понимаю.
А. Ананьев
— И откуда взялся этот феномен, что когда было тяжелее — семьи были крепче, когда стало легче сама структура связей внутри семьи стали менее прочными.
о. Артемий
— Я думаю, что наименование этому убийственному вирусу, который мутирует из поколения в поколение и увы, набирает силу — эгоизм, себялюбие, ведь подумаем: при царе-батюшке в каждой русской семье, если не было каких-то обстоятельств непреодолимой силы, можно было увидеть от пяти до восьми и более детей, что это значит — родители хотели рожать, они находили радость в том, чтобы являлись дети, которых нужно было ставить на ноги и эти родительские труды, как известно, забирают без остатка все силы отца и матери. Сегодня действительно стиральная машинка «Бош» заменяет речку Истру, Десну или Пахру, где наши прабабушки холодные полотенца катали по ребристой поверхности специальных таких приспособлений, но вот эта воля к жизни, вот это стремление отдавать себя заменилось сейчас на поиски какого-то подозрительного комфорта, какой-то самоизоляции в духовном плане, а вот в 60-е годы какая-нибудь фабрика «Большевичка», вот молодежь там работает, вот юноша обратил внимание на какую-то там набойщицу, гвоздочки вгоняющую в каблуки, вот он встретил ее по окончании смены у проходной, стоит, от смущения засунув руки в карманы: «Маш, здорово. — Здравствуй. А что ты здесь, у тебя же была первая смена, а не вторая? — Маш, да ждал тебя, поговорить надо. — Поговорить надо? Ну хорошо, а что ты хотел мне сказать? — Маш, ну, в общем, это...нравишься ты мне. Выходи за меня замуж» — вот как мыслил рубаха-парень, не читавший ни Томаса Манна, ни Якова Бена, второго я тоже не читал, Ромена Роллана и прочих деятелей иностранной литературы. «Выходи за меня, Маш, замуж!» Или: «Пойдешь за меня? — Ишь какой ты быстрый! Не пойду». И вот у людей даже, может быть, достаточно далеких от храма и благочестия, не носивших крестили на груди, тем не менее в их сознании, когда мы говорим о семье, о супружестве жили эти аксиомы библейские если ты мне нравишься, то я смотрю на тебя задумчивым взором и говорю: «Выходи за меня замуж!» То есть человек автоматически, де-факто сопрягал свою влюбленность свое желание обладать половинкою с семейным бытием и, наверное, звал он ее замуж не на месяц, не на два, а вот так, чтобы жить и добро наживать. Думается, что XX век хорошо поработал, сейчас он уже раскачивает даже через гендерные программы раскачивает само биологическое наше сознание, молодежь теперь у нас не просто красит волосы в розовый цвет, а уже даже существует целый отряд юристов в России, которые сопровождают лиц, пожелавших изменить свой пол, слыхали? Новое поколение юристов, которые не за маленькие денежки вот этих, как их, трансформеров, трансгендеров ведут в юридическом поле, вот в чем беда, таким образом, безусловно, возвращаться к устроению бытия так, как задумал его Господь возможно лишь тогда, когда мы изживем через приобщение человеческой культуре и особенно религиозной культуре, изживем эти соблазны, по крайней мере, защитим наших тинейджеров, подростков-переростков от всей этой дребедени и мерзости.
А. Митрофанова
— Отец Артемий, если позволите, хочется еще поразмышлять, вы говорите: нам необходимо вернуться к некоей идеальной модели, видимо, где нам ее искать? Вот вы упомянули царскую Россию — я ради бога прошу меня заранее простить и никоим образом не хочу обидеть тех людей, которые придерживаются монархических взглядов и мне они отчасти самой очень близки, но так получилось, что я — тот человек, который все время задает вопросы. Вот я открываю всем известный роман «Тихий Дон», что там на первых страницах: отец Аксинью в поле стреножил и изнасиловал, и мы знаем, потом это сломало ей жизнь, в то время так было, тоже было, не только сейчас, но только сейчас у нас есть инструменты, потому что человеческая психика, она начинает изучаться и есть много шарлатанов, но есть и достаточное число хороших психологов, которые помогают выходить из этого состояния, вот из этой травмы чудовищной, тогда не было, и ей некогда было это отрефлексировать, потому что ей надо было в поле пахать, коней выводить, избы тушить и все остальное — выживать, у нее поломанная жизнь, она не была счастливой женщиной, она не смогла родить от мужа, все, и отношения с мужем это ей поломало. Открываю роман Платонова «Чевенгур» и вижу там не идеальную многодетную семью, о которой вы говорите, такие безусловно тоже были, но то, о чем пишет Платонов — это тоже та боль, которую он всосал из своей земли, мы видим абсолютно опустошенную отчаявшуюся душу ребенка, который даже не осознает, что он на самом деле, то есть он остается до конца своей жизни таким бродягой без имени, без роду, без племени, без своей земли, неприкаянный, потому что родители его были неприкаянные, когда они погибли, его взяла вроде как на поруки соседняя многодетная семья, где один за другим рождались дети, и старшие дети, когда, помните, это выражение: «Вот, опять батя мамке бока наминает, значит, опять родится еще один дармоед», то есть ни о какой идиллии там речи не идет, речь идет о какой-то внутренней опустошенности и о бессмысленности, то есть: есть человек с невероятными задатками, талантливейший, который даже не понимает, куда ему и как их раскрывать. И, в общем, из «Чевенгура» платоновского очень хорошо понятно, откуда взялись все эти матросы, солдаты и прочие, которые плевали на привязанных к деревьям священников, закалывали их штыками и гасили об них окурки. В какой момент, где, как нам можно найти точку отсчета той семьи, к которой мы хотели бы обращаться, как к идеалу?
о. Артемий
— Так мы с вами не о царской России толкуем и не о монархическом строе говорим, мы говорим о человеческом сердце, говорим о вечном нравственном неизменном законе правды и любви, законе Божьем, который если начертан в нашем сердце, тогда любовь не исчезнет никогда, а так можно жить и при царе-батюшке, и при боярской думе, но если ты отдаешься злу, подтачивающему твою душу изнутри, так зверем будешь и в самую благоприятную для духовной жизни эпоху. По существу, упомянутые вами бесчиние и зверство, когда убивали священников, офицеров, творили страшные беззакония, реплика: безбожнее Французской революции 1789 года — это как раз и плод внутреннего опустошения, безбожия, плод расцветшей этими потоками крови, издевательством, садизмом, все это начинается как раз с потери Божьей благодати в человеческом сердце, поэтому, возвращаясь к нашей ситуации, мы скажем: спасает не обилие детей, хотя много деток хорошо, и бесчадие не губит, всякое бывает, простите, в нашей жизни, но спасает семью, спасает вера, надежда и любовь ко Христу, если я христианин не по имени, а по жизни, я никогда не то, что не подниму руку на доверившуюся мне женщину, супругу, я никогда не посмею оскорбить ее, никогда не посмею огорчить ее грубой мужицкой интонацией. Вот сегодня мы, батюшки, встречаемся с проявлениями домашнего не террора, конечно, но диктата, какой-то жесткости, какой-то диктатуры, когда мужчина, прикрываясь дурно понятыми словами Священного Писания, продыху не дает своей милой, которая дарит ему детей, сколько таких я знаю мужланов новоиспеченных: «Ну ты, если не похудеешь — разлюблю!» Она носит под сердцем четвертого ребенка, жертвенно служит Богу и семье, он называет ее именем какого-то крупного рогатого скота, это, мне кажется, хуже, чем исповедание коммунизма, потому что вот такой эгоизм, такая грубость, неотесанность, попросту говоря, потеря любви, они-то и являются уродством нашего бытия, будет любовь, будем взращивать в своем сердце благоговение пред Любовью распятой и воскресшей, служением окружающим нас людям, и жизнь расцветет всеми красками, милые не бранятся, только тешатся, милым и в шалаше рай, у кого на сердце мир, тому и на каторге рай, все определяет атмосфера, одушевляющая наше общение, а какой высоты потолки: сталинские — 3.20, царские — 4.600 или хрущевские — 2.10, все можно претерпеть, когда мы встречаемся лицом к лицу глаза в глаза, и на нас ниспускается Божья благодать.
А. Ананьев
— Спасибо вам большое, отец Артемий, сейчас мы прервемся ровно на минуту, у нас полезная информация на радио «Вера», а через минуту продолжим потрясающий увлекательный разговор с духовником Алексеевского женского монастыря в Москве протоиереем Артемием Владимировым в программе «Семейный час». Не отходите далеко, мы скоро вернемся.
А. Ананьев
— И мы возвращаемся к потрясающему разговору с духовником Алексеевского женского монастыря в Москве, протоиереем Артемием Владимировым о том, как изменил нашу семью XX век и что нам со всем этим сделать, какие выводы можем извлечь и уроки из этого и как стать лучше? Ну или, как минимум, как не стать хуже, хотя иногда кажется, глядя на все это, что вокруг нас происходит, что, наверное, это хуже уже некуда — ан нет, заглядываешь в новости и понимаешь, что нет, еще можно...достигли дна, оттуда постучали. С вами Алла Митрофанова...
А. Митрофанова
— Александр Ананьев.
А. Ананьев
— И, дорогой отец Артемий, я хочу обратить свой взор сейчас на очень простой, понятный и дорогой пример, например, семей наших родителей: что у Алечки, что у меня простые советские семьи интеллигентов...
А. Митрофанова
— Ну как это простые, у твоих родителей по два высших образования, кандидатские диссертации, мои тоже примерно также.
А. Ананьев
— Но что твои, что мои, они не жили в системе «муж, жена и Христос», они жили в системе советского восприятия семьи, как ячейки общества и вот на моей памяти более крепкой семьи, чем семья моих родителей или семья Алечкиных родителей, или еще миллионы, миллионы семей советских, я не могу вспомнить, это вот живые примеры, которые у меня перед глазами, и я пытаюсь найти ответ на вопрос: так в чем же феномен? Что есть у них такого, чего нету у нас, казалось бы, у нас есть и смартфоны, и интернет, и посудомоечные машины, и стиральные машины, и все, что угодно, и много свободного времени, и даже на работу ходить не надо, работаем удаленно в свое удовольствие, но вот почему-то складывается с большим скрипом в то время, как у них все происходило естественно, само, я не могу сказать, что легко, бывало и непросто, я помню, как мама готовила 16 блюд из одной только капусты, потому что не было ничего, кроме капусты в нашем доме долгое время, но они были счастливы и их отношения были крепки. Что было у них такого, чего нет у нас, отец Артемий?
о. Артемий
— Есть, наверное, кардинальные, а есть менее кардинальные вещи, шесть соток земли, которые были кусочком рая, и родители многие к пожилым годам выезжали на эти шесть соток, как на землю обетованную, они после городских туманов и шума просто наслаждались, созидая этот клочок, опять-таки, не столько для себя, сколько для детей. Скромность, скромность потребностей, известная простота, кода холодильник «Саратов», перевязанный изоляционной лентой, чтобы крышка не открывалась сама собою, казался даром небес, а отдельная квартира после коммуналки — ну это же просто исполнение и предел всех земных желаний. Действительно, бедность не порок и советская эпоха, огородившая нас железным занавесом от Америки и Европы, формировала вот эту, столь симпатичную сейчас, удивительную непритязательность, скромность, когда люди смотрели на журнал «Иностранная литература» или выброшенное на прилавок полное собрание сочинений Антона Павловича Чехова, как сегодня молодежь смотрит на биткоины или какие-то нефтедоллары, вот это относительное здоровье земных желаний, умение довольствоваться малым, повторять: «только бы не было войны». Я помню, в 70-е годы идут тетки с какого-то предприятия, их загоняют организовывать демонстрацию, они несут большой плакат с призывом расщеплять атом в мирных целях и повторяют так монотонно, но не без внутреннего участия: «Не дадим взорвать мир! Не дадим взорвать мир!» Вот у меня сохранилось с отроческих лет такое материнское грудное нутряное: «Не дадим взорвать мир!» Еще все помнили через рассказы своих родителей, наших бабушек и дедушек ужасы бомбежек Москвы в 41-м и вот, повторяю, внешние ограничения, наложенные заботливой компартией, которая себе ни в чем не отказывала, каким-то образом углубляли внутренний мир человека, это простое земное счастье, когда ты приходишь домой, подобно герою «Иронии судьбы или С легким паром!» у всех одинаковые стенки из ДСП, я не говорю, что это прекрасно, у всех пальто с упомянутой фабрики «Большевички», она ждет уже вас, приготовив ваши любимые тефтели или вареники с вишнями, смотрит, оперев щеку о кулачок, как вы, скромный труженик, сев начинаете уплетать эти блины или вареники: «Ну как тебе, как вкус? — Нормально», говорит он, самое выразительное слово в мире, и она счастлива, потому что хоть какой, а он у нее есть, муженек тверёзый. Вот я думаю, что упомянутая мной атмосфера тех лет действительно делала людей скромными в их пожеланиях, притязаниях, и это сплачивало внутренне и было украшением их жизни, может быть, неосознанно для самих носителей этого скромного простого духа, все для детей, все для людей, а главное: «Не дадим взорвать мир!»
А. Митрофанова
— Ой, отец Артемий, у меня, конечно, такие противоречивые эмоции, я вас слушаю с огромным удовольствием, но вместе с тем, вы знаете, я, например, лично, я, опять же, прошу прощения у всех людей, которые выросли и сформировались в советское время, я очень далека от ностальгии по тому времени, которое застала я, это излет самый 80-х годов, я помню очереди, знаете, унизительные очереди за детскими колготками, где мама вынуждена была стоять вместе со мной, потому что в две пары рук давали больше колготок, а если их сейчас не взять, то их будет неоткуда взять потом. Как в 90-е к нам в школу приходила учительница в класс и говорила: «Девочки, появились талоны на панталоны, кому?» И мы, при мальчиках, краснея, просто готовые провалиться сквозь землю, те, у кого не было трусов, извините, вынуждены были робко поднимать руку и сознаваться, что им очень нужны талоны на панталоны. Я помню эти «колбасные электрички», я их тоже застала, те, кто живут не в Москве, знают, что это такое и так далее, вот это вот все — это то, что я сохранила из 80-х и начала 90-х, а потом, в середине 90-х там вообще уже был голод, но это другая история, ладно. Смысл не в этом, смысл в том, что я понимаю прекрасно, о чем говорите вы, описывая условия жизни вот тогда, в 60-е, в 70-е годы, у меня такое впечатление, что, знаете, чем меньше у нас диапазон выбора и чем у́же горизонт возможностей, тем счастливее мы становимся, потому что научаемся видеть счастье в малом, то есть, условно говоря, кино, которое снимается в условиях жесткой цензуры, оно нередко выдавало шедевральные истории, кино, которое сейчас снимается в условиях полной свободы — ну, такие фильмы, как «Остров» или «Доктор Лиза», они единицы, хотя и тоже, в общем-то, есть но гораздо больше фильмов, которые, по большому счету, зрительского внимания не стоят, вот так вот на один раз сходить и забыть. Я не знаю, хотя, конечно, в советское время много было проходного кино, но много было и достойного, я не знаю, как это работает, неужели свобода — это тот инструмент, который, пока мы не научимся им владеть, мы так и будем ведомыми потребителями и это будет определять, в том числе, и нашу семейную жизнь, которую, если проект не сложился, мы просто закроем и начнем новый.
о. Артемий
— Заметим, что мы с вами не идеализируем ни царского времени, но советского времени, но Промысл Господень являет себя в жизни наших соотечественников и XIX, и в XX, и XXI столетии, и очевидно, что для нас с вами, людей христианского убеждения, свобода совершенно не вредна, нет, она есть проявление многогранной человеческой личности, но человек, который действительно старается святить имя Христово, он знает интуитивно, что такое хорошо и что такое плохо, и он по-настоящему будет ценить каждый уходящий день, он запомнит каждое улыбку и доброе слово, которое к нему обращено сегодня, остановись, мгновение, ты прекрасно! Вот я в такт вам к этим панталонам еще тоже скажу, я ведь учился в советской школе немножко раньше вас, знаете, что для меня было самым большим ужасом, связанным с посещением прекрасной «инглиш спешелайт скул» в центре Москвы, меня больше всего оскорбляли общественные туалеты с перегородками между унитазами, но без всяких дверей, интимный стыд — это признак психического здоровья и советская эпоха в этом смысле много потрудилась, начиная с поэта Светлова (псевдоним), который мечтал о том, чтобы люди в нашей стране происходили из гвоздей, хороших много людей можно было бы наштамповать из ржавых гвоздей. Но давайте вернемся к теме нашего, чуть не сказал «урока» — занятия, мы говорим об изменениях произошедших в семье в XX веке, одно из кардинальных изменений, наверное, введено было Владимиром Владимировичем Маяковским: «любовная лодка разбилась о быт», почему-то созидание семьи, интерьера, приготовление обеда, милые хлопоты, не только свадебные, но связанные с тем, как обуть-одеть детей, как обустроить их детскую, вот эти святые домашние труды женщины в XIX уже веке, начиная с институток, с таких прогрессивной веры пана Чернышевского стали отождествляться с мещанством, с пошлостью, ну а уж XX век закабалил женщину, родилось предположение, что русская женщина произошла от лошади, ну, коль скоро эволюция имеет право на существование, я вот сейчас стал считать, что лошадь произошла от русской женщины и поэтому, не отрицая вовсе значимости социализации, творческого труда, женщина не просто друг человека, она — цвет человечества. Все-таки нужно признать, что недооценка материнства, жертвенного труда супруги, матери, хозяйки — это мина такого медленного действия, и меня глубоко оскорбляют те мужья, они даже названия мужиков недостойны, которые как-то в не лучший час, конфликтуя с супругой, которая дома трудится и вот четверо детишек, пятеро детишек, она, по существу, работает заведующей яслями, детсада, начальной школы, при этом она ангел семьи, слово «мама», слово дорогое, и вот такое мужичье говорит: «Ну вот, села на шею, ты во всей жизни палец о палец не ударила! Запрещаешь мне с друзьями посидеть в бане двое суток, да если бы не я, кормилец, где вы сейчас бы все были!» Разве можно попрекать супругу и маму тем, что она не ходит на работу, когда, коль скоро мы встречаемся с таким вариантом «патриархальным» она истощает себя, она тает, как свеча в этих трудах, превращая жизнь для своего принца в преддверие рая. Простите меня, что я, может быть, немножко эмоционально выливаю на вас такие тирады, но не могу молчать!
А. Ананьев
— За это-то мы вас и любим, дорогой отец Артемий.
А. Ананьев
— «Семейный час» на радио «Вера» продолжается, Алла Митрофанова, Александр Ананьев и протоиерей Артемий Владимиров рассуждаем сегодня о том, как изменил семью XX век...
А. Митрофанова
— И что нам с этим делать?
А. Ананьев
— Да, и кто в конечном итоге несет ответственность за те негативные изменения, которые происходят сегодня в российской семье? Вот вы, отец Артемий, сейчас рассуждали о нелегкой доле русской женщины в семейном укладе XXI века, а я слушал вас и понимал, что, наверное, ответственность за все, что происходит в нашей семье, в первую очередь стоит возложить на мужчин, не знаю уж, насколько это их вина или это то, что сделал XX век с мужчинами, воспитанными во второй половине XX века, в первую очередь, мамами, потому что папы пали на фронте в результате вот этого красного террора или, как следствие...
А. Митрофанова
— От пережитого на фронте просто стали пить.
А. Ананьев
— Да, то есть мужчин был дефицит, и мальчиков воспитывали мамы, и выросло целое поколение мужчин, которых не научили мужчины, как же быть мужчиной. Может быть, действительно вся вина за все то плохое, что происходит с нами, за всех этих трансформеров, которых вы упомянули, она на мужчинах?
А. Митрофанова
— Ох...Мне кажется, не бывает в одностороннем порядке вот так.
о. Артемий
— Дорогой Александр, я не желал бы потерять одну треть нашей аудио аудитории, не думаю, что сейчас Иван Иванычам, Гришам и Петям приятно было бы слушать наши дружные инвективы, и я поспешил бы утешить сильную часть нашего собрания, потому что виноват, конечно, во всех извращениях, неправильности, диспропорциях тот, кто был сокрушен Крестом Господа Иисуса Христа. По недоразумению мы детьми старались его реабилитировать, помните, пели: «Вставай, проклятьем заклейменный...» но с другой стороны, чем более нравственно развит человек, тем, следуя Федору Михайловичу Достоевскому, который писал о чувстве вселенской вины, чувстве, присущему его глубоким героям, безусловно, самокритика, умение червоточинку искать в себе — это вообще основа бытия, супруга в семейной жизни, когда я не подражаю Чацкому: «Кипит наш разум возмущенный», когда во мне нет этого стремления горечью презрения поливать близких мне людей, но, осмысляя все недочеты насущной мне семейной жизни, я пытаюсь найти в себе эти слабые стороны это просто замечательно, но если ты сильный, пол, если она за тобой, за мужем действительно защищена под сенью твоей любви, взыскательной и мудрой, то, конечно, благородно мужчине сказать: я виноват. Но вспомним и последний кадр из экранизации рассказа Алексея Толстого, советского графа «Гадюка» это единственное, что я смотрел в отрочестве на отечественном кинематографе, и там в последнем кадре появляется главная героиня, принадлежа прекрасному полу, и она говорит: «Я виновата, судите меня». Безусловно, все мы слабы, все мы грешные и наши жены — пушки заряжены, наши сестры — сабли-пули остры, они, конечно, добавляют серной кислоты в семейные конфликты, не умея сглаживать, не умея успокаивать, как вот одна женщина, у нее у сына была удивительная голова, похожая на такой куб, не округлая, а она вот его поглаживала, делал специально округленные движения, вот безусловно, современная семья будет благоденствовать только тогда, когда супруги будут поспешать навстречу друг другу со словами прощения, извинения, пытаясь оправдаться, обелить свою любимую половину и если эти векторы будут совпадать, то наступит тишь и гладь, и Божья благодать, эта благодать сейчас, я чувствую, опустилась и на ваш дом, и я только жалею, что у нас с вами аудио формат, а не видео формат, потому что счастливая улыбка на лице Александра Ананьева и такая скромная, милая, изнутри светящаяся улыбка Аллы Митрофановой — это, наверное, лучшее свидетельство, что мы с вами нащупали правильный путь к разрешению проблем семьи XXI столетия.
А. Митрофанова
— Отец Артемий, получается, да, действительно, наверное, единственным ответом на все эти вопросы острые и глубинную рефлексию, которая сейчас нам, многим свойственна и внешние условия позволяют, становится, как: ищите ответ в Боге? Потому что это единственная полнота, которая может стать источником любви, покрывающей абсолютно все, и претензии друг к другу, и все остальное.
А. Ананьев
— Поскольку мы сейчас уже формулируем выводы — это общий вывод, я для себя сделал частный вывод, вот мы начали разговор с отцом Артемием с эпидемии эгоизма, я как-то всю эту мысль пронес через всю нашу программу и почувствовал, даже не понял, а именно почувствовал, что настоящие проблемы в семье начинаются тогда, когда звучит фраза: «я — яркая индивидуальность, я заслуживаю большего и лучшего», вот если эта фраза звучит — начинаются проблемы, а если этой фразы нет, а есть наоборот понимание, что у меня есть семья и моя семья засуживает лучшего, а я что, ну а что я? Я делаю меньше, чем я должен, вот тогда все будет хорошо.
о. Артемий
— Но можно даже обходиться и без громких фраз, их неслучайно иногда называют «трескучими», но в глубинах сердца взращиваются эти драгоценные качества, которые всегда были свойственны, не стоит земля без праведника, нашим пращурам, святой Иулиании Лазаревской, преподобным Петру и Февронии Муромским и десяткам пар еще из Ветхого Завета, вспомним Авраама и Сару, Исаака, вот взращивать в себе этот скромный цветок теплоты, внимания, желания будни для ближнего превратить в праздник ненавязчивой заботой, какого-то стремления оправдать и увидеть правоту человека, это безусловно драгоценные начатки Христовых добродетелей. И чем мне нравится, дорогие Александр и Алла, наши передачи, что по закону сообщающихся сердец сегодня мы черпаем от наших радиослушателей вот эти самые токи, импульсы Божественной любви, милосердия, скромности, верности, радости и молитвы и поэтому мы с вами, как скромные ведущие нашего виртуально-реального стола получаем гораздо больше, чем те, кто сегодня, заслушавшись нас, говорит: «Пусть ваша передача не кончается никогда».
А. Ананьев
— Но, к сожалению, она заканчивается, огромное спасибо вам, отец Артемий, за удовольствие провести с вами этот «Семейный час». Духовник Алексеевского женского монастыря в Москве протоиерей Артемий Владимиров сегодня был нашим духовным светочем, спасибо вам большое, отец Артемий...
о. Артемий
— Можно последнее слово?
А. Ананьев
— Вам можно все.
о. Артемий
— Давайте воспользуемся тем, что нас сейчас слушает, по моим подсчетам, два миллиона сорок две тысячи триста четыре человека, обещаете при свидетелях, что меня пригласите к себе домой на чашку чая.
А. Ананьев
— Мы с радостью приглашаем вас домой к нам на чашку чая и вот наш ушастый рыжий друг по кличке Добби будет особенно рад вас обнять. Спасибо вам большое. Алла Митрофанова...
А. Митрофанова
— Александр Ананьев.
А. Ананьев
— Вернуться к этому разговору вы всегда можете на нашем сайте «радиовера.ру». Не болейте, пожалуйста, услышимся ровно через неделю, пока.
А. Митрофанова
— До свидания.
«Воскресение Христово и Светлая седмица». Прот. Максим Первозванский
В нашей студии был клирик московского храма Сорока Севастийских мучеников протоиерей Максим Первозванский.
Разговор шел о светлом Христовом Воскресении, о богослужениях пасхальной недели, о праздновании в честь Иверской иконы Богородицы, а также иконы «Живоносный источник».
«Семья в жизни вечной». Священник Александр Сатомский
У нас в гостях был настоятель Богоявленского храма в Ярославле священник Александр Сатомский.
Мы говорили о том, какими будут отношения людей после всеобщего воскресения и сохранится ли любовь супругов и родственников в вечной жизни.
Ведущие: Александр Ананьев, Алла Митрофанова
А. Ананьев:
— Великая Суббота, вечер, когда, наверное, правильнее всего было бы ничего не говорить, ни о чем не рассуждать, уж тем более легко смеяться в приятной компании. Надеюсь, что мы сегодня постараемся выдержать вот эту вот важную, несколько напряженную, но очень ответственную атмосферу Великой Субботы в программе «Семейный час». Но программа «Семейный час» все-таки выйдет, потому что в студии Радио ВЕРА все-таки появилась ведущая программы «Семейный час» — моя жена Алла Митрофанова.
А. Митрофанова:
— Что значит «все-таки появилась»?
А. Ананьев:
— Потому что Великая Суббота и предполагается, что ты в храме должна быть.
А. Митрофанова:
— Ну, сейчас поедем, конечно.
А. Ананьев:
— Я Александр Ананьев, и сегодня мы долго думали с Аллой, о чем стоит поговорить в эти 60 минут, и после недолгих рассуждений мы поняли, что нам действительно интересно и важно, уж не знаю, насколько возможно, получить ответ на этот вопрос, узнать: а что будет там, в загробной жизни? Действительно ли мы, прожив здесь долгую счастливую жизнь, по возможности сделаем все, чтобы умереть в один день, и там больше никогда не увидимся, потому что нет там ни мужеского пола, ни женского, ни мужа, ни жены, ни ипотеки, ни дома, ни кухни, ни гардероба, там все совершенно иначе, и вся наша семейная жизнь закончится могильным камнем? Или же, «что Бог сочетал, того человек не разлучает», и неспроста Господь свел нас — семью, мужа, жену, детей вместе на одних квадратных метрах общей жилплощади, чтобы и потом мы тоже как-то держались вместе? Согласитесь, это интересно, и это важно. И я не знаю, насколько получится у нашего сегодняшнего собеседника дать ответ на этот вопрос, но учитывая то, что сегодня мы пригласили настоятеля храма Богоявления в Ярославле, нашего дорогого друга, священника Александра Сатомского, какой-то очень важный ответ мы обязательно получим. Добрый вечер, отец Александр, здравствуйте, с Великой вас Субботой.
о. Александр:
— Добрый вечер.
А. Митрофанова:
— Вообще, Великая Суббота — это такой, с одной стороны, день тишины, а с другой стороны, внутри уже всё клокочет от радости, потому что ты понимаешь, в общем-то — ну, Пасха, она наступает.
А. Ананьев:
— Я в прошлом году помню утро Великой Субботы: я проснулся и понял, что Христа нету. Ну, вот, Он вчера умер, а сегодня Его нету.
А. Митрофанова:
— Ты понимаешь, когда в этот момент стоишь на Литургии, то всё несколько иначе. Впервые в жизни, кстати, помню, как узнала о содержании Великой Субботы, я несколько лет уже в храм ходила, пришла в храм, меня попросили помочь с цветами, цветами к Пасхе украсить храм. Я говорю: «А во сколько?» — «Ну, украшать будем часов с 12-ти, так что хочешь, останься там после службы». И я думаю: «ну, здрасьте, на ночное богослужение надо идти ещё, значит, в Великую Субботу там утром...нет-нет», я пришла к 12-ти. И когда я попала вот в это храмовое пространство...
А. Ананьев:
— Это Татьянинский храм был.
А. Митрофанова:
— Это был Татьянинский храм, весь залитый светом, покоем, радостью, но пока тихой такой, не ликующей и, вы знаете, у меня было ощущение, что я, может быть, что-то самое важное только что пропустила, ну, просто потому, что тупо решила: извините, я посплю. И пропустила что-то такое, от чего...вообще-то, чего люди ждут целый год, как потом выяснилось. И естественно, в следующем году я уже, опережая собственный вопль, подскочила, помчалась на Литургию Великой Субботы, и вот это состояние, когда на самом деле Христос жив, и об этом пока ещё не знают вокруг, а Он жив, и Он из-за ада выводит тех, кто хочет выйти вместе с Ним, всех. Всех, кто захочет! Он их будет за запястье выдёргивать оттуда, как на иконе знаменитой Воскресения Христова в монастыре Хора. Ну, это потрясающе. Потом, ведь икона Воскресения Христова — это икона Великой Субботы, и Евангелие о Воскресении Христовом читается на Литургии в Великую Субботу, то есть это и есть, по сути, пасхальная служба, поэтому у меня вот с тех пор несколько иное отношение к этому дню, может быть, даже, знаете, оно сливается в единое — и пасхальная радость, и радость Великой Субботы, какой-то нераздельный такой календарный фрагмент.
А. Ананьев:
— Слушайте, отец Александр, прежде чем мы начнём вас действительно мучить семейными передрягами, а я сейчас понял вообще, в чём трагедия происходящего, я хочу спросить вас: а что для вас Великая Суббота?
о. Александр:
— Вот, вы знаете, за достаточно небольшой период времени, который я, собственно, служу священником, вот всё это восприятие достаточно сильно менялось, и на каком-то этапе вот от того акцента, который вы предлагаете, я ушёл, в каком смысле: мы проживаем календарь таким образом, как будто эти события случаются прямо сейчас, а на каком-то этапе ко мне пришло это совершенно чёткое ощущение и понимание, что Христос всегда Воскрес. То есть мы Страстную неделю на самом деле проживаем ведь в свете Воскресшего Христа, Он уже победил, в этом смысле даже вот византийские авторы, которые написали соответствующего рода тексты, очень чётко это улавливают: с одной стороны, конечно, они давят на психологическую «педаль» сострадания, что мы с Христом проживаем, переживаем всё это, но, с другой стороны, там время от времени проскакивают вот эти тезисы, что победа уже осуществлена. Собственно, «Не рыдай, Мене, Мати, зрящи во гробе», это известнейшее песнопение, то есть как «не рыдай», если всё, вся история завершена? Я восстану и прославлюсь, и Тебя возвеличу, и Тебя не забуду«. Или: «вот они вложили в мою руку жезл (как бы не зная), что Я сокрушу их, как горшечник сосуды», и много-много-много вот такого рода тезисов. И вот в этом смысле я уже достаточно давненько вхожу в Страстную с этим чётким пониманием — Христос победил. То есть это история про когда-то сгущавшуюся тьму, которая так ничего и не смогла. То есть победа Христова абсолютно однозначна, в этом смысле она в Великую Пятницу ничуть не менее очевидна, чем в Субботу и Воскресенье.
А. Ананьев:
— «Семейный час» на Радио ВЕРА, священник Александр Сатомский, настоятель храма Богоявления в Ярославле, с вами Алла Митрофанова, Александр Ананьев, мы в Великую Субботу говорим... О чём можно говорить в «Семейном часе»? О семье, о муже, жене, детях. Алечка сейчас сказала удивительную штуку: до нашего знакомства, до нашего венчания, до нашей свадьбы она вела благочестивую жизнь, она ходила в Великую Субботу украшать храм цветами, она чаще бывала на службах, она была прихожанкой семнадцати-двадцати храмов...
А. Митрофанова:
— Да ладно тебе, что ты преувеличиваешь-то? (смеется)
А. Ананьев:
— ...сейчас её жизнь, и я виню себя в этом, не то чтобы я делал это специально, вовсе нет, но акцент её внимания сместился с церкви на мужа.
А. Митрофанова:
— Ну нет, ну...
А. Ананьев:
— Когда последний раз, дорогая жена, ты украшала Татьянинский храм цветами? Внимание, вопрос! Минута на размышление. Ответ: «до нашего знакомства». Я, ещё раз, я тебя очень хорошо понимаю, я тебе очень благодарен, но штука в том, что муж для жены — преграда. Давайте начистоту. Муж для жены — не путь к Богу, муж для жены — преграда. И в этом смысле могу ли я, несчастный, рассчитывать на то, что по ту сторону земной жизни мы сохраним какую-то связь?
А. Митрофанова:
— Понимаешь, какая штука, от того, украшу я или не украшу храм цветами, мне кажется, гораздо в меньшей степени зависит моя посмертная участь, чем от того, сумею ли я или не сумею прокачать любовь внутри себя.
А. Ананьев
— «Марфа, Марфа, о многом заботишься ты, но не о главном». Отец Александр, рассудите. По-моему, здесь как раз очень тяжёлая на самом деле картина нарисуется.
о. Александр:
— В общем-то, во-первых и главных, абсолютно верен тезис про то, что не столько от украшения храма цветами, сколько как от украшения себя добродетелями и совершенствами в общении с вами преуспевает ваша жена, безусловно, то есть вы в этом смысле — главная лестница, ведущая её к Богу семимильными шагами. Равно, как и наоборот.
А. Ананьев:
— То есть работы больше, удовольствия меньше, от этого и награда выше?
о. Александр:
— Ну, не то чтобы, я это никак не оцениваю, но это очевидный факт. Более того, в эту сторону у нас ведь совершенно однозначно смотрят и все традиционные религиозные формы. Вспомним, например, соседний нам иудаизм, который предписывает мужчине в день субботний посещение синагоги просто абсолютно однозначно, это его прямой долг, не в смысле там он хотел-не хотел, полезно-не полезно, он должен там быть. Женщине он не предписывает ничего абсолютно. Эффектнейшим способом, выруливая эту ситуацию не темой детей и кухни, а тем, что Адам, сотворенный из земли, нуждается в продолжении возделывания, а Ева, сотворенная из Адама — это лучшее из всего того, что сотворил Бог, потому что вот уже ничего более совершенного, как из человека произведенное, уже сделать нельзя, поэтому ее учить — только портить. Соответственно, как бы собрание в синагоге — это собрание научения, поэтому все прекрасно, она уже готова к Царству Небесному, пусть спокойно занимается кухней, то есть в этом, конечно, есть определенного рода манипуляция. (смеется)
А. Митрофанова:
— Конечно.
о. Александр:
— Очевидно. Но если серьезно, ведь Древняя Церковь совершенно неслучайно выделяла даже среди женщин совершенно определенные типы служений, например, отдельно говоря о девицах, отдельно говоря о вдовах, которые вот внутри церковного собрания несут какое-то большее число трудов и послушаний, потому что почтенные матроны, обремененные семьями и мужьями, вот самой волей Господней к ним и приставлены, к этим семьям и мужьям, равно как и наоборот.
А. Митрофанова:
— И это твой путь, условно говоря. Я знаю ситуации, когда, ну немного, но знаю такие случаи, когда женщина начинает отдаляться даже от семьи, потому что есть какое-то церковное или социальное служение, очевидное для нее, и очень благородное, и социально одобряемое — страдает семья, в этих случаях страдает семья вплоть до даже вот каких-то глубоких кризисов, и не уверена, что, может быть, в каких-то ситуациях это такой вполне допустимый вариант. Однако есть вообще мужья потрясающие, я вспоминаю историю доктора Лизы, Елизаветы Петровны Глинки, вот Глеб Глебович — как он понимал, что делает его жена! Он был здесь, в нашей студии, это человек, который у меня вызывает глубочайшее почтение. Но это, скорее, редкость. Поэтому для женщины, мне кажется, если мы не берем такие исключения, как Елизавета Петровна, которая, наверное, все-таки подтверждает правило, то для среднестатистической гражданки типа меня вполне естественно, что главное — это муж-семья. Остальное — ну вот, по силам и по времени.
А. Ананьев:
— Ну, ты как раз пытаешься найти какой-то баланс, какое-то равновесие в этих вопросах, но в том, что вот это противоречие, оно все-таки имеет место — это правда, либо ты с Церковью, с верой, со Христом, либо ты с мужем с готовкой, с уборкой. Иначе не было бы монахов, которые поняли, что вот семья будет мешать, семья будет мешать моему служению Богу. И семья всегда мешает служению Богу.
А. Митрофанова:
— У тебя какое-то чувство вины, что ли, я не пойму? Ты все время как-то: «а как бы тебе было хорошо, если бы ты сейчас была бы в храме, а ты вот со мной...»
А. Ананьев:
— Солнце, да, да, у меня чувство вины, потому что я понимаю, что до нашего знакомства ты чаще, ты просто чаще была в храме, и Великим постом, и на Страстной неделе, ты каждый день была в храме...
А. Митрофанова:
— Посмотри на лицо отца Александра.
А. Ананьев:
— ...а сейчас я понимаю, что и молитвы стало меньше по моей вине, и в храме ты стала бывать меньше по моей вине. На отца Александра я вообще стараюсь не смотреть, потому что вот все, что я говорю, отец Александр опровергает своей собственной жизнью, своим собственным примером, потому что, казалось бы, откуда у священника Великим постом может быть свободное время, чтобы украшать печеньки для куличей для своей жены, которая печет? Тем не менее, вот ночами отец Александр Великим постом занимался тем, что выписывал кремом на этих печеньках поздравления со Светлой Пасхой. Да, да, так и было, я знаю, что так и было, я видел эти куличи своими глазами, я нисколько в этом не сомневаюсь. То есть вы опровергаете вообще все, что я говорю, но то, что я говорю — это тоже правда.
о. Александр:
— Здесь, наверное, это не вопрос про правду-неправду, это вопрос про оценку. Ну как бы про оценку, и вот именно как совершенно верно заметили мы про расстановку приоритетности, то есть совершенно нормально и естественно находиться внутри семейных отношений вовлеченно, апостол Павел говорит, и говорит это мужчине, кстати, что «Тот, кто оставил попечение о своих ближних, о своей семье — отрекся от веры и хуже неверного, хуже язычника». То есть, опять же, Христос говорит в Евангелии, что «тот, кто сказал родителям: «Дар Богу то, чем бы ты пользовался от меня», как бы и с вашей точки зрения он вообще молодец и не повинен — вообще-то преступает заповедь, то есть здесь соподчиненность этих вещей на самом деле очевидна. Семья — это малая Церковь, община — это большая Церковь, вот, соответственно, мы движемся от меньшего к большему, это совершенно нормально, естественно и очевидно. Мы взращиваем что-то сначала в меньшем объеме, потом можем экстраполировать это куда-то шире, вывести это в больший объем, никак наоборот оно вообще никогда не работает. Нельзя где-то там набраться нравственных совершенств на стороне, а потом прийти их и внедрять в семью.
А. Ананьев:
— Ну, точнее всего и однозначнее всего о расстановке приоритетов Спаситель говорит вот в Евангелии от Матфея, в главе 10-й: «Враги человеку домашние его, и кто любит отца или мать более, чем Меня, не достоин Меня, и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня». О жене он не говорит, но имеет это в виду в первую очередь, и уж если кто любит жену или мужа больше, чем Меня и предпочитает мужа тому, чтобы прийти ко Мне в церковь, тот вообще грешник-грешник ужасный.
о. Александр:
— Я замечу, что это уже экзегеза, то есть на этом этапе вы уже толкуете, а не пересказываете текст.
А. Ананьев:
— Ну, разве это не очевидно?
о. Александр:
— Ну, вообще никакая экзегеза не очевидна, это всегда усилие в той или иной степени тяжести.
А. Ананьев:
— Как говорит наш дорогой друг, психолог Кристина Корочка: «В очевидности собственных высказываний есть первый признак недалёкости и необразованности».
А. Митрофанова:
— Поясните, отец Александр.
о. Александр:
— Нет, здесь простая вещь, она не то что простая, на каком-то этапе у меня как-то вот случилось такое, как мне кажется, понимание этого фрагмента, то есть я всю жизнь как-то ходил мимо него и его сознательно избегал, а как-то раз вот он прямо взял и внутренне прожился. То есть нам кажется, что Христос противопоставляет: либо-либо, а вот на каком-то этапе мне вдруг стало как-то внутренне очевидно — я не настаиваю на этом опыте и не говорю, что это как раз единственно верная экзегеза этого фрагмента — что Он указывает на правильную и неправильную последовательность, что вот любовь к Богу и любовь к ближнему взаимосвязаны, вот их как раз нельзя дробить и рвать, что — нет, если ты любишь Бога, будь любезен, люби Бога. Если ты тут вот с ближними как-то, значит, у тебя с Богом недостача, и наоборот. Нет, в свете любви к Христу нормализуются наши отношения и наша любовь вот к этим самым ближним, а вне этих отношений — ну, понятно, что на том этапе это вообще как бы про Бога в широком смысле слова, но тем не менее, уже из нашего контекста можем и так говорить, а вне этого они как бы бессмысленны, то есть там на самом деле ничего не рождается, и мы тоже знаем кучу этих примеров любовных любовей, которые вообще недалеки от самых нездоровых форм, в плане любви как обладания, как бы жажда поглощения другого и полного введения его, как аппендикса, в свою жизнь, как бы приращивания к себе насмерть, ну и другие удивительные вещи. То есть вот здесь через любовь Христову ты имеешь нормальную любовь ко всем остальным, в противном случае там какой-то жуть и ужас.
А. Ананьев:
— Это надо, конечно, прожить вот это понимание, которым вы сейчас поделились, потому что мне пока доступно только очень такое лобовое и банальное объяснение, что вот, мол, если муж тебя не пускает в церковь — бросай такого мужа и иди в церковь, и в этом контексте я, конечно, ужасно переживаю по поводу того, что происходит у нас, но надеюсь, что ситуация изменится. И вообще, муж должен вести жену в церковь, как вы вот говорите в традиции иудаизма, да и в исламе тоже, там именно мужчина идет к Богу, а женщина там следует за ним или не следует за ним, уже дело десятое, но благополучие семьи в отношениях с Богом зависит именно от мужчины. У нас почему-то, если мы не принимаем во внимание семьи священников, в остальных семьях, как правило, в 99 процентах случаев именно жена тащит семью в церковь, хоть как-то на своих плечах, буквально или образно, но все сама, а мужчины почему-то нет, и как это исправить тоже не совсем понятно. Даже по нашей семье непонятно.
А. Митрофанова:
— Слушай, всему свое время. Мне кажется, что Господь же людей-то не кидает.
А. Ананьев:
— К людям больше вопросов, конечно. Сейчас мы прервемся на минуту, у нас полезная информация на Радио ВЕРА, а через минуту мы вернемся к разговору и все-таки попробуем выяснить, так что же нас ожидает по ту сторону земной жизни? Действительно ли мы будем вместе? Что об этом говорит Священное Писание? Что об этом говорят церковные предания? Или же нас там ожидает нечто совершенно иное, и рассчитывать на это не придется? Что значит семья с точки зрения вечности? Это программа «Семейный час», не переключайтесь.
А. Ананьев:
— Что ожидает нас по ту сторону земной жизни? Это программа «Семейный час на Радио ВЕРА», с вами Алла Митрофанова...
А. Митрофанова:
— ... Александр Ананьев.
А. Ананьев:
— И в Великую субботу мы пригласили к разговору нашего гостя из Ярославля, настоятеля храма Богоявления в самом центре Ярославля, священника Александра Сатомского. Кстати, в Ярославле сейчас должно быть очень красиво, там весна гораздо более отчетлива, чем в Москве. Все-таки город, такое впечатление, что он чуть ли не южнее находится, хотя на самом деле он находится севернее Москвы, но сколько раз мы там ни были, все время ощущение, что там какой-то курорт-курорт, и весной там, наверное, особенно хорошо, да?
о. Александр:
— Мне кажется, это все происходит из общей логики: хорошо там, где нет нас, и, соответственно, куда мы приезжаем по какому-то иному поводу, нежели чем ежедневную работу работать, там, конечно, удивительно. Это как бы, скорее, про угол зрения, чем про географию.
А. Ананьев:
— Но объективно, объективно уютный город. Итак, отец Александр, давайте разбираться, что мы знаем о загробной жизни в контексте семьи?
о. Александр:
— Правильный ответ — «ничего». Пойдемте домой.
А. Митрофанова:
— Готовиться к пасхальной службе.
о. Александр:
— Да. В том смысле, что мы и в целом, не в контексте семьи, имеем очень маленькое, очень ограниченное представление о каких-либо реалиях вот такого типа бытования. Более того, тоже сразу важный тезис, который нам должен развести в стороны две вещи: в целом в ряде случаев Новый Завет вообще ничего не предлагает по поводу так называемого «посмертия», он не теоретизирует на тему самостоятельного бытования души в отделенности от тела, а говорит про свет вечного дня, то есть про Царство Божие, пришедшее в силе, явленное в мире, новое небо и новую землю, Небесный Иерусалим, сошедший в нашу реальность, и, соответственно, про жизнь вечную, а не про какую-то посмертную, то есть про ситуацию, в которой смерть побеждена.
А. Ананьев:
— Какое-то общение доказано по ту сторону земной жизни после смерти?
А. Митрофанова:
— А как это можно доказать?
А. Ананьев:
— Ты знаешь, очень часто я встречаю в откровениях святых — людей, которым я доверяю, рассказы о том, что «к ним пришел тот», «к ним пришел этот», то есть личность там сохраняется.
А. Митрофанова:
— Конечно.
А. Ананьев:
— Личность человека, которого ты любишь, там, по крайней мере, ближе к тебе, чем личность человека, к которому ты равнодушен. Стало быть, я вправе ожидать от загробной жизни того, что я там тебя не потеряю, да? Что муж не потеряет свою жену, а дети не потеряют любимых родителей и встретят их там, но мы на это надеемся, правильно?
А. Митрофанова:
— Очень.
А. Ананьева
— И свидетельства святых тому доказательство. И вот вопрос: будет оно так или нет, и на что мы в праве рассчитывать?
о. Александр:
— Ну вот здесь хороший тезис про опыт святости в том смысле, что вообще церковное почитание святых как таковых, это вот первый положительный тезис в данную копилку, то есть он не от Писания в основном, хотя Писание тоже указывает нам, почему мы почитаем святых, каким образом, в чем почитание верное, в чем ложное, но просто как церковная практика, это и очень обнадеживающе, а с другой стороны, и очень доказательно. Обнадеживающе в том смысле, что дает нам какую-то вот эту надежду на сохранение личности, а с другой стороны, доказательно, потому что у нас есть огромный объем материала, как раз, как Александр сказал, который и указывает на то, что человек помнит, кто он, знает, кто те, к кому по той или иной причине он явился, то есть он имеет отношение, он не явлен, как, условно, какой-нибудь абстрактный вестник, как сила небесная, которая сошла ровно для того, чтобы сообщить нечто, ну, собственно, как мы видим ангелов в Ветхом Завете, то есть вот они явили волю Господню, это вообще никак не обозначает их отношение, ни положительное, ни отрицательное, никакое, они выполнили функцию, всё. Со святыми не так — они её хотя и выполняют, но это всегда какая-то очень личная история. Можем вспомнить массу случаев с явлениями Богородицы тому или иному, вот там какой-нибудь страдающий, обезножевший пьяница, которому является, например, преподобный Варлаам, если не ошибаюсь, Серпуховской, и, значит, настаивает, чтобы тот шёл и исцелялся от такой-то иконы Богородичной, и он, соответственно, находит, вот вам Неупиваемая Чаша. Ситуации, когда Богородица лично является и настаивает на похожих же вещах, то есть там ряд менее известных святынь, тоже как бы вот вполне понятные темы. И вот такого рода свидетельства убеждают нас достаточно доказательно в сохранении и личности, и отношения, а мы понимаем, что вообще отношение, как таковое, является важной частью личности.
А. Митрофанова:
— Меня вообще, знаете, в историях святых всегда, а в последнее время особенно, больше всего поражает их включённость в наши жизни, в наши дела. Мы с ними лично чаще всего всё-таки незнакомы, ну если вот, допустим, может быть, кто из святых ближе всего на линейке времени к нам — святитель Лука (Войно-Ясенецкий), может быть, новомученики XX века, есть люди, которые, может быть, их знали лично, хотя их сейчас тоже по понятным причинам крайне мало, однако вот такие люди есть, в большинстве своём молимся ли мы святым, чьи имена носим, или просто святым, с которыми у нас какие-то свои тёплые личные отношения, меня это поражает. Ну, какое, казалось бы, им дело могло бы быть до нас? А им есть дело! Ну, это вот, условно говоря, если бы там, если проецировать на себя: меня бы ежедневно забрасывали тысячами писем с просьбами о помощи — я бы выгорела, ну, просто потому, что я любить не умею по-настоящему, понимаете, ну, не умею, сколько бы я там ни говорила о любви, я не умею. У меня сердце не в том состоянии, чтобы вместить в себя такое количество людей, их боли, их обстоятельств, их слёз, их радостей! Нет, нет, я вполне эгоцентричная гражданка, а святые — это люди, которые себя в земной жизни раздают и в вечности продолжают себя раздавать, сохраняя при этом себя, вот поразительным образом сохраняя при этом себя. И, может быть, как раз, вот почему и говорится, что «саван не имеет карманов», единственное, что мы можем взять с собой в вечную жизнь — это состояние сердечной мышцы, вот сколько в неё любви уместилось, сколько в меня любви уместилось — вот это мой единственный, на самом деле, будет багаж, который, между прочим, вот при этом переходе, он абсолютно может быть безлимитным, то есть никто там с тебя не спросит, что вот больше такого-то, пожалуйста, на борт не пускаем — нет, наоборот, чем больше, тем лучше. И в этом контексте как раз семейная жизнь, мне кажется, это очень важный этап, потому что где ещё мы можем настолько глубоко вот эту самую любовь друг к другу прокачать. И вообще, а если любовь друг к другу, как у нас любят в наших подкастах говорить: научишься одного человека любить, будет проще научиться любить и более широкий круг ближних, хотя бы одного научись любить. Вот поэтому, мне кажется, что как раз семейная жизнь, она наш проводник в каком-то смысле.
о. Александр:
— В первейшем, то есть здесь даже не в каком-то, а в первейшем. Собственно, нам от книги Бытия рассказана эта история про то, что человек не ощущает свою целостность до этапа, пока не вступит вот в такого рода отношения, пока там не появится второй, и вот тогда вот этот мужчина и эта женщина родят то единство, в котором они задуманы, потому что вне этого мы видим, что, как сказать, Адам не успокоен.
А. Ананьев:
— И остался в раю.
о. Александр:
— Далеко не факт. Это же, мы же знаем, история не имеет сослагательных наклонений, как бы эта история рассказывалась бы, если бы не случился вот этот эпизод, мы и представления не имеем.
А. Митрофанова:
— Отец Александр, ну вот смотрите, действительно, да, муж и жена — полнота в этом смысле, поодиночке в нас этой полноты нет, но почему тогда в Царствии Небесном не будут ни жениться, ни замуж выходить, не будет ни мужеского пола, ни женского? Почему не будут там создавать семьи, это, ну, более-менее как-то, как мне кажется, я себе понимаю, представляю.
А. Ананьев:
— Но, кстати, не факт. А почему, если ты там не встретишь какую-то прекрасную душу, ты не захочешь быть с ней вместе, одним единым, целым, почему нет? Там такая же жизнь, как и здесь, просто немножко про другое.
А. Митрофанова:
— А мне кажется, там просто уже полнота вот какая-то. Я не знаю, ну это из области фантастики, но почему не будет мужеского пола и женского? Как же мы тогда будем друг с другом взаимодействовать, как ангелы? Это как?
о. Александр:
— Смотрите, вот здесь важный тезис. Во-первых, апостол Павел, говоря, что «в Христе нет мужского пола и женского», не имеет в виду обнуление пола как характеристики, он указывает лишь на то, что социальной значимости, которую он имеет во всех отношениях внутри Церкви, он не имеет — пол, то есть и мужчина, и женщина абсолютно равно успешны в строительстве отношений с Богом, вот в чём идея. Вот как раз это и обнуляет вот эту чудесную иудейскую идею про то, что «ты настолько совершенна, что сиди дома». Все призваны. Все призваны, все царское священство, все люди, взятые в удел, вот в этом смысле ни мужского, ни женского, безусловно. Соответственно, мы можем, рассуждая по аналогии, привлечь несколько фрагментов к пониманию, так как мы ведь ходим с вами в принципе вокруг текста собеседования Христа с саддукеями...
А. Митрофанова:
— ...которые пытаются его подловить и говорят: «Вот женщина, у которой по очереди умерли семеро мужей, семеро братьев, кому же она в вечной жизни, кому она будет женой?»
о. Александр:
— Да, это совершенно чётко криминальная хроника... Знаете, там надо было состав борща-то как-то систематически изучать. (смеются) Ну да ладно.
А. Митрофанова:
— Но это они же гипотетически рассказывают историю.
о. Александр:
— Я понимаю, гипотетически умерли, гипотетический состав. Но Христос в этой ситуации, мне кажется, предлагает не описание, ведь Он же во всех остальных случаях прибегает к притче, когда живописует реалии Царства, то есть, притча подчёркивает какой-то важный аспект, но не учительно, а описательно: «это похоже на», но «похоже» и «равно» — это две большие разницы. Царство Небесное похоже на женщину, которая потеряла деньги, ковырялась полдня по дому, всё подняла, перекопала, нашла и пошла, всем рассказала. Интересно, если проводить прямые аналогии, то тут рисуется вообще очень оригинальный образ, но оно ощутительная аналогия. Так же и тут: хотя Церковь достаточно активно интерпретировала этот материал как прямой, но мы можем посмотреть на него чуть-чуть шире. Ну, как бы тезис по поводу того, что понятно, почему в Царствии Небесном не будут появляться новые люди, не был понятен целому ряду ранних христианских авторов, но даже смотреть в эту сторону не будем, здесь у нас только сослагательное наклонение, его слишком много. По поводу того, что, во-первых, все половые константы однозначно нами сохраняются и наследуются, опять же, это пример святых, которые остались ровно теми, кем они были. А во-вторых, у нас есть совершенно конкретный пример собственно Христа, Которого мы видим в момент Преображения и в момент по Воскресении, а мы знаем, что вот Христос, что Преобразившийся, что Воскресший — это полнота в том числе человеческой природы, как она задумана, и как она будет реализована в свете дня вечности, то есть мы должны стать подобны Ему. И ни одну из своих человеческих характеристик Он не теряет, Он остался Иудеем, то есть семитом, мужчиной, в абсолютно конкретной возрастной категории и со всеми теми признаками, вплоть до ран на теле, черт лица и всего остального, которые были присущи Ему всегда, отсюда мы должны сделать однозначный вывод, что мы воскресаем в том же самом теле и банально, в том же самом поле, в котором мы всю жизнь и жили, ни в каком другом.
А. Ананьев:
— В котором нас запомнили те, кто нас любят.
о. Александр:
— Ну, как бы в котором мы находились во всей той обойме социальных вот этих отношений, и в котором мы их построили так, как построили.
А. Ананьев:
— Интересно, а для Богородицы Христос воскрес младенцем?
о. Александр:
— Не думаю. Я думаю, что Он для всех воскрес одинаково.
А. Ананьев:
— Она просто, ну как любая мама, как мне кажется, она помнит и любит Его родившимся младенцем. Почему она на иконах изображается, вот мне сейчас пришло в голову, Богородица с Младенцем? Она увидела Его именно таким.
о. Александр:
— Ну, здесь, скорее, про догматическую мысль о Боговоплощении, о том, что Творец всяческих в конкретный момент времени лежал на руках и питался материнским молоком, отсюда у нас даже икона «Млекопитательница», на самом деле это догматический образ, то есть он посвящен не вскармливанию детей и помощи матерям в соответствующих ситуациях, как на него смотрят сейчас, а он рождается из догматического соображения подчеркнуть человеческую природу Христа, то есть что вот Он был вскормлен так же, как все остальные, вообще никаким отличным образом.
А. Ананьев:
— Да, вот апостолы запомнили Его таким и увидели Его таким... Кто его знает...
о. Александр:
— Не знаю, не знаю, увидели они Его тоже все-таки и несколько отличным, то есть Христа не узнают, но и узнают, потому что вот случай на Тивериадском озере, когда Иоанн говорит Петру «Это Господь». То есть вот тут такая не вполне однозначная ситуация, у нас как бы здесь больше сослагательных наклонений.
А. Ананьев:
— Семейный час на Радио ВЕРА. Священник Александр Сатомский, настоятель храма Богоявления в Ярославле, я Александр Ананьев и с вами ведущая Алла Митрофанова.
А. Митрофанова:
— А действительно, вот по пути в Эммаус Господь является двум апостолам, и они — да, как будто бы говорят с кем-то другим и не с Ним, что это — преображение? Вот Он является преображенным по воскресении, или, может быть, я не знаю, или они настолько в этот момент внутри своих переживаний, что не способны Его распознать?
о. Александр:
— Вполне возможно и то, и другое, и равно, как и интерпретация той вечери, в рамках которой Христос был узнан, Он познался ими в преломлении хлеба, и вот толкователи по этому поводу замечают, что это либо обозначает духовный опыт, ну, то есть, что просто в какой-то момент времени Он взял и открылся им, вот как бы с их очей пала та пелена, которая находилась там, либо же произошло простое узнавание, что вот этот человек вроде как бы не очень знакомый, а не очень знакомый просто потому, что он умер, ну, то есть всё, он настолько выключен из их сознания и настолько не существует...
А. Митрофанова:
— Но у Петра-то нет! Он-то говорит: «Это же Господь!»
о. Александр:
— Ну, это случай, который происходит уже по Воскресении, то есть и они уже видели Христа Воскресшего, они поэтому и здесь Его узнают, а эти двое считают, что всё, там, на Кресте всё закончено, и поэтому какие бы ассоциации не вызывал у них этот человек, вот, видимо, конечно, они к этому принятию не приходят, и в моменте, когда Он преломляет хлеб, Он делает это каким-то таким особенным образом, которым всегда делал Сам Христос, и по жесту они просто узнали Его. Вот у нас как бы две интерпретации, какая из них лучшая и правильная, я думаю, что никто не скажет.
А. Митрофанова:
— А что делать нам-то, чтобы друг друга узнать? А то окажемся, понимаете, и... Хотя я в это не очень верю, всё-таки и правда, если есть внутри вот это самая сердечная мышца, ну, всё-таки подскажет, вот это даже внутреннее наше что-то, что взращивается на протяжении лет совместной жизни, оно подскажет, даже если внешне мы будем неузнаваемы.
А. Ананьев:
— Прежде чем отец Александр даст ответ, я тебе дам свой ответ: жить здесь и сейчас, надеясь на то, что завтра в этой земной жизни ты узнаешь своего мужа тем же самым человеком, за которого вышла замуж, потому что, согласно официальной статистике в Российской Федерации, 98 процентов на это не способны, и на следующий день они не узнают своего мужа и расстаются с ним. О, как трагично!
А. Митрофанова:
— Ну, ладно, почему 98-то, ну что ты? Ты сгущаешь краски.
А. Ананьев:
— Ну, немножко сгущая краски, 74,5 процентов, какая разница? Много, трагически много! Отец Александр?..
о. Александр:
— Опять же, с одной стороны, к тезису об узнавании, о сохранении союза нас подводит и Ветхий Завет, который, говоря о том, что двое становятся одной плотью, а в данном случае это обозначает максимальную степень этого союза, а параллельно мы имеем в виду, что весь наш жизненный путь, собственно, и ценен в очах Божьих, то есть Бог и дает нам жить историю, потому что она есть для нас история возрастания в отношениях с Ним и с людьми, и эта история ни на каком этапе не обнуляется. То есть, собственно, из этих соображений и человечество в истории, и каждый человек в истории, то есть с момента грехопадения Бог не уничтожил всё и не построил ещё раз, вот Он как бы весь этот процесс ведёт, и каждый из его этапов ценен. Так уж если все те этапы ценны, то неужели же менее ценен самый главный и основной? Со всеми остальными мы не образуем единство, как одна плоть, ну вот не образуем, как угодно, образуем его вот с этим кем-то одним. Здесь, конечно, рождается много и совершенно трагических вопросов про то, что происходит с людьми, которые вступали в брак неоднократно, какие из этих отношений тогда будут ценнее, какие менее ценнее?
А. Митрофанова:
— Ну, собственно, это вопрос саддукеев к Христу: «женщина-то, у неё семь мужей было, что ж теперь?»
о. Александр:
— Вполне возможно, поэтому Христос и обнуляет этот вопрос, что вы вообще заблуждаетесь, вы вообще не знаете Писание, вы смотрите не в ту сторону. Но повторяюсь, что вот мне кажется, что суть этого ответа в притчевом образе о том, что Царство инаково и отношения в нём инаковы. Наверное, это не значит, что их там нет, что их суть и смысл, и тип не таков, но это не значит, что их нет или они хуже, а наоборот, они есть и только глубже и лучше.
А. Ананьев:
— А в догматическом смысле что такое христианский брак? Ведь это не только единение тел, это ещё и единение душ, и причём, не побоюсь этого слова, в вечности.
о. Александр:
— Безусловно. Но здесь мы не можем сказать об этом ничего догматически, потому что наша догматическая рамка на самом деле очень маленькая...
А. Ананьев:
— Но во время венчания же там произносятся какие-то тексты на этот счёт?
о. Александр:
— Но во время венчания узловым текстом является учительство как раз апостола Павла о типе взаимоотношений между мужем и женой, и этот тип, как между Христом и Церковью. Христос воскресший не забыл про Церковь в свете полученного опыта, как то, что Он настолько велик и превосходящ, что-то его земная община как-то сразу отложилась, нет. Он, собственно, ради неё на Крест всходил и ей плоды Воскресения принёс, вот как бы вся идея, соответственно, между мужем и женой отношения строятся вот по такому принципу. А отсюда соответствующий вывод: так как не разорвались отношения между Христом Воскресшим и Его телом, пребывающим здесь и сейчас на земле, значит, по всей видимости, у нас не рвутся отношения между теми супругами, один из которых в вечности, а другой ещё длит своё земное существование, и, безусловно, они не должны разорваться и на этапе, когда оба окажутся в свете вечности.
А. Ананьев:
— Внимание, неожиданный вопрос: если муж и жена хотят быть вместе не только здесь, но и (глубокомысленная пауза) — там, им следует быть похороненными только вместе.
А. Митрофанова:
— Это вопрос или утверждение?
А. Ананьев:
— Это утверждение. А вот теперь вопрос — да?
о. Александр:
— Нет. Нет, отнюдь. В этом смысле наши переживания по поводу мест захоронений, с одной стороны, очень понятны, с другой стороны, скажем так, в ряде случаев преувеличены. Тело, безусловно — храм и святыня. Тело, безусловно, должно быть погребено должным образом и с соответствующим почтением. Но близость, дальность вот этого захоронения там, друг от друга или ещё, не играет никакой роли. Здесь вопрос про то, что в воскресении мы все окажемся в единстве, то есть вот не будем мы разбросаны по разным местам, и, соответственно, если кто-то захоронен в Нью-Йорке, а кто-то в Антверпене, то, извините, но как бы нет. Как бы отнюдь, отнюдь. Это всё принадлежность века нынешнего, а для вечности всё это не играет никакой роли, опять же, по примеру тех святых, которые слышат через Христа и в Христе, и Христом действуют везде и всюду, вне какой-либо привязки к какой-либо географии.
А. Митрофанова:
— Мне вообще кажется, что география так же, как и время: мы настолько привыкли внутри них и в этих рамках мыслить, нам очень сложно представить себе мир без времени и пространства, когда и то, и другое отменяются, упраздняется уже всё, за ненадобностью, по Второму Пришествию, по воскресению как сложно понять, что такое вечность, потому что мы целиком полностью заточены на линейку времени, точно так же сложно и бесконечность понять, и что это за мир, где непонятно, что там, где вверх, где низ, где близко, где далеко, а оно всё иначе, оно просто всё иначе. И это ещё, знаете, простите, профессиональный травматизм — у Пастернака, я очень люблю роман «Доктор Живаго», единственный момент, который меня там вот прям очень смущает, это размышления Пастернака как раз о воскресении мёртвых, где он говорит: «Я не верю в воскресение мёртвых в том виде, как оно описано, что вот все восстанут — где вы разместите эти миллиарды, миллиарды людей?» И у меня каждый раз внутренний вопрос: но ведь их же не надо размещать на планете Земля или других планетах Солнечной системы, это всё будет как-то иначе, просто мы не представляем, как! И, наверное, в этом смысле действительно не так-то важно, насколько далеко друг от друга похоронены супруги, а бывает так, что останков нет.
А. Ананьев:
— И тут на сцену выходит предание о Петре и Февронии.
А. Митрофанова:
— Но это же предание. Да, мы чтим его, но оно...
А. Ананьев:
— Понимаешь, в любой истории, особенно вот такой важной, как предание о Петре Февронии, есть зерно здравого смысла какого-то, и если уж в загробной жизни Пётр и Феврония, святые, стремились быть вместе телами здесь, на Земле, то явно это о чём-то свидетельствует, не может же быть это просто так.
о. Александр:
— Ну, я подозреваю, что здесь, на самом деле, и очень простой дидактический ход автора текста, опять же, я не к тому, что так не случилось, так и случилось — да, и захоронены они вместе.
А. Ананьев:
— А как вы считаете, так случилось или так не случилось?
о. Александр:
— Ну, то, что они захоронены вместе и вместе в одной раке пребывают, я видел прямо двумя своими глазами, и все, кто были в Муроме. Ничего ранее я не видел, потому что родился несколько позже, чем произошла вся эта история, но факт остаётся фактом — вот они двое в этой одной раке пребывают. И здесь, мне кажется, как раз простая дидактика, то есть простое научение именно как раз про то, что свет этих отношений никуда не угас с моментом их смерти, а при том, что ещё оба монашествующие, оба в постриге, уж казалось бы, ты отложился от одной семьи, от малой своей вот этой церкви, приложился к другой, потому что та твоя община монашеская — это твоя новая семья, и вроде бы теперь ты должен красиво пребывать там, жена твоя в другом месте, и так вот уж и повелось — нет ничего подобного, то есть вот эта идентичность оказывается важнее, чем вот это новоприобретённое.
А. Ананьев:
— У нас осталась минута до конца «Семейного часа», за эту минуту я хочу попросить вас дать совет тем, кто хочет и после смерти сохранять связь друг с другом. Может быть, есть что-то, на ваш взгляд, что мы можем сделать сейчас?
о. Александр:
— Да мне кажется, всё то, что мы можем сделать сейчас, мы должны сделать и не в свете этого вопроса, то есть беречь, любить друг друга и взращивать отношения мы должны и в свете мысли о том, что всё конечно, ничто никуда не длится, и с закрытием глаз заканчивается всякая история, и в свете нашей твёрдой христианской уверенности, что на самом деле — нет, это не так, и вечность нас ждёт, мы должны делать одни и те же вещи.
А. Ананьев:
— То есть не надо бросать мужа и идти в храм, и просить Господа, чтобы нас это как-то не разделили?
о. Александр:
— Наверное, нужно, этапно взращиваясь внутри брака, на каких-то этапах оказываться в этом храме вместе.
А. Ананьев:
— Аминь. Спасибо вам большое за этот разговор, простите нас за путанные вопросы, тема такая, знаете, что даже не знаешь, как вопросы формулировать, но ответы мы получили более чем убедительные, понятные и яркие. Священник Александр Сатомский, настоятель храма Богоявления в Ярославле, был этой Великой Субботой в светлой студии Радио ВЕРА. Спасибо, отец Александр.
о. Александр:
— Спасибо вам.
А. Ананьев:
— А мы с Аллой Сергеевной отправляемся в любимый храм. Алла Митрофанова...
А. Митрофанова:
-... Александр Ананьев.
А. Ананьев:
— Пасха будет. С наступающей Пасхой! С наступающим Христовым Воскресением! Услышимся через неделю, пока.
Все выпуски программы Семейный час
«Уныние, отчаяние, депрессия». Наталия Инина
У нас в студии христианский психолог, психотерапевт, преподаватель факультета психологии МГУ им. МВ Ломоносова, РПУ св. Иоанна Богослова Наталья Инина. Разговор шел о чувстве богооставленности. Что делать, когда рушатся все надежды и нападает отчаяние, как не перепутать депрессию с чувством покаяния и как преодолеть грех уныния и научиться верить и доверять Богу.